Воспоминания современников, Авторский коллектив, Год: 1970

Мемуары
Время на прочтение: 56 минут(ы)
Скачать в PDF

М. Б. СВЕНЦИЦКАЯ

———————
Публикуется по: Надежда. 1984. Вып. 10. С. 183-220. Опущены неверные сведения и сугубо личные воспоминания автора.
———————
Младший брат отца, Валентин Павлович Свенцицкий — дядя Валя, отец Валентин… Когда я его увидела впервые, мне было десять лет 1, потом наступил перерыв в два-три года из-за первой ссылки отца Валентина. Дальше до восемнадцати лет я была в постоянном общении с ним, а с восемнадцати до двадцати одного года у нас велась переписка, которая не прекращалась до самой его смерти. Я любила его больше родного отца. Он был для меня и отец, и дядя, и духовный пастырь-наставник. И он меня любил, и я всю жизнь горжусь этим. Я горжусь, что человек такого масштаба не раз говорил мне, что любит меня, как свою дочь, а перед смертью из ссылки писал: ‘Наше общение не прекращается. Если Бог приведет мне еще пожить, мы будем с тобой большими, большими друзьями’.
На всю мою последующую жизнь наложило отпечаток общение с ним, его взгляды, его заветы. Я всегда хотела хотя бы немного поступать согласно им и постоянно думала, как бы он отнесся к тому или иному поступку. Все большое, хорошее в моей жизни — от него. Часто приходя на его могилу, я мысленно рассказывала ему о своих горестях и радостях. Привела на его могилу своего мужа, еще задолго до нашего брака, и внушала ему глубокое уважение к дяде, которого он не знал 2.
Особенно большое счастье, что мое общение с отцом Валентином началось именно в том возрасте, когда формируется личность и в человеке закладывается все главное. Никогда ни с кем впоследствии я не могла так говорить, как с ним, раскрываться всей до конца. В молодости я была очень скрытная, застенчивая и самолюбивая, поэтому один неверный шаг — и я бы не могла так приходить больше к нему. В этом возрасте особенно отпугивает, когда так называемые мудрые взрослые в чем-то посмеются над тобой, в чем-то недооценят, как это важно для тебя, насколько серьезно, отмахнутся, отнесутся как к пустяку. И все — юная душа замкнется. А отец Валентин разговаривал со мной как с равной. Не было для него пустяков, глупостей, для него — такого умного, такого большого, но в этом-то и проявлялся его ум, его умение подойти к душе, особенно к душе подростка и юной девушки. Может быть, иной раз это и были пустяки, но он-то принимал их так, в таком значении, в каком они были для меня, и давал советы и говорил: ‘Давай обсудим и решим, как лучше’. И мне казалось — так легко жить, когда есть он, что бы ни случилось — пойду к нему, он мне поможет, ну хотя бы облегчит, разъяснит. Когда он умер, я была уверена, что в моей жизни уже не будет ничего хорошего. Может быть, в известном смысле это и действительно так. Большое, духовное, хорошее, как при нем, вряд ли было после. Я очень тосковала тогда, много плакала, никуда не ходила, только вся ушла в работу. Но он всегда оставался живым для меня, существующим. Душа его истинно в горнем царстве. Да будет благословенна память о тебе!
Теперь я хочу перейти к биографии этого поистине могучего духом человека, знавшего высочайший духовный подъем и глубокие темные бездны, прожившего такую разнообразную, яркую и бурную жизнь и умершего почти святым.
Он на три года моложе моего отца, следовательно, 1881/1882 года рождения 3. Он родился семимесячным и первое время выращивался в ватке, но скоро выровнялся и стал вполне здоровым ребенком. Последыш, но, очевидно, остатки всех талантов семьи сконцентрировались в нем. В детстве, в семье ему дали прозвище ‘Ярышка’… Это прозвище возникло потому, что в то время он был чуть-чуть рыжеватый, худенький, невысокий, а главное, начал писать с раннего детства. Папа рассказывал, что у Валентина был даже сундучок, где хранились его произведения, и о некоторых из них знали в семье. В этих произведениях затрагивались не какие-нибудь пустяки, а разрабатывались, например, такие темы как история и разбор раскола христианской религии у нас на Руси и т. п.
Однако по форме эти произведения, очевидно, не были еще достаточно совершенными, так как отец на какой-то книге (или портрете), посвященной сыну, написал: ‘Будущему графу Толстому, но пока весьма плохому’.
Филипп Иванович Вотчал, дед недавно умершего знаменитого врача, дал дяде другое прозвище ‘Чижик’. Филипп Иванович часто посещал бабушку 4, и между ними была большая дружба. Его хутор ‘Гремячики’ на берегу Волги находился по соседству с хутором ‘Надежда’ нашего деда.
Семья дяди была не религиозная, вернее, нецерковная, к тому же православно-католическая. Отец — католик, мать и дети — православные 5. Папа рассказывал, что по обычаю в праздники дома принимали и православного священника, и ксендза.
Маленький Валентин никогда не был равнодушен к вопросам религии, к вопросу о Боге, о вере. Он начал искать очень рано и верил. Когда… в гимназии, у них сменился законоучитель… пришел очень заурядный, может быть, и не плохой батюшка… у Валентина сейчас же вышел с ним конфликт, да еще какой конфликт! По его мнению, однажды, батюшка поступил весьма неправильно и несправедливо. На уроке дядя вступил в спор с законоучителем, запальчиво приводил ему тексты из Священного Писания и кончил тем, что бросил ему обвинение в том, что он поступает совсем не по-христиански. В результате директор вызвал мать и патетически поднимая глаза и руки к потолку, заявил дрожащим голосом: ‘Это же скандал, нашего батюшку (он делал акцент на слове ‘нашего’), вдруг оскорбил мальчишка. Нет, этого так оставить нельзя!’ В результате Валентина исключили из казенной гимназии, а это дело было очень серьезное — перелом всей жизни…6
В Москве он поступает в частную гимназию… пишет в это время такие сочинения, так выступает, показывая необыкновенную эрудицию и красноречие по истории и литературе, что ему прощают некоторые пробелы по кое-каким другим предметам. Почерк и орфография, по рассказам самого дяди, у него всегда хромали. У меня тоже исключительно плохой почерк, и он, бывало, смеялся, говоря: ‘У многих гениальных людей был плохой почерк, а орфография — не главное в жизни’ 7.
В это время он практически уходит из семьи и начинает жить самостоятельно, независимо. Уроки, статьи, а затем литературные произведения дают ему средства к существованию 8. Он поступает в Университет, входит в различные философские кружки, — главным образом, имеющие религиозный уклон… Он и его товарищ Эрн организуют ‘Христианское братство борьбы’. Они отрицают собственность 9 и даже выпускают прокламации. Очень рано он начинает выступать с публичными докладами и лекциями… В интеллигентской Москве его уже знают, о нем говорят. Выступления его собирают большое количество слушателей, он становится настоящим писателем, его рассказы, повести, драмы печатаются в различных журналах того времени и выходят отдельными книгами. Драму ‘Пастор Реллинг’ ставил и играл в ней главную роль очень известный артист, гастролер Орленев…10
В Туле, у его брата, дяди Вячеслава, я видела десятки детских фотографий Валентина — веселый, смеющийся мальчик (к сожалению, все фотографии пропали). У нас есть маленькое фото, где они с папой, уже взрослые гимназисты, выглядывают из окна. Папа перед этим болел тяжелым брюшным тифом — на фото написано: ‘Искушение яблоком!’ Дядя Валя в форменной фуражке, скорчил гримасу и уплетает яблоко перед папиным носом. Очевидно, папе после болезни яблоки были запрещены, и он отворачивается. У меня есть две фотографии молодого взрослого Валентина. На первой он студент лет 22-23, на другой уже писатель лет за тридцать. Студент сидит нахмуренный, в форменной куртке, у него небольшая бородка клинышком и усы. Писатель — в блузе, лицо интересное, красивый лоб, красивая пышная шевелюра, бородка.
Валентин был среднего роста и имел сходство с братом Вячеславом, такое же очертание лица, такая же бородка, русский несколько мясистый нос, одинаковый рост. На родителей они оба не походили. Да и сходство с Вячеславом было больше так, на первый взгляд, а вглядишься и видишь, что все разное.
Дядя Валентин совсем не был красив, но у него были красивые каштановые волосы, мохнатые брови, большой, прекрасно очерченный лоб, а главное, удивительные серо-темнозеленые глаза, какие-то глубокие-глубокие и проницательные. Я увидела его уже с проседью и потемневшим. Он, как и папа, немного грассировал, а когда выступал, то его обычно в общежитии тихий голос, становился могучим и наполнял, гремя под сводами, громадные храмы. В это время глаза его зажигались необыкновенным светом…
Он необыкновенно влиял на толпу, вел ее за собой, убеждал, покорял. Он был трибун, настоящий большой оратор. Необыкновенно влиял он и на отдельных людей в частной беседе. В молодости, очевидно, было то же самое.
Одно время вместе с Эрном он играл большую роль в Религиозно-философском обществе памяти Владимира Соловьева. Знал всех наших философов того времени — Трубецкого, Булгакова, Бердяева и др., кое с кем из них полемизировал. Сам он проповедовал аскетизм, ездил и ходил по пустынникам Кавказских гор и написал о них прекрасную книгу ‘Граждане неба’.
Он сам рассказывал, что в детстве верил в Бога, а потом был период, когда лет в 16-17 дошел до полного отрицания и отчаянья. Но и в этот период вопрос о вере не оставлял его. Его мучили страшные представления, создавая невыносимое душевное состояние. Переживания его были ужасны. Об этом периоде он упоминал впоследствии в своих произведениях и проповедях 11. Он стал видеть в то время всех людей и, особенно, дорогих ему людей, как трупы, скелеты, как разлагающуюся материю, как могилы, полные червей. Он почти сходил с ума. И вот он отправляется в Оптину пустынь, монастырь в Калужской губернии, который славился своими необыкновенными старцами святой жизни, такими, как старец Амвросий и многие другие. Он направляется к некоему старцу Анатолию, о котором впоследствии тоже говорил, что это был исключительно замечательный человек. Старец оказал глубочайшее влияние на юношу, на его смущенную душу, заставил его вернуться к вере, более глубокой и серьезной, чем она была раньше 12.
Молодой Валентин воюет против официальной церкви и особенно против ее верхушки, которая, по его мнению, далеко отошла от всякого христианства. После декабрьского восстания 1905 года он пишет в журнале ‘Полярная звезда’ ‘Открытое обращение верующего к Православной Церкви’, где требует от церковных иерархов объявления всенародного поста в знак покаяния за расстрел московских рабочих 13.
Дальше он пишет книгу ‘Второе распятие Христа’. В этой книге рисуется, как Христос приходит в современный город под Пасху и попадает в церковь во время Заутрени. Он видит, что в церкви никто о Нем не думает, все заняты своими мирскими заботами и мыслями, а по городу там кого-то ведут в эту ночь на казнь. В конце концов, собрание высших духовных представителей арестовывает Христа — они Его не узнали и не признали. Его судят и изгоняют…
В это же время выходит и другая его книга — ‘Антихрист (Записки странного человека)’… В этой книге он выворачивал и свою душу, ее темные стороны, ту ложь, которая таится во многих людях, но о которой молчат, он исповедует перед всеми…
…Встречается с семьей своей будущей жены, Евгении Сергеевны Красновой. Отец ее был священником… Дядя попал к ним случайно: бродя по лесам и горам, вышел к дому, его увидела младшая сестренка будущей жены, тогда совсем еще девочка. Он зашел отдохнуть и таким образом познакомился…14
С детства я слышала иногда, что у меня, кроме известных мне дядей, есть еще где-то какой-то дядя Валентин. Однажды он был у нас в Ряжске и видел моего старшего брата Валю. Я, очевидно, еще не родилась. Мама отзывалась о нем не совсем одобрительно (‘какой-то непутевый этот братец у отца’). Однажды, осенью 1920 года я бегала с девочками во дворе. В то время мы жили на бывшей Владимировке, потом переименованной в шоссе Энтузиастов, за Лефортовским полем, где когда-то была Аненгофская роща, на квартире при больших медицинских складах, где работал папа…
И вот, я подхожу к выходным воротам. Мне десять лет. У ворот стоит, оглядываясь, что-то ищет какой-то гражданин или, как тогда называли, господин. Гражданин — в куртке, у него небольшая бородка, он спрашивает меня: ‘Не знаете ли, где здесь живет Борис Павлович Свенцицкий?’ Мы стоим друг против друга. Хотя в то время я уже давно, в основном, воспитывалась двором, но все же не совсем растеряла кое-какие привычки воспитанной девочки. Отвечаю: ‘Конечно, знаю, давайте я вас провожу’. И побежала вперед. Он зашагал за мной. Так мы пересекли дорожку, обогнули дом и поднялись по лестнице на третий этаж. Тогда все мы больше ходили по черной лестнице через кухню. Когда мы шли по лестнице, мой спутник пристально на меня смотрел и вдруг спросил: ‘А не дочь ли Вы Бориса Павловича?’ Я отвечаю: ‘Да, дочь’. И бегу через кухню и коридор в комнаты, навстречу мне выходит мама (был ли папа при этом, не помню, — кажется, не был). Гражданин остался стоять в кухне. Пока мы шли, я тоже его разглядывала, и мне показалось, что он очень похож на нашего дядю Виню. Я и говорю маме: ‘Там я привела гражданина, он папу спрашивает и он очень похож на дядю Виню’. Мама махнула на меня рукой: ‘Какой там дядя Виня! Придумает еще! Где ты там его одного оставила? Привела, наверное, какого-нибудь жулика’. С этими словами она вошла в кухню. Потом я услыхала, как она воскликнула: ‘Боже мой! Валентин!’ И тут все разъяснилось. Больше я никогда уже не видела его в гражданском платье. Потом всегда или в рясе, или в полукафтане, с крестом, с волосами ниже плеч. Дома или на даче он часто заплетал волосы в несколько косичек. На улице — на голове скуфейка или шапка, на ногах сапоги.
До первой ссылки в Пенджикент в Средней Азии он не имел прихода, — да, в сущности, даже определенной церкви, а выступал как проповедник по разным храмам Москвы, часто сослужа в торжественных богослужениях с различными архиереями и Святейшим Патриархом Тихоном. Мы с родителями начали все чаще посещать эти богослужения…
Отец Валентин начал совершать в своих родных семьях и в нашей семье требы. Отпевал и хоронил своего брата Анатолия в апреле или мае 1921 года и крестил моего брата, тоже Анатолия, и в начале августа отпевал моего брата Валю — своего тезку. В 1927 году он отпевал свою мать. Мне он говорил, что меня будет венчать.
Мой брат Валя утонул под Москвой, тело его нашли только через два дня и хоронили в заколоченном гробу. Мы его не видели, клал в гроб и все делал отец Валентин. Гроб утопал в цветах и березках, отпевание происходило в деревянной церкви на станции Ильинка Казанской железной дороги, потом эта церковь сгорела. Помню, как аккорд, несколько раз повторяющуюся фразу из проповеди, с вдохновением произнесенной отцом Валентином: ‘Это Господь стучится в Ваше сердце’. Фраза была направлена особенно к моим родителям.
Отец Валентин видел нашего Валю всего два-три раза, более длительно у себя на дому, когда они приходили с папой. После о. Валентин говорил мне, что весь внешний облик этого подростка, почти юноши, был необыкновенно привлекателен, да и внутренне он произвел на него большое впечатление. Мальчик ищущий, горячий, правдивый, тянется к добру, к познанию, к красоте, но, как видно, до настоящего времени никто не мог и не сумел им заняться по-настоящему, найти правду, веру и цель жизни, помочь разобраться во всем этом и утвердить в душе. Время было смутное, но этот юноша, во что поверил бы, тому отдался бы всей душой, до конца. И дядя хотел заняться им, решил это, но не успел.
