ВОЗМОЖНА ЛИ СОЦИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ?
ВОЗМОЖНА ЛИ СОЦИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ?
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Возможна ли социальная революция в России в настоящее время?, Ткачев Петр Никитич, Год: 1876
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Ткачев П. H. Избранное
М., Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. — (Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века).
Революционеры-реакционеры дают на этот вопрос, как мы уже говорили в прошлом номере364, отрицательный ответ. Они употребляют все свои старания, они из кожи лезут, чтобы, во что бы то ни стало, убедить молодежь в несвоевременности, а потому и совершеннейшей бесполезности и даже вредности всякой революционной попытки, всякого взрыва при данных условиях нашего общественного развития. ‘Мы еще не созрели, мы еще не созрели, — надо ждать, надо ждать!’ — поют они на разные тоны и лады. И если бы III Отд. собств. е. и. в. канцелярии назначило премию за лучшее рассуждение на тему ‘о невозможности в настоящее время социальной революции’, то, конечно, эту премию получили бы не писатели буржуазно-крепостнической прессы, не Катковы365, Краевские366, Мещерские367 и т. п., а они, они — революционеры-реакционеры. Они заслужили бы ее не убедительностью доказательств, которые у них вообще не отличаются особенною основательностью, не здравым смыслом, не логикою, — а тем ‘рвением не по разуму’, тою ‘змеиною хитростью’, которые они в них обнаруживают. О, да, они очень хитры! Гораздо хитрее реакционеров-буржуа. Последние в доказательство невозможности революции приводят обыкновенно аргументы, противоречащие всякой очевидности, аргументы, над которыми они сами же в душе смеются и которым в настоящее время никто не придает никакого значения. Они говорят, например, будто народ одержим какою-то беспредельною любовью и преданностью царю, будто ваше государство могучая живая сила, будто оно глубоко вросло своими корнями в недра нашего общественного организма, будто мы, революционеры, витаем где-то в облаках и не имеем под ногами никакой твердой почвы, будто ваш голос — голос вопиющего в пустыне и т. д. Исходя из этих безусловно ложных досылок, они приходят к тому заключению, что при данных условиях в России просто немыслима никакая революционная деятельность, что если бы даже она была мыслима, то все-таки не может привести ни к какому практическому результату и что поэтому заниматься ею могут лишь ограниченные и ослепленный фанатики.
Революционеры-реакционеры очень хорошо понимают всю несостоятельность подобных аргументов, они понимают, что молодежь, верующую в свои силы, молодежь, готовую на всякие жертвы ради народного блага, что ее не остановишь и не охладишь тем, что будешь нелепо преувеличивать важность и значение ее врагов, что ее не запугаешь никакими опасностями, что она не отступит ни перед каким риском, как бы ни был он велик, если только он представляет хоть один шанс на успех. Они понимают все это, и потому они держатся относительно ее совершенно другой тактики, чем реакционеры-буржуа. Они, видите ли, вполне согласны с нами, что ‘внезапный революционный взрыв несравненно более удобен в России, чем где бы то ни было в современном цивилизованном мире’. Вместе с нами они признают, что ‘строй российской империи — чисто механический, в ней органической связи между элементами государства не существует, как в сороковых годах прошлого столетия возможны были при полном равнодушии общества несколько последовательных дворцовых революций, так невозможность их и теперь доказать трудно’368.
‘Представим себе, — продолжают они далее, — человек тысячу (или даже менее) энергических революционеров, которые в данную минуту захватывают всех высочайших лиц и главных начальников четырех-пяти главных пунктов России, эта горсть людей сделается временно властью. Действие войск будет парализовано захватом начальников. Все войска захваченных местностей будут немедленно переформированы, причем из надлежащих личностей составятся новые полки с новыми начальниками. Общество, лишенное всякой политической инициативы, и не посмеет протестовать в думах, в земских собраниях или в какой бы ни было коллективной форме. Можно будет издать какие угодно декреты, и, если дело будет сделано умеючи, сопротивление никогда не может быть значительно. Итак революция будет совершена…’
Видите ли, как счастие близко и как оно возможно! Тысячу, — только тысячу, ‘или даже менее’, энергических революционеров, — и революция сделана. Но, ведь, тысячу энергических людей не бог знает как трудно найти среди нашей революционной молодежи. Она доказала это: сколько энергических людей она поставила в царские тюрьмы, остроги, крепости и заводы, — сколько энергических людей она выслала в народ! Посчитайте-ка: наберется более тысячи. И никогда еще и ни в каком деле она не чувствовала недостатка в преданных, самоотверженных, энергических людях. Значит, за людьми дело не станет. А если так, — нечего и медлить. За работу, товарищи, скорее за работу! Работа не трудная, она не потребует от вас никаких геркулесовских усилий, действуйте только дружно — и вы заранее можете рассчитывать на верный и несомненный успех.
