М.Н. Катков
М.Н. Катков
Вред у нас казенных изданий
Вред у нас казенных изданий
Вред у нас казенных изданий, Катков Михаил Никифорович, Год: 1863
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Говорят, что без казенных газет и журналов Россия обойтись не может, и, защищая принцип казенных изданий, ссылаются на пример Франции.
Но что общего между нами и Францией или Австрией, на которую тоже ссылаются? Не оказывается ли, напротив, между этими странами и Россией полнейшая разнородность, какую только можно представить себе? Во Франции кроме ‘Всеобщего Монитера’ и специального ‘Армейского Монитера’ есть еще немало изданий частных с казенными субсидиями. Но что же этим доказывается? Неужели мы не придем наконец к простой мысли, — самой простой из всех возможных мыслей, — что нельзя быть близоруким и заимствовать очки у дальнозорких или наоборот? Отчего не заимствовать, отчего не перенимать? Но прежде чем мы будем ссылаться на пример других, надобно посмотреть, не относится ли замеченное нами в других к таким обстоятельствам, которыми они существенно разнятся от нас. Во Франции виноград растет, и виноделие есть там одна из главных отраслей сельского хозяйства, следует ли из этого, что и мы по примеру Франции должны обратить наши капиталы на разведение винограда в Вологодской или Костромской губернии? Это было бы до крайности странно. Но менее ли странно ссылаться на пример Франции в политическом отношении? Если непременно нужно ссылаться на чужие примеры в таком вопросе, как правительственные издания, почему же непременно нужно ссылаться на Австрию и Францию? Почему непозволительно сослаться на Англию, где правительство не занимается литературою и где вовсе нет казенных изданий, за исключением ‘Лондонской Газеты’, в которой ничего не печатается, кроме официальных документов? Но, говорят, между Англией и нами гораздо более разнородности, чем между нами и Францией. Больше или меньше, — мы не знаем, по крайней мере, не считаем нужным решать теперь этот вопрос. Однако несомненно, например, то, что и в графстве Йоркском так же мало занимаются разведением винограда, как и в Вологодской губернии.
Отчего в Англии правительство занимается исключительно делами правительственными и не берет на себя обязанности упражняться в литературе? Отчего, распоряжаясь и действуя, оно в то же время не считает возможным пускаться в оценку и обсуждение своих мер в собственных газетах? Отчего в Англии нет так называемых правительственных органов, ни официальных, ни полуофициальных? Оттого, что там верховная власть не есть партия и не подлежит никакому вопросу, оттого, что там нет династических партий, оттого, что там политические партии находятся совершенно в одинаковом отношении к верховной власти и равномерно могут служить органами правительства, оттого, что там оппозиция не есть оппозиция против верховной власти или против принципа правительства, но есть только оппозиция одной правительственной партии против другой, тоже правительственной партии. А что мы видим во Франции? Кому не известно, что во Франции есть не одна, а несколько династических партий, враждующих против императора Наполеона III, как прежде были ожесточенные партии, которые враждовали против короля Лудовика Филиппа, как еще прежде были ожесточенные партии, которые враждовали против старших Бурбонов? Во Франции, — кто же этого не знает? — верховная власть с своими приверженцами есть партия между другими партиями, с которыми она ведет борьбу на смерть.