А Валя, действительно, так нуждался в подобном человеке, и он говорил тогда, что дядя ему очень понравился.
Отец Валентин рассказывал, что перед тем, как погиб мой брат, он должен был ехать по делу в Ленинград и уже по дороге на вокзал вдруг почувствовал, как кто-то взял его за плечо и повернул назад, остановил. Он понял, что ехать ему не нужно, и быстро вернулся домой. Домашние были удивлены его возвращением, и тут пришло сообщение о гибели Вали.
Папа чуть не сошел с ума после гибели сына. Брат не отпускал его от себя день и ночь, пока искали тело, а после похорон забрал его к себе на неделю. После этого отец Валентин вел нескончаемые беседы с моими родителями.
Под его влиянием они часто стали посещать церковь, слушать его проповеди и все больше приближались к Церкви, к религии, к вере. Папу это просто спасло. Но вскоре о. Валентин был отправлен в первую ссылку. В церковной жизни, как известно, началось так называемое обновленчество, а прежде еще антониновщина. Отец Валентин, ратуя за чистоту православия, выступил с проповедью против Антонина, а также слегка задел и прочих обновленцев (Красницкого и других) 15. Почти на другой же день он был арестован, позднее отправлен в ссылку. Он был отправлен на вольное поселение, но везли туда по этапу. Это были милостивые ссылки. Папе и маме удалось его проводить, каким-то образом отыскали вагон на путях и подбежали к вагону. Меня, конечно, на эти проводы не брали…
Вернулся о. Валентин из ссылки незадолго до кончины Патриарха Тихона. Отец Валентин очень любил и уважал Святейшего Патриарха Тихона. Он говорил, что беседы с ним оставляют глубокое впечатление. Он нередко посещал Святейшего и считал, что тот необыкновенно верно и правильно ведет церковный корабль в сложнейших и труднейших условиях окружающей жизни того времени. Пока он существует, за Церковь, до известной степени, можно быть спокойным. ‘Может быть, были и есть иерархи эрудированней и внешне как бы талантливей Святейшего Патриарха, но он какой-то благодатный, тихий и очень мудрый’, — говорил о. Валентин.
Дядя был на похоронах Святейшего Патриарха в числе бесконечного духовенства, участвовавшего в отпевании. Я тоже с родителями была среди толпы народа на похоронах. Я висела на внутреннем дощатом заборчике сада и все очень хорошо видела. По возвращении из ссылки о. Валентин служил уже штатным священником в церкви святого мученика Панкратия в переулке на Сретенке. Наряду с этим он часто выступал с проповедями, сослужа в различных храмах Москвы и Подмосковья. В церкви святого Панкратия он не только говорил проповеди в субботу, воскресенье и праздники, но проводил целые циклы различных бесед, например, по средам были беседы о преподобном Серафиме 16. Помню его замечательное выступление в день митрополита Филиппа на торжественном богослужении в церкви Большой Спас, близ колхозной площади, на Спасской улице 17.
Были архиереи, может быть, даже митрополит и много духовенства. Он замечательно говорил об этом святителе, смело идущем против Иоанна Грозного, открыто обличающем его жестокость и темные дела и принявшем мученическую смерть за свою правду.
У каждого человека, выступающего перед народом, бывают особенно подъемные, вдохновенные выступления. Так случалось и у о. Валентина. В эти моменты его проповеди особенно захватывали слушателей. Одну из таких проповедей в храме св. мученика Панкратия я очень хорошо запомнила. Может быть, она принадлежала к циклу бесед или возникла просто по какому-нибудь отдельному случаю, но тема была очень острая — о конце мира. Так ярко он рисовал его приближение, а дальше — последние часы перед Страшным Судом, так образно и потрясающе. Дрожь охватывала, я думаю, не только меня, девчонку, а и людей более старшего возраста, взрослых людей. Было и страшно, и как-то величественно. Эта мировая катастрофа раскрывалась во всей жуткой и прекрасной полноте, возникала тут вот, совсем перед нами 18.
Я подрастала, часто ходила слушать проповеди дяди. Много бывали мы у них дома или провожали его пешком из церкви. Летом 1925 года наши семьи поселились в одной и той же даче. Дача была двухэтажная, они жили наверху. Это было в поселке Никольское по Горьковской железной дороге. Нередко забегала я к нему наверх и сидела на маленьком балкончике. В этих беседах на балкончике он, во-первых, все настаивал, чтобы я показала ему свои произведения, а во-вторых, чтобы шла к нему исповедоваться, но я так и не показала ему свои произведения, а исповедоваться начала только во время поездки в Саровскую пустынь.
…Отец Валентин говорил следующее: ‘В юности многие пишут, а вот если не бросают позже, то из таких людей могут получиться настоящие писатели’. Идти к нему исповедоваться мне также мешала застенчивость, а главное, в то время я еще не могла принять его полностью, как пастыря, потому что много видела в домашней обстановке как дядю, и это тогда еще не слилось воедино и мешало.
На даче он часто гулял в лесу один, готовился к проповедям, был наедине с Богом. Лето выдалось дождливое, под осень появились миллионы опят, и он ходил за грибами. Так ясно вижу его выходящим из леса с большой корзиной, в подоткнутом полукафтане. Он говорил: ‘Как хорошо ходить за грибами, а то прежде я любил охоту, теперь это не для меня, рыбную ловлю я не люблю, а грибы — немного как бы охота’.
Он любил музыку, в юности, как и все братья, учился и, говорят, хорошо играл на скрипке. У него были музыкальные, длинные пальцы, нервные и подвижные. И от музыки он отказался. Он очень любил варенье и мог есть его банками, а в посты сильно ограничивал себя и в этом. Перед Пасхой он вообще почти ничего не ел и говорил, бывало: ‘Не есть мяса — это для меня безразлично, а вот варенья — это мой самый большой пост’.
На даче иногда он брал меня с собой на прогулки в лес, или я провожала его на станцию в Москву и, конечно, всегда мы много беседовали. Наконец, наступило лето 1926 года. Мне было пятнадцать лет, скоро должно было исполниться шестнадцать. Отец Валентин со своими прихожанами — духовными детьми — собрался совершить паломничество в Саровский монастырь. Меня не пускали родители, но дядя решил, что я должна поехать, получить это впечатление на всю жизнь, и он сам уговорил папу отпустить меня. Поедет мальчик Женя Амбарцумов восьми лет, сын его друга и почитателя (ныне умерший в Ленинграде в сане протоиерея) 19, девочка Зина моих лет 20 и две его свояченицы. С нами будут идти подводы на лошадях с вещами и для устающих, и когда пойдут из Арзамаса шестьдесят километров пешком, если я устану, то всегда могу присесть на подводу.
Незабвенный это был поход, но о нем надо писать отдельно. Я же здесь коснусь его лишь немного. Помню о. Валентина, служащего акафисты в пути, и общее пение в вагоне поезда, так называемого ‘Максима’, — со сплошными нарами вместо полок. В нем мы ехали от Москвы до Арзамаса. Дальше акафисты служили при входе в различные деревни, на пригорках среди полей. Кругом нашего паломничества собирались крестьяне, выносили хлеб, соль, встречали после акафиста, приглашали к себе, угощали молоком с деревенским черным хлебом.
Мы двигались обозом в шесть подвод и шестьдесят человек, стар и млад, простые люди и интеллигентные. Шла, например, так называемая Лиза-кроткая, простая старушка, про которую о. Валентин говорил, что она мудрая. Солнце палило, все обгорели, некоторые до пузырей, отец Валентин мерно шагал впереди. Наконец, вошли в Предсаровский вековой сосновый лес. Залитые багрянцем летнего заката сосны — и опять акафист. А там уже видна колокольня и белые стены Саровской обители.
В то время еще существовала монастырская гостиница, все разместились там. Уже заранее о. Валентин сказал мне: ‘Ну, наконец-то в Сарове все будут исповедоваться, и ты должна решиться и прийти ко мне на исповедь’.
Как ясно помню я эту первую исповедь в номере гостиницы. А потом, когда он спросил меня в Москве: ‘Ну, теперь приходи здесь. Придешь, конечно?’, я уже без колебания, с огромным желанием этой задушевной, чудесной беседы, ответила: ‘Обязательно приду и, не откладывая, когда только будет можно’. Исповедовалась я потом у него часто, да и так иногда приходила, несмотря на то, что он был очень, очень занят. После поездки в Саров он получил настоятельство в церкви Никола Большой Крест на Ильинке. Ее давно уже нет, на ее месте небольшой скверик. Я особенно любила левый придел этого старинного храма и обычно стояла там. В нем чаще всего происходила и исповедь. Левый придел — низенький, такой уютный, мерцают лампады, на душе становится хорошо, она горит и стремится к Богу.
Непосредственно с уличного тротуара поднималась высокая лестница с полукруглыми ступенями, ведущая в храм. Колокольня возвышалась над папертью. Главный придел был небольшой, но очень высокий. Царские врата из нашей церкви теперь, кажется, в Коломенском музее.
В церкви действительно находился большой, широкий крест, с мощами различных святых. На левой стене от главного алтаря располагался мой любимый образ преподобного Серафима во весь рост, в высоком киоте. Распятие с центрального иконостаса теперь в алтаре правого придела церкви Скорбящей Божией Матери на Б. Ордынке.
Отец Валентин вводил свои порядки во вверенном ему храме. Он искоренил звон и счет денег во время богослужения. С тарелочкой не ходили, была только кружка для пожертвований, за всенощной бесплатно разносили свечи, и часть службы все стояли со свечами. Сам он получал зарплату, а за требу ничего не платили непосредственно священнику. Он призывал своих духовных детей к внутреннему обновлению, он считал, что Церковь должна очищаться от всего лишнего и дурного, что пристало к ней за века, она должна ставить перед собой как идеал первые века христианства. Хоры и многое другое в церкви были из прихожан, из любителей и тоже безвозмездно.
После обедни части просфор, после вынутых из них частиц для Причастия, называемые антидором, раздавались тем, кто не причащался в данный день. Так и звучит у меня его голос: ‘Кто не причащался, возьмите антидор’.
В своих литературных поучениях и проповедях он открывал своим духовным детям путь нравственного духовного совершенствования в условиях современной жизни. Он исходил, во-первых, из того, что в настоящих условиях существование монастырей, как они были до революции, невозможно, во-вторых, сами эти монастыри в том виде, как они существовали, в многочисленных случаях извратились и потеряли свое значение хранителей подвижнической жизни и путеводителей спасения. Нередко они являлись даже источником соблазна и различных греховных дел. Поэтому как путь духовного совершенствования он выдвинул особый путь, который назвал ‘монастырь в миру’. Это не значило, что люди, вставшие на такой путь, делаются тайными монахами, принимают негласно какие-то обеты. Это значило лишь, что они внутренне воздвигают как бы монастырскую стену между своей душой и миром, во зле лежащем, не допускают его суете, его злу захлестнуть свою душу, засосать ее. Для этого они, конечно, отказываются от многого, чем может прельщать современная жизнь, — развращающая, проникнутая безбожием. Это — трудный путь, он, может быть, много труднее, чем тот, когда люди удалялись за видимые монастырские стены, уходили от близких и жили там, где все было направлено на соответствующее построение жизни: в какой-то узкой среде, в которой так жили все, где было пропитано молитвой, постом, послушанием, и, следовательно, до известной степени отгорожено от соблазнов. А тут — внешне жить как все, кипеть в котле работы, среди безбожия семьи, забот, и только собственное внутреннее решение — жить по-другому, не допускать в свою душу тлетворного духа мира, да помощь духовника, к тому же, все это никому неизвестно, только в душе. Вот тот трудный путь, который разработал о. Валентин и к которому он призывал своих духовных детей.
В церкви Никола Большой Крест о. Валентин проводил особые, старинные богослужения с проповедью, которые продолжались всю ночь.
Говорят, это было неповторимо, но меня на них, к сожалению, не пускали. Помимо этого, я довольно много посещала богослужения о. Валентина, кроме субботы, воскресенья и праздников. Я бывала на различных беседах, посещала циклы бесед по средам, вторникам и т. д. Здесь я хочу отметить, что по мере моего сближения с дядей, мои родители стали против этого возражать. Я думаю, что здесь была просто ревность. Они находили, что я чрезмерно отдаюсь Церкви, религии, что я от этого очень устаю, что это мешает мне нормально жить. Часто меня не пускали в храм под разными предлогами (то, что я занята, а это далеко, утомительно и т. д.). Бывало, даже денег не давали на транспорт — так что приходилось занимать гривенники у друзей или делать огромные концы пешком. Сами они его любили и уважали, а тут ревность эта родительская отняла у меня не один драгоценный час общения с о. Валентином и лишила многих его поучений в храме. Как это ни нелепо, но, к сожалению, в жизни это нередко встречается, а в моей было постоянно. ‘А ты, не смотри ни на что, приезжай, если надо и нельзя никак иначе, даже придумай, что идешь куда-нибудь еще’. Меня это смутило, как же, ложь? И я его спросила. Он ответил: ‘Бывает ложь во спасение. Ведь недолго, ох, недолго буду я с вами. А эти глупости мешают. Тебе надо ловить, впитывать все и, пока я здесь, с вами, бывать у меня как можно чаще. Повторяю, несмотря ни на что’.
Это было очень незадолго до его ареста в 1928 году.
У о. Валентина была большая, хорошая духовная библиотека 21, и он давал мне кое-что читать. Из светских писателей он очень любил Достоевского, любила всегда Достоевского и я. Помню маленькую комнату о. Валентина в Докучаевом переулке на бывшей Домниковке (теперь ул. Маши Порываевой), комнатку, как келью, большой образ Божией Матери в углу с лампадой, где тоже не раз происходили наши беседы с ним. Иногда, ввиду его крайней занятости, я, как и прежде, провожала его из церкви или из нашего дома, и мы беседовали на улице.
После воззвания митрополита Сергия, где он заявил на весь мир, что наша власть не преследует Церковь, религию, верующих и духовенство, и постановления обязательного поминовения власти в специальной ектенье, о. Валентин отделился от церкви, возглавляемой митрополитом Сергием, ставшим впоследствии патриархом, и ушел в так называемый ‘раскол’. Это течение возглавлял Ленинградский митрополит Иосиф. В храме Никола Большой Крест не поминали ни власть, ни митрополита Сергия, таких церквей в Москве было только две: наша и на Воздвиженке (теперь проспект Калинина) 22. Этот храм очень старинный, низенький и небольшой. До первой ссылки о. Валентин часто служил там еще с известным московским протопресвитером Любимовым 23 и протодьяконом Розовым 24. Голос этого протодьякона сотрясал стены, но был очень красив. Сам он громадный, красивый человек и для храма на Воздвиженке как-то велик. В то же время псаломщиком там служил один любитель, по имени Володя, у него был замечательный голос, и его чтение звучало как концерт. Храм располагался против ‘Военторга’. От этого храма теперь осталась только часть передней ограды. После отделения там был молодой священник о. Александр, очень похожий на Гаршина. Конечно, свои дни он закончил в ссылке 25.