И это говорим не мы, которых, пожалуй, можно было бы заподозрить в пристрастии и увлечении, — это говорят самые трусливые и самые осторожные из вас, это ‘говорят люди, желающие действовать только наверняка, избегающие всякого риска, люди, неспособные к юношеским увлечениям, ‘умудренные опытом’, разочарованные, холодные резонеры, — это говорят революционеры-реакционеры.
Что же? Неужели вы окажетесь людьми более малодушными и трусливыми, чем реакционеры? Неужели вы боязливо отступите перед делом, которое даже они не считают особенно рискованным? Неужели вы будете сомневаться и колебаться там, где даже они не сомневаются и не колеблются?
Но как же это так? Революционеры-реакционеры оказываются и совсем не реакционерами. Вместо того, чтобы охлаждать и удерживать революционные порывы молодежи, — они, напротив, подзадоривают ее, весьма убедительно доказывая ей, что при данных условиях нашего общественного развития ‘нет ничего легче, как совершить революцию, вырвать власть из рук деспотов и народных эксплуататоров и передать ее в руки социалистов-революционеров’. Но вот тут-то и обнаруживается все их ‘ехидное лукавство’, вся их ‘змеиная хитрость’.
Без сомнения, говорят они, революцию при данных условиях совершить очень нетрудно, но что из этого? Революция эта не улучшит, а скорее ухудшит положение дел, из-за нее не стоит хлопотать, как бы ни были малы эти хлопоты. В доказательство этого смелого положения они приводят целый ряд соображений и гипотез, одна другой остроумнее, одна другой удивительнее.
Большая часть этих гипотез лишена всякого правдоподобия, и потому мы пройдем их тем молчанием, которого они заслуживают. Остановимся на гипотезах наиболее правдоподобных.
Что будут делать революционеры-социалисты, захватив власть в свои руки? — спрашивают себя реакционеры. И сами же отвечают: ‘Захватив диктатуру, они могут издать ряд декретов, обращающих все частное и государственное имущество в общую собственность, рассадить по губерниям социально-революционных воевод-диктаторов и им поручить устроить всеобщий труд на общую пользу… Издать декреты не бог знает как трудно, но привести их в действие не так уж будет легко, потому что прежде всего декрет об отмене частной собственности и общем владении нельзя приравнять к указу о замене императора Ивана Антоновича — императрицею Елизаветою Петровною (еще бы!)… Здесь апатия и индифферентизм не могут иметь места. За частную собственность станут не только крупные собственники и купцы, но и многочисленные деревенские кулаки. Наконец, при неподготовленности крестьянства вообще к социальной революции, за частную, движимую собственность встанут самые бедные хозяйства. Горсть диктаторов и их приверженцев окажется бессильною перед всеми этими врагами и не будет в состоянии подавить их’.
Опровергнув столь победоносно эту первую гипотезу, революционеры-реакционеры сознаются, однако же, что сама по себе она совершенно нелепа и невозможна: ‘совершенно бесспорно, — говорят они, — что социалисты-революционеры, захватив диктатуру в свои руки, не станут на другой же день вводить декретами отмену частной собственности и устройство общего труда, они отложат эти декреты до удобнейшего времени’.
Но, если они отложат эти декреты до ‘удобнейшего времени’, то значит, — замечают глубокомысленно реакционеры, — они совершат только политическую революцию, социальная же революция будет откладываться да откладываться, пока она произойдет независимо от воли диктаторов и против них ‘совсем уже иначе’.
