В.В. Розанов
В.В. Розанов
Возвращение к науке
Возвращение к науке
——
Возвращение к науке, Розанов Василий Васильевич, Год: 1906
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Кто говорит — того слышно, но кто молчит — того как будто нет. От этого плачевного положения вещей получается то, что единичные наблюдатели общества всегда имеют о нем гораздо худшее и, так сказать, гораздо более беспокойное представление, чем как дело обстоит на самом деле. О гимназисте, решившемся расстрелять из браунинга ‘русскую Державу’ и вообще ‘весь мир’, кричат газеты, даже за границею, а о десяти его товарищах, решающих алгебраические задачи, никто не говорит, не пишет, и, конечно, представляется, что их вовсе нет. Читая о сходках в высших учебных заведениях, впрочем никогда не достигающих половины общего числа всех учащихся, и о резолюциях, принятых на этих сходках, как и изложение речей и тем ораторов, общество и, может быть, министерство думают, что ‘занятия невозможны’ или ‘занятий не будет’, потому что ‘университет беспокоен’. Между тем не сосчитаны все те, которые остались дома, не придя на сходку, которых гораздо больше и которые таковым неприходом резко и твердо выразили свое желание заниматься наукою. Не сосчитаны и те третьи лица, которые, не столько придя на сходку, сколько попав на нее, — потому что студенту место в университете и сходка собирается в университете же, — спокойно молчат и зевают на ней, если даже и не протестуют. Третьего пассивного элемента всегда много во всякой шумной толпе, во всяком движении. Это просто ‘замешавшиеся’, ‘попавшие’. Приняв все это во внимание, и общество и министерство спокойно могут быть уверены, что ‘неучащаяся молодежь’, как эпитет вообще всей университетской молодежи, есть сатирическое преувеличение, ни мало не выражающее действительности, и могут твердо опереться на не шумящую, а делающую часть этой молодежи. Она есть, и даже в большинстве, может быть, подавляющем, но ее просто не слышно, она не имеет себе печатной и стоустой рекламы. Кстати, если бы возможно было студенческие, уже легализированные теперь сходки устроять где-нибудь в стороне от здания университета, так, чтобы спокойного третьего элемента на них не попадало, а беспокойные товарищи в свою очередь не мутили бы аудиторий, зал, кабинетов и проч., то поле университета сразу бы очистилось и зрелище его сразу бы прояснилось. Теперь мы просто не умеем судить и не знаем, как судить. Все смешано, все вповалку, и один кричащий студент кажется десятиголовым, а десять молчащих студентов кажутся безголовыми.
В связи ли с открытием Г. Думы и вообще с установившимся уже фактически конституционным строем, по другим ли таким причинам — мы не знаем, но отовсюду доносятся слухи о весьма настойчивом и притом не разрозненном стремлении студенчества вернуться к серьезным занятиям. Слухи эти несутся со стороны именно возбуждающих элементов, жалующихся, что они не находят прежней удобной почвы в университетах и других высших учебных заведениях. Может быть, не без причины здесь одно этическое соображение, скорее — зрелище, множество из вновь подавших прошения о принятии на 1-й курс как мужских, так и особенно женских высших учебных заведений, где прием очень ограничен за недостаточностью помещений, получили, как известно, отказ. В газетах не печаталось, но устно очень хорошо всем известна причина наибольшего числа отказов: она заключается в том, что учение стало, масса учащихся не двигается вперед, и получился, так сказать, затор молодых сил, как бывает во всяком движении, когда впереди что-нибудь мешает и когда остановилась какая-нибудь частица движущихся предметов или двигавшихся людей. За недостатком свободных вагонов образуются хлебные залежи на станциях, а от бойкота науки сознательным элементом получились человеческие залежи, причем горькая доля ‘лежать’ и дожидаться неизвестно сколько времени и неизвестно чего выпала поистине пассивным и невинным образом на те именно молодые силы, которые в нынешнем году окончили курс в средних учебных заведениях, которые ни в какой ‘сознательности’ никакого участия не принимали и, может быть, из которых некоторые горят серьезным интересом к науке и серьезною способностью к ней. Рассказывают об определенных случаях, когда серьезнейшие молодые люди и молодые девушки, приехавшие в Петербург именно для науки и с полным равнодушием к студенческой политике, получили обратно прошения ‘за недостатком вакансий’ и должны возвращаться на Волгу и на Урал, в то время как в аудиториях толкутся, срывая лекции, захватившие в прошлом и позапрошлом году юнцы и юницы, которые из всех наук знают и признают только Карла Маркса и на вопрос ‘сколько дважды два’ отвечают: ‘Пролетарская республика’. Представляет собою некоторое элементарное бесстыдство и, наконец, даже прямую потерю чести — занимать место, собственно для политики безразличное, — потому что для чего же именно о пролетарской республике рассуждать в аудиториях? Тема нисколько не требует непременно данного зала и не пускать на это место окончивших курс гимназистов и гимназисток, которые нигде, кроме как в данном зале, не могут услышать лекции по математике, медицине, по философии или истории или праву! Во всяком случае много обид отвергнутыми уже теперь затаено, по скромности и привычной тишине они не жалуются. Есть ночные слезы о своей судьбе. И те, которые, счастливо неся студенческий мундир на своих плечах, в какой-нибудь процессии напевают известный стих:
Вы жертвою пали борьбы роковой,
не подумают никогда о тех ‘павших в борьбе роковой’, которые просто-напросто не приняты в высшие учебные заведения и лет через десять будут стоять третьим помощником у разжиревшего инженера, который будет строить дорогу, а неудачник, которому он не давал места своею персоною, будет бегать у него на побегушках и подбирать крохи, падающие с его стола.
Впервые опубликовано: Новое время. 1906. 8 сент. No 10951.