Отец Валентин считал в период отделения, что их церковь истинная, и даже запрещал своим духовным детям посещать другие храмы, которые подчинялись митрополиту Сергию. Очень скоро (это было в 1928 году) отца Валентина сослали в Сибирь, в небольшую деревушку в 80 километрах от станции Тайшет.
Но все же это была ссылка на поселение, а не в лагеря. Везли их очень долго, по этапу. Недавно я узнала, что моей подруге Зине, с которой мы дружили с поездки в Саров, с ее сестрой 26 и няней удалось видеть о. Валентина при отправке эшелона, через решетчатое окно вагона, это была последняя встреча. Зина рассказывала, что он увидел их, поднял глаза к небу и благословил. Они долго искали вагон на путях, конвойные грубо гнали их, но все же им удалось проститься, увидеть его. Через некоторое время я стала получать от него письма, через вторые руки. Наша переписка наладилась, я и сама начала ему писать.
Получила оттуда по частям и его замечательное последнее произведение ‘Диалоги’. Мы с Зиной переписали его от руки для себя. Оно написано в виде диалога духовника и неверующего, но который честно хочет разъяснить себе ряд вопросов о Боге, о таинствах, об основных понятиях православной веры с философской точки зрения. ‘Диалоги’ не устарели и в настоящее время читаются, оставляя огромное впечатление. Те, переписанные от руки ‘Диалоги’ у меня почти все пропали. Я дала их почитать одной знакомой, она в свою очередь передала их одному архиерею, а того арестовали. Через много лет мне удалось достать их и отдать перепечатать.
Во время дядиной ссылки я мечтала, что вот, будут у меня деньги, окончу институт или что-нибудь и смогу съездить повидать его в Сибирь. Увы, вышло совсем не так. Он заболел. Это было какое-то почечное нагноение, которое постепенно распространялось по всему телу, причиняя ужасные страдания, страшные боли. Гнойники прорывались наружу, образуя фистулы, — и все это в оторванном от мира невероятном захолустье, где больница и то очень далеко, и чтобы везти в нее, надо каждый раз просить разрешения у местных властей. Лечили его гомеопатией, ездил туда даже известный гомеопат Жадовский, почитатель отца Валентина. Лечили и аллопатическими средствами. Говорили, что если бы вначале сделали операцию, то все хорошо бы кончилось. Разрешение на проезд в Москву и на операцию почти что удалось получить. Время было еще не самое худшее — тридцатый год, да и многие из высших властей, как говорил папа, в молодости знали Валентина Свенцицкого и даже надеялись уговорить его одуматься и перейти к ним. Загубила все его свояченица Леля. Она была на приеме у Смидовича 27 и держала на руках разрешение. Когда брала его, то возьми вдруг и скажи: ‘Может быть, так он и совсем здесь останется’. Тот тут же взял бумагу обратно со словами: ‘Ах так, вот о чем вы думаете!’ и разорвал ее. Этим был решен вопрос жизни и смерти. Он болел больше года, много лежал, то лучше, то хуже, температура скакала — септическое заболевание, а сердце было хорошее. Но болезнь взяла свое.
Под конец болезни страдания были невыносимыми, они пересиливали даже его громадную волю, он крепился, но иногда стонал и даже кричал, но перед самым концом стал тих и ясен — ни ропота, ни обиды, полное смирение. Умирал он в сознании, в этот день сказал жене и ее сестре, которые были там: ‘Я умираю’, — и обо всем распорядился, говорил спокойно, ничего не забыл. Ему было сорок девять лет.
У меня есть фотография его во время болезни. Он лежит в постели — исхудавший, глаза впали. Незадолго до кончины он написал покаянное письмо митрополиту Сергию: писал, что хочет умереть в лоне православной Церкви, понял свою ошибку, — всякое отделение есть отделение от истинной Церкви, раскол, понял свою ответственность перед духовными детьми, которых увлек за собой. Духовным детям он писал тоже. От митрополита Сергия успел получить прощение…
Все это само по себе было необычайно и для всех нас неожиданно, и важно. Ведь уход тогда, я, например, сразу приняла и очень одобрила, но не все так… Да и у меня лично сколько было споров в семье с друзьями — и вдруг!.. Давалось все это не просто, не легко. Но тут все заслонила его смерть, потеря его. Тогда меня спасла работа, я работала по десять-двенадцать часов.
Я узнала о кончине дяди в лаборатории, от сестры его жены, у которой тогда работала 28. А 21 октября 1931 года из Сибири пришла телеграмма о смерти отца Валентина, непосредственно в нашу семью. Вечером вся наша семья была в сборе. Известие не было внезапным, ошеломляющим. Он долго и тяжело болел, и мы понимали, что наступившая смерть — прежде всего, избавление от страданий. Да и семья наша, верующая, уповала на Господа и верила, что земные страдания его несомненно получат небесное вознаграждение. Но потеря его, конечно, была безумно тяжела, прежде всего для меня.
Было как-то очень тихо в квартире. Почти в этот вечер не разговаривали. Задумчиво сидел и младший десятилетний брат, и все же отец вдруг тихо заплакал. Мать со свойственной ей прямолинейностью, также и в вопросах веры, сказала, что плакать не надо и даже грешно, так как дядя священник. В тот вечер никто, конечно, не предполагал, что тело дяди разрешат привезти в Москву и будет его торжественное погребение. На девятый день после панихиды (в храме Троицы Живоначальной в Листах, на Сретенке) стало известно, что тело отца Валентина разрешено привезти в Москву. Это известие всех ошеломило. На панихиде было очень много народу. Возглавлял панихиду один из архимандритов бывшего Донского монастыря. Сослужили ему настоятель храма Большого Спаса протоиерей Александр Пятикрестовский 29 и местное духовенство. Почему панихида и впоследствии отпевание происходили в церкви Троица в Листах?
Отец Валентин служил в церкви Большого Спаса, а впоследствии в храме св. мученика Панкратия и много проповедовал в окрестных храмах, а главное, в храме Троица в Листах, куда после закрытия храма св. Панкратия в 1929 году был переведен причт и приход церкви святого Панкратия. В то время действовал еще храм Николы Большой Крест, где отца Валентина продолжали считать настоятелем.
Служащий там священник Николай Дулов (не из посвященных прихожан о. Валентина) 30 отрицательно отнесся к его покаянию, заявив, что письмо митрополиту Сергию о. Валентин написал в состоянии душевного упадка и в умственном забытьи 31. Отец Николай не только не покаялся, а, наоборот, решил совершать заупокойные службы в храме Никола Большой Крест самочинно и совершил чин заочного отпевания.
Таким образом, отец Валентин в Москве был отпет дважды. К отцу Николаю Дулову присоединились некоторые прихожане и церковная двадцатка храма. Но они, конечно, были в меньшинстве. Поступок о. Николая мог повлиять на разрешение торжественного отпевания отца Валентина, так как, возможно, было некоторое желание противопоставить иосифлянам действия Сергиевской церкви, в те годы уже признанной официально.
Как же разрешили там, в Сибири, привезти его тело в Москву?
1931 год, ссыльный священник и вдруг такое разрешение? А дело было так. Его жена пошла к местному начальнику НКВД. Как она решилась на это, на что надеялась — даже трудно представить. Однако начальник ответил кратко: ‘Ну что же, берите эту падаль, не все ли равно теперь, везите’. Тогда срочно был сколочен дощатый гроб и еще просмоленный ящик, куда поставили гроб, — в товарный вагон. Этот вагон шел до Москвы почти три недели, его перецепляли к различным поездам, переводили с одного пути на другой 32. Говорили, что после отправки вагона НКВД спохватился и послал вдогонку распоряжение не допускать, задержать вагон, но его не нашли в бесконечных передвижках.
Умер отец Валентин 20 октября, а гроб с его телом прибыл в Москву 6 ноября, в день празднования иконы Богоматери Всех Скорбящих Радость. 7 ноября к вечеру он был установлен в церкви Троицы в Листах. Нести в церковь гроб помогали многие прихожане. Седьмого же служить панихиду приехал владыка Варфоломей 33 со своим иподьяконом Андреем. В церкви был полумрак, гроб находился в большом просмоленном ящике и возвышался на очень высоком постаменте. Восьмого в шесть часов вечера начался заупокойный парастас.
Странным казалось, неужели здесь, так близко лежит отец Валентин. Первое каждение производил протоиерей Александр Зверев — священник замечательной внешности 34. Тогда ему было лет около шестидесяти. Высокий, статный, с большой седой бородой, очень светлым, даже несколько румяным лицом, ясными добрыми серыми глазами, облаченный, как и положено, в серебристую фелонь, в высокой крупной митре, он, обладатель также красивого драматического тенора, производил очень сильное впечатление. Впоследствии я, по завету о. Валентина, ходила к нему на исповедь до самого его ареста. Он оказался чутким, внимательным и вообще прекрасным духовным руководителем. На парастасе в храме был полумрак, но сотни свечей у гроба, а также у образов иконостаса, создателем которого является гениальный архитектор Баженов. В настоящее время иконостас из церкви Троицы в Листах находится в музее архитектуры в бывшем Донском монастыре.
Дьяконов возглавлял протодиакон Николай Орфёнов, близкий друг дяди 35. Служба происходила при огромном стечении народа. Нескончаемо шли и прикладывались к огромному темному ящику, для чего надо было подняться на несколько ступеней. После парастаса духовенство, возглавляемое епископом Дмитровским Питиримом, управляющим делами местоблюстителя Сергия 36, открыли гроб покойного. Они хотели посмотреть, можно ли будет открыть его при отпевании.
Как и все мы, они боялись, что через такой срок после кончины и длительной перевозки это будет невозможно.
Все были потрясены. Отец Валентин лежал как живой, даже ногти на руках розовые.
Рано утром к восьми часам девятого мы всей семьей пришли в храм к заупокойной обедне и отпеванию. И как были все поражены известием о том, что гроб будет открыт и в каком состоянии тело покойного о. Валентина. Когда приоткрыли воздух, я тоже увидела спокойное, чистое, как бы просветленное лицо о. Валентина, совсем не похожее на лицо обычного покойника.
Я стояла все время у самого гроба, не могла оторваться от него и горько, горько плакала.
Возглавлял службу епископ Дмитровский Питирим, хотя ожидали самого митрополита Сергия. Сослужил ему епископ Варфоломей, в начале отпевания он сказал слово: ‘Мы прощаемся сегодня с замечательным и истинно христианским пастырем, который, пройдя трудный путь, прибыл сегодня к нам без признаков тления, дабы явить нам силу духа единения с православием во веки веков’. В середине службы владыке Варфоломею сделалось дурно, иподьяконы под руки увели его в алтарь, и он должен был покинуть храм. Настолько сильно подействовал на владыку Варфоломея вид усопшего о. Валентина. За литургией, после чтения Евангелия, владыка Питирим произнес разрешительную проповедь:
‘По поручению митрополита Сергия, — начал он, — прощаю и разрешаю всех духовных чад усопшего батюшки отца Валентина, все они отныне снова становятся членами единой Русской Православной Церкви’.
В своем слове дальше епископ Питирим говорил о большой ценности литературного наследия отца Валентина.
Отпевание, как и положено, было очень длительным. В отпевании участвовали: протоиереи Александр Зверев, Александр Пятикрестовский, Сергий Успенский 37, Владимир Амбарцумов 38, местный причт, — всего четырнадцать священников и пять дьяконов, среди них протодиакон Георгий Хохлов 39 и возглавляющий Николай Орфёнов.
Протодиакон Николай Орфёнов, так любивший отца Валентина, возгласил вечную память, рыдания заглушили его замечательный голос.
Нескончаемым потоком шел народ ко гробу, и по благословению владыки Питирима свояченица о. Валентина для каждого поднимала воздух с лица, дабы прощающиеся могли лично убедиться, в каком состоянии тело.
Лицо о. Валентина забыть невозможно. Сейчас, когда прошло сорок два года, его помнишь. Оно было живым. Его фотографировали. У меня есть эта фотография. Он будто спит. Закрыты его глаза, необыкновенные глаза.
Я стояла у гроба и смотрела на его милые руки, так часто благословлявшие меня, которые я, приняв благословение, целовала.
Они и сейчас казались теплыми, эти близкие, знакомые до мельчайших подробностей руки. Вид о. Валентина в гробу — это явное свидетельство его спасения и пребывания в обителях Горних.
По окончании отпевания гроб трижды был обнесен с правой стороны храма, так как вокруг обнести из-за забора было невозможно. Возглавлял ход Александр Зверев.
‘Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!’ — пел народ, многие из случайно проходивших, видя простой дощатый гроб, удивленно спрашивали: ‘Кого хоронят?’ ‘Подвижника’, — сказал один старик. Одинокая лошадь медленно везла катафалк на Пятницкое кладбище.
У дверей кладбища в полном облачении процессию встретил настоятель кладбищенской церкви, тогда еще не обновленческой. Он же совершил на могиле литию. Отец Валентин был похоронен совсем близко от храма. Но и на Пятницком кладбище он не нашел вечного упокоения. В 1940 году его останки были перенесены на кладбище Введенские горы, так как Пятницкое кладбище должны были сносить. Переносили в том самом просмоленном ящике, где стоял гроб и в котором он вместе с гробом был похоронен. Но Пятницкое кладбище не было снесено, так как началась война.
Кто-то из прихожан дяди задумчиво сказал тогда: ‘Уходит отец Валентин в нейтральные воды (на кладбище Введенские горы нет храма), не захотел лежать на земле обновленцев, против которых был так настроен при жизни’. В сороковом году храм Пятницкого кладбища стал обновленческим.
Отец Валентин мог ошибаться, мог делать ошибки и в церковной жизни, — как он писал митрополиту Сергию: свою личную волю поставил выше воли церковной 40. Но его смерть показала, что все это покрылось тем высоким, тем истинным и огромным, что стяжал этот человек для своей души и что он дал многим людям при жизни и продолжает давать до настоящего времени своими произведениями.
Мысли и чаяния его всегда будут живы и будут обновлять души верующих своей духовностью, глубочайшей философской одухотворенностью, останутся как пример делания спасения, как пример закалки духа в пустыне мира, как путеводный огонь. Я, как, наверное, и многие другие, когда умер отец Валентин, думала: как рано он умер, почему? Он ведь так нужен был людям и мог служить им еще долгие, долгие годы, нести им неоценимые дары своего духа, своих знаний, своего влияния. Но Господь знает лучше нас, что для кого нужно. Не будь болезни, страданий и смерти, вряд ли бы о. Валентин в то время вернулся в лоно православной Церкви, а куда бы он пошел в направлении раскола в дальнейшем — неизвестно. Кроме того, для собственной его души эти испытания, очевидно, дали огромные духовные плоды просветления, позволили ему умереть, как умирает только истинный христианин, достигший очень большой духовной высоты. Это было подчеркнуто, раскрыто перед всеми, в том, что его удалось привезти в Москву и так хоронить.