Во Франции не для того, чтоб играть комедию, не из удовольствия подражать чужому примеру, а вследствие тяжкой необходимости правительство образует как бы укрепленный лагерь посреди общества. Верховная власть, будучи в стране партиею, должна иметь, между прочим, и свои особые органы, как всякая партия. Не может же правительственная партия, находящаяся во враждебных отношениях к партиям противуправительственным, оставлять в руках у этих последних разнообразные и могущественные способы действия. Как эти враждебные партии хотят отбить у ней верховную власть, так она, в свою очередь, по необходимости должна стараться отбить у них все способы к достижению этой цели и теснит их на всех поприщах общественной деятельности. Она не может оставить в их руках такую важную и в настоящее время столь могущественную силу, как общественное мнение. С одной стороны, правительство находит себя вынужденным стеснять по возможности деятельность и свободу своих заклятых, ничем не примиримых врагов, оно затрудняет печать точно так же, как стесняет политические выборы, оно прибегает к хитростям, оно прибегает к силе. Не ограничиваясь отрицательными мерами, оно чувствует надобность отбивать у них публику. Умное и опытное, оно не может не знать, что враждебный образ мыслей сумеет взять свое, несмотря на все стеснения и ограничения, если правительственная партия не будет деятельно направлять умы соответственно своим исключительным интересам. Оно очень хорошо знает, что на умы можно действовать не только ясным и определенным выражением мнений, но еще более неясностью и двусмыслием, что в сфере идей и мнений действуют невесомые и неуловимые агенты, за которыми невозможно уследить, что, наконец, в выражении мнений могущественное действие оказывает игра светлотени, выпукло выдающая одно и скрывающая другое, перспектива, группировка и т.п., что фигура умолчания, систематически употребляемая, бывает, пожалуй, еще сильнее, чем самое бешеное ораторство, оно знает это, — и старается само удовлетворять потребности публики по всем предметам, которые могут интересовать ее, во всех родах литературы, начиная с политической статьи и кончая фельетоном. Вот почему французское правительство издает само журналы или поддерживает казенными пособиями журналы частных лиц, в приверженности которых уверено. Правительство делает это во Франции, потому что во Франции правительство есть не что иное, как организованная партия в обществе, достигшая власти вследствие переворотов и долженствующая отбиваться от других партий, которые ведут с нею ожесточенную борьбу, явную или скрытую, с целью отнять у нее власть.
Таково положение дел во Франции. Как ни старается сенатор де Лагероньер, с похвальною, впрочем, целью, убедить императорское правительство, что оно сильнее всех предшествовавших ему правительств, что все враждебные партии побеждены, что начало верховной власти утвердилось теперь во Франции незыблемо и бесспорно, никто этому не верит, и правительственные лица верят менее, чем кто-нибудь, да и сам он, конечно, не убежден в этом, хотя, может быть, и желал бы верить в силу своей аргументации. Императорское правительство во Франции есть не более как факт, созданный случайными обстоятельствами, сила его есть внешняя сила случайного факта. Оно не из числа тех великих фактов, которые созданы долговременного историей и в которых заключается вся сила прошедшего, оно не из числа тех великих фактов, которые неразрывно связаны со всеми народными силами, со всеми отправлениями народной жизни, со всеми инстинктами народного чувства, со всеми убеждениями народного смысла, это не есть один из тех глубоко закоренелых навыков, который невозможно вырвать, не разрушая всего состава, — словом, это не из тех фактов, которые составляют истинную силу всякого общественного начала. Императорское правительство во Франции, не имеющее ни силы давности, ни силы принципа, есть факт текущей минуты, факт тревожный и беспокойный, лишенный всякой внутренней уверенности в себе, постоянно вооруженный, постоянно оспариваемый. Императорское правительство во Франции беспрерывно должно быть готово к защите, оно должно быть постоянным усилием, постоянным и непрерывным актом самосохранения.
Таково положение дел во Франции. Но таково ли оно в России? Есть ли хоть малейшее подобие, есть ли хоть тень сходства? Можем ли мы хотя в чем-нибудь относительно политических вопросов ставить себе в пример Францию? Можем ли мы хотя в чем-нибудь оправдывать наши действия теми явлениями, которые представляет нам правительственный порядок во Франции? Нет, напротив, можно сказать с полным убеждением, что положению дел в нашем отечестве недостает только одного, — недостает именно того, чтобы мы наконец освободились от примеров, предлагаемых нам Францией. Единственное наше несчастье именно и состоит в том, что над нами тяготеет кошемар этих примеров. Мы живем постоянно в сфере чуждых нам идей и действуем будто в сомнамбулизме. За это пенять не на кого и не на что, это естественное следствие нашего внезапного вступления в Европу. Мы необходимо должны были вступить в Европу, и нам пришлось пережить крутой поворот в нашей народной жизни, мы пережили его, мы вышли из кризиса победоносно, мы приобрели большие выгоды, но с выгодами соединились и большие невыгоды. Невыгодным последствием пережитого нами кризиса, — последствием, от которого мы и теперь еще не можем отбиться, — оказывается эта двойная жизнь, разделяющая наши силы и поражающая их бездействием. В самом деле, разве