Воспоминания, Панаев Владимир Иванович, Год: 1858 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 212 минут(ы)

ВОСПОМИНАНІЯ В. И. ПАНАЕВА.

ПРЕДИСЛОВІЕ *).

*) Авторъ печатаемыхъ нами ‘Воспоминаній’, Владимиръ Ивановичъ Панаевъ, жилъ еще весьма недавно посреди насъ и иметъ между нами не мало товарищей по воспитанію, литературныхъ друзей и сослуживцевъ по государственной дятельности. Но не это одно обстоятельство освобождаетъ насъ отъ обязанности ознакомить читателей съ лицомъ автора и съ его отношеніями къ описываемымъ имъ предметамъ. В. И. Панаевъ, въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ’, самъ постоянно указываетъ какъ источникъ своихъ свдній, такъ и разнообразныя отношенія къ современнымъ ему дятелямъ, а потому его трудъ можетъ быть названъ вмст и автобіографіею. Наконецъ, въ предисловіи, мы находимъ исторію текста, написанную самимъ авторомъ. Намъ остается сказать нсколько словъ о рукописи. Мы печатали по списку чужой руки, уступленному Редакціи дочерью покойнаго, Врою Владимировною Толстою, но такъ какъ списокъ заключалъ въ себ нкоторыя ошибки въ весьма извстныхъ собственныхъ именахъ и погршности орографическія, то мы заключили изъ этого, что списокъ не былъ провренъ авторомъ, а потому обратились съ просьбою къ г. Директору Публичной Библіотеки И. Д. Делянову — разршить намъ полученіе оригинальнаго списка, провреннаго карандашемъ рукою покойнаго и пожертвованнаго наслдниками Публичной Библіотек. Пользуемся настоящимъ случаемъ, чтобъ выразить свою признательность И. Д. Делянову за возможность, которую мы имли вполн исправить печатаемый нами манускриптъ по лучшему его списку. — Ред.

‘Записки’ мои, или правильне сказать — ‘Воспоминанія’, какъ я ихъ и назвалъ, обязаны существованіемъ своимъ желанію любознательныхъ друзей моихъ. Слушая иногда разсказъ мой о такъ-называемой эпох мистицизма, проявившейся у насъ въ теченіе послднихъ десяти лтъ царствованія императора Александра II-о, они настоятельно требовали, чтобы я изложилъ то на бумаг, и по благосклонности своей находилъ, что разсказъ мой, заключая въ себ замчательный эпизодъ исторіи означеннаго царствованія, можетъ пригодиться будущему бытописателю, а если и нтъ, то во всякомъ случа останется повствованіемъ весьма любопытнымъ. Я общалъ неоднократно — но обязанности служебныя, отнимая у меня утро и вечеръ каждаго дня, не давали никакой къ тому возможности. Наконецъ, въ 1858 году, вслдствіе перенесенной мною за полгода предъ тмъ тяжкой болзни, я былъ уволенъ для пользованія кумысомъ въ Оренбургской губерніи и морскими водами въ еодосіи. Прибывъ, по приглашенію гг. Тевкелевыхъ, въ имніе ихъ, село Килимово, въ 80 верстахъ отъ Уфы, славящееся приготовленіемъ кумыса, и увидавъ себя совершенно освобожденнымъ отъ всхъ заботъ, занятій и развлеченіи, я ршился воспользоваться моимъ уединеніемъ и приступилъ къ длу. Бросивъ глубокій вопросительный взглядъ на прошедшее, я удивился, что, счастливая нкогда, память моя не отказалась и теперь услужить мн. Она пробудилась съ необыкновенною свжестью и какъ будто перенесла меня въ среду тхъ лицъ и обстоятельствъ, въ которымъ относится разсказъ мой: я, кажется, видлъ передъ собою эти лица, съ ихъ физіономіями, страстями, дйствіями, даже рчми, эти обстоятельства — въ полной ихъ связи и послдовательности…. Не отъ того ли, что т и другія производили на меня въ свое время слишкомъ сильное впечатлніе? Такое оживленіе памяти всего лучше доказалось тмъ, что въ дв недли написалъ я тридцать три листа кругомъ, окончившихся паденіемъ Магницкаго. Но какъ повствованіе мое, вмст съ сказанными политическими обстоятельствами, заключало въ себ и очеркъ моей службы, то, поощренный неожиданнымъ успхомъ, я пустился дале, и, такимъ образомъ, отъ конца царствованія Александра II-о нечувствительно перешелъ къ первымъ годамъ царствованія Николая II-о, когда судьба и служба вновь поставили меня въ соприкосновеніе съ людьми замчательными, заслуживающими того, чтобы указать на нихъ любознательному читателю, и тутъ же, въ сел Килимов, въ остальныя три недли моего тамъ пребыванія, написалъ еще около сорока листовъ, доведя разсказъ до 1832 года, или назначенія меня директоромъ Канцеляріи министерства Императорскаго двора. Эти дв тетради, названныя мною главами, заключали въ себ два средніе періода моей службы и жизни, слдственно, не было начала. Очутившись вскор въ еодосіи, я, подъ вліяніемъ того же уединенія (всегда плодотворнаго), написалъ третью главу: о поступленіи моемъ въ университетъ и опредленіи въ службу. Но какъ и эта третья глава не могла назваться началомъ, обнимая только время юношескихъ моихъ лтъ, то я разсудилъ написать четвертую (всё подвигаясь назадъ), чтобы, для полноты цлаго, сказать о моемъ происхожденіи, семейств и что-нибудь о моемъ дтств. Намренія эти оставались, однакожъ, впродолженіе цлаго года однимъ предположеніемъ, потому-что тогдашній отпускъ мой приходилъ въ концу, и я долженъ былъ, оставя живописный, южный берегъ Крыма, возвратиться къ антиподамъ его — берегамъ финскимъ, въ Петербург же, по причинамъ, объясненнымъ выше, не могъ написать ни строчки. Наконецъ, въ ныншнемъ 1859 году, вынужденный вновь позаботиться о возстановленіи моего здоровья, я отправился въ кавказскимъ минеральнымъ водамъ, и здсь, въ Пятигорск, написалъ четвертую, собственно первую — главу моихъ ‘Воспоминаній’, то-есть, кончилъ тмъ, съ чего слдовало бы начать, еслибъ приступилъ къ длу по суетному желанію говорить о себ, а не по другой, сказанной въ своемъ мст, причин.

Буду ли продолжать, не останавливаясь на 1832 год? Вопросъ, на который и самъ себ не могу отвчать положительно. Это зависитъ отъ обстоятельствъ, отъ свободы располагать моими занятіями. Но если и буду, то уже не въ такой связи и послдовательности, какъ прежде, потому-что событія ближайшаго времени какъ-то мене удерживаются въ моей памяти, а притомъ ихъ набралось бы такъ много, что это составило бы огромный…. Можетъ быть, ограничусь разсказомъ, въ вид отдльныхъ статей, о тхъ только случаяхъ, которые и для меня боле памятны, и сами по себ боле любопытны. Сверхъ всякаго ожиданія, я написалъ нсколько такихъ статей, здсь, на Кавказ.

15 іюня 1869 г., Пятигорскъ.

ГЛАВА I.

Мое дтство. — Наше семейство. — Мой отецъ, мать, братья и сестры.

Я родился 6 ноября 1792 года, Казанской губерніи, въ уздномъ город Тетюшахъ. Мать моя, Надежда Васильевна, урожденная Страхова, была въ послднихъ мсяцахъ беременности, когда отецъ мой, пермскій губернскій прокуроръ, коллежскій совтникъ Иванъ Ивановичъ Панаевъ, вызванный тогдашнимъ генералъ-прокуроромъ, княземъ Вяземскимъ, для полученія изъ рукъ императрицы назначеннаго ему ордена св. Владиміра 4-й степени (съ такою торжественностью жаловался тогда этотъ орденъ), долженъ былъ хать въ Петербургъ. По настоящему положенію супруги своей, онъ счелъ за лучшее отвезти её, почти мимоздомъ, къ матери, вдов Анн Ивановн Страховой, барын довольно достаточной, имвшей полторы тысячи душь, производившей родъ свой отъ шведскихъ бароновъ Аминевыхъ, и постоянно жившей въ означенномъ город Тетюшахъ, окруженномъ четырьмя ея деревнями.

Оставляя на рукахъ заботливой тещи беременную жену свою, онъ былъ покоенъ насчетъ ея разршенія, и только просилъ, чтобы новорожденное дитя — если это будетъ дочь — было наименовано Екатериною, а если сынъ — Владимиромъ. Родился я, и, вслдствіе этого завта, нареченъ именемъ просвтителя Россіи.

Въ ‘Словар достопамятныхъ людей земли Русской’, изданномъ Д. Н. Бантышъ-Каменскимъ, помщена біографіи отца моего, составленная, большею частью, по документамъ, отъ меня имъ полученнымъ. Чтобы не писать новой, вношу ея сюда цликомъ, кром конца, гд благосклонному издателю, некстати и безъ моего вдома, вздумалось посвятить нсколько строкъ собственно мн.

Панаевъ, Иванъ Ивановичъ, родился 23 сентября 1753 г., въ город Туринск {Тобольской губерніи.}. Родъ Панаевыхъ происходитъ отъ тхъ новгородцевъ, которые грозою Іоанна Васильевича исторгнуты были изъ отчизны и поселились на восточныхъ предлахъ тогдашней Россіи. Тамъ, вмсто прежняго прозванія Паналимоновыхъ, стали они писаться Панаевыми — можетъ быть, не породнились ли съ однимъ изъ сподвижниковъ Ермака, есауломъ Паномъ, дйствовавшимъ, какъ извстно, на берегахъ Туры и Тоболы? Отецъ Ивана Ивановича, надворный совтникъ Иванъ Андреевичъ Панаевъ, бывшій, впродолженіе многихъ лтъ, туринскимъ воеводою, пользовался общимъ уваженіемъ края. Въ то время содержался въ Пелым знаменитый изгнанникъ, графъ Минихъ, котораго воевода часто посщалъ по своей обязанности, и вмст — до участію въ судьб его. Возвращаясь, посл двадцатилтней ссылки, въ Петербургъ, фельдмаршалъ захалъ къ Ивану Андреевичу, провелъ у него цлый день, обдалъ, пилъ чай. Старшая дочь хозяина, сестра Ивана Ивановича, имвшая тогда 10 лтъ, разсказывала впослдствіи, что Минихъ вошелъ къ немъ въ новомъ нагольномъ тулуп, съ отпущенною сдою бородою, и что старики, впродолженіе длиннаго зимняго вечера, выпили чашекъ по пятнадцати чаю, съ прибавленіемъ французской водки. Чашки, впрочемъ, были, по тогдашнему обычаю, небольшія, а ромъ въ маломъ еще употребленіи.

Первоначальное воспитаніе Ивана Ивановича, въ дом родительскомъ, ограничивалось русскою грамотою, чтеніемъ церковныхъ и небольшого числа старинныхъ историческихъ книгъ. Отецъ его, всегда сохранявшій важную наружность, пышность въ одежд и нкоторую недоступность въ обращеніи, держалъ его довольно строго, но строгость умрялась ласками матери. Иванъ Ивановичъ питалъ къ ней нжнйшую привязанность и почти благоговйное уваженіе въ родителю. Эту дтскую покорность оказывалъ онъ ему и сдлавшись извстнымъ въ свт, будучи самъ отцомъ многочисленнаго семейства. Родители его почти ежедневно посщали храмы божіи, которыхъ три украшали площадь предъ ихъ домомъ, и онъ, не смотря на отроческій свой возрастъ, долженъ былъ всегда имъ сопутствовать, когда же выучился бгло разбирать церковныя книги, отецъ въ большіе праздничные дни заставлялъ его читать Апостолъ, что было тогда въ обыча. Товарищей дтства, кром двухъ родныхъ сестеръ, у него не было, потому-что воевода туринскій, любимый и отличаемый предъ прочими главнымъ правителемъ Сибири, извстнымъ губернаторомъ Денисомъ Ивановичемъ Чичеринымъ, держалъ себя слишкомъ высоко въ отношеніи къ своимъ подчиненнымъ. Все это вмст, при уединеніи узднаго городка, оставило ршительные слды въ характер Панаева: покорность обстоятельствамъ (не смотря на врожденную пылкость нрава и почти нервическую чувствительность), благочестіе, склонность къ занятіямъ важнымъ и къ созерцательности. Одиннадцати лтъ былъ онъ записанъ въ гвардію, но до 15-ти оставался въ отцовскомъ дом. Около этого времени Чичеринъ, объзжая Тобольскую губернію, постилъ въ Туринск Ивана Андреевича. Красивая наружность молодого Панаева, высокій ростъ не по лтамъ, скромность, умные отвты, обратили на него вниманіе губернатора. ‘Зачмъ ты держишь такого молодца дома? Чему онъ здсь выучится? Отпусти его со мною въ Тобольскъ. Я попекусь о его воспитаніи’,— сказалъ онъ воевод. Иванъ Андреевичъ съ должною благодарностью принялъ такое милостивое предложеніе и благословилъ сына въ дорогу. Отсел наступила новая эпоха въ жизни его: Чичеринъ перечислилъ красиваго юношу прапорщикомъ въ одинъ изъ полковъ, состоявшихъ въ Сибири, помстилъ его въ пышномъ своемъ дом, приставилъ къ нему лучшихъ учителей изъ числа, такъ-называемыхъ, ‘несчастныхъ’ {Т. е., ссыльныхъ.} и лицъ духовнаго званія. Панаевъ постигъ всю цну оказываемыхъ ему благодяній: не терялъ времени понапрасну, занимался науками съ необыкновеннымъ прилежаніемъ, въ особенности богословіемъ, исторіею и словесностью, между прочимъ, выучился по-латыни. Быстрые успхи и примрная, во всхъ отношеніяхъ, нравственность укоренили въ чувствахъ Чичерина отеческую къ нему любовь. Въ 1774 году, когда Панаевъ произведенъ былъ въ подпоручики, онъ отправилъ его въ Петербургъ съ рекомендательными письмами. Въ слдующемъ году, Панаевъ является уже адьютантомъ генералъ-маіора графа Михаила Петровича Румянцева, сына фельдмаршала, а черезъ четыре — флигелъ-адьютантомъ генералъ-аншефа графа Брюса, который былъ женатъ на сестр Задунайскаго. Домъ престарлой матери великаго полководца былъ не только средоточіемъ родственнаго и дружескаго круга фамиліи Румянцевыхъ, но и всего высшаго петербургскаго общества. Графиня Марія Андреевна, игравшая важную роль при дворахъ Петра великаго, Екатерины І-й, Анны и Елизаветы, послдняя отрасль рода Матвевыхъ, не смотря на восьмидесятилтнюю старость свою, отличалась умомъ, любезностью и великимъ запасомъ свдній о необыкновенныхъ и любопытныхъ событіяхъ сихъ четырехъ царствованій. Сквозь блестящую толпу окружавшей ея знати, она примтила молодого Панаева и почтила его особеннымъ вниманіемъ. Панаевъ сдлался у ней домашнимъ человкомъ, и въ обыкновенные дни составлялъ партію ея въ марьяжъ, въ ломберъ и въ вистъ. Но большой свтъ не вскружилъ ему головы: все свободное время отъ нетрудной своей службы и обязанности играть въ карты со старой графиней употреблялъ онъ на упражненія въ литератур и на бесды съ образованными людьми того времени. Таковы были: Новиковъ, Иванъ Владимировичъ Лопухинъ, Эминъ, Державинъ, Княжнинъ, Дмитревскій. У послдняго бралъ онъ уроки въ декламаціи, ибо страстно любилъ драматическое искусство, и нердко, даже въ зрлыхъ уже лтахъ, съ великимъ успхомъ занималъ на домашнихъ театрахъ роли Ивана Аанасьевича. Такъ, однажды, играя ‘Беверлея’, онъ до такой врности выразилъ мучительную смерть героя трагедіи, отравившагося ядомъ, что зрители приведены были въ ужасъ, а самъ онъ надолго разстроилъ свое здоровье. Кругъ просвщенныхъ друзей его вскор увеличился присоединеніемъ Поздева, двухъ Габлицей и Ивана Ивановича Тургенева. Стремленіе къ истинному просвщенію, утвержденному на правилахъ христіанской вры, было основаніемъ ихъ союза. Они собирались другъ у друга бесдовать о сихъ важныхъ предметахъ, читали чужія и свои собственныя сочиненія въ этомъ дух. Въ числ постителей сихъ бесдъ были, князь Николай Васильевичъ Рпнинъ, князь Гавріилъ Петровичъ Гагаринъ и нкоторыя другія лица изъ высшаго круга. Здсь открылось обширное поле дарованіямъ Панаева. Его произведенія, проникнутыя любовью къ Богу, къ человчеству и написанныя такимъ языкомъ, какимъ до того времени (до 1779 года) едва ли кто писывалъ, цнились выше всхъ прочихъ, читанныхъ въ сихъ немногочисленныхъ, но избранныхъ собраніяхъ, и не разъ были удостоены вниманія наслдника престола, великаго князя Павла Петровича. Къ сожалнію, Панаевъ, по необыкновенной своей скромности, никогда не печаталъ своихъ сочиненій, что составляетъ истинный ущербъ ли исторіи нашей словесности. Они сохранились въ письменныхъ экземплярахъ у нкоторыхъ его друзей, давно уже умершихъ, и частью нашлись по смерти Ивана Ивановича въ бумагахъ его. Прилагаемъ здсь нсколько небольшихъ отрывковъ:

Естьли разсматриваніе міра, его порядка, взаимностей существъ, оный составляющихъ, заставляетъ насъ удивляться непостижимой премудрости Всевышняго Строители, то разсмотрніе человка, разсмотрніе насъ самихъ должно наполнять сердца и мысли наши неизрченною къ Нему любовію и благодарностію. Его благость, Его безконечная благость, кажется, истощила себя въ тхъ дарахъ, кой изліяла она на человка. Коль он безмрны! коль превосходны! и что можетъ бытъ боле, что совершенне сего Создателева къ намъ благодянія,— это далъ Онъ намъ душу безсмертную, душу свободную!

Откроемъ на часъ плачевную картину бдоносныхъ слдствій порока. Воззримъ на гнуснаго безбожника, посмвающагося святйшимъ правиламъ вры, онъ пагубнымъ и развращеннымъ своимъ умствованіемъ влечется по пути мрачному и опасному, и отчаяніе его постигаетъ. Презритель общественныхъ должностей вооружаетъ на себя законы и страшится ихъ наказанія. Гордый честолюбецъ, возвышаясь надъ своими ближними, надъ равными себ человками, ощущаетъ несносную тягость, находясь часто принужденнымъ унизить себя предъ другими. Прилпленный къ подлой корысти, гоняется безпрестанно за оною и, муча себя тщетными попеченіями, лишается спокойствія, и пріобртеніе злата не награждаетъ онаго. Утопающій въ невоздержности стонетъ подъ игомъ раскаянія и болзней. Человкь злобный и немилосердый, который ищетъ погибели ближнему, котораго не трогаютъ страданія несчастныхъ, сей есть вратъ человчества, врагъ самого себя, ибо не можетъ онъ имть друга и ужасается всхъ его окружавшихъ. Угрызеніе совсти отъемлетъ сонъ его, слезы имъ обидимыхъ отравляютъ пищу и питіе его, и вопль отъ него утсненныхъ раздираетъ ожесточенное его сердце,

Изъ сихъ отрывковъ читатели увидятъ, что языкъ Панаева чрезвычайно уже былъ близокъ къ языку Карамзина, явившагося гораздо поздне, и что онъ составляетъ нчто среднее между имъ и Ломоносовымъ. Иванъ Ивановичъ Дмитріевъ разсказывалъ однажды, что въ молодости своей, желая пріобрсти какую-то книгу, переведенную Панаевымъ (безъ означенія имени переводчика), возбуждавшую тогда общее вниманіе, но не имя свободныхъ денегъ, перевелъ самъ небольшую книжку и подарилъ рукопись книгопродавцу, съ тмъ чтобы тотъ подарилъ ему экземпляръ перевода Панаева. Впослдствіи, онъ встртился съ нимъ, будучи еще сержантомъ гвардіи, въ деревн, на свадьб симбирскаго помщика Далакина, гд также былъ и Карамзинъ, почти еще дитя. ‘Мн очень хотлось — говорилъ Дмитріевъ — подойти въ Ивану Ивановичу Панаеву и лично съ нимъ познакомиться, но я не осмлился, такъ онъ казался мн важенъ.’ Между тмъ, приближалось открытіе губерній, на основаніи новаго, начертаннаго Екатериною великою, учрежденія. Многіе молодые люди, соревнуя благимъ намреніямъ императрицы, ршились оставить военную службу и занять, сообразно чинамъ своимъ, мста губернскія. Панаевъ былъ въ числ ихъ. Отецъ, одобривъ его желаніе, предложилъ ему кстати и богатую невсту. Въ 1781 году, онъ вышелъ въ отставку секундъ-маіоромъ, но невста ему не понравилась. Тогда онъ написалъ къ отцу слдующее письмо, замчательное по слогу, благородному образу мыслей и сыновней покорности родительской вол:

О извстномъ, Батюшка, намреніи, я во ожиданіи на прежнія мои письма отвта и приказанія Вашего, ничего ршительнаго не могу Вамъ сказать, да и ныншняя перемна моего чина и мста, и вс обстоятельства, сопряженныя съ оною, не позволяютъ мн располагать себя къ сей женитьб. Со всмъ тмъ, когда Вамъ угодно, извольте повелть, хотя противъ моей склонности, я оставлю все и женюсь единственно для того, чтобъ исполнить Вашу волю. Пусть посл жизнь моя, при всемъ ожидаемомъ богатств, будетъ отравлена прискорбностями: я ихъ буду сносить, утшая себя, что исполнилъ долгъ и послушаніе сыновнее. Естьли, Батюшка, огорчаютъ Васъ сіи моя представленія, то простите моему смущенію, которое непрестанно меня колеблетъ и принуждаетъ къ таковымъ изъясненіямъ. Конечно, я знаю, Батюшка, что Вы для моего же будущаго благоденствія о семъ стараетесь, но естьли чрезъ тысячи потекутъ мои слезы, будете ли Вы утшаться тогда моею жизнію? Сохрани меня Богъ, чтобы я порочилъ невсту: она иметъ вс достоинства, но когда нтъ сердечной склонности, какой тогда союзъ? Слдствіемъ такого супружества будутъ одн только преступленія, вчно отягощая совсть, он отвратятъ небесное благословеніе, которое тамъ только бываетъ, гд бракъ основывается на взаимной любви и искренности. Вы можете сказать, что многіе такъ женятся, но какая жизнь ихъ! Здсь много тому примровъ: они живутъ во всегдашней досад, въ измнахъ и клятвопреступленіяхъ. Возможно ли и мн опредлить себя къ тому же? Вы мн дали чувствительное сердце и честную душу: могу ли я безъ всегдашняго безпокойства соединить участь свою съ тою, къ которой истинной привязанности и любви, составляющей блаженство супружества, имть не въ состояніи? Притомъ представьте, Батюшка, что я при штабскомъ чин ожидаю получить и хорошее мсто, особливо, пользуясь милостію великихъ Особъ: не могу ли я тогда сыскать невсты, приличной моимъ лтамъ, по моимъ мыслямъ, и съ такимъ достаткомъ, который бы сдлалъ мою жизнь благополучною и пріятною? Теперь же, что ожидаетъ меня? Я буду несчастнымъ мужемъ, увянутъ лучшіе дни мои, и погрузитъ во всегдашнее меня уныніе сіе богатое имніе, которое столь прелестно кажется! Но сколько бы оно богато ни было, возможно ли на него промнять спокойствіе душевное? Я еще повторяю, Батюшка, что сыщу можетъ быть въ себ столько силъ, чтобъ побдить волненіе моего сердца, которое предъ Вами теперь открыто, сдлаю все, что Вы мн прикажете, покорю себя сей назначенной отъ Васъ судьб моей, но не могу отвчать за будущую жизнь мою, но не предчувствую и не предвижу никакого себ въ ней благополучія. И для того, Батюшка, о томъ только прошу, припадая къ ногамъ Вашимъ, чтобъ прежде, нежели ршить мою участь, изволили Вы разсмотрть и разсудить о всхъ слдствіяхъ, какія могутъ послдовать за такимъ супружествомъ, которое на послушаніи, а не на склонности сердечной утверждается. Для сего-то важнаго для меня пункта нетерпливо, Батюшка, желаю я съ Вами видться, а Вы изволите увидть мою покорность Вашей вол, для меня священной. Я исполню, когда необходимо Вамъ то надобно, Ваше повелніе, преодолю себя. Кому я долженъ открыть мое сердце и мысли, какъ не Вамъ, Батюшка? И естьли противно Вамъ сіе открытіе, простите меня и извините мою слабость.

Въ 1782 году, Панаевъ опредленъ былъ губернскимъ стряпчимъ въ Казань и женился на дочери тамошней помщицы Страховой, Надежд Васильевн, которая, съ прекрасною наружностью, соединяла вс женскія добродтели, въ особенности — чего боле всего искалъ онъ — благочестіе и неограниченную преданность вол божіей. Этою женитьбою вошелъ онъ въ родство съ Гавріиломъ Романовичемъ Державинымъ, который былъ двоюродный дядя его супруг. Года черезъ три, Панаевъ переведенъ губернскимъ прокуроромъ въ Пермь, и такимъ образомъ, исполняя волю престарлаго родителя своего, сблизился съ нимъ мстомъ жительства, а въ 1792 году, будучи уже въ чин коллежскаго совтника, получилъ изъ рукъ Екатерины орденъ св. Владиміра 4-й степени, для чего нарочно былъ вызванъ въ Петербургъ начальникомъ своимъ, генералъ-прркуроромъ княземъ Вяземскимъ.

Примрною жизнью, просвщеннымъ умомъ, строгимъ соблюденіемъ правосудія, готовностью спшить на помощь бднымъ, на утшеніе несчастныхъ, Панаевъ и въ Казани и въ Перми привлекалъ къ себ общее уваженіе. Люди образованные, духовнаго и свтскаго званія, число которыхъ въ сихъ краяхъ было тогда, правда, невелико, тснилось около него, какъ ученики около наставника, и съ жадностью слушали сужденія его о важнйшихъ предметахъ религіи и нравственности, которыми преимущественно отличалась назидательная его бесда. Ведя постоянную переписку съ петербургскими и московскими своими друзьями (въ числ послднихъ были профессоры: Брянцевъ, Чеботаревъ, Страховъ), Панаевъ получалъ чрезъ нихъ вс лучшія издаваемыя тогда книги и снабжалъ ими своихъ пріятелей. Онъ въ особенности любилъ руководствовать молодыхъ заблудшихъ людей, и многихъ поставилъ на путь истинный. При открытіи народныхъ училищъ, Панаевъ вызвался принять въ свое завдываніе пермское народное училище, и обязанность свою исполнялъ съ истиннымъ отеческимъ попеченіемъ. Однажды постивъ вечеромъ ассесора тамошней гражданской палаты, онъ случайно завелъ разговоръ съ 14-ти лтнимъ, худо одтымъ мальчикомъ, который принесъ въ комнату черный чайникъ (самовары были тогда не въ общемъ еще употребленіи). Отвты мальчика, изъ которыхъ, между прочимъ, оказалось, что онъ племянникъ хозяина (человка весьма недостаточнаго), и читаетъ уже книги,— такъ понравились Панаеву, что онъ, сдлавъ дяд выговоръ за пренебреженіе дальнйшимъ воспитаніемъ племянника и употребленіе вмсто слуги, на другой же день записалъ его въ училище и сталъ обращать на него особенное вниманіе. Спустя годъ, мальчикъ принесъ ему сочиненную имъ оду на день восшествія на престолъ императрицы. Достоинство стихотворенія было выше всякаго ожиданія. Иванъ Ивановичъ съ восхищеніемъ увидлъ, что, для развитія такого дарованія, кругъ пермскаго народнаго училища слишкомъ тсенъ. Въ этомъ убжденіи, онъ поручилъ одному изъ новыхъ друзей своихъ, г. Походяшину, отъзжавшему въ Москву, свезти его въ тамошній университетъ, надлилъ мальчика рекомендательными письмами къ тогдашнимъ кураторамъ: Хераскову, Тургеневу и Фонъ-Визину, а супруга Ивана Ивановича снабдила его нужнымъ бльемъ. Этотъ мальчикъ былъ Алексй едоровичъ Мерзляковъ — одно изъ блестящихъ свтилъ нашей поэзія, принесшій столько чести и пользы Московскому университету. Упомянутое первое стихотвореніе его Панаевъ тогда же послалъ напечатать въ одномъ петербургскомъ журнал, подлинный экземпляръ, съ собственноручными поправками Панаева, донын хранится у его наслдниковъ. Въ отправленіи Карамзина для путешествія по Германіи, Франціи и Англіи, Иванъ Ивановичъ, вмст съ московскими друзьями своими, принималъ дятельное участіе. Осенью 1796 года, тяжкая болзнь родителя вызвала его въ Туринскъ. Онъ поспшилъ къ нему вмст съ своею супругою, нжно имъ любимою, и почти со всми дтьми, и имлъ горестное утшеніе лично отдать отцу послдній долгъ, но чрезъ нсколько дней (26 октября), на возвратномъ пути изъ Сибири, скончался, отъ жестокой горячки, въ Ирбит, гд и погребенъ у соборной церкви. Смерть постигла его 43 лтъ отъ роду. Восьмерымъ малолтнимъ сиротамъ своимъ (пятерымъ сыновьямъ и тремъ дочерямъ) онъ оставилъ самое ограниченное состояніе и, вмст съ тмъ, великое богатство — въ прекрасной о себ памяти. Императоръ Павелъ, вскор по вступленіи на престолъ, вспомнилъ о Панаев, повеллъ генералъ-прокурору князю Куракину отыскать его, но онъ, какъ мы уже сказали, скончался за десять дней до воцаренія новаго государя.

Иванъ Ивановичъ Панаевъ былъ высокаго роста, имлъ важную осанку, большіе голубые глаза, исполненные кротости, необыкновенную для мущины близну тла и свтло-русые волосы, которые, однакожъ, совершенно посдли на двадцать девятомъ году его возраста, вроятно отъ непрестанныхъ умственныхъ напряженій. Съ какимъ глубокимъ христіанскимъ смиреніемъ отдавалъ онъ самому себ отчетъ въ своихъ дйствіяхъ!

Новый годъ! {Писано въ 1792 году.} Сегодня благодарилъ я Господа за изліянныя Его въ прошедшемъ году различныя на меня благодянія и просилъ Его въ молитвахъ, дабы ниспослалъ мн помощь Свою на исправленіе житія моего въ наступившемъ новомъ год. Обращаясь на прошедшую жизнь мою, а ближе на прошедшій годъ, нахожу, что я препроводилъ оный большею частію въ суетностяхъ, разсянности и порокахъ, и малое весьма число добрыхъ длъ и помышленіи моихъ, или полезныхъ упражненій, совершилъ не самъ собою, но при содйствія помощи Божіей. Отсюда разсуждаю я, что человкъ, докол будетъ пребывать въ своей поврежденной вол, дотол онъ ничего не можетъ творить, кром длъ противныхъ вол Божіей и, слдовательно, зла, а потому собственныя наши дла, безъ содйствія духа Его, не могутъ быть Ему благоугодны, хотя бы они по наружности и добрыми казались. Сія мысль да будетъ началомъ слдующихъ моихъ размышленій, которыя, если Господь изволитъ, буду я при Святой Его помощи продолжатъ на каждый день сего года и записывать ихъ въ сей книг.

Супружескій союзъ моихъ родителей былъ примрный, они, какъ говорится, жили душа въ душу. Мать моя, и безъ того огорченная недавнею кончиною родительницы своей, лишившись теперь, и такъ неожиданно, нжно любимаго супруга, оставшись съ восемью малолтными дтьми, изъ которыхъ старшему было 12 лтъ, а младшему одинъ только годъ — впала въ отчаяніе, слегла въ постель, не принимала никакой пищи, только изрдка просила пить. Жены ирбитскихъ чиновниковъ, видя ее въ такомъ положеніи, учредили между собою дежурство, и не оставляли ее ни днемъ, ни ночью. Такъ проходило тридцать уже дней, какъ въ послдній изъ нихъ, около полуночи (здсь долженъ, я разсказать происшествіе, отъ котораго волосы становятся дыбомъ), одна изъ дежурныхъ барынь, сидвшая на посланной для нея перин и вязавшая чулокъ (другая спала подл нея), приказала горничной запереть вс двери, начиная съ передней, и ложиться спать въ комнат передъ спальнею, прямо противъ незатворенныхъ дверей оной для того, чтобы, въ случа надобности, скоре можно было позвать ее. Горничная исполнила приказаніе: затворила и защелкнула вс двери, но только-что, пославъ на полу постель свою, хотла прикрыться одяломъ, какъ звукъ отворившейся двери въ третьей комнат остановилъ ее: опершись на локоть, она стала прислушиваться. Чрезъ нсколько минутъ такой же звукъ разразился во второй комнат, и при ночной тишин достигъ до слуха барыня, сидвшей на полу въ спальн, она оставила чулокъ и тоже стала внимательно прислушиваться. Наконецъ, щелкнула и послдняя дверь, ведущая въ комнату, гд находилась горничная… и что же? входитъ недавно умершій отецъ мой, медленно шарча ногами, съ поникшею головою и стонами, въ томъ же халат и туфляхъ, въ которыхъ скончался. Дежурная барыня, услышавшая знакомые ей шаги и стоны, потому-что находилась при отц моемъ въ послдніе два дни болзни его, поспшила, не подымаясь съ пола, достать и задернуть откинутый для воздуха пологъ кровати моей матери, которая не спала и лежала лицомъ къ двери — но, объятая ужасомъ, не могла успть въ томъ. Между тмъ, онъ вошелъ, съ тми же болзненными стонами, съ тою же поникшей головою, блдный, какъ полотно, и, не обращая ни на кого вниманія, слъ на стулъ, стоявшій подл двери, въ ногахъ кровати. Мать моя, не заслоненная пологомъ, въ ту же минуту это увидала, но отъ радости, забывъ совершенно, что онъ скончался, воображая его только больнымъ, съ живостью спросила: что теб надобно, другъ мой? и спустила уже ноги, чтобы идти къ нему. Неожиданный отвтъ его: подай мн лучше ножъ — отвтъ, совершенно противный извстному образу его мыслей, его высокому религіозному чувству, остановилъ ее и привелъ въ самосознаніе. Видніе встало и, по-прежнему, не взглянувъ ни на кого, медленными шагами удалилось тмъ же путемъ. Пришедъ въ себя отъ охватившаго всхъ оцпеннія, дежурившая барыня разбудила свою подругу и, вмст съ нею и горничною, пошла осматривать двери комнаты: вс они оказались отворенными!

Событіе непостижимое, необъяснимое, а для людей, сомнвающихся во всемъ сверхъ естественномъ, и невроятное, но вдь оно подтверждается свидтельствомъ трехъ лицъ! Если бы видніе представилось одной только матери моей, то, пожалуй, можно бы назвать его слдствіемъ разстроеннаго воображенія женщины больной, огорченной, которой вс помышленія сосредоточены были на понесенной ею потер. Здсь, напротивъ, являются еще дв стороннія женщины, неимвшія подобнаго настроенія, находившіяся въ двухъ разныхъ комнатахъ, но видвшія и слышавшія одно и то же. Смиримся предъ явленіями духовнаго міра, пока недоступными изслдованіямъ ума человческаго и, повидимому, совершенно противными законамъ природы, намъ извстнымъ. А разв мы вполн ихъ постигли? Разв совсмъ приподняли покрывало Изиды? Разв животный магнетизмъ не отворяетъ уже намъ дверей въ иную таинственную область той же природы, объемлющей все существующее видимое и невидимое? Разв, наконецъ, мало историческихъ и достоврныхъ частныхъ преданій о событіяхъ, подобныхъ случившемуся въ Ирбит?

Оправившись нсколько въ здоровьи, мать моя спшила оставить мсто, отмченное такимъ для нея несчастіемъ, и возвратилась въ Пермь, гд протекли нкогда счастливйшіе годы ея жизни, и гд теперь ожидали ее одни горестныя воспоминанія прошедшаго. Ей было тогда только тридцать четыре года. Окруженная восемью сиротами, при ограниченномъ состояніи, она печально смотрла на ихъ будущность, не знала, что предпринять: оставаться ли въ Перми, гд у насъ былъ собственный домъ, хать ли въ казанскую, или симбирскую деревню? Но ни въ той, ни въ другой не было пріюта, не было господскаго дома. Къ счастію, братья ея, отставной секундъ-маіоръ Иванъ и командовавшій оренбургскимъ драгунскимъ полкомъ, подполковникъ Александръ Васильевичи Страховы, увдомленные о кончин своего зятя, поспшили утшить её своимъ пріздомъ, и какъ оба они были холостые, то убдили её отправиться къ нимъ въ Тетюши, на ея родину, поселиться въ тамошнемъ опуствшемъ ихъ дом и завдывать хозяйствомъ. Съ удовольствіемъ приняла она это предложеніе, и чрезъ мсяцъ начались сборы въ дорогу, сборы нешуточные, потому-что надобно было подыматься цлымъ домомъ.

Мн исполнилось тогда четыре уже года, но память моя ничего не сохранила объ этихъ сборахъ. Первое сознаніе о себ проявилось во мн дорогою, помню, что мы, я, меньшая сестра и братъ, съ двумя нянями, хали въ большомъ возк, набитомъ перинами и подушками, что небольшія окна возка обложены были какимъ-то мхомъ, и нердко замерзали, покрываясь красивыми узорами, что большею частью хали мы густымъ лсомъ, и, какъ видно, дорогою не очень широкою, потому-что втви деревъ, покрытыхъ инеемъ, хлестали иногда по возку. Спустя лтъ сорокъ, мн довелось прозжать этою дорогою, и я видлъ по ней много еще лсовъ.

Помню также, какъ мы, наконецъ, пріхали въ Тегюши и вошли въ большой деревянный домъ, въ которомъ, за четыре слишкомъ года, произошелъ я на свтъ, помню, какъ встртила насъ какая-то старушка (дальняя родственница, временно тутъ жившая) въ черномъ шушун и такой же юпк, помню, какъ, проходя по комнатамъ и войдя въ двичью, я увидлъ тамъ не мене двадцати двокъ, за кружевомъ, съ блыми на голов платками. (Впослдствіи узналъ я, что блый платокъ на голов снныхъ двушекъ и женщинъ былъ, въ т времена, знакомъ траура и вообще печали, и что всей дворни при этомъ дом считалось около двухъ сотъ человкъ мущинъ и женщинъ.) За двичьею слдовала вправо дтская: тамъ помстили меня, сестеръ Поликсену, Глафиру и брата Петра, какъ меньшихъ, съ двумя нашими нянями, старшая, тринадцатилтняя сестра, Татьяна, расположилась съ матушкою въ спальной, старшимъ же братьямъ: Николаю, Ивану и Александру, имвшихъ отъ 9-ти до 12 лтъ, отвели кабинетъ, тогда пустой, потому, что дядя Александръ Васильевичъ прямо изъ Казани отправился въ свой драгунскій полкъ и вскор потомъ въ Петербургъ, а дядя Иванъ Васильевичъ, проводивъ насъ до Тетюшъ — въ свою заволжскую деревню.

Такимъ образомъ, мы остались одни, совершенно одни. Воцарившійся, незадолго предъ тмъ, императоръ Павелъ Петровичъ разсудилъ упразднить городъ Тетюши, и изъ узднаго обратилъ его въ заштатный. Вслдствіе этого, вс бывшія служебныя лица разъхались восвояси до нашего еще прибытія. Только священникъ съ своею попадьею, да старикъ купецъ, какой-то Иванъ Гавриловичъ съ своею старухою, посщали мать мою по воскресеньямъ и праздничнымъ днямъ. Каковъ же былъ переходъ для нея изъ губернскаго города — резиденціи намстника, гд, пользуясь счастливымъ временемъ царствованія Екатерины, вс жили весело, открыто, гд нердко давались балы, маскарады и даже домашніе спектакли, подъ руководствомъ отца моего, большого любителя и знатока сценическаго искусства, бравшаго уроки у Дмитревскаго,— каковъ же былъ переходъ для нея въ это захолустье, въ это глубокое уединеніе?! Оно только что питало и усугубляло тяжкую ея горесть, которая въ особенности разражалась въ дни поминовеній. Это были дни какой-то благоговйной скорби, распространявшейся на цлый домъ. Матъ и старшая сестра, при необыкновенной, рано развившейся въ ней чувствительности, были неутшны. Первая, по совершеніи обряда, обыкновенно дня два не выходила изъ спальни, предаваясь тамъ тоск и молитв, вторая, отыскавъ какой-нибудь укромный уголокъ въ дом, гд никого не было, развертывала украдкой портретъ отца, снятый съ него, когда онъ былъ уже въ гробу, орошала его своими чистыми, ангельскими слезами, но никогда не показывала ни матери, чтобы не растравлять сердечной ея раны, ни намъ, почитая насъ, по дтскимъ нашимъ лтамъ, того недостойными, и потомъ опятъ запирала въ свою шкатулку до слдующаго поминовенія. То была ея святыня, съ которою не разставалась она по самую преждевременную смерть свою. Вс эти подробности и нкоторыя изъ слдующихъ ниже сдлались мн извстными, когда я поболе уже подросъ, иное слышалъ отъ другихъ, иное самъ видлъ, могъ обсудить и сохранить въ памяти.

Мсяца чрезъ два, стали, однакожъ, назжать къ намъ изъ деревень, изъ-за Волги, изъ Симбирска, отстоящаго отъ Тетюшъ въ 60-ти верстахъ, родственники, старые знакомые и бывшія подруги моей матери, и гостили обыкновенно по недл и боле. Тогда домъ нашъ принималъ какой-то праздничный видъ: насъ одвали въ хорошее платье, зажигались стнныя жирандоли, люди суетились, разнаго рода варенья, пастилы, яблоки и орхи не сходили со стола отъ послобда до вечера, за обдомъ же, вмсто обыкновенныхъ пирожныхъ, печенья, сладкихъ пироговъ, вафлей, битыхъ сливокъ и проч,,— подавалось бламанже, которое очень мн нравилось. Но гости узжали, и водворялась прежняя мертвая тишина, прежнее однообразіе. Можетъ быть, не отъ подобныхъ ли впечатлніи грустнаго, туманнаго утра жизни вашей, вс мы, братья и сестры, получили любовь въ уединенію, нерасположеніе въ шуму большого свта, нкоторую застнчивость, наклонность къ мечтательности, къ поэзіи?

Послднему много способствовала и сама мстность. Маленькій городъ Тетюши, въ которомъ одна только церковь, да и та построена предками моими съ матушкиной стороны, расположенъ на прекраснйшемъ мст — на крутомъ нагорномъ берегу Волги, имющемъ тамъ высоты, по крайней мр, саженъ шестьдесятъ отъ уровня рки,— тамъ, гд она длаетъ крутой поворотъ, и гд этотъ высокій берегъ, образуя обширный полукругъ, открываетъ зрителю, на немъ стоящему, живописные виды во вс три стороны, на необозримое пространство. Прямо впереди, стелется луговая полоса Волги, то съ песчаными, то съ зелеными берегами, съ тнистыми рощами и озерами, вправо и влво, чертою полукруга, тянется гряда горъ, то покрытая по скату дикимъ, недоступнымъ лсомъ, то проявляющая мстами широкіе пласты разноцвтной глины, или узорочные утесы известковаго камня. Въ весенніе половоды, когда рка разливается верстъ на 30 шириною, виды эти становятся еще великолпне. Все пространство луговой стороны представляется тогда моремъ, со множествомъ большихъ и малыхъ острововъ, осненнихъ высокими деревьями, какъ бы выходящими прямо изъ воды. Мы часто всею семьею хаживали любоваться этою дивною картиною природы. Я же, когда мн было отъ 8-ми до 10-ти лтъ, особенно любилъ, уйдя тайкомъ изъ дому, забраться подале въ сторону, туда, гд Тетюшская гора принимаетъ суровый, пустынный видъ, и гд съ половины ея бьётъ ключъ Гремячъ, источникъ прозрачной, холодной воды. Какъ ни дико было это мсто, какъ ни страшно мн было оставаться тутъ одному, но я находилъ своего рода удовольствіе, превозмогая страхъ мой, сидть тамъ, смотрть, какъ ключъ Гремячъ вырывается изъ ндръ горы, скользитъ широкою струею по жолобамъ и теряется въ темной бездн, какъ внизъ по Волг несутся суда, съ крутонадувшимися парусами, какъ изъ-за лсовъ противуположной луговой стороны рки выказываются два древніе болгарскіе минарета, какъ плоскій берегъ этой стороны, постепенно удаляясь вправо и влво, синя и блдня, исчезаетъ, наконецъ, отъ взора. Прилагаю стихи {Въ рукописи сохранено 1 ¹/₂ страницы пробла, но упомянутые стихи остались невставленными. — Ред.}, написанные мною въ 1820 г., когда, посл долгаго отсутствія, я вновь очутился въ Тетюшахъ и нашелъ прародительскій домъ нашъ совершенно уже оставленнымъ и опустлымъ: въ нихъ, можетъ быть, лучше изображена живописная мстность Тетюшъ. Эта дерзость — уходить одному на ключъ Гремячъ, была не послднимъ изъ тогдашнихъ моихъ подвиговъ. Я однажды опустился въ страшный оврагъ, глубиною въ саженъ 50, огибавшій домъ нашъ съ одной стороны, впрочемъ, не близко: мн непремяно хотлось узнать, что тамъ на дн его? Много разъ я подходилъ въ нему, смотрлъ въ бездну, но не ршался. Наконецъ, любопытство превозмогло. Цпляясь за находившіеся кусты и высокую толстую траву, я спустился до самаго низу, и очень былъ доволенъ, что сдлалъ открытіе — нашелъ тамъ ручеекъ, стекавшій въ Волгу. Но вдь я могъ найти тамъ змю, или наткнуться на волка….. Перелзать заборы, карабкаться на деревья, было для меня также ни почемъ.

Но я слишкомъ ушелъ впередъ, надобно воротиться. Мсяцевъ чрезъ пять по водвореніи нашемъ въ Тетюшахъ, наступила весна, которую я помню и, начиная съ которой, кажется, все уже сталъ помнить: такъ возбудительно она на меня подйствовала. Вынули двойныя рамы, спустя нсколько дней стали, къ неописанной для меня радости, отворять окна, изъ которыхъ одни открывали видъ на часть Волги и береговъ ея, другія — на церковь и широкую площадь, покрытую зеленой муравою, стали брать меня по праздникамъ къ обдн, стали, наконецъ, пускать, подъ надзоромъ няни, побгать по двору, погулять и въ большомъ старинномъ саду, гд было множество яблонь, смородины, крыжевника, черемухи, огромныхъ липъ, березъ и осокори, гд цвли піоны, кокушечьи слезки, царскія кудри, боярская спсь, желтыя лиліи и даже тюльпаны. Съ тхъ поръ, эти цвты и понын какъ-то особенно радуютъ меня, когда ихъ вижу — вроятно, по воспоминанію о счастливомъ времени дтства. Не могу также забыть пріятнаго впечатлнія, произведеннаго на меня первымъ Троицынымъ днемъ, когда, вышедъ изъ дтской, я увидлъ, что вс комнаты обставлены березками, наполняющими ихъ своимъ освжительнымъ запахомъ, когда, въ прекраснйшее тихое утро, съ букетами въ рукахъ, шли мы въ церковь аллеею изъ березокъ же, натыканныхъ отъ крыльца до паперти. Впечатлніе это видно было очень сильно, потому-что Троицынъ день люблю я боле всхъ другихъ праздниковъ, исключая Свтлаго воскресенья. Вслдъ за весною, незамтно прошло и лто, богатое знойными днями, бабочками, ягодами, всякими овощами, яблоками, арбузами, что все мн очень нравилось. Оно, сверхъ того, было оживлено ярмаркою, бывающею въ пол мсяц на площади, противъ нашего дома, и създомъ къ намъ, по этому случаю, многихъ родныхъ и знакомыхъ, которые, съ кучею людей и лошадей, жили у насъ во все семидневное ея продолженіе и, за недостаткомъ кроватей, безъ церемоній спали, какъ говорится, вповалку — дамы въ гостиной, мущины въ зал. Наступила осень — конецъ бганью, гуляньямъ, конецъ всмъ моимъ удовольствіямъ, меня перестали брать даже въ церковь. Но и осень занимала меня, новичка жизни. По цлымъ часамъ, бывало, сидлъ я то у того, то у другого окна, смотря, какъ съ темныхъ, низко бродящихъ облаковъ, льется нескончаемый мелкій дождикъ, какъ куры и галки купаются въ лужахъ, какъ дерзкая ворона преспокойно садится на спину неповоротливой свиньи, и вмст съ нею разгуливаетъ, какъ играютъ или грызутся обмокшія собаки, какъ по опустлому двору изрдка промелькнетъ кто-нибудь изъ дворни, спша поскоре укрыться подъ навсомъ амбара. Другое дло — зима: тутъ вншній міръ исчезъ для меня совершенно. Меня не выпускали даже въ сни, а окна комнатъ, вроятно отъ дурной вставки зимнихъ рамъ, или отъ втхости ихъ, постоянно занесены были морозомъ. Старшіе братья иногда прокатывались въ саняхъ, особливо когда прізжалъ изъ-за Волги дядя Иванъ Васильевичъ, большой охотникъ до лошадей, но меня съ ними не пускали, хотя мн наступилъ шестой уже годъ. Одно утшеніе мое было — по утрамъ, когда матушка оставалась еще въ спальн — расхаживать по комнатамъ и всматриваться въ каждый предметъ: въ образа, напримръ, которыхъ было у насъ много, съ ихъ богатыми украшеніями, въ старинную фарфоровую и хрустальную посуду, стоявшую безъ употребленія въ шкафу за стеклами, а всего боле — въ изразцы печей, съ разными изображеніями людей, животныхъ и растеній, и съ надписями подъ каждымъ. Надписи эти прочитывалъ мн кто-нибудь изъ грамотныхъ лакеевъ, но чаще — сестра Поликсена, которая была старе меня пятью годами, и обыкновенно вмст со мною выходила изъ дтской. Помню, какъ она смялась, читая эти глупыя надписи, напримръ: представленъ бгущій человкъ, надпись: земля радуется мя носити, другой человкъ стоитъ у цвтка, чуть ли не больше его ростомъ, и нюхаетъ его, надпись — духъ его сладокъ. Вниманіе мое привлекала также и мебель, стоявшая въ гостиной, дубовая, на орлиныхъ съ яблоками лапахъ, обитая шерстяною желтою матеріею, съ розанами и тюльпанами. Въ числ мебели этой были замчательны: большое кресло, въ которомъ свободно могли уссться два человка, и диванъ, на которомъ Пугачовъ, бжавшій изъ Казани, и заходившій въ домъ нашъ, оставленный въ то время жильцами, сдлалъ довольно глубокій шрамъ ударомъ сабли. Вечеромъ — съ нетерпніемъ ждалъ я наступленія вечера — и посл чая, я спшилъ пріютиться въ моей доброй нян, которая, сидя за чулкомъ, поближе въ теплой лежанк, любила сказывать мн сказки. У нея былъ большой запасъ ихъ, а когда истощался — она приглашала, вмсто себя, кого-нибудь изъ дворовыхъ женщинъ, не уступавшихъ ей въ поэзіи этого рода. Слушать ихъ было для меня истиннымъ наслажденіемъ, и чмъ сказка была длинне, притомъ и чмъ ужасне и печальне, тмъ боле меня занимала. Въ этихъ бесдахъ, кром сказокъ, наслушался я довольно разсказовъ о домовыхъ, чертяхъ, вдьмахъ, привидніяхъ и разбойникахъ. Какъ ни страшно мн иногда было, страшно до того, что я не смлъ оглянуться въ темный уголъ, прижимаясь къ нян, но я всё слушалъ и ждалъ слдующаго вечера. Это имло, однакожъ, свои послдствія: со мною сдлался родъ безсонницы. Когда вс прочія дти и об няни спали уже глубокимъ сномъ, я не могъ сомкнуть глазъ, думая о вдьмахъ, мертвецахъ и разбойникахъ. Тусклый свтъ лампады, подымавшейся на снурк къ двумъ большимъ образамъ, повшеннымъ въ переднемъ углу подъ самымъ потолкомъ — такимъ, притомъ, мрачнымъ отъ многолтней копоти, что я и впослдствіи не могъ разглядть ихъ изображеній — усугублялъ мою мечтательность. Зная уже изъ розсказней, мною слышанныхъ, что всякая нечистая сила дйствуеть только до перваго пнія птуховъ, нетерпливо ждалъ я этого отраднаго пнія, а оно, по счастію, таилось очень близко: этою куры наши жили въ огромныхъ заднихъ сняхъ, отдлявшихся отъ дтской только стною и дверью, наглухо законопаченною. Птухи, вслдъ одинъ за другимъ, воспвали: я дышалъ свободне и засыпалъ. Нердко, однакожъ, просыпался я и среди ночи. Тогда, не страшась уже нечистой силы, думалъ только о разбойникахъ, и не безъ основанія. Въ т времена разбойники появлялись еще на Волг въ своихъ косныхъ (ладьяхъ) лодкахъ, и приводили въ ужасъ береговыхъ жителей. Такъ, незадолго до прибытія нашего въ Тетюши, они ограбили и изрубили прикащика родственника нашего, генерала Ивашева, присланнаго изъ деревни за покупкою рыбы. При первомъ нападеніи, въ город ударили въ набатъ, жители сбжались на гору, но не ршились спуститься внизъ — спасти несчастнаго. Разбойниковъ было двнадцать человкъ, зрителей, конечно безоружныхъ, можетъ быть — боле сотни! Въ этихъ непріятныхъ пробужденіяхъ меня успокоивало не пніе уже птуховъ, а свтъ огня, мелькнувшій изъ-подъ дверей матушкиной спальни. Каждую ночь, въ часы заутрени, она вставала съ постели и, никого не безпокоя, зажигала по нскольку свчей предъ образами, покрывавшими почти всю переднюю стну, и долго молилась. Этотъ свтъ и тихій шорохъ въ спальн давали мн знать, что не вс въ дом погружены въ сонъ, что моя главная защитница, моя нжная охранительница — бодрствуетъ. Да, могу ли забыть, какъ она, заботилась, какъ пеклась о насъ! Бывало, простудишься, немножко занеможешь — начнется хлопотня, ухаживанье, укутыванье. Въ особенности любилъ я, когда въ такихъ случаяхъ она укладывала меня на своей постели: когда мягкая атласная рука ея прикасалась къ голов моей или пульсу, когда она кормила меня компотомъ, или вареньемъ, показывая картинки, или какія-нибудь занимательныя вещицы изъ своей шкатулки, разсказывала что-нибудь изъ житія св. угодниковъ, которыхъ ли виднлись на образахъ. Право, я иногда жаллъ о томъ, что скоро выздоравливалъ.

Такъ, или почти такъ, съ небольшими разв измненіями, проходили дтскіе мои годы въ ндрахъ семейства. Хотя грустное однообразіе въ жизни нашей мало по малу, какъ увидимъ ниже, стало проясняться, но главное измненіе относительно меня состояло въ томъ, что, съ наступленіемъ слдующей весны, начали учить меня грамот. Учителемъ избранъ былъ дьяконъ. Отслужили молебенъ, посадили меня за столъ, на которомъ лежали азбука и указка, а впереди поставлены были дв тарелки съ изюмомъ и черносливомъ, какъ награда, ожидавшая меня за успхъ перваго урока. Но, не смотря на эту сладкую приманку, урокъ, равно какъ и вс слдующіе, показался мн киселъ. Дьяконъ училъ меня по азбук славянской, хотя въ ней было отдленіе и русскихъ литеръ. Я никакъ не могъ понять, какимъ образомъ изъ азъ, буки, вди, глаголь и проч., составляющихъ сами по себ цлыя рченія, могли составляться еще склады въ дв литеры? Тщетно дьяконъ старался растолковать мн странный механизмъ этихъ несносныхъ складовъ — я иногда заучивалъ ихъ, но все-таки не понималъ, отчего они выражали такіе-то и такіе-то звуки? Притомъ, часто я вовсе не слушалъ, что онъ говорилъ, и, посматривая чрезъ столъ въ растворенное окно на широкій дворъ, гд рзвились дворовые мальчики, думалъ только о томъ, какъ бы мн самому побгать, или забраться въ маленькій нашъ садикъ, примыкаемый вплоть къ задней сторон дома, гд матушка любила сама сажать нкоторые цвты и огородныя растенія, и гд няня моя имла особую грядку для своихъ шафрановъ, ноготковъ, зари и луку. Сестра Поликсена и я были усердными ея помощниками. Впослдствіи, когда я подросъ побольше, мы съ сестрою завладли однимъ уголкомъ садика. Тамъ насадилъ я нсколько кустовъ душистаго божьяго дерева, принесенныхъ съ берега Волги и образовавшихъ родъ маленькой бесдки — наше убжище въ жаркій полдень. Съ тхъ поръ возродилась во мн, до сихъ поръ продолжающаяся, склонность къ садоводству.

Вообще, ученье мое шло плохо, миновало нсколько мсяцевъ, а я все сидлъ еще за складами. Между тмъ, дьяконъ занемогъ чахоткою и умеръ. Мсто его заступилъ бывшій подкамердинеръ покойнаго отца моего, Илья Ивановичъ, а какъ я становился большимъ уже шалуномъ, и няня не всегда могла присмотрть за мною, то на него же была возложена и должность моего дядьки. Новый учитель, человкъ еще молодой, лтъ двадцати пяти, хотя самъ плохой грамотй, взялся, по настоянію, впрочемъ, старшей моей сестры, Татьяны, за другую методу — сталъ меня учить по русской азбук. Дло пошло лучше, отчасти вроятно и потому, что я очень полюбилъ его. Мало по малу мн самому захотлось умть читать, а особливо съ тхъ поръ, какъ, при наступленіи долгихъ зимнихъ вечеровъ, сестра Татьяна учредила раза три въ недлю чтеніе вслухъ. Матушка и вс мы собирались въ гостиную, садились вокругъ стола: сестра читала — мы слушали. Большое впечатлніе произвелъ на меня вышедшій тогда романъ: Яшенька и Жеоржета. Помню форматъ книги, помню заглавную картинку, изображавшую двухъ дтей, робко стоящихъ передъ суровымъ солдатомъ, съ надписью внизу:

Невинны, право, мы, солдатъ,—

Не мы причиною, что дворъ огнемъ объятъ.