ОТЗЫВ НА РУКОПИСЬ М. Б. СВЕНЦИЦКОЙ

———————

Публикуется по рукописи из архива семьи Свенцицких с незначительными сокращениями. Автор не установлен, предположительно — монахиня, родившаяся в конце 1900-х гг. и работавшая в 1974 г. в ‘Журнале Московской Патриархии’, в который Милица Борисовна предложила для публикации свои воспоминания.
———————
Включать историю обновленчества в биографию отца Валентина совсем не надо. Это не имеет к нему прямого отношения… А вокруг имени отца Валентина все должно быть точно, ясно и правильно.
Обновленчество — это не раскол, имеющий идейную основу, это карьерно-политическое движение. Люди, желающие сделать на этом карьеру, были специально объединены, чтобы руководить Церковь изнутри. Ничего идейного в этом не было. Вначале, чтобы завуалировать это, прикрывались новшествами, такими как новый стиль, русский язык и многое другое. На короткий срок этим удалось обмануть некоторых и умных, и искренних людей из числа духовенства и мирян. Но они очень быстро разобрались, в чем внутренний смысл всего этого внешне организованного движения, и сразу же отошли от него. В обновленчестве остались в лучшем случае карьеристы, которые делали карьеру темными делами, а в худшем случае просто темный элемент. И народ быстро разглядел и понял это. Он понял и категорически отринул. Движение очень быстро провалилось, и стало ясно, что оно потеряло всякий смысл.
Я жила в это время и хотя в начале, в первые годы, была еще цыпленком, но все же в то время мы все жили полной церковной жизнью, варились в этом соку. Я видела в то время не одного только отца Валентина… а многих духовных и недуховных лиц, имеющих к этому отношение.
В 20—30-е годы было колоссальное возрождение Церкви. Туда пришел цвет интеллигенции, ум, культура и истинная глубокая духовность. Церковь при царизме не знала и не видала уже давно ничего подобного. Москва блистала проповедниками, священниками как на подбор, один лучше и выше другого. Люди различные, таланты разные, но это был невиданный подъем и расцвет. Люди глубокой веры и убежденности, мыслители, ораторы, их было много. Отец Валентин был одним из них. Тут было именно настоящее обновление.
Хотя это слово настолько опошлено, как бы убито, но все же истинное глубочайшее обновление было в Тихоновской Церкви того времени. Отец Валентин, несмотря на то, что он звал к христианству первых веков, не был ни костным, ни рутинером. Вся жизнь его была как раз направлена на борьбу с этим. Он стоял и за новый стиль, и за многое-многое другое, что по его мнению устарело, даже в богослужениях, в обрядах и т. п. Но все это делается через Соборы очень продуманно, и в нашей темной и костной стране всегда встречало отпор, вызывало трудности, осложнения вплоть до образования в какое-то время старообрядчества, сектантства и т. п. Он говорил, что сейчас для этого нет никаких условий, и так Церковь находится в трудном положении, сейчас это невозможно и в конечном итоге не так уж существенно…
Теперь о покаянии отца Валентина перед его кончиной. Совершенно нельзя говорить о том, что он понял и уверился в правоте митрополита Сергия и принял его какой-то ‘третий путь’. Ложь в его воззваниях осталась ложью и предательство своей паствы и мирян осталось предательством. Потому что никто и никогда, повторяю, не выступал против власти, не создавал никаких даже мало-мальски подозрительных организаций или выступлений. Однако люди арестовывались и выкорчевывались, все лучшее, значительное, стойкое, влиятельное среди верующих гибло и 99% погибло в то время.
Отец Валентин заявил о том, что нельзя было отделяться от Церкви, а Церковь возглавлял митрополит Сергий. Незаконного в местоблюстительстве митрополита Сергия ничего не было, и до воззвания о. Валентин признавал его. Митрополит Петр был в изоляции и не мог управлять Церковью, а фактически необходимо, чтобы Церковью кто-то управлял. Но и из истории известно, что дела высших иерархов часто были очень и очень темными и неблаговидными. От Церкви, однако, ни при каких условиях отделяться нельзя, и по этой причине никто и не отделялся. Отец Валентин боролся за церковность, каноничность и послушание и вдруг свою волю переоценил и увел за собою много темных своих духовных детей.
Ведь, например, при Иоанне Грозном не все были митрополитами Филиппами и даже осудили и оклеветали митрополита Филиппа, однако Церковь осталась Церковью и от нее никто не отделялся. Вот это понял отец Валентин, он не хотел умереть вне Церкви и оставить так своих духовных детей, поэтому он принес покаяние.