Мы не будем здесь говорить о том, что при этой гипотезе социальная революция, хотя может произойти против воли социал-диктаторов и ‘совсем иначе’, чем они предполагают, но что во всяком случае она не может произойти независимо от них. В какой бы долгий ящик они ни откладывали дело социальной революции, но тот факт, что они существуют, что власть находится в их руках, в руках социалистов-революционеров, этот один факт неизбежно должен будет приблизить и ускорить ее победу. Следовательно, нельзя сказать, что победа эта совершится независимо от них. Быть может, сами даже того не желая (как это и предполагают реакционеры), диктаторы-социалисты логически неизбежно должны будут вызвать социальную революцию, а так как этой революции не придется уже тогда считаться с теперешнею, традиционного, самодержавною властью государства, так как все враги будут разъединены разрознены, обезоружены, так как социалистическому правительству в интересах самосохранения не будет никакого другого выбора, как открыто стать на ее сторону и поддерживать ее своим авторитетом, то успех ее является почти несомненным, торжество ее заранее обеспечено и, во всяком случае, гораздо более обеспечено, чем при теперешнем порядке вещей, когда вся политическая власть и вся материальная сила находятся в руках врагов народа. Это настолько очевидно, что останавливаться на нем долее не стоит.
Возвратимся опять к гипотезе наших реакционеров.
Они утверждают, что если социалисты-диктаторы не осуществят социального переворота на другой же день после революции, то они и совсем его не осуществят, а ограничатся одною лишь политическою реформою. Но почему же это так?
А видите ли, почему: они представляют себе социальную революцию, как какую-то удивительную штуку, долженствующую свалиться на землю подобно театральному dues ex machina369. По их мнению, она должна за один раз и в одно мгновение выскочить из обломков старого порядка, как феникс из пепла, как Минерва из головы бога. Они не понимают (или лучше сказать, они это очень хорошо понимают, но в порыве своего реакционного усердия благоразумно об этом забывают), что социальный переворот, что перестройка заново всех наших экономических, юридических, всех наших общественных, частных, семейных отношений, всех наших воззрений и понятий, наших идеалов и нашей нравственности, что такой переворот не совершается ни в один, ни в два года, что он потребует работы целого поколения, что он является не ex abrupto370, a подготовляется и проводится в жизнь медленно, постепенно, шаг за шагом. И никогда мы, социалисты-революционеры, не обманывали себя на этот счет, никогда мы не воображали, что будто достаточно нам захватить власть в свои руки, как на другой же день мы осчастливим все общество, установим общность имущества, организуем общий труд на общую пользу, уничтожим семью, вырвем с корнем все дурные, порочные, эгоистические инстинкты и привычки людей, пересоздадим все их чувства и мысли, разобьем сковывающие их предрассудки и суеверия и т. п. Нет, мы не утописты и не доктринеры, мы очень хорошо понимаем размеры наших сил, мы очень хорошо понимаем, что мы должны и что мы можем сделать.
Захватив власть в свои руки, мы не станем (как вы наивно предполагаете) уничтожать декретами семью, религию, мы не станем насильственно навязывать нашей исторически выработавшейся общине готовый идеал коммуны, но мы уничтожим ту юридическую санкцию, которая охраняет и поддерживает учреждения, враждебные нашему социалистическому идеалу {Уничтожить известное учреждение и уничтожить юридическую санкцию, охраняющую его, — это две вещи совершенно различные, и каждый, конечно, очень хорошо это понимает. Но так как наши реакционеры в интересах самозащиты очень часто прикидываются ничего не понимающими дурачками, — то ради них мы поясним здесь эту разницу наглядным примером. Уничтожить посредством декрета институт брака, конечно, невозможно, но нет ничего невозможного отнять у него освящающую его юридическую санкцию. Представьте себе, что в одно прекрасное утро государство объявляет, что оно не берет под свою защиту брачных договоров, как договоров противоестественных и безнравственных. Конечно, этим оно еще не уничтожит самого договора (т. е. брака), люди будут вступать в него, покоряясь давлению рутины, унаследованных привычек и извращенных нравственных понятий. Но договор этот потеряет уже всякую устойчивость, и возможность безнаказанно нарушать его очень скоро выведет его из употребления. Таким образом, брак в той форме, в какой существует ныне, уничтожится как бы сам собою, без всякого насилия со стороны государства.}, мы поставим нашу сельскую общину, нашу торговлю и промышленность в такие условия, которые неизбежно, хотя и постепенно, должны будут привести к общности имущества и общности труда, к уничтожению всякой собственности, и полному практическому осуществлению в сфере экономических и политических отношений начала коммунизма. Мы установим разумную систему воспитания, — в духе братства и любви, — мы устраним все влияния и преграды, которые в настоящее время задерживают развитие в людях симпатических чувств и т. д., и т. д. Вот, что мы можем сделать, что мы должны сделать, от нашего умения и такта будет зависеть, чтобы вводимые нами экономические и юридические реформы не поставили нас в слишком резкое противоречие с интересами и потребностями народа, — народа, который во всяком случае, будет составлять нашу главную силу, нашу наиболее существенную опору. Но о нашем умении и такте невозможно теперь делать никаких, даже гадательных предположений по той простой причине, что в настоящее время никто не в состоянии предвидеть, каких новых людей, какие скрытые силы и таланты может выдвинуть наша интеллигенция в решительную минуту революционного взрыва. Мы знаем только, что в эту минуту с нами и под вашим знаменем будут все честные, все мыслящие, все лучшие люди России.