Я удвоилъ прилежаніе и, наконецъ, выучился понемногу читать. Тогда старшая сестра, во всемъ помогавшая матушк, дала мн, для дальнйшаго упражненія, Дтское чтеніе, изданное, какъ извстно, Карамзинымъ. Оно очень меня занимало. Въ памяти моей всего живе сохранились: описаніе, въ одной повсти, разрушенія Лиссабона и четыре небольшія статьи: весна, лто, осень, зима, исполненныя, сколько могу судить теперь, поэзіи, и, вроятно, переведенныя, или написанныя самимъ Карамзинымъ. Незадолго предъ тмъ пріхали въ нашу сторону изъ Петербурга два семейства гатчинскихъ офицеровъ, родственныхъ между собою, которымъ императоръ Павелъ пожаловалъ по сту душъ въ самомъ близкомъ отъ Тетюшъ разстояніи, верстахъ въ семи. Они не замедлили съ ними познакомиться, а близость разстоянія произвела то, что взаимныя посщенія сдлались довольно частыми. Это пріятнымъ образомъ освжило однообразіе нашей жизни. Молодыя супруги отставныхъ этихъ офицеровъ были очень хороши собою, что я тотчасъ замтилъ, и отличались отъ другихъ знакомыхъ дамъ, прізжавшихъ къ намъ изъ деревень, манерами и туалетомъ. Мать одной изъ нихъ была препочтенная толстая барыня, для которой только-что были впору вышесказанныя огромныя кресла, отецъ, высокій, худощавый старичекъ привлекалъ къ себ веселостью и остроуміемъ, меньшой братъ, молодой человкъ, но почти идіотъ, былъ для сестеръ и братьевъ моихъ предметомъ постоянныхъ шутокъ, а во мн, не знаю почему, возбуждалъ жалость, такъ-что я иногда горячо за него вступался. Впрочемъ, и посл, при другихъ подобныхъ случаяхъ, проявлялась во мн подобная оппозиція. Я никогда не любилъ ни шутокъ, ни насмшекъ, какъ бы он невинны ни были, надъ людьми, обиженными природою. Наконецъ, старшій его братъ, прізжавшій въ отпускъ гусарскій офицеръ, въ голубомъ ментик, съ серебряннымъ шитьемъ и палевыхъ чекчирахъ (форма еще екатерининская), красавецъ собою,— но столько же хорошъ, какъ и простъ, необразованъ. Онъ влюбился въ сестру мою Татьяну, которой было уже 16 лтъ, но она тотчасъ, по первой же игр въ фанты, замтивъ ограниченность ума его, дала ему почувствовать, что онъ ей не пара, и на сдланное предложеніе послдовалъ деликатный отказъ.

Не такое впечатлніе произвела на нее любовь провіантскаго офицера (провіантская служба была тогда въ чести, нчто въ род гвардіи), прізжавшаго для закупки хлба на Тетюшской пристани. То былъ также красивый молодой человкъ, но образованный, начитанный, деликатный. Она сама почувствовала къ нему взаимную склонность, дло, однакожъ, не состоялось, потому-что матушка никакъ не ршалась видать дочь свою за человка неизвстнаго, котораго бдные родители, какъ самъ говорилъ онъ, жили въ маленькомъ своемъ имньиц, гд-то въ Малороссіи. Тщетно черезъ годъ возобновилъ онъ предложеніе свое письменно — отвтъ былъ тотъ же. Сестра покорилась вол матери и приговору родныхъ, но чувство, возбужденное въ ней этимъ молодымъ человкомъ, осталось навсегда затаеннымъ въ ея сердц, и мало по малу совершенно разстроило ея здоровье. Она видимо увядала.

Около того же времени стали появляться въ дом нашемъ морскіе офицеры съ гаркоутовъ (мелкихъ военныхъ судовъ), назначенныхъ для преслдованія волжскихъ разбойниковъ, но самою важною эпохою въ нашемъ жить-быть было прибытіе дяди Александра Васильевича изъ Петербурга. Онъ прожилъ тамъ два съ половиною года, тщетно добиваясь разршенія вновь поступить на службу, которую продолжалъ такъ счастливо, находясь прежде въ свит князя Потемкина, потомъ командуя полкомъ, изъ которой выключенъ былъ императоромъ Павломъ_, въ числ множества другихъ, за то, что опоздалъ воротиться изъ отпуска, отпускъ же взялъ онъ по случаю смерти матери своей и поздки въ Пермь, чтобы вывезти насъ оттуда. Ни старанія Державина, ни участіе наслдника престола, Александра Павловича, ничто не помогло. Съ глубокимъ огорченіемъ дядя оставилъ Петербургъ, чтобы поселиться на родин и заняться значительнымъ своимъ имніемъ. Пріздъ его послдовалъ въ зимнюю ночь предъ утромъ. Весь домъ всполошился, вс поднялись на ноги, даже и мы, маленькіе. До самаго почти обда выносили изъ повозокъ привезенныя имъ съ собою вещи, вынимали изъ ящиковъ, развертывали, разставляли по столамъ. То были: нсколько серебрянныхъ тройныхъ канделябровъ, такихъ же высокихъ подсвчниковъ, такихъ же вазъ для льду, большія шкатулки съ чайнымъ, столовымъ и бритвеннымъ приборами, телескопъ, барометръ, ружья, пистолеты, сдла, трубки, чубуки, складной столикъ и многія другія красивыя вещи. Новое серебро блестло, да и все было для меня новостью. Сверхъ того, каждому изъ насъ привезъ дядя по подарку, мн, напримръ, книжку съ картинками и матовымъ стекломъ въ футляр. По стеклу этому, наложивъ его на картинку, можно было обвести карандашемъ, слдовательно — пріучаться рисовать.

Съ прибытіемъ дяди, порядокъ жизни нашей измнился: мы стали позже вставать, потому-что онъ удерживалъ насъ долго за ужиномъ, позже обдать, потому-что онъ такъ привыкъ въ Петербург. Самыя кушанья появились другія: онъ привезъ съ собою хорошаго повара, купленнаго имъ въ Москв. Посщенія деревенскихъ родныхъ и знакомыхъ сдлались чаще, число лакеевъ увеличилось, вообще, въ дом стало шумне, церемонне, но для меня не веселе. Замтивъ, что дядя строгъ и взыскателенъ, а матушка, безъ памяти его любившая, совершенно подчинилась его вол, я поприжалъ хвостъ. Однакожъ, мн нравилось быть къ нему поближе, смотрть, какъ онъ брется, раскривъ свою богатую шкатулку, какъ куритъ большую пнковую трубку, наполняя комнату ароматомъ американскаго табаку, какъ стираетъ нюхательный табакъ въ пальмовой круглой кубышк, и потомъ медленно накладываетъ его въ красивую золотую табакерву.

Между тмъ, подоспло открытіе Казанской гимназіи, преобразованной по повелнію императора Павла. Дядя посовтовалъ матушк опредлить туда трехъ старшихъ моихъ братьевъ своекоштными, съ тмъ, чтобы они жили въ нашемъ городскомъ дом, подъ надзоромъ дядьки, избраннаго имъ изъ числа старыхъ служителей, когда-то бжавшаго, поступившаго въ солдаты и чрезъ нсколько лтъ возвратившагося, испытаннаго и все испытавшаго старика, а притомъ и самъ дядя, часто бывая по тяжебнымъ дламъ своимъ въ губернскомъ город, надялся наблюдать за ними. Эта первая разлука съ братьями сильно подйствовала на сестеръ и на меня. Намъ стало грустно, скучно. За-то, съ какою радостью, по истеченіи нсколькихъ мсяцевъ, узнали мы, что они будутъ къ намъ на зимнюю вакацію. Я и сестра Поликсена не ложились спать всю ночь на Рождество Христово, чтобы первыми ихъ встртить. И дождались: братья пріхали на разсвт.

Года черезъ два, когда исполнилось мн десять лтъ, выпалъ и мой жребій хать въ Казань учиться. О! какъ тяжелъ показался мн этотъ семейный приговоръ! Заботливый дядя пріискалъ въ Казани учителя, умнаго и добраго человка, который, въ род гувернёра, жилъ бы съ нами и въ особенности занимался бы мною, для приготовленія меня въ гимназію. Братья мои не имли надобности въ подобномъ приготовленіи, потому-что еще въ Перми порядочно кое-чему научились: сестра Taтьяна, во многомъ рано успвшая, постоянно руководствовала учебными ихъ занятіями. Дядя привезъ Егора Максимовича (пріисканнаго имъ учителя) въ Тетюши, чтобы отрекомендовать его матушк и вмст со мною отвезти обратно. Не могу выразить, что я чувствовалъ, когда приблизился роковой день отъзда, 4-го августа. Положено было выхать посл завтрака, но дядя, по извстной необыкновенной медлительности своей на сборы, о чемъ ниже сказано будетъ боле, оттянулъ время, сначала до обда, потомъ до чаю. Впродолженіе этого томительнаго дня, не разъ уходилъ я во внутреннія комнаты, чтобы поплакать съ сестрами и нянями. Дормезъ подали въ глубокія уже сумерки. Дядя и учитель заняли два главныя мста, меня посадили на скамеечку, спиной къ кучеру. Дорога, по вызд изъ города, круто заворачивалась вправо, огибая тотъ глубокій оврагъ, въ который я имлъ дерзость спускаться, и я опять увидалъ домъ нашъ, и сердце заныло пуще прежняго. На бду, дядя забылъ какую-то нужную вещь, приказалъ остановиться, отстегнуть подручную и хать лакею за этою вещью, самъ же съ учителемъ, вышедъ изъ кареты, сталъ взадъ и впередъ расхаживать по лугу. Пока лакей здилъ, а они ходили, я не спускалъ глазъ съ нашего дома, очутившагося прямо предо мною, и отдленнаго отъ дороги однимъ только оврагомъ. Въ окнахъ мелькали уже огоньки, я слдилъ за ихъ движеніемъ и, отирая горькія слезы, думалъ: ‘Въ которой-то комнат теперь матушка? что-то длаютъ сестры, няни? Врно, тоже все еще плачутъ, какъ я? Ахъ, лучше бы ужъ скоре ухать, чтобы не видать мн этого дома, этихъ огоньковъ!’

Въздъ въ Казань поразилъ меня: до сихъ поръ видлъ я одно только каменное зданіе — тетюшскую церковь, тутъ вдругъ представились мн цлые ряды каменныхъ домовъ, множество церквей, стны и башни древней крпости, о которой тутъ же далъ мн понятіе дядя. День былъ праздничный, ясный, по улицамъ встрчалось много народу, каретъ и дрожекъ, все имло, по крайней мр для меня, веселый, оживленный видъ. Когда же мы вошли въ домъ нашъ, стоявшій на одной изъ лучшихъ улицъ,— онъ показался мн какими-то царскими палатами, о которыхъ я наслушался въ сказкахъ. Потолки комнатъ были вдвое выше потолковъ комнатъ тетюшскаго дома, окна вдвое больше, самая близна штукатурныхъ стнъ, сравнительно съ мелкою пестротою тетюшскихъ обоевъ, придавала имъ что-то величавое, какой-то просторъ.

Новость предметовъ и всхъ дйствовавшихъ на меня впечатлній, до врожденному моему любопытству, мало по малу заглушили во мн тоску разлуки съ семействомъ, притомъ же я соединялся съ братьями, которые встртили меня такъ радушно. Въ тотъ же день кровать моя заняла четвертое, вакантное мсто въ ихъ комнат.

Егоръ Максимовичъ принялся за меня усердно и методически, такъ-что черезъ годъ я началъ уже здить въ гимназію. Тамъ, переходя изъ класса въ классъ, обратилъ на себя вниманіе начальства постояннымъ прилежаніемъ, отличился же въ особенности: въ словесности, исторіи и географіи. Еще въ нижнемъ масс, сидя подл С. Т. Аксакова, я посвятилъ ему первые мои стихи: Зима, онъ былъ старе меня, и года за три прежде поступилъ въ гимназію, но, часто и надолго увозимый матерью въ деревню, подвигался не быстро. Учитель высшаго класса словесности былъ въ мое время Николай Михайловичъ Ибрагимовъ. Онъ имлъ необыкновенную способность заставить полюбить себя и свои лекціи, санъ писалъ, особливо стихами, прекрасно, и обладая тонкимъ вкусомъ, такъ умлъ показывать намъ погршности въ нашихъ сочиненіяхъ, что смышленый ученикъ не длалъ уже въ другой разъ ошибки, имъ замченной, а иногда слегка и осмянной. Я былъ чуть ли не лучшимъ ученикомъ въ его класс, и посл сдлался его другомъ. Почитаю себя многимъ ему обязаннымъ.

Четыре года провелъ я въ обществ братьевъ моихъ, въ казанскомъ нашемъ дом, то-есть, до тхъ поръ, когда они (о чемъ будетъ сказано въ слдующей глав) поступили на службу, а я — въ университетъ.

Нжне всхъ ихъ былъ во мн старшій братъ, Николай, юноша кроткій, не по годамъ благочестивый, знавшій наизусть большую часть церковной службы, и чуждый всхъ шалостей, свойственныхъ его возрасту. Онъ любилъ читать, разсказывать про батюшку, я любилъ его слушать. Зато, второй братъ, Иванъ, добрйшаго сердца, ловкій и сильный, предавался всякого рода ребяческимъ забавамъ и затямъ. Побгать, побороться, показать свою силу, рубить топоромъ, строгать, клеить ящички, отливать изъ свинца маленькія пушечки, стрлять изъ нихъ, лазить на голубятню (заведенную моимъ дядькою),— все это было его дломъ, кром того, въ немъ обнаружился талантъ къ поэзіи, и онъ писалъ очень порядочные, судя по лтамъ, стихи. Къ нему привязался я боле: любилъ находиться при его шалостяхъ, работахъ, услаждать слухъ мой гармоніею его стиховъ, всегда правильныхъ по механизму, бгать съ нимъ на голубятню. Отъ этого вроятно и во мн пробудилась склонность къ стихомаранью, а голубятникомъ сдлался я страшнымъ. Охота эта была тогда въ большомъ разгар: ею занимались купцы, дворяне и приближенные въ нимъ служители. Въ самомъ дл, есть, бывало, чмъ полюбоваться, когда стая пестрыхъ и блыхъ голубей, поднявшись съ крыши и длая правильные круги по воздуху, подымается все выше и выше, въ пространство голубого неба, когда отдлившіеся изъ среды ея, такъ-называемые турманы, быстро перекидываясь черезъ голову, или опускаясь винтомъ, кажется, готовы удариться о крышу, и вдругъ взлетаютъ опять къ верху на соединеніе съ прочими. Стая эта, сверкающая на солнц, при каждомъ поворот, близною крыльевъ и грудокъ голубей, такъ глубоко иногда уходитъ въ небо, что надобно смотрть въ тазъ съ водою, чтобы видть, гд она находится: иначе закружилась бы поднятая голова и не достало бы утомленнаго зрнія. Третій братъ, Александръ, боле степенный, отличавшійся необыкновенною красотою, мечтательностью и мнительностью, хорошо рисовалъ и также занимался литературою, преимущественно въ проз. Я почти не отходилъ отъ него, когда, въ свободное утро праздничнаго дня, онъ садился за какой-нибудь рисунокъ. А когда, будучи уже студентомъ, началъ онъ вмст съ Аксаковымъ собирать бабочекъ, я присоединился въ нему и чуть ли не сильне, чмъ онъ, прилпился въ этому занятію: наяву и во сн мн мерещились бабочки. Да признаться, я ловлю ихъ теперь, здсь, въ Пятигорск, что пріятно развлекаетъ меня и переноситъ въ золотые дни дтства. Такимъ образомъ, отъ каждаго изъ моихъ братьевъ я невольно что-нибудь заимствовалъ. Не отъ этого ли, впослдствіи оказалось во мн боле разнообразія во вкусахъ и склонностяхъ, чмъ въ другихъ членахъ нашего семейства?

Въ конц этого же четырехлтія, именно въ 1806 году, матушка оставила Тетюши и перехала на житье въ лаишевскую нашу деревню, въ село Емельяново, гд, въ кругу семейства, каждый годъ, до отъзда въ Петербургъ, проводилъ я по нскольку недль пріятнйшаго времени въ моей жизни.

ГЛАВА II.

Вступленіе мое въ университетъ. — Вступленіе въ службу. — П. . Желтухинъ.— А. И. Тургеневъ. — А. А. Витовтовъ. — А. И. Красовскій. — И. И. Ястребцовъ.

Наступила вторая съ французами война, Наполеонъ, восторжествовавшій въ минувшемъ году въ борьб съ Австріею, устремился съ побдоносною арміею на Пруссію. Императоръ Александръ Павловичъ двинулъ войска свои на помощь союзнику, но прежде чмъ они могли соединиться съ прусскою арміею — она была разбита и почти все королевство завоевано. Надлежало усилить вооруженіе. По гласу монарха, въ теченіе двухъ мсяцевъ, стало въ ряды милиціи, предводимой бывшими уже на поко воинами временъ Екатерины, шесть сотъ тысячъ ратниковъ. Въ то же время приглашены были вступить въ военную службу взрослые воспитанники университетовъ, даже казенные студенты, не смотря на то, что они назначались для службы ученой. Юный казанскій университетъ, въ которомъ не было тогда и сорока студентовъ, опустлъ совершенно: едва ли осталось въ немъ человкъ десять. Старшіе братья мои послдовали примру прочихъ: двое изъ нихъ отправились въ Петербургъ, для вступленія по рекомендаціи казанскаго коменданта, генералъ-маіора Есипова, въ уланскій полкъ великаго князя Константина Павловича, а третій, самый старшій, по слабости здоровья, избралъ гражданскую службу. Я былъ тогда уже студентомъ, но моложе всхъ товарищей моихъ лтами. Надобно объяснить, что при открытіи университета первый наборъ студентовъ былъ въ феврал 1805 года, второй, весьма небольшой — въ половин того же года, третій — въ конц слдующаго, довольно значительный по числу, но преждевременный по степени пріуготовительныхъ знаній, вынужденный близкимъ выходомъ старшихъ студентовъ въ военную службу. Я принадлежалъ къ этому послднему на бору и стоялъ по списку первымъ, потому-что считался тогда первымъ ученикомъ гимназіи. Но каково жъ было мое огорченіе, когда Илья едоровичъ Яковкинъ, профессоръ, управлявшій университетомъ въ качеств ректора, при собраніи всхъ воспитанниковъ гимназіи и университета, выкликая по списку назначенныхъ въ студенты, и не произнося моего имени, объявилъ наконецъ, что министръ просвщенія, усмотрвъ, что мн не боле 15-ти лтъ, исключилъ меня! Я залился горькими слезами отъ такой обиды, вс старшіе студенты выразили тутъ же свое сожалніе, дядя мой Александръ Васильевичъ Страховъ, заступавшій въ семейств нашемъ мсто отца, похалъ на другой день къ Яковкину съ просьбою — возобновить обо мн представленіе. Добросердечный Яковкинъ, водившій притомъ съ семействомъ нашимъ хлбъ-соль, ршился вторично обо мн представить, и чрезъ шесть недль я былъ утвержденъ студентомъ. Очень теперь сожалю, что тогдашнія слезы мои возбудили такое участіе: было бы гораздо лучше, еслибъ я года еще на два остался въ гимназіи, чтобы поболе приготовиться къ слушанію университетскихъ лекцій.

Когда въ семейномъ совт ршено было, что братья мои должны оставить университетъ для вступленія въ службу, тогда ршена была и моя участь. Съ этому времени поспвалъ у дяди нашего въ деревн домъ, сверхъ того, онъ замышлялъ тамъ другія немаловажныя постройки, а потому не предполагалъ боле жить въ Казани, матушка тоже рдко прізжала въ городъ, слдственно, мы съ меньшимъ братомъ оставались бы тутъ одни. Поэтому разсудили, принявъ совтъ Яковкина, предложить мн поступить изъ своекоштныхъ студентовъ въ казенные, а съ тмъ вмст посвятить себя ученой служб, такъ какъ я, по отзыву Ильи едоровича, и въ гимназіи хорошо учился и въ настоящее время оказывалъ большую любовь къ наукамъ. Будучи дйствительно очень любознателенъ, а притомъ польщенный лестнымъ обо мн мнніемъ главнаго начальника, я охотно согласился избрать ученую дорогу, меньшого же брата Яковкинъ взялъ въ себ на пенсіонъ.

Счастливое было это время пребыванія моего въ университет. Занятія науками, особливо исторіею и словесностью, и дружба, самая нжная, самая возвышенная услаждали юные дни мои. Оставшіеся отъ перваго набора старшіе студенты: А. М. Княжевичъ, Д. М. Перевощиковъ, В. И. Тиньянской, А. В. Кайсаровъ, оказывали мн внимательное покровительство и почтили пріязнью, а ближайшіе по времени вступленія въ университетъ товарищи мои: Д. П. Самсоновъ, П. Трофимовъ, И. М. Поповъ, Н. М. Алехинъ, Б. П. Манассеинъ, С. Н. Гроздовскій, H. Л. Филиповскій — были моими друзьями, боле или мене милыми. Въ свободное время отъ классовъ и забавъ, посвящали мы, особливо съ двумя первыми, сужденіямъ о предметахъ высокихъ, или изящныхъ: подвиги героевъ, черты самоотверженія, торжество добродтели, творенія великихъ писателей и поэтовъ,— вотъ, что составляло преимущественно предметъ нашихъ разговоровъ, нашихъ помышленій, наполняло сердца наши и души, мы были самыми благородными, самыми честными молодыми людьми, и въ добавокъ — жаркіе патріоты, готовые положить жизнь на алтарь отечества. Но васъ уже нтъ, милые товарищи моей юности, почти вс вы слишкомъ рано сошли въ могилу, если жъ бы прекрасная жизнь ваша продолжалась досел — вы много принесли бы пользы обществу и стяжали бы справедливое его уваженіе. Не могу также безъ особеннаго удовольствія вспомнить о нашихъ экскурсіяхъ за растеніями, бабочками, букашками. Въ праздничное утро, въ ма или іюн мсяц, вставъ еще до восхода солнечнаго, отправлялись мы подъ предводительствомъ Василія Ильича Тимьянскаго, посвятившаго себя натуральной исторіи, верстъ за шесть, за семь отъ города. Утренній втерокъ прохладно дулъ намъ въ лицо, румяня еще неопушенныя наши щеки, роса, блиставшая на поверхности густой сочной травы, смачивала насъ иногда до колнъ, но мы не обращали на это вниманія, ни на крутизну горъ_, ни на паденіе съ нихъ при какомъ-нибудь спуск, ни на нашу усталость: прелесть утра, красота мстности, успхъ добычи заставляли забывать все. Какое-нибудь еще незнакомое намъ растеніе, какая-нибудь рдкая, красивая бабочка, узорочный жучекъ, приводили насъ въ восторгъ. Такъ, однажды, въ рощ Кизическаго монастыря удалось мн найти прекрасный цвтокъ, котораго и профессоръ Фуксъ не полагалъ свойственнымъ казанскому климату. То былъ особаго рода венеринъ-башмачокъ, благо цвта съ ярко-малиновыми крапинами. Съ восхищеніемъ представилъ я его профессору, который самъ очень тому обрадовался, записавъ въ своемъ гербаріум мсто и день находки и мое имя. Часовъ въ восемь заходили мы обыкновенно въ какую-нибудь подгородную деревню завтракать молокомъ, иногда съ ягодами (о, какъ это было вкусно), и, не торопясь, возвращались въ университетъ къ 12 часамъ, т. е. къ нашему обду — добрые, довольные, счастливые. Когда-жъ приближалась осень и наступали тихія лунныя ночи августа, мы любили посл ужина собираться на большомъ университетскомъ крыльц, обращенномъ во дворъ, и усвшись на ступенькахъ, пть подъ кларнетъ Гроздовскаго русскія псни. Мы пли ихъ съ чувствомъ, съ увлеченіемъ, и стройные голоса наши разносились по обширному двору. Жившій въ университетскомъ дом, Яковкинъ не только не запрещалъ намъ этого удовольствія, но растворялъ у себя окна, чтобы слушать насъ съ своимъ семействомъ.

Семейство Яковкина! Да! оно мн очень памятно. Украшеніемъ его были дв милыя двицы, 15 и 16 лтъ. Старшая произвела на меня сильное впечатлніе и сама почувствовала ко мн взаимное влеченіе. Ее нисколько нельзя было назвать красавицею, но голубые глаза ея, необыкновенная близна, почти безъ румянца, стройный станъ, руки удивительно красивой формы, мягкій, сладкій голосъ, простота обращенія, заключали въ себ столько идеальнаго, романтическаго, что я, будучи старе ея однимъ только годомъ, полюбилъ ее всми силами юной души моей, полюбилъ такъ, какъ можетъ полюбить только молодой человкъ въ полномъ развитіи возраста. Чтеніе тогдашнихъ чувствительныхъ романовъ Лафонтена, Жанлиса, Котенъ, безъ сомннія много содйствовали преждевременному пробужденію во мн такого глубокаго чувства, въ высшей степени платоническаго. Оно вспыхнуло вдругъ, вслдствіе искренняго участія двицы этой, равно какъ и родителей ея въ тогдашней печали семейства нашего, по случаю кончины старшей сестры моей, Татьяны Ивановны, соединявшей въ себ съ красотою вс совершенства ума и сердца. Тяжкая эта потеря еще боле сблизила насъ съ Яковкиными и была причиною, что я сталъ чаще посщать домъ ихъ, чаще видть милую дочь ихъ, которая тоже не скрывала радости этихъ свиданій. Съ какимъ, бывало, нетерпніемъ жду я воскресенья, думая о немъ цлую недлю, чтобы отправиться обдать къ Яковкинымъ. Забыты были и греки и римляне, ученье пошло хуже. Напитанный предъ тмъ древнею исторіею, я начиналъ было походить на спартанца: не хотлъ учиться танцовать, но она пожелала — и я черезъ мсяцъ танцовалъ уже съ ней экосезъ, матредуръ, нмецкую кадриль. Если почиталъ я счастіемъ видть ее, говорить, танцовать съ нею, то какое жъ чувствовалъ наслажденіе, когда она позволяла мн лишній разъ поцловать блую прекрасную свою ручку. Ахъ! признаться ли? Я находилъ почти такое же наслажденіе поцловать украдкою снятую ею перчатку, ея косынку, конецъ ленты, стягивавшій стройный станъ ея. Не одинъ разъ впослдствіи возникала въ сердц моемъ любовь къ другимъ женщинамъ, но никогда не равнялась съ чувствомъ этой первой святой любви. Долго, долго я не могъ истребить ее изъ моего сердца. Тогдашнее блаженное состояніе мое скоро сдлалось вмст съ тмъ и горькимъ. Мысль, что мн, семнадцатилтнему студенту, нельзя же еще жениться, и что предметъ моей любви — того и гляди — выйдетъ за кого-нибудь за-мужъ (она и дйствительно вышла потомъ за человка весьма достойнаго), угнетала меня, лишала спокойствія, лишала сна. Нердко, посреди самихъ танцевъ, навертывались у меня на глазахъ слезы, когда я видлъ, какъ она кружилась въ вальс, или неслась въ экосез, съ кавалеромъ, старе меня лтами, а особливо съ тмъ, за кого, какъ сказано, вышла впослдствіи за-мужъ, и котораго я же ввелъ въ домъ ихъ. Я удалялся изъ танцовальной залы, уходилъ въ какую-нибудь дальнюю, мало освщенную комнату, и тамъ, сидя въ темномъ уголку, тихонько плакалъ. Примтя мое отсутствіе, она спшила отыскать меня, отирала платкомъ своимъ слезы, но он отъ этого только что усиливались. ‘Братецъ, милый братецъ — говорила она симпатичнымъ своимъ голосомъ — что это? отчего эти слезы? перестаньте, пойдемте танцовать!’ Наименованіе ‘братца’ она дала мн при самомъ начал нашего сближенія, очевидно, для прикрытія своей ко мн нжности, продолжала же, и притомъ чаще и чаще, какъ надобно полагать, для тонкаго вразумленія, что между нами, судя по обстоятельствамъ, по моимъ лтамъ, не можетъ, не должно существовать другихъ отношеній, кром подобныхъ родственныхъ. Длаю это заключеніе потому, что хотя она была моложе меня, но, какъ женщина, была смтливе, умне семнадцатилтняго юноши, скоре опомнилась, скоре увидла, что между нами лежитъ цлая бездна, и что безумная страсть моя можетъ наконецъ надлать ей непріятностей. Такъ и случилось, какъ увидимъ ниже. Года чрезъ полтора была она помолвлена. Предоставляю всякому вообразить, каково было положеніе мое при этой всти? Надобно идти поздравлять, но у меня недоставало на это силы: я сказался больнымъ и отправился въ нашу университетскую больницу, находившуюся въ томъ же дом. Незадолго предъ тмъ пріхалъ въ Казань одинъ веселый и, какъ говорится, разбитной господинъ, искавшій мста адъюнкта. Смтивъ, что старикъ Яковкинъ любитъ погулять, онъ вздумалъ дать ему вечерній праздникъ, на его же, Яковкина, загородной дач, съ иллюминаціей, съ фейерверкомъ, какъ водится, и зная, что я коротокъ въ дом, а притомъ хорошо принятъ въ лучшемъ казанскомъ обществ (мн уже былъ тогда девятнадцатый годъ, я уже слылъ свтскимъ молодымъ человкомъ), пріхалъ звать меня. Сначала я отговаривался нездоровьемъ, хотя, по невозможности доле двухъ недль притворяться больнымь, считался уже на выпуск, но узнавъ изъ разговора, что женихъ боленъ и не будетъ на праздник, согласился, Пріхавъ попозже и выпивъ при вход въ садъ, для храбрости, стаканъ пуншу, я отправился искать невсту. Сдлавъ шаговъ сто, вижу, что она ходитъ съ сестрою по дальней пустой алле. Слава Богу! Он одн: иду къ нимъ на встрчу, кажется, смло, но едва сошлись — прильпне языкъ къ гортани, кое-какъ, несвязно, дрожащимъ голосомъ что-то я пролепеталъ ей. Смущеніе охватило насъ обоихъ, но она скоре изъ него вышла и старалась принять опять тонъ родственнаго со мною обращенія, перенесла разговоръ на сестеръ моихъ, на свою въ нимъ дружбу, просила имъ кланяться, такъ-какъ дня чрезъ три я долженъ былъ хать на вакацію въ деревню. Недовольный собою, я отошелъ отъ нея — выпилъ, съ отчаянія, еще два стакана пуншу, но не почувствовалъ опьяненія, а только сталъ развязне и пошелъ поцловать руку матери, которой амфитріонъ предоставилъ роль хозяйки. Эта женщина умная, любезная, красивая и еще молодая, имвшая не боле 35 лтъ, давно уже, съ самаго начала, примтила страсть мою къ ея дочери и нисколько не мшала развиваться взаимнымъ нашимъ чувствамъ, постоянно меня ласкала, отличая отъ другихъ молодыхъ людей, посщавшихъ домъ ихъ. Казалось, она втайн желала дождаться времени, когда я, повозмужавъ, женился бы на ея дочери. Даже и теперь замтно было въ ней сожалніе, что подвернувшійся женихъ — не я, а другой. Когда я, поздравилъ ее не безъ замшательства, слъ подл, она, постигая внутреннее состояніе души моей, осыпала меня ласками. Тронутый такимъ нжнымъ вниманіемъ къ настоящему моему положенію, я расчувствовался, безпрестанно цловалъ ея руки и наконецъ склонилъ ей на грудь отуманенную мою голову, стараясь скрыть мои слезы, но она ихъ примтила, и оросила собственными слезами мои щеки. Ни я, ни она,— мы ничего яснаго не сказали другъ другу, но, кажется, очень понимали другъ друга. Для врности картины надобно добавить, что это происходило при слабомъ освщеніи гаснувшихъ уже плошекъ. Праздникъ продолжался до разсвта. Въ теченіе ночи, проведенной въ саду, у самаго берега Казанки, комары такъ искусали мн ноги — а я былъ по тогдашней мод въ башмачкахъ, въ черныхъ шелковыхъ чулкахъ — что не осталось ни одного живого мстечка, но я, разгоряченный любовью и пуншемъ, этого не чувствовалъ и примтилъ только раздваясь. Въ четыре часа утра вс разомъ двинулись въ обратный путь. Поощренный ласками и участіемъ матери, я оставилъ мои дрожки и вскочилъ на запятки коляски, въ которой хала она съ дочерьми, чтобы еще хотя нсколько минутъ, безъ помхи, свободно полюбоваться на милое, обожаемое мною существо, отъ меня ускользавшее. Когда жъ вереница экипажей възжала въ городъ, кто-то изъ родственниковъ закричалъ: ‘къ жениху! надобно невст навстить больного, сдлать ему пріятный сюрпризъ!’ Предложеніе было принято, и одинъ изъ свиты посказалъ предупредить счастливца о неожиданномъ и, по правд сказать, весьма несвоевременномъ посщеніи. Благоразуміе требовало сойти съ коляски, ссть на дрожки и ухать домой, но, странное дло! — мн захотлось горестнаго удовольствія — видть сцену свиданія жениха съ невстою. Я послдовалъ за семействомъ Яковкина даже до гостиной, но почувствовавъ, что меня бьетъ лихорадка, и что едва могу держаться на ногахъ, сталъ, прислонясь спиною къ печи. Женихъ вышелъ въ халат, они обнялись. Въ ту же минуту выбжалъ я изъ комнаты, на дрожки и — домой. Этотъ неизвинительный, можно сказать, безумный мой поступокъ, не могъ быть не замченъ счастливымъ моимъ соперникомъ, о чемъ онъ въ свое время и припомнилъ.

Къ великому для меня счастію свадьба совершилась въ мое отсутствіе, я загостился тогда у дяди, и очень былъ ему благодаренъ, что онъ, по всегдашнему своему обыкновенію, со дня на день меня удерживалъ. Каково было бы мое положеніе, еслибъ въ эти роковые для меня дни находился я въ Казани? По близкимъ дружескимъ отношеніямъ семейства нашего съ Яковкиными, по личной моей, всмъ извстной, короткости въ ихъ дом, нельзя бы мн было не принять участія во всхъ событіяхъ брачнаго торжества. Но какую-жъ бы я представлялъ тутъ роль, и могъ ли бы ее выдержать? Чрезъ три мсяца возвратился я въ городъ. Кажется, довольно времени для возможнаго успокоенія бунтующей страсти, для обсужденія, для приготовленія, какъ держать себя, но нтъ! при одной мысли, что мн прежде всего надобно вынести тяжкое испытаніе — поздравить новобрачныхъ — захватывало дыханіе. Впрочемъ, думалъ я, лишь бы мн перейти этотъ Рубиконъ, а тамъ я постараюсь превозмочь себя, найдусь, какъ себя поставить, особливо при помощи разсянія, при пособіи наступающихъ городскихъ увеселеній, которымъ вполн предамся, и тмъ свободне, что я уже кандидатъ 12-го класса {Еще въ бытность мою у дяди получилъ я извстіе о производств моемъ въ кандидаты. Тогда они считались въ 12 класс, впослдствіи, званію сему предоставленъ былъ 10-й классъ.}, что могу располагать образомъ моей жизни. Но какъ я ни гадалъ, ни думалъ, какъ, повидимому, ни хорошо избралъ, для совершенія этого тяжкаго подвига, сумерки ноябрьскаго дня, когда молодые были у родителей, мужество мое въ ршительную минуту исчезло. Прохожу первыя дв комнаты — новобрачныхъ нтъ, останавливаюсь на нсколько минутъ съ матерью, вхожу въ третью — они стоятъ одни, положа другъ другу на плечи руки, стало быть, въ самомъ нжномъ взаимномъ созерцаніи. Я растерялся, замшательство сдлалось общимъ. Какими словами вс трое обмнивались мы въ эту минуту — совершенно не помню, помню только, что онъ мое, а я его смущеніе очень примтили, и старались всячески отъ него освободиться. Когда-жъ, обращаясь въ молодой, я сказалъ, что имю съ ней отъ сестры моей письмо и посылочку, которыхъ однакожъ теперь со мною нтъ, она просила меня привезти ихъ къ ней на домъ, примолвивъ, чтобы я не забывалъ старыхъ друзей, посреди разсянности большого свта, что уже слышно о многихъ, готовящихся въ город балахъ, что я вроятно буду въ нихъ участвовать, и проч. Спасибо ей: разговоръ получилъ другое, боле свободное направленіе, для всхъ насъ облегчительное. Признаться, мн искренно желалось, для обоюднаго спокойствія, вовсе не бывать у нихъ и, сколько можно, встрчаться рже, но какъ это сдлать при отношеніяхъ, существовавшихъ между нашими семействами, и той пріязни, въ которой находился я съ моимъ соперникомъ? Если-жъ со времена помолвки мы съ нимъ не видались, то это только вслдствіе мнимой моей, потомъ настоящей его болзни, а наконецъ, по причин продолжительнаго отсутствія моего изъ города, размолвки же никакой между нами не было, слдственно, приличіе требовало совершенно противнаго моему желанію и поставляло меня въ настоящіе тиски. Дня черезъ два я къ нимъ похалъ, засталъ дома одну молодую хозяйку, вручилъ ей письмо и посылочку сестры моей, и во все время бесды нашей держалъ себя какъ нельзя лучше, она — также. Ни однимъ словомъ, ни съ той, ни съ другой стороны, не было сдлано ни малйшаго намека на прошедшее, какъ будто его не бывало: мы говорили о вещахъ обыкновенныхъ. Вдругъ входитъ супругъ — и на лиц его сверкнуло неудовольствіе, какъ онъ ни старался это скрыть. Вскор посл того я опять зазжалъ къ нимъ: мн хотлось себя испытывать, привыкать постепенно къ роли, въ которой такъ хорошо началъ я дебютировать — и опять мужа не было дома. Въ праздникъ Рождества, возвращаясь отъ старика Яковкина, котораго прізжалъ поздравить, встрчаюсь съ нею на лстниц. Странно было бы не остановиться и не перекинуть другъ другу нсколько простыхъ, привтственныхъ словъ. Глядь, съ низу подымается супругъ ея, длавшій визиты особо, и здоровается со мною очень сухо. Что это значитъ, думалъ я? Неужели ревность? Такъ и вышло. Наканун Крещенья получаю отъ Яковкиной ласковую записку, съ просьбою захать въ такомъ-то часу. Зазжаю, она принимаетъ меня наедин, расплаканная, объявляетъ, что между молодыми супругами произошелъ раздоръ, что дочь ея третій день живетъ уже не дома, а у нея, что можно опасаться совершеннаго разрыва — и все отъ ревности ко мн, что она меня не обвиняетъ, а относитъ это къ подозрительному характеру зятя, который, въ оправданіе свое, указываетъ на прошлогоднее ночное посщеніе мое при возвращеніи съ дачи, на крайнее замшательство мое при поздравленіи молодыхъ, на визиты мои въ его отсутствіе, на встрчу мою съ его женою на лстниц, встрчу, по его мннію, условленную. Дале говорила, что если какъ-нибудь удастся примирить ихъ прежде огласки, то она убдительно проситъ меня боле къ нимъ не здить. Съ признательностью выслушавъ такое откровенное объясненіе, притомъ будучи чистъ въ моей совсти, и самъ искренно желая удаленія, я общалъ исполнить, и въ точности исполнилъ ея желаніе. Супруги, благодаря Бога, чрезъ нсколько дней помирились и жили потомъ счастливо.

Эта первая любовь, столь сильно охватившая юное мое сердце, много повредила моимъ занятіямъ науками, но зато развила, увеличила склонность мою къ поэзіи и сочувствіе къ природ. Въ самое это время началъ я писать идилліи, и въ одной изъ нихъ ‘Дафнисъ и Милонъ’ изобразилъ тогдашнее мое положеніе.

Вотъ, еще одно изъ сладостнйшихъ воспоминаній объ университетской жизни. Это — время вакацій. Съ какою, бывало, радостью передъ Рождествомъ, на страстной недл, или посл лтнихъ экзаменовъ, спшилъ я, вмст съ меньшимъ братомъ, въ деревню, гд уже съ часу на часъ ожидали насъ нжнйшая мать, милыя сестры, добрый старшій братъ, почтенная старушка тетушка, любившая меня, какъ говорится, безъ памяти. Все въ дом принимало веселый, праздничный видъ, на всхъ лицахъ было удовольствіе, няни наши, особливо одна (дай ей Богъ царство небесное), почтеннйшая, привязанная къ намъ старушка, какихъ, кажется, теперь не бываетъ, мой дядька, слуги и горничныя — вс хватали наши руки, съ выраженіемъ самой теплой преданности. Время проходило непримтно въ семейныхъ бесдахъ, въ какихъ нибудь пріятныхъ занятіяхъ и забавахъ. Зимою, по вечерамъ, всего чаще чтеніе вслухъ, днемъ въ ясную погоду — катанье въ саняхъ, съ лихими пристяжными, которое обыкновенно устраивалъ старшій братъ нашъ, большой любитель лошадей, лтомъ — верховая зда, охота съ ружьемъ, всегда удовлетворительная, по множеству всякаго рода дичи, прогулки всею семьею въ пол, по берегу рчки, извивавшейся самымъ прихотливымъ образомъ, или въ лсъ за ягодами, окружавшій деревню со всхъ сторонъ и рисовавшійся на горизонт въ различныхъ живописныхъ очертаніяхъ, всего съ полверсты отъ дома. И что это былъ за лсъ! Его наполняли не сосна, не береза, не ольха, а огромные дубы, вязъ, кленъ, липа, сплошной орешниуъ и малинникъ. О, какъ я любилъ иногда забраться въ самую глушь его — побесдовать съ самимъ собою, прислушаться къ щебетанію птицъ, или къ отдаленной псни дровоска. Тамъ находилъ я отжившія вкъ свой, поврежденныя втромъ, такія деревья, что съ трудомъ могъ перелзать чрезъ нихъ. Еще съ большимъ удивленіемъ останавливался я надъ пнями, имвшими, почти невроятно — около сажени въ поперечник. Дубъ, стоявшій когда-то на этомъ подножіи, конечно, засталъ еще болгарское въ странахъ сихъ владычество и видлъ Батыево нашествіе. Увы! теперь не осталось и слдовъ этого прекраснаго лса. Святотатственный топоръ принесъ его въ жертву корысти. Любя цвты, я находилъ также большое удовольствіе помогать сестрамъ разсаживать ихъ въ полисадник, а въ послдній пріздъ на вакацію собственными руками садилъ молодыми деревьями три островка, на мельничномъ пруд. Пруда боле нтъ, но посаженныя мною на бывшихъ островахъ деревья представляютъ теперь густую, тнистую рощу. Простыхъ деревенскихъ увеселеній — на святкахъ игрищъ, весною — хороводовъ, я не только не чуждался, но почти всегда лично въ нихъ участвовалъ. Мн хотлось тмъ поддержать эти старинные обычаи, знаменующіе русскую народность, и оградить ее отъ вторженія какихъ-нибудь другихъ обыкновеній или забавъ, ей несвойственныхъ, вредныхъ народнымъ нравамъ. Матушка охотно позволяла мн собирать объ Рождеств въ залу нашу, такъ-называемыхъ, святошныхъ (святочныхъ), т. е. переряженныхъ въ разные, весьма незатйливые костюмы, преимущественно изъ числа дворовыхъ, съ хоромъ горничныхъ, предводимыхъ нянею, которая была помоложе упомянутой прежде, и веселаго нрава, весною же, на лугу, недалеко отъ барскаго дома собиралась по вечерамъ толпа крестьянскихъ двушекъ и молодыхъ женщинъ, ожидая моего появленія, чтобы начать хороводъ. Скучненько подчасъ мн было съ ними, звонкіе женскіе голоса терзали иногда слухъ мой, но я этого не показывалъ, зато он, довольныя присутствіемъ молодого барина, веселились отъ души, соблюдали въ играхъ вс вковыя условія, пренебрегая прежде нкоторыми, старались пть т изъ самыхъ старинныхъ псенъ, которыя мн боле нравились, хотя знали много и новыхъ, много неодобряемыхъ, зато вс, и въ деревн и во двор, исключительно меня любили. Бывъ ныншнимъ лтомъ на родин, я встртилъ, выходя изъ церкви, одну старушку, прежнюю хороводную пвицу. Она остановила меня и съ увлеченіемъ, по-своему, разсказывала, какъ он помнятъ участіе мое въ ихъ забавахъ, какъ о томъ передаютъ дтямъ своимъ. Довелось мн въ Троицынъ день взглянуть и на хороводъ — все не то, что было прежде: вяло, безъ одушевденія, другія, незнакомыя мн, псни, ситцевые рукава вмсто полотняныхъ, пестрые передники вмсто блыхъ. Видно и къ нимъ проникаетъ такъ-называемый прогрессъ, только не знаю, къ добру, или въ худу? скоре въ послднему.

Такъ проходило время пребыванія моего въ ндрахъ семейства и, уъ сожалнію, какъ я уже выразился, проходило непримтно. Наступалъ день разлуки. Мрачный вставалъ я съ постели, мрачнымъ казалось мн самое ясное утро. Грустныя лица окружающихъ, на двор хлопотня около экипажа, уже выдвинутаго изъ каретника, въ комнатахъ укладка въ чемоданы, приготовленіе завтрака, ране обыкновеннаго,— все напоминало о близкомъ разставаньи и тяготило душу. Когда-жъ, посл обычнаго молебна въ путь напутствующихъ, вс собравшіеся въ гостиную, посидвъ немного, молча, вставали, чтобы еще немного помолиться, и я подходилъ наконецъ къ матери принять поцлуй ея и благословеніе,— неудержимыя слезы исторгалсь изъ глазъ моихъ. Я стоялъ передъ нею, благоговйно склоня голову, а она медленно, произнося шопотомъ молитву, осняла меня своими благословеніями. О! мн казалось тогда, что изъ руки ея изливалась на меня благодать свыше. Забуду ли когда священныя эти минуты? Если я до сихъ поръ счастливо, можетъ-быть счастливе другихъ, проходилъ поприще жизни,— не подвергался никакому особенному бдствію, если постоянно пользовался расположеніемъ добрыхъ, благородныхъ людей, и пріобрлъ какое-нибудь имя, которое не стыдно мн будетъ передать моимъ дтямъ, то всмъ этимъ обязанъ я не себ, а молитвамъ и благословеніямъ матери. Я и теперь вижу иногда во сн, что она меня благословляетъ.

Наступилъ вчно-памятный 1812 годъ — третья и послдняя борьба Александра съ Наполеономъ. Слышимъ, что войска наши собрались на западной границ, слышимъ, что выступила въ походъ гвардія, что императоръ выхалъ изъ Петербурга въ Вильно, дале узнаёмъ, что Наполеонъ въ Дрезден, что онъ въ Варшав, наконецъ, что онъ перешелъ Нманъ и съ огромною арміею вторгнулся въ наши предлы. По мр того, какъ доходили до насъ эти извстія, менявисть къ врагамъ, ужасъ войны внутри государства, и какой-то страхъ, наводимый именемъ Наполеона, досел непобдимаго, везд торжествовавшаго, наполнилъ сердца всхъ сословій. Произнесенный государемъ обтъ — не полагать оружія, докол ни единаго врага не останется въ царств русскомъ, принятый со всеобщимъ умиленіемъ и признательностью, освжилъ сердца надеждою, возстановилъ мужество. Съ единодушнымъ рвеніемъ и быстротою составилось ополченіе: старъ и младъ стали подъ знамена. Вс городскія удовольствія, вс занятія были остановлены, одни извстія изъ арміи, нетерпливо ожидаемыя, поглощали наше вниманіе. Образованное общество преимущественно собиралось около заслуженныхъ, пожилыхъ генераловъ — толковать о ход событій, о судьб отечества. Всть о прибытіи Кутузова къ арміи, и кровопролитное Бородинское сраженіе и прокламаціи графа Ростопчина утшали насъ, подкрпляли упованіе на успхъ праваго дла, но вдругъ пресклось всякое сообщеніе съ Москвою. Трудно изобразить, что мы чувствовали въ этой тяжкой неизвстности, продолжавшейся боле двухъ недль, и разразившейся, наконецъ, сначала слухомъ, а потомъ объявленіемъ правительства, что Москва занята непріятелями, что она погибла въ пламени,— перехожу собственно къ себ.

Пропитанный самою жаркою любовью въ отечеству, обожая государя, менявидя Наполеона, за которымъ неотступно слдилъ съ 1804 года, постоянно читая газеты {Однажды, будучи еще 12 лтъ, я взялъ какъ-то въ руки лежавшія на стол ‘Московскія Вдомости’. Он развернулись на заговор Моро, Пишегрю и Жоржа. Чтеніе это такъ завлекло меня, что я съ нетерпніемъ ждалъ слдующей почты и съ тхъ поръ не оставлялъ уже безъ прочтенія ни одного нумера. Наполеонъ игралъ тогда главную роль на политической сцен Европы. Я не выпускалъ его изъ виду, отъ всего сердца желая дождаться его гибели. А когда онъ погибъ, и когда потокъ исторіи вступилъ въ права свои — я съ нимъ помирился.}, могъ ли я, при настоящихъ обстоятельствахъ, остаться только зрителемъ оныхъ? Я написалъ къ дяд, безъ согласія котораго ничего важнаго въ семейств нашемъ не длалось, что хочу вступить въ военную службу, и прошу на это его разршенія, что ожидаемое на-дняхъ прибытіе офицера въ Казань, для вербованія гусарскаго графа Салтыкова полка, представляетъ въ тому все удобство, что на основаніи состоявшагося тогда указа я могу быть принятъ поручикомъ, что мн стыдно въ такую пору не стать въ ряды защитниковъ отечества. Дядя похвалилъ мое намреніе, но прибавилъ, что ршить дло при личномъ со мною свиданіи, надясь скоро быть въ Казани. Въ характер этого достойнйшаго и глубоко чтимаго мною человка была, можно сказать, комическая странность — необыкновенная во всемъ медлительность. За всякое дло онъ принимался съ живостью, но когда доходило до настоящаго дйствія — откладывалъ со дня на день, даже съ года на годъ. Довольно сказать, что, имя большія дла въ сенат, онъ взялъ 12 подороженъ, чтобы хать въ Петербургъ, и ни по одной не похалъ. Хотя отвтъ его былъ для меня ободрителенъ, но намреніе пріхать для окончательнаго ршенія, судя по сказанной его медлительности, приводило меня въ уныніе. Однакожъ, нечего длать, надобно было терпливо ждать. Жду, жду мсяцъ, другой — нтъ моего дядюшки, а пишетъ, что собирается, да не очень хорошо себя чувствуетъ, какъ же скоро поправится, тотчасъ прідетъ, но собственно о намреніи моемъ не говоритъ уже боле ни слова. Между тмъ французы оставили Москву, разбиты подъ Малоярославцемъ, подъ Краснымъ, преслдуемы до границы, навербовавшійся полкъ графа Салтыкова готовится выступить, а дядя мой ни съ мста: увдомляетъ, что ему все не здоровится. Въ конц декабря, демъ къ нему всею семьею, чтобы провести съ нимъ праздникъ Рождества Христова. Онъ встрчаетъ меня, нжно обнимая, dorant: ‘Ну спасибо, Володя, что ты меня старика послушалъ, не пошелъ въ военную службу’. Слова эти меня удивили, я вовсе не думалъ отказываться отъ военной службы, и ждалъ только личнаго съ нимъ свиданія. Хотлъ возразить, но остановился, опасаясь, чтобы, по моей и его вспыльчивости, разговоръ не принялъ оборотъ непріятный. Дня за три до нашего отъзда, я, однакожъ, ршился спросить его:

— Чмъ же вы, дядюшка, ршаете судьбу мою?

— Какъ, чмъ? отвчалъ онъ: вдь ты остаешься продолжать ученую службу.

— Но я хотлъ вступить въ военную, и вы одобрили мое намреніе.

— Одобрилъ, когда была война.

— Но она продолжается, и можетъ быть долго еще продолжится. Я успю принять участіе въ военныхъ дйствіяхъ.

— Вотъ вздоръ какой! французы изгнаны изъ Россіи, притомъ теперь зима, зимою не воюютъ, того и смотри — услышимъ о заключеніи мира.

— Не воевали въ ваше время, а теперь другая система войны, теперь воюютъ не останавливаясь. И смшно было бы, если бы армія наша расположилась на винтеръ-квартирахъ, какъ бывало въ старину. Увряю васъ, что война продолжится.

— Да что-жъ ты въ самомъ дл? Пророчишь что ли?

Я не могъ продолжать равнодушно разговора, ршавшаго судьбу мою, а тонъ его вопроса поджогъ мою вспыльчивость.

— Не пророчу, отвчалъ я, а скажу только, что въ дл этомъ дальше васъ вижу.

— Ну такъ я замолчу, произнесъ онъ съ глубокимъ огорченіемъ.

И замолчалъ. И промолчалъ вс три остальные дня нашего у него пребыванія, хотя любилъ въ особенности разговаривать со мною. О, какъ тяжелы показались мн эти безконечные три дня! Какъ раскаявался я въ томъ, что оскорбилъ дерзкимъ словомъ человка, столь искренно любимаго мною и уважаемаго! Нсколько разъ покушался пойти въ кабинетъ въ нему повиниться, но мысль о такомъ обидномъ ршеніи участи моей и какая-то гордость меня удерживали. Когда-жъ онъ въ послдній день, задержавъ, по обыкновенію своему, отъздъ нашъ съ утра до глубокой зимней ночи, и проводивъ за шесть верстъ, чтобы видть, какъ спущенъ будетъ съ высокой крутой горы экипажъ матушки, пошелъ отъ одной повозки къ другой прощаться, я былъ въ тревожномъ сомнньи, подойдетъ ли онъ къ той, въ которой я сидлъ съ меньшимъ братомъ. Но онъ подошелъ, и отстегнувъ полость, сказалъ: ‘Ну, прощай, Володя!’ Я схватилъ его руку и съ жаромъ поцловалъ ее, пристыженный его великодушіемъ. Онъ велъ со мною постоянную, хотя не частую переписку, длая мн разныя порученія въ город и получая отъ меня свжія политическія новости. И теперь нельзя ему было прекратить сношеній со мною, но какая перемна въ тон? Вмсто простого родственнаго ты, появилось въ письмахъ его вжливое вы, для меня терзательное, потомъ вы начало перемшиваться съ ты, наконецъ ты нечувствительно опять возобладало, такъ-что мало по малу взаимныя наши отношенія не только возстановились по прежнему, но еще улучшились. Здсь кстати, хотя и не хронологически, сказать, что онъ, по самую кончину свою, послдовавшую съ небольшимъ двадцать лтъ назадъ, сохранилъ ко мн самую нжную любовь, предпочтительно предъ моими братьями, хотлъ передать мн все свое имніе, состоявшее въ двухъ тысячахъ душахъ, но по коварству одного человка, тоже умершаго — не хочу назвать его по имени — духовное завщаніе оставилъ не подписаннымъ.

Итакъ, мн надлежало по-прежнему оставаться въ распоряженіи университета, имя въ виду или назначеніе меня учителемъ въ какую-нибудь гимназію, или, выдержавъ магистерскій экзаменъ, занять современемъ профессорскую каедру. Первое, по тогдашнимъ понятіямъ о дворянств, казалось мн невыносимымъ, второе требовало усиленныхъ занятій, а свтская жизнь, съ ея обольщеніями, въ которую вступилъ я съ успхомъ, увлекательнымъ для молодого человка, тому противилась. Такъ проходило около двухъ лтъ, когда, по окончаніи европейской войны, пріхали въ отпускъ двое сыновей жившаго въ Казани отставного сенатора Желтухина, оба генералъ-маіоры, оба увшенные орденами. Меньшой изъ нихъ, Петръ едоровичъ, былъ человкъ съ достоинствами. Онъ служилъ сначала въ измайловскомъ полку, командуя потомъ лейбъ-гренадерскимъ, такъ отличился подъ Валутинымъ, на ретирад отъ Смоленска, что обратилъ на себя вниманіе арміи, за Бородинское сраженіе произведенъ въ генералъ-маіоры, впослдствіи былъ начальникомъ штаба гвардіи, кіевскимъ военнымъ губернаторомъ, намстникомъ бессарабскимъ, правителемъ Молдавіи и Валахіи. Имлъ желчное сложеніе, оттого строгъ, и казался гордымъ, но гордость его имла основаніемъ чувство чести, высокое благородство, не мелочное чванство.

Родитель его, человкъ богатый, умный, но слишкомъ рзкій на язык, доживалъ свой вкъ, со старушкою женою, въ Казани. Домъ ихъ былъ, какъ говорится, открытый. Они принимали меня съ замтнымъ, въ сравненіи съ прочими молодыми людьми, вниманіемъ и ласкою, особенно рады были, когда, въ почтовый день, прізжалъ я къ нимъ обдать и сообщалъ политическія новости, извлекаемыя мною изъ писемъ отъ брата, жившаго въ Петербург, изъ ‘Сына Отечества’ и ‘Академическихъ Вдомостей’, которыя я только одинъ и получалъ въ Казани. Старушка-мать представила меня Петру едоровичу съ самымъ лестнымъ обо мн отзывомъ. Онъ щелкнулъ шпорами и сказалъ: ‘очень радъ съ вами познакомиться’. На третій посл этого день, 12 декабря, происходило въ университет торжественное открытіе Общества любителей отечественной словесности, котораго состоялъ я членомъ. Къ этому торжеству предложено мн было, или, лучше сказать, я самъ вызвался, написать похвальное слово императору Александру. Постителей съхалось множество, до трехсотъ человкъ, въ томъ числ до пятидесяти дамъ. Казань была тогда полна оставшимися еще москвичами, нахавшими въ 1812 году, посл разгрома древней столицы, и отпускными офицерами. По назначенному порядку чтенія, мое похвальное слово было предпослднимъ, — ода же профессора Городчанинова оканчивала актъ. Когда настала моя очередь и когда я, взойдя на каедру, окинулъ взоромъ залу, наполненную такимъ множествомъ народа, у меня потемнло въ глазахъ. Помолчавъ съ минуту, я началъ читать, но отъ смущенія тихо, голосомъ не твердымъ, примтивъ же, что вдругъ настала глубокая тишина, какой до того не было, и въ слушателяхъ проявилось напряженное вниманіе — ободрился, читалъ смле, громче, а когда сошелъ съ каедры, слъ на свое мсто, во мн подошелъ маіоръ Ильинъ, хорошій мой пріятель, сидвшій позади Желтухина, и сказалъ: ‘Петръ едоровичъ въ восхищеніи, хочетъ теб выразить это, проситъ, чтобы ты подошелъ къ нему’.— Не могу, отвчалъ я, актъ еще не кончился, и Городчаниновъ только-что взошелъ на каедру. Ильинъ передалъ отвтъ мой Желтухину и тотчасъ же опять во мн. Петръ едоровичъ говоритъ, что если ты не подойдешь къ нему, такъ онъ подойдетъ къ теб, и тогда, пожалуй, вс за нимъ встанутъ. Нечего было длать, я подошелъ. Желтухинъ, разумется всталъ,— чтобы взять меня за руку, и хотя не двинулся съ мста — весь первый рядъ креселъ, смотря на него, поднялся, тутъ все пришло въ движеніе, и ода профессора сдлалась гласомъ вопіющаго въ пустын.

— Извините меня, сказалъ Желтухинъ, что я сухо обошелся съ вами третьяго дня, я васъ не зналъ. Между тмъ Ильинъ усплъ передать мн, что вы желали поступить въ военную службу, но встртили препятствіе со стороны начальства и вашего дяди. Надюсь отвратить эти препятствія. Не будете ли сегодня на бал дворянскаго собранія?

— Буду.

— Такъ объяснимся тамъ.

Пока онъ говорилъ, столпилось около насъ человкъ 20, боле военныхъ, а когда пересталъ и пошелъ,— они окружили меня и осыпали привтствіями, другіе изъ ближнихъ и дальнихъ рядовъ креселъ длали мн знаки одобренія. Я взглянулъ налво, гд сидли дамы. Сестры мои отирали слезы.

На бал, лишь только я подошелъ къ Желтухину, какъ онъ взялъ меня не за руку, а подъ руку, совершенно по-дружески, повелъ въ боковыя комнаты, чтобы подробно разспросить о препятствіяхъ, встрченныхъ мною ко вступленію въ военную службу, а между тмъ дорогою изъявлялъ свое удивленіе, отчего я такъ хорошо знаю ходъ не только политическихъ событіи, но и военныхъ дйствій, и хвалилъ чувства мои къ государю. Но едва мы сли, какъ во мн стали подходить съ поздравленіями т изъ дамъ и мущинъ, которые не были на акт. ‘Невозможно, сказалъ Желтухинъ: лучше подите теперь танцовать, а завтра прізжайте къ батюшк обдать, тамъ намъ никто не помшаетъ’.