А. Б. СВЕНЦИЦКИЙ

———————
Публикуется по: Свенцицкий А. Невидимые нити. М., 2009. С. 54-55, 83, 89, 96-110, 131, 147, 284.
———————
С ранних детских лет 41 запомнилось мне тогда не совсем понятное слово ‘обновленцы’. Из рассказов отца я знал, что еще в 1922 году мой дядя, отец Валентин Свенцицкий, был сослан из Москвы в Среднюю Азию под Самарканд. Причина: в одной из своих проповедей он сказал, что обновленчество поддерживается советской властью и что А. Введенскому и В. Красницкому было разрешено действовать ‘огнем и мечом’ против верного Православию духовенства 42. Через несколько дней после проповеди дядя Валя был арестован и выслан…
Многие священники и архиереи считали советскую власть незаконной, захватнической, а потому и не видели возможности вообще с ней сотрудничать. В их числе и мой дядя, утверждавший, что не может быть власти, не избранной народом. …Часто в ектеньях возглашал также: ‘О многострадальной стране Российской, граде нашем и всем мире Твоем, Господу помолимся!’.
‘Мы должны быть здесь, на Родине! — всегда говорил о. Валентин, — и, если придется, отдать жизнь за Церковь и Родину. В этом крест нашего поколения’.
…Были ли предпосылки церковного возрождения в предвоенные годы? — Были! И прежде всего новомученичество. Очищение через кровь христиан. Так считали и мой дядя о. Валентин Свенцицкий, и архиепископ Киприан (Зернов). В дореволюционной Церкви было много греха, включая сотрудничество с Григорием Распутиным, в послереволюционной — также много греха. Нужно было очищение! …Формально каноны были соблюдены, ну а по совести, как любил спрашивать мой дядя о. Валентин?..
1925 год… Тогда мне, ‘летописцу’, шел пятый год, но я помню все до мельчайших подробностей, как будто было это вчера.
Дачный поселок Никольское близ Салтыковки. Большая многокомнатная двухэтажная дача Бражкиных (сохранилась до сих пор). На верхнем этаже в двух комнатах с небольшой терраской должна была жить семья дяди Вали, которую у нас в семье называли ‘наши’.
В детстве я часто слышал: ‘Завтра мы все едем к ‘нашим». Это значило, что я поеду на трамвае ‘Б’ через всю Москву от Смоленского бульвара, где на углу Большого Левшинского переулка мы жили с 1922 по 1972 год, до Садово-Спасской. Поездка занимала тогда не менее сорока минут. Я знал, что выйдем мы на остановке ‘Домниковская улица’ (теперь проспект имени А. Д. Сахарова), дойдем до и ныне стоящего красного кирпичного дома и повернем в несуществующий теперь Докучаев переулок. Там, во дворе, в старом деревянном двухэтажном доме на первом этаже, живут дядя Валя и ‘наши’.
Но до лета 1925 года, когда отцу Валентину Свенцицкому разрешено было вернуться в Москву из ссылки в Средней Азии под Самаркандом 43, я дяди Вали не знал, хотя к ‘нашим’ ездил с родителями часто. Ссылка не была тяжелой, жил он там на поселении с женой Евгенией Сергеевной Красновой, снимал квартиру, но не имел права без разрешения выезжать…
Я знал, что дядя Валя — священник. Он был посвящен в 1917 году тогдашним митрополитом Петроградским и Гдовским, будущим священномучеником Вениамином (Казанским) в соборе Иоанна Предтеченского монастыря — месте погребения святого праведного Иоанна Кронштадтского…
В храме Воздвижения Креста Господня на Воздвиженке в начале 1920-х годов и служил внештатным священником отец Валентин Свенцицкий. В основном же он выступал в самых различных храмах Москвы как очень популярный тогда проповедник.
Но в 1925 году, повторюсь, я его не знал и с нетерпением ожидал на даче. А дядя Валя все не ехал. За день до его приезда произошел необычный случай: началась сильнейшая гроза. Вспышки молний, сильнейшие раскаты грома… и вдруг шарообразная молния… вдребезги разбила одно из стекол террасы и разрядилась во дворе… На всю жизнь запомнил я невероятный трескучий гром. А ту молнию я вижу и сейчас…
На другой день утром мы всей семьей встречали дядю Валю. Его жену и ее сестер я звал тетями — тетя Женя и соответственно тетя Надя, тетя Леля и тетя Вера. Они были дочерьми протоиерея Сергия Краснова. Я в детстве его у них несколько раз видел. Это был красивый высокий священник с копной седых кудрявых волос. …Никаким репрессиям он не подвергался и скончался в Туапсе в 1933 году, где и похоронен. А Екатерина Владимировна окончательно переехала к дочерям в Москву и еще долгие годы жила там, намного пережив и дядю Валю, и своего мужа (скончалась в 1953 году).
До того как Валентин Павлович женился на Евгении Сергеевне Красновой и стал священником, он прожил сложную, полную бурных событий жизнь. Проповедуя аскетизм, выступая с речами о нравственности, он впал в грех с Ольгой Шер, которая тайно родила от него дочь. Братья Ольги угрожали ему физической расправой 44. Его должны были судить за фантазию ‘Второе распятие Христа’ и другие книги. Одно время дядю Валю укрывал от полиции мой отец в Ряжске, где тогда был нотариусом, а потом снабдил его деньгами и нелегальными документами 45.
Недаром предвестником приезда дяди Вали в Никольское была гроза. Валентин Свенцицкий — личность мужественная, сильная и страстная…
И вот нам навстречу рядом с тетей Женей шел дядя Валя. Он улыбался. Но его лицо так не походило по выражению ни на лицо моего отца, ни на дядю Виню. У них обоих были всегда мягкие, какие-то нежные лица.
А этот мой дядя был иной. Глаза — серые, смотрящие как бы внутрь тебя. От их взгляда начинает казаться, что ты сделал что-то не так. Если говорить о ‘профессиональных’ священниках, то и мой папа, и особенно дядя Виня несомненно более подходили для лица ‘красивого, благостного’ протоиерея и, если предположить, что они стали бы священниками, то так же, как и отец Валентин, имели бы большой успех у прихожан, но, конечно, совсем иной. И жизнь их в лоне Православной Церкви сложилась бы совсем иначе.
Посмотрите на его портрет. Основное в его лице — воля. Уверенность и твердость…
Как-то дядя Валя сказал моей сестре Милице, которую всегда очень любил и оказал на нее даже большее, чем отец и мать, влияние: ‘Вам будет легче жить, вы вырастете и будете жить с гибкой совестью!’
Совесть — вот что определяло жизнь дяди Вали 46.
Отец Валентин оставил после себя много проповедей и сочинений по христианской философии. Литературный слог его был безукоризнен. Он унес с собой много личных тайн, много невысказанных мыслей и дел. Он был, несмотря на сравнительно краткое служение в Церкви, удостоен всех протоиерейских наград, кроме только митры.
С 1925 по 1926 год он был вторым священником (ключарем, по церковному наименованию) храма священномученика Панкратия, находившегося вблизи знаменитой Сухаревки (эта церковь конца XVII века была закрыта и снесена одной из первых в Москве — в 1929 году). Здесь, в тихом тогда переулке, звучали его знаменитые ‘на всю Москву’ беседы о таинстве Покаяния.
В августе 1926 года отец Валентин был назначен настоятелем храма свт. Николая Чудотворца на Ильинке.
Церковь Никола Большой Крест — замечательный памятник архитектуры конца XVII века, почти ровесница Василия Блаженного, с усыпальницей купцов Филатьевых. Здание снесено в 1933 году, хотя в 1927 было частично отреставрировано общиной отца Валентина. Теперь на этом месте небольшой скверик. Но иконостас уцелел! …Прекрасно отреставрированный, является гордостью Троицкой Лавры и украшает Сергиевский храм, лишь распятие, которое венчало пятиярусный иконостас, не поместилось в Сергиевском храме по высоте и находится теперь как запрестольный образ в приделе святого Варлаама Хутынского в Скорбященском храме.
В детстве я видел дядю Валю довольно часто. Обычно он не носил штатского костюма. Август 1926 год. Снова живем в Никольском… снимаем дачу у протоиерея Василия, обновленца, служившего тогда в храме Василия Блаженного. В этот раз дядя Валя приехал к нам в гости с женой — тетей Женей. Был он в штатском: в белой блузе, брюках. Я и сейчас вижу его красивое вдохновенное лицо, обрамленное каштановыми волосами. Было ему тогда 44 года…
Отец Василий, хозяин дома, и его матушка осторожно наблюдали за дядей Валей из окна, но выйти и поздороваться с ним не решались. Возможно, что отец Валентин не ответил бы на поклон отца Василия. Это было типично для тех времен. Я, как наблюдательный мальчик, спросил у отца, почему отец Василий и его матушка смотрят на нас из окна, но не выходят. Папа и дядя Валя, посмотрев на окно их комнаты и увидев их, рассмеялись… Штора окна мгновенно опустилась.
…В одном из деревянных домов села Акулова Гора мы снимали комнаты на лето в 1927 году. Там я, маленький ‘мученик’, перенес тяжелый дифтерит. С террасы дачи я, шестилетний ‘хозяин’, первый увидел быстро приближающуюся фигуру. Черная ряса развевалась на ветру. Я закричал: ‘Дядя Валя приехал!’
Шел он к даче необычно быстро. Папа и мама вышли к нему навстречу.
‘Наша мать скончалась!..’ — сказал он моему отцу. Я никогда не видел бабушку Елизавету Федосеевну, но знал, что живет она в Туле у дяди Вини. Папа срочно уехал с дядей Валей и Милицей на похороны бабушки Лизы. На девятый день в Москве в храме Никола Большой Крест о. Валентин Свенцицкий служил торжественную панихиду по своей матери.
Тогда я видел его служащим в последний раз. Стройный, высокий, быстрой походкой обходя вокруг кануна (поминальный стол), уверенно и резко владея кадилом, произнося положенные возгласы своим неповторимым, немного глуховатым и все же звонким тенором баритонального оттенка, он прощался с матерью, так горячо и нежно любимой всеми братьями Свенцицкими.
А через несколько месяцев отец Валентин Свенцицкий стал для моей мамы ‘еретиком’, потому что отделился от Православной Церкви и стал иосифлянином. К иосифлянам примкнула лишь моя сестра — Милица Борисовна Свенцицкая, до конца оставшаяся верной всем церковным идеям дяди Вали.
В августе 1928 года дядя Валя был выслан на поселение в Сибирь и находился без права выезда в селении Тракт-Ужет — 80 км от станции Тайшет Красноярского края. В 1930 году дядя Валя заболел: у него обнаружилась почечно-каменная болезнь. Недуг был тяжелым. Не боясь последствий для себя, к нему ездил большой его поклонник, известный в те годы гомеопат Николай Константинович Жадовский, друг нашей семьи, но помочь не мог. В почках образовалось нагноение, нужна была срочная операция. Для этого необходимо было привезти его в Москву. Если бы его прооперировали, возможно, спасли бы дяде Вале жизнь…
Вечером 7-го ноября гроб с телом отца Валентина Свенцицкого был привезен и установлен в московском храме Троицы в Листах на Сретенке вблизи Колхозной площади.
В 6 часов вечера 8-го ноября началась заупокойная служба — парастас. Мы приехали всей семьей. Высоко на постаменте перед центральным алтарем… стоял огромный черный просмоленный ящик, покрытый золотой парчой.
Я знал — там дядя Валя.
Это была, думал я, наша последняя встреча…
Нет, наутро была еще одна!
9-го ноября шел двадцать первый день смерти дяди Вали. Утром перед службой гроб решили вскрыть… Дядя Валя лежал как живой, постаревший, седой… Тление его не коснулось. Ногти на пальцах рук были розовые… Разумеется, ни о заморозке, ни тем более о бальзамировании тела речи быть не могло. По установленному чину в церкви лицо священнослужителя закрыто воздухом (покровом от чаши), но при прощании его можно приоткрывать, сохранились фотографии о. Валентина в гробу, на смертном одре.
Похороны проходили при огромном стечении народа, даже двор храма Троицы в Листах был переполнен желающими проститься.
Отпевание возглавили два архиерея, они же служили и Литургию: епископ Дмитровский Питирим (Крылов) и архиепископ Варфоломей (Ремов), оба впоследствии были расстреляны, но после XX съезда КПСС реабилитированы.
Собственно, официальные похороны в Москве стали гражданской и духовной реабилитацией дяди Вали. Архиепископ Питирим по поручению митрополита Сергия произнес речь, в которой, обращаясь к народу, сказал: ‘прощаю и разрешаю и воссоединяю с Русской Православной Церковью не только отца Валентина Свенцицкого, но и всех его отпавших от Православия духовных детей, и всех его прихожан’.
В торжественной Литургии и отпевании участвовали благочинный протоиерей о. Александр Зверев, тогдашний настоятель московского храма свт. Николая в Звонарях на Рождественке, расстрелянный в 1937 г., протоиерей о. Александр Пятикрестовский, настоятель храма Спаса Преображения на Большой Спасской улице, протоиерей Сергий Успенский, мамин многолетний духовник, иерей Владимир Амбарцумов (священномученик, расстрелян в 1937 г.), отец впоследствии очень популярного в Ленинграде протоиерея Евгения Амбарцумова, настоятеля Ленинградского Свято-Троицкого собора Александро-Невской Лавры, протоиерей Иоанн Крылов, потом неоднократно репрессированный, и многие, многие другие.
За главного протодиакона служил Николай Николаевич Орфёнов — большой, многолетний друг о. Валентина Свенцицкого, был он хорошо знаком и с моим отцом. В похоронах участвовал и протодиакон Георгий Павлович Хохлов, впоследствии (в 1942 году) зверски расстрелянный у можайского леса за то, что во время оккупации открыл в Можайске храм и стал в нем служить, и другие протодиаконы и диаконы.
‘Вечную память’ возгласил Николай Орфёнов. Похоронная процессия направилась по 1-й Мещанской (теперь проспект Мира) на Пятницкое кладбище, существующее и поныне.
Здесь и был похоронен отец Валентин. Но столь пылкий и страстный человек, каким был Валентин Павлович Свенцицкий, даже после погребения не сразу получил вечное упокоение. В 1940 году кладбище собирались закрыть и превратить в парк… Родные решили перенести прах на Немецкое кладбище в Лефортове (Введенское или ‘Введенские Горы’), где он покоится и поныне (участок 5/7 слева от главного входа).
Так окончился земной путь одного из самых одаренных сынов нашего рода — писателя и оратора, темпераментного и страстного человека — протоиерея Русской Православной Церкви отца Валентина Свенцицкого, а для меня просто моего дяди Вали.

С. А. КРЕЧЕТОВ

———————
Публикуется по: Жизнь. Ростов н/Д., 1919. 25 августа. 102. С. 4.
———————
В наше время, когда под руинами разрушенных алтарей и поруганных святынь начинает бить горячая струя воскрешающего религиозного чувства, особенно ценной является эта книга, написанная умным и талантливым человеком с напряженной и яркой верой.
Валентин Свенцицкий, философ с сложными исканиями и страстной, мятущейся душой, автор в свое время нашумевшей книги ‘Второе распятие Христа’, пошел в священники по глубокому убеждению, около двух лет назад.
‘Россия — встань!’ — две его проповеди на тему о самой жгучей современности, о страшных наших днях, о самых больных наших ранах 47.
В них говорит он верными, пламенными и какими-то единственно нужными словами о нашем распаде, об общем грехе нашей интеллигенции, отошедшей от народа и веры народной, и о самом народе, оставшемся без духовной помощи, попавшем в дьявольские красные лапы и равнодушно давшем врагам и отступникам родины надругаться над своей верой.
Проповеди проникнуты горячей верой в грядущий дух возрождения.
‘Наступит время, когда народ наш сознает свой страшный грех. У этих же самых алтарей, у этих же самых оскверненных им икон он будет и молиться, и плакать, как не молился и не плакал никогда, — потому что никогда так не грешил. И тогда снова придет к народу русскому Христос. Исцелит его душу. И снова станет страна наша Святою Русью, и снова народ наш станет избранным народом’.
В. Свенцицкий призывает церковь к неустанной работе для спасения Родины.
‘Да, мы, представители Церкви, как люди — грешники. Но та сила, которая стоит за нами, делает нас непобедимыми. Сила Божия в немощи совершается. И как ни слабы мы — мы будем неустанно в храмах будить совесть народную… Мы звоним в малые колокола — нас не слышат! Мы зазвоним в большие! Не услышат? Мы ударим в набат, но совесть народную разбудим’.
Вот слова, достойные пастыря. Кровь тысячи новых мучеников за веру, погибших от рук красных, не пролилась даром, и она омоет русскую Церковь и убелит ее паче снега.

ПЕТР КРАЧКОВСКИЙ

———————
Публикуется по: Голос Руси. Царицын, 1919. 11 сентября. 14. С. 1.
———————
В одной из своих проповедей священник Валентин Свенцицкий, небезызвестный и местной публике 48, достаточно ярко и картинно обрисовывает настоящее положение страны… Каким глубоко волнующим душу звуком гремит эта поистине пастырская речь… ‘Мы ударим в набат, но совесть народную разбудим’ — вот что должен помнить каждый пастырь, вот его неотложная задача, разрешить которую он должен по праву и по долгу… Церковь и только Церковь может спасти духовные силы народа, только она может успокоить ‘девятый вал’ разбушевавшихся страстей, только она и на мертвой зыби может заложить фундамент чистой, светлой жизни страны, только она может быть исцелительницей от болезни разложения. Только Церковь имеет право сказать: ‘Россия, встань…’ Это последний набат и лозунг всего сознательного народонаселения и ‘Россия, встань’ — святой долг Церкви и ее пастырей.

Е. В.

———————
Публикуется по: Казачьи думы. Екатеринодар, 1919. 10 декабря. 28. С. 4. Автор не установлен.
———————
Вчера в Войсковом Соборе совершал литургию и говорил слово проповедник при Добровольческой армии свящ. Валентин Свенцицкий. ‘Я глас вопиющего в пустыне: исправьте путь Господу’ — эти евангельские слова были темой вчерашней проповеди: мы опять в пустыне — огромной душевной пустыне, далеко друг от друга, мертвые ко всему, кроме своего личного. А в то же время мы все связаны друг с другом во Христе — мы все через крещение члены Христовой Церкви — мы все званые, и наше дело, наш долг стать избранными, пора обратить нашу Церковь из Церкви званных в Церковь избранных.
В конце своей проповеди отец Свенцицкий выразил надежду, что его голос будет услышан в ужасной пустыне духа, подобно тому, как на заре христианства был услышан призыв Иоанна Крестителя.
И мы от всего сердца желаем успеха проповеднику, да не останется его голос в одиночестве, да разобьет лед нашей души.
И мы верим, что это будет, ибо ему дано ‘глаголом жечь сердца людей’.

Н. Н. РУССОВ

———————
Публикуется по: Накануне. Берлин, 1922. 3 сентября. 124.
———————
Когда я слушал Свенцицкого мне всегда казалось, что он обуреваем, одержим Духом, что он не сам говорит. Даже волосы на голове его трепетали, точно насыщенные электричеством. Голос у него был слабый, но грозный и твердый. А главное, сила, страсть, которая исходила из самой глубины его души, каждое слово звучало выстраданным, личным, облитым слезами и молитвами…
Читаю приклеенным у церковных дверей такое объявление: состоится торжественное богослужение, архиерей, протодьякон, певчие, слово скажет известный проповедник о. Валентин Свенцицкий.
У меня екнуло сердце. Я лично имел некоторую слабость к Свенцицкому, как замечательному писателю и большому художнику устного слова, я очень жалел, что он запропастился, но я верил в него, в то, что Свенцицкий далеко не свершил того, что ему положено совершить.
Иду на это торжественное богослужение. Для проповеди из царских врат выходит на амвон Свенцицкий, в ризе и в камилавке. Волосы выбиваются до самых плеч. Голос окреп и звучит на весь большой храм. Глаза такие же вонзающиеся в вас. Подобающие, но выразительные жесты. Пальцы нервно сжимают крест на груди. Я потом несколько раз слышал его. Свенцицкого приглашают всюду для произнесения проповедей, во многих церквах он ведет беседы вне службы.
Теперь Свенцицкий весь в Церкви, за Церковь и для Церкви, как ее паладин. Для него, кажется, нет больше ни политических, ни социальных вопросов, он проповедует о душе человеческой, об ее грехах, об ее страстях, об Иисусе Спасителе, и о Церкви как невесте Христовой. Он весь ушел в эту проповедь и молитву (читает акафисты)…
Подобно купцу, ищущему хороших жемчужин, который, нашед одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее, Вал. Свенцицкий отринул от себя все другие заботы и радости, кроме радости и заботы о Церкви как о невесте Христовой…