мы совершенно довольны собою? Увы! Никто так не бичует себя, как мы. Нигде, с разных сторон и с разных точек зрения, не слышится так часто недовольство собою, как у нас. Мы и бедны, и малосмысленны, и ничто у нас не спорится, и все у нас выпадает из рук, и взяточничество нас одолевает, и нет благонадежных чиновников, и нет дельных людей, и с польскими интригами справиться не можем, и пасуем перед гимназистами, и путаемся во всевозможных вопросах. Слава Богу, однако, при всех наших недоразумениях, при всей нашей скудости, при всех наших замешательствах мы все-таки растем и движемся к лучшему, мы все-таки крепки и сильны, мы все-таки с Божьею помощью готовы на все испытания и исполнены уверенности в нашей победе над всякими затруднениями и опасностями. Но недостаточно одной уверенности в живучести и крепости нашего народного организма, ибо при этом чувстве мы все-таки очень недовольны собой. Дело в том, что мы не живем всею нашей жизнью, половина наших сил остается бесплодною и вянет в бездействии, — половина наших сил расточается на недоразумения и фальшивые действия, от них происходящие, половина наших сил часто идет только на то, чтобы парализировать другую. У нас, это правда, здоровые и крепкие руки, но руки наши часто бывают заняты самым непроизводительным, самым неблагодарным и крайне неприятным делом — крепко держат одна другую. Что же может спориться при таких условиях? А отчего это происходит? Это главным образом происходит от чужих, совершенно не свойственных нам образцов, которые над нами носятся и сбивают нас с толку. Это происходит оттого, что, живя среди определенных условий, призванные действовать в этой среде и действуя в ней, мы в то же время живем нашей мыслью в других краях, в других условиях и видим нашими полудремлющими глазами совсем не то, что должно было бы представляться нам в действительности. Это характеристическая черта нашего общественного образования. Счастье наше, что мы уже начинаем сознавать эту печальную особенность нашего положения, и благодаря тому, что начинаем сознавать ее, начинаем мало-помалу и освобождаться от нее.
Верховная власть и, стало быть, правительственное начало никогда не было у нас и никогда не может быть партией, ибо верховная власть у нас соответствует целому народу и есть одно с ним. Кто же не знает, что у нас нет в обществе династических партий, что в нашем народе нет также никаких радикальных партий? Кто не знает, что верховная власть у нас по тому значению, которое вынесла она из истории, по тому значению, которое она имеет в народном чувстве и народной мысли, отнюдь не может считать себя какою-либо отдельною партией и не имеет надобности держаться среди народа укрепленным лагерем?
Кто не знает, что правительство у нас имеет значение, из точки в точку противоположное значению правительства во Франции? Каким же образом действия, к которым французское правительство прибегает, и теории, которые оно выработало для себя, могут служить для нас образцом? Не могут ли, напротив, политические понятия, выработавшиеся во Франции, служить для нас указанием, чего нам не следует делать и как не должны мы поступать? В России правительство есть правительство, а не какая-либо часть общества, захватившая в свои руки верховную власть. По естественному положению дел, правительство у нас не может иметь какие-либо свои особенные интересы, отдельные от интересов целого государства. Сила его есть самая глубокая сила в нашей народной жизни, его начало неприкосновенно и свято, оно менее всего обязано заботиться о своем самосохранении, ибо правительственное начало, то есть верховная власть, охраняется как святыня целым народом. Охранительные силы нашего государства заключаются в самом народе и из него черпаются. Если у нас показывается иногда что-то похожее на брожение, если у нас были какие-либо революционные попытки, то все это происходило и все это оказывается вне народной жизни, вне нашего общественного организма, все это бывало и бывает в сферах, искусственно созданных, все это бывало и бывает в том фальшивом мipe, который создан нами под влиянием французско-немецких образцов и понятий. История обнаружит до очевидности, что все подобные явления происходили у нас от применения чуждых нам правительственных приемов, что они были порождаемы отнюдь не народною жизнию нашею, отнюдь не действительными условиями нашего общественного быта, история засвидетельствует, что они были порождением петербургской атмосферы, но отнюдь не России.
Если где-либо, то именно у нас правительство поставлено естественными условиями в такое положение, что оно может сосредоточивать всю свою деятельность на великом правительственном деле, не развлекаясь заботами о самосохранении и полагая всю свою силу и достоинство в силе и достоинстве народа, во главе которого находится. Менее чем где-нибудь правительство у нас может иметь свои отдельные виды и свои интересы. Личная и имущественная безопасность, народное благосостояние, устранение препятствий, задерживающих развитие экономических и нравственных сил народа, охранение и возвышение человеческой деятельности во всех свойственных ей сферах, охранение и возвышение русской национальности в Европе и всех соединенных с нею интересов, — вот великая правительственная задача, которой правительство наше может безраздельно посвящать свои силы. Чем менее правительство в своих воззрениях и в своем образе действий отделяет себя от общественных интересов, тем вернее понимает оно свое положение и тем оно сильнее.