На другой день посл обда пошли мы въ кабинетъ, гд я и разсказалъ подробно, какъ въ 1812 году хотлъ поступить въ гусарскій графа Салтыкова полкъ, вербовавшійся въ Казани, куда, на основаніи состоявшагося предъ тмъ указа, могъ быть принятъ тмъ же чиномъ, т. е. поручикомъ, потому-что имлъ званіе кандидата 12 класса, какъ дядя мой (конечно изъ любви ко мн) со дня на день откладывалъ ршеніе, до тхъ поръ, когда полкъ вышелъ изъ города, какъ университетское начальство давало мн чувствовать, что я, будучи казеннымъ воспитанникомъ, не могу располагать собою, и долженъ идти ученою дорогою. Объясненіе кончилось тмъ, что Желтухинъ потребовалъ отъ меня три экземпляра моего сочиненія, чтобы послать ихъ въ графу Строганову, своему дивизіонному командиру, къ Сипягину, начальнику гвардейскаго штаба, и къ Закревскому, дежурному генералу, и будетъ просить ихъ устроить дло такъ, чтобы я, примнительно въ тому указу, былъ принятъ въ лейбъ-гренадерскій его полкъ прапорщикомъ, ‘и тогда — примолвилъ онъ — вы мой адьютантъ, а съ дядюшкою вашимъ переговорю при первомъ свиданіи’. Послднее было не нужно. Дядя мой, видя вниманіе ко мн Желтухина, въ тотъ же день сказалъ мн, ‘Ну вотъ, теперь ступай, пожалуй: и войны нтъ_, и такой человкъ беретъ тебя подъ свое покровительство’.

Въ конц января, вс трое — графъ Строгановъ, Сипягинъ и Закревскій, отвчали Желтухину (двое послднихъ были въ большой съ нимъ дружб), что надются исполнить по его желанію, но что для этого нуженъ личный докладъ, нужно дождаться государя, котораго ожидаютъ съ Внскаго конгресса къ первой недли поста. Съ искреннимъ и вмст съ какимъ-то торжественнымъ удовольствіемъ читалъ онъ мн эти письма, и съ тхъ поръ сталъ называть меня товарищемъ.

На масляниц собрался онъ хать въ Петербургъ, чтобы испросить позволеніе государя на вступленіе въ бракъ съ княжною Тенишевою, красавицею, въ которую былъ влюбленъ еще до начала войны. Прощаясь со мною на бывшемъ у него завтрак, онъ сказалъ: ‘Въ Страстную субботу я ворочусь сюда и привезу вамъ приказъ, что вы гвардейскій офицеръ и мой адьютантъ’. Но Провиднію, видно, не угодно было, чтобы я шелъ стезею военною. Бгство Наполеона съ острова Эльбы удержало государя за границею на цлый почти годъ. Возвратившійся въ Страстную субботу, Петръ едоровичъ съ горемъ объявилъ мн, что безъ государя ничего нельзя было сдлать, да въ тому же 8 апрля былъ отмненъ и упомянутый указъ, убждалъ хать въ Петербургъ и вступить хотя юнкеромъ, въ остающійся тамъ вексгольмскій полкъ, бывшій тогда подъ командою друга его Княжнина {Борисъ Яковлевичъ Княжнинъ, впослдствіи генералъ-отъ-инфантеріи, сынъ извстнаго стихотворца, былъ очень умный, образованный человкъ, отличавшійся вжливостью прежнихъ временъ. Говорили, что онъ слишкомъ строгъ по служб и даже золъ, но изъ обращенія его ничего подобнаго заключить было нельзя. Я любилъ съ нимъ побесдовать.}, объясняя, что когда по правамъ студенческимъ, чрезъ полгода произведутъ меня въ офицеры, а вновь начинающаяся война будетъ еще продолжаться, онъ переведетъ меня въ свой полкъ. Но я не могъ согласиться, зная примры, что и со студенческими аттестатами иные служили до производства около двухъ лтъ. Не смотря на мой отказъ, Желтухинъ навсегда сохранилъ ко мн самое доброе расположеніе и впослдствіи былъ въ позжанахъ на моей сватьб.

Такимъ образомъ, мн оставалось взять отпускъ, хать въ Петербургъ, просить высшее начальство объ увольненіи меня изъ ученаго вдомства и потомъ вступить тамъ въ гражданскую службу. Въ это самое время собирался въ Петербургъ же одинъ короткій знакомый нашъ, Семенъ Александровичъ Лихачевъ, чтобы отдать сына своего въ кавалергардскій полкъ. Признано было за удобнйшее отправить съ нимъ, какъ съ человкомъ бывалымъ, меня и меньшого брата моего Петра, назначеннаго тоже для поступленія въ кавалергарды. Нужно ли говорить, какъ грустно, какъ тяжело было мн разставаться на неопредленное, и, конечно, на долгое время, съ матушкою, съ сестрами, съ братомъ, съ тетушкою? Первое, или, такъ-сказать, предварительное, разставанье послдовало въ деревн, откуда вс, кром тетушки, очень уже по преклонности лтъ слабой, похали провожать насъ въ Казань. Наканун отъзда изъ нашего Никольскаго я объхалъ верхомъ вс живописныя его окрестности, останавливаясь по нскольку минутъ въ мстахъ, которыя боле мн нравились, которыя чаще посщалъ я,— прощаясь съ ними, какъ съ существомъ живымъ, меня понимающимъ. Увижу ли васъ когда-нибудь, милыя мста, думалъ я, обозрвая ихъ чуть не сквозь слезы? Въ дтств моемъ вы были свидтелями забавъ моихъ, въ юности вдохновляли меня сельскою красотою своею. На васъ учился я изображать природу въ незатйливой, но плнительной простот ея. Вы внушали мн помышленія чистыя, благія, просвтляющія душу. Вы, кажется, сочувствовали мн, когда я, въ обаяніи первой любви моей, такъ рано охватившей мое сердце, приходилъ сюда поврять вамъ тогдашнія мои чувства!…

Второе, окончательное разставанье было уже въ Казани. Послдніе три дня матушка здила съ нами по церквамъ, служила молебны у раки святителей Гурія и Варсанофія, передъ чудотворнымъ образомъ Казанской Богородицы. Съ какимъ умиленіемъ молилась она, какія обильныя проливала слезы, ввряя насъ покровительству Божію!

Наконецъ, 29 іюля 1816 года, выплакавъ, по выраженію Карамзина, сердце, выхалъ я изъ Казани. Какъ ни занимала меня моя будущность, какъ ни любопытенъ былъ я видть Москву, Петербургъ,— грусть о разлук съ роднымъ семействомъ преобладала. Мы останавливались дня на два въ Лысков, сел князя Грузинскаго, чтобы побывать на Макарьевской (нын Нижегородская) ярмарк, отдляемой отъ Лыскова только ркою. Полученное тутъ извстіе о вторичномъ низложеніи Наполеона чрезвычайно всхъ обрадовало, а меня и разсяло. При възд въ Москву, еще на половину бывшую въ развалинахъ, схватила меня лихорадка. Въ Москв прожили мы недлю, я лечился, но, не смотря на продолжавшуюся болзнь, усплъ постить Мерзлякова и Каченовскаго, тогдашнихъ свтильниковъ нашей словесности. Добрый, простодушный Алексй едоровичъ Мерзляковъ, столько обязанный отцу моему, не зналъ, какъ выразить свое удовольствіе, что видитъ предъ собою сына перваго своего благодтеля, да еще и литератора — сочлена по Казанскому Обществу любителей словесности. Очень, очень обрадовался, когда узналъ, что я ду въ Петербургъ искать службы, но не имю тамъ почти никого знакомаго. ‘Такъ позвольте же мн на васъ отплатить благодянія вашего батюшки, сказалъ онъ съ живостью, я дамъ вамъ письмо къ моему другу, Александру Ивановичу Тургеневу, котораго отецъ былъ другомъ вашего отца. Онъ въ Петербург человкъ значительный, директоръ департамента иностранныхъ исповданій, любимецъ князя Александра Николаевича Голицына и въ связяхъ со всми важными людьми’. Тургеневъ, когда по прибытіи въ Петербургъ и нсколько поосмотрвшись, я къ нему явился, принялъ меня радушно, какъ предсказывалъ Мерзляковъ. То былъ молодой еще человкъ, не боле 35 лтъ, красивой наружности, благородныхъ манеръ, обширнаго и вмст блестящаго образованія, добрый, любезный, но нсколько разсянный — вроятно, отъ множества предметовъ, занимавшихъ его въ одно время, и въ сфер большого свта, и въ мір служебномъ, и въ области учености. Онъ оказалъ мн много доброжелательства, ходатайствовалъ у министра просвщенія объ увольненіи меня изъ ученаго вдомства, даже самъ подалъ ему мою просьбу, и научилъ, какъ и гд дйствовать дале. Не легко однакожъ было мн выкарабкаться: ршено тмъ, чтобы я откупился, т. е. внесъ деньги за все время воспитанія моего на казенномъ содержаніи. Когда-жъ получилъ я увольненіе — Александръ Ивановичъ предложилъ мн мсто помощника столоначальника въ своемъ департамент, съ тмъ, чтобы посл обда занимался я у него по дламъ Женскаго патріотическаго общества, но я отказался, не желая посвящать служб всего моего времени, а главное потому, что мн непремнно хотлось служить подъ начальствомъ Дмитрія Прокофьевича Трощинскаго, бывшаго тогда министромъ юстиціи, о которомъ еще съ дтства наслышался я отъ стариковъ, какъ о важномъ государственномъ человк. Меня всегда привлекали люди, снискавшіе славное или, по крайней мр, уважительное имя, но въ департамент юстиціи не было свободнаго штатнаго мста по моему чину коллежскаго секретаря. Я ршился выжидать.

Хлопоты мои объ увольненіи изъ университета и опредленіе въ службу требовали частыхъ и иногда раннихъ выздовъ со двора, а сентябрь былъ уже на исход, становилось холодно: я простудился и занемогъ опасно нервическою горячкою, прохворавъ до декабря мсяца.

Пріхавшій съ нами Лихачевъ нашелъ въ Петербург родственника, свояка своего статсъ-секретаря Александра Александровича Витовтова, и, вмст съ сыномъ своимъ, представилъ ему моего меньшого брата. При имени послдняго, Витовтовъ тотчасъ спросилъ, не родня ли ему Панаевъ, написавшій похвальное слово императору Александру, которое недавно читалъ онъ въ ‘Трудахъ казанскаго Общества любителей отечественной словесности’? Отвтъ былъ утвердительный, съ добавленіемъ со стороны Лихачева, что онъ конечно и меня представилъ бы, еслибъ въ настоящее время не находился я въ тяжкой болзни. Александръ Александровичъ изъявилъ сожалніе, и потомъ, то у Лихачева, то у брата, навдывался о моемъ здоровьи, нердко говоря, что ему хотлось бы поскоре со мною познакомиться, узнавъ же, что я могу прохаживаться по комнат, вздумалъ самъ навстить меня, безъ всякаго о томъ предваренія. Вдругъ, въ одно утро, входитъ ко мн высокій, видный господинъ въ сромъ фрак, съ владимирскою звздою (скромный срый фракъ былъ тогда въ употребленіи, особливо между значительными людьми). ‘Я — Витовтовъ — сказалъ онъ — пришелъ навстить васъ и тмъ ускорить наше знакомство’. Разумется, что первый визить мой по выздоровленіи былъ къ нему. Я нашелъ въ немъ человка весьма просвщеннаго, благороднаго, деликатнаго. Онъ любилъ литературу, особливо англійскую, изъ наукъ же — химію и философію. Семейство его заключалось въ сын и четырехъ дочеряхъ, двицъ тоже весьма образованныхъ и самаго милаго обращенія. Образъ жизни ихъ былъ на манеръ англійскаго, въ камин неугасимо горлъ каменный уголь, за столомъ, при небольшомъ числ блюдъ, преобладала мадера или тенерифъ, вмсто пирожнаго подавали изюмъ и миндальные орхи. Обращеніе его со много было самое обязательное, и потому я часто посщалъ домъ ихъ, танцуя иногда съ его дочерьми, или занимаясь съ ними разнаго рода играми, но боле бесдуя съ нимъ самимъ о предметахъ политическихъ и ученыхъ, особенно метафизическихъ, которымъ любилъ онъ предаваться, и которые имли впослдствіи вредное вліяніе на его разсудокъ.

Мечтая еще въ Казани о прибытіи въ столицу, всего нетерпливе желалось мн видть двухъ человкъ — императора Александра, вознесшаго Россію на такую высокую степень славы, и Державина, пвца Екатерины. Но императоръ не возвращался еще съ Внскаго конгресса, а Державинъ — мы пріхали въ Петорбургъ въ август — находился еще въ новгородской деревн своей Званк, и возвратился только въ декабр.

Приступая къ разсказу о знакомств моемъ съ знаменитымъ нашимъ поэтомъ, прежде всего, съ нкоторою, думаю, позволительною гордостью, долженъ я сказать, что, Гавріилъ Романовичъ причитался мн, по матери моей, урожденной Страховой, внучатнымъ ддомъ. Родной братъ ея, а мой дядя, слдственно племянникъ Державина, часто упоминаемый Александръ Васильевичъ Страховъ, жившій, въ послдніе годы царствованія императрицы Екатерины и въ первые — императора Павла, въ Петербург, былъ почти ежедневнымъ постителемъ Державина, пользовался особеннымъ это расположеніемъ, длилъ съ нимъ и радостныя и горькія его минуты, а послднихъ, какъ видно изъ записокъ Гавріила Романовича, {Записки Державина, писанныя имъ въ 1812 году и въ высшей степени любопытныя, хранятся у двицы Бороздиной, дочери покойнаго Константина Матвевича Бороздина, которому передала ихъ Дарья Алексевна, вдова Державина.} было въ ту пору у него не мало. Поселясь впослдствіи въ казанскомъ своемъ имніи, дядя мой любилъ, бывало, особливо за ужиномъ, завести рчь о Державин, о высокомъ его талант, благородныхъ качествахъ, стойкости за правду, смлости при докладахъ по дламъ государственнымъ. Хотя ужины эти продолжались по большей части за полночь, но дядя мой говорилъ о любимомъ своемъ предмет съ такимъ одушевленіемъ, что я, не смотря на дтскій мой возрастъ, не только не дремалъ — слушалъ его съ жадностью, и мало по малу усвоилъ себ понятіе о Державин, о его личности, даже о его дом и нкоторыхъ, боле оригинальныхъ, въ немъ комнатахъ. Хотя дядя мой вовсе не занимался литературою, но любилъ читать вслухъ стихотворенія Гавріила Романовича, помщенныя въ первой части его сочиненій, изданной въ 1798 году, экземпляръ которой подарилъ ему авторъ, съ слдующею собственноручною надписью: ‘Любезному племянникуАлександру Васильевичу Страхову, въ знакъ дружбы.— Гавріилъ Державинъ’ {Этотъ экземпляръ принадлежитъ нын мн.}. Старшіе братья мои, а вслдъ за ними и я, не только читали ихъ и перечитывали, но и выучили наизусть. Кстати разсказать здсь объ одномъ случа, доказывающемъ, какъ чтилось дядею нашимъ имя Державина. Мы сидли за обдомъ. Это было уже въ город предъ поступленіемъ моимъ въ гимназію. Докладываютъ, что почталіонъ привезъ съ почты какую-то посылку. Приказано позвать его въ столовую. Почталіонъ подаетъ письмо и небольшую посылочку, въ форм книги. Дядя распечатываетъ письмо и съ восторгомъ вскрикиваетъ: отъ Гавріила Романовича! Державинъ увдомлялъ его о назначеніи своемъ въ министры юстиціи, звалъ въ Петербургъ, надясь быть ему полезнымъ въ тяжебныхъ длахъ его, а въ заключеніе препровождалъ къ нему Хемницеровы басни, изданіе которыхъ, года за четыре предъ тмъ, принялъ на себя Державинъ и Оленинъ, и на которыя дядя мой подписался тогда у Державина. Не одна радость, а какое-то счастіе разливалось по благородному лицу дяди, когда онъ читалъ письмо, но вс присутствующіе были поражены, когда онъ изумленному почталіону подалъ,— какъ бы вы думали? бленькую пятидесятирублевую ассигнацію. Пятьдесятъ рублей въ то время, въ 1802 году, за письмо! Видно, что оно было драгоцнно.

Независимо отъ объясненной выше родственной связи семейства нашего съ Державинымъ, отецъ мой, принадлежа къ образованнйшимъ людямъ своего времени и бывшій въ короткихъ отношеніяхъ съ тогдашними литераторами, еще до женитьбы на моей матери пользовался знакомствомъ и добрымъ расположеніемъ Державина. Доказательствомъ тому, между прочимъ, служитъ нижеслдующее письмо отца моего, которымъ поздравлялъ онъ Державина съ полученіемъ ордена св. Владимира 2-й степени {Письмо это, и еще другое, отыскалъ въ бумагахъ Державина посл его кончины и доставилъ мн, домашній секретарь его, Абрамовъ, находившійся при немъ впродолженіе многихъ лтъ, и оставшійся въ его дом по самую смерть свою, согласно завщанію Державина. Другое письмо, боле любопытное, и начинающееся дружескимъ упрекомъ: Неужели я никогда не буду имть удовольствіе читать вашей Фелицы, передано мною М. П. Погодину, для богатаго собранія его автографовъ, находящагося нын въ Императорской Публичной Библіотек.}:

Милостивый Государь,
Гаврила Романовичъ!

По искреннйшей преданности и привязанности къ васъ моей сердечной, судите о той радости, какую я чувствовалъ, получа извстіе о послдовавшемъ къ вамъ во 2-й день сентября Монаршемъ Высочайшемъ благоволеніи. Моя радость была одна изъ тхъ, коихъ источникъ въ самой душ находится. Больше я не могу изъяснить. Примите мое поздравленіе съ новыми почестями на васъ возложенными. Богъ, любящій добродтель и правоту сердца, да умножитъ награды и благополучіе ваше — къ удовольствію добрыхъ и устныхъ людей. Съ симъ чистосердечнымъ желаніемъ и совершеннымъ высокопочитаніемъ пребуду на всегда,

Милостивый Государь,
Вашего Превосходительства
всепокорнйшій слуга
Иванъ Панаевъ.

Октября 11 дня 1793 года. Пермь.

Отецъ мой не могъ лично передать мн никакихъ подробностей объ отношеніяхъ своихъ къ Державину, потому-что скончался, когда мн не было еще и четырехъ лтъ, напротивъ, мать моя нердко о немъ разсказывала слышанное отъ покойнаго своего супруга, сама же видала его только въ дтств, въ дом матери своей, въ Казани, гд находился онъ по случаю Пугачовскаго бунта, состоя въ свит генераловъ,— сначала Александра Ильича Бибикова, а посл — графа Петра Ивановича Панина, командовавшихъ войсками, назначенными противъ самозванца. Она нердко вспоминала объ этомъ времени, о родственныхъ ласкахъ къ ней Державина, и между прочимъ разсказывала, какъ однажды пріхалъ онъ къ нимъ для перевязки легкой раны, шпагою въ палецъ, полученной имъ на какой-то дуэли, прося объ этомъ не разглашать {О Въ запискахъ Гавріила Романовича не упоминается о этой дуэли. Можетъ быть, случай былъ ничтожный. Пожалуй за карты, потому-что въ молодости своей, какъ и самъ въ запискахъ признается, велъ онъ азартную игру, часто проигрывалъ, но однажды выигралъ 60,000 рублей.}. Будучи уже вдовою, она постоянно, передъ наступленіемъ новаго года, писала къ Гавріилу Романовичу поздравительныя письма и получала отвтныя поздравленія.

Такимъ образомъ, сперва семейныя преданія о Державин, а потомъ его творенія, достоинства коихъ, по мр возраста моего и образованія, становились для меня ясне и выше, произвели то, что онъ сдлался какимъ-то для меня кумиромъ, которому я въ душ моей покланялся, и часто говорилъ самъ себ: неужели я никогда не буду имть счастія видть этого великаго поэта, этого смлаго и правдиваго государственнаго мужа {Кром случаевъ, сообщенныхъ мн дядею моимъ, изъ упомянутыхъ словъ Державина видно, какъ много полезнаго сдлано было, или предложено илъ въ теченіе многолтней его службы, въ какой постоянной борьб за правду находился онъ съ сильными людьми своего времени, какъ смю отстаивалъ ее предъ лицомъ Екатерины, Павла и Александра.}. Университетскіе товарищи мои, посвятившіе себя словесности, тоже бредили Державинымъ, и въ свободное отъ классовъ время читали наперебой звучные, сочные стихи его. Во всхъ углахъ, бывало, раздаются: то ода Богъ, то На смерть Мещерскаго, На взятіе Измаила, На рожденіе Порфиророднаго отрока, то Къ Фелиц, Къ богатому сосду, Вельможа, Водопадъ и проч…. Мы были признательне настоящаго поколнія.

Въ 1814 году, когда я, будучи уже кандидатомъ, оставался еще при университет, получилъ я однажды отъ брата моего, Александра, служившаго въ гвардіи, письмо, въ которомъ онъ сообщалъ мн, что обдалъ на-дняхъ у Державина, и что Гавріилъ Романовичъ, между прочимъ_, спросилъ его: ‘Не знаешь ли, кто это такой у васъ въ Казани молодой человкъ, Панаевъ же, который занимается словесностью и пишетъ стихи, именно идилліи?’ — ‘Другой фамиліи Панаевыхъ (отвчалъ братъ), кром нашей, въ Казани нтъ, это, вроятно, меньшой братъ мой, Владимиръ, который въ ребячеств оказывалъ наклонность къ поэзіи.’ — ‘Такъ пожалуйста напиши къ нему, чтобы прислалъ мн, что у него есть.’

Можете представить мое удивленіе, мою радость! Державинъ интересуется мною, моими стихами!

Тогда было написано у меня пять идиллій: я озаботился чистенько переписать ихъ и при почтительномъ письм отправилъ къ Гавріилу Романовичу, прося сказать мн, отъ кого узналъ онъ объ упражненіяхъ моихъ въ поэзіи. Но радость моя не имла предловъ, когда вскор получилъ я благосклонный отвтъ его. Цлую зимнюю ночь не могъ я сомкнуть глазъ отъ пріятнаго волненія. Самый университетъ принялъ въ томъ участіе, профессора, товарищи — вс меня поздравляли. Такъ цнили тогда великихъ писателей, людей государственныхъ! Вотъ этотъ отвтъ, досел мною сохраняемый:

Милостивый Государь мой, Владимиръ Ивановичъ!

Письмо ваше отъ 26 октября и при немъ сочиненія вашего идилліи съ удовольствіемъ получилъ и прочелъ. Мн не остается ничего другого, какъ ободрить прекрасный талантъ вашъ, но совтую дружески не торопиться, вычищать хорошенько слогъ, тмъ паче когда онъ въ свободныхъ стихахъ заключается. Въ семъ род у васъ мало писано. Возьмите образцы съ древнихъ, ежели вы знаете греческій и латинскій языки, а ежели въ нихъ не искусны, то нмецкія Геснера могутъ вамъ послужить достаточнымъ примромъ въ описаніи природы и невинности нравовъ. Хотя климатъ вашъ суровъ, но и въ немъ можно найти красоты и въ физик и въ морали, которыя могутъ тронуть сердце, безъ нихъ же все будетъ сухо и пусторчіе. Прилагаю при семъ и русскій образчикъ, который заслуживаетъ вниманіе наилучшихъ знатоковъ. Матушк вашей свидтельствую мое почтеніе. Братецъ вашъ живетъ почти все въ Стрльн, его здсь никогда почти не видно. Впрочемъ пребываю съ почтеніемъ

вашъ
Милостиваго Государя моего покорный слуга
Гаврила Державинъ.

P. S. Мн первый сказалъ о вашихъ Идилліяхъ г. Бередниковъ, который у васъ теперь въ Казани {Яковъ Ивановичъ Бередняковъ, впослдствіи извстный археологъ, членъ Археоірафической Коммиссіи и Академіи наукъ. Въ молодости своей, онъ два раза прізжалъ въ Казань слушать лекціи въ тамошнемъ университет.}.

Прилагаю здсь и присланные стихи, они дйствительно очень хороши, но не идиллія:

ЖАTBА.

Заплети волнисту косу,

Платье легкое наднь,

Серпъ возьми, а мн дай косу,

Даша! въ пол встртилъ день.

Споритъ свтъ еще со тьмою,

Но заря уже взошла.

Взглянь, какъ огненной струею

Весь востокъ она зажгла.

Все воскресло, оживилось:

Всходитъ Царь веселыхъ дней,

Море золота открылось

Съ зрлой жатвою полей.

Все, что глазъ вашъ ни окинетъ,

Мы легко съ тобой пожнемъ,

Лель на мигъ насъ не покинетъ,

Не устанемъ мы втроемъ.

Хлбъ себ трудомъ достанемъ,

Лишекъ съ бднымъ раздлимъ,

И чужимъ довольствомъ станемъ

Веселиться, какъ своимъ.

Копитъ пусть скупой доходы,

Пусть въ заскахъ рожъ гноитъ,

Самъ себя лиша свободы,

Надъ казной своей не спитъ.

Недостатокъ и забота

Съ роскошью отъ насъ ушли:

Ключъ златый намъ дастъ работа

Общей житницы — земли.

Такъ на что же плавить слитки,

Злато въ ям хоронить?

Жизни не прибавить нитки,

Какъ ее ни золотить.

Кто сохой свой хлбъ находитъ,

Роясь вкъ въ земл сырой,

Тотъ безъ страха въ гробъ нисходить:

Онъ давно знакомъ съ землей!

Скуки, праздности не знаетъ,

Для него болзней нтъ:

Онъ на втк увядаетъ,

Какъ плоды принесшій цвтъ.

Пусть богачъ одтъ парчами,

Пьетъ вино изъ чашъ златыхъ,

Пустъ гордится теремами:

Не найдетъ покоя въ нихъ.

Взглянь на стебли возвышенны,

Что въ ихъ колос пустомъ?

Т, что скромно наклоненны,

Т обильне зерномъ.

Будемъ же судьб покорны,

Низкость намъ отъ бури щитъ:

Втръ ломаетъ дубъ нагорный —

По лозамъ онъ лишь скользитъ.

Страшно въ ровъ тому свалиться

Кто юлитъ все на скал,

Какъ паденья намъ страшиться?

Близко мы живемъ съ земл.

Но ужъ полдень наступаетъ,

Прячется подъ лсомъ тнь,

Насъ дубрава призываетъ

Подъ свою прохладну снь.

Уберемъ снопы златые,

Щи горячія насъ ждутъ:

Сдобритъ кушанья простыя

При здоровь легкій трудъ.

Пообдавъ, въ нашей вол

Лечь подъ липовымъ кустомъ,

Утро мы трудились въ пол,

Сладко часъ другой уснемъ.

Изголовье намъ душисто

Изъ цвтовъ положитъ Лель,

И подъ тнью ивы мшистой

Приготовилъ ужъ постель.

Лель! нашъ богъ и другъ сердечный,

Счастьемъ насъ благослови,

Вкъ нашъ былъ бы скукой вчной

Безъ подруги и любви.

О любовь! останься съ нами,

Какъ минетъ и юность дней,

Вмсто розъ, надъ сдинами

Ландышны внки намъ свей.

Въ старости любить утшно,

Смерть, хотябъ пришла въ т дни,

Мимо насъ пройдетъ поспшно,

Скажетъ: молоды они!

&nbsp, Бакунинъ.

Въ благодарственномъ отвтномъ письм я, по студенческой совсти, никакъ не могъ воздержаться, чтобы не сказать откровеннаго своего мннія о стихахъ Бакунина, помню даже выраженія: ‘Если (писалъ я) литература есть своего рода республика, гд и послдній изъ гражданъ иметъ свой голосъ, то позвольте сказать, что прекрасное стихотвореніе г. Бакунина едва-ли можетъ назваться идилліею, оно, напротивъ, отзывается и увлекаетъ любезною философіею вашихъ гораціанскихъ одъ.’

Признаться, я долго колебался — оставить или исключить изъ письма моего эту педантическую выходку, но школьное убжденіе превозмогло, и письмо было отправлено. Впослдствіи, будучи уже въ Петербург, съ удовольствіемъ узналъ я отъ одного изъ ученыхъ постителей Державина, что онъ остался доволенъ письмомъ моимъ, читалъ его гостямъ своимъ, собиравшимся у него по воскресеньямъ, и хвалилъ мою смлость.

Выше сказано, что мы пріхали въ столицу въ август 1815 года. Петербургъ ликовалъ тогда славою недавнихъ побдъ нашей арміи, славою своего государя и вторичнымъ низверженіемъ Наполеона. На всхъ лицахъ сіяло какое-то веселіе,— въ домахъ пли еще:

Хвала, хвала теб герой,

Что градъ Петровъ спасенъ тобой!

Заглохшая впродолженіе нсколькихъ лтъ торговля была въ полномъ развитіи. Погода, какъ нарочно, стояла прекрасная. Я спшилъ воспользоваться ею, чтобы осмотрть достопамятности столицы. Вскор послдовала выставка Академіи художествъ, начинавшаяся тогда 1-го сентября. Отправляюсь туда, къ особенному удовольствію нахожу тамъ портретъ Державина, писанный художникомъ Васильевымъ, и, какъ говорили мн, очень схожій. Знаменитый старецъ былъ изображенъ въ малиновомъ бархатномъ тулуп, опушенномъ соболями, въ палевой фуфайк, въ бломъ платк на ше и въ бломъ же колпак. Дряхлость и упадокъ силъ выражались на морщиноватомъ лиц его. Я долго всматривался, невольная грусть мною овладла: ну, ежели, думалъ я, видимая слабость здоровья не позволитъ ему возвратиться на зиму въ Петербургъ, ну, ежели я никогда его не увижу {Дядя мой, по первому моему увдомленію объ этомъ портрет, купилъ его за 400 руб. По раздлу достался онъ брату моему Александру, у меня же — прекрасная съ него копія.}. На мое счастіе, въ декабр мсяц, какъ мы уже видли, Державинъ возвратился. Спустя нсколько дней ду къ нему.

Онъ жилъ, какъ извстно, въ собственномъ дом, построенномъ въ особенномъ вкус, по его поэтической иде, и состоявшемъ изъ главнаго въ глубин двора зданія, обращеннаго лицомъ въ садъ, и двухъ флигелей, идущихъ отъ него до черты улицы, въ вид двухъ полукруговъ. Будучи проданъ по смерти вдовы Державина, домъ этотъ принадлежитъ теперь римско-католическому духовенству, нсколько измненъ, украшенъ въ фасад, но главный чертежъ остался прежній. Смотря на него, невольно приводишь себ на память чьи-то старинные стихи,

Домъ Ломоносова, великаго піиты,

Жилищемъ сдлался Демидова Никиты!

У подъзда встртилъ меня очень уже пожилой, небольшого роста, швейцаръ, и когда я сказалъ ему, кто я, онъ вскричалъ съ добродушнымъ на лиц выраженіемъ: ‘Да вы, батюшка, казанскіе, вы наши родные!’ Швейцаръ этотъ, какъ я посл узналъ, былъ изъ числа тхъ трехъ Кондратьевъ, которыхъ Державинъ вывелъ на сцену въ одной шуточной своей комедіи { ‘Кутерьма отъ Кондратьевъ’.}. Онъ принадлежалъ къ родовому имнію своего господина, и потому-то встртилъ меня такъ привтливо. ‘Пожалуйте за мною на верхъ — продолжалъ онъ — я сейчасъ доложу.’

Съ благоговніемъ вступилъ я въ кабинетъ великаго поэта. Онъ стоялъ посреди комнаты, въ томъ же колпак, галстук и фуфайк, какъ на портрет, только вмсто бархатнаго тулупа,— въ сренькомъ серебристомъ, бухарскомъ халат, и медленно, шарча ногами, шелъ во мн на встрчу. Отъ овладвшаго мною замшательства не помню хорошенько, въ какихъ словахъ ему отрекомендовался, помню только, что онъ два раза меня поцловалъ, а когда я хотлъ поцловать его руку, онъ не далъ, и поцловавъ еще въ лобъ, сказалъ: ‘Ахъ, какъ похожъ ты на своего ддушку!’

— На котораго? — спросилъ я — и тотчасъ же почувствовалъ, что вопросъ мой былъ не кстати, ибо Гавріилъ Романовичъ не могъ знать дда моего съ отцовской стороны, невызжавшаго никогда изъ Тобольской губерніи. ‘На Василія Михайловича (Страхова), съ которымъ ходили мы подъ Пугачева’ — отвчалъ Державинъ.— ‘Ну, садись, продолжалъ онъ: врно пріхалъ сюда на службу?’ — ‘Точно такъ, и прошу не отказать мн въ вашемъ, по этому случаю, покровительств.’ — ‘Вотъ то-то и бда, что не могу быть теб полезнымъ. Иное дло, еслибы это было лтъ за 12 назадъ: тогда бы я теб пригодился, тогда я служилъ, а теперь отъ всего въ сторон.’ Слова эти меня поразили. ‘Какъ — вскричалъ я — съ вашимъ громкимъ именемъ, съ вашею славою, вы не можете быть мн полезнымъ?’ ‘Не горячись — возразилъ онъ съ добродушною улыбкою — поживешь, такъ узнаешь. Впрочемъ, если гд намтишь, скажи мн, я попробую, попрошу.’ Потомъ онъ сталъ разспрашивать меня о родныхъ, о Казани, о тамошнемъ университет, о моихъ занятіяхъ, совтуя и на служб не покидать упражненій въ словесности, прощаясь же, просилъ посщать его почаще, Раскланявшись, я не вдругъ догадался, какъ мн выдти изъ кабинета, потому-что онъ весь, не исключая и самой двери, состоялъ изъ сплошныхъ шкафовъ съ книгами.

Дней черезъ пять, часовъ въ десять утра, я опять отправился къ Державину, и въ этотъ разъ, не для одного наслажденія видть его, говорить съ нимъ, а для исполненія возложеннаго на меня Казанскимъ Обществомъ любителей отечественной словесности (котораго былъ я членомъ) порученія — исходатайствовать копію съ его портрета и экземпляръ новаго изданія его сочиненій. ‘Копію? да вдь это стоитъ денегъ’ — сказалъ Державинъ, улыбаясь. Не ожидая такого возраженія, я нсколько остановился, но вскор продолжалъ:— ‘Зато съ какою благодарностью приметъ Общество изображеніе великаго поэта, своего почетнаго члена, своего знаменитаго согражданина. Да и гд приличне, какъ не тамъ, стоять вашему портрету?’ — ‘Ну, хорошо, но съ котораго же списать копію? съ Тончіева, что у меня внизу? да онъ очень великъ, поколнный.’ — ‘А съ того, что былъ на ныншней академической выставк?’ подхватилъ я, и опять не кстати.— ‘Какъ это можно, помилуй, возразилъ онъ, тамъ написанъ я въ колпак и въ тулуп. Нтъ, лучше съ того, который находится въ Россійской академіи, писанный отличнымъ художникомъ, Боровиковскимъ. Тамъ изображенъ я въ сенаторскомъ мундир и въ лент. Когда будетъ готовъ, я пришлю его въ теб для отправленія, а сочиненія можешь, пожалуй, взять и теперь, ихъ вышло четыре тома, пятый отпечатается лтомъ, его пошлемъ тогда особо.’ Я забылъ сказать, что въ этотъ разъ нашелъ я Гавріила Романовича за маленькимъ у окна столикомъ, съ аспидною доскою, на которой онъ исправлялъ или передлывалъ прежніе стихи свои, и съ маленькою собачкой за пазухой. Такъ, большею частью, заставалъ я его и въ послдующія утренніе мои посщенія, впродолженіе же нашего разговора о портрет и книгахъ, мы уже сидли на диван. Этотъ диванъ былъ особаго устройства, гораздо шире и выше обыкновенныхъ, со ступенькою отъ полу, и съ двумя по бокамъ шкафами, верхніе доски коихъ замняли собою столики. Державинъ кликнулъ человка, веллъ принести четыре тома своихъ сочиненій и вручилъ ихъ мн. Принимая, я позволилъ себ сказать: ‘Не будете ли такъ милостивы, не означите ли на первомъ том вашею рукою, что дарите ихъ Обществу? Съ этою надписью они будутъ еще драгоцнне.’ — ‘Хорошо, такъ потрудись, подай мн перышко.’ Я подалъ. Онъ положилъ книгу на-колно и спросилъ: ‘Что же писать-то?’ — ‘Что вы посылаете ихъ въ знакъ вашего вниманія къ обществу.’ Онъ не отвчалъ, но, вмсто вниманія, написалъ: въ знакъ уваженія. Съ книгами этими и портретомъ случилась, впослдствіи, бда. Портретъ былъ изготовленъ и отправленъ, вмст съ книгами, не ране марта мсяца (1816 года). Дорогою захватила ихъ преждевременная ростополь, посылка попала гд-то въ зажору и привезена въ Казань подмоченною. Что касается до портрета, то университетскій живописецъ Крюковъ успшно очистилъ его отъ плесени и хорошо реставрировалъ, книги же, разумется, очень пострадали, такъ-что секретарь Общества, по порученію онаго, умолялъ меня выпросить у Державина другой экземпляръ. Не легко мн было сообщить объ этой бд Гавріилу Романовичу, и не безъ сожалнія онъ меня выслушалъ, по успокоился, когда я объяснилъ ему, что портретъ не потерплъ никакого существеннаго поврежденія, книги же онъ общалъ доставить, когда выйдетъ пятая часть, но не усплъ этого исполнить, и въ библіотек Общества остался, вроятно хранится еще и теперь, подмоченный экземпляръ.

Описанное второе свиданіе мое съ Державинымъ случилось дней за пять до праздника Рождества Христова. Прощаясь, онъ потребовалъ, чтобы 25 числа я непремнно у него обдать. ‘Такіе дни — примолвилъ онъ — должно проводить съ родными. Я познакомлю тебя съ женою. Да привези съ собою и брата. Онъ, кажется, насъ не любитъ.’

Здсь надобно сдлать нкоторое отступленіе. Когда я отъзжалъ въ Петербургъ, дядя мой выразилъ мн полную надежду, что Гавріилъ Романовичъ приметъ меня благосклонно, родственно,— и большое сомнніе въ томъ со стороны супруги его, Дарьи Алексевны. По его словамъ, она старалась отклонить старика отъ казанскихъ родныхъ его и окружала его своими родственниками. То же подтвердилъ мн братъ мой, то же замтилъ и я, когда явился къ обду въ день Рождества Христова. Она приняла меня очень сухо.

Въ этотъ разъ я почти не узналъ Державина — въ коричневомъ фрак, съ двумя звздами, въ черномъ исподнемъ плать, въ хорошо причесанномъ парик. Гостей было человкъ тридцать, большею частью людей пожилыхъ. Одинъ изъ нихъ, съ необыкновеннымъ даромъ слова, заставившій всхъ себя слушать, обратилъ на себя особенное мое вниманіе. Кто это? спросилъ я кого-то, сидвшаго подл меня. Тотъ отвчалъ: Лабзинъ! Тогда вниманіе мое удвоилось: я вспомнилъ, что въ бумагахъ покойнаго отца моего нашлось множество писемъ Лабзина, подъ псевдонимомъ: Безъеровъ, вроятно потому, что онъ нигд еровъ не ставилъ. Въ письмахъ этихъ, замчательныхъ по прекрасному изложенію, онъ постоянно сообщалъ отцу моему о современномъ ход французской революціи. Впослдствіи я познакомился съ Лабзинымъ, и это знакомство составляетъ довольно любопытный эпизодъ въ исторіи моей петербургской жизни.

Впродолженіе праздниковъ, я два раза, по приглашенію Державина, былъ на его балахъ по воскресеньямъ, но отъ застнчивости посреди чужого мн общества и отъ невниманія хозяйки, скучалъ на нихъ, не принималъ участія въ танцахъ, хотя, танцуя хорошо, могъ бы отличиться. Въ эти два вечера занимали меня только два предмета: нжное обращеніе хозяина съ тогдашнею красавицею г-жею Колтовскою, женщиною лтъ тридцати пяти, бойкою, умною. Гавріилъ Романовичъ почти не отходилъ отъ нея и казался бодре обыкновеннаго, второй предметъ — это очаровательная граціозность въ танцахъ меньшой племянницы Дарьи Алексевны, П. Н. Львовой, впослдствіи супруги упомянутаго выше сенатора Бороздина. Она порхала, какъ сильфида, особливо въ мазурк.

Холодность хозяйки сдлала то, что я старался избгать ея гостиной и положилъ бывать у Гавріила Романовича только по утрамъ, въ его кабинет, гд онъ всегда принималъ меня ласково. Разскажу нсколько боле замчательныхъ случаевъ изъ этихъ посщеній. Въ начал 1816 года, явился въ Петербургъ Карамзинъ съ осьмью томами своей ‘Исторіи’. Это произвело огромное впечатлніе на мыслящую часть петербургской публики. Вс желали видть его, если можно послушать что-нибудь изъ его ‘Исторіи’. Дворъ также былъ заинтересованъ прибытіемъ исторіографа: положено было назначить ему день, для прочтенія нсколькихъ лучшихъ мстъ изъ его ‘Исторіи’, во дворц, въ присутствіи ихъ императорскихъ величествъ.

‘Видлись ли вы съ Карамзинымъ? — спросилъ я однажды Гавріила Романовича. — ‘Какъ же! онъ у меня былъ и по просьб моей общалъ прочесть что-нибудь изъ своей ‘Исторіи’, не прежде однакожъ, какъ прочтетъ у двора, но какъ я не могу одинъ насладиться этимъ удовольствіемъ, то просилъ у него позволенія пригласить нсколькихъ моихъ пріятелей. На дняхъ поду къ нему и покажу списокъ, кого пригласить намренъ, тебя я также включилъ. Но меня вотъ что затрудняетъ: Александръ Семеновичъ Шишковъ — мой давній пріятель и главный сотоварищъ по Бесд {Бесда любителей русскаго слова. Такъ называлось литературное общество, собиравшееся въ дом Державина.}. Не пригласить его нельзя, а между тмъ это можетъ быть непріятно Николаю Михайловичу, котораго, ты знаешь, онъ жестоко преслдовалъ въ книг своей: ‘О старомъ и новомъ слог’? — чрезъ нсколько дyей Гавріилъ Романовичъ разсказалъ мн, что онъ былъ у Карамзина, показывалъ ему списокъ и объяснилъ затрудненіе свое относительно Шишкова, но Карамзинъ отозвался, что ему будетъ весьма лестно видть въ числ слушателей своихъ такого человка, какъ Александръ Семеновичъ, и что онъ не только не сердить на него за бывшія нападки, но, напротивъ, очень ему благодаренъ, потому-что воспользовался многими его замчаніями. ‘Я увренъ — примолвилъ Державинъ, съ одушевленіемъ — что исторія будетъ хороша, кто такъ мыслитъ и чувствуетъ, тотъ не можетъ писать дурное {Изъ этого отзыва можно заключить, что корифеи Бесды сомнвались въ достоинств творенія Карамзина и не скрывали того предъ Державинымъ.}’. Предположенное чтеніе однакожъ не состоялось, потому что во весь великій постъ не могло состояться и у двора, оно было отложено до перезда императорской фамиліи въ Царское село, а вскор посл Пасхи Державинъ, какъ увидимъ ниже, ухалъ на Званку.

Возвратившійся съ конгресса императоръ Александръ Павловичъ уже два мсяца оживлялъ столицу своимъ присутствіемъ. Онъ ежедневно прогуливался пшкомъ по Невской набережной и по Фонтанк, сани его, съ брошенною на нихъ шинелью, тихо хали позади. Всякой, кто только могъ, кому позволяло время, спшилъ встртиться съ нимъ, взглянуть на него. Живши тогда у Симеоновскаго моста, я каждый день во второмъ часу торопился выйти на Фонтанку, чтобы насладиться счастіемъ видть обожаемаго государя, а онъ — рдкое соединеніе красоты и величія, казался мн не человкомъ, а чмъ-то свыше, какимъ-то неземнымъ существомъ. Это время, было конечно, лучшимъ временемъ его жизни, великодушный побдитель, возстановитель падшихъ царствъ, успокоитель потрясенной, облитой кровью Европы, предметъ любви и удивленія цлаго свта, онъ, казалось, сознавалъ въ душ своей, что вполн совершилъ великій подвигъ, на который призванъ былъ Провидніемъ. Это внутреннее довольство скромно выражалось на прекрасномъ лиц его, а блестящія супружества двухъ сестеръ, великой княгини Екатерины Павловны и великой княжны Анны Павловны, имъ же устроенныя, довершали тогдашнее его счастіе. Увеселенія двора отражались въ увеселеніяхъ города. Вскор благочестивый государь пожелалъ явить столиц торжество вры. День побды подъ Фершампенуазомъ, и въ особенности день вступленія россійскихъ войскъ въ Парижъ, почтилъ онъ молебствіемъ и великолпнымъ парадомъ на площади Зимняго дворца. Петербургъ былъ въ восторг отъ давно невиданнаго зрлища, отъ славныхъ воспоминаній: Державинъ написалъ стихи.

Новость эта быстро разнеслась по городу. Я отправился къ Гавріилу Романовичу. Это было въ воскресенье посл обдни. Онъ сидлъ за большимъ письменнымъ столомъ своимъ, а отъ него, полукругомъ, пятеро гостей, въ томъ числ едоръ Петровичъ Львовъ и Гаврила Герасимовичъ Политковскій, критиковавшихъ какое-то стихотвореніе Жуковскаго. Какъ скоро они умолкли, я попросилъ позволенія прочитать вновь написанные стихи. Державинъ мн ихъ подалъ. А когда обратился я въ нему съ новою просьбою — дозволить мн взять ихъ съ собою и списать,— онъ отвчалъ: ‘У меня только и есть одинъ экземпляръ, между тмъ прізжаютъ, спрашиваютъ. Лучше сядь сюда къ столу и спиши здсь.’ Я слъ. Державинъ оторвалъ отъ какой-то писанной бумаги чистые поллиста, подалъ мн и придвинулъ чернилицу.

Выписываю эти стихи, они, конечно, не прежніе Державинскіе, но грхъ было бы и взыскивать. Довольно того, что всякое событіе, къ слав отечества относящееся, находило отзывъ въ теплой душ его, и не смотря на преклонность лтъ, воспламеняло въ немъ искру поэзіи.

СОНЕТЪ

на торжество, бывшее въ Петербург марта 19 дня 1816 года, на память о взятіи Парижа.

ВОСПОМЯНАНЬБ ПАРИЖСКАГО ПЛНЕНЬЯ.

Представя Александръ на невскихъ берегахъ,

Неизреченный духъ влилъ въ Россахъ восхищенья,

Что далъ имъ торжество незримо зрть въ полкахъ,

Казалось, неба сводъ, полкъ ангеловъ склонились,

Чтобъ зрть царей, царицъ, ликъ пастырей, войскъ строй

Но паче красот души того дивились,

Кто въ благочестьи семъ былъ истинный герой.

За зло не воздалъ зломъ, не мстилъ страдальца кровью,

Но прахъ его почтя, платилъ врагамъ любовью.

Се образъ доблестей, который, какъ гора,

Вкъ будетъ славой рость, какъ звзды — не увянетъ,

Ничто такъ радовать тебя, монархъ, не станетъ,

Какъ память сладкая содянна добра.

Стихи эти, переписанные мною въ кабинет Державина, его перомъ, на его бумаг, и теперь хранятся у меня въ томъ же вид.

Великій постъ 1816 года замчателенъ двумя торжественными собраніями ‘Бесды любителей русскаго слова’, происходившими, какъ и прежнія, въ дом Гавріила Романовича. Они въ полномъ смысл могли назваться блестящими. Многочисленная публика наполнила обширную, великолпно освщенную залу. Въ числ постителей находились почти вс государственные сановники и первенствующіе генералы. Тутъ въ первый разъ видлъ я графа Витгенштейна, графа Сакена, графа Платова, котораго маститый хозяинъ встртилъ съ какимъ-то особеннымъ радушіемъ. На послднюю ‘Бесду’ ожидали государя императора. Но когда вс заняли мста свои, вошелъ въ залу с.-петербургскій главнокомандующій, графъ Вязмитиновъ, и объявилъ Державину, что государь, занятый полученными изъ-за границы важными депешами, къ сожалнію_, пріхать не можетъ. Тогда началось чтеніе, и вс вскор догадались объ истинной причин отсутствія государя: членъ ‘Бесды’, Политковскій, произнесъ ему похвальное слово. Не говоря уже о томъ, что оно было плохимъ подражаніемъ Плиніева Траяну,— возможно ли было ожидать, чтобы тотъ, кто постоянно уклонялся отъ похвалъ цлаго свта, согласился выслушать ихъ, лицомъ къ лицу, отъ доморощеннаго оратора, говорившаго битый часъ.

Наступила страстная недля. Гавріилъ Романовичъ предложилъ мн говть съ нимъ, для чего я долженъ былъ каждый день прізжать обдать и оставаться до вечера, чтобы слушать всенощную. Но я воспользовался этимъ предложеніемъ одинъ только разъ, въ понедльникъ, холодность хозяйки поставляла меня въ непріятное, затруднительное положеніе: я отговорился большимъ разстояніемъ моей квартиры отъ ихъ дома и тогдашней распутицей.

Въ Свтлое воскресенье я однакожъ пріхалъ обдать и потомъ не былъ цлую недлю. Прихожу во вторникъ на оминой. Гавріилъ Романовичъ былъ одинъ въ своемъ кабинет, нкоторые изъ шкафовъ стояли отворенными, на стульяхъ, на диван, на стол лежали кипы бумагъ. Спрашиваю о причин: ‘Во вторникъ на слдующей недл я узжаю на Званку, не знаю, приведетъ ли Богъ возвратиться, такъ хочу привести въ порядокъ мои бумаги. Ты очень кстати пожаловалъ, пособи мн.’ Съ искреннею радостью принялся я за работу. Беру съ дивана большую пачку, вижу надпись: Мои проекты. ‘Проекты! Вы такъ много написали проектовъ и по какимъ разнообразнымъ предметамъ’ — сказалъ я съ нкоторымъ удивленіемъ, заглянувъ въ оглавленіе. ‘А ты разв думалъ, что я писалъ одни стихи? Нтъ, я довольно потрудился и по этой части, да чуть-ли не напрасно: многія изъ полезныхъ представленій моихъ остались безъ исполненія. Но вотъ что боле всего меня утшаетъ (онъ указалъ на другую пачку): я окончилъ миромъ слишкомъ двадцать важныхъ запутанныхъ тяжбъ, мое посредство прекратило не одну многолтнюю вражду между родственниками.’ Я взглянулъ на лежащій сверху реестръ примиренныхъ: это по большей части были лица знатнйшихъ въ государств фамилій. Подхожу къ столу, на которомъ лежали дв кучки бумагъ, одна побольше, другая поменьше. ‘Трагедіи?! Оперы?! спрашиваю я, тоже съ нкоторымъ, но неожиданности, удивленіемъ:— я и не зналъ, что вы такъ много упражнялись въ драматической поэзіи, я думалъ, что вы написали одну только трагедію: ‘Иродъ и Маріанна.’ — ‘Цлыхъ пять, да три оперы’, отвчалъ онъ. ‘Играли-ли ихъ на театр?’ — ‘Куда теб, теперь играютъ только сочиненія князя Шаховского, потому-что онъ всмъ тамъ распоряжаетъ. Не хочешь ли прочитать которую-нибудь?’ — ‘Очень хорошо.’ — ‘Такъ возьми хоть Василія Темнаго, что лежитъ сверху, тутъ выведенъ предокъ мой Багримъ. Да кстати возьми ужъ и одну изъ оперъ, но съ тмъ, чтобы по прочтеніи пришелъ бъ намъ обдать въ субботу и сказалъ бы мн откровенно свое мнніе.’ Слова эти удивили меня по неожиданному лестному доврію къ моему мннію и въ тоже время смутили при мысли, что произведенія эти, судя по трагедіи ‘Иродъ и Маріанна’, вроятно, найду я недостойными таланта великаго поэта, что родъ драматическій — не его призваніе. Но нечего было длать, я взялъ и Василія Темнаго и оперу Эсфиръ, которая тоже лежала сверху.

Возвратившись домой, принялся читать. Ни та, ни другая мн не понравилась — можетъ быть по предубжденію, по привычк къ строгимъ классическимъ правиламъ, тмъ боле, что трагедія имла форму почти романтическую, начиналась сценою въ крестьянской хижин, можетъ быть, прочитавъ ее теперь, я судилъ бы о ней иначе, былъ бы справедливе, снисходительне. Чмъ ближе подходила суббота, тмъ сильне возрастало мое смущеніе. Могъ ли я нагло солгать предъ человкомъ, столь глубоко мною чтимымъ: похвалить его произведеніе, когда убжденъ былъ въ противномъ. Съ другой стороны, какъ достало бы у меня духа сказать ему правду?! Я не зналъ, что мн длать, какъ выйти изъ труднаго моего положенія? Думалъ, думалъ и ршился не хать обдать. Въ этой ршимости подкрпляла меня мысль, что можетъ быть по старости лтъ, по сборамъ въ дорогу, Гавріилъ Романовичъ какъ-нибудь забудетъ, что далъ мн эти піэсы, что звалъ меня обдать. Вышло однакожъ напротивъ. Въ субботу, въ седьмомъ часу вечера, докладываютъ мн, что пришелъ швейцаръ Державина, извстный Кондратій. Я тотчасъ надлъ халатъ, подвязалъ щеку платкомъ, легъ на кровать и веллъ позвать посланнаго. ‘Гаврила Романовичъ, сказалъ Кондратій, приказали вамъ сказать, что они сегодня дожидались васъ кушать, и очень сожалли, что вы не пожаловали, да приказали взять у васъ какія-то ихнія книги.’ — ‘Ты видишь, отвчалъ я, что я нездоровъ, у меня сильно разболлись зубы, я таки перемогался, но кончилось тмъ, что не въ силахъ былъ пріхать, а дать знать о томъ было уже поздно, бумаги же хотлъ отослать завтра утромъ. Теперь возьми ихъ съ собою, да пожалуйста извини меня предъ Гавріиломъ Романовичемъ.’

Мн и теперь кажется, что я поступилъ хорошо, уклонившись, хотя правда и неделикатно и съ примсью лжи, отъ обязанности высказать Гавріилу Романовичу откровенное мнніе мое о его трагедіи и опер. Но увы, эта студенческая честность стоила мн дорого: я лишился удовольствія съ нимъ проститься, взглянуть на него въ послдній разъ. Гавріилъ Романовичъ дйствительно ухалъ въ наступившій вторникъ, и чрезъ два мсяца, 8-го іюля, въ день Казанской Божіей Матери, скончался въ сельскомъ своемъ уединеніи, пропвъ эту лебединую пснь, достойную лучшаго времени его поэзіи:

Рка временъ, въ своимъ теченьи,

Уноситъ вс дла людей,

И топитъ въ пропасти забвенья

Народы, царства и Царей,

А если, что и остается

Чрезъ звуки лиры и трубы,

То вчности жерломъ пожрется

И общей не уйдетъ судьбы!

Прахъ великаго поэта покоится въ Хутынскомъ монастыр, въ нсколькихъ верстахъ отъ Новгорода. Для чего не въ Казани, не на родин? Тамъ, кажется, ему было бы тепле. Туда любилъ онъ переноситься душою. Посмотрите, съ какимъ чувствомъ, съ какою любовью взывалъ онъ къ мстамъ, гд протекли дтскіе и юношескіе его годы:

О, колыбель моихъ первоначальныхъ дней,

Невинности моей и юности обитель!

Когда я освщусь опять твоей зарей,

И твой по прежнему всегдашній буду житель?

Когда наслдственны поля я буду зрть,

Васъ дубы Камскіе, отъ времени почтенны,

По Волг, между селъ, на парусахъ летть,

И гробы обнимать родителей священны¹).

¹) Родители Державина погребены въ сел Егорьев, въ 85 верстахъ отъ Казани, на проселочной оренбургской дорог. Тутъ, не доходя до церкви саженъ 10, на замтной съ лвой стороны возвышенности, лтъ 45 назадъ, стояли уединенно, одинъ подл другого, два небольшіе надгробные камня, когда-то покрытые масляною зеленою краскою. По этой же дорог зжалъ я каждое лто на вакацію въ нашу Ланшевскую деревню, и пока перемняли въ Егорьев лошадей, всходилъ на эту возвышенность поклониться праху тхъ, кому обязанъ былъ жизнью великій поэтъ, прославившій именемъ своимъ дотол неизвстное ихъ имя и свою родину.

Кром семейства Витовтова, я, вскор по выздоровленіи, познакомился еще въ двухъ, трехъ домахъ, не важныхъ, но весьма пріятныхъ по любезности молодыхъ дамъ и двицъ, мною тамъ встрчаемыхъ. Былъ очень обласканъ всми, принимаемъ съ самымъ предупредительнымъ вниманіемъ, особливо въ одномъ изъ этихъ домовъ, въ которомъ бывали извстные люди: А. И. Тургеневъ, И. И. Ястребцовъ, И. А. Крыловъ, Н. И. Гндичъ, М. Е. Лобановъ, А. И. Красовскій, С. С. Лошкаревъ, и гд между мною и молодою хозяйкою, женщиною умною, энергическою, возникли мало по малу отношенія боле нжныя. За нсколько дней до Новаго года (1816), дама эта (бывшая членомъ Женскаго патріотическаго общества, сказала мн, что 2 января назначено торжественное собраніе въ Императорской Публичной Библіотек, гд, кром годового отчета, директоръ оной, Оленинъ, будетъ читать рчь, Крыловъ — дв басни, Гндичъ — поэму: рожденіе Омира, Лобановъ — какую-то оду, что она будетъ на хорахъ по билету, который общалъ ей секретарь Библіотеки, Красовскій (впослдствіи тайный совтникъ и предсдатель Комитета цензуры иностранной), что если я желаю, она и мн достанетъ чрезъ него такой же билетъ. Какъ было не пожелать? Вручая потомъ мн билетъ, она прочитала отвтную записку Красовскаго. Онъ писалъ: ‘Если Владимиръ Ивановичъ, желающій постить наше собраніе, тотъ самый Панаевъ (тогда я еще не былъ съ нимъ знакомъ), какъ я догадываюсь, который написалъ похвальное слово императору Александру, помщенное въ ‘Трудахъ казанскаго Общества любителей отечественной словесности’, то съ особеннымъ удовольствіемъ посылаю для него прилагаемый билетъ.’ Такимъ образомъ, это похвальное слово пригодилось мн въ третій разъ.

Витовтовъ, продолжавшій оказывать мн самое доброе расположеніе, узнавъ отъ друга своего, генералъ-маіора Александра Александровича Саблукова, члена Совта путей сообщенія и весьма вліятельнаго тамъ человка, что у нихъ открывалась ваканція младшаго секретаря Совта, просилъ его опредлить меня на это мсто. Саблуковъ общалъ и сказалъ, чтобы я въ нему явился. Когда Витовтовъ сообщилъ мн объ этомъ, я почти испугался. Убжденный внутренно, что, нигд еще не служа, не зная хорошо канцелярскаго порядка, не могу достойнымъ образомъ занять такого мста, я откровенно объяснилъ все это моему покровителю и отказывался, но онъ не хотлъ ничего слушать и настаивалъ, чтобы я на другой же день похалъ въ Саблукову. Саблуковъ, котораго я много разъ видалъ у Витовтова, очень удивился, услышавъ отъ меня тоже самое, то-есть отказъ отъ предлагаемаго имъ мста, старался уговорить меня, но напрасно, наконецъ, разсердился и холодно сказалъ: ‘Ну такъ Богъ съ вами, если не хотите.’

