В.В. Розанов
В.В. Розанов
Возрождение
Возрождение
Возрождение, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Случалось ли вам, сидя на берегу моря, на песчаных дюнах, следить за закатом солнца? В момент, как нижний край его хочет коснуться воды, вам кажется, что вода чуть-чуть подымается под красным шаром, и обратно — красный шар как бы оттягивается, вытягивается, тухнет в направлении книзу, к воде. Конечно, это только световое явление. И вот оно врезывается, врезалось в воды. Дальше, глубже. Диска уже не видно, но все место погружения его в воду сверкает золотом, искрами, бриллиантами. Чудное зрелище! Оно все холодеет, темнеет. И вот ночные тени набегают на землю.
В это время прикладываете ладонь к глазам, в виде зонтика, и выглядываете-выглядываете дорогое явление. Так же вот можно выглядывать и явления исторические. Не рассматривать их, как березу перед глазами, а тоже, приложив ладонь к глазам, на бесконечной дали следить последний и окончательный узор их. Тут открывается место большее и лучшее, чем от березы перед глазами, хотя она и ближе. Вообще, дальнее и перспективное созерцание есть в своем роде метод отыскания истины, не хуля азбучных индуктивного и дедуктивного. ‘Дедукция’ и ‘индукция’: ну, что вы с ними сделаете, например, в отношении христианства? Дедуктивно судить о христианстве? Индуктивно судить о христианстве? Вздор самых вопросов показывает, что в самом деле эти методы школярные и удобны для разбора и анализа только таких сокровищ мысли, как следующее: Все люди смертны, Сократ человек, Следовательно — Сократ смертен.
Истина, узнав которую я не потолстею и не похудею.
Если вот так, приложив ладонь ко лбу, мы отнесем христианство как бы на горизонт заката и спросим о сем историческом солнце, что же давал или обещал нам дать день его, мировые его сутки, то не ответим ли со слезами грусти и восторга: ‘Возрождение’! Да, возрождение! Оно возродило древний мир. Оно возрождает душу человеческую. И тот, и другая были на краю гибели. Грешница в храме, Симон, — когда он шел по волнам и начал тонуть и его поддержал Господь, слова Никодиму о ‘втором рождении’, добрый разбойник на кресте, притча о блудном сыне, да и все, сплошь все Евангелие о чем говорит нам, как не о возрождении? Возродись! Ты можешь возродиться! Не унывай, никогда не унывай — ибо Господь с тобою, всегда, везде’! Читатель, неужели и у вас не навертываются на душу слезы, — до чего это хорошо, до чего это нужно, до чего это свято!
Умеем ли мы возрождать? Возрождаются ли среди нас? Посему, по ответу на этот вопрос, мы можем определить, насколько солнце христианства близко или далеко от заката и растет ли в нас лоза Христова. (‘Аз есмь лоза и вы — ветви мои’, — сказал Он в одной беседе ученикам.) Я не говорю о том, усиливаемся ли мы возрождать. Увы, отличные манеры можно иметь при самой скверной игре. Нет, вопрос именно идет о силе, о действенности нашей. Не умеем? Ну, значит, лоза Христова умерла в нас. Многие будут говорить: Господи, Господи! разве мы не призывали имя Твое? И Я скажу им в день суда: идите от Меня в огонь вечный. Это именно сказано о тех, которые не умеют возрождать, а сохранили только манеры возрождения.
Мир погибал в унынии, в тоске, в неисчислимых пороках. И солнце мира, Сын Божий, коснулся грязи этой — и всю ее просветил. Таким образом, самый факт христианства определяет, что уже нечистого и неисцелимого и, так сказать, брезгливого для человека ничего не осталось на земле. ‘Если Сын Божий не пренебрег, как пренебрежешь ты, сын сапожника, лавочника, художника, офицера, князя?’ Таким образом, самым фактом христианства сметена с лица земли всякая гордость. Кто горд, в том нет лозы Христовой. Кто пренебрегает, чем-нибудь пренебрегает, — в том умер Христос. Мы отныне, дети ли, ученики ли Божий, — вечные санитары, с лопатами, с повозками для мусора, веселые деятельные, с утра до ночи трудящиеся. Нет? Ну, тогда Христос не возродил нашей души и не воскреснем мы с ним в вечное воскресение. ‘Господи, но ведь мы призывали имя Твое?’ — ‘Не знаю вас. Идите от Меня в огонь вечный’.