С. И. ФУДЕЛЬ

———————
Публикуется по: Фудель С. Собр. соч.: В 3 т. / Сост. и коммент. прот. Н. В. Балашова, Л. И. Сараскиной. Т. 1. М., 2001. С. 76, 93-108, 121-123, 159, 181, 188, 192, 548, Т. 2. М., 2003. С. 182.
———————
В камере [Бутырской тюрьмы, осенью 1922 г.] было при мне временами до пяти архиереев и по нескольку священников. Они служили по очереди — не каждый день, но довольно часто. Иногда на служение пускались гости и из других камер. Пели почти все — это значит человек 20, и каменные своды старой тюрьмы далеко передавали божественные песни…
У нас в камере были два человека, явно устремленные к Богу: отец Валентин Свенцицкий и отец Василий Перебаскин 49. Первый еще недавно перед этим был в гуще интеллигенции, писал в газетах и журналах вместе с Мережковским и Гиппиус, а теперь носил черный подрясник и, хоть и женатый священник, монашеские четки. Это был человек большой и трудный… В нем чувствовалась тогда мощь духовного борца, находящегося в смертельной схватке ‘невидимой брани’ и еще не достигшего покоя. Мира души, как трофея победы, в нем еще не чувствовалось, но самая борьба его, настолько реальная, что как бы уже видимая, была сама по себе учительна и заразительна для других. Он был именно устремлен ко Христу: наверное, и он увидел Его где-то, может быть тоже на пути, и эта устремленность устремляла других.
Отец Василий Перебаскин был как бы простейший русский, да еще вятский поп, конечно, обремененный семьей, конечно, рыжеватый, высокий, с красноватым носом, в сером старом подряснике, из-под которого попозже к зиме выглядывали несуразно большие валенки. Отец Валентин все больше молчал, перебирая четки, а отец Василий часто говорил с людьми. Между собой они были в явной дружбе. Говорил отец Василий словами простыми, иногда даже словами совсем не литературными, грубыми, но всегда говорил то, что было надо сказать собеседнику, точно вырубая заросли чужой души…
Во время бесконечного обычного хождения по камере, я среди других людей точно столкнулся с о. Валентином Свенцицким и глупо почему-то спросил: ‘Вы куда?’ И вдруг лицо его удивительно просветлело внутренним теплом, и он сказал: ‘К вам’. Он был такой уединенный, скрытый в себе, строгий и нетерпимый…. А тут был ясный и тихий луч чисто русской святости, доброй и всевидящей святости старцев. Он шел прямо ко мне, к душе, которую он тогда, наверное, ограждал от какого-то зла. Так тюрьма может просветить и освятить душу, раскрыть в ней чудесно то, что в другое время и не разыщешь…
Вот вечером служится всенощная. Все стоят и участвуют, кроме двух-трех отрицателей, играющих в стороне в шахматы. Кстати, один из отрицателей был художник, замечательно искусно делавший из протертого через материю хлеба не только шахматы, но и нагрудные кресты для духовенства и четки. Камера освещена пыльной лампочкой, кругом постели, обувь, чайники, ‘параша’, тяжелый воздух ночлежки — все здесь непохоже на привычное в долгих веках благолепие храма, где и стены помогают молиться. Здесь надо ничего не видеть, кроме маленького столика в простенке с горящей на нем свечой. А мне еще надо видеть отца Василия. Вот поется канон, и его красивый мягкий тенор запевает седьмую песнь: ‘Божия снисхождения огнь устыдеся в Вавилоне иногда, сего ради отроцы в пещи радованною ногою, яко во цветнице ликующе пояху: благословен еси Боже отец наших’. Я вижу его поющее лицо, счастливые спокойные глаза, и кажется мне, что это он стоит и ‘во цветнице ликуя поет’, в пещи вавилонской, которой сделалась для него эта темная камера со стенами, осклизлыми от столетий человеческого житья. О, мой дорогой тихий вятский авва! Ты и меня тогда учил идти ‘радованною ногою’ по узкому Христову пути.
Подъем утром был в семь, а если тихонько встать на час раньше, то узнаешь самое хорошее камерное время. Тишина, простор, покой, ушла пелена табачного дыма, не слышно перебранок, в коридоре дремлют на табуретках утомленные сторожа, в своей дремоте ставшие совершенно такими же простыми и понятными, как вот эти спящие вокруг меня фигуры архиереев, художников, жандармов, инженеров и крестьян…
Помню одно ноябрьское утро в камере 1922 года. Ноябрьское утро бывает темнее декабрьского, если снег еще не покрывает землю. Это самое одинокое время года, время тоски и природы, и сердца. И в такое утро особенно трудно вставать. Откроешь глаза, и вот — все та же пыльная лампочка, горевшая, по правилам, всю долгую ночь. В коридоре еще тихо, только где-то внизу хлопнула дверь. Но я вижу, что отец Валентин и отец Василий уже встают, и вдруг стену внутреннего холода пробивает, как луч, теплая победоносная мысль: да ведь сегодня будут служить литургию! Сегодня там, на маленьком столике у окна, опять загорится огонь, и через все стены и холод опять поднимется за всех людей, за всю страдающую землю жестяная тюремная чаша…
Вернувшись после ссылки в Москву в 1925 г., я был раз на литургии у о. Валентина Свенцицкого. Я пришел к ее концу, и, когда он вышел с заамвонной молитвой, меня поразило его лицо. Я иначе не могу передать моего впечатления, как сказать, что это было лицо человека, который только что принес себя в жертву, принес реально и мучительно, и вот сейчас выходит к нам, никого еще не замечая от потрясения. Я тогда понял, что такое стигматы.
А свою глупость я проявил и здесь. Вместо того, чтобы подождать его для разговора, мне нужного, я вошел в алтарь. И вот он властно поднял руку, останавливая меня, и сказал: ‘Сюда могут входить только верующие в Бога. Вы в Бога веруете?’ Мы не виделись три года, а он, получив обо мне неверные сведения, проверял меня, дерзнувшего войти в святая святых…
О. Валентин Свенцицкий, с одной стороны, был как бы обычный семейный священник, с другой, опытный учитель непрестанной молитвы. Это поразительный факт, что еще в 1925 году, в центре Москвы этот человек вел в приходских храмах свою горячую проповедь великого молитвенного подвига. Он много сделал и для общей апологии веры, но главное его значение в этом призыве всех на непрестанную молитву, на непрестанное горение духа.
‘Молитва, — говорил он, — воздвигает стены вокруг нашего монастыря в миру’. …Учил, что непрестанную молитву не надо прекращать и во время богослужения 50.
Он же выразил в краткой формуле разрешение всей сложности вопроса о внутреннем церковном зле. ‘Всякий грех в Церкви, — сказал он, — есть грех не Церкви, но против Церкви’ 51. Отсюда понятно, что церковный раскол по мотивам упадка нравственности, уже не говоря о других мотивах, есть прежде всего религиозная глупость, недомыслие. Все искаженное, нечистое, неправильное, что мы видим в церковной ограде, не есть Церковь, и для того, чтобы не иметь с этим общения, совсем не надо выходить за ее ограду, нужно только самому в этом не участвовать. И тогда будут исполняться слова: ‘Для чистого — все чисто’.
…Монастырь в миру есть борьба со своим обмирщением. Монастырь в миру есть то, чтобы, спускаясь в туннели метро, помнить Недреманное Око. Он есть то, чтобы Саровский лес возрос в пустыне души, в то время как человек окружен всем шумом истории. Он есть память — любовь Божия, незаглушаемая этим шумом, Он есть сокровенная духовная жизнь… Монастырь в миру собственно был всегда. Наша духовная эпоха только с особой силой о нем тоскует, так как изнемогает в обмирщении.
…’Монастырь в миру’, или ‘белое монашество’, есть утверждение узкого пути Евангелия для всех, а не только для небольшого количества людей, находящихся за монастырской оградой, он есть попытка осуществления полноты христианства в гуще мира, а тем самым он есть всего только возвращение к первохристианству. …Его потребовала история Церкви, конец которой смыкается с началом.
В 1958 г. я получил от епископа Афанасия (Сахарова) 52 письмо: »Монастырь в миру’ — на эту тему была написана большая тетрадь покойным отцом Валентином Свенцицким… Идея ‘монастыря в миру’ для меня особенно дорога, и пропаганду ее я считаю существенно необходимой. …Я не аскет-созерцатель. Я уставщик, обрядовер и, может быть, даже в некоторых отношениях буквоед. Я, говоря о ‘монастыре в миру’, стал бы говорить о внешнем поведении православных христиан — монахов в миру’…
О. Валентин Свенцицкий говорил мне: ‘Вот мы учим о любви и смирении, а случись, что нам в автобусе наступят на ногу, и мы тотчас же этого человека ненавидим’.
Смирение на словах есть порождение гордости, учили отцы. Всякий, стремящийся к христианскому мышлению, без большого труда, а иногда с каким-то большим удовольствием скажет о себе, что он ‘великий грешник’, или на просьбу о молитве ответит по утомительному стандарту: ‘Моя молитва недостойная’. Но попробуйте сказать о себе искренно: ‘Я просто нехороший человек’ или ‘Я нечистый человек’, — и вы поймете, как это трудно, может быть даже непосильно.

Л. В. КАЛЕДА

———————
Публикуется по: Каледа Л., Филоян В. Моли Бога о нас… // Русский журнал для чтения. 2004. 1. С. 44-105.
———————
В середине двадцатых годов под влиянием друзей папа [сщмч. Владимир (Амбарцумов)] сближается с православием и принимает его после знакомства с известным московским священником отцом Валентином Свенцицким. Это произошло в начале 26-го года. Стоит ли напоминать, что это решение папа принял в пору самых лютых гонений на православие…
Нас готовили к крещению, рассказывали о нем, сшили белые рубашки, и когда оказалось, что не будут погружать в воду, я очень огорчилась. Крестили нас 5 декабря 1925 года, на другой день Введения во храм Богородицы… Таинство совершалось в левом приделе Храма святителя Николая ‘Большой Крест’, что на Ильинке, на своде которого было изображение Покрова Пресвятой Богородицы. Как сейчас помню большую купель и лесенку около нее. Увидав это, я, видимо, испугалась и ‘милостивно’ согласилась не погружать меня в купель. Помню еще, как отец Валентин водил нас — в белых рубашках, со свечами в руках вокруг купели…
Папа деятельно участвует в жизни руководимого отцом Валентином прихода, прислуживает и читает на службах. Летом двадцать шестого года он принял участие в организации и осуществлении большого паломничества прихожан в Саров. В следующем, 1927 году, по рекомендации отца Валентина, папа едет в город Глазов к преосвященному Виктору (Островидову), епископу Ижевскому и Воткинскому, который 4 декабря в Преображенском соборе рукополагает папу во диакона, а 11 декабря — во иерея. …Яркая натура отца Валентина, его талант проповедника немало поспешествовали переходу в Православие всей нашей семьи…
Был ли открытый протест отца Валентина [против т. н. ‘Декларации’] причиной примененных к нему репрессий, или причин хватало и без того, а протест лишь добавил в чашу терпения, но в 1928 году его арестовывают и ссылают в Сибирь. Здесь, уже смертельно больной, отец Валентин принимает выстраданное решение вернуться в общение с митрополитом Сергием [(Страгородским)]. …Отец Валентин явил тогда изумительный пример кротчайшего смирения и подлинного христианского покаяния…
Полное прощение от митрополита Сергия последовало незамедлительно, и успокоенная душа отца Валентина предстала Суду Божиему. Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. А гроб с его нетленным телом еще три недели шел, неведомым даже для НКВД маршрутом, от далекой станции Тайшет в Москву. 9 ноября в церкви Троицы в Листах, что на Сретенке, при заупокойной обедне снова сошлись разбежавшиеся было дороги двух пастырей: папа вместе с другими священниками отпевал тогда отца Валентина.

ЕПИСКОП МАКСИМ (ЖИЖИЛЕНКО)

———————
Показания во время следствия печатаются по: Глазков К. О Катакомбной Церкви // Православная жизнь. 2001. 2.
———————
В марте месяце 1928 г. я решил собороваться и дал обет, что, если я поправлюсь, то приму сан священника. После соборования я стал быстро поправляться и, оправившись от болезни, решил посвятиться. Духовником моим был о. Валентин Свенцицкий, который служил в церкви Большой Крест на Ильинке, знал я его как хорошего проповедника и ходил в церковь, где он служил. Посвящаться я поехал к Димитрию Гдовскому 53 в Ленинград 19 мая 1928 г., со мною вместе поехал дьякон церкви Большой Крест Никодим Меркулов, который посвящался в священники 54. Поехал я посвящаться к Димитрию Гдовскому потому, что я его считал действительно православным епископом. Убеждение о том, что Димитрий Гдовский является действительно православным епископом, я получил после наших бесед с моим духовником, священником Валентином Свенцицким, который был в общении с Димитрием Гдовским и который меня убеждал в том, что митр. Сергий, являясь руководителем Православной Церкви, в своих действиях как бы заигрывает с властью, старается Церковь приспособить к земной жизни, но не небесной.

В. И. АЛЕКСЕЕВ

———————
Публикуется по: Новый журнал. Нью-Йорк. 1975. Кн. 121. С. 208-209, Московский журнал. 1992. 6. С. 58-59.
———————
Имя отца Валентина Свенцицкого хорошо известно в связи религиозным возрождением русской интеллигенции в начале ХХ века. Я встретился с ним лично в конце 20-х годов. Отец Валентин служил в церкви Никола Большой Крест, очень красивой и старинной, снесенной вместе с частью стены Китай-города… Если ораторский стиль Введенского и владыки Трифона 55 в какой-то степени можно сравнивать хотя бы по блестящей внешней отделке и некоторой (очень разной) театральности, то об ораторском стиле отца Валентина можно говорить только как об ином, если вообще о нем можно говорить как об ораторе, а не о проповеднике. На амвоне отец Валентин появлялся как-то незаметно. На фоне старинного иконостаса возникало бледное лицо с большими скорбными глазами и не вдруг начинал звучать негромкий, ровный голос. Говорил отец Валентин не реже трех раз в неделю: в субботу за всенощной, в воскресенье за обедней и, если не ошибаюсь, по средам вечером. Говорил не дольше 10-15 минут, произнося совсем не много слов за это короткое время. Слова были обыкновенные, привычные для церковной проповеди, только очень пережитые и потому точные и верные. И падали они прямо в душу, как драгоценные жемчужины, как искренние слезы покаяния и умиротворения. Большей связи между проповедником и паствой мне ощущать не приходилось. Было в лице отца Валентина что-то от Достоевского, видел он скорбь людскую, брал ее на свои плечи, облегчал этим страждущих.
Я начал исповедоваться у отца Валентина, но вскоре он был арестован и сослан в Сибирь, в город Канск. Когда в 1934 году я возвратился из концлагеря, церковь уже была снесена, не слышал я больше и об отце Валентине. У одной старушки видел я черную тетрадь с проповедями отца Валентина. Наверное, были и другие записи. Записывать такие краткие проповеди было не трудно, но произносить их так, как произносил отец Валентин, вряд ли кто-либо и когда-либо сумеет, даже если, дай Бог, они сохранятся.
Отец Валентин был строгим постником: последние дни Страстной недели вообще не ел, а только пил, и то ограниченно. Помню и его жену, такую же бледную и скорбную, как отец Валентин.