Мысль служить у Трощинскаго не оставляла меня, но какъ я ни навдывался чрезъ Николая Ильича едорова, занимавшаго въ департамент юстиціи должность столоначальника, человка весьма способнаго и благороднаго (впослдствіи отличнаго юрисконсульта), съ которымъ знакомъ былъ еще по университету, гд онъ нкоторое время слушалъ лекціи, у нихъ все не открывались ваканціи помощника столоначальника, которую прилично было бы мн занять. Въ случа открытія ея, у меня была надежда на Гавріила Романовича, онъ могъ попросить обо мн стараго сослуживца своего, Дмитрія Прокофьевича {Трощинскаго.}. Но Державинъ, какъ упомянуто въ своемъ мст, ухалъ съ весны въ деревню, а наступившее лто, съ посщеніями дачъ, съ отъздами гд-нибудь погостить въ окрестностяхъ столицы, у ласковыхъ знакомыхъ, въ обществ любезныхъ женщинъ, еще боле меня разсяло. Время уходило напрасно, приближалась осень. Занятый мыслью о безвыходномъ моемъ положеніи, совстясь себя самого, опасаясь праздношатательствомъ своимъ подать невыгодное о себ мнніе, особливо матушк и дяд, сидлъ я однажды вечеромъ въ маленькомъ лтнемъ саду, нын дворцовомъ Михайловскомъ. ‘Что вы такъ задумались, Владимиръ Ивановичъ?’ — кто-то вдругъ спросилъ меня съ боку. Оглядываюсь: это былъ Красовскій, сидвшій на той же скамейк, а я такъ погруженъ былъ въ тревожныя мои мысли, что и не слыхалъ, какъ онъ подошелъ. Надобно было исповдываться, разсказываю, что у меня на душ.

— Давно уже, говоритъ Красовскій, хочу я вамъ сказать, что вы напрасно тратите золотое время. Вотъ уже годъ, какъ вы здсь, и до сихъ поръ не поступили на службу.

— Да что жъ мн длать? почтеннйшій Александръ Ивановичъ. Это все боле оттого, что мн непремнно хочется служить подъ начальствомъ Дмитрія Прокофьевича Трощинскаго.

— Зачмъ же вы мн не скажете: я коротко знакомъ съ весьма близкимъ къ Дмитрію Прокофьевичу человкомъ, товарищемъ его по воспитанію, Николаемъ Максимовичемъ Яновскимъ. Я повидаюсь съ нимъ и переговорю о васъ.

— Сдлайте милость!

Не прошло трехъ дней, какъ Александръ Ивановичъ зашелъ ко мн сказать, что Яновскій ожидаетъ меня къ себ и берется доложить обо мн Дмитрію Прокофьевичу.

Николай Михайловичъ Яновскій, человкъ весьма уже пожилыхъ лтъ, но еще бодрый, служившій по почтовому вдомству, былъ извстенъ, по своимъ добрымъ качествамъ, учености и любви къ музык. Библіографамъ знакомъ словарь его иностранныхъ словъ, употребляемыхъ въ язык русскомъ. Онъ принялъ меня ласково, выслушалъ внимательно, и общаясь объясниться на мой счетъ съ министромъ, просилъ зайти на другой день, когда же я вторично пришелъ къ нему, объявилъ мн, что Димитрій Прокофьевичъ охотно принимаетъ меня въ департаментъ юстиціи, жалетъ только, что на первый разъ сверхъ комплекта, безъ жалованья, и чтобы я въ слдующій пріемный день, въ четвергъ, лично подалъ ему просьбу.

Трощинскій жилъ тогда въ Моховой улиц, въ дом земляка своего и пріятеля графа В. П. Кочубея, принадлежащемъ нын г. Мальцову. Въ назначенный день и часъ являюсь туда. Мн показываютъ маленькую комнату, съ двумя окнами, предъ самымъ кабинетомъ. Въ ней было уже человкъ десять просителей, но число ихъ стало постепенно увеличиваться. Видя, что будетъ не очень просторно, тмъ боле, что никто не садился, или, лучше сказать — не осмливался ссть, я выбралъ выгодное мстечко, прислонясь спиною къ зеркальному столику. Скоро вошелъ какой-то молодой человкъ, лтъ тридцати, красивой наружности, но гордаго вида, съ владимирскимъ въ петлиц крестикомъ, и началъ съ важностью ходить изъ угла въ уголъ по комнат. Вс ему кланялись, кром меня, вовсе его незнавшаго, а онъ изрдка бросалъ на меня не очень ласковые взгляды. Когда наступило время аудіенціи, два дежурныхъ въ мундирахъ и башмакахъ стали у дверей кабинета, разстворяя и затворяя ихъ для входящихъ и выходящихъ просителей. Я не торопился и вошелъ посл многихъ. При вход моемъ министръ всталъ съ креселъ (такъ принималъ онъ всхъ просителей). На немъ былъ канифасный сюртукъ, такой же блый, какъ его волосы. Сказавъ, кто я, почтительно подалъ ему просьбу.

— Я уже слышалъ о васъ отъ Николая Максимовича, произнесъ онъ благосклоннымъ тономъ, а прочитавъ просьбу мою, въ которой было выражено, что я съ тмъ и пріхалъ въ Петербургъ, чтобы служить у него, прибавилъ съ улыбкою: ‘благодарю васъ, что предпочли меня, мн пріятно будетъ имть васъ въ числ моихъ подчиненныхъ, но теперь, къ сожалнію, нтъ вы одной штатной ваканціи. Можете ли нкоторое время пробыть безъ жалованья?’

— Если я провелъ здсь цлый годъ въ ожиданіи чести поступить подъ начальство вашего высокопревосходительства, то нкоторое время готовъ служить безъ жалованья.

— А если это затянется на нсколько мсяцевъ?

— Все равно, хотя бы на полгода. Я имю отъ матери моей небольшое содержаніе, и могу имъ существовать.

— Ну такъ вы будете опредлены. Явитесь во вторникъ въ департаментъ, вотъ къ Алексю Петровичу.

При этомъ слов онъ указалъ рукою вправо, я взглянулъ,— тамъ стоялъ, за высокимъ бюро, тотъ красивый гордаго вида человкъ, который расхаживалъ передъ кабинетомъ. Это былъ начальникъ 2-й экспедиціи департамента, Пещуровъ, исправляющій должность директора.

Вотъ его монографія. Отецъ его, мелкій чиновникъ одного изъ казанскихъ присутственныхъ мстъ, записавъ его съ дтскихъ лтъ на службу въ губернское правленіе, отдалъ вмст съ тмъ и въ тамошнее народное училище. Директоромъ этого училища былъ Александръ Логиновичъ Лихачевъ, отецъ того, съ которымъ пріхалъ я въ Петербургъ — баринъ богатый, владлецъ полутора тысячи душъ, добровольно вызвавшійся принять на себя эту должность, изъ любви въ общественной польз и отчасти изъ подражанія отцу моему, котораго чтилъ, какъ бывшаго наставника своего въ правилахъ масонскихъ, и который также по собственному вызову занималъ нкогда подобную должность въ пермскомъ народномъ училищ. Старинная эта дружба тсно соединила ваши семейства, а впослдствіи мы и породнились. Вотъ, однажды, старикъ Лихачевъ пригласилъ насъ на выпускной экзаменъ училища, тмъ боле кстати, что тутъ учились до двадцати нашихъ, и дяди нашего, дворовыхъ мальчиковъ. Мн было тогда 11 лтъ, но я помню, какое пріятное впечатлніе произвелъ на меня успхами и видомъ своимъ первый ученикъ училища, юноша лтъ 18-ти, прекрасный собою, напудренный, въ мундир и со шпагою. Сидящіе близъ меня постители говорили, что это Пещуровъ, успвшій къ окончанію курса ученія получить чинъ, и отправляющійся на службу въ Петербургъ. Тамъ, какъ-то поступилъ въ департаментъ юстиціи, отличился способностями и въ непродолжительномъ времени получилъ мсто прокурора въ той изъ южныхъ губерній, въ которой жилъ въ отставк Трощинскій. Бывшій тогда малороссійскій генералъ-губернаторъ князь Яковъ Ивановичъ Лобановъ-Ростовскій сильно нападалъ по какому-то длу на Дмитрія Прокофьевича, Пещуровъ принялъ сторону послдняго. Зато Трощинскій, сдлавшись министромъ, тотчасъ перемстилъ его въ экспедиторы департамента, и наконецъ поручилъ управленіе онымъ. Этотъ успхъ по служб до крайности возгордилъ Пещурова, и безъ того уже человка надменнаго. Никому въ департамент не было извстно его незавидное происхожденіе, и вдругъ имя мое является какъ бы уликою въ томъ, приведя ему на память и товарищей его, нашихъ дворовыхъ мальчиковъ. Отъ этого непріятнаго впечатлнія произошли невыгодныя для меня послдствія.

Во вторникъ, какъ приказалъ министръ, отправляюсь въ департаментъ, вхожу въ комнату второй экспедиціи, кланяюсь Пещурову, сидвшему у противоположной стны. Онъ взглянулъ на меня сурово и не кивнулъ головой. Не зная, что мн длать, я остался на томъ же мст, на которомъ стоялъ. Хотлось бы ссть, но ни одного порожняго стула: вс заняты безмолвно сидящими чиновниками, раздается скрыпъ перьевъ, да разв кто-нибудь кашлянетъ. Стою пять минутъ, десять, пятнадцать — Пещуровъ не обращаетъ на меня вниманія. Столоначальникъ едоровъ, изъявлявшій мн знаками сожалніе, что нахожусь въ такомъ глупомъ положеніи, вдругъ показываетъ мн стулъ, съ котораго только-что всталъ его помощникъ (Сферинъ, несчастный переводчикъ еокрита), но едва сдлалъ я шагъ къ стулу, Пещуровъ подозвалъ меня къ себ, пренебрежительно оторвалъ отъ полулиста бумаги безобразный лоскутъ, написалъ на немъ что-то карандашемъ, кликнулъ секретаря своего и веллъ ему отвести меня съ этимъ лоскутомъ въ главную регистратуру. Лоскутъ заключалъ въ себ приказаніе состоять мн при главномъ регистратор и въ тоже время при экзекутор.

Главнымъ регистраторомъ былъ коллежскій совтникъ Юрій Марковичъ Деканскій, человкъ пожилыхъ лтъ, препочтенный, благовоспитанный. Онъ тотчасъ объяснилъ мн мои обязанности, все растолковалъ, и во все время обращался со мною, какъ нельзя деликатне, экзекуторъ же, неописанный чурбанъ, выслужившійся, кажется, изъ фельдфебелей, не только не могъ быть мн руководителемъ, но вскор я же принялъ на себя, по безграмотству его, главную его обязанность — писать прокурорамъ напоминанія, въ случа неисполненія ими, чрезъ извстное время, предписаній министра. По обимъ частямъ занимался я съ полнымъ усердіемъ, являлся въ должности въ опредленный часъ, отправлялъ въ свою очередь ночное въ департамент дежурство, ночевалъ тамъ съ клопами, утшаясь одобреніемъ и ласкою Деканскаго, но не удостоиваясь никакого вниманія со стороны исправляющаго должность директора. Приходя за чмъ-нибудь въ нашу комнату — онъ никогда не отвчалъ на мой поклонъ, хотя кланялся прочимъ. Примтивъ это, добрый Деканскій спросилъ меня однажды, что бы значило такое невниманіе ко мн Пещурова? Я сообщилъ ему мою догадку, что, можетъ быть, имя мое напоминаетъ ему прежнее его ничтожество. ‘Очень вроятно, отвтилъ Юрій Марковичъ, особливо судя по его гордости. Да онъ, пожалуй, думаетъ, что вы станете здсь разсказывать объ этомъ.’ — ‘Но я никому еще объ этомъ не говорилъ, кром васъ.’ — ‘Тмъ лучше, остерегитесь!’

Такъ проходило около девяти мсяцевъ, положеніе мое становилось отъ-часу непріятне, а особливо съ тхъ поръ, когда Деканскій въ искреннемъ со мною разговор сообщилъ мн, что онъ два раза отзывался обо мн Пещурову съ похвалою, но тотъ, какъ будто этого не слыхалъ, что, наконецъ, представлялъ меня къ слдующему чину, но имя мое оказалось вычеркнутымъ изъ списка. Я убдился, что оставаться мн тутъ неблагоразумно, но легко ли найти другое мсто? По счастію, въ это самое время явился мн на выручку искренній пріятель мой, Порфирій Васильевичъ Безобразовъ, служившій старшимъ секретаремъ въ Совт главнаго управленія путей сообщенія, человкъ съ красивою наружностью, соединявшій самый милый характеръ, онъ былъ въ одно время и ловкій свтскій кавалеръ, и отличный чиновникъ, и большой музыкантъ на скрипк, учился также въ казанскомъ университет, но по годамъ мн не сверстникъ и рано вступилъ въ службу, лтъ за восемь прежде меня, мы сдружились уже въ Петербург. Зная незавидное мое положеніе, онъ пришелъ сообщить мн, что у нихъ открылась ваканція помощника столоначальника, что онъ говорилъ уже обо мн и директору и начальнику отдленія, что они согласны принять меня, остается только поспшить подачею просьбы, чтобы кто-нибудь не перебилъ.

Пишу немедленно просьбу и являюсь съ нею къ Пещурову въ той же самой комнат, въ которой за девять мсяцевъ назадъ онъ заставилъ меня постоять. Пещуровъ беретъ бумагу, но не развертывая, спрашиваетъ: ‘Что это?’ — ‘Моя просьба.’ — ‘О чемъ?’ —‘О моемъ увольненіи изъ департамента.’ — ‘Проситесь чрезъ того, чрезъ кого вы опредлились.’ Съ этимъ словомъ онъ швырнулъ мн до столу неразвернутую просьбу. Обиженный такимъ пріемомъ, я быстро пошелъ къ двери, съ намреніемъ, блеснувшимъ въ голов моей, хать прямо къ министру, который самъ опредлилъ меня, и разсказать ему все. Но въ ту минуту, когда я взялся уже за ручку двери, Пещуровъ закричалъ мн въ слдъ: ‘Не забудьте, что министръ, по случаю кончины дочери, очень огорченъ и никого не принимаетъ.’ Срзалъ онъ меня этими словами: дйствительно, на дняхъ скончалась единственная (побочная) дочь Дмитрія Провофьевича, княгиня Хилкова, извстная своею красотою, и мы слышали, что старикъ съ горя заперся въ своемъ кабинет. Но меня удивила смтливость Пещурова: какъ въ одну минуту угадать мое намреніе?

Вмсто министра похалъ я къ Яновскому. Тотъ сообщилъ мн, что, со времени поступленія моего въ департаментъ, Пещуровъ, встрчаясь съ нимъ, почти не глядитъ на него, что онъ, Яновскій, отчасти самъ виною непріятнаго моего положенія, обратившись съ просьбою о моемъ опредленіи прямо въ министру, миновавъ директора, что онъ теперь же бы похалъ въ Дмитрію Прокофьевичу съ жалобою, но вотъ его собственноручная записка, которою онъ проситъ не посщать его впродолженіе двухъ недль. Вслдствіе всего этого, Николай Максимовичъ совтовалъ мн, если я опасаюсь потерять новое мсто, попробовать подать просьбу мою чрезъ кого-нибудь изъ ближнихъ бъ Пещурову. Ближе Николая Ильича едорова я никого не зналъ. Онъ взялъ отъ меня просьбу, но на другой день возвратилъ, сказавъ, что директоръ не принимаетъ ея и требуетъ напередъ письма къ себ отъ Яновскаго, въ которомъ бы тотъ выразилъ свое согласіе на перемщеніе. Какъ д, такъ и Яновскій — мы оба обидлись такимъ требованіемъ. Яновскій не хотлъ унизиться — уступить его капризу, я находилъ, что только отецъ мой, или близкій родственникъ, могъ бы имть право написать обо мн письмо подобнаго рода. Въ заключеніе, почтенный Николай Максимовичъ убдилъ меня вновь идти къ самому Пещурову, а если и тутъ не приметъ просьбы, то онъ, Яновскій, такъ какъ завтра кончается затворничество министра, будетъ знать, что ему длать. На другой день, рано утромъ, когда Пещуровъ собирался хать къ министру, съ первымъ, посл двухъ недль, докладомъ, прихожу къ нему, на его директорскую квартиру, и, подавая просьбу, ршительно говорю, что мн ждать боле нельзя, что я могу потерять общанное мсто, что Яновскій писать къ нему не хочетъ, да и я не имю надобности въ его согласіи, такъ какъ онъ мн не родственникъ. ‘Что-жъ я скажу министру, о причин вашего выхода?’ возразилъ онъ. — ‘Что мн даютъ тамъ штатное мсто, съ тысячью рублей жалованья, а здсь я ни того, ни другого не имю.’ — ‘Ужъ будто вамъ даютъ тысячу рублей?’ примолвилъ онъ,— въ довершеніе прежнихъ обидъ, и взялъ просьбу. Въ тоже утро, проходя въ департамент мимо чиновника, занимавшагося производствомъ объ опредленіи и увольненіи, я увидлъ лежащую предъ нимъ просьбу мою съ резолюціею министра: уволитъ, подл нея дло о моемъ опредленіи, развернулъ его и не врилъ глазамъ своимъ: первая просьба моя была вложена въ листъ почтовой бумаги, на которомъ рукою Дмитрія Прокофьевича написано: опредлитъ г.. Панаева съ жалованьемъ по 800 р. изъ остаточныхъ суммъ, и помстить на первую штатную вакансію, сообразно его чину. Ничего объ этомъ не было мн прежде объявлено, жалованья и не получалъ, штатнаго мста не имлъ, хотя впродолженіе этого времени открывались дв ваканціи помощниковъ столоначальника, но были замщены другими сторонними лицами.

Конецъ служебнаго поприща Пещурова былъ плачевный. При новомъ министр юстиціи, княз Дмитрі Иванович Лобанов-Ростовскомъ, въ короткое время достигъ онъ званія оберъ-прокурора и получилъ орденъ Анны первой степени, но во дни коронаціи императора Николая Павловича былъ обличенъ по какому-то длу во взяткахъ, отставленъ по высочайшему повелнію отъ службы, посл чего прожилъ недолго. Гордымъ противится Богъ. Напротивъ, Юрій Марковичъ Деканскій спокойно доживалъ въ отставк долгій свой вкъ, пользуясь уваженіемъ всхъ, кто зналъ его, онъ скончался восьмидесяти слишкомъ лтъ, въ совершенной еще бодрости. Нердко, будучи уже тайнымъ совтникомъ, и возвращаясь пшкомъ изъ канцеляріи, я спшилъ, при встрч съ немъ на Невской набережной, предупредить его поклономъ, первый снималъ шляпу, останавливался, почтительно съ нимъ разговаривалъ и выражалъ иногда благодарность мою за прошедшее. Старика до слезъ трогало такое мое вниманіе.

Въ числ образованныхъ товарищей моихъ по департаменту юстиціи: едорова, Шидловскаго, Капниста, Родзянки, былъ еще другой едоровъ, Борисъ Михайловичъ, извстный нашъ писатель. Еще тогда, имя не боле 17 лтъ, онъ уже заявилъ себя своими стихотвореніями и изданіемъ небольшого журнала. Надленный отъ природы поэтическимъ талантомъ, страстный къ занятіямъ литературою, исписавшій бездну бумаги, бездну перечитавшій, одушевленный любовью къ отечеству, стремленіемъ къ добру, человкъ безукоризненной нравственности, нжнаго сердца, онъ пользовался покровительствомъ Державина, Дмитріева, Карамзина, Тургенева, Шишкова, и постоянно былъ преслдуемъ журналистами. Не оттого ли, что всякая излишняя страсть къ чему бы то ни было становится наконецъ оригинальною и можетъ привлечь на себя жало сатиры? Вотъ, уже боле сорока лтъ, какъ мы познакомились, и Борисъ Михайловичъ постоянно сохраняетъ ко мн самое искреннее расположеніе.

Передъ поступленіемъ моимъ въ департаментъ путей сообщенія, добрый Безобразовъ озаботился познакомить меня съ будущимъ моимъ начальникомъ отдленія, Александромъ Николаевичемъ Бахтуринымъ, славившимся въ свое время бюрократическими своими способностями, достаточно образованный и добрйшаго сердца. Онъ далъ мн на пробу написать докладную записку въ Комитетъ министровъ о принятіи въ нашу службу одного англійскаго инженера, прочитавъ же ее, отозвался о моей работ слдующимъ лестнымъ для меня образомъ: ‘Я думалъ, что вы пришли ко мн учиться, а теперь вижу, что не придется ли и мн брать у васъ уроки.’ Къ сожалнію, вслдствіе горькой домашней жизни, онъ пилъ — но пилъ аристократически — не водку, а сотернъ, по нскольку бутылокъ въ день, что разстраивало его здоровье и подавляло служебную дятельность. Случалось, что по мсяцу, по два, не приходилъ онъ въ департаментъ, а побывши нсколько дней, опять оставался надолго дома, когда-жъ принимался за дло — оно у него кипло, онъ спускалъ разомъ множество залежавшихся бумагъ. Зато, мы подчиненные его, любя своего начальника, работали за него усердно, всячески старались поддержать честь отдленій, самаго важнаго по роду длъ. Черезъ годъ я былъ произведенъ въ титулярные совтники и назначенъ столоначальникомъ, а еще черезъ годъ долженъ былъ оставить департаментъ, по настоянію Ястребцова — служить подъ его начальствомъ въ Коммиссіи духовныхъ училищъ. Бахтуринъ до конца жизни оставался по вдомству путей сообщенія, числясь при Совт онаго. Я за долгъ считалъ навщать его иногда по праздникамъ, какъ прежняго начальника, хотя уже былъ старе его чиномъ. Если я, по доходящему до меня мннію другихъ, имю кое-какія добрыя качества, то чувство благодарности, чувство справедливости были лучшими изъ нихъ.

Иванъ Ивановичъ Ястребцовъ былъ человкъ замчательнаго ума и способностей, характера твердаго, обращенія пріятнаго, рчь его сопровождалась постоянно веселостью, а подъ часъ самою рзкою остротою. Въ литератур сдлался онъ извстенъ прекраснымъ переводомъ Массильона. Состоялъ сначала при княз Александр Николаевич Голицын, потомъ былъ правителемъ длъ Коммиссіи духовныхъ училищъ, наконецъ, въ чин дйствительнаго статскаго совтника — членомъ Кабинета. Скончался въ Ревел, не переставая шутить еще наканун смерти. Я познакомился съ нимъ въ дом той любезной женщины,съ которой сблизился вскор по прибытіи моемъ въ Петербургъ. Онъ полюбилъ меня, сдлался моимъ другомъ, не смотря на значительную разницу въ лтахъ, и вслдствіе этихъ-то отношеній уговорилъ меня перейти въ Коммиссію, въ которой составлялъ тогда новый штатъ, включивъ въ него, для меня именно, особую должность — начальника исполнительнаго стола, въ которой, правду сказать, не было надобности. Вмст съ тмъ дана мн и казенная квартира — чистенькая, просторная. Здсь служба и жизнь моя пошли пріятне. Дла по столу моему было не много. Я имлъ боле свободнаго времени заниматься литературою, печаталъ стихи мои и прозу въ ‘Сын Отечества’, въ ‘Встник Европы’, а чаще въ ‘Благонамренномъ’, по дружб съ издателемъ Александромъ Ефимовичемъ Измайловымъ, былъ приглашенъ, и поступилъ въ члены двухъ петербургскихъ литературныхъ обществъ: Любителей словесности, наукъ и художествъ, и — Соревнователей просвщенія и благотворенія. Кром Карамзина (принявшаго меня благосклонно, и выразившаго между прочимъ благодарность свою покойному отцу моему), Измайлова, Греча, Остолопова, Востокова, Хмльницкаго, съ которыми былъ уже знакомъ прежде, я познакомился со всми тогдашними писателями: съ Жуковскимъ, Батюшковымъ, Милоновымъ, Крыловымъ, Гндичемъ, Лобановымъ, Буниной, Глинкою, Плетневымъ, Воейковымъ, Булгаринымъ, съ нкоторыми_, въ которыхъ находилъ боле простоты и мене самолюбія — довольно коротко, съ другими — только слегка. Литература и тогда длилась на нсколько партій или приходовъ. Не любя этого, я не принадлежалъ ни въ одному, если-жъ боле помщалъ сочиненій моихъ въ журнал Измайлова и чаще съ нимъ видлся, то это по личной моей къ нему привязанности, какъ человку благородному, доброму, столько-жъ умному, какъ и простодушному, совершенному Лафонтену. Подъ его суровою наружностью билось прекрасное живое сердце. Съ своей стороны, онъ любилъ меня, кажется, еще боле, чмъ я его, даже называлъ меня братомъ. Литературное партизанство еще усилилось съ появленіемъ лицеистовъ, къ которымъ примкнули другіе молодые люди, сверстники ихъ по лтамъ. Они были (оставляя въ сторон геніальнаго Пушкина) по большей части люди съ дарованіями, но и съ непомрнымъ самолюбіемъ. Имъ хотлось поскоре войти въ кругъ писателей, поравняться съ ними. Поэтому, ухватясь за Пушкина, который тотчасъ сталъ наряду съ своими предшественниками, окружили они нкоторыхъ литературныхъ корифеевъ, льстили имъ, а т, съ своей стороны, за это ласкали ихъ, баловали. Напрасно нкоторые изъ нихъ: Дельвигъ, Кюхельбекеръ, Баратынскій старались войти со мною въ короткія отношенія: мн не нравилась ихъ самонадянность, ршительный тонъ въ сужденіяхъ, пристрастіе и не очень похвальное поведеніе: моя разборчивость не допускала сближенія съ такими молодыми людьми, я старался уклониться отъ ихъ короткости, даже не заплатилъ имъ визитовъ. Они на меня прогнвались, и очень ко мн не благоволили. Впослдствіи они прогнвались на меня еще боле, вмст съ Пушкинымъ, за то, что я не совтовалъ одной молодой опрометчивой женщин — съ ними знакомиться. Это была та самая, со множествомъ странностей и проказъ, но очаровательная Софья Дмитріевна Пономарева, которую воспвалъ Александръ Ефимовичъ Измайловъ, влюбленный въ нее по-уши. Да и не мудрено: всякій, кто только зналъ ее, былъ къ ней неравнодушенъ боле или мене. Въ ней, съ добротою сердца и веселымъ характеромъ, соединялась бездна самаго милаго, природнаго кокетства, перемшаннаго съ какимъ-то ей только свойственнымъ дтскимъ проказничествомъ. Она не любила женскаго общества, даже не умла въ немъ держать себя, и предпочитала мужское, особенно общество молодыхъ блестящихъ людей и литераторовъ, послднихъ боле изъ тщеславія. Меня ввелъ къ ней, по ея настоянію, Измайловъ — на свою бду. Она тотчасъ обратила на меня побдоносное свое вниманіе, но вскор и сама спустила флагъ: предпочла меня всмъ, даже тремъ окружавшимъ ее, извстнымъ тогдашнимъ красавцамъ: флигель-адьютанту Анрепу, преображенскому капитану Поджіо и сыну португальскаго генеральнаго консула Лопецу. Они должны были удалиться. Я остался ближайшимъ къ ней изъ прочихъ ея обожателей, и вполн дорожилъ счастливымъ своимъ положеніемъ. Я очень любилъ ее, любилъ нжно, съ заботливостью мужа или отца (ей было только 22 года, а мн уже 29 лтъ), остерегалъ, удерживалъ ее отъ излишнихъ шалостей, совтовалъ, какъ и съ кмъ должна она держать себя, потому-что не всякій могъ оцнить ея доврчивость, ея милыя дтскія дурачества, надялся во многомъ ее исправить, требовалъ, чтобы она была внимательне въ мужу, почтительне къ отцу своему, человку достойному и умному. Дло шло недурно: она во многомъ слушалась меня, въ иномъ нтъ, нердко прерывала наставленія и выговоры мои, то выраженіемъ ребяческой досады, впрочемъ мимолетной, то смхомъ, прыжками вокругъ меня, или поцлуемъ, зажмуривъ однако узенькіе свои глазки. Но вдругъ втерся въ домъ ихъ, чрезъ Александра же Ефимовича, тоже литераторъ, Яковлевъ, очень удачно писавшій въ ‘Благонамренномъ’ сатирическія статьи. Говорю: втерся, потому-что приглашенный однажды за темнотою ночи остаться ночевать на дач, что бывало со мною и съ другими, остался совсмъ жить у радушныхъ хозяевъ. При всемъ своемъ безобразіи, бросавшемся въ глаза, онъ былъ очень занимателенъ: игралъ на фортепьяно, плъ, хорошо рисовалъ каррикатуры. Тмъ и другимъ забавлялъ онъ ребенка-хозяйку, а съ хозяиномъ пилъ на сонъ грядущій мадеру. Конечно, пріхавши въ Петербургъ, за нсколько предъ тмъ мсяцевъ, онъ не имлъ собственной квартиры, и жилъ у какого-то знакомаго, но все-таки такая назойливость была наглою. Этого мало. Подружившись съ Дельвигомъ, Кюхельбекеромъ, Баратынскимъ (тогда еще унтеръ-офицеромъ, посл разжалованія изъ пажей въ солдаты за воровство), онъ вздумалъ ввести ихъ въ гостепріимный домъ Пономаревыхъ, гд могли бы они, хоть каждый день, хорошо съ нимъ пообдать, выпить лишнюю рюмку хорошаго вина, и сталъ просить о томъ Софью Дмитріевну. Она потребовала моего мннія. Я отвчалъ, что не совтую, что эти господа не поймутъ ее, не оцнятъ, что они могутъ употребить во зло, не безъ вреда для ея имени, ея излишнюю откровенность, ея неудержимую шаловливость. Пока дружескій этотъ совтъ, котораго она, повидимому, послушалась, оставался между нами, онъ ни для кого не былъ оскорбителенъ, но коль скоро, по легкомыслію своему, она не могла скрыть того отъ Яковлева — естественно, что пріятели его сильно на меня вознегодовали. Случилось, что въ это самое время, пользуясь лтнею порою, отлучился я на мсяцъ въ одно изъ загородныхъ дворцовыхъ мстъ. Прізжаю назадъ,— и что-жъ узнаю? Пріятели Яковлева введены имъ въ домъ, на счетъ водворенія его пошли невыгодные для бдной Софьи Дмитріевны толки, отецъ, сестра перестали въ ней здить. Глубоко всмъ этимъ огорченный, я выразилъ ей мое негодованіе, указалъ на справедливость моихъ предсказаній, и превратилъ мой посщенія. Чего не употребляла она, чтобы возвратить меня? и ея увлекательныя записки, и убжденія Измайлова — все было напрасно — я былъ непоколебимъ. Но чего мн стоило оторваться отъ этой милой женщины? На другой же день я насчиталъ у себя нсколько первыхъ сдыхъ волосъ. Спустя годъ, встртившись со мною на улиц, она со слезами просила у меня прощенія, умоляла возобновить знакомство. Я оставался твердъ въ моей ршимости, наконецъ, уступилъ желанію ея видаться со мною, въ Лтнемъ саду, въ пять часовъ, когда почти никого тамъ не бывало. Она прізжала туда четыре раза. Мы ходили, говорили о первомъ времени нашего знакомства — и я постепенно смягчался, даже это было предъ отъздомъ моимъ въ Казань — согласился захать къ ней проститься, но только въ одиннадцать часовъ утра, когда она могла быть одна. Прощаніе это было трогательно: она горько плакала, цловала мои руки, вышла провожать меня въ переднюю, на дворъ, на улицу. (Они жили близъ Таврическаго сада, въ Фурштадтской улиц, тогда мало прозжей, особливо въ такое раннее время.) Я ухалъ, совершенно съ нею примиреннымъ, но уже съ погасшимъ чувствомъ прежней любви.

Въ март мсяц слдующаго года возвратился я изъ Казани помолвленнымъ. Во вторникъ на страстной недл она прислала меня поздравить. Въ первый день Свтлаго праздника, ду къ нимъ похристосоваться. Мужъ печально объявляетъ, что она нездорова, лежитъ въ сильномъ жару. Пошелъ однако спросить, не приметъ ли меня въ постел, но возвратился съ отвтомъ, что не можетъ, а очень проситъ захать въ слдующее воскресенье. Прізжаю — какое зрлище?! Она была уже на стол, скончавшись въ самый этотъ день отъ воспаленія въ мозгу!

Когда я, рядомъ съ отцомъ ея, шелъ за ея гробомъ, онъ сказалъ мн: ‘Если бы она слдовала вашимъ совтамъ и сохранила вашу дружбу — мы не провожали-бы ее на кладбище.’ Не могу сказать положительно, какимъ образомъ узналъ онъ о моихъ дружескихъ совтахъ. Можетъ быть, по своей откровенности, въ минуты сожалнія о прошломъ, она высказалась ceстр, а та передала отцу.

Въ 1820 году ршился я издать идилліи. Лучшіе писатели и большая часть читающей публики приняли ихъ съ отраднымъ для меня одобреніемъ, журналы отозвались благосклонно, Россійская академія наградила меня золотою медалью, императрица Елизавета Алексевна — золотыми часами. Прилагаю здсь отзывы В. А. Жуковскаго и И. И. Дмитріева.

Приношу вамъ чувствительнйшую благодарность, почтеннйшій Владимиръ Ивановичъ, за вашъ пріятный подарокъ. Сейчасъ получивъ его, не могъ успть имъ воспользоваться, т. е., говоря прямо, еще не прочиталъ всей вашей книжки. Но сколько прочиталъ, тмъ весьма доволенъ, и могу сказать, что ваши Идилліи, писанныя тмъ слогомъ, который приличенъ сему роду стихотвореній, безъ всякаго сравненія, лучшія на язык нашемъ. Ваше появленіе въ собраніи депутатовъ Аполлоновыхъ счастливо, продолжайте ораторствовать на каедр сего бога, слушатели должны будутъ кричать вамъ браво!

Съ совершеннымъ къ вамъ почтеніемъ честь имю быть

Вашимъ покорнйшихъ слугою и усерднымъ роднею по отцу ебу

Жуковскій.

24 мая.

Милостивый государь мой,
Владимиръ Ивановичъ!

Я имлъ честь получить чрезъ Александра Ефимовича Измайлова экземпляръ вашихъ Идиллій съ надписаніемъ вашей руки на мое имя. Спшу изъявить вамъ, милостивый государь мой, искреннюю благодарность мою за вниманіе, которымъ изволили почтить поэта инвалида, и въ тоже время уврить васъ, что я съ истиннымъ удовольствіемъ читалъ ваши Идилліи: вы умли соблюсти въ нихъ вс красоты, свойственныя буколическому роду.

Продолжайте, милостивый государь мой, украшать вашу молодость и утшать старость другихъ цвтами прекрасной поэзіи, и врьте между тмъ совершенному почтенію, съ которымъ навсегда иметъ честь къ вамъ пребыть,

Милостивый государь мой,
покорнйшій вашъ слуга
Иванъ Дмитріевъ.

Москва, 1820 г. іюня 6.

Иванъ Ивановичъ Дмитріевъ жилъ постоянно въ Москв, поэтому я познакомился съ нимъ поздне, чмъ съ другими извстными писателями, именно зимою 1820 года, возвращаясь изъ отпуска въ Петербургъ. Отдохнувъ немного въ одной изъ московскихъ гостинницъ, похалъ я къ нему въ семъ часовъ вечера. На двор стояла карета.— У себя ли? — спрашиваю человка, сидвшаго въ передней. — У себя-съ. — А чья эта карета? — Ихная-съ, они изволятъ куда-то хать. Позвольте спросить фамилію:— Панаевъ, Владимиръ Ивановичъ? — Да! (и до сихъ поръ не понимаю, почему онъ зналъ мое имя? Разв не изъ разговоровъ ли своего барина съ литераторами) но лучше не докладывай, я не хочу его задерживать и пріду завтра. — Нтъ-съ, надобно доложить,— и введя меня въ залу, отправился докладывать. Чрезъ нсколько минутъ послышались тяжелые шаги Ивана Ивановича. Онъ предсталъ предъ меня всею своею великолпною фигурою, съ прямою, спокойно-гордою осанною, придававшею ему, при высокомъ рост, весьма важный видъ,изысканно (какъ и всегда) одтый, на ногахъ оленьи кеньги.

Пригласивъ въ гостиную, онъ осыпалъ меня вжливостью, лестно отозвался о литературныхъ трудахъ моихъ, сказалъ, что въ юности своей зналъ и очень уважалъ отца моего, а въ зрломъ возраст хорошо былъ знакомъ съ дядею по дому Державина. Спустя нкоторое время, я хотлъ встать.— Куда же? спросилъ онъ. — Вы изволите хать. — Нтъ, я не поду, посвящаю вамъ этотъ вечеръ, человкъ! карету отложить,— и просидлъ со мною до перваго часа ночи. Большая часть разговора была о недавно умершемъ достопамятномъ Новиков, о Карамзин и его ‘Исторіи’. Иванъ Ивановичъ показалъ мн по крайней мр десять статей, вырзанныхъ имъ изъ иностранныхъ журналовъ и собранныхъ въ одну тетрадь, въ которыхъ съ похвалою отзывались о твореніи нашего исторіографа, бранилъ Каченовскаго за то, что онъ такъ непочтительно придирается къ Карамзину, жаловался вообще на настоящее состояніе нашей литературы, начинавшей уже отступать отъ установленныхъ правилъ и здраваго вкуса, на порчу языка, попавшееся ему въ какомъ-то журнал слово: отв&#1123,тилъ (вмсто отвчалъ) называлъ лакейскимъ, удивлялся числу вновь появившихся сочинителей, да съ такими, притомъ, именами — примолвилъ онъ улыбаясь — что нескоро выговоришь: Карлгофъ, Магазинеръ, Кюхельбекеръ. Въ слдующій проздъ мой чрезъ Москву, лтомъ 1823 года, тоже въ отпускъ, я у него обдалъ и провелъ цлый день. За столомъ сидло насъ всего двое, а служили намъ (по старин) нсколько лакеевъ. Именитый хозяинъ часто наливалъ мн вина и самъ пилъ столько же. Посл обда перешли мы въ кабинетъ, курили, говорили, онъ былъ очень веселъ и занимателенъ, разсказалъ нсколько забавныхъ анекдотовъ о московскихъ литераторахъ, много изъ своей жизни и службы, между прочимъ, со слезами на глазахъ о милостяхъ въ нему Александра Павловича, что было мн по-сердцу.

Въ 1824 году, я послалъ ему экземпляръ изданнаго тогда мною похвальнаго слова Кутузову и получилъ слдующій лестный отвтъ:

Милостивый государь мой,
Владимиръ Ивановичъ!

Не могу довольно изъяснить моей признательности, за ваше почтенное письмо и подарокъ для меня драгоцнный.

Искренно радуюсь, что Кутузовъ нашелъ достойнаго панигириста. Я со вниманіемъ прочиталъ ваше похвальное слово, во всхъ отношеніяхъ отдаю ему справедливость. Вс условія искусства оправданы: врное изложеніе происшествій, связь въ періодахъ, точность въ словахъ и мысляхъ, порядокъ въ словотеченіи, ровность, благородство и благозвучіе въ слог.

Продолжайте, милостивый государь мой, украшать нашу словесность и прозою, общающею вамъ столько же успха, какъ и поэзія.

Я же съ чувствами совершеннаго почтенія и преданностію имю честь быть,

Милостивый государь мой,
вашимъ покорнйшимъ слугою
Иванъ Дмитріевъ.

Москва. 1824 г., мая 18.

Въ 1826 году, Иванъ Ивановичъ почтилъ меня препровожденіемъ экземпляра переведенныхъ имъ четверостишій, при письм очень миломъ, которое также стоитъ здсь помститъ:

Милостивый государь мой,
Владимиръ Ивановичъ!

Помня вашу пріязнь, препровождаю при семъ къ вамъ переведенныя мною четверостишія. Эта бездлка не можетъ быть достаточною отплатою за ваши Идилліи: но да позволится 65-лтнему старику въ извиненіи своемъ напомнить вамъ старинную пословицу: ‘чмъ богатъ, тмъ и радъ’. Съ симъ извиненіемъ прошу васъ принять свидтельство искренняго почтенія, съ которымъ имю честь быть на всегда,

Милостивый государь мой,
вашимъ покорнйшимъ слугою
Иванъ Дмитріевъ.

Москва, 1826 г., апрля 29.

Посл того онъ три раза прізжалъ въ Петербургъ. Всякой разъ посщалъ меня и принималъ съ прежнею благосклонностью. Послдній пріздъ его былъ въ 1837 году, недль за пять до кончины, послдовавшей въ Москв на 77 году отъ рожденія. Замчательно, что въ этотъ разъ, прежде, чмъ похать на квартиру, онъ прямо отъ заставы прохалъ въ Невскій монастырь, на могилу Карамзина.

ГЛАВА III.

Служба моя до министерству народнаго просвщенія.— Князь А. Н. Голицынъ, М. Л. Магницкій, А. С. Шишковъ.

Въ март мсяц 1812 года, когда гвардія выступала уже въ походъ и все предвщало неизбжную войну съ Франціею, Петербургъ, а потомъ, можно сказать, и вся Россія, изумлены были внезапнымъ извстіемъ, что государственный секретарь, тайный совтникъ Сперанскій, ближайшій къ императору человкъ, одинъ изъ самыхъ довренныхъ, способнйшихъ и дятельнйшихъ его сотрудниковъ, взятъ, по возвращеніи отъ государя, тогдашнимъ министромъ полиціи, генераломъ Балашовымъ, и выславъ съ фельдъегеремъ въ Нижній-Новгородъ {Въ Нижнемъ-Новгород Сперанскій оставался недолго. По занятіи французами Москвы, онъ вывезенъ былъ въ Пермь, гд и прожилъ до половины 1816 года, т. е. до назначенія его пензенскимъ гражданскимъ губернаторомъ.}. Вмст съ тмъ, въ тотъ же день (17 марта) вывезенъ былъ въ Вологду другой замчательный человкъ, дйствительный статскій совтникъ Магницкій, занимавшій должность статсъ-секретаря въ государственномъ совт, и находившійся въ дружескихъ со Сперанскимъ отношеніяхъ. Можетъ быть когда-нибудь я скажу мое мнніе о причинахъ временнаго паденіи Сперанс&аго, этого даровитаго, этого необыкновеннаго государственнаго мужа, а теперь займусь господиномъ Магницкимъ, снискавшимъ впослдствіи громкую, хотя и незавидную извстность. Я длаю это боле потому, что мн довелось принять весьма близкое участіе во вторичномъ окончательномъ его паденіи.

Магницкій (Михаилъ Леонтьевичъ) происходилъ отъ того Магницкаго, который въ царствованіе Петра великаго издалъ первый на русскомъ язык курсъ математики. Книга эта принадлежитъ теперь къ библіографическимъ рдкостямъ. Она была напечатана въ большую четвертку, на фронтиспис изображенъ храмъ, посвященный математик, на столпахъ котораго надписи, означающія подраздленія науки (ариметика, геометрія и проч.), а внизу двоестишіе:

Маімаіка что детъ:

На столпахъ то все иметъ.

Потомокъ его, герой моего разсказа, въ молодости также занимался литературою, но писалъ не такіе стихи, какъ его предокъ, прекрасное его стихотвореніе: Соловей очень славилось въ свое время. Домашнее или публичное получилъ онъ воспитаніе — я не знаю, но оно могло назваться блестящимъ, и при его дарованіяхъ, увлекательномъ разговор и видной, красивой наружности, много способствовало успхамъ его и по служб и въ большомъ свт. Въ 1801 году, будучи 22 лтъ, онъ является уже на дипломатическомъ поприщ — сначала при посольств нашемъ въ Вн, а потомъ въ Париж, гд обратилъ на себя вниманіе супруги перваго консула, Жозефины. При учрежденіи министерствъ поступилъ онъ начальникомъ экспедиціи департамента министерства внутреннихъ длъ, что въ особенности и сблизило его съ тогдашнимъ директоромъ онаго, Сперанскимъ. Вслдствіе этой дружеской связи, въ 1810 году онъ назначенъ былъ въ должность статсъ-секретаря въ государственномъ совт, преобразованномъ по плану Сперанскаго, а въ декабр слдующаго 1811 года, за участіе въ составленіи учрежденія большой дйствующей арміи, награжденъ орденомъ св. Анны 1-й степени. Но этотъ быстрый ходъ по служб былъ черезъ три мсяца, какъ мы видли выше, прерванъ удаленіемъ его въ Вологду. Тмъ же указомъ, состоявшимся, помнится, 30 августа 1816 года, которымъ Сперанскій назначенъ пензенскимъ губернаторомъ, Магницкій опредленъ вице-губернаторомъ въ Воронежъ. Черезъ годъ былъ онъ уже симбирскимъ губернаторомъ, и здсь-то начинается второй, важншій до послдствіямъ, періодъ политической его жизни, гд онъ является совершенно инымъ человкомъ.

Въ это время императоръ Александръ, вполн проникнутый глубокимъ убжденіемъ, что не одними человческими силами и средствами, бывшими въ его распоряженіи, совершилъ онъ великое дло освобожденія Европы, началъ боле и боле предаваться богомыслію, тепле и тепле развивать въ душ своей чувство безусловной вры въ промыслъ Божій, въ его чудесныя проявленія. Отсюда охлажденіе къ свту, къ увеселеніямъ, склонность къ уединенію, къ мистицизму, недовріе къ людямъ, особливо чуждымъ смиренія, такъ сильно въ немъ преобладавшаго, и расположеніе къ тмъ, которые казались ему благочестивыми, религіозными. Такое состояніе духа, при всей свойственной ему скрытности, не могло остаться незамченнымъ. Явились послдователи, подражатели, одни, какъ и онъ самъ, по искреннему убжденію, другіе, и разумется большая часть, по разсчету. Къ числу первыхъ принадлежалъ, и стоялъ въ глав ихъ, извстный князь Александръ Николаевичъ Голицынъ, къ числу послднихъ присоединился, хотя и издалека, симбирскій губернаторъ. Многіе сомнвались въ чистот религіозныхъ чувствъ князя Голицына, но я, служившій въ то время подъ его начальствомъ, и бывшій въ короткихъ отношеніяхъ съ самыми близкими къ нему людьми, могу утвердительно сказать, что этотъ достойный человкъ, при добрйшемъ доврчивомъ сердц, склонный по самому характеру своему къ созерцательности, къ чудесному, дйствовалъ вслдствіе внутренняго увлеченія, отъ того можетъ быть и переходилъ за черту, не зналъ предловъ своей ревности, отъ того врилъ ложному благочестію другихъ и, къ сожалнію, подчинялся вредному ихъ вліянію. Напротивъ, Магницкій дйствовалъ совсмъ иначе — именно по разсчету, изъ видовъ честолюбія. Будучи блестящимъ свтскимъ человкомъ, весьма остроумнымъ и насмшливымъ, напитаннымъ философіею XVIII столтія, вдругъ длается онъ жаркимъ фанатикомъ, здитъ по церквамъ, бесдуетъ съ духовными лицами, посщаетъ чаще обыкновеннаго больницы, тюрьмы (что императоръ обыкновенно длалъ въ своихъ вояжахъ), учреждаетъ въ Симбирск, едва ли не первый изъ губернаторовъ, въ подражаніе столиц и въ угожденіе князю Голицыну, общество библейское, выходитъ изъ кареты, не смотря на грязь и холодъ, чтобы принять благословеніе бгавшаго по симбирскимъ улицамъ, такъ-называемаго Блаженнаго, въ надежд, что объ этомъ дойдетъ до князя Голицына, а чрезъ него можетъ быть и до государя. По близости въ свое время къ графу Кочубею, къ Сперанскому, ему извстны были филантропическія чувствованія государя, его тайныя помышленія — объ уничтоженіи рабства, о сокращеніи власти помщиковъ. Магницкій начинаетъ дйствовать въ этомъ смысл. По какому-то доносу (говорятъ, имъ же самимъ направленному), что одинъ изъ значительнйшихъ симбирскихъ помщиковъ, Наумовъ, будто бы тиранствуетъ надъ своими людьми, заковываетъ ихъ въ цпи, сажаетъ въ колодки, въ рога,— онъ, безъ всякаго предваренія, внезапно съ большою свитою и командою, отправляется въ село его, Головкино, и, собравъ всхъ крестьянъ, идетъ прямо въ подваламъ стариннаго барскаго дома. Съ трудомъ отперты были заржавленные замки и отодвинуты засовы. Въ подвалахъ дйствительно найдены цпи, колодки, рога, оставшіеся отъ прежнихъ владльцевъ Головкина и нсколько десятковъ лтъ лежавшіе безъ употребленія. Губернаторъ приказываетъ взять ихъ, и торжественно, при стеченіи всего народа, бросить въ рку. Можно предполагать, что любя разглагольствіе, и обладая талантомъ хорошо говорить, большею частью рзко и фигурно, онъ не воздержался отъ какой-нибудь, приличной настоящему случаю, предики, потому-что между крестьянами вскор оказались волненіе, неповиновеніе. Оскорбленный помщикъ принесъ жалобу высшему правительству, началось дло, достигшее комитета министровъ, и кончилось бы весьма невыгодно для господина Магницкаго, если бы не поспшилъ къ нему на помощь князь Голицынъ: дло превращено тмъ, что Магницкій уволенъ отъ должности губернатора и опредленъ членомъ главнаго училищъ правленія, а чрезъ мсяцъ (въ феврал 1819 года) посланъ ревизовать Казанскій университетъ, съ тмъ, чтобы посл подробнаго и личнаго всхъ частей обозрнія, представилъ свое заключеніе: можетъ ли университетъ съ пользою существовать впредь?

Тогда говорили, и де безъ основанія, что Магницкій самъ напросился на это порученіе. Ему легко было, по близкому разстоянію Симбирска отъ Казани, уврить князя, что онъ хорошо знаетъ, въ какомъ жалкомъ (будто бы) положеніи находится университетъ, ему нужно было неотлагательно блеснуть передъ сосднимъ, не любившимъ его, Симбирскомъ, такимъ важнымъ порученіемъ, такимъ довріемъ правительства, и въ тоже время, имть случай показать предъ новымъ начальствомъ и государемъ ревность свою, особливо въ религіозномъ отношеніи. Тогда было это очень кстати по причин либеральныхъ волненій въ университетахъ германскихъ и появленія карбонарства въ Италіи, тревожившихъ наше правительство. Все это разсчелъ онъ хорошо и врно.

Пробывъ въ Казани не боле шести дней, Магницкій, по возвращеніи въ Петербургъ, представилъ министру просвщенія подробный отчетъ объ осмотр университета, описавъ его самыми черными красками, напримръ: ‘Зданіи въ развалинахъ, неопрятность студенческихъ и гимназическихъ комнатъ поразительна, въ печахъ нтъ вьюшекъ и заслонокъ, нечистоты кухонь безъ отвращенія нельзя представить, огромныя суммы растрачены безотчетно, совтъ университетскій, состоящій изъ 25 человкъ, сдлался посмшищемъ самихъ своихъ членовъ, изъ которыхъ только пятеро молодыхъ, люди порядочные, но и т, по невинному чувству уваженія и благодарности, всегда поддерживали зло, профессоры вообще невжды, вольнодумцы и деисты, студенты не знаютъ даже числа заповдей.’

Донесеніе свое, къ которому приложено было описаніе познаній, свойствъ и способностей каждаго профессора, въ выраженіяхъ самыхъ дкихъ и оскорбительныхъ, Магницкій заключилъ мнніемъ, что, ‘по непреложной справедливости и по всей строгости правъ, университетъ подлежитъ уничтоженію, которое должно быть произведено въ вид публичнаго разрушенія.’

Во всемъ этомъ грозномъ донесеніи не было и сотой доли правды. Да и возможно ли въ теченіе шести дней войдти въ подробности управленія, ознакомиться съ ученою, учебною, хозяйственною, счетною и полицейскою частями онаго, познать умственныя и нравственныя качества двадцати пяти профессоровъ? Кто другой, съ такою неслыханною самонадянностью, безъ представленія фактическихъ доказательствъ, безъ слдствія, ршился бы произнести смертный приговоръ столь важному государственному учрежденію?

Доврчивый министръ, оглушенный рзкимъ краснорчіемъ ревизора, не усомнился въ томъ же смысл донести обо всемъ императору. Съ трепетомъ благомыслящіе люди, а въ особенности, воспитанники Казанскаго университета, находившіеся въ столиц, ожидали ршенія его участи. Но мудрость и великодушіе государя спасли университетъ. Зачмъ разрушатъ, можно исправитъ, сказалъ онъ министру, и повеллъ удалить т лица, кои того заслуживаютъ, для замщенія праздныхъ каедръ пріискать способныхъ профессоровъ въ другихъ округахъ, въ случа недостатка — выписать изъ чужихъ краевъ людей извстной нравственности.

Въ іюн того же 1819 года, Магницкій назначенъ попечителемъ Казанскаго университета. Съ сего времени наступаетъ новая эпоха этого заведенія, ознаменованная изгнаніемъ или добровольнымъ удаленіемъ отличнйшихъ профессоровъ и принятіемъ на мсто ихъ новыхъ, столько же неизвстныхъ въ ученомъ свт, сколько извстны были ихъ предмстники, множествомъ странныхъ нововведеній, закрытіемъ однихъ, учрежденіемъ другихъ, разъединеніемъ или соединеніемъ каедръ, опредленіемъ новаго начальственнаго лица, подъ названіемъ директора университета, изданіемъ инструкціи директорской и ректорской, совершенно нарушающихъ уставъ, унижающихъ достоинство ректора, замедляющихъ новою инстанціею теченіе длъ и дающихъ произвольное направленіе преподаванію наукъ {Ректорскою инструкціею профессору исторіи между прочимъ предписано было изъяснить, сколько настоящее царствованіе (императора Александра 1-го) превзошло и затмило вс прочія, какъ славою воинскою, такъ и законодательною.}. Сверхъ того эта эпоха, именовавшаяся возобновленіемъ или преобразованіемъ, отличалась отъ прежней видимою заботливостью объ одной наружности и пренебреженіемъ сущности, распространеніемъ между наставниками и воспитанниками духа лицемрія и ханжества, какъ врнаго средства въ снисканію благосклонности попечителя, происками и враждою членовъ университета, щедрыми наградами и возвышеніемъ окладовъ довренныхъ лицъ, частою оныхъ перемною, наконецъ огромными, безотчетными издержками по части строительной. Сверхъ того профессорамъ, и всмъ служащимъ, запрещалось употребленіе вина, въ торжественные же дни, здоровье высшихъ начальниковъ и государя должны они были пить медомъ. Провинившійся студентъ именовался не виноватымъ, а гршнымъ (!), запирался въ карцеръ, съ лишеніемъ какъ можно боле свта, былъ навщаемъ тамъ священникомъ, который увщевалъ его, потомъ исповдывалъ и удостоивалъ св. таинъ, посл чего освобождался онъ, какъ совершенно исправившійся! Изгнавъ профессора Арнгольда, человка, по отзыву его, безнравственнаго, неимющаго понятія о наук (хирургіи), которую преподавалъ, Магницкій силился (при новомъ уже министр Шишков) опредлить его опять на ту же каедру, потому-что онъ, какъ сказано въ представленіи, исправился, принялъ православную вру и написалъ превосходную диссертацію, въ которой доказалъ, что главная и единственная причина всхъ болзней есть грхъ (!). Въ такомъ вид, въ такомъ дух продолжалось управленіе Казанскаго университета около шести лтъ. Въ промежутк этого времени, именно въ 1823 году, пріхалъ я въ Казань для свиданія съ родными. Тутъ картина жалкаго положенія университета раскрылась передо мною во всей полнот и усилила мое негодованіе къ виновнику этого зла, возбужденное уже пресловутою его ревизіею. Я не скрывалъ въ тамошнемъ обществ моего мннія объ этомъ, и никакъ не подозрвалъ, что приверженцы попечителя обо всемъ ему сообщаютъ. Я служилъ тогда, какъ упомянуто выше, подъ начальствомъ князя Александра Николаевича Голицына и пользовался уже литературною извстностью, слдственно былъ не безъинтересенъ для агентовъ Магницкаго, а мнніе мое могло имть для нихъ нкоторый всъ.

Казанскою эпархіею управлялъ тогда знаменитый архіепископъ Амвросій, прославившійся проповдью, сказанной имъ лтъ за десять передъ тмъ въ Тул, по случаю дворянскихъ выборовь, а губерніею — вице-губернаторъ Александръ Яковлевичъ Жмакинъ. Съ первымъ познакомился я еще въ 1820 г. я питалъ къ нему глубокое уваженіе, со вторымъ — въ этотъ мой пріздъ, и очень полюбилъ его за его необыкновенный умъ, отличныя по служб способности и очаровательную любезность. А какъ старшая дочь его была двица замчательной красоты, первая невста въ город, то и не мудрено, что къ концу пребыванія моего въ Казани я на ней помолвилъ.

Два эти человка, каждый съ своей стороны, сообщили мн многое о удивительныхъ дйствіяхъ Магницкаго, жалуясь притомъ, что онъ, при столкновеніи нкоторыхъ университетскихъ длъ съ эпархіальными и губернскими, высказываетъ въ сношеніяхъ своихъ тонъ самовластія и вредитъ имъ въ Петербург — архіерею, поддерживая игуменью Казанскаго двичьяго монастыря, Назарету, на него клеветавшую, а Жмакину — помогая казанскому губернатору Нилову, котораго ревизовавшій губернію достопочтенный сенаторъ Соймоновъ устранилъ отъ управленія губерніею, ввривъ оное Жмакину, и который сильно хлопоталъ въ столиц, чтобы возвратиться на прежнее мсто и столкнуть Жмакина, сблизился же онъ съ Ниловымъ въ дом графини Анны Алексевны Орловой, и въ кель извстнаго архимандрита Юрьевскаго монастыря, Фотія, когда послдній, прізжая въ Петербургъ, живалъ въ Невскомъ монастыр. Отзывы этихъ уважаемыхъ мною лицъ, архіерея и управляющаго губерніею, только что распаляли мое негодованіе и конечно не положили храненія устамъ моимъ.

Графъ Аракчеевъ находился тогда на верху своего могущества. Снискавъ довренность государя многолтними опытами врности, преданности, нкоторыми полезными учрежденіями и ревностнымъ попеченіемъ о длахъ государственныхъ, онъ увеличилъ въ то время монаршее къ себ благоволеніе приведеніемъ въ исполненіе мысли о устройств военныхъ поселеній. Предоставимъ исторіи произнести судъ свой надъ этимъ человкомъ и изслдовать причины столь сильной привязанности къ нему императора. Можетъ быть она скажетъ, что Александръ, искусившійся въ людяхъ, покрытыхъ лоскомъ образованія и свтскости, утомленный напряженною борьбою съ Наполеономъ, упоенный славою, неожиданно и такъ блистательно его озарившею, узрвшій себя поставленнымъ во глав Европы распорядителемъ судебъ ея, и сознавшій въ томъ дйствіе Промысла Божія, могъ, какъ человкъ, охладть къ занятіямъ внутренними государственными длами, которыя казались ему прозою въ сравненіи съ поэзіею вншнихъ политическихъ длъ, зависвшихъ отъ его мановенія и требовавшихъ неусыпной бдительности. Вслдствіе всего этого немудрено было ему ввриться человку, хотя не получившему свтскаго образованія, хотя суровому до жестокости, но умному, опытному, твердому, не развлеченному никакими условіями свта, не подчиненному вліянію никакихъ личныхъ связей, ведущему затворническую жизнь и посвящающему все свое время занятіямъ служебнымъ. Такой человкъ конечно могъ облегчать ему труды правленія, часто неразлучные съ дйствіями строгости, которая была не по душ Александру, и выполненіе которой ревностный и взыскательный сановникъ охотно принималъ на себя, заслоняя государя.