А между тем защитники казенной литературы не довольствуются примером Франции, они находят, что для нас еще недостаточно того, что в этом отношении делается во Франции, и что правительство у нас должно этим путем идти еще далее. Да мы и так пошли гораздо далее. Казалось бы, что идти далее уже некуда. У нас не только каждое ведомство имеет свой литературный орган, но и в каждой губернии издаются на казенный счет так называемые ‘Губернские Ведомости’ с неофицияльною частью. Цифра казенных изданий у нас так велика, что перед нею бледнеют и французские, и австрийские образцы. Если в этом можно видеть прогресс, что мы, поздние ученики Европы, страшно опередили наших учителей. Сколько могущественных органов, которые оберегают у нас правительственный принцип от враждебных партий! Какая неутомимая деятельность! Сколько охранительных листков, сколько залогов для государственной безопасности!
Иные возразят нам, что развитие казенных изданий у нас объясняется особого рода условиями. Общество наше, говорят нам, так незрело, так невежественно, так косно, что правительство должно всеми мерами расшевеливать его. Так как само общество лишено всякой инициативы в литературном деле, то инициативу должно принять на себя правительство и размножать литературные предприятия на казенный счет. Такой взгляд, конечно, уже не может объясняться иностранными примерами. Это уже вполне самородный продукт нашей почвы. У нас немудрено услышать даже такие мнение, что правительство должно учить маломысленное и незрелое общество, как надобно либеральничать, космополитствовать, изменять своему отечеству, подготовлять элементы для будущих политических и общественных движений. В самом деле, если надобно руководить общество на всех путях, то почему же путем правительственной организации не руководить его и в нападках на основы общества и на самый принцип правительственной власти? Надобно только, разумеется, делать это исподволь, пользуясь теми искусными маневрами, которые в других странах выработаны антиправительственными партиями в борьбе их с правительствами.
‘Русский Инвалид’ в доказательство своего мнения в пользу казенных изданий напоминает зрелище, какое литература представляла в прошлом году. Странное дело! Точно как будто в прошлом году перемена к лучшему произошла оттого, что правительство основало в нынешнем году новые казенные издания. Сколько мы знаем, ни одного казенного издания не возникло в нынешнем году, что по этой части имеется у нас нынче, то было и тогда. Если же в этом отношении нет никакой разницы, то, стало быть, не от казенных изданий произошла перемена к лучшему.
Вообще нельзя сказать, чтобы в прошлом году правительство не занималось литературою и оставляло ее без надзора и контроля. Цензурные комитеты существовали точно так же и в прошлом году, цензоров было не менее, если не более. В Петербурге цензура даже не довольствовалась, как ныне, своею естественною ролью, но усердно старалась руководить литературу и направлять мнение газет. Если литература представляла в прошлом году зрелище очень грустное, то уж, конечно, не потому, чтобы на нее было мало влияний официальными путями. Литература наша в нынешнем году не представляет тех безобразий, которыми отличалась она в прошлом и о которых долго русскому человеку нельзя будет вспомнить без стыда, но причина тому совсем не то обстоятельство, что литература впервые поступила под правительственный надзор, а то, что прежние влияния должны были прекратить свое действие.
Если требуется сообщить нашей литературе доброе и плодотворное направление, то для этого надобно желать не чего-либо другого, а пробуждения жизни в недрах нашего общества, духа инициативы в наших народных силах, чувства обеспеченности и собственного достоинства в русском человеке на всех поприщах законной деятельности, надобно желать правильной и сильной организации нашего общественного мнения.
Сейчас только прочли мы описание прекрасного праздника, данного в петербургском Английском клубе в честь князю А.М. Горчакову. ‘Европа, — сказал вице-канцлер, — смотрела на Россию сквозь какую-то туманную завесу и не видела того, что было в действительности. Мы дунули на эту завесу, и Европа увидела наше отечество в истинном свете…’ Увы! между русскими по происхождению людьми и Россией есть также очень густая туманная завеса. Да поможет нам Бог дунуть на нее и увидеть наше отечество в истинном свете!
Впервые опубликовано: ‘Московские Ведомости’. 1863. 12 декабря. No 271.