Следовательно, мнение, будто наши предварительные реформы неизбежно должны будут вооружать против нас весь народ, решительно ни на чем не основано и всецело принадлежит к беспредельной области реакционных фантазий.
Столько же, как видите, неосновательно и другое положение реакционеров, утверждающих, что, если мы не декретируем на другой же день после революции уничтожения собственности, общности имущества и труда, то это значит, что дальше политической революции мы не пойдем. Напротив, ничуть не замыкаясь в исключительно политическую сферу политической деятельности и не становясь в резкое противоречие с насущными интересами массы, мы будем иметь полную возможность провести в жизнь целый ряд общественных реформ — реформ, которые подготовят почву для торжества коммунизма, которые логически обусловят собою практическое осуществление всех великих принципов социальной революции.
Таким образом, гипотезы революционеров-реакционеров падают сами собою, оказывается, что, захватив власть, мы совсем не очутимся в том безвыходно комическом положении, в которое им угодно нас поставить. По всей вероятности, в глубине души своей они и сами сознают, что измышленные ими затруднения существуют лишь в их воображении и что устранить их, пожалуй, даже лесче, чем их выдумать. И вот они хватаются, как утопающий хватается за соломинку, за свой последний, излюбленный аргумент. Допустим, — говорят они, — что все это так, но все-таки вам ничего не удастся сделать, потому что… потому что вы перессоритесь. ‘Те, которые боролись вместе против общего врага, будут неизбежно бороться между собою за личное преобладание, как только у них других врагов не будет, на другой же день установления социалистической диктатуры начнется спор за диктатуру, а раз он начнется, социальная революция отодвинется на второй план’.
О, пророки реакции! Зачем вы не подражаете кликушам, ясновидящим и иным ‘боговдохновенным’ прорицателям? Те, по крайней мере, никогда не стараются логически доказывать своих прорицаний, потому им можно верить или не верить, но возражать им невозможно, и, разумеется, для них это очень выгодно. Вы же, напротив, — вы не довольствуетесь одною только верою, вам непременно хочется логически доказать, убедить — и тут-то вы и попадаетесь. Посмотрите, в самом деле, как смешны ваши доказательства. Вы говорите: ‘на другой день установления социалистической диктатуры’ социалисты-революционеры неизбежно начнут драться друг с другом, так как у них более не будет общих врагов.
Ну разве же это не глупо?
Неужели они серьезно думают, что ‘на другой день установления социалистической диктатуры’ все враги социальной революции провалятся сквозь землю и социалистам нечего будет более делать, как только заняться самопоеданием.
Неужели они не понимают, что общий враг, общая опасность будут существовать еще очень долго после того, как социалисты-ревоюционеры захватят власть в свои руки, и что в тот же день, когда этот враг будет окончательно раздавлен, когда эта опасность минет, — что тогда уже никакие личные раздоры и пререкания в среде интеллигентных социалистов не в состоянии будут помешать торжеству социальной революции?
Но допустим даже невероятное, — допустим, что ‘на другой день после установления социалистической диктатуры’ у социалистов не будет никаких общих врагов, — что никакая общая опасность не будет объединять их в одно солидарное целое, — почему же они неизбежно должны будут передраться?