Не смотря на свою силу, Аракчеевъ завидовалъ однакожъ близости къ императору и вліянію на него трехъ человкъ, управлявшихъ важнйшими частями — финансовою, военною, народнаго просвщенія и соединенныхъ съ онымъ длъ духовныхъ. Ему тсно было при нихъ около государя, а притомъ они составляли ему оппозицію въ государственномъ совт и комитет министровъ. То были: графъ Дмитрій Александровичъ Гурьевъ, князь Петръ Михайловичъ Волконскій и часто упоминаемый князь Александръ Николаевичъ Голицынъ. Ему нужно было отъ нихъ избавиться. Онъ началъ съ графа Гурьева, который портфель министра финансовъ долженъ былъ передать генералъ-лейтенанту Канкрину (впослдствіи графъ и полный генералъ). Не устоялъ потомъ и князь Петръ Михайловичъ Волконскій, уступившій званіе начальника главнаго штаба генералъ лейтенанту Дибичу (впослдствіи графъ и фельдмаршалъ). Оставался князь Голицынъ. Его сломить было нсколько трудне, какъ по боле теплому расположенію къ нему государя, скрпленному одинаковымъ религіознымъ направленіемъ, такъ и потому, что части народнаго просвщенія и духовныхъ длъ были для Аракчеева terra incognito, страна совершенно неизвстная. Нужны были знающіе помощники. Выборъ палъ на митрополита Серафима, архимандрита Фотія и Магницкаго. Какъ послдовало это соединеніе — покрыто мракомъ неизвстности. Оно тмъ боле удивительно, что вс сказанныя три лица пользовались благорасположеніемъ и милостями князя Голицына, а послдній, т. е. Магницкій, былъ осыпанъ его благодяніями, ибо, кром сказаннаго выше, онъ исходатайствовалъ ему въ теченіе пяти лтъ (какъ тогда говорили) около двухъ сотъ тысячъ рублей ассигнаціями негласнаго пособія.

Правда, что митрополитъ, человкъ ума ограниченнаго, учености недальней, придерживавшійся старины, давно уже съ неудовольствіемъ смотрлъ на первенство въ длахъ духовныхъ, лица свтскаго, на покровительство, оказываемое Голицынымъ представителямъ всхъ другихъ исповданій, на участіе ихъ въ библейскихъ обществахъ, на учрежденіе евангелическаго епископа (въ лиц г. Сигнеуса), на изданіе нкоторыхъ книгъ, съ разршенія министра.

Правда, что архимандритъ Фотій, недоучившійся студентъ С.-Петербургской академіи, былъ полудикій, изступленный фанатикъ, совершенный старообрядецъ, еще боле не терпящій нововведеній и духовенства другихъ исповданій.

Но Магницкій…. Въ самое это время возвратился я въ Петербургъ для испрошенія позволенія начальства на мою женитьбу, для приготовленій къ свадьб и полученія новаго отпуска.

Здсь долженъ я остановиться, чтобы сказать нсколько словъ о Фоті. За годъ передъ тмъ, начальникъ и другъ мой, Иванъ Ивановичъ Ястребцовъ, переводчикъ Массиліона, умнйшій и любезнйшій человкъ, пригласилъ меня на экзаменъ духовной академіи, общая показать тамъ Фотія, котораго я еще не видалъ и который строгою святостью и разными странными поступками привлекалъ тогда общее на себя вниманіе. За конференцъ-столомъ сидли уже члены синода, и сверхъ того митрополитъ Ceстренцевичъ, Сперанскій и графъ Хвостовъ, Мы помстились въ первомъ ряду креселъ. ‘Вотъ Фотій’ — сказалъ мн Ястребцовъ, указывая въ лво, на четвертый, весьма длинный рядъ креселъ, гд сидлъ, одинъ одинехонекъ (видно никто не дерзалъ къ нему приблизиться), худощавый, блдный монахъ, съ поникнутымъ лицомъ, съ большими мутными голубыми глазами, быстро поворачивающимися во вс стороны. Клобукъ, закрывавшій брови, придавалъ еще боле дикости его взору. Вскор вошелъ министръ, князь Голицынъ, вс встали. Принявъ благословеніе митрополита и свъ на свое мсто, князь началъ оглядываться съ видимымъ намреніемъ отыскать Фотія,— нашелъ, всталъ и почтительно поклонился, потомъ началъ безпрестанно на него оглядываться. Я невольно длалъ тоже, Фотій же ни на него, ни на меня не обращалъ вниманія, перебиралъ четки, а иногда, слдуя за ходомъ экзамена (богословіе), крестился: вроятно нкоторыя положенія науки, по его понятію грховныя, ему не нравились. По окончаніи экзамена, ректоръ, епископъ Григорій (нын С.-Петербургскій митрополитъ {Т. е. въ 1858 г.}), пригласилъ всхъ на завтракъ. Впереди, разумется, шелъ министръ. Поровнявшись съ четвертымъ рядомъ креселъ, онъ протснился по узкому между рядами проходу, чтобы принять благословеніе Фотія, а тотъ, стоя на одномъ мст, не сдлалъ ни шагу, чтобы двинуться ему на встрчу. До залы, гд изготовленъ былъ завтракъ, надлежало проходить длиннымъ коридоромъ. Я шелъ за Фотіемъ въ двухъ шагахъ, не отставая: такъ мн хотлось разсмотрть его, и, признаюсь, что-то невольно къ нему тянуло. Вдругъ меня обгоняетъ мой помощникъ (я тогда былъ начальникомъ исполнительнаго стола въ коммиссіи духовныхъ училищъ), бывшій домашній секретарь Державина, Абрамовъ, ему видно хотлось похвастаться предо мною извстностью своею Фотію, который часто посщалъ вдову Державина, сдлавшуюся богомолкою. Опередивъ меня и поровнявшись съ архимандритомъ, онъ протянулъ къ нему на-ходу сухощавую свою руку для благословенія, но Фотій, взглянувъ на него презрительно, вмсто благословенія, ударилъ его по ладони, такъ-что раздалось. Старикъ покраснлъ и отступилъ назадъ. Вошедъ въ залу, Фотій остановился у порога, я сталъ съ нимъ рядомъ. Министръ, члены синода и гости приступили къ закуск. Сперанскій, закусивъ немного, отошелъ къ окну, противоположному двери, у которой мы стояли, и постучавъ пальцами въ стекло, пошелъ прямо на насъ, длая однако видъ, что идетъ такъ, безъ цли, безъ намренія. Съ этимъ, мнимо-разсяннымъ видомъ, приблизился онъ въ Фотію, который, между тмъ, опустя голову, перебиралъ четки. ‘Отецъ Фотій — сказалъ Сперанскій — благословите меня’. Фотій поднялъ голову и глухо произнесъ: Я тебя не знаю. Слова эти такъ поразили Сперанскаго, что онъ пошатнулся, покраснлъ, и въ смущеніи отвчалъ: ‘Я Сперанскій’. — А, ты Сперанскій? возгласилъ Фотій — Господь тебя благословитъ, и размашисто благословилъ его. Такіе-то поступки позволялъ себ этотъ необыкновенный въ своемъ род монахъ, и видно, они обращались ему не во вредъ, потому-что онъ былъ тогда въ большомъ почет. Довольно указать на Державину, на упомянутую графиню Орлову, дочь героя Чесменскаго, которыя предъ нимъ раболпствовали, особливо послдняя, обогатившая монастырь его — приношеніями свыше милліона рублей, и исполнявшая въ кель его роль служанки. Раба Божія Анна — бывало онъ ей скажетъ — подай мн туфли, подай мн квасу,— и раба Божія смиренно подаетъ. Поступокъ со Сперанскимъ тмъ изумительне, что, учась въ академіи въ то время, когда Сперанскій составлялъ уставъ оной и часто по этому случаю, да и безъ того, бывалъ тамъ, Фотій не могъ не знать его, а если и не узналъ, давно съ нимъ не встрчаясь, то видя передъ собою человка почтенныхъ лтъ, съ двумя звздами, просящаго благословенія, долженъ былъ немедленно благословить его, какъ христіанина, кто бы это ни былъ, а не поразить такимъ грубымъ отвтомъ, равно какъ и не щелкать по рук моего помощника, какъ бы ничтоженъ онъ ему ни показался.

Итакъ, въ март мсяц 1824 года, за недлю до праздника Пасхи возвратился я въ Петербургъ. Въ тотъ же вечеръ пришелъ во мн Иванъ Ивановичъ Ястребцовъ — мы жили въ одномъ дом, принадлежащемъ коммиссіи, длами которой онъ управлялъ — и съ безпокойствомъ сообщилъ мн, что противъ князя Голицына существуетъ заговоръ, составленный четырьмя вышесказанными лицами, что они ожидаютъ только выхода въ свтъ печатающейся книги пастора Госнера: Толкованіе Евангелія отъ Матея, переведенной по желанію князя, въ нсколько рукъ, подъ наблюденіемъ какого-то старичка, статскаго совтника Брискорна, чтобы начать дйствовать открыто, и что доврчивый князь повидимому не подозрваетъ угрожающей ему опасности. Мы долго съ горемъ объ этомъ толковали.

Госнеръ, ученый теологъ, изъ Баваріи, прибылъ за годъ передъ тмъ въ Петербургъ, чтобы проповдывать Слово Божіе. Тогда повсюду проявлялось религіозное движеніе, произведенное можетъ быть великими событіями, умиротворившими Европу, и празднованіемъ трехсотлтняго юбилея Лютеровой реформы, причемъ полагалось сблизить между собою вс евангелическія исповданія. Послднее было намреніемъ нкоторыхъ германскихъ правительствъ, но тамъ нашлись и частныя лица_, ршившіяся проповдывать всему христіанскому міру, безъ различія церквей, съ цлью кажется труднйшею въ достиженіи — сближенія католической религіи съ протестантскою. Можетъ быть, проявившаяся впослдствіи въ Пруссіи секта новыхъ католиковъ началомъ своимъ относится къ этому времени. Года за три до Госнера прізжалъ въ Петербургъ, также изъ Баваріи, другой проповдникъ Линдель, былъ благосклонно принятъ нашимъ правительствомъ, писалъ, говорилъ проповди, изъ коихъ иныя переводились на русскій языкъ, но потомъ за нкоторыя изъ нихъ былъ вжливо высланъ въ Одессу. Пріемъ, оказанный Госнеру, былъ еще благоскловне, а краснорчіе его блистательне, такъ-что жители столицы всхъ вроисповданій, не исключая и православнаго, толпами сбирались по вечерамъ въ католическую церковь слушать его проповди.

Въ день Свтлаго праздника отправился я къ заутрени въ церковь Инженернаго замка, чтобы тамошнему протоіерею, Maлову, извстному своими проповдями, обыкновенно говоренными имъ безъ тетради, лично вручить письмо отъ казанскаго преосвященнаго. Почтенный Маловъ обошелся со мною съ свойственною ему любезностью, и настоятельно просилъ — поститъ его въ среду вечеромъ. Я пришелъ въ назначенное время, и мы тотчасъ же сблизились, какъ будто вкъ были знакомы. Оказалось при этомъ, что мы земляки, казанцы. Маловъ также сообщилъ мн подозрнія свои объ умышленіи сказанныхъ лицъ противъ князя Голицына, отзываясь съ негодованіемъ о предательств Магницкаго и фанатизм Фотія, узнавъ же отъ меня, что творится въ Казанскомъ университет, убждалъ передать все это лично пріятелю его, князю Платону Александровичу Ширинскому-Шихматову, надворному совтнику (впослдствіи тайный совтникъ и министръ народнаго просвщенія), служащему начальникомъ отдленія въ инженерномъ департамент, и тутъ же въ замк живущему, которому Магницкій предлагаетъ мсто директора Казанскаго университета, но тотъ колеблется. Въ слдующій понедльникъ, какъ мы условились, прізжаю опять къ протоіерею, нахожу у него князя Шихматова, человка лтъ тридцати пяти, необыкновенно скромнаго, что выражалось во всхъ его манерахъ, даже въ голос, и по возобновленной просьб, пересказываю всё, что было мн извстно о дйствіяхъ Магницкаго. Князь объявилъ, что посл этого онъ не приметъ предлагаемой ему должности.

Не боле, какъ черезъ мсяцъ, подкопъ, подведенный подъ князя Голицына, взорвался, но не убилъ его, а только перекинулъ съ одного мста на другое. Вотъ, какъ это происходило. По мр того, какъ печатался переводъ сказанной книги Госнера, нкто коллежскій ассессоръ Платоновъ, сирота, воспитанный митрополитомъ Платономъ и потому получившій это прозваніе, ходилъ по порученію Магницкаго въ типографію и покупалъ у наборщиковъ оттиснутые листы, платя по гривеннику за каждый, когда жъ послдній листъ былъ отпечатанъ, книга, прежде выпуска оной въ свтъ, переплетена и представлена государю. Вслдъ за тмъ митрополитъ отправился во дворецъ. Для этого нарочно было избрано необыкновенное время — шесть часовъ вечера, чтобы необычайностью самаго посщенія встревожить императора. Митрополитъ упалъ къ ногамъ его и требовалъ удаленія князя Голицъша, котораго управленіе, по его словамъ, колеблетъ церковь православную. Такая сцена не могла не подйствовать. Государь старался успокоить митрополита, сказалъ, что обратитъ вниманіе на его жалобу, и если найдетъ дйствія министра ошибочными, устранитъ отъ управленія ввренными ему частями. Подробности этого разговора, за кончиною всхъ дйствующихъ лицъ, останутся навсегда неизвстными, но главный результатъ, какъ тогда шептали, былъ таковъ: Магницкій, сблизившійся впослдствіи съ моимъ тестемъ, на бду послдняго (о чемъ упомянуто ниже), сказывалъ ему съ торжествомъ, что онъ вслдъ за митрополитомъ отправился на Адмиралтейскій бульваръ, а оттуда прошелъ въ подъзду государя, гд уже столпилось довольно народу, привлеченнаго каретою митрополита, съ тмъ, чтобы видть, съ какимъ лицомъ выйдетъ онъ изъ дворца — веселымъ или печальнымъ? Удостоврившись же по довольному выраженію лица владыки, что дло идетъ хорошо, поспшилъ въ Невскій монастырь поздравить его съ успхомъ.

Я увренъ, что митрополитъ, этотъ полупросвщенный преемникъ высокообразованнаго, даровитаго Михаила, и Фотій, этотъ изступленный полупомшанный фанатикъ, дйствовали боле по внутреннему своему убжденію, по своей нетерпимости, были только орудіями Аракчеева и Магницкаго. Предательство же послдняго объяснить не трудно. Онъ постигалъ постепенно возрастающую силу Аракчеева, зналъ, что ему хотлось низвергнуть Голицына, видлъ, что мста графа Гурьева и князя Волконскаго замнены людьми, хотя даровитыми, но незначительными по происхожденію, по чинамъ, по занимаемымъ предъ тмъ должностямъ, и могъ надяться, что Аракчеевъ, за оказанную услугу, возведетъ его въ званіе министра. Онъ однакожъ ошибся въ своемъ преступномъ разсчет.

Прежде всего послдовало высочайшее повелніе о разсмотрніи книги Госнера комитетомъ, составленнымъ изъ генералъ-губернатора графа Милорадовича, министра внутреннихъ длъ В. С. Ланского и президента Россійской академіи, адмирала А. С. Шишкова. Понятно, что только послдній изъ нихъ могъ настоящимъ образомъ заняться порученнымъ комитету дломъ, и занялся съ усердіемъ, тмъ боле жаркимъ, что не любилъ князя Голицына (въ зависимости котораго состоялъ по званію президента академіи). Не любилъ какъ лично, по щекотливымъ отношеніямъ подчиненнаго, будучи старше его лтами и службою, такъ и за стснительную цензуру, дйствительно слишкомъ придирчивую, и препятствовавшую развитію литературы, за что Голицынъ тогдашними литераторами былъ прозванъ не министромъ, а гасильникомъ просвщенія. Впрочемъ въ нкоторое, хотя неполное, оправданіе князя Александра Николаевича надобно сказать, что все это длалось по преобладающему вліянію другихъ — главное — Магницкаго, а потомъ Рунича, попечителя Петербургскаго университета, и Попова, директора департамента просвщенія, фанатика, сосланнаго впослдствіи въ Зилактовскій монастырь близъ Казани {Поповъ слдовалъ сект нкоей г-жи Татариновой, имвшей, не знаю почему, помщеніе въ Инженерномъ замк, когда онъ именовался еще Михайловскимъ. Впрочемъ, тамъ жили, съ разршенія государя, и другія лица, изъ людей недостаточныхъ и почему либо ему извстныхъ. Татаринова установила тамъ особый родъ богомоленія, состоящій въ круженіи около чана съ водою, до упада, причемъ закружившійся получалъ будто бы даръ пророчества. Склонный къ чудесному, кн. Голицынъ посщалъ ее. Когда жъ она, еще при Александр Павлович, была выслана изъ замка, то поселилась на дач по царскосельской дорог. Число поклонниковъ увеличилось. Присоединились люди извстные (напримръ, супруга генерала-отъ-инфантеріи Головина, г. Дубовицкій, человкъ весьма богатый). Устроили домовую молельню, украшенную образами, писанными знаменитымъ художникомъ Боровиковскимъ, предавшимся въ старости мистицизму. Тайный совтникъ Василій Михайловичъ Поповъ сдлался самымъ жаркимъ послдователемъ. Наконецъ, жалобы дочерей его на тиранское съ ними обращеніе отца, принуждавшаго ихъ присоединиться къ сект, открыли правительству (кажется въ 1840 г.) тайное оной существованіе. Татаринова и Дубовицкій разосланы были по разнымъ монастырямъ, а образа взяты въ Невскій.}.

Вскор по распространеніи слуха о существованіи комитета, пришелъ во мн добрый другъ мой и товарищъ по университету, Александръ Максимовичъ Княжевичъ (тогда начальникъ отдленія въ департамент казначейства, нын министръ финансовъ) {T. e. 1868 г.}, сказать, что въ тотъ день заходилъ въ нимъ въ департаментъ квартальный надзиратель и спрашивалъ, гд живетъ отставной профессоръ Яковкинъ, что, вроятно, его отыскиваютъ по участію въ перевод Госнеровой книги, и что я, по благорасположенію ко мн Шишкова, могъ бы у него объ этомъ освдомиться, и по возможности защитить Яковкина. Какъ сказано, такъ и сдлано. Но прежде надобно сообщить о профессор Яковкин и о знакомств моемъ съ достопочтеннымъ Александромъ Семеновичемъ Шишковымъ.

Я сдлался ему извстнымъ со времени выхода въ свтъ (въ 1820 г.) моихъ идиллій, экземпляръ которыхъ послалъ ему, равно какъ и ко всмъ первенствующимъ тогдашнимъ писателямъ, и чрезъ нсколько дней ухалъ въ отпускъ. Что-жъ сдлалъ Шишковъ, никогда въ глаза меня невидавшій? Идиліи мои внесъ онъ въ Императорскую Россійскую Академію и предложилъ ихъ разсмотрть, а академія не только-что ихъ одобрила, но и присудила мн меньшую золотую медаль {Впослдствіи я узналъ, что тмъ же журналомъ академіи, какъ я мн, присуждена была, конечно по случайному стеченію обстоятельствъ, большая золотая медаль Карамзину за его исторію.}. Живя въ деревн, я ничего подобнаго и ожидать не могъ, даже не зналъ, что академія награждаетъ писателей, какъ вдругъ получилъ о томъ предварительное извщеніе отъ Ястребцова, а вслдъ затмъ и отношеніе секретаря академіи, съ препровожденіемъ медали. Награда эта тмъ боле была мн пріятна, что, получивъ ее въ сельскомъ нашемъ уединеніи, я могъ порадовать ею матушку, нжно любившихъ меня сестеръ и прочихъ родныхъ {Кстати упомянуть, что въ деревн же удостоился я вскор получить золотые часы отъ императрицы Елисаветы Алексевны, досел мною хранимые. Виною этой милости, тогда очень видной, былъ почтенный Александръ Ивановичъ Красовскій. Когда я прощался съ нимъ, отъзжая въ деревню, онъ спросилъ меня, почему я не представилъ идиллій моихъ государю? Потому — отвчалъ я — что теперь, судя по дйствіямъ министерства просвщенія, не обращается вниманія на изящную литературу. ‘Но императрица занимается ею, я слышалъ это отъ графини Строгоновой, представьте экземпляръ государын’.— ‘Теперь уже некогда, я завтра ду’.— ‘Такъ пришлите его ко мн, а я передамъ секретарю ея величества, Н. М. Лонгинову’. Я имъ и сдлалъ.}. Возвратясь въ Петербургъ я не замедлилъ представиться Александру Семеновичу и лично благодарить его. Съ тхъ поръ онъ оказывалъ мн постоянную благосклонность, но я мало ею пользовался. Чуждый всякаго искательства, притомъ довольно застнчивый, я всегда какъ-то дичился людей значительныхъ, и конечно терялъ чрезъ то много, поэтому рдко посщалъ Шишкова, и только лтъ черезъ десять, когда избранъ былъ въ члены Россійской Академіи, сдлался короткимъ въ его дом.

Илья едоровичъ Яковкинъ былъ добрый, почтенный человкъ, учености временъ прежнихъ, временъ Брянцова, Барсова, Чеботарева, и столькожъ, какъ они, преисполненный благонамренности и простодушія. Онъ былъ главнымъ помощникомъ попечителя Румовскаго при учрежденіи и устройств Казанскаго университета. Румовскій имлъ къ нему полную довренность, профессора завидовали, студенты любили его. Огорченный Магницкимъ, онъ былъ отставленъ, хотя съ пенсіономъ, но, для большаго уничиженія, не изъ государственнаго казначейства, а изъ Человколюбиваго общества. Огорченный старикъ пріхалъ въ Петербургъ, чтобы какъ-нибудь поправить дла. Мы вс, находившіеся въ столиц, воспитанники Казанскаго университета, приняли его съ распростертыми объятіями, дали ему, сложившись, обдъ въ квартир гг. Княжевичей, за которымъ онъ чуть ли не боле пролилъ слезъ умиленія, чмъ выпилъ шампанскаго, и старались по мр силъ быть ему полезными. Однажды, за годъ предъ госнеровой исторіей, сидя у меня, онъ съ горемъ сообщилъ мн, что бдность заставила его принять на себя переводъ нкоторыхъ статей книги Госнера, но примолвилъ: нмецъ, кажется запирается, я длаю свои примчанія. Квартальный надзиратель потому вроятно и обратился къ Княжевичамъ съ вопросомъ о квартир Яковкина, что Магницкій могъ въ свое время какъ-нибудь спровдать объ упомянутомъ обд и не забылъ этого.

Вслдствіе тревожнаго извстія, сообщеннаго мн Княжевичемъ, я на другое же утро отправился къ Шишкову, опасаясь впрочемъ, что занятый важнымъ дломъ, онъ, пожалуй, и не приметъ, однакожъ меня позвали въ кабинетъ. Александръ Семеновичъ сидлъ за письменнымъ столомъ, предъ нимъ лежала розогнутая книга,— справа и слва бумаги.

— Не помшалъ ли я вашему высокопревосходительству?

— Нтъ, садись пожалуста, поговоримъ.

— Вы врно заняты книгою, возбудившею вниманіе цлаго Петербурга?

— Да.

— Какъ вы ее находите?

— Очень вредною, богопротивною. И прочиталъ мн, съ негодованіемъ нкоторыя мста, дйствительно противныя догматамъ православной вры, но вставленныя, какъ мн показалось, не столько по дурному умыслу, сколько по излишней учености, по желанію выказать глубокія познанія свои въ церковной исторіи и всю тонкость своихъ изслдованій. Тутъ я объяснилъ ему цль моего посщенія, обстоятельства, побудившія Яковкина принять участіе въ перевод этой книги и его объ ней сужденіе, прося не смшивать его съ другими переводчиками, и, въ случа нужды, защитить. Шишковъ взялъ лежавшій съ правой стороны листъ бумаги, взглянулъ на него, и сказалъ: ‘Яковкина въ списк нтъ.’ Я обрадовался. Разговоръ о настоящихъ событіяхъ продолжился. Замтивъ, что старикъ мало, или почти ничего не зналъ о гнусной неблагодарности Магницкаго, о прежнихъ отношеніяхъ его въ князю Голицыну, я съ жаромъ и подробно пересказалъ ему о томъ. Это было въ день Вознесенія, 15 мая. Возвратившись отъ Шишкова, поспшилъ успокоить Княжевичей.

На другое утро, въ семь часовъ, когда я еще спалъ, вошелъ ко мн въ спальню и разбудилъ меня Ястребцовъ. ‘Опасенія наши, сказалъ онъ, совершились: князь Голицынъ боле не министръ, вчера состоялся указъ о назначеніи на его мсто Шишкова {Замчательно, что государь подписывалъ указъ о назначеніи Шишкова министромъ въ то самое время, когда я, сидя у него, съ такимъ негодованіемъ объяснялъ ему предательство Магницкаго. Казалось бы, что посл онъ могъ обратить вниманіе на знаменательность стеченія сихъ обстоятельствъ, ибо вступалъ теперь въ близкое сношеніе съ этимъ опаснымъ человкомъ, но онъ къ позднему раскаянію этого не сдлалъ.}, всмъ намъ худо, кром васъ. Вставайте, одвайтесь и позжайте поздравлять новаго министра.’ Хотя и не ожидалъ я хорошихъ послдствій для князя Голицына отъ дйствій возставшихъ противъ него враговъ, но никакъ не предполагалъ такого скораго результата, тмъ боле, что о выкраденной изъ типографіи книг Госнера и о свиданіи митрополита съ государемъ, узналъ уже посл, когда ходъ дла боле прояснился. Не любя, какъ упомянуто выше, соваться въ глаза и заискивать, я отвчалъ Ястребцову, что, бывая у Шишкова рдко и постивши его не дале, какъ вчера, не поду, не хочу и не могу быть выскочкою въ числ поздравителей. Ястребцовъ настаивалъ, даже упрекалъ меня, что я видно не желаю быть полезнымъ друзьямъ своимъ. Наконецъ, посл долгихъ убжденій, видя, что Ястребцовъ сердится серьезно (а надобно вспомнить, что онъ былъ мой начальникъ), я общалъ хать, но не прежде, какъ въ воскресенье. По крайней мр, въ праздничный день приличне, думалъ я.

Итакъ, въ воскресенье въ 9 часовъ утра ду въ Фурштадтскую улицу, гд Шишковъ имлъ собственный домъ (нын трактиръ), замтный по выпуклымъ у оконъ нижняго этажа желзнымъ ршеткамъ. Новый министръ былъ одинъ въ своемъ кабинет и въ морскомъ мундир, котораго я никогда не видалъ на немъ въ прежнія мои посщенія, онъ всегда сидлъ въ халат. Поздравленіе мое принято весьма благосклонно, тмъ боле, что я выразилъ въ немъ надежду на будущее процвтаніе русской словесности и, между прочимъ, ссылаясь на текстъ указа, сказалъ, что если управленіе иностранными исповданіями повелно привести въ предлы, въ которыхъ находилось оно до 1810 года, то еще кажется нужне поставить въ эти предлы министерство народнаго просвщенія, искаженное вліяніемъ фанатиковъ. Шишковъ жаловался на свою старость, на то, что государь, не спрося его согласія, сдлалъ его министромъ, говорилъ, что намренъ писать къ нему объ этомъ и покажетъ мн напередъ это письмо. ‘Вотъ, не дале, какъ въ понедльникъ, встртился я съ государемъ во дворц, проходя въ Совтъ, онъ остановился, очень благосклонно спросилъ меня о здоровьи. Почему бы тутъ же не сказать мн о своемъ намреніи? Я бы отказался.’ Вскор у крыльца застучали кареты поздравителей, мы перешли въ гостиную, Александръ Семеновичъ указалъ мн мсто подл себя, чрезъ полчаса вс восемь креселъ, идущихъ отъ дивана, заняты были почетными гостями. Мн, молодому человку, какъ-то совстно, какъ-то стснительно было сидть между ними: я всталъ. Министръ, къ удивленію, проводилъ меня до дверей гостиной и, остановясь, спросилъ: ‘Когда же ты у меня отобдаешь?’ (Я никогда у него прежде не обдывалъ).— Когда прикажете.— Да гд-бишь ты живешь-то. — Въ дом Коммиссіи Духовныхъ училищъ. — А, помню, хорошо {Квартира моя была извстна ему потому, что онъ иногда посылалъ мн нкоторыя книги.}.

Ястребцовъ, нетерпливо ожидавшій моего возвращенія, очень былъ доволенъ разсказомъ о благосклонности ко мн министра, выводя изъ оказаннаго мн доврія — прочитать письмо, которое напишетъ государю — изъ провода до дверей и приглашенія обдать, хорошее въ пользу мою заключеніе. ‘Когда жъ вы подете къ нему?’ подъ конецъ спросилъ онъ. — Когда пришлетъ меня звать.— ‘Помилуйте, до того ли ему теперь, чтобы помнить, что хотлъ позвать васъ обдать, онъ же, извстно, по старости, забывчивъ, вы прождете, а между тмъ на будущей недл вамъ надобно отсюда хать (дйствительно, получивъ уже разршеніе на вступленіе въ бракъ и отпускъ, я собирался на слдующей недл отправиться въ Казань), ступай просто, безъ зова, такъ, дня черезъ три. Это все равно’. Я никакъ не могъ согласиться, чтобы это было все равно и не халъ. Между тмъ Ястребцовъ почти каждый день продолжалъ меня подталкивать. Пренія наши кончились тмъ, что я напослдокъ общалъ ему въ слдующее воскресенье, въ Троицынъ день, захать въ Александру Семеновичу напередъ по утру, съ тмъ, что онъ можетъ быть повторитъ приглашеніе. Такъ и вышло. ‘Когда же ты у меня обдаешь?’ спросилъ опять Александръ Семеновичъ.— Если прикажете, хоть сегодня.— ‘Такъ хорошо, прізжай’. Въ этотъ же разъ онъ снова отозвался съ большимъ одобреніемъ о моемъ Похвальномъ слов князю Кутузову-Смоленскому, только-что мсяца за полтора передъ тмъ вышедшемъ въ свтъ. Оно было извстно ему еще въ рукописи, онъ еще тогда читалъ его вдов фельдмаршала, княгин Екатерин Ильиничн и, помню, сдлалъ мн одно прекрасное замчаніе въ описаніи бородинской битвы, которымъ я воспользовался, отчего описаніе это много выиграло.

Да позволено мн будетъ прервать на минуту нить главнаго повствованія, чтобы разсказать о весьма пріятномъ для меня событіи по поводу выхода въ свтъ этого сочиненія. Отъзжая въ прошедшемъ году въ отпускъ, я просилъ Александра Максимовича Княжевича принять на себя трудъ наблюсти за печатаніемъ онаго, просматривать корректуру, а по отпечатаніи — разослать нсколько хорошо переплетенныхъ экземпляровъ извстнымъ лицамъ, по оставленному мною списку, въ томъ числ два экземпляра къ Николаю Михайловичу Лонгинову — одинъ собственно для него, а другой — для представленія государын, такъ какъ я, тронутый прежнимъ ея ко мн вниманіемъ, считалъ себя обязаннымъ сдлать это. Добрый другъ мой исполнилъ все къ моему возвращенію, не усплъ только разослать назначенныхъ экземпляровъ, что уже и стало личною моею заботою. Къ тому, другому посылаю въ пакетахъ съ курьерами, къ Красовскому везу самъ три экземпляра для него и, какъ упомянуто выше — для Лонгинова и для императрицы. Спустя недлю вижу сонъ (подъ утро 2-го мая), будто входитъ во мн придворный лакей и подаетъ красную сафьянную коробочку, раскрываю, три брилліантовые кружка. Въ это самое время (въ 8 часовъ утра) человкъ мой будитъ меня, говоря, что пріхалъ придворный здовой. Надваю халатъ, выхожу, здовой подаетъ мн пакетъ, распечатываю — письмо отъ Лонгинова, съ препровожденіемъ фермуара, пожалованнаго императрицею моей невст! раскрываю красный сафьяный футляръ — вижу фермуаръ, составленный изъ трехъ совершенно круглыхъ частей (средняя побольше боковыхъ) точно такихъ, какія видлъ я во сн! Чмъ объяснить этотъ сонъ, такъ врно и такъ быстро сбывшійся? Тмъ, что можетъ быть я много думалъ о посланномъ мною въ государын экземпляр, надялся на новую отъ нея милость? Нтъ, во-первыхъ потому, что это сочиненіе было посвящено государю императору и поднесено ему оффиціально министромъ просвщенія: слдственно, отъ него только могъ я надяться какого-либо вниманія {Я и дйствительно получилъ отъ его величества подарокъ, можно сказать богатый — брилліантовый перстень въ дв тысячи рублей ассигн. Судя по тогдашнимъ цнамъ и небольшому чину моему — коллежскаго ассесора, милость эта была всми признана значительною, даже неожиданною, тмъ боле, что сочиненіе мое заключало въ себ мста щекотливыя, именно тамъ, гд говорилось о постигшей Кутузова опал. Доказательствомъ тому, какъ холодны были въ то время къ литератур и государь и министръ, служитъ то, что рукопись моя два года прогостила въ портфел князя Голицына: онъ все выжидалъ удобнаго для доклада случая. Замчательно также, что государь приказалъ ему прочитать вслухъ нкоторыя мста,— и какъ нарочно попались щекотливыя. Объ этомъ сказывалъ мн Ястребцовъ слышанное отъ князя. Тмъ боле цны великодушію его величества.}, наградить меня было дло его, а не императрицы, съ ея стороны, видя при книг печатное посвященіе августйшему супругу, весьма достаточно было ограничиться милостивымъ словомъ чрезъ Лонгинова, чего только я и надялся, во-вторыхъ, я въ то время такъ былъ занятъ множествомъ приготовленій къ сватьб (мн не хотлось ударить лицомъ въ грязь предъ будущимъ моимъ тестемъ, человкомъ роскошнымъ, и предъ такимъ городомъ, каковъ Казань), въ-третьихъ, настоящія событія такъ вообще были важны, и для меня лично такъ интересны, что все другое мало меня занимало. Да и могло ли придти въ голову, чтобы императрица оказала мн такую необыкновенную милость, какой могъ быть удостоенъ разв человкъ самый къ ней близкій, значительный? Вс мои знакомые были изумлены и тронуты. Выходитъ, что сонъ этотъ принадлежитъ въ числу многихъ подобныхъ неизъяснимыхъ явленій нашей жизни, гд гордый, пытливый умъ человческій долженъ умолкнуть, и гд начинается область одной вры.

Письмо Лонгинова было слдующаго содержанія:

Милостивый государь мой,
Владимиръ Ивановичъ!

Я имлъ счастіе представить государын императриц Елизавет Алексевн экземпляръ сочиненнаго вами историческаго Похвальнаго слова князю Смоленскому. Ея императорское величество, удостоивъ оный всемилостивйшего принятія и свдавъ, что вы недавно помолвлены, высочайше повелть мн соизволила препроводить къ вамъ, для врученія невст вашей, брилліантовый фермуаръ, всемилостивйше пожалованный въ знакъ высочайшаго вниманія къ трудамъ вашимъ, и вмст пожелать имъ совершеннаго благоденствія въ супружеств вашемъ. Даръ сей прилагая, имю честь быть съ истиннымъ почтеніемъ,

вашего высокоблагородія
покорный слуга
Н. Лонгиновъ.

No 330.

1-го мая 1824 года.

Его высокобл.:

В. И.

Панаеву.

Всякой пойметъ, какъ было мн пріятно получить такое письмо, и такой высочайшій подарокъ препроводить въ Казань къ моей невст.

Но прежде, чмъ отправлюсь обдать къ Александру Семеновичу, слдуетъ упомянуть, что книга Госнера была истреблена, а самъ онъ высланъ за границу, что новое министерство принялось за разсмотрніе нкоторыхъ другихъ книгъ, или запрещенныхъ прежнимъ (какъ, напримръ, Плачъ на гроб младенца, Станевича), или покровительствуемыхъ (какъ книга Таулера {‘Благоговйныя размышленія о жизни и страданіяхъ Іисуса Христа’.}), переводъ Ястребцова), что князь Голицинъ назначенъ главноначальствующимъ надъ почтовымъ департаментомъ, что директора департамента просвщенія, Попова, перемстилъ онъ въ директоры особой своей канцеляріи, а директору департамента духовныхъ длъ иностранныхъ исповданій Тургеневу и правителю длъ коммиссіи духовныхъ училищъ Ястребцову испросилъ годовые отпуски съ благородною цлію устранить ихъ отъ гоненій восторжествовавшей партіи, что исправляющими должность директоровъ департамента просвщенія и департамента иностранныхъ исповданій Шишковъ назначилъ статскихъ совтниковъ: Дмитрія Ивановича Языкова и Григорія Ивановича Карташевскаго, людей ему извстныхъ, весьма достойныхъ и просвщенныхъ. Хотя я давно пользовался ихъ знакомствомъ, особливо послдняго, но они никогда прежде у меня не бывали, а теперь оба меня постили, сообщивъ, между прочимъ, что Александръ Семеновичъ въ это короткое время не разъ уже заводилъ съ ними рчь обо мн, что онъ желаетъ имть при себ канцелярію и чуть ли мтитъ не на меня — въ правители оной, слдственно, очень жаль, что я узжаю, и такъ надолго. Я дйствительно взялъ отпускъ на пять мсяцевъ, не зная положительно, когда назначенъ будетъ день сватьбы.

За столомъ у министра было гостей немного — человкъ двнадцать и съ дамами. Посл обда повелъ онъ меня въ свой кабинетъ, заперъ за собою дверь и прочиталъ неконченное еще письмо свое къ государю, гд онъ выражалъ сожалніе, что не спрошено напередъ его согласіе. говорилъ, что онъ старъ, стоитъ уже одною ногою въ гроб, что чувствуетъ себя неспособнымъ нести возложенное на него бремя, дале объяснялъ — въ чемъ, по его понятіямъ, состоитъ истинное просвщеніе. Посл того завелъ онъ со мною рчь о Екатерин, которую, можно сказать, обожалъ, сообщилъ мн много любопытнаго о ея царствованіи и прочиталъ описанный имъ случай самоотверженія государыни, съ какимъ согласилась она на женитьбу любимца своего, Дмитріева-Мамонова, и даже сама, скрпя сердце, убирала къ внцу его невсту. Въ шесть часовъ вошелъ человкъ доложить, что коляска готова. ‘Подемъ со мною въ Катерингофъ, и дорогою еще поговоримъ’ сказалъ Александръ Семеновичъ. Извстно, что въ Троицынъ день ежегодно бываетъ въ Катерингоф большое гулянье, тогда оно было блистательнымъ, нын только многолюдное. Какъ ни лестно было бы мн, молодому человку, ссть въ одну коляску съ новымъ министромъ, на котораго обращены были вс взоры, и явиться съ нимъ посреди лучшей петербургской публики, но мн было не до того, я думалъ о дорог, о моей невст, и — отказался.

— Извините, сказалъ я, дня черезъ три мн надобно хать, а хлопотъ и сборовъ осталось еще довольно.

— Жаль, такъ стало быть мы теперь и простимся?

— Позвольте.

Старикъ обнялъ меня и поцловалъ.

— Когда-жъ возвратишься?

— Мсяца черезъ четыре, если не боле.

— Долго же прогостишь. А что-жъ ты думаешь о себ?

— Теперь, право, ничего не могу сказать. Вс мои мысли заняты женитьбою.

— Ну однакожъ чего бы желалъ ты?

Я вполн понялъ, къ чему клонится вопросъ, и отвчалъ:

— Если ваше высокопревосходительство въ прошлогоднее мое отсутствіе, по собственному вашему вызову, такъ заботились о помщеніи меня въ канцелярію государственнаго совта {Передъ отъздомъ моимъ въ прошедшемъ году Александръ Семеновичъ однажды сказалъ мн: ‘Теб бы лучше служить въ государственномъ совт, тамъ же кстати составляются теперь новые штаты. Если хочешь, я похлопочу’. Я искренно благодарилъ, но позволилъ себ выразить желаніе, сохранить вмст съ тмъ и настоящее мсто, такъ какъ оно давало мн квартиру. Онъ общалъ имть это въ виду. И дйствительно, какъ узналъ я по возвращеніи, при всемъ нерасположеніи своемъ къ князю Голицыну, два раза объ этомъ съ нимъ объяснялся. Штаты однакожъ тогда не состоялись и намреніе осталось безъ исполненія.}, то теперь когда вы министръ….

— Ну что-жъ?

— Теперь прошу васъ только не забыть, что я ворочусь женатымъ.

— Хорошо, не забуду.

При этомъ слов онъ взялъ меня за руку и крпко пожалъ. Мы разстались. Всякій, думаю, согласится со мною, что при тогдашнихъ обстоятельствахъ я не могъ дать ему положительнаго отвта. Мн оставалось только намекнуть, что женатому человку нужно мсто повыгодне относительно содержанія.

На другое утро, въ Духовъ день, пришли ко мн товарищи мои по университету: Еварестъ Андреевичъ Груберъ (нын попечитель Казанскаго университета) и профессоръ Василій Ильичъ Темьянскій {Темьянскій, какъ отличный натуралистъ, былъ посланъ въ кругосвтное плаваніе, но корабль потерплъ бурю у береговъ Норвегіи, и онъ воротился. По этой неудач онъ оставилъ ученую службу, умеръ къ сожалнію въ зрлыхъ еще лтахъ. Это былъ весьма достойный человкъ.} и сообщили мн извстіе, что князь Шихматовъ опредленъ директоромъ Казанскаго университета. Это меня поразило. Я хотлъ непремнно прежде отъзда объясниться по этому обстоятельству съ протоіереемъ Маловымъ, и хотя свободнаго времени было у меня мало, однакожъ вечеромъ я къ нему похалъ. Нашелъ у него множество гостей (на его улиц билъ праздникъ — гулянье въ Лтнемъ саду), вс комнаты были ими заняты, ни одного уголка свободнаго, гд бы поговоритъ про себя: хозяинъ повелъ меня въ кладовую. ‘Скажите, батюшка — спросилъ я — правда-ли, что князь Шихматовъ опредленъ въ директоры Казанскаго университета?’ — Къ сожалнію, правда. — Что-жъ это значитъ? Не при васъ ли онъ говорилъ, что не приметъ этой должности? — Да, не понимаю. Можетъ быть обстоятельства: онъ человкъ семейный, а тамъ содержаніе лучше. — Да безопасны ли мы съ нашею откровенностью, при теперешнемъ раздраженіи господствующей партіи?

— О, этого я ужъ не думаю, будьте покойны.

Шихматовъ, уступивъ въ это время настоянію Магницкаго, нашелъ однако возможность, подъ разными предлогами, не хать въ Казань. Чрезъ посредство брата своего, морского капитана, извстнаго стихотвореніями своими въ возвышенномъ библейскомъ тон, и принявшаго впослдствіи санъ иноческій, котораго Александръ Семеновичъ, за его кротость, благочестіе, талантъ и славянизмъ, любилъ какъ сына, онъ надялся найти въ министр боле сильнаго покровителя, чмъ Магницкій, и достигнуть боле виднаго мста. И дйствительно, мсяца черезъ четыре онъ былъ уже правителемъ длъ вновь учредившейся канцеляріи министра народнаго просвщенія. А какъ впродолженіе этого времени усплъ онъ, по ходатайству Магницкаго, получить чинъ коллежскаго совтника и анненскій второй степени орденъ, къ которому представленъ былъ еще прежнимъ начальствомъ, но представленіе залежалось въ комитет министровъ, то разгнванный Михаилъ Леонтьевичъ, пріхавъ поздравить его съ новымъ назначеніемъ, прекратилъ свои къ нему посщенія и даже избгалъ съ нимъ встрчи.— Винить ли Шихматова, что онъ ловкимъ маневромъ ускользнулъ изъ-подъ власти такого человка?

Я не видалъ, какъ текло время мое въ Казани, наслаждаясь супружескою жизнію, въ которую вступилъ 27 іюля, ежедневною увлекательною бесдою моего тестя (Денисъ Давыдовъ называлъ его Вальтеръ-Скоттомъ), ласками матери, дяди, сестеръ, братьевъ, которые вс одобряли мое супружество, любили жену мою, наконецъ самымъ искреннимъ, радушнымъ расположеніемъ высшаго друга общества, знавшаго меня еще въ юности и жившаго тогда весело и привольно.

Къ концу моего отпуска, жена моя была уже почти въ половин беременности, наступила осень, самая дурная, долго затянувшаяся, такъ что Волга стала окончательно только 29 декабря. хать въ Петербургъ было невозможно.

Въ ноябр тесть мой получилъ письмо отъ Карташевскаго, который писалъ: ‘Что вы держите Владимира Ивановича? высылайте его сюда, мы съ Языковымъ давно уже бережемъ для него, каждый у себя, мсто начальника отдленія, но долго ждать нельзя, ваканціи требуютъ замщенія.’ Я тотчасъ написалъ въ Княжевичу, чтобы онъ побывалъ у Григорія Ивановича и сказалъ бы, что я предоставляю ему замстить ваканцію, кмъ ему угодно, поелику прощаясь съ министромъ, замтилъ изъ словъ его, что ему пріятне было бы, чтобы я служилъ собственно по министерству просвщенія.— Это была маленькая ложь, но я не хотлъ простымъ, сухимъ отказомъ оскорбить доброжелательнаго Карташевскаго.

Не прежде, какъ 20 февраля слдующаго 1825 года, могъ я выхать изъ Казани. Въ Москв нашелъ Ивана Ивановича Ястребцова, который, пользуясь годичнымъ отпускомъ, жилъ тамъ, на своей родин. Отъ него, отъ профессоровъ Каченовскаго, Мерзлякова, Перевощикова (тоже добраго товарища по Казанскому университету) съ сожалніемъ узналъ я, что, по слухамъ, Магницкій также почти овладлъ Шишковымъ, какъ нкогда Голицынымъ, что дла идутъ хотя не совсмъ въ томъ дух, но не лучше прежняго.

По прізд въ Петербургъ отправляюсь въ тотъ же вечеръ къ князю Шихматову, чтобы узнать, что длается. Князь подтвердилъ мн слышанное мною въ Москв.

— Были ли вы у министра, спросилъ онъ?

— Нтъ еще, собираюсь завтра.

— Не откладывайте, да напомните ему о себ, о вашемъ къ намъ перемщеніи.

— Я не могу говорить о себ, у меня языкъ не поворотится. Да и къ чему, если Александръ Семеновичъ приказалъ сохранить для меня не одно, а даже два мста, на выборъ.

— Такъ, я знаю, а все таки лучше, если поговорите.

На другой день ду къ министру. Онъ принялъ меня по прежнему очень благосклонно. Первые вопросы относились въ моей женитьб, съ изъявленіемъ желанія, чтобы я познакомилъ съ нимъ жену мою.

— А что Казанскій университетъ?

— Хуже всякой семинаріи.

Вмсто того, чтобы остановиться на такомъ рзкомъ отвт, и по крайней мр спросить: почему? онъ перемнилъ разговоръ вопросомъ: не написалъ ли я чего нибудь новаго?… Это было уже яснымъ подтвержденіемъ, что вліяніе Магницкаго сильно. Собственно о мст ни я, ни онъ не проронили ни слова.

На пятый день пребыванія моего въ Петербург неожиданно прізжаетъ изъ Москвы Ястребцовъ. ‘Я соскучился по васъ, говоритъ онъ, обнимая меня, теперь же вы съ милою супругою: буду около васъ доживать годовой мой отпускъ. А что ваше опредленіе?

— Пока ничего еще не знаю?

— Вотъ видите ли, вы здсь пять дней, и не знаете: а я пріхалъ только сегодня, да знаю. Васъ обнесли чарочкой: мсто начальника отдленія, которое столько времени берегли для васъ, отдано Фарфоровскому, не дале, какъ третьяго дна, объ васъ же вчера пошла записка въ Комитетъ министровъ, съ назначеніемъ въ чиновники особыхъ порученій. Разница: тамъ жалованья 2,500 р. и квартира, а тутъ только 2,000 р.

Такое извстіе не могло меня не взволновать. Скачу къ Шихматову. Ни у Языкова, ни у Карташевскаго, за хлопотами по новому домашнему устройству, мн не удалось еще быть.

— Скажите, князь, что это значитъ?

— Да вдь я говорилъ вамъ, чтобъ напомнили о себ Александру Семеновичу.

— Послушайте, если вы знали, какъ видно по всему, что тутъ есть интрига, если слышали мой отвтъ, что не могу о себ говорить, то почему не выразились ясне, или не остерегли Александра Семеновича. Я былъ съ вами откровенне.

— Ваше опредленіе до меня не касается, отвчалъ Шихматовъ (это по части Дмитрія Ивановича Языкова). Тутъ кажется не безъ грха съ его стороны. Онъ очень друженъ съ Ниловымъ, землякомъ своимъ и товарищемъ по воспитанію, а тотъ, по дому Державиной и графини Орловой — съ Магницкимъ, въ отдленіи же, которое вамъ назначалось, производятся дла Казанскаго университета, понимаете! Узнавши о вашемъ прізд вдругъ заторопились: представили Александру Семеновичу записку въ Комитетъ о назначеніи въ начальники отдленія столоначальника Фарфоровскаго, Александръ Семеновичъ, по усилившейся въ немъ забывчивости, подписалъ, когда жъ представили другую о васъ,— онъ вспомнилъ, что готовилъ это мсто вамъ, и разсердился, но его успокоили тмъ, что Фарфоровскій, служа въ этомъ отдленіи пятнадцать лтъ столоначальникомъ, очень опытенъ въ длахъ, и что записка о немъ отправлена уже въ Комитетъ.

На другой день являюсь къ министру: ‘Здравствуй, Владимиръ Ивановичъ, садись.’

Я поклонился, но не слъ.

— Что-жъ ты не садишься?

— До сихъ поръ я имлъ честь быть вашимъ знакомымъ,— теперь я вашъ подчиненный, позвольте прежде поблагодарить.

Онъ всталъ съ своего мста, обошелъ вокругъ письменнаго стола, за которымъ сидлъ, и потрепавъ меня по плечу, сказалъ: ‘Я очень радъ, что буденъ служить вмст.’

— Но позвольте откровенно сказать: не то вы мн готовили, не то я получилъ.

— Что-жъ длать, братецъ: тотъ, кто теперь опредленъ, говорятъ, человкъ опытный и давно тутъ служитъ.

— Съ тою же откровенностью скажу вамъ, что я охотно бы уступилъ первенство г. Фарфоровскому, еслибъ меня объ этомъ спросили: я его знаю, а то ждавши меня цлые восемь мсяцевъ, вдругъ, когда я былъ уже здсь, выхватили мсто, такъ сказать, изъ подъ-носа.

— Ну, не сердись, успокойся, посл какъ-нибудь поправимъ

Поступокъ Языкова, если это было такъ, какъ объяснялъ князь Шихматовъ, крайне огорчилъ меня, потому-что я любилъ и уважалъ его, за его доброту, простую русскую привтливость, большія познанія и необыкновенное трудолюбіе. Впрочемъ не мудрено: въ послднюю бытность мою въ Казани, я еще съ большимъ негодованіемъ отзывался о Магницкомъ, будучи, такъ сказать, свидтелемъ его Іудина предательства {Одинъ изъ моихъ соучениковъ, князь Гундоровъ, написалъ на него прекрасную эпиграмму. Вотъ она:

Магницкій, право, въ свт чудо,

Но жаль, что поздно онъ родился для чудесъ:

За тайной вечерью онъ врно бъ былъ Іуда,

А въ Директоріи — Сіэсъ.}, а клевреты его разумется доносили, слдственно, ему былъ поводъ постараться не допуститъ меня до управленія отдленіемь, завдывавшимъ длами Казанскаго университета, на Языкова же дйствовалъ онъ посредствомъ Нилова. Конечно, ни Языковъ, ни князь Шихматовъ не питали расположенія къ Магницкому, скоре онъ былъ имъ, какъ и всмъ порядочнымъ людямъ, противенъ, но они, зная силу его у графа Аракчеева, конечно боялись его и при случа угождали.

Неутралитета князя Шихматова въ моемъ дл, къ сожалнію, также похвалить нельзя.

Въ досад на Языкова я ршился вовсе къ нему не хать, не смотря на то, что нкоторымъ образомъ поступилъ въ его зависимость. Такъ проходило около мсяца, въ продолженіе котораго я отыскивалъ и нашелъ себ квартиру въ Фурштадтской улиц, потому-что казенную долженъ былъ оставить, снабдилъ ее мебелью и всми нужными для жизни человка семейнаго принадлежностями. Къ тому же приближалось разршеніе жены моей, а это также требовало своихъ заботъ и подготовленій. Наконецъ, я могъ начать длать визиты для возобновленія знакомствъ, и приняться за исполненіе порученій моего дяди, моего тестя. Въ числ ихъ была просьба послдняго вручить лично Сперанскому письмо его, по дламъ княгини Шаховской (въ послдствіи графини Полье и княгини Бутера), которыми Сперанскій завдывалъ въ качеств опекуна, главная же цль состояла въ томъ, чтобы я, воспользовавшись этимъ свиданіемъ, объяснилъ Михайлу Михайловичу странное положеніе моего тестя, три года отлично управляющаго губерніею и до сихъ поръ не утвержденнаго въ должности. Порученіе это принялъ я съ удовольствіемъ уже и потому, что мн давно хотлось поближе всмотрться въ этого необыкновеннаго человка, а я видалъ его только издали.

Прізжаю. Сперанскій жилъ тогда въ дом Лазаревыхъ на Невскомъ проспект. Молодой, благообразный швейцаръ деликатно спрашиваетъ меня: кто я, какого чина, зачмъ, по своему или чужому длу? сказываю. ‘Извините, продолжаетъ швейцаръ, я не могу теперь доложить о васъ его превосходительству, а пришлите вечеркомъ человка, тогда я скажу приметъ ли васъ Михаилъ Михайловичъ и въ какое время. У насъ такой обычай.’ Я подивился нсколько этому обычаю, но тогда же сообразилъ, что Сперанскій, посл своего паденія, вроятно сталъ очень остороженъ насчетъ знакомства и сношеній съ новыми лицами, особливо, если предположить, что могущественный, стоокій Аракчеевъ, можетъ быть, наблюдалъ за нимъ.— Вечеромъ человкъ мой возвратился съ отвтомъ, что Сперанскій проситъ меня завтра въ семъ часовъ утра. Такое раннее назначеніе подтверждало мою загадку.

Въ маленькой, узенькой комнатк четвертаго этажа сидлъ Михаилъ Михайловичъ за книгою, въ гороховомъ сюртук, когда въ семь часовъ слдующаго утра я вошелъ къ нему. Онъ принялъ меня весьма привтливо, сказалъ, что давно знаетъ меня по имени, по моимъ литературнымъ трудамъ и очень радъ лично познакомиться. Обращеніе его было такъ просто, такъ обязательно, что я, посл первыхъ минутъ нкотораго смущенія, скоро ободрялся и говорилъ о моемъ тест съ увлеченіемъ. Посл этого Сперанскій спросилъ меня:

— Гд вы служите?

— Съ весьма недавняго времени чиновникомъ особыхъ порученій при министр народнаго просвщенія.

— Спрашивалъ онъ васъ о Казанскомъ университет?

— Спрашивалъ.

— Что-жь вы сказали?

— Я сказалъ, что университетъ хуже всякой семинаріи.

— А онъ что на это?

— Онъ замолчалъ и обратилъ разговоръ на другой предметъ.

— Такъ вы остановились? Жаль.

— Нечего было длать, но при первомъ удобномъ случа я непремнно возобновлю этотъ прерванный разговоръ.

При этомъ слов Сперанскій быстро привсталъ, схватилъ меня за руку и сказалъ:

— Я васъ объ этомъ прошу. Нтъ ли около Александра Семеновича еще такихъ же добрыхъ людей. Соединитесь вс!

Выходка эта чрезвычайно меня удивила, что и выразилось на моемъ лиц. Михаилъ Михайловичъ тотчасъ это примтилъ и продолжалъ:

— Вы удивляетесь?

— Потому (съ замшательствомъ произнесъ я), потому-что вы кажется находились въ дружескихъ отношеніяхъ съ г. Магницкимъ.

— Да, я былъ его — его другомъ (онъ сдлалъ удареніе на слов былъ) и потому-то такъ хорошо его знаю. Я вамъ его опишу, это государственный злодй! это архангелъ съ пламеннымъ мечемъ, который стоитъ подл почтеннаго старца Шишкова и препятствуетъ уважать его какъ бы слдовало.

Это неожиданное откровенное объясненіе, эти слова, произнесенныя съ такимъ жаромъ, произвели на меня сильное впечатлніе. Я и безъ того, какъ боченокъ съ порохомъ, былъ начиненъ негодованіемъ къ Магницкому, а тутъ еще брошена въ него искра, и кмъ же? Человкомъ, на котораго съ юношескихъ лтъ привыкъ я смотрть какъ на явленіе необычайное, какъ на лицо историческое, съ огромнымъ авторитетомъ. Я вышелъ отъ него взволнованный донельзя и прямо къ Языкову, забывая все мое противъ него неудовольствіе. Частное зло, мн причиненное, исчезло при мысли о возможномъ отвращеніи вреда общаго. Дмитрій Ивановичъ не вышелъ, а выбжалъ во мн на встрчу и, обнимая меня, сказалъ: ‘Не сердитесь на меня, любезнйшій Владимиръ Ивановичъ, я право не такъ виноватъ, какъ вы думаете, увидите посл сами.’

Что онъ хотлъ дать мн этимъ понять — не знаю, вроятно общее на все министерство вліяніе Магницкаго и свое безсиліе, или слова эти вылились просто отъ замшательства.

‘Забываю все, отвчалъ я, и пріхалъ къ вамъ объясниться по предмету гораздо важнйшему. Я сейчасъ отъ Сперанскаго.’ Тутъ я передалъ Языкову разговоръ мой съ Михайломъ Михайловичемъ во всей подробности и продолжалъ: ‘Не обидно ли слышать такія слова отъ государственнаго человка, котораго мнніе иметъ такой всъ въ публик? Не кладутъ ли они пятна на наше министерство, и не должны ли мы общими силами постараться освободить старика отъ стей обаятеля?’

Языковъ отвчалъ, что все это такъ, что преобладаніе Магницкаго велико, что старикъ подчиняется оному, но не по убжденію, какъ князь Голицынъ, а по какой-то невнимательности, по какому-то равнодушію, что онъ, Языковъ, ничего одинъ сдлать не можетъ.

— А князь Шихматовъ?

— Съ сожалнію, мы съ нимъ не въ ладахъ, соблюдаемъ одну наружность.

— Хотите ли съ нимъ поладить?

— Охотно.

— Такъ я сейчасъ же къ нему поду и постараюсь убдить. Ежели согласится — прізжайте ко мн завтра въ семь часовъ вечера. Его я также приглашу, и дамъ вамъ знать.

Съ Шихматовымъ такой же разговоръ, т-же доводы, тотъ же отвтъ: ‘мы не въ ладахъ,’ и наконецъ тоже согласіе помириться.

На другой день они просидли у меня цлый вечеръ, и за стаканомъ пунша,— неизбжное въ т времена угощеніе,— совершенно примирились. Положено дйствовать соединенными силами, пользоваться случаями къ остереженію Александра Семеновича, указывая на жалкій примръ князя Голицына, на мнніе публики, строже разбирать неумстныя представленія Магницкаго и смле писать отвтныя бумаги.

По случаю разршенія жены моей, я недли дв не выходилъ изъ дома. Прізжаетъ князь Шихматовъ и сообщаетъ мн, что Магницкій донесъ министру о дурномъ направленіи преподаванія въ Дерптскомъ университет, о господствующемъ тамъ либерализм и слабомъ управленіи, прося настоятельно донести о томъ до Высочайшаго свденія, что Государь приказалъ министру осмотрть университетъ, такъ какъ онъ не далеко, что Александръ Семеновичъ детъ и беретъ его, Шихматова, съ собою.

По возвращеніи министра, князь Шихматовъ опять во мн захалъ разсказать о послдствіи ихъ путешествія. Ничего подобнаго, о чемъ доносилъ Магницкій, не оказалось, министръ, принятый отлично, остался очень доволенъ университетомъ и въ такомъ смысл доложитъ Государю. Чрезъ полчаса пріхалъ и Языковъ. Мы потолковали о новой продлк Магницкаго и условились хать на дняхъ въ Царское Село, обдать къ министру (онъ жилъ тогда тамъ съ больною супругою), съ тмъ, чтобы я завелъ съ нимъ рчь о дерптской поздк.