ПРОТОИЕРЕЙ АЛЕКСАНДР КРИВОНОСОВ

———————
Публикуется по: Александр Кривоносов, прот. Исповедь жизни. М., 2013. С. 86-88.
———————
Мне необходимо было избрать себе духовного отца. У меня было желание, чтобы им стал архимандрит Георгий 56, к которому я обращался с вопросом о выборе христианской веры. Но отец Георгий отклонил мою просьбу и посоветовал избрать своим духовником протоиерея Валентина Свенцицкого.
Отец Георгий сказал, что отец Валентин пришёл к вере примерно таким же путём, что и я, и потому сможет помочь мне в духовной жизни больше, чем кто-либо другой. Отец Валентин… искал истину и обрёл её в Православии благодаря Оптинским старцам. Учеником одного из них, старца Анатолия, он стал.
Отец Валентин, после того как я рассказал ему о себе, охотно согласился стать моим духовным отцом. У меня было ещё много неразрешённых вопросов в отношении Церкви и личного спасения. Отец Валентин предложил мне раз в неделю хотя бы на один час приходить к нему с записью этих вопросов 57. Эти собеседования имели для меня огромное значение.
В отце Валентине гармонично сочетались высокая духовность и мудрость (он хорошо знал Священное Писание и творения святых отцов), разносторонняя образованность, строгая нравственность и исключительная преданность своему пастырскому служению, которое он самоотверженно нёс. Кроме того, отец Валентин был выдающимся проповедником, его беспрерывно приглашали с проповедями в московские храмы.
Но с отцом Валентином мне пришлось общаться всего с полгода. Затем его отправили в ссылку, где он умер. Я стал усердно ходить в церковь Никола Большой крест на улице Ильинке, где служил отец Валентин. Господь бесконечно милостив к кающимся грешникам, любовь Его проявилась и ко мне. Посещение церкви стало для меня потребностью и приносило величайшее духовное удовлетворение: я становился в самый тихий и дальний угол, и всю службу у меня из глаз непроизвольно лились слёзы покаяния и благодарности Господу, отвратившему меня от великих заблуждений и вновь приведшему в лоно Православной Церкви. Я не замечал, как проходила служба, терял ощущение времени.
Так продолжалось в течение многих месяцев, пока меня не привлекли прислуживать в алтаре. Когда я стал алтарником, то перестал плакать. Я очень сожалел об этом, но послушание выше поста и молитвы, я должен был подчиниться.

ДНЕВНИК ПРИХОЖАНКИ

———————
Публикуется впервые по тетради с рукописными копиями работ о. Валентина из архива С. В. Черткова, автор не установлен.
———————
Причащалась у о. Валентина в последний раз 6 мая 1928 года нов. стиля.
11 мая — благословение и благодатное прикосновение к голове и исцеление склероза в мозгу.
18 мая — моя благодарность, я сказала: ‘Благодатное Ваше прикосновение исцелило меня’. Он перекрестился и произнёс три раза: ‘Слава Тебе, Боже’, ещё благословил по моей просьбе, а в ту же ночь на 19-е о. Валентин был арестован. Сохрани его, Господи!
28 июля — отправлен в ссылку в Сибирь на три года.
10 октября — получено письмо от о. Валентина, какое чудесное письмо! Из ссылки между Канском и Красноярском.
И ещё 4 письма.