Почему? Реакционеры уверяют нас, будто в силу какого-то закона наследственности наша интеллигенция всякое общее дело непременно должна обратить в дело личное. Однако, эту гипотезу еще нужно доказать, а доказать ее не только трудно, но, как мы полагаем, даже невозможно, она противоречит историческому опыту и психологическому наблюдению371. Индивидуальное, своекорыстное, мелкоэгоистическое выступает обыкновенно на первый план лишь в таких делах, которые не затрагивают общих интересов действующих лиц, но раз дело близко касается общих интересов данного класса, кружка, партии, школы, — личный элемент никогда не играет в нем и никогда не может играть никакой выдающейся роли. Каждый понимает, а если и не понимает, то хоть инстинктивно чувствует, что, действуя в ущерб общему интересу того целого, к которому он принадлежит, он действует против своей личной выгоды. Но кто же станет действовать против своей выгоды? Выгоде люди всегда приносят в жертву не только свое самолюбие, тщеславие, но даже и другие, несравненно более благородные побуждения. Это общее правило, бывают, конечно, исключения, но об них мы не имеем права говорить, они могут быть, могут и не быть. Да и вообще гипотеза, рассчитанная на исключительные случаи, не заслуживает ни малейшего доверия. А такова-то именно гипотеза реакционеров. Имея в виду частное, случайное, исключительное, она совершенно забывает о б общем правиле, общем, если так можно выразиться, психологическом законе человеческой деятельности.
Исходя же из этого закона, — закона, который находит себе подтверждение на каждой странице истории, мы должны признать, что, как бы ни были велики индивидуальные теоретические разногласия, как бы ни было сильно тщеславие и себялюбие среди наших социалистов-революционеров, как бы они ни были нравственно испорчены, во всяком случае их общий интерес заставит их на другой день после революции сплотиться еще сильнее, чем они сплочены теперь, заставит их действовать солидарно и единодушно, отложив в сторону всякие личные дрязги и пререкания. Каждый из них будет видеть свою личную выгоду в том, чтобы удержать власть как можно долее в руках своей партии, партии социалистов-революционеров, чтобы сделать эту власть как можно тверже могущественнее. Ведь от этого будет зависеть их личная безопасность. А где говорит инстинкт самосохранения, там умолкают обыкновенно и тщеславие, и самолюбие, и тому подобные побуждения человеческой природы.
Не бойтесь же их, они не создадут нам тех затруднений, которые нам грезятся. Мы сумеем подчинить их требованиям общего интереса, общего дела, если не во имя отвлеченных идей, теоретического принципа, если не под влиянием благородного и бескорыстного увлечения (на которое, однако ж, в минуты сильных общественных движений всегда можно и должно рассчитывать), то по крайней мере ради нашей личной выгоды.
Но допустим даже, что между нами могут найтись и такие личности, которые готовы будут пожертвовать общим интересом и, следовательно, личною выгодою своему тщеславию, славолюбию, мелким корыстным побуждениям и т. п., допустим возможность и злоупотребления властью, — ну, что же из этого? Неужели ради подобных возможностей мы должны откладывать дело революции? Но ведь в таком случае нам придется откладывать его до тех нор, пока все люди не обратятся в ангелов или пока небеса, сжалившись над нашею беспомощностью, не пошлют к вам легион непорочных духов для осуществления социальной революции.
Впервые напечатана в No 6 ‘Набата’ в мае 1876 г. Печатается по: Ткачев П. К. Избранные сочинения на социально-политические темы в семи томах. Т. III. М, 1934. С. 277-284.
364 Имеется в виду статья Ткачева ‘Революционеры-реакционеры’.
365 См. комм. 158.
366 См. комм. 277.
367 Мещерский Владимир Петрович (1839-1914) — публицист, редактор ‘Гражданина’.
368 Ткачев цитирует статью П. Л. Лаврова ‘Невозможные и возможные пути к социальной революции’, опубликованную в No 28 ‘Вперед!’ от 1 марта 1876 г.
369 Бог, неожиданно появляющийся с помощью машины (лат.).
370 Неожиданно (лат.).
371 Ткачев хорошо знал историю вообще и историю революций в частности, особенно Великой французской. Подобным утверждением он явно противоречил общеизвестным фактам о борьбе в среде революционеров после победы революции.