Когда въ избранный день карета наша, около трехъ часовъ по полудни, подъхала въ дому, занимаемому Александромъ Семеновичемъ, онъ сходилъ съ крыльца, чтобы идти прогуливаться. Поздоровавшись съ нами, спутникамъ моимъ предложилъ посидть пока у Дарьи Алексевны, а меня пригласилъ съ собою въ садъ. Я обрадовался: какой благопріятный случай! мы одни, на простор.

Идемъ.

— Какъ вы совершили ваше путешествіе въ Дерптъ?

— Слава Богу, хорошо, спасибо и погода стояла хорошая.

— А какъ нашли университетъ?

— Прекрасный университетъ, я очень доволенъ.

— О чемъ же Магницкій доносилъ вамъ?

Тутъ старикъ остановился и повернувшись во мн продолжалъ:

— Странный онъ, братецъ, человкъ.

— Не странный, а черный человкъ.

— Нтъ, онъ фанатикъ.

— Еслибъ онъ былъ только фанатикъ, то не дйствовалъ бы, смотря по обстоятельствамъ, куда втеръ ветъ. Напримръ: при княз Голицын онъ былъ ревностнымъ покровителемъ библейскихъ обществъ и распространялъ ихъ силой въ обширномъ своемъ округ, требуя, чтобы каждый вступающій студентъ имлъ при себ Библію, Новый Завтъ съ переводомъ на русскій языкъ и псалтирь по русски, при васъ, коль скоро почуялъ, что вы намрены ходатайствовать о закрытіи этихъ обществъ — началъ ихъ преслдовать, тоже и о ланкастерскихъ школахъ: прежде требовалъ распространенія ихъ до Камчатки, вамъ же донесъ, что эта выдумка никуда негодная и вредная, и что он должны быть закрыты. При Голицын опредлилъ въ директоры университета какого-то ханжу, теперь же дворянина, свтскаго, любезнаго человка, успвшаго прожить четыре тысячи душъ. При Голицын никто изъ профессоровъ не смлъ публично прикоснуться въ рюмк вина, директоръ тотчасъ бы донесъ попечителю, теперь — пей себ сколько угодно.

Александръ Семеновичъ засмялся, по прежнему завелъ рчь о другомъ. Попытка не удалась.

— Представьте, говоритъ мн Языковъ, когда вскор потомъ я къ нему захалъ, какое вчера министръ нашъ получилъ отношеніе отъ Магницкаго. Вы помните, что еще при княз Голицын профессоры: Германъ, Плисовъ, Куницынъ, Арсеньевъ, были, по настоянію Рунича и Магницккаго, исключены изъ университета, по открытому, якобы, въ преподаваніяхъ ихъ безбожію и вольнодумству, а въ недавнемъ времени Германъ опредленъ инспекторомъ классовъ въ Смольный монастырь, Арсеньевъ — преподавателемъ въ Инженерное училище, слдственно первый — императрицею Маріею едоровною, а послдній — Великимъ Княземъ Николаемъ Павловичемъ. Теперь, сообщая объ этомъ въ своемъ отношеніи, Магницкій выражается такъ: ‘Правительство изгоняетъ вредныхъ профессоровъ, а члены императорской фамиліи даютъ имъ мста, покорнйше прошу довести о семъ до свденія Государя Императора.’ Я предлагалъ Александру Семеновичу отбрить его порядкомъ, но онъ приказалъ оставить безъ отвта (?!).

Магницкій не унялся, настрочилъ другое отношеніе, въ которомъ писалъ, что дв недли не получаетъ онъ отвта на первую свою бумагу, что если министръ не хочетъ доложить по ней Государю, такъ онъ самъ доложитъ.

Это ужъ взяло старика за живое: онъ веллъ ему отвчать, что не его, министра, дло входить въ распоряженія членовъ императорской фамиліи по ихъ учебнымъ заведеніямъ, и что если онъ, Магницкій, напишетъ ему третью такую бумагу, то онъ доложитъ Государю о его дерзости.

Сообщая мн объ этомъ, Языковъ присовокупилъ:

— Знаете ли, какая мысль пришла въ голову мн? Хорошо бы разобрать критически его ревизію Казанскаго университета? Есть гд разгуляться. Не возьметесь ли вы? вамъ же боле другихъ извстны и мстныя обстоятельства и дйствующія лица.

— Давайте, давайте!

— Но надобно прежде доложить Александру Семеновичу. Я думаю, онъ теперь согласится. Тогда пришлю вамъ дла, однакожъ не иначе, какъ ночью. Имю причину подозрвать, что у Магницкаго есть шпіоны, которые за нами наблюдаютъ.

Министръ согласился, дла дйствительно доставлены были мн ночью. Я принялся за нихъ съ жаромъ,— занимался, можно сказать, день и ночь, и кончилъ съ небольшимъ въ дв недли, повредивъ нсколько, отъ излишняго напряженія, глаза.

Случилось, что въ одинъ день, по какой-то надобности, вышелъ я со двора. Безъ меня прізжаетъ Симоновъ, мой товарищъ по университету, впослдствіи одинъ изъ лучшихъ нашихъ астрономовъ, и тогда уже пріобртшій большую извстность кругосвтнымъ путешествіемъ — человкъ весьма Любезный и обходительный, облагодтельствованный Магницкимъ и у него въ ту пору жившій. Камердинеръ мой говорилъ, что меня нтъ дома. ‘А барыня?’ Одвается. ‘Такъ доложи ей, я подожду,’ и вошелъ въ растворенную дверь кабинета, а тамъ лежали на стол дла по ревизіи Казанскаго университета и мое писанье, моя противъ Магницкаго филиппика. Я очень встревожился, когда по возвращеніи домой узналъ о томъ, тмъ боле, что одно дло оказалось раскрытымъ не на той страниц, какъ было оставлено. Значитъ, онъ пересматривалъ бумаги, да и самое посщеніе, вроятно, имло цлію исполненіе приказанія Магницкаго, который конечно узналъ о данномъ мн порученіи и хотлъ поразвдать боле. Предположеніе мое длается вроятнымъ еще и потому, что Симоновъ могъ бы и пораньше, мсяца за два назадъ, навстить стараго товарища, женатаго притомъ на дочери человка, въ дом котораго онъ былъ обласканъ. Не осуждаю строго Симонова, если и дйствительно былъ онъ подосланъ: онъ слишкомъ былъ обязанъ Магницкому, сдлавшему много истиннаго ему добра. Во все послдующее время, до конца жизни своей, Симоновъ сохранялъ ко мн самое искреннее расположеніе, и старался доказывать то при всякомъ случа.

Языковъ одобрилъ мою работу. Положено было хать опять втроемъ въ Царское Село обдать къ министру. Планъ былъ такой: Дмитрій Ивановичъ возьметъ съ прочими бумагами и мою и будетъ докладывать посл обда въ гостиной, мн оставаться въ зал, куда дверь изъ гостиной не совсмъ будетъ притворена, такъ, чтобы было слышно, князю Шихматову бесдовать въ это время съ министершею въ спальн.

Окончивъ докладъ текущихъ бумагъ, Языковъ произнесъ довольно громко: ‘Владимиръ Ивановичъ успшно окончилъ порученное ему дло, а какъ онъ теперь здсь, то не прикажете и ваше высокопревосходительство, чтобы самъ же и доложилъ его вамъ?.’ Минутное молчаніе, нарушаемое шумомъ листовъ моей тетради, которые министръ перевертывалъ, потомъ раздались слова его: нтъ, посл. Слышали? сказалъ мн Языковъ выходя изъ гостиной.

дучи обратно изъ Царскаго села, мы дорогою разсудили, что пока Александръ Семеновичъ вздумаетъ спросить мою работу — а это, пожалуй, можетъ задлиться — не худо бы мн заняться разсмотрніемъ собственныхъ дйствій Магницкаго, какъ попечителя, по университетскимъ меморіямъ, хотя бы за одинъ который либо годъ. Для этого на другой день я долженъ былъ пріхать къ Языкову. Онъ повелъ меня въ архивъ департамента, и указывая на пять четырехъ-угольныхъ колонокъ, вышиною около сажени, прислоненныхъ къ стн, сказалъ:

— Вотъ пятилтніе подвиги Михаила Леонтьевича! Который же годъ вы возьмете?

— Вы лучше знаете, который поинтересне, чтобы веселе было работать.

— Вс хороши, одинъ другого стоитъ, выбирайте сами на удачу.

Я указалъ на среднюю колонку: то былъ 1822 годъ.

Дла эти неотлагательно были во мн доставлены, и опять ночью. Я занялся съ прежнимъ жаркимъ усердіемъ, запирая уже кабинетъ свой, когда выходилъ со двора, кончилъ недли въ три, работу свою отослалъ къ Языкову, но самъ захворалъ глазами такъ, что долженъ былъ лечиться серьёзно, сидть въ темной комнат, ставить піявки, мушки.

Пока я за болзнію не выходилъ изъ дома, министерство сдлало шагъ къ наступательнымъ дйствіямъ противъ Магницкаго. Пришла мысль выжить его изъ Петербурга, и вотъ какое придумали къ тому средство: послали циркулярное предложеніе всмъ попечителямъ, смыслъ котораго состоялъ въ томъ, что они должны находиться при своихъ мстахъ, а они вс, кром Магницкаго, находились при своихъ университетахъ. Отводомъ, или извиненіемъ этой мры, могъ служить одинъ только Николай Николаевичъ Новосильцовъ, виленскій попечитель, жившій по другимъ, важнйшимъ своимъ обязанностямъ, въ Варшав, но было извстно, что онъ по нскольку разъ въ годъ прізжалъ въ Вильну, Магницкій же, во вс шесть лтъ своего попечительства не былъ въ Казани ни разу, слдственно, ударъ палъ на него одного, и въ какой странной, натянутой форм, явно обличающей умыселъ робкихъ людей, бросающихъ камень изъ-за угла! Прямое на лицо его предписаніе было бы благовидне, пристойне и мене раздражительно. Кому принадлежала эта мысль, министру ли, или его совтникамъ,— не знаю, да и совстно было спрашивать.

Магницкій воспылалъ гнвомъ и отправился въ Грузино за совтомъ, что тутъ длать? Графъ Аракчеевъ (какъ сдлалось посл извстно) нашелъ, что нельзя не исполнить воли начальства, надобно хать, пробыть въ Казани нкоторое время, возвратиться, и тогда уже принять мры въ отвращеніе подобныхъ дйствій министерства.

Магницкій прогостилъ въ Грузин пять дней и видлъ тутъ извстный, достопамятный сонъ свой, витіевато описанный имъ и поднесенный знаменитому хозяину. Сонъ этотъ приснился будто бы отъ того, что графъ, показывая ему вс заведенія и примчательности Грузина, подвелъ между прочимъ къ могильному памятнику, сооруженному имъ надъ прахомъ столтняго своего крестьянина и разсказалъ о добродтельной жизни покойника. Утомленный утреннею ходьбою, гость легъ посл обда отдохнуть,— заснулъ, и вдругъ якобы явился ему этотъ столтній старецъ, веллъ слдовать за собою и повелъ по Грузину, говоря: ‘Давича графъ все теб показывалъ, а теперь покажу я, по своему.’ Это новое путешествіе по тмъ же мстамъ, состояло изъ непомрной лести графу, съ придачею пророчества, что Грузино, такъ часто и съ такимъ удовольствіемъ посщаемое государемъ, чуть ли не сравняется нкогда со столицею. Вдохновенный вожатый указывалъ уже Магницкому на дворцы, палаты, храмы съ золочеными главами и пристань, усянную кораблями, а тотъ все это видлъ.

Когда я прочиталъ этотъ панегирикъ-бредъ, ходившій тогда по рукамъ (вроятно, по вол сочинителя), мн не врилось, чтобы Аравчеевъ, человкъ солидный, дльный, благосклонно принялъ такую льстивую, вычурную болтовню. Оказалось напротивъ: секретарь его, Сырневъ, сказывалъ мн, что графъ, приславъ рукопись въ Петербургъ, приказалъ переплести ее въ сафьянъ и внести въ библіотеку.

5-го августа, захалъ ко мн Симоновъ проститься, сказавъ, что отправляется завтра въ Казань съ Михайломъ Леонтьевичемъ.

На другое утро, пользуясь праздничнымъ днемъ и хорошею погодою (глаза мои довольно уже поправились), вздумалъ я побывать у министра, котораго давно не видалъ, и который, по усилившейся болзни супруги, преждевременно перехалъ въ городъ. Когда обо мн доложили, онъ выслалъ начальника отдленія, бывшаго у него съ докладомъ, и веллъ позвать меня, а когда я вошелъ — предложилъ мн походить съ нимъ по пространному его кабинету и потолковать — разумется, о словесности. Наговорившись довольно объ этомъ любимомъ его предмет, я между прочимъ сказалъ:

— А сегодня нашъ Михаилъ Леонтьевичъ отправился въ Казань.

— Какъ отправился, быть не можетъ, кто теб сказалъ?

— Профессоръ Симоновъ, зазжавшій вчера во мн проститься. Да вдь это вслдствіе вашего же циркулярнаго предложенія.

— Конечно, но слдовало бы пріхать откланяться: я могъ дать ему словесныя наставленія. Да нтъ: быть не можетъ, врно зазжалъ, да не засталъ меня дома.

Тутъ онъ позвонилъ, вошелъ дежурный чиновникъ. Министръ веллъ принести ему книгу, въ которой записываются прізжающіе, просмотрлъ ее за цлую недлю, и не нашелъ имени Магницкаго, съ досадою отдалъ книгу назадъ, и когда дежурный вышелъ, сказалъ: ‘Удивляюсь! Да что-жъ онъ со мною длаетъ? Ухать, не явившись предъ отъздомъ!’

Видя, что старикъ въ досад большой, я не хотлъ пропустить удобнаго случая.

— Неужели вы только теперь (началъ я) узнаёте этого человка? Позвольте напомнить, что въ прошедшемъ году, когда я прізжалъ къ вамъ ходатайствовать за профессора Яковкина по поводу Госнеровой исторіи — объяснилъ вамъ предательство Магницкаго, вы слушали, казалось, внимательно, но видно не усвоили себ ничего для собственной безопасности. А какъ разговоръ этотъ происходилъ 15 мая, въ то самое утро, въ которое государь подписывалъ указъ о назначеніи васъ министромъ, то такое стеченіе обстоятельствъ могло бы, кажется, имть для васъ нкоторое значеніе при мысли, что вы неожиданно поставляетесь въ близкія сношенія съ этимъ человкомъ, становитесь съ нимъ, такъ сказать, лицомъ къ лицу. Позвольте также напомнить, что въ ныншнемъ году, когда, по возвращеніи моемъ изъ Казани, на вопросъ вашъ объ университет, я хотлъ развернуть предъ вами жалкую картину этого заведенія и дйствій попечителя,— вы перемнили разговоръ, то же самое было и при разговор о поздк вашей въ Дерптъ.

Старикъ ходилъ по кабинету, опустя голову и молчалъ.

— Неужели, продолжалъ я, вы хотите дождаться того же, чтобы и вашъ портретъ также выкинули въ свое время изъ конференцъ-залы университета, какъ въ прошломъ году, при назначенія васъ министромъ, былъ выкинутъ портретъ князя Александра Николаевича, писанный по подписк отъ всего округа, предложенной Магницкимъ?

Александръ Семеновичъ остановился, живо поднялъ голову и спросилъ:

— Какъ! неужто въ самомъ дл?

— Точно такъ, это совершилось по приказанію попечителя, въ бытность мою въ Казани.

— Представь себ, не усплъ я еще оглядться по вступленіи въ должность, какъ онъ началъ уже приставать ко мн съ просьбою— позволить списать съ меня портретъ, также на счетъ округа. Я отговаривался, объясняя, что не заслужилъ еще этой чести, но однажды онъ вошелъ ко мн въ кабинетъ съ живописцомъ. Я съ дуру-то и слъ-было, да по счастію вошла Дарья Алексевна и прогнала ихъ, говоря, что, при моей слабости и головокруженіи, такое принужденное сиднье — вредно.

Негодованіе министра должно было возрасти, когда въ тотъ же день онъ получилъ отъ Магницкаго письмо, въ которомъ послдній, увдомляя о своемъ отъзд, присовокупилъ, что зазжалъ проститься, но не былъ принятъ, число же выставилъ то, въ которое находился уже въ дорог.

Въ Казань явился онъ Гогъ-Магогомъ, профессоровъ принялъ самымъ параднымъ образомъ, въ мундир, въ лент и башмакахъ, въ город также задавалъ тоны, съ управляющимъ губерніею, тестемъ моимъ, обходился холодно, не забывая при случа упомянуть о близкихъ отношеніяхъ своихъ къ Аракчееву, отчего вс губернскія власти смотрли на него со страхомъ и трепетомъ. Произвелъ общіе экзамены, освятилъ университетскій храмъ, открылъ публичное собраніе, гд говорилъ рчь, исполненную самохвальства, о блестящихъ успхахъ университета, принялъ данный ему онымъ большой, въ стороннемъ дом, балъ, на которомъ студенты, прежніе затворники, танцовали теперь до утра.

Обо всхъ сказанныхъ дйствіяхъ своихъ по университету, не удостоилъ онъ министра ни одною строчкою, точно какъ будто канулъ въ воду, а между тмъ написалъ о томъ статью, со включеніемъ своей рчи и всякаго хвастовства, и послалъ её для напечатанія въ вдомостяхъ: Московскихъ, С.-Петербургскихъ и въ Меркелеву Рижскую газету. Редакторомъ С.-Петербургскихъ вдомостей былъ тогда Пезаровіусъ. Благородный, великодушный основатель Инвалида явился въ Александру Ceменовичу съ вопросомъ, можетъ ли статья быть пропущена, такъ какъ по содержанію своему она относится до его министерства {Года за два передъ тмъ графъ Аракчеевъ объявилъ высочайшее повелніе, чтобы статьи, содержаніе которыхъ касается какого-либо министерства, не иначе были печатаемы, какъ съ разршенія того министра, до вдомства котораго принадлежатъ. Повелніе это состоялось по поводу изданнаго Закревскимъ отчета объ управленіи имъ инспекторскаго департамента, когда при увольненіи князя Волконскаго отъ званія начальника главнаго штаба, онъ также долженъ былъ оставить свою должность. Дезаровіусъ началъ издавать ‘Русскій Инвалидъ’ въ 1813 году съ тмъ, чтобы всю вырученную подписками сумму, за покрытіемъ издержекъ, жертвовать въ пользу инвалидовъ, и представивъ въ 1815 году 395,000 р. ассигн., положилъ тмъ основаніе инвалидному капиталу, простирающемуся нын до 7,000,000 p. cep.}. Статья, разумется, запрещена, но напечатаніе ее въ Москв и Риг остановить было уже невозможно.

Около этого времени скончалась Дарья Алексевна. Получивъ объ этомъ извстіе и сообщая его жен директора университета Вишневскаго, урожденной Еропкиной, женщин весьма умной и образованной, у которой любилъ проводить вечера, Магницкій сказалъ ей: ‘этотъ женолюбъ, этотъ старый дуракъ вскор послдуетъ за своею супругою: я ворочусь въ Петербургъ и сорву голову Панаеву, Языкову и Шихматову.

Рано утромъ на другой день, г-жа Вишневская, со всми предосторожностями, пришла пшкомъ къ сестр моей Поликсен Ивановн Рындовской, съ которой была въ дружескихъ отношеніяхъ, да и меня полюбила въ послднюю мою бытность въ Казани, передала ей сказанное Магницкимъ, и просила поспшить меня о томъ увдомить (только не по почт, а съ какою-нибудь оказіею), для того, чтобы я заблаговременно могъ принять какія-либо мры въ огражденію себя отъ угрожающей опасности. Милая, незабвенная сестра моя, любившая меня безпредльно, скоро отыскала случай, и съ однимъ отъзжавшимъ въ Петербургъ отправила ко мн письмо, въ которомъ все буквально изложила, съ выраженіемъ своей тревоги, своихъ за меня опасеній.

Письмо это получилъ я, будучи нездоровъ опять глазами, которые натрудилъ исполненіемъ порученія Языкова — сдлать сокращенный сводъ изъ вышеупомянутыхъ выписокъ моихъ о Магницкомъ, пополнивъ оный новйшими его подвигами, и приводя все въ математическій по возможности порядокъ, съ тмъ, чтобы составленная такимъ образомъ записка могла, въ случа надобности, быть представлена государю {Выписка эта при семъ прилагается.}.

Прочитавъ письмо, я послалъ просить къ себ Ивана Ивановича Ястребцова и Александра Максимовича Княжевича, чтобы посовтоваться съ ними, что предпринять. Оба сказали, что ничего другого не остается, какъ хать завтра же, хорошенько закутавшись въ карет, къ министру и показать ему письмо. Нужды нтъ, что оно для него оскорбительно, потому-что однимъ моимъ словамъ, безъ всякихъ подробностей, онъ можетъ и не поврить, или приметъ холодно.

Я счелъ однако нужнымъ захать напередъ въ князю Шихматову и просить его предупредить министра о непріятномъ для него со мною свиданіи. Мы отправились вмст: князь вошелъ въ кабинетъ, а я остался въ гостиной. Минутъ черезъ пятнадцать онъ вышелъ, сказалъ, что министръ меня спрашиваетъ, и удалился. По моему мннію, ему не слдовало удаляться, а надлежало принять участіе въ объясненіяхъ: дло было общее, онъ не могъ сказать: моя изба съ краю, я ничего не знаю.

— Здравствуй, Владимиръ Ивановичъ, сказалъ министръ, когда я вошелъ къ нему, ты опять нездоровъ?

— Теперь, слава Богу, лучше.

— Садись. Ты хочешь сообщить мн что-то непріятное? Ты получилъ письмо изъ Казани?

— Точно такъ.

— Гд жъ оно? съ тобою? Дай сюда.

— Но мн больно показать его вамъ, такія дерзкія выраженія!

— Что? Бранитъ меня? нужды нтъ, дай сюда.

Александръ Семеновичъ, обыкновенно блдный, поблднлъ еще боле, читая письмо.

— Злой человкъ, сказалъ онъ кончивъ, но ты не бойся: я тебя не выдамъ.

— Какъ жаль, ваше высокопревосходительство, что вы не удостоили выслушать сдланнаго мною разбора его ревизіи и тогда же не представили государю, Магницкій вроятно не усидлъ бы на своемъ мст, и вы были бы теперь покойны. Но дло можно еще поправить, въ департамент составленъ сводъ, въ вид записки, какъ прежнихъ, такъ и слдующихъ дйствій Магницкаго: пошлите ее въ Таганрогъ.

— Зачмъ посылать, государь, говорятъ, будетъ сюда въ 12-му декабря, недалеко (это было въ начал ноября), тогда я лично доложу ему.

Не задолго передъ тмъ въ Грузин совершилось кровавое дло: любовница Аракчеева, извстная Настасья, была зарзана дворовымъ человкомъ. Бдственная смерть этой женщины (говорятъ, злой, но ему любезной) повергла графа въ совершенное отчаяніе, не смотря на вс увщанія Фотія, совершавшаго обрядъ отпванія. Министры и другіе сановники спшили выразить ему свое участіе посылкою нарочныхъ чиновниковъ съ освдомленіемъ о здоровь {Помню, какъ однажды, когда сидлъ я у князя Шихматова, гд находился и братъ его, постригшійся посл въ монахи, вбжалъ въ комнату каммергеръ Павловъ, служившій въ синод, и только-что возвратившійся изъ Грузина, куда здилъ отъ имени Шишкова (а боле отъ своего) и сказалъ, что графъ два раза уже исповдовался и пріобщался. Князья перекрестились и сказали: ‘Слава Богу! какой примръ для Россіи’.}.

Государь изъ Таганрога старался утшить его дружескими письмами {Графъ Аракчеевъ, находясь въ слдующемъ году въ чужихъ краяхъ и сбиваясь уже съ толку на закат звзды своей, напечаталъ въ Берлин эти письма особой брошюрой, но король прусскій не допустилъ ей распространяться. Онъ приказалъ конфисковать все изданіе и отправилъ оное къ Николаю Павловичу. Этотъ необдуманный поступокъ довершилъ паденіе Аракчеева. Нкоторыя изъ писемъ мн случалось читать, они исполнены были самаго нжнаго участія, самой теплой дружбы.}. Аракчеевъ, похоронивъ Настасью, перехалъ въ Новгородъ и оттуда писалъ Магницккому, чтобы онъ поспшилъ къ нему раздлить горе. Михаилъ Леонтьевичъ не заставилъ себя долго ждать. Стукъ коляски его, прикатившейся въ Новгородъ, раздался по Петербургу и можетъ быть кое-кого заставилъ дрогнуть.

Между тмъ носились въ город уже слухи о нездоровьи государя. Ждали съ нетерпніемъ дальнйшихъ извстій. Они приходили, но не возбуждали ни малйшаго опасенія. 27-го ноября, пользуясь хорошей, тихой погодой, при мягкомъ мороз, отправились мы съ женою пройтись по Невскому проспекту. На улицахъ замтно было большое движеніе. Противъ Аничковскаго (нын Николаевскій) дворца, попался намъ идущій на встрчу Ястребцовъ. ‘Поздравляю съ новымъ императоромъ: государь скончался’, сказалъ онъ съ живостью. Слова эти, какъ громомъ меня поразили, я пошатнулся назадъ и едва-едва не упалъ. Признаться, мн очень не понравился холодный тонъ произнесенныхъ Ястребцовымъ словъ, и я съ досадою выразилъ ему мое неудовольствіе. Идемъ дале. Попадается Николай Ивановичъ Гречъ съ мокрыми отъ слезъ глазами, мои пролились обильно.

Видя государя еще недавно, три мсяца назадъ, цвтущаго здоровьемъ и красотою, начавъ понимать себя въ его царствованіе и возрастая съ годами онаго, большею частію счастливыми и достопамятными, питая къ нему безпредльную любовь, я ни разу не останавливался на мысли, что онъ когда-нибудь долженъ умереть. Мн казалось, что онъ безсмертенъ.

Поговоривъ о великой потер, Гречъ перемнилъ разговоръ. ‘Перестанемъ плакать — сказалъ онъ — поговоримъ лучше о чемъ-нибудь повеселе. Знаете ли что? Вчера неожиданно явился къ Шишкову Магницкій, очень парадно, въ мундир, привезъ поклонъ отъ Аракчеева и просьбу его сіятельства — позволить Михаилу Леонтьевичу воротиться въ Новгородъ и пробыть съ графомъ подоле. Говорятъ, старикъ струсилъ и, разумется, далъ полное согласіе.

Въ теченіе дня узналъ я, что ночью будетъ экстраординарное собраніе государственнаго совта. Любопытно было узнать хотя что-нибудь о послдствіяхъ. Въ надежд на откровенность, которою иногда удостоивалъ меня Александръ Семеновичъ, я на другой день рано утромъ къ нему похалъ. Хотлось также удостовриться въ извстіи, сообщенномъ мн Гречемъ.

Сначала, само собою разумется, рчь шла о несчастіи, постигшемъ государство. О засданіи совта Александръ Семеновичъ сказалъ мн только, что вс члены, слдуя закону о первородств, требовали провозглашенія императоромъ Константина Павловича, что одинъ (это былъ князь Голицынъ, но онъ его не назвалъ) тому противился, ссылаясь на завщаніе, но что великій князь Николай Павловичъ ршилъ все своею присягою, причемъ очень хвалилъ высокій поступокъ великаго князя. ‘А правда ли, наконецъ спросилъ я, что третьяго дня у васъ былъ Магницкій?’

— Да, привезъ мн поклонъ отъ графа Алекся Андреевича, — просился опять къ нему. Ну, я позволилъ. Теперь, думаю, не подетъ, прибавилъ старикъ, съ лукавою улыбкою.

Первое декабря разразилось бдой надъ головою Магницкаго. Въ полночь является къ нему оберъ-полиціймейстеръ и по приказанію военнаго генералъ-губернатора графа Милорадовича объявляетъ высочайшее повелніе, хать немедленно въ Казань въ своему мсту. Перепуганный Магницкій объясняетъ, что онъ только-что изъ Казани, что ему не зачмъ туда хать, что онъ не можетъ оставить Петербурга безъ вдома своего министра, и потому проситъ позволенія сообщить ему объ этомъ. Оберъ-полиціймейстеръ узжаетъ, сказавъ, что доложитъ обо воемъ генералъ-губернатору и прідетъ уже завтра. Магницкій пишетъ письмо въ министру, въ которомъ, разсказывая случившееся, говоритъ, что такъ какъ государя императора въ Петербург нтъ, то графъ Милорадовичъ не можетъ объявлять высочайшихъ повелній, что напротивъ онъ, Магницкій, по высочайшему повелнію членъ главнаго училищъ правленія, слдственно долженъ находиться здсь, что въ Казани ему нечего длать: онъ оттуда недавно, что еслибъ онъ и повиновался повелнію, то ему не на-что хать. Въ заключеніе, умолялъ Александра Семеновича о защит. Письмо послано тутъ же ночью.

Министра разбудили. Потребовали къ нему Шихматовъ и Языковъ, и данъ отвтъ слдующаго содержанія: ‘Не мн разбирать, почему генералъ-губернаторъ въ отсутствіе государя объявляетъ высочайшее повелніе, вроятно, занимаемый имъ важный постъ даетъ ему это право, что вы членъ главнаго училищъ правленія по именному указу — это нисколько не можетъ васъ удерживать въ Петербург постоянно, что въ 1822 году выдано вамъ 4,000 руб. на обзаведеніе округа — вы не похали и не дали въ деньгахъ отчета {Извлеченіе изъ моей записки.}, позжайте на нихъ.’

Копія съ этого отзыва отправлена была при отношеніи къ графу Милорадовичу. Графъ на утро отвчалъ, что Магницкій писалъ къ нему тоже самое, что вс затрудненія отвращены, что онъ, графъ, послалъ къ нему квартальнаго надзирателя съ тройкою почтовыхъ и прогонами, и что онъ уже вывезенъ изъ Петербурга.

Всть о высылк Магницкаго была принята въ город съ общимъ одобреніемъ, такъ всмъ былъ онъ не милъ, но никто не зналъ, отчего вдругъ совершилась съ нимъ такая катастрофа. Я и теперь достоврно о томъ не знаю. Но вотъ тогдашнія догадки.

Выше сказано, что Магницкій два раза съ дерзостью настаивалъ у министра, чтобы тотъ довелъ до свднія государя объ опредленіи членами императорской фамиліи въ должностяхъ профессоровъ, преслдуемыхъ правительствомъ, и хотя получилъ строгій, отрицательный отвтъ, но не остановился исполнить свою угрозу: самъ донесъ о томъ (вроятно чрезъ графа Аракчеева) государю. Когда же, по полученіи извстія о его кончин, великій князь Николай Павловичъ поручилъ князю Александру Николаевичу разобрать бывшія въ кабинет бумаги, въ числ первыхъ попался на глаза этотъ доносъ, такъ какъ онъ былъ поданъ вроятно не задолго до отъзда въ Таганрогъ и лежалъ сверху. Князь Голицынъ представилъ эту бумагу великому князю, а великій князь разсудилъ, что, при тогдашнихъ смутныхъ обстоятельствахъ, пребываніе въ Петербург столь дерзкаго человка — не безопасно.

На другой день я подробно сообщилъ моему тестю и архіерею, чтобы не допустить Магницкаго важничать передъ ними по прежнему, и чтобъ они, въ предосторожность свою, знали, съ какой точки зрнія должно смотрть на новое появленіе его въ Казани {Ниже увидимъ, что забота моя была безполезна: и тотъ и другой мало по малу сблизились, во вредъ себ, съ Магницкимъ. Сближеніе его съ тестемъ моимъ пригодилось мн, по крайней мр, тмъ, что я узналъ отъ него немаловажную частичку заговора противъ князя Голицина.}. Между тмъ Магницкій, дохавъ до Свіяжска (въ 25 верстахъ отъ Казани) упросилъ квартальнаго надзирателя, и можетъ быть не даромъ, ради стыда, не сопровождать его дале, и оставить тутъ (вдь я дескать не убгу отсюда). Квартальный согласился, и Магницкій въхалъ въ Казань въ три часа зимней ночи, чтобы не быть видимымъ.

Приближалось 14 декабря. Кто жилъ тогда въ Петербург, тотъ помнитъ, какое тревожное недоумніе господствовало въ город. Вс сидли по домамъ и про себя толковали, на улицахъ была пустота. Наканун этого бдственнаго дня, въ воскресенье, я почувствовалъ себя нездоровымъ: ознобъ, жаръ, стрльба въ ухо, въ високъ, а въ понедльникъ мн нужно было създить въ сенатъ, справиться по длу тестя, съ тмъ, чтобы во вторникъ (тогдашній день почты въ Казань) увдомить его, что узнаю. Поэтому я просилъ навщавшаго меня доктора, едора Мартыновича Отсолига (нын директора медицинскаго департамента), также учившагося въ Казанскомъ университет, но уже посл меня, и также потерпвшаго отъ Магницкаго, чтобы онъ позволилъ мн завтра выхать, на одинъ какой-нибудь часъ, а тамъ засадилъ бы хоть на недлю. Такъ, по любви моей къ тестю, я заботился о длахъ его. едоръ Мартыновичъ однакоже не согласился, и сказалъ, что ршитъ этотъ вопросъ завтра поутру.

На другой день, въ 12-мъ часу онъ дйствительно пріхалъ.

— Ну что, можно ли мн выхать?

— Нельзя, потому-что вамъ, я вижу, не лучше, а еще потому (тутъ онъ понизилъ голосъ), что у насъ возмущеніе, мятежныя войска собрались у самаго сената, я насилу могъ прохать съ Васильевскаго острова.

Отъ всей души возблагодарилъ я посл Господа за болзнь мою. Большая часть дйствующихъ лицъ заговора были коротко мн знакомы, и по Обществу любителей просвщенія и благотворенія, и такъ. Не зная причины ихъ сбора, я, подъзжая въ сенату, ногъ подойти въ нимъ, заговориться и быть ими удержанъ или сочтенъ ихъ участникомъ, хотя бы и удалось вырваться {И безъ того уже на третій день прошелъ слухъ, что я тоже въ крпости. Нкторые знакомые прізжали къ намъ освдомиться. Объяснилось тмъ, что, по сходству фамилій, меня смшали съ лейбъ-гренадерскихъ офицеромъ Пановымъ.}.

Памятный этотъ день провелъ я, какъ, безъ сомннія, и каждый изъ жителей столицы, въ большой тревог, и особливо когда послышались выстрлы. Не было никакой возможности узнать, что длается, на чьей сторон перевсъ? Никто изъ знакомыхъ къ намъ не зазжалъ, посылаемые люди возвращались съ отвтомъ, что ни ко дворцу, ни къ Адмиралтейству нельзя сквозь войска пробраться. Пожары, грабежъ разъяренныхъ пьяныхъ солдатъ, въ случа успха возмутившихся полковъ, представлялись также воображенію. Утомленный тломъ и духомъ, я въ первомъ часу ночи легъ наконецъ въ постель, но свчи не гасилъ. Вдругъ въ передней раздался колокольчикъ. Доложили, что пріхалъ князь Тенишевъ.

Князь Дмитрій Васильевичъ Тенишевъ, очень умный и дльный человкъ, баринъ богатый, бывшій въ начал царствованія Александра Павловича астраханскимъ губернаторомъ, жилъ въ это время по тяжебному длу въ Петербург, въ Почтамтской улиц, недалеко отъ Исакія. Хотя онъ слишкомъ вдвое былъ меня старе, но любилъ со мною бесдовать, и вообще по благосклонности своей оказывалъ мн большое расположеніе. Онъ слъ ко мн на постель и сказалъ, что пріхалъ дальною околицею, мимо Большого театра, и по Фонтанк, ближе отъ него прозда не было, все оцплено, что никакъ не могъ утерпть, чтобы хотя ночью не повидаться со мною и не поговорить о событіяхъ дня, что нкоторые генералы и флигель-адьютанты прізжали къ нему съ площади и сообщали о происходившемъ (о томъ-то и о томъ-то), что, между прочимъ, государь, видя возмущеніе лейбъ-гренадерскаго полка, сказалъ: ‘Этотъ полкъ не возмутился бы, еслибъ Желтухинъ былъ здсь.’

— Послушайте, Владимиръ Ивановичъ — присовокупилъ князь — сообщите эти слова Петру едоровичу и посовтуйте ему поскоре сюда пріхать. При такомъ мнніи о немъ новаго государя онъ много можетъ выиграть.

— Но мн кажется, лучше бы вамъ, князь, написать къ нему объ этомъ, вдь онъ вамъ зять.

— Да, но я долженъ вамъ признаться, что мы съ нимъ не въ хорошихъ отношеніяхъ, мудрено ужиться съ человкомъ жолчнымъ, строптивымъ, гордымъ. Мое письмо не подйствуетъ, а васъ онъ любитъ и скоре послушается.

Исполняя порученіе князя Тенишева, я тотчасъ написалъ къ Петру едоровичу и получилъ въ отвтъ, что онъ черезъ три недли выдетъ.

По высылк Магницкаго изъ Петербурга, министерство народнаго просвщенія возобновило наступательныя противъ него дйствія. Положено — послать нарочнаго чиновника обревизовать на мст его управленіе, и выборъ палъ на меня, безъ моего вдома. Хорошо, что доброжелательный Карташевскій нарочно пріхаіъ предупредить меня о томъ: ‘Откажитесь — говорилъ онъ — что вамъ за охота возиться съ человкомъ, съ которымъ всякое столкновеніе опасно, довольно, кажется, вы сдлали для министерства, обличивъ его самыми его дйствіями и выставивъ его на ладонку’. Я немедленно отправился къ Языкову и ршительно объявилъ, что не ду. Вмсто меня назначенъ былъ коллежскій совтникъ Есиповъ, нкогда саратовскій прокуроръ, отршенный отъ должности, и чрезъ двадцать лтъ потомъ, по ходатайству Александра Семеновича причисленный въ министерству. Онъ извстенъ былъ въ обществ, подъ именемъ глухого Есипова. Мн приказано было приготовить его къ исполненію возлагаемаго на него порученія, почему онъ и провелъ у меня нсколько вечеровъ, а между тмъ министръ ожидалъ перваго доклада, чтобы представить государю извстную мою записку и испросить разршеніе на задуманную ревизію.

Новый императоръ принялъ Александра Семеновича съ первымъ докладомъ въ Новый годъ, выслушавъ мою записку, одобрилъ представленіе о ревизіи, но сказалъ: ‘Есипова твоего я не знаю, пускай онъ детъ, а главнымъ ревизоромъ будетъ генералъ-маіоръ Желтухинъ, находящійся въ безсрочномъ отпуску въ Казани, сообщи ему объ этомъ мое повелніе, да увдомь Ивана Ивановича (Дибича), съ Есиповымъ же пошли къ нему эту записку для руководства’.

Александръ Семеновичъ возвратился не совсмъ довольный тмъ, что первый докладъ его утвержденъ не вполн. ‘Какой это генералъ-маіоръ Желтухинъ, спросилъ онъ князя Шихматова, пересказывая ему слова государя? Ты знаешь его?’ Тотъ отвчалъ, что нтъ и никогда не видывалъ. Послали за Языковымъ: отвтъ тотъ же, съ прибавленіемъ, что иногда видалъ его, и что онъ командовалъ прежде лейбъ-гренадерскимъ полкомъ.

Князь Шихматовъ въ тотъ же день пріхалъ ко мн передать обо всемъ этомъ, и когда услышалъ отъ меня, что выборъ государя, по моему мннію, очень хорошъ, ибо Желтухинъ человкъ строгій, взыскательный по служб, и что я хорошо знакомъ съ нимъ, то просилъ меня завтра же хать къ министру и успокоить его на этотъ счетъ.

Я дйствительно успокоилъ Александра Семеновича, и вмст съ тмъ объяснилъ, что Желтухинъ по моему вызову намренъ былъ скоро выхать изъ Казани, и что если не остановитъ его, то повелніе можетъ разойтись съ нимъ. По этому просилъ разршенія немедленно сообщить ему полуофиціально, но глухо, по секрету, что онъ получитъ весьма лестное и важное высочайшее порученіе въ Казани, и что слдственно повременилъ бы выздомъ. Министръ разршилъ, письмо послано, для большей врности и личнаго врученія, чрезъ моего тестя, Желтухинъ остановился. При отправленіи Есипова я предложилъ написать съ нимъ другое письмо, въ которомъ могъ бы спросить Петра едоровича, какого онъ вообще мннія о Магницкомъ,— а по отвту его мы могли бы судить, какъ онъ будетъ дйствовать. Зная, что Желтухинъ года полтора назадъ, потерявши единственную дочь (супруга его скончалалсь прежде), впалъ въ уныніе, предался богомоленію, сталъ здить къ митрополиту, къ графин Орловой, я, признаться, опасался, что встрчаясь тамъ съ Магницкимъ, онъ могъ, при такомъ состояніи духа, съ нимъ сблизиться. Мра эта была также одобрена, а отвтъ Петра едоровича: ‘знаю я этого лицемра’ — разсялъ вс сомннія и ободрилъ министерство.

Какъ одного помощника въ лиц Есипова было бы для Желтухина недостаточно, то министръ испросилъ, и объявилъ мстному генералъ губернатору Бахметьеву высочайшее повелніе, оказывать ему со стороны губернскаго начальства возможное содйствіе и командировать по требованіямъ его чиновниковъ. Бахметьевъ передалъ это повелніе моему тестю, а тотъ предложилъ Желтухину взять совтника казенной палаты Карнева, молодого человка, хорошо владющаго перомъ и посщавшаго университетскія лекціи. Вотъ еачало счастія ныншняго статсъ-секретаря Карнева.

Желтухинъ окончилъ порученіе скоро, мсяца въ два, такъ-что въ апрл ждали его уже въ Петербург и говорили, что государь намренъ вознаградить его званіемъ казанскаго военнаго губернатора. Это меня встревожило. Какъ, думалъ я, неужели тестъ мой, столько времени, къ общему удовольствію и съ такою пользою управляющій губерніею, долженъ вовсе лишиться надежды быть утвержденнымъ въ должности губернатора?! и ршился дйствовать. Соображая время отправленія въ Желтухину вопроса, согласенъ ли онъ принять это званіе, со временемъ вызда его изъ Казани, я предполагалъ, что онъ разьдется съ отношеніемъ Дибича и прідетъ въ Петербургъ ничего о томъ не зная. Еще съ большей вроятностью полагалъ я, что такое назначеніе не должно быть ему лестно, какъ генералу заслуженному, На этомъ соображеніи основалъ я планъ моихъ дйствій. Прежде всего узналъ, гд остановится Желтухинъ. Оказалось — у родственника своего, генерала Салова. Потомъ похалъ въ этотъ донъ, далъ швейцару синенькую и просилъ немедленно увдомить меня, когда прідетъ Петръ едоровичъ. Чрезъ нсколько дней швейцаръ прислалъ мн сказать, что генералъ сейчасъ только (часовъ въ 11 вечера) пріхалъ. Рано утромъ ду къ нему. Онъ обнимаетъ меня, цалуетъ, но сухо, лаконически говоритъ: ‘ваши вамъ кланяются’. Это меня удивило, зная, какъ онъ хорошъ былъ съ моимъ тестемъ. Извстно ли вамъ, спросилъ я, намреніе государя относительно васъ?

— Да, мн сказывалъ Иванъ Ивановичъ, я прямо отъ заставы прохалъ вчера къ нему.

— Мн кажется для васъ не можетъ быть лестнымъ такое назначеніе, а притомъ, принявъ званіе военнаго губернатора, вы преградили бы дорогу моему тестю, которому всегда отдавали должную справедливость, а это и могло бы служить для васъ самымъ легкимъ и пристойнымъ предъ государемъ средствомъ къ уклоненію.

— Объ этомъ посл, а теперь поговоримъ о главномъ, о нашемъ дл. Кажется я, благодаря вамъ, кончилъ его удачно. Мн хотлось бы завтра прочитать съ вами докладъ мой, прежде нежели представлю его государю. Прізжайте ко мн обдать, да пригласите также Языкова и князя Шихматова. Хоть я ихъ не знаю, но имъ нужно тутъ быть, сами же прізжайте немного пораньше.

Я ушелъ, не солоно хлбавши. Захалъ къ Языкову, къ Шихматову, пригласилъ ихъ, и на другой день явился въ половин четвертаго.

Желтухинъ сидлъ на диван въ гостиной, съ самымъ довольнымъ выраженіемъ лица.

— Поздравьте меня, Владимиръ Ивановичъ, я былъ сегодня у государя, и представилъ ему докладъ мой.

— Какъ?

— Да, онъ прислалъ за мною сегодня въ 8 часовъ утра, принялъ меня и выслушалъ очень благосклонно. Но, представьте, какую диверсію сдлалъ мн Магницкій? Я хотлъ выпросить Есипову Анну второй степени, а Карневу — Владимира четвертой, но государь показалъ мн письмо Магницкаго, за недлю до моего прізда полученное, въ которомъ Магницкій, жалуясь на меня, говоритъ, что военный генералъ, незнакомый съ ученою частью, не могъ правильно судить о его дйствіяхъ, а тмъ мене Есиповъ, изгнанный нкогда изъ службы, распубликованный сенатскимъ указомъ,— и приложилъ къ письму самый указъ, изволилъ сказать, что посл этого онъ не можетъ дать Есипову ордена, а дастъ обоимъ чиновникамъ денежное награжденіе.

Помолчавъ немного, Желтухинъ сказалъ: ‘Государь, между прочимъ, спрашивалъ меня и о вашемъ тест.’

Видя двухъ, сидвшихъ въ гостиной, неизвстныхъ мн господъ, и опасаясь, что Желтухинъ, явно перемнившійся къ моему тестю, брякнетъ при нихъ о немъ что-нибудь непріятное, я не ршился сдлать дальнйшаго вопроса, и промолчалъ.

Когда вошли Языковъ и Шихматовъ, я, разумется, ихъ ему представилъ, а за обдомъ слъ между ними, чтобы имъ не такъ скучно было въ незнакомомъ обществ, гостей же было довольно. Желтухинъ, соблюдавшій діэту, ходилъ вокругъ стола, подчивалъ насъ, и подливалъ вина, но мн, какъ говорится, кусокъ не шолъ въ горло: такъ тревожила меня судьба тестя.

Посл обда я всячески сноравливалъ, чтобы поговорить съ нимъ отдльно. Наконецъ, мн это удалось. Онъ взялъ меня по прежнему подъ руку, и отвелъ въ уголъ гостиной.

— Что же спрашивалъ государь о моемъ тест?

— Спрашивалъ, каковъ онъ?

— Что жъ вы отвчали?

— Что онъ человкъ хорошій.

— Только-то?

Тутъ невольно я выдернулъ руку изъ-подъ его руки. Желтухинъ продолжалъ:

— Я не могъ сказать боле, наши прежнія отношенія кончились. Вы можетъ быть знаете?

— Въ первый разъ слышу. Объясните ради Бога, отчего такая перемна?

— Судите сами, могъ ли я сохранитъ съ нимъ прежнія отношенія? Я ревизую человка, находящагося подъ гнвомъ правительства, а Александръ Яковлевичъ его принимаетъ, ласкаетъ, а мачиха вашей супруги каждое воскресенье здитъ въ университетскую церковь къ обдн. Слдуетъ ли такъ поступать начальнику губерніи? Да хорошо ли это и относительно къ вамъ? Разв не зналъ онъ, какое близкое участіе принимали вы въ этомъ дл? Разв не вы обо всемъ подробно ему сообщали? Процессъ мой съ архіереемъ о мельниц вдругъ повернулся въ его пользу, потому-что и архіерей сошелся съ Магницкимъ. Въ прощеный день, поздно вечеромъ, соблюдая старинный обрядъ, и отлагая въ сторону, что я даннымъ-давно генералъ, а тесть вашъ статскій совтникъ, но помня, что онъ правитель губерніею,— ду къ нему. Говорятъ нтъ дома. Чьи же эти сани? Магницкаго. Меня не принимаютъ, а онъ тамъ. Судите сами,

Я былъ оглушенъ этимъ длиннымъ монологомъ. Не могъ внутренно не убдиться въ промах моего тестя, но однакожъ сказалъ:

— Этому главною причиною должна быть жена моего тестя, женщина пустая, тщеславная, имющая, какъ всмъ извстно, такое сильное вліяніе на мужа. Увлечь ее ничего не стоило Магницкому. Что-жъ касается до процесса съ архіереемъ, то сенаторъ Соймоновъ, встртившійся съ вами прошедшею весною на станціи, съ удовольствіемъ разсказывалъ мн о готовности вашей сдлать уступки и хвалилъ ваше великодушіе {Немудрено, что Желтухинъ соглашался тогда на уступки. Незадолго предъ тмъ гонимый прежде архіерей, посл свиданія съ государемъ въ Симбирск, осенью 1824 года получилъ Александровскую ленту и былъ назначаемъ молвою въ митрополиты.}. Желтухину подали карточку, чтобы посадить его въ вистъ, мы разошлись.

Дней черезъ десять, 6-го мая, онъ прислалъ мн копію съ именного указа, въ тотъ день состоявшагося, объ удаленіи Магницкаго отъ должности. Вслдъ затмъ назначенъ въ Казань губернаторомъ статскій совтникъ баронъ Розенъ, а тесть мой остался по прежнему вице-губернаторомъ. Вотъ, что надлало сближеніе его съ Магницкимъ. Хотя промахъ его объясняется съ одной стороны его гостепріимствомъ, его необыкновенною ко всмъ привтливостью и суетностью жены, а съ другой — извстіями, что Аракчеевъ, явившійся въ новому государю и въ буквальномъ смысл упавшій ему въ ноги, былъ потомъ однажды приглашенъ государемъ ссть съ нимъ отъ развода въ сани и повезенъ въ Аничковскій дворецъ, стало быть покровитель Магницкаго еще силенъ, но все-таки Александръ Яковлевичъ былъ самъ виноватъ бд своей.

Положеніе его меня огорчало. Я ршился хать къ Сперанскому, возобновить въ памяти его то, что за годъ назадъ говорилъ ему объ ум, способностяхъ и служб моего тестя, и просить его покровительства.

‘Напишите къ нему — сказалъ Михаилъ Михайловичъ — чтобы онъ пріхалъ въ Москву къ коронаціи. Графъ Викторъ Павловичъ съ удовольствіемъ отзывался о немъ, видавшись съ нимъ въ проздъ свой чрезъ Казань, года три назадъ, онъ будетъ въ Москв, Бахметьевъ тоже, какъ-нибудь общими силами поможемъ.’

Я написалъ. Александръ Яковлевичъ пріхалъ въ Москву и вскор опредленъ губернаторомъ въ Симбирск.

Магницкому, по удаленіи отъ должности, велно было оставаться въ Казани, а губернатору секретно предписано наблюдать за нимъ. Въ надежд на милости, обыкновенно въ дни торжествъ коронаціонныхъ изливаемыя, онъ не устыдился обратиться къ князю Голицыну, и описывая свое недостаточное состояніе, горестную необходимость жить съ женою врознь, на два дома, умолялъ о возобновленіи ему, если не оклада попечительскаго, то по крайней-мр о продолженіи тхъ шести тысячъ рублей, которые, онъ же князь, нкогда выпросилъ ему по особому указу. Князь Голицынъ, какъ истинный христіанинъ, сдлалъ это.

Казалось, хотя наконецъ теперь слдовало бы Магницкому уняться, жить покойно, смирно. Но нтъ, полетли въ Петербургъ безъименные доносы, писанные женскою рукою на разныя лица, на новаго губернатора, даже на моего тестя, хотя онъ находился уже въ Симбирск. Доносы эти препровождались въ губернатору, для секретнаго узнанія о сочинителяхъ. Оказалось, что сочинители собирались у Магницкаго, писали подъ его руководствомъ, подъ его редакціею. Баронъ Розенъ донесъ о томъ высшему правительству, присовокупляя, что частыя посщенія Магницкимъ архіерея, гд онъ сидитъ иногда до двухъ часовъ ночи, подозрительны и служатъ не къ чести преосвященнаго. Прискакалъ фельдъегерь, взялъ Магницкаго и отвезъ его въ Ревель, гд опредлено ему жить подъ наблюденіемъ мстнаго начальства, архіерей же былъ переведенъ на Тверскую, низшую эпархію.

Когда Магницкій вызжалъ съ фельдъегеремъ изъ Казани, у него не было шубы. Бывшій профессоръ, а въ то время губернскій прокуроръ, Солнцевъ, котораго онъ сначала возвелъ въ званіе ректора, а потомъ отдалъ подъ судъ, далъ ему — свою.

Изъ Ревеля лтъ черезъ шесть Магницкій писалъ къ князю Голицыну {Это впослдствіи передалъ мн Языковъ, какъ слышанное имъ отъ самого князя.}: ‘Можетъ быть вы не знаете, сколько я былъ предъ вами виноватъ? Сознаюсь въ томъ и повергаюсь передъ вами, умоляя, простите меня’. Голицынъ отвчалъ: ‘Я очень хорошо зналъ, сколько вы были предо мною виноваты и простилъ васъ тогда же’. Магницкій написалъ другое письмо: ‘Благодарю за великодушное прощеніе, но если вы истинный христіанинъ, то заплатите мн за зло добромъ: извлеките меня изъ настоящаго положенія, по крайней мр, исходатайствуйте мн другое мстопребываніе, въ лучшемъ климат, ревельскій мн вреденъ.’ Князь отвчалъ уже не письмомъ, а перемщеніемъ его въ Одессу, гд онъ и умеръ 21 ноября 1844 года, за день до кончины князя Александра Николаевича, послдовавшей въ крымскомъ его уединеніи. Сближеніе замчательное.

Много прошло времени съ тхъ поръ, когда все это происходило, отъ тридцати двухъ, почти до сорока лтъ {Ревизію Казанскаго университета, какъ видно выше, производилъ Магницкій въ 1819 г., а паденіе его послдовало въ 1826 году.}. Изъ множества лицъ, упомянутыхъ въ моемъ разсказ остаются въ живыхъ не боле пяти человкъ {А. М. Княжевичъ, Е. А. Груберъ, Д. М. Перевощиковъ, . М. Отсолигъ, В. И. Карневъ.}. Грустный счетъ, указывающій на столько могилъ, вмстившихъ въ себя и добродтели, и слабости, и страсти почившихъ. Выводить ли какое-либо ршительное заключеніе о тхъ изъ нихъ, которые рельефне выказывались, боле другихъ дйствовали, отъ которыхъ боле зависли событія и частію моя личность? Тревожить ли прахъ ихъ? Дла ихъ говорятъ сами за себя тише, или громче. Небольшія непріятности, испытанныя мною при столкновеніи съ нкоторыми изъ этихъ лицъ, давно забыты мною, изглажены пріятными отношеніями еще при ихъ жизни. Еслижъ я въ моемъ повствованіи не совсмъ равнодушно отзывался объ этихъ неудовольствіяхъ, это потому, что долженъ былъ перенести себя въ то время и при воспоминаніи невольно оживлялся чувствами, тогда меня волновавшими. Только главное лицо, Магницкій — да проститъ мн тнь его — подлежитъ строгому суду исторіи, только почтеннаго старца Шишкова хотлось бы мн оправдать въ его загадочномъ невниманіи къ поступкамъ послдняго. Да оно потому и было загадочнымъ, что было искусственнымъ: онъ видлъ, понималъ все, но разв легко ему было при глубокой старости, сопровождаемой преждевременною дряхлостью и склонной къ спокойствію, вступать въ открытую борьбу съ подобнымъ человкомъ, борьбу, которая, при защит всемогущаго Аракчеева, неизвстно чмъ бы кончилась. Краснорчивый защитникъ правды въ государственномъ совт не имлъ уже прежняго мужества, прежняго одушевленія.

18 іюня 1868 г.

С. Килимово.

ГЛАВА IV.

Служба моя по министерству удловъ. — Князь П. М. Волконскій. — Л. А. Перовскій. — М. М. Сперанскій. — графъ В. Д. Кочубей.

Я забылъ сказать въ своемъ мст, что лтомъ 1825 года, когда съ такимъ усердіемъ занимался я разсмотрніемъ дйствій Магницкаго, мн предложено было, вроятно въ вознагражденіе потери мста начальника отдленія, занять вакантную должность цензора. Ваканція эта, и еще другая, открылись разомъ — отршеніемъ и заключеніемъ на время въ крпость, по милости Рунича и Магвицкаго, двухъ цензоровъ. Я было согласился, но меня остерегъ Карташевскій, вчная ему память. Помогая министру укладывать въ портфель бумаги, съ которыми шелъ онъ къ государю (это было въ Царскомъ сел), Карташевскій увидлъ докладъ обо мн, и опасаясь, чтобы такое назначеніе, при тогдашнихъ обстоятельствахъ, не обратилось мн во вредъ, просилъ Александра Семеновича отложить до слдующаго доклада, чтобы имть время со мною объясниться. Министръ согласился. ‘Не принимайте этой должности — сказалъ Григорій Ивановичъ — нарочно ко мн захавшій. То ли теперь время? видите, что длается. Вамъ же еще опасне: не можетъ быть, чтобы эти господа (Магницкій и Руничъ) не знали о порученномъ вамъ дл.’ Я обнялъ его и просилъ доложить Александру Семеновичу, что, раздумавъ хорошенько, и страдая глазами, отказываюсь. Когда жъ весною слдующаго года императоръ Николай Павловичъ повеллъ пересмотрть цензурный уставъ съ тмъ, что если дйствительно окажется стснительнымъ — на что давно жаловались — то составить новый, и когда съ тмъ вмст признано было нужнымъ увеличить число цензоровъ, положивъ имъ хорошее содержаніе — именно по три тысячи рублей, что было въ т времена значительно,— Карташевскій сказалъ мн: ‘теперь ступайте.’ — Я похалъ къ Языкову и просилъ записать меня въ кандидаты, такъ какъ явилось уже нсколько желающихъ, а между тмъ дло, за усиленнымъ ходомъ верховнаго суда надъ государственными преступниками и перездами государя изъ Царскаго села въ Красное, гд стояла гвардія лагеремъ, затягивалось, откладывалось съ недли на недлю, до назначенія министру личнаго доклада. Наконецъ, докладъ назначенъ 12 поля, вечеромъ, въ Петербург. Въ этотъ самый вечеръ приходитъ къ намъ неожиданно Михаилъ Петровичъ Ивановъ.