М. М. БРЕНДСТЕД

———————
Отрывок из очерка ‘Святая ночь в Москве в 1930 году’, подписанного псевдонимом ‘Артемьев Мих.’, публикуется по: Возрождение. Париж, 1931. 19 апреля. 2147. С. 3-4.
———————
В храме Никола Большой Крест со времени разделения, то есть с конца 27 года до весны 30 года, или за два с половиной года пять раз сменился клир — настоятель храма и сослужившие ему священники — вследствие пятикратных арестов. Первым пал… известный и чрезвычайно популярный в Москве священник Валентин Свенцицкий. Своими смелыми проповедями и призывами к исповедничеству духовной жизни он собирал себе огромную аудиторию со всей Москвы. Своим успехом он обязан был не только большому ораторскому таланту, но и горячей проповеди в пользу т. н. ‘монастырей в миру’. С его именем связано было целое духовное движение в этом направлении в Москве.
После ссылки о. В. Свенцицкого в Сибирь… арестованы были не только священники, но целиком весь хор, регент его и целый ряд лиц из церковного совета и из паствы. Кроме одного священника, отпущенного на помощь храму из другого прихода и сделавшегося настоятелем храма 58, остальных священников и новый церковный хор дала сама паства, на материальном иждивении которой в тюрьме и ссылке было уже 15 человек…
Его заменил замечательный священник, выдвинувшийся также из паствы и получивший тайное посвящение лишь за полгода до вступления в обязанности настоятеля храма. Сравнительно молодой, широко образованный, он происходил из круга академической интеллигенции. …Отец Измаил 59 не изменил ни одной традиции из завещанных о. Валентином Свенцицким после его ареста.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Свенцицкая Милица Борисовна (1910—1988) — племянница и духовная дочь о. Валентина, хранила и распространяла в самиздате его труды, впервые опубликовала предсмертные письма, кандидат биологических наук.
2 Ларионов Иван Илларионович (?—1970) — венчался с М. Б. Свенцицкой в московском храме прп. Пимена Великого в Новых Воротниках в 1962 г.
3 Свенцицкий Борис Павлович (18.07.1878—23.11.1968) — нотариус, до 1917 г. жил в Ряжске, на его духовное развитие повлиял законоучитель 3-й казанской гимназии — будущий экзарх Грузии Алексий (Молчанов).
Валентин Павлович Свенцицкий родился 30 ноября 1881 г. и сам не раз указывал на эту дату (например, на допросе в ноябре 1907 г.: ’26 лет’, в статьях осенью 1911 г.: ‘Прожил почти 30 лет’, а годом позже: ‘Мне 30’, в ходе допроса пред рукоположением во священника). Значащийся в копии метрического свидетельства 1879-й (ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 317. Д. 999. Л. 43) объясняется тем, что все мещане с 1880 г. р. подлежали призыву в армию, и родители, прочившие младшему сыну карьеру дипломата, уговорили причт Успенского собора Казани, где его крестили, изменить год.
4 Козьмина (Холгоненко) Юлия Ивановна — воспитывала внуков в православном духе, была для Валентина, которого звала Ленточек, самым дорогим человеком, её кончина в начале 1890-х годов чрезвычайно сильно повлияла на детскую душу (подр.: Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 63-65, 190, 204-205).
5 Свенцицкий Болеслав Давид Карлович (1832—1896) — потомственный дворянин, присяжный поверенный. Козьмина Елизавета Федосеевна (1852—1927) — уроженка Вятской губ., из мещан, первая в России женщина-присяжная поверенная.
6 Пререкание с законоучителем 1-й Московской классической гимназии и настоятелем Стефано-Пермского домового храма при ней иереем Михаилом Алексеевичем Добровольским (?—1901, окончил СПДА, кандидат богословия) произошло 25 апреля 1898 г. Спустя три дня педагогический совет обсудил проступок и позволил матери подать прошение об увольнении Валентина из гимназии по болезни (ЦИАМ. Ф. 371. Оп. 1. Д. 478. Л. 47-48 об.).
7 ‘Я по образованию филолог, но сам делаю массу грамматических ошибок. И когда стыдно делается — пользуюсь справочной книжечкой’ (Маленькая газета. 1916. 15 апреля. 101).
8 ‘Мне приходилось… кормиться, зарабатывая отчасти мелким литературным трудом, отчасти трудом очень тяжким, даже физическим. Особенно много работать мне приходилось потому, что нужно было копить деньги на предстоящее ученье’ (ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 317. Д. 499. Л. 34).
9 Не совсем верно, ср.: ‘Всякая частная собственность у верующих должна быть превзойдена. Внутренне от неё освободившись, верующие должны жить в полном общении, владея всем сообща… Но эти принципы… только для тех, кто действительно находится в Церкви и для кого евангельские заветы имеют обязательную силу’ (Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. М., 2010. С. 58, 106).
10 Орленев Павел Николаевич (наст. фамилия Орлов, 1869—1932) — актер, мастер психологического анализа, народный артист РСФСР (1926). Подр. о постановке: Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 752-754.
11 См.: Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 62, Валентин Свенцицкий, прот. Монастырь в миру. М., 1996. Т. 2. Беседы о духовной жизни. Беседа 20.
12 В 1898 г. после встречи и бесед с прп. Анатолием (Потаповым, 1855—1922) для юноши ‘с несомненностью определилось, что в христианстве заключена полнота истины… христианство встало как задача и смысл существования’ (Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 218).
13 Ср.: ‘Церковь должна властно и дерзновенно возвысить свой голос и призвать сынов своих к покаянию. …На всю Православную Церковь должен быть наложен пост в знак глубокой печали о великих грехах, содеянных её членами, и в усиление молитв о ниспослании прощения и очищения’ (Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. М., 2010. С. 68).
14 Это случилось весной 1909 г. под Царицыным, семейное предание гласит, что при Свенцицком была скрипка (по другой версии — шахматы, в которые он потом часто играл с девочками). Излагаемые М. Б. Свенцицкой сведения о Красновых не соответствуют действительности.
Краснов Сергий Иосифович (1867—1933), прот. — настоятель храма на хуторе Ново-Никольский (5 вёрст от Царицына, ныне ул. Тулака в Волгограде, рядом кольцо трамвая 2). Отличался смелостью, твёрдостью принципов и веры: во время эпидемии причащал в холерном бараке умирающих, выйдя с крестом против разъярённой толпы, остановил самосуд над конокрадами, осенью, разгорячённый после службы, сопровождал похороны прихожанина, простудился на кладбище и преставился через два дня, сразу после соборования, похоронен в приделе храма Воздвижения Креста Господня в Туапсе.
‘Формулярный список о службе настоятеля Крестовоздвиженской церкви посада Туапсе Черноморской губернии Сухумской епархии священника Сергия Иосифовича Краснова, представляемого к ордену св. Анны 3-й степени, составлен 21 октября 1915 года.
48 лет от роду, из семьи священника Саратовской губернии, окончил курс Саратовской духовной семинарии по второму разряду, рукоположён во диакона в село Сосновку Саратовской епархии 22 ноября 1887 года, рукоположён во священника в село Черкасское той же епархии 30 августа 1888 года, награждён набедренником 20 марта 1895 года, с 6 декабря 1888 года по 15 февраля 1905 года состоял законоучителем при Черкасском двухклассном министерском училище, с 8 марта 1901 по 15 февраля 1905 года состоял заведующим и законоучителем Камышевской церковной школы грамоты, с 1898 по 1905 год состоял уполномоченным от местного окружного духовенства по Вольскому училищу и съезда Саратовского епархиального духовенства, 30 июня 1901 года награждён скуфьёю, 16 февраля 1905 года определён по прошению сверхштатным священником к Успенской Соборной церкви в городе Царицын, 28 сентября 1905 года отчислен от причта указанной Царицынской соборной церкви и утверждён штатным священником при Николаевской церкви хутора Ново-Никольского той же епархии, с 16 февраля 1905 года состоял заведующим и законоучителем при церковно-приходской школе хутора Ново-Никольского, заведующим церковной школой грамоты хутора Купоросного и законоучителем при земско-общественной школе хутора Ново-Никольского, с 14 июня 1907 по 10 сентября 1912 года состоял помощником благочинного 3-го округа Царицынского уезда, 10 сентября 1912 года определён на первое штатное место священника Крестовоздвиженской церкви посада Туапсе Сухумской епархии, с 1 октября 1912 года состоит заведующим местною одноклассною церковно-приходскою школою и законоучителем Туапсинского четырёхклассного министерского училища и Варваринского училища плодоводства, виноградарства и виноделия, с 18 февраля 1913 года состоит помощником благочинного 3-го Черноморского округа, с 25 октября 1913 года состоит духовником этого благочиннического округа, 6 мая 1913 года награждён камилавкою, с 17 августа 1913 по 1 июня 1914 года состоял благочинным Иверско-Алексеевской женской общины, 6 мая 1915 года награждён наперсным крестом, имеет три медали: в память царствования Императора Александра 3, в память 25-летия существования церковных школ и в память 300-летия царствования Дома Романовых, в память последнего события имеет и юбилейный знак. В семействе у него жена Екатерина Владимировна род. 18 мая 1870 года, дети их Александр род. 23 авг. 1888 г., Мария род. 14 ноября 1889 года, Евгения род. 19 ноября 1892 г., Надежда, род. 24 июня 1894 года, Вера род. 23 сент. 1897 г. и Елена род. 3 янв. 1893 г., из них Александр на поселении, Мария обучается на медицинских курса во Франции, Евгения обучается в Петрограде на Стебутовских высших сельскохозяйственных курсах, Надежда и Вера обучаются на тех же курсах, Елена обучается в Царицынской гимназии’ (РГИА. Ф. 796. Оп. 437. Д. 1836. Л. 1-8).
Краснов Александр Сергеевич (1888—1919) — после окончания 4 классов семинарии поступил на юридический факультет Казанского университета, в октябре 1907 г. возглавил местную организацию партии эсеров, 1 ноября арестован и осуждён на 20 лет каторги за подготовку экспроприации (летом 1911 г. его навещал Свенцицкий в Тобольской каторжной тюрьме), 1 мая 1913 г. выпущен на поселение. В 1918 г. усыновил беспризорника. После проверки документов в поезде расстрелян большевистским патрулем ‘за фамилию’.
Софу Елена Сергеевна (1899—1986) — младшая, самая отважная и весёлая из сестёр (Лёля), автор книги ‘Восточные рассказы’ (М., 1926, под псевдонимом Елена Зарт). Именно она первая встретила Свенцицкого, совершала паломничество в Саров, была с ним в обеих ссылках и ходатайствовала перед властями об облегчении его участи, поднимала воздух с лица умершего.
15 Грановский Александр Андреевич (1865—1927) — еп. Владикавказский и Моздокский Антонин (до 1922), один из лидеров обновленчества, основатель ‘Союза церковного возрождения’. Красницкий Владимир Дмитриевич (1880—1936) — глава группы ‘Живая церковь’. Проповедь см.: Валентин Свенцицкий, прот. Проповеди. М., 2013. С. 32-35.
16 Восемнадцать бесед под общим названием ‘Преподобный Серафим’ см.: Валентин Свенцицкий, прот. Монастырь в миру. Т. 2. М., 1996. С. 128-274.
17 Проповедь за службою, совершенною патр. Тихоном и митр. Евсевием (Никольским) 21 января 1922 г., см.: Валентин Свенцицкий, прот. Проповеди. М., 2013. С. 14-24.
18 Валентин Свенцицкий, прот. Монастырь в миру. М., 1996. Т. 2. Беседы о духовной жизни. Беседа 16.
19 Амбарцумов Евгений Владимирович (1917—1969), прот. — заместитель директора библиотеки Литературного института в Москве (1940-е), иерей (1951), секретарь Ленинградской епархии, настоятель Князь-Владимирского собора (с 1967) и Троицкого собора Александро-Невской лавры.
20 Васильева Зинаида Сергеевна (1910—2002) — духовная дочь о. Валентина, переписчица ‘Диалогов’, в постриге монахиня Анна.
21 Библиотека конфискована государством в соответствии с декретом от 20 апреля 1920 г. ‘О национализации запасов книг и иных печатных произведений, принадлежащих частным лицам, учреждениям и организациям’.
22 Сведения не полны. Кроме храмов свт. Николая Чудотворца на Ильинке и Воздвижения Честного Животворящего Креста Господня на Воздвиженке, иосифлянскими в Москве были храмы Пресвятой Троицы в Никитниках (Грузинской иконы Божией Матери на Варварке), Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах, Воскресения Словущего на Таганке, свт. Николая Чудотворца в Студенцах и свт. Николая Чудотворца в Подкопаях.
23 Любимов Николай Александрович (1858—1924), протопр. — окончил Московскую духовную академию (1880), настоятель Успенского собора московского Кремля (1911), редактор журнала ‘В борьбе за трезвость’ (1916), член Поместного Собора 1917-1918 гг., член Высшего Церковного Совета.
24 Розов Константин Васильевич (1874—1923) — диакон (1896), протодиакон Успенского собора Московского Кремля (1902), архидиакон (1918), великий архидиакон (1921).
25 Сидоров Александр Николаевич (1890-е — после 1932), иерей — фельдшер (1910-е), настоятель указанного храма (1920-е), арестован весной 1929 г., умер в лагере.
26 Васильева Екатерина Сергеевна (1906—1977) — духовная дочь о. Валентина, в постриге монахиня Михея.
27 Смидович Петр Гермогенович (1874—1935) — член РСДРП с 1898 г., участник вооруженного восстания в Москве (1905), председатель Моссовета (1918), зампред ВЦИК (1921), член Антирелигиозной комиссии при ЦК ВКП(б) и глава Секретариата по делам культов (1922—1929), председатель Постоянной комиссии по вопросам культов ВЦИК. Возможно, описан в сб. ‘Взыскующим града’ (Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. М., 2010. С. 130-131).
28 Краснова Вера Сергеевна (1896—1984) — кандидат химических наук, автор более 30 печатных работ.
29 Пятикрестовский Александр Михайлович (1870—1938), прот. — окончил Московскую духовную академию, кандидат богословия (1895), настоятель московских храмов Спаса Нерукотворного Образа на Убогих домах (с 1902), Спаса Преображения на Б. Спасской, автор книги ‘О душе’ (М., 1903), осуждён на 5 лет ссылки (1935), расстрелян. Отец Валентин дружил с ним с 1905 г., часто служил и проповедовал в его храме, например, 22 января 1922 г. за всенощной, совершенной патр. Тихоном.
30 Дулов Николай Николаевич (1885—1937) — подполковник Генштаба (1916), иерей (1920), настоятель московского храма мч. Трифона (до 1928). Арестован в 1929 г., отрёкся от сана, активно сотрудничал с ОГПУ, несмотря на смертный приговор, отпущен на свободу, впоследствии расстрелян.
31 Спустя годы ложь выросла до фантасмагории: например, Н. В. Урусова, никогда не видевшая о. Валентина, в кнге ‘Воспоминания 1917—1941 годы’ утверждала, что этот ‘очень старый’ священник ‘умирал без сознания’, а большевики ‘напечатали во всех газетах письмо с подложной подписью’, в котором он ‘просит последовать митрополиту Сергию и признать декрет и поминовение’. Разумеется, ни одного слова правды здесь нет.
32 Доставить гроб в Москву помогала Мария Иосифовна Баулина (1877—1943), староста храма Никола Большой Крест, похоронена рядом с о. Валентином на Введенском (Немецком) кладбище в Москве.
33 Варфоломей (Ремов, 1888—1935), архиеп. — епископ Сергиевский, викарий Московской епархии (1921), настоятель Высоко-Петровского монастыря в Москве (1923—1929), архиепископ (1934), тайный викарий апостольского администратора в Москве для католиков восточного обряда (1933), активно сотрудничал с ОГПУ, расстрелян.
34 Александр (Зверев, 1881—1937), сщмч. — окончил Московскую духовную академию (1908), иерей (1913), настоятель московского храма свт. Николая Чудотворца в Звонарях (1918), протоиерей (1921), заключён в исправительно-трудовой лагерь (1922), награждён митрой (1929), приговорён к ссылке в Северный край (1933), расстрелян.
35 Орфёнов Николай Николаевич (1877—1955), протодиак. — прослужил в диаконском сане 56 лет (в Егорьевске и московских храмах), приятель Б. П. Свенцицкого.
36 Питирим (Крылов, 1895—1937), архиеп. — иеромонах (1922), ептскоп Волоколамский (1928), епископ Дмитровский, архиепископ (1932), управляющий делами Священного Синода (до 1933), расстрелян.
37 Сергий (Успенский, 1878—1937), сщмч. — солист Большого театра (1900-е), псаломщик храма сщмч. Климента в Замоскворечье (1901-1904), протодиакон (1910), священник (1920), настоятель московских храмов иконы Божией Матери ‘Неопалимая Купина’ (1924-1929), Спаса Преображения на Песках (1929-1932), расстрелян. Духовный отец Н. А. Свенцицкой.
38 Владимир (Амбарцумов, 1892—1937), сщмч. — окончил Московский университет (1917), иерей (1927), настоятель храмов равноап. кн. Владимира в Старых Садах, свт. Николая Чудотворца у Соломенной Сторожки (1930), с 1931 г. на гражданской службе, расстрелян. Духовный сын о. Валентина, крестившего 5 декабря 1925 г. его детей — Евгения и Лидию.
39 Хохлов Георгий Павлович (1882—1942), протодиак. — диакон (1921), служил в храме иконы Божией Матери ‘Неопалимая Купина’, с 1933 г. в ссылках, расстрелян.
40 В покаянном письме о. Валентина сказано иначе: ‘…поставив свой личный разум и личное чувство выше соборного разума Церкви’.
41 Свенцицкий Анатолий Борисович (1921—2007) — племянник о. Валентина, солист Москонцерта, заслуженный артист России и Литовской ССР, с 1992 г. староста храма Успения Пресвятой Богородицы на Могильцах, автор воспоминаний ‘Невидимые нити’ (М., 2008).
42 В августе 1922 г., проповедуя в храме Воздвижения Креста Господня на Воздвиженке, о. Валентин обвинил Антонина Грановского в преступлениях против Церкви и государства, сказав в частности: ‘Он хвастает, что всякого, кто не признает ‘живую церковь’, он сошлёт ловить треску на Белое море или сгноит в тюрьмах’ (Валентин Свенцицкий, прот. Проповеди. М., 2013. С. 33-34).
43 Отец Валентин вернулся в Москву в конце 1924 г.
44 См. автобиографическую драму ‘Пастор Реллинг’ (Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 270-323). С семьёй Ольги Владимировны Шер (1888—1963) Свенцицкий сблизился во время учёбы в 1-й Московской классической гимназии, где его одноклассником был Василий Владимирович Шер (1883—1940) — член РСДРП с 1905 г., меньшевик, член правления Госбанка СССР (1920-е), в 1930 г. арестован, все ложные обвинения признал, приговорён к 10 годам лишения свободы, умер в тюрьме.
45 Это самый тяжкий период жизни Свенцицкого: ‘Со мной случилось большое несчастье. Я, как говорится, запутался. Запутался и нравственно, и житейски… Мне казалось, что всё ложь, и вокруг меня, и во мне самом… Я ушёл из своего дома осенью, как беглец, в чём был. Бессмысленно метался из одного места в другое… И вот в полном отчаянии бросился в монастырь’ (Свенцицкий В. Граждане неба. М., 2007. С. 137). Молитвами прп. Анатолия Оптинского (Потапова), к духовной помощи которого прибегал с 1898 г., падший человек преодолел жесточайший внутренний разлад, победив в себе врага, и никогда более не поддавался плотским соблазнам.
46 ‘Отец Валентин говорил: ‘Жить надо по правде и совести. А главное — стоять на своих убеждениях’. Это был выстраданный принцип’ (Из устных воспоминаний А. Б. Свенцицкого: http://www.spring-life.ru/gazeta/3/3.htm).
47 См.: Свенцицкий В., прот. Диалоги: Проповеди, статьи, письма / Сост. С. В. Чертков. М.: ПСТГУ, 2010. С. 436-451.
48 Свенцицкий жил в Царицыне в 1909-1912 гг., напечатал под псевдонимами в местных повременных изданиях около 100 статей.
49 Перебаскин Василий Александрович, прот. — служил в Вятке, в 1922 г. арестован вместе с еп. Павлом (Борисовским) и еп. Виктором (Островидовым) по обвинению в распространении воззваний патр. Тихона. В 1926 г. вновь арестован и сослан на три года в Среднюю Азию. Дальнейшая судьба неизвестна.
50 Подр. см.: Валентин Свенцикий, прот. Тайное поучение. Ч. 2. ї 32
51 Ср.: ‘И разве тяжкие грехи отдельных представителей Церкви, хотя бы из состава иерархии, могут быть названы грехами Церкви? Это не грехи Церкви, а грехи их перед Церковью’ (Свенцицкий В., прот. Диалоги: Проповеди, статьи, письма. М., 2010. С. 181).
52 Афанасий (Сахаров, 1887—1962), исп. — окончил Московскую духовную академию, кандидат богословия, иеромонах (1912), член Поместного Собора 1917—1918 гг., архимандрит (1920), епископ Ковровский, викарий Владимирской епархии (1921). В 1931 г. прервал церковное общение с митр. Сергием (Страгородским), окормлял московские общины непоминающих. 28 лет провёл в лагерях и ссылках.
53 Димитрий (Любимов, 1857—1935), еп. — окончил Санкт-Петербургскую духовную академию, кандидат богословия (1882), иерей (1886), протоиерей (1903), епископ Гдовский, викарий Ленинградской епархии (1925). В декабре 1927 г. прекратил каноническое общение с митр. Сергием (Страгородским), запрещён им в священнослужении. Указом митр. Иосифа (Петровых) возведён в сан архиепископа (1929). Арестован 29 ноября 1929 г., скончался в Ярославском политизоляторе. Канонизирован РПЦЗ (1981).
54 Никодим (Меркулов Николай Кузьмич, 1875—?), иером. — настоятель московского храма свт. Николая Чудотворца на Ильинке с сентября 1928 г. (после ссылки о. Валентина). Арестован 24 мая 1929 г., выслан на 3 года в Северный край.
55 Трифон (Туркестанов, 1861—1934), митр. — иеромонах (1890), окончил Московскую духовную академию, кандидат богословия (1895), архимандрит (1897), епископ Дмитровский, викарий Московской епархии (1901), архиепископ (1923), митрополит (1931).
56 Георгий (Лавров, 1868—1932), прписп. — иеромонах (1902), архимандрит (1922), служил в Свято-Даниловом монастыре, арестован в один день с о. Валентином, скончался после отбытия ссылки.
57 А. П. Кривоносова можно признать прототипом героя ‘Диалогов’.
58 Троицкий Александр Фёдорович (1887—1937), иерей — до 1921 г. служил в с. Костычи Сызранского уезда и в с. Кадыковка Ульяновской губ., затем — в московских храмах, в т. ч. Крестовоздвиженском и Никола Большой Крест (3 месяца). Арестован 23 мая 1929 г., выслан на 3 года в Северный край.
59 Сверчков Измаил Александрович (1890—1938), иерей — окончил Одесское военное училище (1914), командир батальона (1915), штабс-капитан (1916). Учился в Московском институте слова (с 1920). Член научно-технического комитета Артуправления РККА (до 1928). Рукоположён во священника архиеп. Димитрием (Любимовым) в 1929 г., настоятель храма Никола Большой Крест с апреля 1930 г. Арестован 23 июня 1930 г., приговорён к 10 годам концлагеря, расстрелян.
Авторский коллектив
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. В. Молочников. Сутки в ‘Отрадном’ с Л. Н. Толстым, Толстой Лев Николаевич, Год: 1910
  2. Встреча с Л. Н. Толстым, Абрикосов В. А., Год: 1923
  3. H. Пелетчин. Памяти проф. Ключевского, Ключевский Василий Осипович, Год: 1911
  4. Г. Г. Густавсон. Из воспоминаний, Менделеев Дмитрий Иванович, Год: 1909
  5. Сестра Беатриса, Тизенгаузен Вера, Год: 1911
  6. Гумилев и Блок, Ходасевич Владислав, Год: 1931
  7. Автобиография, Незлобин Николай Иванович, Год: 1930
  8. Последние минуты Чехова, Рабенек Лев Львович, Год: 1958
Электронная библиотека