Вот если так, прикинув ладонь ко лбу, посмотреть на дело, то многие факты, по-видимому напоминающие историю христианства, окажутся просто лежащими вне христианства, фактами — политическими, явлениями чуть ли не дипломатическими. Христос возрождал душу. А возрождали ли ее в своих спорах Фотий и Николай? Нет? Ну, значит, их споры и не имели до христианства никакого отношения. Старообрядцы наши? ‘О, уж этих-то мы возрождали: стучали ногами, трясли посохами, кричали! Старались до поту’!
Но возродили ли? Вопрос не в манерах возрождения, а в силе возрождающей: ‘По исцелениям — будут узнавать вас, ибо хромые будут ходить, и слепые — прозревать, когда наложите на них руки во имя Мое’. Нет этого? Ну, значит, и ничего нет. Лоза Христова умерла в вас и в нас. Есть староверы? Есть? Все еще есть, и сегодня есть?
— И сегодня и, верно, завтра будут. — Но, значит, вы сами не ожили, не возродились. Ибо закваска бродящая возбуждает брожение в целой кадке, а если от вас ничто не бродит, то вы и не закваска.
Как разделение церквей, так и отделение сектантства — никого не возродило. Назовите мне Ивана, который при посылке такой-то буллы Николаем Фотию или прочтя такой-то остроумный ответ Фотия — Николаю вдруг всплеснул руками, воскликнул: ‘Боже! вижу седьмое небо! и ангелов, сходящих на землю и восходящих на небо!’ Смешной вопрос! конечно, такого Ивана нет, и все спокойно, закусывая опресноками или не опресноками, читали литературные и политические памфлеты, даже едва ли думая в то время, что это когда-нибудь составит страницу в истории христианства. Во всяком случае, мы-то, с точки зрения мытаря, с точки зрения грешницы, с точки зрения тонущего Симона, заключаем, что все эти послания и антипослания, так сказать, — вне рамки христианства, вне переплета христианства и суть… просто не знаю, что такое суть. Только и есть: ‘Господи! Господи!’ — ‘Отойдите, не знаю вас!’
‘Угасает христианство’, — говорим мы иногда. Говорят лучшие люди со скорбью. Позвольте, но как же ему и не гаснуть, когда мы совершаем не дело Христово, а ведем свою политику? На вопрос, что такое христианство, всякий ответит: ‘возрождение’. Всякий укажет на грешницу, мытаря, Симона. Так определяем мы его словом. А когда доходит до дела, то в деле оно определяется, как неедение (или едение, не знаю) опресноков. Но тогда, раз определяется оно так в деле, определите его так и на слове, скажите формулу: ‘После пророков, после патриархов, для пополнения несовершенного закона Моисеева сошел в конце времен на землю Христос Сын Божий и научил нас есть опресноки’ или: ‘научил есть кислый хлеб’. А, не хотите?
Это представляется чудовищным? Так согласитесь же, бия себя, как мытарь, рукой в грудь, признать, что в корешок книги, на котором написано ‘История христианства’, мы захватили страницы, главы, отделы каких-то клубных событий, биллиардной игры, кухонных сплетен о способе печь хлеб и все это самым кощунственным образом поставили на счет Христу, записали в итог его крестного подвига.
О, как понятно, как нужно, до слез требуется предречение: ‘Господи, мы ведь называли Тебя’. — ‘Идите! не знаю вас’. ‘Христианство угасает’… Но это потому, что мы не христиане, а просто — ‘ведем свою игру’.