Здсь обращусь я нсколько назадъ. Когда въ начал прошедшаго года отъзжалъ я съ женою изъ Казани, тесть мой, Александръ Яковлевичъ, снабдилъ меня письмами къ двумъ стариннымъ своимъ по прежней удльной служб пріятелямъ, статскимъ совтникамъ: Буцкому и Иванову. Буцкой, умный, пріятный, но нсколько флегматическій человкъ, побочный братъ графа Гурьева, занималъ мсто начальника отдленія въ департамент удловъ. Онъ и другъ его, статскій же совтникъ, даровитый Взметневъ, были тогда одинъ правою, другой лвою рукою министра. Ивановъ — казначей департамента удловъ, служилъ тутъ уже тридцать лтъ, съ самаго учрежденія департамента. Онъ происходилъ изъ духовнаго званія, владимирской, какъ и Сперанскій, епархіи, но былъ старе его лтами. По перевод Сперанскаго, за дарованія его и успхи, изъ мстной семинаріи въ С.-Петербургскую духовную академію, Ивановъ нердко навщалъ земляка. Когда жъ министру удловъ, князю Алексю Борисовичу Куракину, при которомъ Ивановъ состоялъ въ род письмоводителя, понадобился грамотный молодой человкъ, на котораго могъ бы онъ возложить частную переписку,— Ивановъ, зная нерасположеніе Сперанскаго къ духовному званію, рекомендовалъ его, и тмъ положилъ основаніе будущей, блестящей его карьер. ‘Я представилъ Михайла Михайловича князю Куракину — разсказывалъ мн Ивановъ — вечеромъ. Князь, поговоривъ съ нимъ ласково, передалъ ему одиннадцать писемъ, объяснилъ, что слдуетъ отвчать на каждое, и веллъ въ теченіе недли изготовить отвты. Когда мы пришли ко мн на верхъ (князь Куракинъ жилъ тогда въ дом, принадлежащемъ Елисевымъ, нын у Полицейскаго моста, гд теперь Благородное собраніе), Сперанскій, видя, что на двор очень темно, а до Невскаго монастыря очень далеко, остался у меня ночевать, слъ за письменный столъ и къ заутрени изготовилъ вс одиннадцать отвтовъ. Въ шесть часовъ вошелъ я въ кабинетъ министра (онъ вставалъ въ пять) доложить, что письма готовы. Князь былъ изумленъ, веллъ позвать Сперанскаго, просмотрлъ письма, увидлъ, что они написаны такъ, какъ никто еще изъ его подчиненныхъ не писывалъ, что ничего изъ приказаннаго не забыто, ни въ смысл, ни въ тон, и тотчасъ же опредлилъ его къ себ.’ — Во время воспитанія жены моей въ Екатерининскомъ институт, отецъ поручилъ Михаилу Петровичу навщать ее по воскресеньямъ, носить по обыкновенію конфекты, булки и другіе задки. Старикъ исполнялъ это съ любовью и точностью. Когда жъ мы основались въ Петербург, онъ каждое воскресенье приходилъ къ намъ отъ обдни и приносилъ просвирку, а 12 поля, неожиданно пришелъ, какъ сказано, вечеромъ.

— Не удивляйтесь, говорилъ онъ, что я являюсь въ необыкновенное время, но дло не терпятъ отлагательства. Третьяго дня состоялся указъ о назначеніи Петра Александровича Буцкаго членомъ департамента удловъ. Позжайте къ нему завтра же, проситесь на его мсто въ начальники отдленія. По пріязни съ Александромъ Яковлевичемъ, онъ, можетъ быть, не откажетъ вамъ въ содйствіи, пользуясь милостію князя Александра Николаевича, вашего же прежняго начальника, за котораго вы такъ храбро сражались {По смерти графа Гурьева, послдовавшей въ сентябр 1825 г., управленіе кабинетомъ и министерствомъ удловъ, поручено было временно (указомъ изъ Таганрога) князю Голицыну, что по роду длъ вновь сближало его съ государемъ: слдственно Аракчеевъ не могъ удалить его отъ императора.}. А мсто выгодное: если захотите только, можете получать по девятнадцати тысячъ въ годъ, отъ каждаго управленія по тысяч — такъ, ни за что, даромъ, безгршно.

— Благодарю васъ, почтеннйшій Михаилъ Петровичъ, за ваше усердіе, за общаемыя выгоды, это не по моей части, и я конечно бы ими не воспользовался, но вотъ что главное: я не могу принять вашего предложенія уже потому, что сегодня государь назначилъ министру докладъ по цензур, и можетъ быть въ эту самую минуту, какъ мы съ вами разговариваемъ, онъ подписываетъ указъ объ опредленіи меня цензоромъ. Во всякомъ случа, благодарю васъ отъ души.

— Жаль, Александру Яковлевичу, по его прежней удльной служб и по его тутъ связямъ было бы это пріятно {Тесть мой лтъ пятнадцать служилъ по удльному вдомству, сначала помощникомъ управляющаго въ Костром, а потомъ управляющимъ въ Вятк.}.

Я пересказалъ разговоръ нашъ жен. Она тоже выразила сожалніе, что я отказался. ‘Откажись лучше отъ цензорства, брось эту ученую службу, опредлись въ департаментъ, ты угодишь этимъ папеньк.’

По утру на другой день похалъ я къ Языкову узнать, чмъ кончился вчерашній докладъ.

— Какой тутъ докладъ? Разв не знаете, сказалъ онъ? Сегодня на разсвт была казнь государственныхъ преступниковъ. Государь вчера не прізжалъ, однакожъ, предувдомилъ о томъ Александра Семеновича запискою, а дло о цензур приказалъ ему взять съ собою въ Москву, куда и самъ посл завтра, 15 числа, изволитъ хать, прямо изъ Царскаго Села, министръ же нашъ детъ 17 числа, въ субботу, и беретъ съ собою князя Шихматова. Повидайтесь съ нимъ, меня въ Москв не будетъ, а кандидатовъ набралось не мало: боле тремя, чмъ сколько нужно.

Я похалъ въ князю Шихматову. Тотъ подтвердилъ, что есть лишніе кандидаты, что большая часть ихъ рекомендована сильными людьми: великимъ княземъ Михаиломъ Павловичемъ, митрополитомъ, графомъ Нессельродомъ, Дибичемъ, и чтобы я не ропталъ на него, если въ Москв послдуетъ такая неудача.

Не веселъ, въ раздумьи, воротился я домой. ‘Вотъ видишь ли — говоритъ жена — дло неврное, пожалуй, опять обойдутъ тебя, плюнь же на это цензорство, послушайся Михайла Петровича, его совтъ отъ искренняго сердца, позжай къ нему.’

ду, пересказываю обо всемъ, старикъ радуется моему колебанію, продолжаетъ уговаривать, соглашаюсь.

— Такъ позжайте завтра, какъ можно пораньше въ Петру Александровичу. Онъ живетъ на Крестовскомъ въ деревн, позади рощи, а посл завтра, въ пятницу, детъ съ княземъ на коронацію.

На другой день, въ шесть часовъ утра, дрожки мои остановились у домика на Крестовскомъ остров, который занималъ Буцкой. Ставни большею частью были еще закрыты. Онъ вышелъ во мн въ полисадникъ не дверью, а чрезъ окно, чтобы не безпокоить семейства. Чрезъ окно же подали намъ и два стула.

Объясненіе мое, по студентской крпко засвшей во мн совсти, началъ я такъ:

— Я желалъ бы занять бывшее ваше мсто. Скажите мн откровенно, одобряете ли вы мое намреніе, находите ли меня годнымъ, не имете ли въ виду боле годнаго, и будете ли помогать мн?

Такихъ вопросовъ, и такъ чистосердечно предложенныхъ, вроятно не случалось ему слышать отъ другихъ просителей, потому-что онъ видимо смутился, и помолчавъ съ минуту отвчалъ:

— Признаюсь не могу одобрить вашего намренія.

— Почему?

— Потому, что дла въ этомъ отдленіи самыя обыкновенныя: опредленіе, увольненіе, награды и проч., важнйшія производятся въ другихъ отдленіяхъ. По вашимъ способностямъ нужны занятія посерьезне, попитательне.

(Я поблагодарилъ наклоненіемъ головы. Не знаю, какое онъ могъ имть понятіе о моихъ способностяхъ, впродолженіе цлаго года я усплъ побывать у него не боле пяти разъ. Разв не дошелъ ли до него слухъ объ успшной войн моей съ Магницкимъ? Быть можетъ. Тогда это было уже не тайна.)

— Однакожъ, Петръ Александровичъ, вы занимали это мсто?

— Да, но всъ ему придавало благоволеніе покойнаго графа Дмитрія Александровича. Притомъ же, онъ меня занималъ другими, совсмъ особыми длами. Что касается до того, не имю ли кого-либо въ виду, скажу вамъ, что есть шесть искателей, но я ни одного не могу одобрить, вамъ же, если ршаетесь, готовъ помогать.

— Научите же, что мн длать?

— Заготовьте просьбу на имя князя Александра Николаевича, но подавать ее здсь уже некогда: мы посл завтра демъ въ Москву, пришлите туда при письм, въ которомъ напомните князю, что служили подъ его начальствомъ.

И жена моя и старикъ Ивановъ были очень довольны, что я ихъ послушался, и что дло, въ добрый часъ, получило благопріятное начало. Черезъ недлю просьба и письмо отправлены въ Москву, а 14 августа, въ достопамятный день, когда долго ожидаемый, великій князь Константинъ Павловичъ вдругъ вошелъ въ кабинетъ государя и въ присутствіи князя Голицына, находившагося тутъ съ докладомъ, упалъ къ ногамъ императора, былъ подписанъ обо мн указъ. (Тогда давались именные указы объ опредленіи въ начальники отдленія.)

22 августа, въ самый день коронованія состоялось учрежденіе министерства императорскаго двора, въ составъ котораго, кром собственно частей придворнаго вдомства, вошли: кабинетъ, министерство удловъ и театры {Впослдствіи оно увеличилось присоединеніемъ Академіи художествъ, Ботаническаго сада, Капитула, Публичной библіотеки и великокняжескихъ дворовъ.}. Министромъ назначенъ генералъ-отъ-инфантеріи, генералъ-адьютантъ, князь Петръ Михайловичъ Волконскій, нсколько лтъ, посл смерти оберъ-гофмаршала графа Толстаго (до отъзда своего въ 1824 году въ чужіе края), управлявшій придворною частью. Это былъ (какъ я хорошо посл узналъ его) человкъ большихъ достоинствъ, преисполненный чувствомъ долга и гражданскаго самоотверженія, самый врный слуга царскій, не знавшій на служб никакихъ частныхъ отношеній, человкъ яснаго, здраваго ума, характера твердаго, обладавшій большими административными способностями и необыкновенною памятью, достаточно образованный, неутомимо-трудолюбивый, внимательно читавшій всякую бумагу, и терпливо выслушивавшій всякаго просителя, бережливый, даже скупой, особливо на царскія милости и деньги, которыми дорожилъ какъ своими, взыскательный, но справедливый, и потому не оставлявшій истинныхъ заслугъ безъ вниманія, казавшійся суровымъ, но это не согласовалось съ пріятнымъ выраженіемъ большихъ голубыхъ его глазъ, и слдственно усвоено имъ съ намреніемъ, для отклоненія искательствъ и искателей, которыми, по близости къ государю, былъ окруженъ онъ съ ранней молодости. Никогда не обнаруживалось въ немъ ни малйшаго тщеславія, даже, къ удивленію, чувства славы, все подчинено было простому, холодному, неуклонному исполненію своихъ обязанностей. Это, по моему, героизмъ своего рода.

Вмст съ назначеніемъ князя Волконскаго министромъ двора, государь пожаловалъ ему пятьдесятъ тысячъ рублей (ассигн.) ежегодной пенсіи. Такая великая монаршая милость, равная только, незадолго предъ тмъ, оказанной Карамзину, объясняется слдующими обстоятельствами.

Во время внскаго конгресса, внценосные члены онаго, сознавая важность заслугъ князя Волконскаго по лежавшему на немъ бремени — начальника штаба всхъ соединенныхъ армій, полагали отдать ему Іоганисбергъ во владніе, но императоръ Александръ, примтивъ, что этотъ лакомый кусочекъ хотлось получить князю Меттерниху и предвидя будущее сильное вліяніе этого дипломата на политическія дла Европы, просилъ князя Волконскаго отказаться, общая впослдствіи вознаградить его отъ себя. Конечно, онъ поставилъ его высоко, возведя въ званіе начальника главнаго своего штаба, подчинивъ ему военнаго министра, и устранивъ изъ-подъ власти сената, но матеріальнаго вознагражденія сдлать при жизни не усплъ, а можетъ быть, по интриг Аракчеева, и раздумалъ. Императоръ Николай зналъ объ этомъ и поспшилъ исправить погршность своего предшественника.

Князь Петръ Михайловичъ, лежавшій на одр тяжкой болзни, не могъ тотчасъ вступить въ новую свою должность, и только въ половин октября прибылъ въ Петербургъ, министерствомъ же до этого времени управлялъ князь Голицынъ. Мое вступленіе въ должность также очень замедлилось, отъ того, что по множеству именныхъ указовъ, состоявшихся въ Москв во дни коронаціонныхъ торжествъ, сенатскіе, съ обнародованіемъ оныхъ, выходили поздно.

Помню, съ какимъ невольнымъ смущеніемъ, сознавая внутренно мою небольшую опытность, явился я въ первый разъ въ департаментъ удловъ. Никмъ незнаемый, исключая Иванова и флегматическаго Буцкаго, переступившій можетъ быть кому-нибудь дорогу, я встрчалъ кругомъ себя взоры не слишкомъ привтливые, на лицахъ нкоторыхъ пожилыхъ, засидвшихся чиновниковъ, проскальзывала даже улыбка, повидимому, имъ казалось, что я слишкомъ молодъ для такой солидной должности. И дйствительно, мн надобно было учиться у моихъ столоначальниковъ формамъ, пріемамъ и вообще мстному порядку въ производств длъ, отличному отъ существующаго въ министерскихъ департаментахъ и канцеляріяхъ, потому-что удльный департаментъ управлялся коллегіально — присутствіемъ, состоявшимъ изъ четырехъ членовъ. Въ ту пору они были, кром Буцкаго, дйствительные статскіе совтники: Михайловъ, находившійся тогда уже при смерти, Крейтеръ и Шишовъ, оба изъ старыхъ сенатскихъ оберъ-секретарей. Первый, человкъ благородный, дльный, съ врнымъ тактомъ въ сужденіяхъ, второй, тоже длецъ, но совершеннйшій типъ подъячаго старыхъ временъ и по фигур, и по манерамъ, и по дйствіямъ {Тесть мой сказывалъ мн, что этотъ Шишовъ подарилъ маленькому сыну своему альбомъ, съ тмъ, чтобы, когда придутъ къ отцу управляющіе конторами, и прежде, чмъ онъ ихъ приметъ, сынишка выходитъ въ залу и просилъ являющихся написать въ альбом: это значило выставить цифру и положить между страницъ деньги. Когда я, чрезъ нсколько мсяцевъ по вступленіи въ департаментъ, докладывалъ одно дло, въ которомъ Шишовъ принималъ нечистое участіе, онъ сказалъ мн по выход изъ присутствія: ‘Что это вы, Владимиръ Ивановичь, ужъ такъ больно ясно изложили, а я бы заколесилъ такъ, что и самъ бы чортъ не разобралъ.’}.

Прибытіе князя Волконскаго навело страхъ на весь департаментъ, знали, что онъ по служб строгъ, на все обращаетъ вниманіе, прочитываетъ все, что ему представляется, знали также изъ разговоровъ директора канцеляріи его, Ситникова, что онъ предубжденъ противъ департамента, запущеннаго вялымъ подъ старость управленіемъ графа Гурьева и поверхностнымъ завдываніемъ посл него князя Голицына. И дйствительно, департаментъ не пользовался хорошимъ мнніемъ въ публик, что также увеличивало колебаніе мое вступить въ оный. Вскор директоръ извстилъ, что министръ, желая лично познакомиться съ главными лицами, приметъ членовъ и начальниковъ отдленій въ такой-то день и часъ. Мы отправились, стали фрунтомъ по старшинству въ зал его въ Зимнемъ дворц, гд постоянно жилъ онъ съ воцаренія Александра Павловича. Изъ внутреннихъ комнатъ появился какой-то блдный молодой человкъ, лтъ тридцати пяти, въ черномъ фрак, посмотрлъ на насъ въ лорнетъ и опять скрылся. Черезъ нсколько минутъ вышелъ князь, спросилъ каждаго о это обязанностяхъ, давно ли въ служб, давно ли въ занимаемой должности? а отпуская насъ сказалъ: ‘Господа, я люблю порядокъ, исправность, живость въ производств длъ, я взыскателенъ, служите усердно и добросовстно.’

Недли черезъ дв, блдный молодой человкъ въ черномъ фрак (это былъ Левъ Алексевичъ Перовскій, впослдствіи графъ, министръ внутреннихъ длъ, министръ удловъ) опредленъ четвертымъ членомъ департамента, вмсто незадолго предъ тмъ умершаго Михайлова. Онъ былъ, какъ извстно, побочный сынъ графа Алекся Кириловича Разумовскаго, учился въ Москв, въ частной математической школ генералъ-маіора Муравьева (отца покорителя Карса и ныншняго министра государственныхъ имуществъ). Школу эту, по приносимой ею польз, князь Петръ Михайловичъ превратилъ потомъ въ казенное заведеніе, сдлавъ разсадникомъ офицеровъ генеральнаго штаба, куда и опредлилъ Перовскаго вмст съ меньшимъ его братомъ, Василіемъ (впослдствіи тоже графъ и оренбургскій генералъ-губернаторъ). Въ особенности полюбилъ онъ и приблизилъ къ себ Льва Алексевича. Лтъ черезъ семь, Перовскій былъ уже свитскимъ полковникомъ, но женившись, вышелъ въ 1820 году въ отставку съ чиномъ дйствительнаго статскаго совтника и званіемъ камергера, жилъ шесть лтъ въ чужихъ краяхъ, а передъ коронаціею возвратился въ Россію,— очень кстати — ко времени новаго возвышенія, новой значительности князя Волконскаго. Перовскій былъ человкъ желчнаго холерическаго сложенія, отъ того болзненный, нетерпливый, вмст съ тмъ мстительный, гордый. Характеръ имлъ твердый, настойчивый, готовъ былъ прошибить каменную стну, лишь бы достичь своей цли, непомрно милостивый въ тмъ немногимъ, которые ему нравились, безжалостно невнимательный къ тмъ, которые почему-либо не нравились, честолюбивый до ненасытности и устремлявшій къ тому вс свои помышленія, вс свои дйствія, застнчивый въ обществ стороннихъ людей, и отъ того рдко вызжавшій въ большія собранія, плохо, неясно, съ затрудненіемъ объяснявшійся, плохо и мало писавшій, но умвшій очень хорошо оцнять достоинства и недостатки въ редакціи другихъ. Къ чести его можно сказать, что онъ любилъ окружать себя людьми способными и оказывать имъ сильное покровительство, что любилъ заниматься нкоторыми науками, входящими въ кругъ его служебныхъ обязанностей, какъ-то: минералогіей, ботаникой, археологіей, что былъ господинъ своего слова, не терплъ низкихъ поступковъ, но, къ сожалнію, людей подобнаго рода, наушниковъ, доносителей, сыщиковъ, охотно употреблялъ (а особливо сдлавшись министромъ внутреннихъ длъ) для достиженія своихъ намреній. Онъ съ величайшею пользою, могъ бы быть поставленъ во глав тайной полиціи.

Первые дни Перовскій сидлъ въ присутствіи молча, не вмшивался въ сужденія, прислушивался, приглядывался, и передавалъ министру свои наблюденія. Между тмъ министръ удивлялъ департаментъ своею дятельностью: кипы толстыхъ журналовъ просматривалъ безъ задержанія, клалъ на нихъ основательныя резолюціи, длалъ строгія, но справедливыя замчанія. Вскор посыпались выговоры, полетли эстафеты на счетъ управляющихъ удльными конторами, по усмотрнной медленности въ ихъ донесеніяхъ. Одинъ изъ выговоровъ палъ на начальника 2-го отдленія, статскаго совтника Смирнова, человка весьма уже пожилого, нсколько гордаго и щекотливаго: онъ занемогъ горячкою. Призываютъ меня въ присутствіе: старшій членъ, Крейтеръ, объявляетъ, что по случаю болзни Смирнова департаментъ полагаетъ поручить мн его отдленіе. Я отговариваюсь моею неопытностью, недавнимъ поступленіемъ, которому нтъ еще и полутора мсяца, неполнымъ ознакомленіемъ съ длами собственнаго отдленія, важностью длъ второго, въ которомъ сосредоточивалась вся хозяйственная и распорядительная часть. Крейтеръ и два другіе члена (Перовскій молчалъ) убждаютъ, говорятъ, что иного способа нтъ, что на это меня станетъ. Надобно было покориться вол начальства. Съ новымъ къ себ недовріемъ принимаюсь за тяжкую работу, при усиленномъ стараніи оно идетъ успшно по обоимъ отдленіямъ. Недли черезъ три министръ, примтивъ, что журналы второго отдленія подписываются мною, сдлалъ департаменту вопросъ: почему это? Присутствіе, не поставившее въ свое время на утвержденіе князя (неизвстно по какой причин) журнала о возложенномъ на меня порученіи, переконфузилось и послало только теперь, вмсто отвта на вопросъ. Князь написалъ на журнал слдующую резолюцію: ‘Не могу согласиться съ распоряженіемъ департамента, начальникъ 1-го отдленія и безъ того много занятъ своими длами, пусть столоначальники 2-го отдленія, каждый по своей части, подписываютъ бумаги и за нихъ отвчаютъ.’ У меня гора свалилась съ плечъ, но я отдохнулъ не надолго. Къ 1-му января 1827 года былъ представленъ министру годовой отчетъ. Съ гнвомъ усмотрлъ онъ, что по третьему, судному отдленію осталось сто двадцать длъ нершенныхъ, сдлалъ строгое замчаніе присутствію департамента и потребовалъ, чтобы они были ршены въ теченіе мсяца. Что оставалось присутствію? Оно опредлило раздать нершенныя дла по прочимъ отдленіямъ, въ томъ числ и мн назначена порядочная доля. Я опять призванъ въ присутствіе для объявленія этого распоряженія. По прежнему отговариваюсь, объясняю, что едва только освободился отъ лежавшаго на мн бремени занятія чужими длами, что могу запустить собственныя, что производство длъ судныхъ вовсе мн незнакомо, на лестныя же слова Крейтера, что при моихъ способностяхъ можно успть и въ томъ и другомъ, у меня вырвалось въ отвть: ‘Нтъ, ваше превосходительство, нтъ, еслибъ я и во сн увидалъ, что съ этимъ слажу, то и во сн покраснлъ бы.’ При этихъ словахъ, сказанныхъ отъ чистаго сердца, Перовскій, сидвшій съ опущенною головою, вдругъ ее поднялъ и устремилъ на меня глаза. Посл, когда мы сблизились, онъ сказывалъ мн, что съ этой минуты обратилъ на меня вниманіе.

Эта новая обуза показалась мн тяжеле прежней, именно, по самому роду и огромности длъ. Я обратился къ помощи Божіей, и помолившись усердно, положилъ каждый день заниматься до трехъ часовъ ночи. Но прежде надобно было познакомиться съ самымъ составомъ этихъ длъ, обыкновенно набитыхъ повтореніями, выучиться, что читать, что пропускать. Я скоро это смекнулъ, прочитавши одно большое дло, и началъ быстро подвигаться впередъ. Самъ не врилъ своему успху, удивлялся, что вс составляемыя мною резолюціи, какъ по гражданскимъ, такъ и по уголовнымъ процессамъ, постоянно утверждались присутствіемъ.

Однажды, когда я докладывалъ одно какое-то сложное дло, Перовскій, начавшій уже входить въ общія сужденія, сомнваясь, повидимому, самъ ли я такъ успшно занимаюсь, не чужими ли руками загребаю жаръ, началъ меня сбивать, требовалъ повторить весь ходъ дла. Я повторилъ. Тогда вставъ со стула и отозвавъ меня въ дальнему окну залы, сказалъ: ‘Продолжайте такъ трудиться, не будете раскаяваться, министръ замчаетъ ваше усердіе.’

Въ послдній день назначеннаго министромъ мсячнаго срока, доложилъ я и послднее судное дло, а на другой день отъ имени его была объявлена мн благодарность, со внесеніемъ въ журналъ — первая милость по всему вдомству, а то были одни только замчанія, да выговоры и штрафы.

Въ день Пасхи, Перовскій пожалованъ въ должность гофмейстера и вмст съ тмъ назначенъ въ должность вице-президента департамента. Тогда началъ онъ постепенно развивать свою дятельность, призывая меня для совщаній и изложенія на бумаг своихъ предположеній. Ему нравилось во-первыхъ мое рвеніе, съ которымъ я принимался за работу, а меня одушевляло его вниманіе, и мысль, что приношу пользу, во-вторыхъ то, что я хорошо понималъ несвязныя его рчи, въ-третьихъ — моя редакція, которую называлъ онъ логичною. Все, что было сдлано въ теченіе первыхъ пяти лтъ для устройства и улучшенія удльныхъ имній, все проходило чрезъ мои руки, во всемъ принималъ я непосредственное участіе, до какого бы отдленія то ни относилось. Я не исчисляю всхъ измненій, всхъ нововведеній, которыми доведено удльное вдомство до настоящаго, удовлетворительнаго своего положенія, ни всхъ, понесенныхъ мною трудовъ, постоянно подкрпляемыхъ одобреніемъ и поощреніемъ Перовскаго, даже вниманіемъ самого министра, который, посщая департаментъ, всякой разъ подходилъ въ столу моему, спрашивалъ здоровъ ли я, чмъ занятъ? Укажу ниже только на нкоторыя, о коихъ боле пріятно мн вспомнить, а теперь скажу, что первые года полтора Перовскій былъ совсмъ инымъ человкомъ, чмъ сдлался посл. Въ немъ, при благородномъ образ мыслей и застнчивости, проглядывала какая-то невинность и невдніе многаго, онъ имлъ весьма слабыя понятія о внутреннемъ управленіи государства, о промышленномъ и торговомъ состояніи Россіи, о главнйшихъ средствахъ и качествахъ той или другой губерніи, мало зналъ о главныхъ дйствующихъ въ правительств лицахъ, и ршительно ничего о второстепенныхъ, отъ которыхъ такъ много зависитъ ходъ длъ. Вытснивъ постепенно всхъ прежнихъ управляющихъ удльными конторами и членовъ департамента (нкоторыхъ не совсмъ справедливо), онъ очень затруднялся, по недостатку связей и по не имнію въ виду способныхъ людей, замщеніемъ упраздненныхъ должностей. Большая часть новыхъ опредлены были по моей рекомендаціи, отчасти по указанію его старшаго брата Алекся, тогдашняго попечителя Харьковскаго университета, и трое по избранію самого министра. Въ это время онъ нердко приглашалъ меня обдать. Для насъ двоихъ подавали не мене восьми блюдъ, ему какъ будто совстно было угощать меня меньшимъ числомъ. Обдъ обыкновенно начинался рюмкою бургонскаго и оканчивался цлою бутылкою сеньперо, которую всю вдвоемъ мы выпивали. Когда же честолюбіе его начало сильно разыгрываться, а съ тмъ вмст усилились желчные и гемороидальные припадки, онъ могъ сть одинъ только супъ съ курицей, и потому, вмсто обда, сталъ приглашать меня къ чаю, но вскор и чай былъ ему запрещенъ. Тогда онъ присылалъ за мною уже по утрамъ, до начала присутствія, а это повторялось каждый почти день.

Вникая въ дла моего отдленія, я нашелъ, что учрежденіемъ положено имть въ удльныхъ имніяхъ больницы, богадльни, училища, а между тмъ, въ теченіе тридцати лтъ, не устроено ни одного подобнаго заведеніи. Разспрашиваю старожила департамента, упомянутаго выше Иванова, отчего благія это предположенія досел не приведены въ исполненіе? ‘Отъ того, отвчалъ Ивановъ, что на это требовалось бы много денегъ, а ихъ столько нтъ.’ Придумывая, какъ бы пособить горю, т. е. достать денегъ, безъ отягощенія удльнаго казначейства, я вспомнилъ, что за два предъ тмъ года зять мой, Лихачевъ, при свиданіи со мною въ Казани, сообщилъ мн намреніе свое испытать способъ одного тамбовскаго помщика, употребленный имъ для облегченія крестьянъ въ исправномъ платеж государственныхъ податей и повинностей: способъ этотъ состоялъ въ отдленіи отъ каждаго тягла небольшого количества земли, съ тмъ, чтобы образовавшееся изъ этихъ клочковъ и отведенное къ одному мсту особое поле, воздлывалось, засвалось и убиралось всмъ міромъ, собранный хлбъ продавался бы, а изъ вырученныхъ денегъ уплачивались бы подати и повинности, сборъ которыхъ съ каждой души отдльно представляетъ обыкновенно много неудобствъ, затрудненій и неразлученъ съ недоимками. Я немедленно написалъ къ Лихачеву, прося его увдомить меня, удалось ли ему это предположеніе? Лихачевъ отвчалъ, что удалось, какъ нельзя лучше, что въ первый же годъ не только внесены вс подати и повинности, но еще осталось до полуторы тысячи рублей въ экономіи. Обрадованный такимъ увдомленіемъ, я составилъ проектъ учрежденія въ удльныхъ имніяхъ такъ-называемой общественной запашки съ отдленіемъ, для образованія общественныхъ полей въ селеніяхъ многоземельныхъ, по одной шестнадцатой, а въ малоземельныхъ — по одной тридцать второй десятины, отъ каждой ревизской души. По выведенному мною приблизительному разсчету оказалась весьма значительная за продаваемый хлбъ выручка, съ избыткомъ достаточная на устройство и содержаніе больницъ, богадленъ и школъ, такъ-что не ограничиваясь этимъ, можно было имть въ виду и другія полезныя учрежденія.

Проектъ этотъ въ ма мсяц 1827 года, т. е. съ небольшимъ черезъ полгода по вступленіи моемъ въ должность, представилъ я Перовскому. Онъ пришелъ въ восхищеніе.

— Прекрасно! благодарю васъ, но уступите ваше предположеніе въ пользу запасныхъ хлбныхъ магазиновъ, которые, вы знаете, оказались существующими по одному только имени.

— Но хлбные магазины находятся въ вдомств второго отдленія, а я обязанъ заботиться о томъ, что подлежитъ наблюденію перваго.

— Такъ, но по вашему проекту и за наполненіемъ запасныхъ магазиновъ останутся достаточныя средства для учрежденія въ имніяхъ богоугодныхъ заведеніи, а притомъ, скажу вамъ по секрету, министръ намренъ вврить вамъ второе отдленіе.

— А Смирновъ, куда жъ Смирнова?

— Вонъ. Онъ несносенъ, каждый докладъ его сущее наказаніе. И не понимаетъ, что ему пора выйти въ отставку. Вамъ потерпть не долго, займитесь пока примненіемъ вашего проекта къ запаснымъ магазинамъ, а между тмъ, недли черезъ дв Смирновъ поневол очиститъ вамъ свое мсто. Доле терпть его невозможно, онъ будетъ отставленъ.

— Нтъ, на такомъ основаніи я не желаю занять его мсто, дайте ему возможность оставить службу по доброй вол. Можетъ быть, онъ дурно докладываетъ и плохо владетъ перомъ, но если, какъ мн кажется, вы считаете его наравн съ тми, которыхъ подозрваете въ нечистот дйствій, то ошибаетесь, онъ человкъ благородныхъ правилъ. Его убьетъ отставка безъ подачи прошенія.

— Хорошо, можно нсколько подождать.

Спустя немного, Смирновъ вышелъ однажды изъ присутственной комнаты съ весьма разстроеннымъ видомъ, подошелъ ко мн, и горько жаловался на непріятности, которыя терпитъ при каждомъ своемъ доклад, что резолюціи его отвергаются то съ колкими, то съ жосткими замчаніями, что онъ сейчасъ бы подалъ въ отставку, еслибъ былъ увренъ, что ему дадутъ пенсіонъ. Тогда еще не было положительнаго закона о пенсіонахъ, и назначеніе оныхъ длалось по усмотрнію начальства и особому каждый разъ докладу {Первое пенсіонное положеніе, какъ законъ, состоялось въ апрл 1827 г. для лицъ собственно придворнаго вдомства, въ сентябр того жъ года для департамента удловъ и кабинета (мною написанное), а по примру, поданному княземъ Волконскимъ, послдовалъ въ непродолжительномъ времени и общій по государству уставъ о пенсіяхъ.}. Видя его въ такомъ огорченіи, я вызвался, если онъ позволитъ, объясниться на этотъ счетъ съ Перовскимъ. Смирновъ съ благодарностью принялъ мой вызовъ, Левъ Алексевичъ тоже обрадовался намренію его оставить департаментъ, но долго не соглашался ходатайствовать о пожалованіи ему пенсіона, наконецъ уступилъ моимъ просьбамъ,— Смирновъ былъ честно уволенъ, съ назначеніемъ пенсіи въ 2,500 р. ассиг. Въ тотъ же день объявлено повелніе министра о перемщеніи меня во второе отдленіе и, совершенно уже сюрпризомъ — объ отвод мн квартиры въ дом департамента. Квартира эта, лучшая изъ всхъ и принадлежавшая умершему члену Михайлову, стояла пустая, но тщательно отдлывалась, равно какъ и весь бель-этажъ, занятый департаментомъ. Ее просилъ членъ Буцкой, остававшійся тогда еще на служб, но ему отказано. Безъ всякой моей просьбы она отдана мн, младшему по служб всхъ начальниковъ отдленій, не говоря уже о членахъ.

Примняя проектъ мой къ запаснымъ хлбнымъ магазинамъ, надлежало вмст съ тмъ доказать, что существующее на предметъ сей законоположеніе, весьма еще свжее, изданное за четыре передъ тмъ года, не достигаетъ своей цли, слдственно, по одному этому могло быть замнено другимъ, боле удовлетворительнымъ, основаннымъ, напримръ, хотя на учрежденіи общественной запашки. Этимъ законоположеніемъ, состоявшимся въ 1823 году, подъ личнымъ руководствомъ графа Кочубея, управлявшимъ тогда министерствомъ внутреннихъ длъ, установленъ былъ подушный сборъ въ губерніяхъ хлбопашенныхъ — хлбъ, а въ губерніяхъ промышленныхъ и сверныхъ — денегъ, но въ такомъ того и другого количеств, что принимая въ соображеніе по одному неурожайному году въ теченіе каждыхъ семи лтъ, какъ это дознано опытомъ,— оказывается, что положенное количество по 1 ¹/₂ четверти ржи на душу могло быть собрано едва въ 24-ре года, а на вносимыя деньги, не прежде какъ черезъ 48 лтъ, могла быть куплена одна четверть ржи, полагая оную, въ голодный годъ по 12 руб. асс.

Передланный и принаровленный къ новой цли проектъ мой былъ въ іюл мсяц представленъ Перовскимъ министру двора, но князь не спшилъ подносить его на высочайшее утвержденіе. ‘Дло это слишкомъ важно — говорилъ онъ Перовскому, который настаивалъ о скорйшемъ разршеніи — надобно напередъ посовтоваться съ знающими людьми. Въ сентябр соберутся сюда вс генералъ-губернаторы: позову ихъ обдать и потолкую съ ними.’ Когда они съхались въ Петербургъ, князь дйствительно пригласилъ ихъ обдать и прочиталъ имъ проект, но какъ онъ посл отзывался Перовскому, только трое изъ нихъ могли основательно разсуждать о предмет и похвалили предположеніе. Не довольствуясь этимъ, князь разсудилъ спросить мннія графа Кочубея, съ которымъ находился въ пріятельскихъ отношеніяхъ. Узнавъ объ этомъ отъ Перовскаго, я просилъ его остеречь князя, объяснивъ ему, что законъ, котораго недостатки выставлены въ моемъ проект, и притомъ рзво, слишкомъ осязательно, продиктованъ графомъ Кочубеемъ. ‘Тмъ лучше — сказалъ князь — онъ будетъ строже разбирать наше предположеніе’, и послалъ проектъ на разсмотрніе графа.

Что же сдлалъ графъ Викторъ Павловичъ? Какъ истинно государственный человкъ, онъ не только не отстаивалъ закона 1823 года, но отдалъ полную справедливость новому способу содержанія запасныхъ хлбныхъ магазиновъ во всегдашней готовности пособлять нуждающимся. Тогда князь Петръ Михайловичъ вошелъ съ докладомъ къ государю императору и проектъ былъ высочайше утвержденъ.

Въ публик, всегда нерасположенной къ нововведеніямъ и мало довряющей администраторамъ военнаго званія, составилось оппозиціонное противъ этой мры мнніе: возможно ли, говорили такъ-называемые знающіе люди, заводить барщину между свободными крестьянами, отягощать ихъ работами, которыхъ не знали они цлые вка? Да они, пожалуй, взбунтуются, и затйливую выдумку надобно будетъ бросить, обратиться къ прежнему простому способу сбора съ душъ.

Тщетно боролся я съ этими превратными толками, тщетно доказывалъ, что эта барщина и это отягощеніе, о которыхъ столько хлопочутъ, есть не что иное, какъ четыре дня работы въ теченіе цлаго года, совершаемой всмъ міромъ той или другой деревни вдругъ, одновременно. Толковали до тхъ поръ, пока скорый и блестящій результатъ не заставилъ всхъ умолкнуть. Въ первый же годъ магазины были уже наполнегы яровымъ хлбомъ, котораго требуется небольшое количество, а чрезъ два слдующіе года — и ржанымъ, такъ-что оставалось только, какъ это съ тхъ поръ и длается, перемнять время отъ времени старый хлбъ новымъ и проврять количество онаго мрными закромами, имющими внутри градусы.

Говорить ли о тхъ значительныхъ капиталахъ, которые пріобртены департаментомъ ежегодною продажею избытковъ общественнаго хлба, и тхъ полезныхъ заведеніяхъ, которыя основаны на счетъ оныхъ? Это видно изъ отчетовъ министерства удловъ. Но позволяю себ сказать, что въ первыя пять лтъ, пока я завдывалъ этою частью, прикащики, наблюдающіе за работами, получали, на основаніи моего проекта, въ поощреніе трудовъ своихъ, по 10 к. сер. съ души изъ выручки за продаваемый излишній хлбъ. Когда же я оставилъ департаментъ, Левъ Алексевичъ придумалъ способъ сдлать участниками выгодъ, представляемыхъ предложенною мною мрою, не только управляющихъ удльными конторами съ ихъ чиновниками, но начальниковъ отдленія департамента, членовъ онаго и наконецъ самого себя. Каковы жъ эти выгоды — довольно указать на тхъ изъ управляющихъ, завдывающихъ боле населенными имніями, которые въ иной годъ получаютъ до десяти тысячъ рублей серебромъ. Что получалъ Левъ Алексевичь — хорошенько не знаю, но судя по этому размру, конечно не мало. Тотъ же, это предложилъ эту мру, кто ее взлелеялъ,— оставленъ въ забвеніи. Онъ могъ конечно возвысить свой голосъ противъ такой несправедливости, могъ требовать даже пенсіона за столь важную услугу, но онъ молчалъ и молчитъ досел, утшаясь мыслью, что честь лучшаго, полезнйшаго изъ всхъ нововведеній, бывшихъ по министерству удловъ, принадлежитъ исключительно ему, и что оно блестящимъ успхомъ своимъ привлекло къ подражанію множество помщиковъ въ государств.

Въ томъ же 1827 году, занятъ я былъ другимъ важнымъ дломъ. Императоръ Александръ Павловичъ, постившій Англію въ 1824 году, плнился тамъ знаменитою бумажною фабрикою Фудриньера, дйствующею по особому механизму такъ, что листъ бумаги, выходящій изъ подпрессовыхъ валовъ, могъ быть протянутъ на нсколько верстъ, лишь бы доставало въ рол бумажной массы,— пожелалъ устроить подобную въ Россіи, именно въ Петергоф. Для приведенія въ исполненіе намренія императора пріисканъ былъ въ Лондон нкто Вистингаузенъ, бывшій нарвскій купецъ, давно уже переселившійся въ Англію и выдававшій себя за англичанина. Какъ Вистингаузенъ старался придать длу этому великую важность (оно и въ самомъ дл было немаловажное), то государь приказалъ тремъ своимъ дипломатамъ: Татищеву, Поццо-ди-Борго и графу Нессельроду, находившимся тогда въ Лондон, заключить съ нимъ договоръ. Хитрый и смлый Вистингаузенъ съумлъ провести знаменитыхъ дипломатовъ: они подписали договоръ, по неясности котораго онъ могъ получать предоставленную ему четвертую часть не отъ чистой прибыли, какъ бы слдовало (т. е. за исключеніемъ всхъ расходовъ), а отъ суммы, на которую выдлаетъ бумаги. Отъ этого произошло, что Вистингаузенъ не считалъ себя обязаннымъ заботиться о сбыт издлія, хлопоталъ только о томъ, чтобы выработать онаго какъ можно боле, оцнить какъ можно выше, и къ концу года отсчитать себ четвертую часть этой цнности. По той же причин не старался онъ и о доведеніи бумаги до желаннаго совершенства. Она не шла съ рукъ и наполняла только кладовыя, особливо бумага большихъ размровъ, такъ называемая александрійская, которой назначалъ онъ неимоврную цну — отъ пяти до семи тысячъ рублей за стопу. Ни графъ Гурьевъ, ни самый кабинетъ, не обращали на то должнаго вниманія и продолжали ежегодно отпускать Вистингаузену по пятисотъ двадцати восьми тысячъ рублей на обороты фабрики, такъ что въ 1827 году, когда князь Петръ Михайловичъ вникнулъ въ дло, на нее издержано уже было восемь милліоновъ ассигнаціями, не считая процентовъ на эту сумму въ теченіе четырнадцати лтъ! Князь потребовалъ отъ кабинета объясненій, но нашелъ ихъ такъ неясными и запутанными, что бросилъ въ печь. Честолюбивый Перовскій этимъ воспользовался. Онъ сталъ доказывать министру, что кабинетъ, особливо съ настоящими своими членами, не въ состояніи управить этимъ дломъ (трое изъ нихъ вскор и были уволены), что лучше бы передать фабрику въ завдываніе департамента удловъ, что онъ надется все распутать и привести въ порядокъ. Смлую эту надежду основывалъ онъ на мн и на надворномъ совтник Казин (впослдствіи тайный совтникъ и директоръ канцеляріи капитула). На мн потому, что я согласился на его убжденія присоединить дла фабрики въ дламъ второго отдленія, съ учрежденіемъ особаго стола, на Казин по той причин, что Казинъ былъ прежде нсколько лтъ членомъ фабричнаго правленія, оставилъ эту должность по неудовольствіямъ съ Вистингаузеномъ, слдственно могъ имть о положеніи ея достаточныя свднія. ‘Я не иначе буду продолжать настоянія мои у министра, о передач въ департаментъ Петергофской фабрики — говорилъ онъ мн — какъ въ такомъ случа, когда вы согласитесь взять ее въ ваше отдленіе.’ Я долго отговаривался множествомъ текущихъ длъ и возлагаемыхъ на меня особыхъ порученій, но надобно было исполнить его желаніе, чтобы избжать приказанія, князь тоже не вдругъ уступилъ его настояніямъ. Когда наконецъ послдовало на эту передачу высочайшее повелніе, Перовскій поспшилъ познакомить меня съ Казинымъ, пригласивъ насъ обоихъ въ себ на чай (тогда еще онъ могъ пить чай).

Довольно было одного вечера, чтобы узнать Дмитрія Ниловича Казина, чтобы найти въ немъ самаго умнаго, самаго любезнаго человка съ большими административными и коммерческими способностями. Мы тотчасъ сблизились, впослдствіи и породнились, женитьбою одного изъ сыновей его на моей племянниц, дочери сестры моей, Лихачевой. Не могу безъ глубокой признательности вспомнить о нашихъ дружескихъ отношеніяхъ, сопровождаемыхъ со стороны его самымъ нжнымъ вниманіемъ, и продолжавшихся постоянно по самый день его кончины, впродолженіе двадцати пяти лтъ. Чрезъ него же познакомился я и тсно сблизился съ однимъ изъ его родственниковъ, отставнымъ полковникомъ Ильею Александровичемъ Болтинымъ (впослдствіи дйствительный статскій совтникъ и совтникъ придворной конюшенной конторы), человкомъ благороднйшихъ правилъ, настоящимъ рыцаремъ, какихъ теперь не скоро встртишь. Его дружба, его необыкновенная во мн привязанность много усладили жизнь мою въ послднія десять лтъ, не проходило, можно сказать, дня, чтобы мы не видались, и всегда съ возрастающимъ удовольствіемъ. Но вотъ скоро два года, какъ я посщаю уже не его, а его могилу на Волковскомъ кладбищ! Миръ праху вашему, друзья незамнимые!

Да проститъ мн снисходительный читатель это невольное отступленіе. Память сердца и чувства благодарности у меня не увяли: он просились излиться на бумагу.

Мн поручено составить всеподданнйшій докладъ съ подробнымъ изложеніемъ убыточныхъ дйствій фабрики во все время ея существованія, неосновательности правилъ, по коимъ она управляется, злоупотребленій Вистингаузена и многократнаго нарушенія имъ контракта, съ изложеніемъ необходимости удалить его и дать заведенію другое управленіе. Когда министръ началъ читать докладъ государю,— онъ остановилъ его, сказавъ, что прочтетъ посл самъ, съ большимъ вниманіемъ, и продержалъ докладъ у себя дней пять, возвращая же, отозвался о немъ съ особенною похвалою, присовокупивъ, что хотя, будучи еще великимъ княземъ, много слыхалъ о невыгодномъ положеніи фабрики, но никогда не видалъ того такъ ясно, какъ изъ этого доклада, и потому желаетъ знать, кто писалъ его. Князь спросилъ Перовскаго и на другой день доложилъ, что докладъ писанъ мною. Такой отзывъ государя, разумется, много меня порадовалъ. Но между тмъ, какъ государь изволилъ держать у себя докладъ, Вистингаузенъ провдавъ, что дло поступило уже въ его величеству, подалъ ему, неизвстно какимъ путемъ, жалобу на министра, называя его личнымъ себ врагомъ, и потому просилъ воздержаться отъ утвержденія доклада, повелвъ разсмотрть дло лицамъ безпристрастнымъ, независящимъ отъ князя Волконскаго. Хотя жалоба эта, переданная государемъ князю, была подробно мною разобрана и опровергнута, но государь все-таки приказалъ составить комитетъ подъ предсдательствомъ Сперанскаго, изъ министра юстиціи князя Долгорукаго и государственнаго контролера Хитрова, я же наименованъ правителемъ длъ комитета.

Въ назначенный Сперанскимъ день, въ семь часовъ вечера, явился я къ нему съ дломъ {Для облегченія занятій комитета мы съ Перовскимъ разсудили напечатать и докладъ и жалобу Вистингаузена и возраженія на оную и вс извлеченія изъ уродливыхъ его отчетовъ, что составило порядочную книгу въ листъ.}, но онъ сказалъ мн, что квартира его не такъ удобна для засданій, что мы будемъ собираться у министра юстиціи, и посадивъ меня въ свою карету, повезъ въ князю Долгорукову, которому, равно какъ и Хитрову, отрекомендовалъ меня въ лестныхъ выраженіяхъ.

Когда я кончилъ чтеніе доклада, съ нужными къ нему приложеніями, негодованіе въ безсовстнымъ, наглымъ поступкамъ Вистингаузена и сожалніе о потраченныхъ правительствомъ такихъ огромныхъ суммахъ выразились на лицахъ членовъ. Положено прежде всего подвергнуть контрольному пересмотру вс фабричные отчеты, для чего и откомандировать ко мн изъ государственнаго контроля самаго опытнаго чиновника. На другой день въ лиц этого чиновника явился во мн коллежскій (нын тайный совтникъ) Шамшинъ. Ему отвели въ департамент удловъ дв комнаты и перенесли туда вс отчетныя дла фабрики, дабы не возить ихъ частями къ нему на домъ и отвратить какой либо подмнъ. По прочтеніи доклада министра двора, и всхъ напечатанныхъ нами приложеній въ оному, г. Шамшинъ выразилъ такое же негодованіе, какъ и члены комитета, но каково-жъ было мое удивленіе, когда недли черезъ дв, онъ вдругъ началъ уврять меня, что мы напрасно насчитали на Вистингаузена такіе убытки, что, по его мннію, онъ доставилъ казн даже выгоды, если отпускъ суммъ покрыть цнностью изготовленной бумаги, и что Сперанскій, не разъ уже призывавшій его, Шамшина, къ себ, думаетъ также. Меня это взорвало. Конечно бумага, гнившая въ кладовыхъ, могла непомрною цною своею покрыть почти вс суммы на обороты мануфактуры отпущенныя, но вдь въ доклад было уже доказано, что въ этомъ-то и заключалась преступная стратагема Вистингаузена, и что огромныя издержки на устройство зданій и механизма фабрики, съ ежегоднымъ ремонтомъ оныхъ, никакъ уже не могли быть покрыты этимъ хламомъ. Я не вытерплъ, и сказалъ г. Шамшину во всеуслышаніе (это было въ комнат моего отдленія), что если, въ сожалнію, существуетъ на свт подъячизмъ судебный, подъячизмъ канцелярскій, то я по крайней мр не имлъ до сихъ поръ понятія о подъячизм циферномъ. Въ эту минуту проходилъ черезъ мою комнату Перовскій. Услышавъ шумный разговоръ, онъ подошелъ въ намъ узнать о причин. Я объяснилъ, но какъ говорилъ не съ меньшимъ жаромъ и жесткостью, то онъ старался прекратить нашъ споръ, прося отложить вс пренія до конца контрольной работы.

Когда она была кончена, разумется, въ направленіи близкомъ къ мннію, выраженному Шамшинымъ, я занемогъ сильно простудою, слдственно, не могъ быть въ засданіи комитета, въ которомъ Шамшинъ читалъ свою записку. Сперанскій прислалъ ее ко мн для составленія журнала. Я принялся черезъ силу, но въ твердомъ намреніи держаться прежняго убжденія, основаннаго на сущности дла, указавъ конечно и на софизмъ контрольный, но не какъ на фактъ положительный, а какъ на иной способъ воззрнія, если только правительству угодно будетъ принять оный. Работа, по нездоровью моему, шла не скоро, поэтому Сперанскій, встртясь съ Перовскимъ въ театр, просилъ его передать мн, чтобы я не изнурялъ себя напряженнымъ трудомъ, а лучше возвратилъ бы вс бумаги ему, что онъ самъ займется составленіемъ журнала. Перовскій отвчалъ, что мн гораздо лучше, и что я скоро кончу. Это было дйствительно такъ, но недоврчивый Левъ Алексевичъ имлъ другую причину желать, чтобы журналъ написанъ былъ мною: онъ подозрвалъ не только Шамшина, посл представленной имъ записки, но и самого Сперанскаго въ понаровк Вистингаузену, тмъ боле, что послдній будто бы хвалился (какъ отъ кого-то Перовскій слышалъ), что, пожертвовавъ пятьдесятъ тысячъ, онъ не опасается никакихъ дурныхъ для себя послдствій. Въ подозрніи своемъ Перовскій дошелъ до того, что не остановился сказать объ этомъ слух Михайлу Михайловичу, причемъ такъ устремилъ на него глаза (какъ самъ мн разсказывалъ), что тотъ покраснлъ. Намреніе Перовскаго при сообщеніи этого слуха состояло въ томъ, чтобы переконфузить членовъ комитета (исключая Хитрова, которому онъ доврялъ боле), внушивъ имъ опасеніе, что, пожалуй, въ публик пойдутъ толки о подкуп такою огромною, по тогдашнему времени, суммою, не одного г. Шамшина, и что они слдственно не должны щадить Вистингаузена. Но Перовскій жестоко ошибся, и не только не достигъ такимъ поступкомъ дерзкимъ предположенной цли, но произвелъ противное дйствіе. Оскорбленный Сперанскій ршился вести дло вопреки мннію министра двора, и по возможности выгородить изъ бды подсудимаго. Когда я, по выздоровленіи, явился къ нему съ проектомъ журнала, онъ остановилъ меня на первыхъ же страницахъ, гд говорилось о милліонныхъ убыткахъ, понесенныхъ казною, и началъ разными натянутыми доводами, въ род Шамшинскихъ, уменьшать количество потраченныхъ суммъ, объясняясь впрочемъ весьма спокойно, хладнокровно, безъ малйшаго вида заступничества. Я, разумется, деликатно опровергалъ его, но онъ кончилъ тмъ, что, не давъ мн дочитать журнала, подъ предлогомъ недосуга, просилъ оставить бумаги у него для прочтенія въ свободное время, посл чего общалъ пригласить меня къ себ.

Прошло около мсяца, а приглашенія не было. 21-го ноября, въ праздникъ Введенія во храмъ, пользуясь хорошею погодою, я какъ-то улучилъ свободный часъ, чтобы пройтись по Невскому проспекту (кстати упомянуть мимоходомъ, что съ тхъ поръ по сіе время, впродолженіе тридцати слишкомъ лтъ, я ни разу не постилъ Невскаго проспекта собственно для прогулки. Вотъ до какой степени служба не позволяла мн располагать моимъ временемъ). Поравнявшись съ католическою церковію, я встртился съ Михаиломъ Михайловичемъ. Мы сухо раскланялись. Минуты черезъ три чувствую, что кто-то беретъ меня сзади за плечо, оборачиваюсь — это былъ Сперанскій, воротившійся и меня догнавшій. ‘Я не присылалъ за вами потому — сказалъ онъ — что самъ занялся составленіемъ журнала, вдь я изъстари большой охотникъ писать и почти совсмъ его оболванилъ. Въ субботу (это было въ четвергъ) мы соберемся въ послдній разъ для прочтенія журнала, а въ воскресенье я доложу дло государю.’

Суббота прошла безъ присылки за мною, а въ воскресенье государь уже передалъ князю Петру Михайловичу журналъ комитета, въ которомъ весьма были ослаблены и вины Вистингаузена и самые убытки казны, сверхъ того при журнал находились дв докладныя записки Сперанскаго, изъ которыхъ въ одной предлагалъ онъ внести дло для окончательнаго ршеніи въ государственный совтъ, а въ другой полагалъ, и притомъ предпочтительно, предоставить оное разсмотрнію перваго департамента сената, поелику оно заключало въ себ тяжбу частнаго лица съ казною.

Такимъ образомъ, Сперанскій отплатилъ Перовскому за его обидную выходку и ловко уклонился отъ ршенія участи Вистингаузена, хотя съ тмъ именно комитетъ и былъ учрежденъ, предлагая же предоставить дло разсмотрнію сената — бросалъ оное въ затяжку на многіе годы, ко вреду мануфактуры, и къ утшительной для Вистингаузена надежд выпутаться какъ-нибудь изъ бды.

Не трудно было понять этотъ планъ и воспротивиться исполненію. По докладу князя Петра Михайловича, Вистингаузенъ былъ оставленъ, а дло внесено въ государственный совтъ, который потомъ опредлилъ предать его суду за разные безпорядки по управленію мануфактуры и за самозванство, потому-что онъ, будучи коллежскимъ ассесоромъ, подписывался надворнымъ совтникомъ, убытки же, за принятіемъ въ уплату оныхъ залежавшейся бумаги, взыскать съ имнія его, гд какое окажется. На мсто Вистингаузена опредленъ директоромъ фабрики Казинъ, съ назначеніемъ вмсто жалованья — десяти процентовъ, но уже отъ чистой прибыли, какъ она должна быть выводима, и какъ она понимается на всхъ частныхъ подобнаго рода заведеніяхъ, т. е. за исключеніемъ всхъ расходовъ. Для управленія фабрикою составлены мною, при участіи новаго умнаго директора, новыя правила,— и она скоро пришла въ цвтущее состояніе, такъ-что доходъ ея возвысился наконецъ до трехъ сотъ тысячъ рублей (вмсто ежегоднаго поглощенія 528,000 p.). Такой успхъ возбудилъ стремленіе частныхъ капиталистовъ заводить подобныя фабрики. Когда же число ихъ, въ теченіе лтъ двадцати, увеличилось до такой степени, что соперничество съ ними становилось уже невыгоднымъ,— благоразумный Казинъ донесъ начальству, что при такомъ положеніи дла дальнйшее существованіе мануфактуры безполезно, тмъ боле, что она исполнила свое назначеніе — послужила примромъ для подражанія. Вслдствіе этого фабрика была закрыта, Казинъ же поступилъ сначала въ члены кабинета, а потомъ въ директоры канцеллріи капитула.

Къ исходу года передлка комнатъ, занимаемыхъ департаментомъ удловъ, была окончена. Столы, стулья, конторки, шкафы, все явилось новое, просто, но изящно сдланное. Для храненія длъ придуманы форменныя картонки, на столахъ однообразныя чернильницы, полъ парке, ковровыя дорожки чрезъ всю анфиладу комнатъ. Это былъ первый примръ благоприличнаго устройства присутственныхъ мстъ, поданный княземъ Волконскимъ. Вс первенствующіе сановники прізжали осматривать департаментъ. 21-го января 1828 года, изволилъ постить его и государь императоръ. Спускаясь обратно съ лстницы и увидвъ дверь съ надписью: Начальникъ отдленія Панаевъ — ‘Можно войти?’ спросилъ онъ министра. Князь отворилъ дверь. Войдя въ залу, которой стны увшаны были картинами, государь приблизился къ одной изъ нихъ, боле замтной, и сказалъ: ‘Начальникъ отдленія охотникъ до картинъ, да и хороши.’ Потомъ повернулъ налво, въ маленькій мой кабинетъ, также съ картинами. Въ числ ихъ былъ портретъ Державина, упомянутый въ II-й глав моихъ ‘Воспоминаній’. ‘Чей это портретъ?’ спросилъ онъ князя. Тотъ отвчалъ, что не знаетъ. ‘Не знаешь. ли ты, Перовскій?’ Отвтъ тотъ же. ‘Такъ сходи на верхъ, спроси Панаева, мн что-то памятна физіономія этого старика.’ Перовскій прибжалъ ко мн, спросилъ и доложилъ. ‘Ну, такъ и есть, это Державинъ, сказалъ государь, я видалъ его, когда былъ еще очень молодъ, и потому слабо помню.’ Въ это время, покуда его величество находился въ кабинет, жена моя, видвшая сквозь окно какъ онъ подъхалъ къ крыльцу департамента, и желавшая посмотрть, какъ онъ обратно сядетъ въ сани, такъ пристально смотрла на подъздъ сквозь двойныя рамы гостиной, что не слыхала шума шаговъ и разговора вошедшихъ въ залу людей. Но когда императоръ выходилъ изъ кабинета, она услыхала звукъ шпоръ и голоса, и стояла уже въ дверяхъ гостиной, изумленная посщеніемъ такого гостя. Государь, увидавъ ее, остановился въ нкоторомъ смущеніи (онъ тогда не былъ еще такъ развязенъ съ женщинами, какъ впослдствіи, красота же жены моей бросилась въ глаза). ‘Это супруга г-на Пaнаева’, поспшилъ сказать князь. Тогда государь подошелъ къ ней и милостиво спросилъ:

— Довольны ли вашимъ помщеніемъ?

— Очень довольна, ваше величество, отвчала она.

— Я вижу, что вы умли и расположиться. Можно войти въ гостиную?

Она отсторонилась.

— И здсь хорошо. А позвольте спросить, родня вамъ Панаевъ инженерный?

— Не знаю, ваше величество.

Государь вжливо поклонился и вышелъ. Кто-жъ этотъ Панаевъ, о которомъ спрашивалъ государь жену мою? Это былъ инженерный подполковникъ, состоявшій при граф Аракчеев, для производства строительныхъ работъ въ новгородскихъ военныхъ поселеніяхъ, рдко, и то на нсколько дней, прізхавшій въ Петербургъ, какъ это случалось мн видть изъ газетъ, но нигд встртиться съ нимъ не удавалось. А мн давно хотлось этого, чтобы узнать, не родня ли мы, такъ-какъ я слыхалъ отъ матушки, что у насъ должны быть родственники въ Петербург. Жена моя, никогда отъ меня не слыхавшая, не могла дать государю другого отвта.

Я забылъ сказать, что въ конц декабря Перовскому пожалованъ орденъ св. Владиміра 2-й степени, а мн 4-й, и больше никому никакой награды. Левъ Алексевичъ имлъ до того только этотъ же орденъ 4-й степени, и поздравляя меня съ царскою милостью, подарилъ носимый имъ крестикъ. Я обновилъ его въ первый день новаго 1828 года. Вскор пожаловано мн дв тысячи рублей за труды по фабричному длу. Вообще, осуждая въ Перовскомъ многое, особливо его непомрное честолюбіе и неумолимую жестокость, я всегда съ признательностью вспоминаю о личныхъ его ко мн отношеніяхъ въ эпоху отъ 1827 по 1832 годъ, посл они совершенно измнились. Конечно, онъ налагалъ безпрерывно на меня одну работу за другою, но зато и поощрялъ наградами, длая это всегда сюрпризомъ. Такъ, въ теченіе пяти лтъ, получилъ я еще орденъ св. Анны 2-й степени, 2,500 руб. столовыхъ, чинъ коллежскаго совтника за отличіе и до десяти тысячъ рублей денежнаго награжденія. Послднее, при умножающемся моемъ семейств, было для меня, вмст съ прекрасною казенною квартирою, большимъ подспорьемъ.