Говорят, ‘вера падает’. С какой высоты? Вот в этом-то и вопрос, с какого места она падает? С наших подлогов? Я говорю, что нельзя не заплакать, подумав только о возрождении души человеческой. Но если все на месте души человеческой положили испеченный третьего дня хлеб, которого сегодня и на зуб не возьмешь, то ради чего я буду падать в обморок от сотрясения души? — ‘Потому, — скажут, — что он — кислый, а Николай завел опресноки!’ (или наоборот). Решительно не вижу причин для обморока. Просто — я спокоен. А спокоен потому, что не вижу христианства. Люди с зелеными глазами потому и бросаются друг на друга то ради ‘опресноков’, то ради ‘Исуса’ и ‘двуперстия’, что уже гораздо раньше этих споров они как бы шли к кресту, поровнялись с ним, идут дальше… идут все спиной, дальше от креста, не видя его. ‘Мы все идем по прямому пути, от века до века, не ошибаючись, как отцы, как деды, все на Восток!’ Да, но вы все отходите от Христа, и уже давно не видите Его. ‘Господи! Господи!’ — ‘Идите, не знаю вас…’
— Дайте мне церковь во имя мытаря грешного, ибо и я мытарь — и хочу помолиться при образе моего прообраза. — ‘Нет такой церкви’. — ‘Ну дайте икону’. — ‘Мытаря? Нет и иконы’. — ‘Да почему нет-то?’ — ‘Не написали. Да и лицо, лик исторически неизвестный’.
— ‘Но, позвольте, ведь и во втором-третьем веке фотографий не было, масляных портретов не осталось и вообще в деле изображений творит благочестивое воображение, умиленное сердце. Дайте мне мытаря. Как он стоит и молится: образ его в Евангелии ясен до подробностей’. — ‘В голову не пришло’. — ‘Почему?’ — ‘Не знаем. Не умеем объяснить’. — ‘Ну, так уж на этот раз я сумею: Евангелие-то вас и не трогало, просто вы не любили его, а любили свои дела и вот для своих дел и нашли живопись подлинную, от века в век хранимую, с бородкой в четверть, с бородкой в локоть, иногда даже — в аршин. Хотя тоже ни малейших портретов, ни фотографий не дошло. Не любите вы Евангелия! — вот лозунг, против которого, оглянувшись на живопись, вам остается только поникнуть головою. Один ли мытарь? Разве невозможно было выразить в живописи притчи? Почему не нарисована нигде полевая лилия? Почему не нарисованы дети, поставленные выше и в пример апостолам, не нарисованы в самом этом сопоставлении, как сделал Иисус? Кое-кому это было бы отрадно видеть. Никогда я не видел и Брака в Кане Галилейской, первого чуда Христова. Где возвращающийся блудный сын, и уныние его брата, и радость отца? И где десять дев со светильниками, встречающие жениха? ‘Вы не любите Христа, ни — слов Христовых’. Что вы скажете против этого моего очевидного крика? Да даже чудную притчу о зернах при дороге, на камне, в траве, притчу о враге, всевающем в пшеницу плевелы, — все при любви, при плачущем над сюжетом воображении, можно было бы изобразить. Но вы не любили слова Христова и были воистину камнем, на который пало зерно Его.
А когда так, нечего и плакаться — ‘все оставляют нас’, и с злыми глазами указывать: ‘Стража, возьмите их, потому что они бунтуют против опресноков!’ Изменен метод христианства. Прошли мимо креста. Явно и очевидно — не любят Господа или, по крайней мере, любят Его менее, чем человека: ибо людей в нашей религиозной храмовой живописи — сонмы, а Его в действиях евангельских, как Он проповедовал в синагоге, затерялся от Матери и Та искала Его и еще во множестве, множестве подробностей — не видим или видим недостаточно, мало, неразработанно. ‘Хвала себе’ — вот наша религиозная живопись. ‘Нашим и о нас хвала’ — вот предмет поклонения. ‘История о нас. Как мы разделялись, спорили, побеждали’. Удивительно!.. Религия есть поклонение Богу над миром. А оглядываясь вокруг, мы видим, что это только история. Земное! Земные чувства!! Удивительно ли, что небесное-то в нас. ‘Я’ и не бежит сюда, и не завязывается с этим. ‘Увы, все покидают нас!’ — ‘Но это оттого, что вы покинули Господа’.
Впервые опубликовано: Звонарь. 1907. No 2. Февраль. С. 34—39.