Держась хронологическаго порядка, слдуетъ разсказать, какимъ образомъ судьба вновь столкнула меня со Сперанскимъ по дламъ службы. Еще до войны 1812 года, какой-то подполковникъ, находившійся подъ военнымъ судомъ и долго сидвшій на гауптвахт, придумалъ новый, вполн уравнительный, способъ исполненія рекрутской повинности въ имніяхъ помщичьихъ. Извстно, что въ прежнее время мелкія дворянскія имнія соединялись для того въ одинъ рекрутскій участокъ, и тому изъ нихъ, которому доводилось поставлять рекрута, прочіе обязаны были платить складочныя по разсчету деньги. Но этотъ распорядокъ представлялъ большія неудобства, тьму хлопотъ и возбуждалъ неудовольствія между помщиками, потому-что складочныя деньги или вовсе не платились, или взыскивались съ проволочкою, по нскольку лтъ продолжавшеюся. Притомъ части или хвосты большихъ имній (напримръ, 50 душъ при 1,000) не вводились въ раскладку, и армія теряла много рекрутъ. Способъ, придуманный арестантомъ подполковникомъ состоялъ въ томъ, что число душъ мелкопомстныхъ имній (не мельче однакожъ 21 души, которыя обязывались платить складочныя деньги, но уже въ казну) при каждомъ набор должно было помножаться на число требовавшихся рекрутъ, до тхъ поръ, пока такимъ помноженіемъ, число душъ того или другого имнія дойдетъ до цифры, съ которой слдуетъ полный рекрутъ, тогда имніе то обязывалось поставить рекрута. Эта же мра распространялась и на мелкія части, или хвосты большихъ имній.

Говорятъ, что подсудимый подполковникъ (имени его, къ сожалнію, не помню), былъ за представленную имъ мысль помилованъ, предположеніе же его повелно разсмотрть въ военномъ министерств и приложить къ длу. Война и другія обстоятельства долго препятствовали исполненію. Наконецъ, въ послдніе годы царствованія императора Александра, образовался комитетъ, подъ предсдательствомъ дежурнаго генерала Потапова, изъ членовъ со стороны нкоторыхъ подлежащихъ вдомствъ, въ который и внесенъ составленный начальникомъ отдленія инспекторскаго департамента, Василевичемъ, проектъ полнаго рекрутскаго устава, основанный на сказанной мысли и другихъ опытомъ указанныхъ соображеній. Въ начал 1827 г., комитетъ окончилъ свои занятія, но императоръ Николай Павловичъ, усмотрвъ, что въ комитет не было представителей ни со стороны министерства финансовъ, ни со стороны министерства удловъ, приказалъ ихъ назначить, и вновь разсмотрть проектъ устава. Отъ министерства удловъ командированъ былъ я, отъ министерства финансовъ — статскій совтникъ Энегольмъ (нын тайный совтникъ и членъ коммиссіи прошеній).

Когда въ засданіи комитета, къ которому были мы приглашены, прочитано было означенное повелніе государя, я тотчасъ почувствовалъ, что намъ, двумъ новичкамъ, надобно прежде поравняться съ прежними членами, т. е. хорошенько познакомиться съ предметомъ, чтобы достойнымъ образомъ участвовать въ сужденіяхъ комитета, и потому мы предложили эту мысль. Она принята была съ общимъ одобреніемъ. Предсдатель поспшилъ вручить мн проектъ, для предварительнаго прочтенія на дому. Засданіе не состоялось.

Въ тотъ же вечеръ пришелъ ко мн сочинитель устава, Кондратій Яковлевичъ Василевичъ. ‘Судя по давишнему вашему вызову, я вижу — сказалъ онъ — что вы хотите заняться дломъ не кое-какъ, а какъ слдуетъ, и потому пришелъ предложить вамъ мои услуги, на случай, если что покажется вамъ не яснымъ, или непонятнымъ. Пришлите за мною, когда вамъ угодно. Не одинъ годъ просидлъ я надъ этимъ обширнымъ и сложнымъ предметомъ, все, что къ нему относится, знаю до малйшей подробности. Это мое любимое дтище, да только не могу поставить его на ноги, а новая уравнительная раскладка, принятая мною въ основаніе, всхъ бы удовлетворила, лишь бы уставъ поскоре былъ утвержденъ.’

Изъ дальнйшаго съ нимъ разговора узналъ я, что уже три года, какъ онъ за сочиненіе устава награжденъ чиномъ дйствительнаго статскаго совтника и уволенъ въ отставку съ хорошимъ пенсіономь, но для того именно не детъ на родину, чтобы полезный трудъ свой видть осуществленнымъ, что побуждаетъ къ тому всхъ, отъ кого это зависитъ, ходитъ за этимъ къ Дибичу, къ Мордвинову, къ Сперанскому, и другимъ важнымъ лицамъ, имющимъ значеніе въ правительств, что, наконецъ, присутствуетъ въ комитет, не какъ членъ, а по доброй вол, какъ волонтеръ, и все съ тою же цлію— подвигать дло къ концу.

Съ уваженіемъ смотрлъ я на этого человка, слушая простодушный разсказъ его, на это кроткое лицо, выражавшее столько чистоты душевной. Вышедши въ отставку, съ тмъ, чтобы провести остатокъ дней въ маленькомъ своемъ хутор, подъ прекраснымъ небомъ Малороссіи, онъ, при семидесятилтней старости, остается въ Петербург единственно изъ любви къ польз государственной, къ польз поселянъ, на которыхъ лежитъ тяжкая повинность рекрутская, многими статьями устава значительно облегчаемая. Какъ же не уважать такого человка? Мы полюбили другъ друга, и пріятность взаимныхъ нашихъ отношеній сохранилась по самую его кончину, послдовавшую чрезъ нсколько лтъ на родин, откуда нердко посылалъ онъ мн поклоны и раза два въ годъ писалъ умныя письма, почеркомъ необыкновенно чистымъ, хотя достигъ тогда глубокой уже старости.

Съ уваженіемъ также смотрлъ я и на самый проектъ его устава. Это былъ верхъ отчетливости, предусмотрительности, благодушія, ясность въ изложеніи примрная, такъ-что мн не предстояло никакой надобности безпокоить его, приглашать для объясненій.

По прочтеніи устава, я передалъ его г. Энегольму, но комитетъ собрался во второй разъ — кто бы этому поврилъ? ровно черезъ годъ, въ апрл 1828 года! Почему? не знаю, но и тутъ неудачно.— Гд же Кондратій Яковлевичъ? спросилъ Потаповъ вице-директора своего, генералъ-маіора Шатилова, зачмь его сегодня нтъ? — не знаю, ваше превосходительство, отвчалъ Шатиловъ. Впрочемъ, вдь онъ посщаетъ насъ gratis, слдственно отъ его воли зависитъ быть или не быть.— Ну такъ, господа, извините, сказалъ Потаповъ, безъ г. Василевича я не могу открыть засданія.

Очень помню, какъ при этомъ слов, сидвшій подл меня Яковъ Васильевичъ Вилліе, круто повернулся на стул и сказалъ: ‘Панаевъ, пойдемъ лучше ко мн, откроемъ свой комитетъ: мн прислали изъ Англіи мадеры, а съ Урала икры.’ Старику, какъ видно, было досадно, что его потревожили напрасно, благосклонностью же его ко мн, полагаю, былъ я обязанъ добрымъ отзывомъ обо мн жившаго съ нимъ доктора Орлая, одного изъ почтеннйшихъ людей, который любилъ меня. Мы дйствительно пошли, и какъ комитетъ собирался въ квартир Потапова, въ зданіи главнаго штаба, а Вилліе жилъ въ нижнемъ этаж Зимняго дворца, то минутъ черезъ десять мы были уже на мст, домой же возвратился я не прежде, какъ часовъ черезъ десять, когда уже смерклось. Такъ усердно подчивалъ меня радушный хозяинъ, и такъ много интереснаго разсказывалъ о путешествіяхъ своихъ съ императоромъ Александромъ Павловичемъ. Старикъ Орлай и секретарь баронета, забавный Костогоровъ, тоже обдали съ нами.

Вскор наступила турецкая война. Государь съ большою свитою отправился въ походъ. Комитетъ заглохъ совершенно. По окончаніи войны, въ 1829 году въ первый разъ посланы были флигель-адьютанты для наблюденія за исполненіемъ рекрутскаго набора. Нкоторые изъ нихъ представили по возвращеніи свои замчанія, для разсмотрнія ихъ составленъ новый комитетъ, подъ предсдательствомъ графа Бенкендорфа. И въ этотъ комитетъ со стороны министерства удловъ былъ я назначенъ членомъ, но прошло мсяца два, а комитетъ не собирался. Наконецъ, послдовало третье высочайшее повелніе о соединеніи обоихъ комитетовъ въ одинъ, подъ предсдательствомъ Сперанскаго. Черезъ недлю Михаилъ Михайловичъ пригласилъ уже насъ въ засданіе.

Членами комитета были: генералъ-маіоръ Шатиловъ, флигель-адьютантъ графъ Строгановъ (ныншній новороссійскій генералъ-губернаторъ), вышесказанный Энегольмъ, коллежскій совтникъ Никифоровъ (со стороны министерства внутреннихъ длъ), докторъ Кайдановъ, заступившій мсто Вилліе, и Василевичъ {Такъ-какъ рекрутскій комитетъ возобновлялся нсколько лтъ, вслдствіе донесеній флигель-адьютантовъ, то посл присоединены были къ нимъ флигель-адьютанты: Игнатьевъ (ныншній спб. военный генералъ-губернаторъ) и графъ Кушелевъ, впослдствіи генералъ-лейтенантъ.}.

Комитетъ нашъ продолжался доле года, собирачсь разъ въ недлю по вечерамъ, во II отдленіи собственной канцеляріи. Тутъ я имлъ случай убдиться въ необыкновенныхъ дарованіяхъ Михаила Михайловича, въ его способности быстро обнимать данный предметъ и объяснять его логически, убдительно, безъ запинки — обнимать, но не всегда углубляться, этого, по моему мннію, ему не доставало. Таковы по большей части бываютъ люди ума пылкаго, блестящаго, который рдко совпадаетъ съ копотливымъ терпніемъ, съ оглядкою, съ обсужденіемъ всхъ подробностей, именно потому, что он задерживаютъ полетъ его. Другой, замченный мною въ немъ недостатокъ, было пристрастіе къ своему мннію, которое впрочемъ отстаивалъ онъ мягко, ловко, съ быстротою, недозволяющей оппозиціи развернуться надлежащимъ образомъ. Это было конечно плодомъ самолюбія, свойственнаго многимъ, а у него и весьма естественнаго, если принять въ соображеніе многолтній авторитетъ его въ длахъ государственныхъ. Вотъ примры:

Въ первое же засданіе онъ объявилъ намъ, что трудъ нашъ будетъ двоякій, что мы не ограничимся проектомъ представленнаго устава, а будемъ разсматривать и прежнія узаконенія по рекрутской части, чтобы исправить ихъ, пополнить и составить ихъ сводъ, и все это, по его убжденію, для того, что хотя бы мы и одобрили уставъ вполн, то онъ можетъ быть еще отвергнутъ государственнымъ совтомъ, и что, слдственно, долговременный трудъ нашъ пропадетъ тогда даромъ, составленіе же свода прежнихъ узаконеній во всякомъ случа пригодится. Такое начало огорчило старика Василевича. По окончаніи присутствія онъ сказалъ мн: ‘Ну, не знаю, будетъ ли онъ Солонъ, или только солонъ.’

Часть рекрутская входила въ составъ моего отдленія, которымъ управлялъ я три уже года. Вникая во вс подробности внутренняго распорядка въ удльныхъ имніяхъ, требуя всякаго рода свднія и на все объясненій, я достаточно познакомился и съ этою частью. Сверхъ того имлъ о ней нкоторыя понятія и прежде, какъ помщикъ, какъ свидтель на мст усиленныхъ наборовъ, во время отечественной войны, Поэтому не проходило почти ни одного засданія, въ которое мн не доводилось бы сдлать какого-либо замчанія на статью закона, или какого-нибудь возраженія на сужденіе Сперанскаго, а онъ, какъ оказалось, не имлъ практическихъ свдній объ этомъ предмет, хотя въ свое время былъ и губернаторомъ и генералъ-губернаторомъ. Нкоторые изъ членовъ, но чрезвычайно рдко, вмшивались въ пренія, придерживаясь большею частью меня. Они вс были люди умные, но не знали дла, исключая Шатилова и Никифорова. Такъ прошло уже можетъ быть засданій восемь, какъ однажды Сперанскій сказалъ намъ: ‘Господа, мы много теряемъ времени въ нашихъ преніяхъ, не лучше ли, чтобы каждый изъ васъ изложилъ мннія свои о пройденныхъ нами статьяхъ на бумаг? Тогда мы прочтемъ все въ совокупности и ршимъ разомъ.’ Я очень обрадовался этому, потому-что Михаилъ Михайловичъ, по свойственной ему ловкости, иногда заминалъ разговоръ, и отъ того никакого результата не выходило. Къ слдующему собранію мое мнніе о нкоторыхъ предметахъ, возбуждавшихъ пренія, было готово, но такъ-какъ оно по прежнему оставалось своеобразнымъ, несогласнымъ съ сужденіемъ Сперанскаго, то я счелъ нужнымъ напередъ прочитать ему записку мою на дому и спросить, позволитъ ли онъ представить ее завтра комитету. Надобно знать, что я не былъ у него со времени вистенгаузенскаго дла, которое меня нсколько къ нему охладило, т. е. два года. Не смотря на это, онъ благосклонно привтствовалъ меня при встрч въ первый разъ въ комитет и ласково принялъ теперь у себя. ‘Я былъ увренъ — сказалъ онъ — узнавши о причин моего прізда, что вы первый исполните мое предложеніе.’ Во время же чтенія не разъ отзывался одобрительно и просилъ прочитать завтра въ комитет. На другой день онъ открылъ засданіе напоминаніемъ о сдланномъ имъ предложеніи и объявилъ, что мною оно уже исполнено. Я сталъ читать и нарочно тихо, съ разстановкою, зная, какъ онъ любятъ все объяснять собственными словами, все, такъ-сказать, разжевывать и класть въ ротъ малосвдущимъ нашимъ членамъ. Не тутъ-то было: онъ, къ удивленію, молчалъ, и только время отъ времени краснлъ. Когда же я кончилъ, онъ, не остановясь ни на одномъ предмет, не давъ никакого ршенія, окинулъ собраніе глазами, и спросилъ: ‘нтъ ли еще у кого-нибудь?’ — Есть у меня, сказалъ Василевичъ, съ тономъ малороссійскаго негодованія, да я читать не хочу. — Почему жъ? произнесъ Сперанскій. — Потому, что почти все тоже сказано у Владимира Ивановича, да и изложено лучше.— Нужды нтъ, прочтемъ и вашу записку.— Да у меня глаза плохи.— У меня еще хороши.— Съ этимъ словомъ Сперанскій выхватилъ у него бумагу, которую онъ хотлъ было передать мн черезъ столъ для прочтенія, и сталъ читать самъ. Мнніе дйствительно оказалось очень сходно съ моимъ, и немудрено, потому-что мы одинаково смотрли на предметъ. Но Сперанскій опять ни слова, и опять тотъ же вопросъ: ‘нтъ ли еще у кого?’ Графъ Строгановъ началъ-было разстегивать мундиръ, но вдругъ опять проворно застегнулъ его. Предсдатель этого не примтилъ и, не слыша отвта на повторенный свой вопросъ, приказалъ правителю длъ, трудолюбивому, почтенному г. Рпинскому (нын сенаторъ) читать сводъ рекрутскихъ узаконеній.

Уважу хоть на дв статьи моей записки, въ доказательство, какъ Михаилъ Михайловичъ не любилъ чужихъ мнній. Нигд въ закон не было пояснено, когда рекрутская очередь, исполненная большимъ семействомъ, напримръ семерикомъ, должна опять возвратиться въ этому семейству. Ревизовавшій Вятскую губернію въ 1795 году сенаторъ Мавринъ разршилъ вопросъ назначеніемъ для этого пяти лтъ, въ петербургской казенной палат принято было три года. И тотъ и другой срокъ не имли никакого основанія, взяты были наобумъ, на выдержку, наборъ набору — рознь, и въ разстояніи времени одинъ отъ другого (тогда не было еще ежегодныхъ наборовъ), и въ числ требовавшихся съ участка рекрутъ, слдственно, при такомъ положеніи дла, могутъ ли правильно быть примнены въ оному пять или три года? Какимъ могутъ служить они масштабомъ? И почему также нельзя назначить для того два, четыре года или шесть лтъ? При встрч подобнаго недоумнія въ удльныхъ имніяхъ, вопросъ этотъ, по совщанію съ лучшими изъ управляющихъ, ршенъ былъ мною слдующимъ образомъ. Большое семейство, поставившее рекрута, тогда должно поставить его во второй разъ, когда очередь дойдетъ до семей въ половину меньшимъ, становясь, такъ сказать, старшею между ними, основаніе въ томъ, кто вдвое другого сильне, тотъ вдвое и долженъ понести эту повинность. И справедливо, и понятно для крестьянъ, которые остались очень довольны этою мрою. Ее же предложилъ я и въ комитет, но Михаилъ Михайловичъ никакъ не соглашался принять оную, предпочитая назначеніе извстнаго числа лтъ, сокращая ихъ для большесемейныхъ и увеличивая для среднесемейныхъ.

Повсюдная неисправность очередныхъ списковъ, происходящая отъ безграмотства тхъ сельскихъ старшинъ, которые ведутъ ихъ, побудили меня предложить комитету постановить правиломъ, чтобы списки эти, со всми графами ихъ и заголовками непремнно печатались въ губернскихъ типографіяхъ и разсылались по волостямъ, такъ, чтобы оставалось только вставлять имена и длать отмтки о перемнахъ въ семействахъ (т. е. исключать умершихъ, бжавшихъ, присоединять вновь родившихся или приписанныхъ), но какъ отмтки эти, тоже по безграмотству, могутъ, къ новой запутанности, испестрить, перепачкать списки, то я требовалъ, чтобы они были возобновляемы, по крайней мр, лтъ черезъ шесть, черезъ семь. Сперанскій одинъ не соглашался, оспаривая меня тмъ, что у насъ по деревнямъ нтъ такого безграмотства, но когда я указалъ ему на то, каковы у насъ метрическія книги, которыя ведутъ не мужики, а священники, и каково у насъ время ревизіи,— онъ, сконфузившись, отвчалъ: ‘да, время ревизіи, это второе землетрясеніе’, и хотя принялъ мое предложеніе, но настаивалъ, чтобы списки возобновлялись каждый годъ, передъ наборомъ. Я удивился. Наборы обыкновенно начинаются у насъ въ ноябр мсяц, въ самую распутицу, дорогъ нтъ, рки еще не стали: какая же возможность въ это время, когда нужно уже вести рекрутъ въ городъ, печатать бланки, разсылать ихъ по волостямъ, составлять списки, проврять съ прежними? Тутъ-то, кром очевидной физической невозможности, и явилась бы мутная вода, въ которой стали бы ловить рыбу.

Въ слдующее засданіе Сперанскій прежде всего объявилъ намъ, что въ прошедшій разъ графъ Строгавовъ хотлъ, но не усплъ, прочитать свое мнніе, что оно заслуживаетъ большого вниманія и состоитъ въ слдующемъ: справедливо ли, что семейство, поставившее рекрута, слдственно лишившееся своего члена, части своей силы, оплачиваетъ за него до новой ревизіи вс подати и повинности? Посему не слдуетъ ли это отмнить? Потомъ, вынувъ изъ кармана самое мнніе и прочитавъ его съ довольнымъ видомъ, заключилъ словами: ‘Господа, вотъ предметъ разсужденія, какъ вы полагаете’? Вс молчали. Наконецъ, глаза его остановились на мн, и какъ бы требовали отвта. Что мн было длать? Авторъ находился тутъ, а торжественность, съ какою предсдатель читалъ его мнніе — должна была исчезнуть передъ практикою. ‘Забота графа Александра Григорьевича — сказалъ я — о семейств, лишившемся своего сочлена, а между тмъ продолжающемъ вносить за него подати, длаетъ честь его человколюбію, но она напрасна.’

— Почему? перебилъ меня Сперанскій.

— Потому, что въ сущности подати платитъ не человкъ, а земля, только правительство ведетъ имъ счетъ по душамъ. Если семейство въ силахъ обработывать участокъ, принадлежавшій выбывшему члену, оно ничего въ этомъ отношеніи не потеряло: источникъ дохода остается тотъ же, еслижъ не можетъ,— міръ беретъ праздный участокъ и отдаетъ его любому семейству, изъявившему на то желаніе, а вмст съ тмъ принимающему на себя и отвтственность въ платеж податей.

— Такъ ли это? возразилъ Сперанскій, нсколько смутившись.

— Точно такъ.

— Гд я могу въ этомъ удостовриться?

— Полагаю, что въ здшней казенной палат извстенъ этотъ порядокъ.

Когда въ слдующій разъ члены комитета заняли свои мста, Сперанскій, оборотясь ко мн, сказалъ отрывисто: ‘Я сносился съ казенною палатою: вы правы, Владимиръ Ивановичъ, а обращаясь къ прочимъ — господа, будемъ продолжать чтеніе свода.’

Въ это засданіе графъ Строгановъ не пріхалъ, потому, какъ объявилъ намъ предсдатель, что супруга его на дняхъ разршилась отъ бремени.

Когда черезъ годовой почти промежутокъ времени Сперанскій собралъ насъ раза два для прочтенія составленнаго имъ рекрутскаго устава, на основаніи бывшихъ въ комитет сужденій, и когда я увидлъ, что наконецъ нкоторыя изъ моихъ предложеній хотя и приняты, но съ измненіями, отъ которыхъ становились неудобоисполнимыми или тягостными для поселянъ, то вновь его останавливалъ, а онъ, съ своей стороны, вновь старался меня оспаривать. Находя неприличнымъ продолжать преніе въ комитет, я ршился на другой день хать къ нему на домъ. Думалъ, что онъ не приметъ меня, какъ надовшаго ему спорщика, но, напротивъ, принялъ ласково, а когда я сталъ извиняться, что пришелъ безпокоить его просьбою о перемн нкоторыхъ параграфовъ, и что длаю это не по какому-либо самолюбію, а изъ любви къ длу, для пользы крестьянъ, онъ отвчалъ:

— Сегодня ночью я думалъ о нкоторыхъ вашихъ возраженіяхъ и передлаю иныя. Напримръ, для возобновленія очередныхъ списковъ полагаю не назначать никакого срока, а когда окажется это нужнымъ, для возвращенія очередей къ большимъ семействамъ, вмсто одного срока — положу разные, смотря по числу работниковъ въ семейств. Что же касается до прочихъ вашихъ замчаній, то вы можете ввести ихъ въ т параграфы, до которыхъ они относятся, когда государственный совтъ пошлетъ проектъ устава для предварительнаго соображенія министровъ, мн же теперь некогда заняться пересмотромъ: посл завтра, въ четвергъ, я представлю уставъ нашъ государю, а въ субботу уду за границу.

Довольный такимъ объясненіемъ, я только-что хотлъ встать и извиниться, что часто надодалъ ему моими преніями, какъ онъ предупредилъ меня: всталъ, подалъ мн руку и началъ въ томъ же извиняться. ‘Возможно ли — вскричалъ я, будучи глубоко тронутъ его великодушіемъ: не вамъ, а мн надобно извиняться, я только-что хотлъ это сдлать, вы какъ будто вырвали изъ души моей это намреніе, простите меня за мои противорчія’.

Главное основаніе проекта, составленнаго Василевичемъ, уравнивающее малыя имнія съ большими въ ставк рекрутъ, или такъ-названная домовая система, примнена была Сперанскимъ только къ имніямъ помщичьимъ и обществамъ мщанскимъ. Взято также много статей, относящихся вообще до распорядка при исполненіи рекрутской повинности, самого же старика Михаилъ Михайловичъ утшилъ исходатайствованіемъ ему ордена св. Станислава 1-й степени. Спасибо ему!

По заведенному прежде порядку, въ 15-му марта каждаго года представляли государю императору отчетъ о приход, расход и капиталахъ удльнаго вдомства, состоящій въ однхъ цифрахъ. А какъ со времени назначенія министромъ удловъ князя Волконскаго, послдовало по этой части много улучшеній, преобразованій и полезныхъ нововведеній, то я предложилъ Перовскому обставить сухія цифры краткими указаніями и на самыя дйствія министерства. Отчетъ, составленный мною въ такомъ вид, заключалъ въ себ не боле четырехъ листовъ, и такъ понравился государю, что онъ изволилъ приказать препроводить его къ предсдателю государственнаго совта и комитета министровъ, графу Кочубею, съ изъявленіемъ желанія, чтобы и прочіе министры послдовали сему примру. Съ тхъ поръ установилось ежегодное представленіе министрами отчетовъ, съ тою разницею, что отчеты нкоторыхъ министровъ сдлались наконецъ слишкомъ объемистыми, отчеты же департамента удловъ и понын составляются довольно кратко {Извстно, что въ первые два или три года существованія министерствъ, тогдашній министръ внутреннихъ длъ, графъ Кочубей, представлялъ государю отчеты, бывшіе въ большой слав, но вскор они прекратились.}.

Хотя сказанные успхи по удльному вдомству обратили на Перовскаго вниманіе публики и милость государя — въ теченіе двухъ послднихъ лтъ награжденъ орденомъ св. Анны 1-й степени, званіемъ гофмейстера и утвержденъ вице-президентомъ департамента удловъ — но неугомонное честолюбіе и возрастающая энергія влекли его все дале и дале. Нельзя не похвалить такого стремленія, но во сколько бы разъ оно было цнне, еслибъ проистекало изъ источника боле чистаго, изъ любви къ отечеству, изъ искренняго желанія блага, а не изъ видовъ на почести, на возвышенія? Впрочемъ, это относится до его нравственной стороны, до его души, а на дл польза шла своимъ чередомъ, и слды ея досел еще видимы. Ему давно уже хотлось осуществить мысль о поземельномъ сбор, указанную учрежденіемъ департамента удловъ 1797 года, и онъ неоднократно приставалъ ко мн съ настояніями заняться приведеніемъ ея въ исполненіе. Но я, убжденный въ томъ, что эта мысль, справедливая въ основаніи своемъ и прекрасная на бумаг, сопряжена при исполненіи съ величайшими трудностями и, по пространству нашихъ земель, почти невозможна въ правильномъ осуществленіи, всячески старался отклонить его отъ такого намренія, наконецъ, надобно было уступить. Съ грхомъ пополамъ составилъ я циркулярное предписаніе управляющимъ, съ изложеніемъ причинъ, побудившихъ министерство приступить къ этому способу, и съ краткими поверхностными наставленіями о перенесеніи податей съ душъ на землю, поставлялъ однакожъ управляющимъ на видъ, какъ приказано мн было, чтобы доходъ удльный при этой перемн не упалъ, но по возможности возвысился бы. Спустя недль шесть по разсылк циркуляра, Перовскій похалъ въ Екатеринбургъ и, прозжая Казань, имлъ по этому предмету совщаніе съ управляющимъ тамошнею удльною конторою Коваленскимъ, стариннымъ своимъ знакомымъ, котораго незадолго передъ тмъ посадилъ на это мсто. Я не зналъ лично г. Коваленскаго. То былъ, какъ посл оказалось, человкъ хорошо образованный, весьма свободно владвшій перомъ, но теоретивъ, прожектеръ, начитавшійся Тьера и другихъ подобныхъ писателей, которыхъ идеи такъ трудно примнины къ русскому хозяйству, разстроившій разными затями собственное имніе, и кончившій тмъ, что тотъ же Перовскій впослдствіи отршилъ его и отдалъ подъ судъ. Этотъ-то человкъ вызвался ему составить положеніе о поземельномъ сбор по своей иде, и пока Левъ Алексевичъ здилъ въ Екатеринбургъ и возвратился въ Казань, т. е. ровно въ дв недли, положеніе въ два пальца толщиною, съ разными таблицами и съ статистическимъ описаніемъ казанскаго удльнаго имнія, было уже готово. Это, конечно, доказывало, что перо легко ему повинуется, но ручалось ли за основательность, за добросовстность труда? Однакожъ оно понравилось Перовскому, вроятно потому, что ловко обходило т великія затрудненія, которыя неизбжны при введеніи кадастра (а безъ кадастра не можетъ быть и правильнаго поземельнаго сбора). Оно нравилось ему еще и потому, что увеличивало доходъ удльный, но увеличивало насильственно, наконецъ потому, что имло видъ какой-то системы, но только для людей непривыкшихъ углубляться въ обширные и сухіе предметы подобнаго рода.

Немедленно, изъ Казани же, Перовскій отправилъ къ министру это положеніе, прося его пустить оное въ ходъ, самъ же похалъ по другимъ губерніямъ и, возвратившись черезъ мсяцъ, тотчасъ послалъ за мною.

— Ну что, данъ ходъ новому положенію о поземельномъ сбор? спросилъ онъ.

— Какому?

— Тому, которое отправилъ я къ князю изъ Казани.

— Князь не передавалъ его въ департаментъ, и мы о немъ ничего не слыхали.

— Вчно задерживаетъ новыя предположенія, а это такъ важно и такъ облегчено новымъ положеніемъ, вы увидите. Да я сегодня у него вырву.

Дйствительно въ то же утро онъ передалъ мн проектъ положенія, составленный Коваленскимъ, съ тмъ, чтобы я, по разсмотрніи, поторопился доложить департаменту.

Читаю: съ первыхъ страницъ вижу, что сочинитель хорошо владетъ перомъ, начитанъ, иметъ изворотливый умъ. Иду дале, прочитавши все — вижу великолпный пуфъ, со всею обстановкою дльной бумаги, но пуфъ. Вотъ главныя основанія положенія:

1) Число душъ имнія превращается въ число тяголъ, полагая послднихъ въ половину мене противу первыхъ.

(Конечно, приблизительно такой счетъ допускается, но онъ никогда почти невренъ и число тяголъ обыкновенно бываетъ мене половины числа душъ, въ настоящемъ же правильномъ поземельномъ сбор нужна во всхъ счетахъ и разсчетахъ буквальная точность, достигаемая только кадастромъ.)

2) Земля и угодья приводятся въ извстность не посредствомъ землемровъ, а самими крестьянами, посредствомъ веревокъ, какъ это длаютъ они при длеж земли между собою.

(Конечно, землемровъ понадобилось бы бездна, а гд ихъ взять, и чего бы это стоило? Правда и то, что крестьяне довольно удовлетворительно разверстываютъ такимъ способомъ свои земли. Но разв тутъ можетъ быть желаемая точность? Разв веревка вполн замняетъ астролябію?)

3) Для оцнки дохода съ тягловаго участка принять въ соображеніе десятилтняя сложность урожаевъ и пятилтняя — продажныхъ цнъ хлба.

(Конечно, въ послднее тогда пятилтіе цни на хлбъ стояли низкія, и если бы принять ихъ въ соображеніе, то доходъ удльный уменьшился бы противъ настоящаго подушнаго, чего допустить не хотлось. Но гд же правда, гд добросовстность? И разв можно для увертки отъ такого послдствія принять для оцнки земли и опредленія съ оной дохода систему кривобокую? Съ одной стороны — десятилтняя сложность урожаевъ, съ другой — пятилтняя цнъ!)

4) Доходъ съ земляного участка, отводимаго тяглу, оцненъ въ 75 руб. асс. съ тмъ, чтобы три пятыхъ онаго, или 45 р. принадлежали крестьянину на его обиходъ, а дв пятыхъ, или 30 р. обращались бы въ уплату удльнаго оброка, казенныхъ податей и повинностей. Но какъ для составленія этихъ двухъ пятыхъ, т. е. 30 руб. при всей сказанной натяжк въ оцнк, недоставало, помнится, рубля шестидесяти копекъ, то они и наложены на тягло, для округленія цифры, чмъ, въ добавокъ, значительно увеличенъ и удльный оброкъ.

(Конечно, если во всемъ положеніи приняты цифры приблизительныя, потому-что это легко даже можетъ быть сдлано сидя въ кабинет, и не представляетъ тни кадастроваго способа, то и здсь надобно было поступить такимъ же образокъ. Но гд же правда, гд добросовстность? Разв оброкъ, поступающій въ доходъ удла, увеличивался посредствомъ вводимаго, хотя бы и мнимаго, поземельнаго сбора? Разв это не простой насильственный налогъ?)

5) Для составленія тягловаго участка назначено шесть десятинъ, и въ сборныхъ избахъ положено прибить такъ-названныя платежныя табели, со всми циферными выводами, чтобы всякой зналъ, почему такое количество земли достаточно какъ для собственнаго содержанія крестьянина, такъ и для выполненія лежащихъ на немъ платежей.

(Конечно, лучше, если крестьянину почаще напоминать, въ чемъ состоитъ обязанности его передъ правительствомъ. Но какъ быть при наступленіи новой ревизіи, когда число душъ, а слдственно и тяголъ, увеличится, и когда въ той или другой деревн недостанетъ земли для надленія ихъ шестидесятинными участками, а разсчетъ платежей сдланъ именно по этой мр, и имъ втолкованъ?)

6) Въ статистическомъ описаніи казанскаго удльнаго имнія, къ которому для примра примненія была такая система поземельнаго сбора, изложены о каждомъ селеніи вс подробности, какъ требуетъ наука.

(Конечно, подробныя статистическія свднія о каждой мстности необходимы при введеніи поземельнаго сбора, притомъ же они, бросаясь въ глаза, ручаются, такъ сказать, за правильность выводовъ и даютъ большой всъ труду. Но разв можно было собрать ихъ въ такой подробности, не вызжая изъ города и въ дв недли?)

Такія-то сомннія овладли мною при чтеніи проекта положенія о поземельномъ сбор. Желая ихъ поврить и боле вникнуть въ дло, я началъ длать на указанныя выше, и другія статьи, мои замчанія. Такъ проходило уже три дня, какъ Перовскій, подойдя къ столу моему, спрашиваетъ, скоро ли я внесу проектъ въ присутствіе? Отвчаю, что еще дня черезъ три.

— Да отчего же? Разв вы въ чемъ затрудняетесь? а кажется нечмъ: все такъ легко и ясно.

Да, думалъ я про себя, ужъ очень легко_, очень размашисто, и отвчалъ, что не ногу согласиться со многими положеніями.

— И врно длаете свои замчанія?

— Длаю.

— Такъ кончайте скоре и приходите ко мн прочитать.

Постаравшись окончить, какъ общалъ, въ три дни, прихожу къ нему, читаю. Перовскій возражаетъ, усиливается доказать, что я ошибаюсь, не такъ понимаю. Докладываютъ о прізд члена департамента, дйствительнаго статскаго совтника Петра Ивановича Колошина (человка умнаго, учившагося также въ школ Муравьева). Перовскій приказываетъ отказать, я прошу, чтобы онъ его принялъ и сдлалъ участникомъ нашихъ преній. Колошинъ входитъ, садится, вслушивается, и принимаетъ то мою сторону, то Перовскаго, видя же себя, по отношеніямъ къ нему какъ къ начальнику, въ затруднительномъ положеніи, скоро удаляется. Мы остаемся вдвоемъ, продолжаемъ читать и спорить. Наконецъ, Перовскій говоритъ:

— Послушайте, Владимиръ Ивановичъ, чтобы доказать вамъ, какъ я уважаю ваши мннія, я пріостановлю ходъ дла и пошлю къ Коваленскому эстафетъ съ вашими замчаніями.

Я поблагодарилъ.

— Но говорить ли, что он писаны вами, чтобы не стснить тмъ свободы его объясненій?

— Конечно, лучше не говорить. Скажите просто, что ихъ сдлалъ одинъ изъ вашихъ знакомыхъ, не означая даже имени.

Едва прошло три недли, какъ полученъ отвтъ Каваленскаго, съ передланнымъ положеніемъ. Правда, что онъ находился тогда не такъ далеко, не въ Казани, а въ рязанской или тамбовской своей деревн, но все не близко. Это служило новымъ доказательствомъ, что онъ и легко владетъ перомъ и легко смотритъ на дло.

Письмо это начиналось такъ: ‘Видно вашъ знакомый человкъ съ головой. Я принялъ нкоторыя его замчанія, но не вс.’

— Видите-ли, сказалъ Перовскій, показывая мн это письмо, и онъ отдаетъ вамъ справедливость. Теперь незачмъ останавливаться, доложите поскоре.

Когда возвратясь домой и прочитавъ передланное положеніе, я увидлъ, что хотя Коваленскій дйствительно воспользовался нкоторыми моими замчаніями, но важнйшее, коренное, осталось по прежнему, съ небольшими разв въ иныхъ мстахъ измненіями, и когда вообразилъ, что я противъ убжденія, долженъ трудиться надъ приведеніемъ въ исполненіе такого дла,— то посл сильнаго волненія на меня напало какое-то нервическое разслабленіе, такъ-что я пролежалъ на диван цлый день. Меня въ особенности угнетала мысль, какимъ образомъ Перовскій,— до сихъ поръ имвшій ясный взглядъ на дла, не видитъ, или не хочетъ видть, что вся эта пышная исторія есть не боле, какъ ловкое мороченье, хорошо пріодтое, замаскированное, что это не поземельный сборъ, а тягловой, подобный существующему въ оброчныхъ помщичьихъ имніяхъ. Конечно, въ тоже время я постигалъ причину такого, скоре притворнаго въ немъ затмнія: ему надобно было, во чтобы-то ни стало, блеснуть передъ министромъ, которому онъ расхвалилъ проектъ, выказаться передъ публикою, передъ государемъ, зная напередъ, что никто не захочетъ ломать себ добровольно голову надъ сухимъ предметомъ, которому дана пристойная бюрократическая оболочка, и что вопросъ будетъ ршенъ безъ внесенія въ государственный совтъ. Но дло казалось слишкомъ важнымъ, чтобы вести его такимъ образомъ, и мн было очень горько. Впрочемъ, какъ я ни скорблъ — ему данъ ходъ въ этомъ самомъ вид. Читая однакожъ въ глазахъ моихъ неодобреніе, а въ сужденіяхъ слыша иногда прежнія возраженія, хотя не такъ уже жаркія, потому-что теперь он были бы полезны, Перовскій однажды сказалъ мн:

— Если уже вы не можете хорошенько вникнуть въ нашу систему поземельнаго сбора и встрчаете столько недоумній, то что-же управляющіе? Я часто объ этомъ думаю, и потому просилъ бы васъ заняться сочиненіемъ разговора двухъ лицъ, изъ которыхъ, напр.: А, излагалъ бы систему Коваленскаго, а B,ваши сомннія, ваши возраженія, съ окончательнымъ опять опроверженіемъ ихъ лицомъ А тми доводами, которые были приложены Коваленскимъ въ особой записк, при представленіи передланнаго имъ проекта. Мы разговоръ этотъ напечатаемъ и разошлемъ по конторамъ.

Съ удовольствіемъ принялся я за эту работу, не легкую и не маленькую, въ томъ утшительномъ предположеніи, что оставляя за господиномъ А сказанныя послднія опроверженія, или лучше сказать новыя хитросплетенія, по всмъ второстепеннымъ вопросамъ,— можетъ быть мн удастся формою разговора ясне выразить главное мое убжденіе и незамтно привести къ нему моего противника съ тмъ, что если уже не теперь, то по крайней мр современемъ удльное начальство перешло бы къ оному понемногу, хотя бы даже путемъ Коваленскаго, т. е. безъ кадастра, съ веревками, вмсто астролябіи и съемки, съ фальшивою оцнкою земли по десятилтней сложности урожаевъ и пятилтней — цнъ хлба, съ гадательнымъ, сдланнымъ въ кабинет, статистическимъ описаніемъ, но лишь бы перешло. Такъ я и сдлалъ, убжденіе же мое состояло, и состоитъ понын, въ томъ, что при установленіи настоящаго поземельнаго сбора надобно забыть и души и тягла, а имть въ виду только земляные участки, и по нимъ вести счетъ дохода, ибо не все ли равно для владльца земли, сто ли человкъ, десять ли человкъ пользуются пятью стами принадлежащихъ ему участковъ, лишь бы платили то, что это количество земли должно приносить хозяину? Тогда установился бы истинный поземельный сборъ, а не тягловой, не оброчный помщичій.

Написавъ заданный разговоръ, потребовавшій не мене дести бумаги, я представилъ его Льву Алексевичу. Онъ сказалъ, что сперва прочтетъ его одинъ, а потомъ вмст со мною. Прошла недля. Однажды вечеромъ присылаетъ за мною. Мрачный видъ, лицо блдне обыкновеннаго и сухо сказанное: садитесь, не предвщали добра. ‘Теперь я вижу, Владимиръ Ивановичъ, сказалъ онъ, что вы не только не раздляете мннія моего о нашемъ поземельномъ сбор, но ршились его опрокинуть. Разговоръ вашъ не можетъ быть напечатанъ въ такомъ вид. Я однакожъ оставлю его у себя, но не буду боле васъ безпокоить васъ’.

Хотя я на это возразилъ ему, что опытъ нсколькихъ лтъ, кажется, могъ удостоврить его, съ какимъ всегда одушевленіемъ раздлялъ я его идеи, его предположенія, съ какою готовностью трудился надъ ихъ осуществленіемъ, убждаясь въ польз и справедливости, но что-же мн длать, если въ настоящемъ случа не имю этого убжденія?

Онъ молчалъ. Посидвъ съ минуту, я раскланялся. Это было началомъ взаимнаго охлажденія. Но онъ не могъ однакожъ совсмъ тогда отъ меня отклониться или замтнымъ образомъ перемнить обращеніе: у насъ было въ ходу другое важное дло.

Посщая Пермскую и Оренбургскую губерніи, Перовскій узналъ о существованіи обширныхъ башкирскихъ земель, которыми этотъ полудикій народъ не уметъ пользоваться — отдаетъ ихъ или въ кортому, или продаетъ за ничтожную цну, отчего, вслдствіе обмана или неполнаго согласія мірскихъ обществъ, возникаютъ безпрестанно запутанныя многолтнія тяжбы, что въ дачахъ башкирскихъ есть минералы, что Еиргизсвая степь, прилегающая къ Оренбургской губерніи, вовсе не степь на значительное пространство, что тамъ находятся и лса, и рчки, и горы, заключающія въ себ металлы, особливо серебро. Поэтому родилась у него мысль: присоединить къ удльному вдомству излишнія башкирскія земли, равно какъ и сверо-западную полосу Киргизской степи, отодвинувъ границу внутрь на не малое разстояніе отъ прежней. Мн нравилось это предположеніе. Льву Алексевичу удалось склонить на то и вида Петра Михайловича, вслдствіе чего былъ составленъ мною всеподданнйшій секретный докладъ, въ которомъ, разумется, объяснено, что на эти плодоносныя земли будутъ переселены удльные крестьяне изъ такихъ губерній,гд имъ давно уже тсно, что въ этихъ пустыняхъ, даромъ пропадающихъ, процвтетъ земледне, возникнутъ рудокопные заводы, къ новому приращенію народнаго богатства, и проч. Государь изъявилъ предварительное согласіе. Съ годъ еще собирали мы свднія объ этомъ кра, извлекая ихъ изъ книгъ, изъ живыхъ источниковъ бывалыхъ людей, изъ розысканій управляющаго удльною конторою, которому секретно было о томъ предписано. Во все это время никто, кром государя, министра двора, Перовскаго и меня, не зналъ о нашей смлой и громадной зат. Наконецъ, Левъ Алексевичъ придумалъ вызвать въ Петербургъ башкирскую депутацію, чтобы получить добровольное ихъ согласіе на уступку излишнихъ земель и на зависимость народа отъ удльнаго вдомства. Новый докладъ государю, уже не секретный, онъ и на это соизволилъ. Признаться, судя по крайнему невжеству этихъ людей, соединенному съ азіатскою хитростью, и зная изъ длъ, какъ мало въ ихъ кантонахъ общаго согласія, я не предвидлъ успха отъ такой мры, но Перовскій надялся отуманить ихъ блескомъ столицы, ласковымъ пріемомъ, угощеніями, общаніемъ лучшаго положенія въ будущемъ. Вышло не такъ. Онъ встртилъ ихъ въ парадномъ придворномъ мундир и въ лент, но только что хотлъ попросить ссть, какъ они разслись сами, это его взорвало. Разговоръ, чрезъ сопровождавшаго ихъ казацкаго маіора, не повелъ ни къ чему, они ни на что не соглашались. Взволнованный Перовскій, отпустивъ ихъ, призвалъ меня, разсказалъ обо всемъ и поручилъ написать докладъ, въ которомъ изъяснить, что они загрублые невжды, номады, съ которыми ни о чемъ нельзя разсуждать, что ихъ надобно немедленно отправить назадъ, и ршить дло безъ ихъ согласія {Эта башкирская депутація стоила намъ до 80 т. р. асс.}.

Это было въ конц августа 1831 года въ первую холеру, наводившую на всхъ такой ужасъ, но начинавшую уже ослабвать. Дворъ находился въ Царскомъ Сел, а оно оцплено, Написанный мною докладъ Перовскій отправилъ къ князю Петру Михайловичу, жившему тамъ же, 28 числа, а 29 получилъ въ отвтъ, что государь императоръ, по важности дла, не принялъ на себя ршить его окончательно, а повеллъ прежде разсмотрть въ особомъ комитет, составленномъ подъ предсдательствомъ графа Кочубея, изъ него, князя Волконскаго, графа П. А. Толстаго, Сперанскаго, Блудова, Дашкова и Н. П. Новосильцова, управлявшаго тогда министерствомъ внутреннихъ длъ, что онъ, князь, объявилъ уже эту высочайшую волю графу Кочубею (жившему тогда въ Царскомъ Сел), что графъ, отправляясь въ городъ, по случаю праздника Александра Невскаго, готовъ завтра же посл обдни открыть комитетъ, но что у него нтъ въ виду человка, которому онъ могъ бы поручить управленіе длами онаго. Дале князь писалъ, что полагаетъ назначить меня, о чемъ и предварилъ Кочубея, и чтобы я завтра, тотчасъ по окончаніи обдни въ Невскомъ монастыр, явился въ домъ графа съ возвращаемымъ докладомъ.

Прочитавъ мн это письмо, Левъ Алексевичъ просилъ изготовить поскоре особую записку, которая могла бы служить для графа Виктора Павловича предисловіемъ къ докладу, и чтобы я постарался ее вручить ему прежде прибытія членовъ комитета.

Мысль явиться къ такому важному государственному человку, каковъ былъ графъ Кочубей, и въ присутствіи его докладывать дло, смущала меня, притомъ же надобно было быть въ сундир, и по-тогдашнему — въ башмакахъ, шпага, шляпа, портфель — это также не могло придать мн развязности. Въ назначенное время прізжаю, узнаю, что графъ возвратился уже отъ обдни, но что у него съ докладомъ государственный ceкретарь Марченко, прошу камердинера доложить, онъ выноситъ мн изъ кабинета отвтъ, что его сіятельство проситъ минуточку подождать. Однакожъ минуточка эта продолжается окаю получаса. Прізжаетъ князь Петръ Михайловичь. (Такъ и посл всегда пріюкалъ онъ первый.) Подходитъ ко мн, изъявляетъ свое удовольствіе, что въ такое опасное время видитъ меня жива и здрава, поспшаю сказать, что у меня есть бумага, которую надобно бы вручить графу прежде, чмъ соберутся члены, князь беретъ ее, говоря, что самъ отдастъ. Марченко выходитъ изъ кабинета. Прізжаетъ Сперанскій, съ которымъ я по возвращеніи его изъ чужихъ краевъ еще не видался, ласково беретъ за руку и съ улыбкою говоритъ: ‘Ну, такъ и есть, безъ васъ важныя дла не ршаются.’ Вскор съхались вс члены. Графъ отворяетъ дверь кабинета и говоритъ мн: ‘пожалуйте’. Вхожу, и ужъ конечно не безъ замшательства, шпага болтается, въ одной рук бумаги, въ другой шляпа, хорошо, что я скоро догадался ее положить на окно, а то бы просто бда съ этой обузой. Деликатный хозяинъ, не хотвъ, какъ видно, занять у себя въ кабинет предсдательскаго мста, приказалъ къ передовой, узкой части стола приставить маленькой столикъ, а къ столику стулъ, на который и указалъ мн, самъ слъ вторымъ съ правой стороны, на первое же мсто посадилъ князя Петра Михайловича.

Когда вс услись, графъ Викторъ Павловичъ открылъ засданіе рчью, въ коей кратко изложилъ дло, для обсужденія котораго государю императору угодно было учредить комитетъ. И было чего послушать: плавно, связно, отчетливо, въ отборныхъ выраженіяхъ. Къ этому надобно присоединить его благородную, величественную наружность, высокій ростъ, прямой станъ, нсколько вьющіеся черные волосы, черные спокойные выразительные глаза, прекрасное лицо, хотя покрытое отъ частыхъ болзней нкоторою желтизною, но еще весьма красивое. Кажется, все соединялось въ этомъ человк: и образованіе, и опытность, и способность писать, и даръ слова, чтобы быть гд угодно первенствующимъ министромъ. Ему было тогда шестьдесятъ два года.

Переставъ говорить, онъ приказалъ мн читать нашъ всеподданнйшій докладъ, но едва я кончилъ, какъ Сперанскій, незабывшій, повидимому, обиды, нанесенной ему Перовскимъ, и досады на князя за опроверженіе заключенія его по длу Вистингаузена, сильно возсталъ противъ мысли присоединенія башкирцевъ къ удльному вдомству. Онъ соглашался, что надобно обратить вниманіе на богатый край Оренбургскій, надленный всми дарами природы, но не со стороны частной, какою онъ разумлъ удльное вдомство, а со стороны государственной. Видя, что князь защищается слабо, я три раза пускался ему на выручку, возражая Сперанскому, который два раза отвчалъ мн, а въ третій не поворотилъ даже и головы. Тогда только вспомнилъ я, что не имю права голоса, тогда только догадался, что при первомъ же раз Сперанскій могъ мн напомнить, что мое дло слушать, а не разсуждать. Краснорчивый ораторъ говорилъ такъ убдительно, что всхъ увлекъ за собою. Комитетъ положилъ заняться Оренбургскимъ краемъ, но съ государственной точки зрнія. Надобно сознаться, Сперанскій былъ правъ, къ концу засданія я самъ внутренно въ томъ убдился.

Перовскій просилъ меня прямо изъ комитета захать къ нему. Когда я вошелъ, онъ въ нетерпніи ходилъ изъ угла въ уголъ по зал.

— Ну что? спрашиваетъ.

— Все лопнуло, отвчаю.

— Какъ?

— Сперанскій опрокинулъ наше предположеніе и повернулъ его въ другую сторону. Доказалъ, что на это дло надобно смотрть съ государственной точки зрнія.

— Ахъ онъ кут….! Что-жъ князь?

— Князь говорилъ, что ногъ, я самъ имлъ неосторожность вмшаться въ преніе, но все напрасно. Сперанскій развилъ свою мысль такъ убдительно, что членамъ комитета оставалось только согласиться.

— Досадно, по крайней мр мы же навели правительство на эту мысль.

Журналомъ комитета, который, какъ и вс прочіе, графъ Кочубей представлялъ на высочайшее благоусмотрніе, положено было потребовать отъ государственнаго совта, сената, министровъ: внутреннихъ длъ, иностранныхъ, военнаго и отъ графа Аракчеева, который тогда еще здравствовалъ, вс дла до башкирцевъ и земель ихъ относящіяся. Пространство времени, къ которому они относились, заключало въ себ девяносто два года, считая съ первоначальнаго устройства Оренбургскаго края. Ихъ обыкновенно препровождали въ графу Кочубею, а онъ присылалъ со мн. Но они доставлялись очень медленно.

Осенью пріхалъ въ Петербургъ оренбургскій военный губернаторъ, графъ Павелъ Петровичъ Сухтеленъ, человкъ большихъ достоинствъ. Искренно радя о польз края, онъ доложилъ государю, что большая часть представленіи его остается безъ удовлетворенія, что, пользуясь настоящимъ пребываніемъ въ столиц, онъ желалъ бы, при содйствіи высшихъ властей заняться, по крайней мр, длами, до военной части относящимися. Государь приказалъ учредить для этого комитетъ подъ предсдательствомъ Эссена, предмстника графа Сухтелена, изъ генераловъ: Ермолова, Довра, Нейдгарта и самого Сухтелена, но, какъ видно, не объяснился объ этомъ съ графомъ Кочубеемъ, потому что, когда тайный совтникъ Радофиникинъ, назначенный правителемъ длъ новаго комитета, пріхалъ къ нему со спискомъ длъ, для нихъ нужныхъ, изъ числа у меня уже находившихся, то графа, какъ сейчасъ увидимъ, это укололо.

Онъ пишетъ ко мн собственноручную въ третьемъ лиц записку (какъ всегда длалъ), зоветъ къ себ. Нахожу его сумрачнымъ. Онъ стоитъ у стола и держитъ въ рук листъ бумаги. (Въ прежніе разы также принималъ стоя и не просилъ ссть.) Подавая мн этотъ листокъ, спрашиваетъ:

— Есть у васъ эти дла (то былъ реестръ длъ, полученный имъ отъ Радофиникина).

Пробжавъ реестръ отвчаю:

— Они у меня.

— Что же вы съ ними и съ прочими, какія у васъ, длаете?

— Пока еще ничего.

— Какъ ничего?

— Потому, что они большею частію. новйшаго времени, не ране 1805 года, слдственно, я не могу приступить къ хронологическому изложенію судьбы края, ни сдлать соображенія прошедшаго съ послдующимъ.

— Да надетесь ли сладить съ этимъ дломъ?

— Я полагалъ заняться имъ такъ, чтобы правительство, которое девяносто два года перебрасывало его изъ рукъ въ руки, изъ мста въ мсто, боле не оглядывалось бы назадъ.

Отъ этихъ словъ лицо его нсколько прояснилось, онъ взглянулъ на меня примчательно, и продолжалъ: ‘Теперь учрежденъ другой комитетъ, по просьб графа Сухтелена, о тамошней военной части. Имъ нужны дла, показанныя въ реестр, потрудитесь лично доставить ихъ г. Радофиникину, онъ управляетъ длами комитета.’

— Такъ какъ военная часть тамошняго края зависитъ большею частію отъ земства, то и о ней, ваше сіятельство, думалъ я представить на обсужденіе нашего комитета.

— Ужъ теперь нельзя, и я не могу спросить государя, существовать ли посл&#1123, этого, нашему комитету, ибо мн не на что опреться. А когда вы надетесь кончить вашу работу?

— Если скоро будутъ доставлены старыя дла, то мсяца черезъ два.

— Отчего такъ долго?

— Оттого, что и длъ нужныхъ, какъ я уже доложилъ, у меня еще нтъ, а я много занятъ по моей должности.

— Да вотъ видите, ныньче все спшатъ.

— Пора бы, ваше сіятельство, стать поперегъ этой поспшности.

Смлыя слова мои вновь привлекли на меня примчательный взоръ его, еще боле прояснившійся.

— Я съ вами согласенъ, сказалъ онъ, но одинъ не могу этого сдлать. Буду терпливо ждать истеченія двухъ мсяцовъ, прощайте.

Достопамятный для меня этотъ разговоръ происходилъ 23-го ноября.

На другой день ду къ Радофиникину, за мною — телга, нагруженная длами, вручаю ему реестръ. Пока ихъ таскали на верхъ, онъ завелъ со мною разговоръ о нашемъ комитет.

— Говорятъ, сказалъ онъ, что вы намрены подвинуть границу внутрь Киргизской степи?

— Да, потому-что это не степь, а полоса плодоносной земли, пропадающей даромъ.

— Стало быть вы хотите европейской войны?

— Отчего это?

— Да разв вы думаете, что Англія будетъ равнодушно на это смотрть?

— Почему же мы равнодушно смотримъ на то, что англійскіе эмиссары проникли уже въ Бухару? Какое имъ дло до нея изъ-за такой дали? а Киргизская степь у насъ подл боку.

— Ну, ужъ позвольте намъ объ этомъ судить. Радофиникинъ, какъ извстно, былъ директоромъ азіатскаго департамента министерства иностранныхъ длъ.

Привожу этотъ разговоръ для того, чтобы показать, какъ уступчивы мы были въ отношеніяхъ нашихъ къ неблагодарной Англіи, какъ дорожили ими, а между тмъ она, пользуясь этимъ, продолжала усиливаться въ Азіи.

23-го января (1832 г.), ровно черезъ два мсяца посл свиданія съ графомъ Викторомъ Павловичемъ, вхожу къ нему съ тетрадью, толщиною въ два слишкомъ пальца. Это была записка моя по башкирскому длу. Онъ взялъ ее, перевернулъ нсколько листовъ и холодно сказалъ:

— Велика.

— Если бы я, ваше сіятельство, не зналъ, что въ длахъ подобнаго рода велико или мало — она была бы втрое больше.

— Посмотрю! — и кивнулъ головою. Я вышелъ. Черезъ недлю получаю отъ него пригласительную записку.

— Здравствуйте, Владимиръ Ивановичъ — говоритъ онъ, когда я вошелъ въ кабинетъ — прошу покорно садиться.

Удивленный такимъ ласковымъ привтствіемъ, никогда не называемый имъ по имени, а всегда одними мстоименіями, никогда неприглашаемый ссть, я медлилъ садиться, почтительно поклонившись.

— Пожалуста садитесь. Я слъ.

— Читалъ я — продолжалъ онъ — читалъ съ большимъ удовольствіемъ вашу записку: теперь могу спросить государя, существовать ли нашему комитету, ибо мн есть на что опереться: но все-таки записка велика, вы много длаете извлеченій изъ исторіи.

— Это съ намреніемъ, ваше сіятельство, чтобы доказать, что башкирцы также завоеваны какъ и татары, и не имютъ тхъ граматъ, на которыя ссылаются, слдственно, не могутъ имть и помщичьяго права на свои земли въ такомъ смысл, въ такомъ обширномъ объем.

— Правда, но наши молодые министры не любятъ много читать {Незадолго передъ тмъ Блудовъ и Дашковъ назначены были министромъ внутреннихъ длъ, другой юстиціи. Поэтому Новосильцевъ выбылъ изъ комитета.}. На мою долю тутъ также досталось.

Я тотчасъ догадался, на что онъ намекаетъ. Въ двухъ выносныхъ примчаніяхъ записки было показано, что два административные вопроса, до Оренбургскаго края относящіеся и внесенные въ государственный совтъ, были пропровождены въ сенатъ для совокупнаго разсмотрнія, какъ сказано въ мнніи совта, съ производящимися тамъ длами, тогда какъ ихъ слдовало разсмотрть въ совт.

— Я потому и объдинилъ это не въ текст, а въ выносахъ, чтобы, если не угодно, ихъ можно было исключить, не замняя текста, отвчалъ я.

— Нтъ, сказалъ графъ, пускай остаются, ибо я дйствительно виноватъ.

Онъ ходилъ къ государю съ докладами по четвергамъ. Въ пятницу утромъ (это было на масляниц) присылаетъ за мною. Лицо веселое, опять: Владимиръ Ивановичъ! опять: садитесь!

— Я былъ вчера у государя, говоритъ мн, спрашивалъ, существовать ли моему комитету? Его величество изволилъ отозваться, что все, что ни сдлано тмъ комитетомъ, а онъ уже кончилъ свои занятія, прикажетъ передать мн для соображенія. Сверхъ сего присоединяетъ къ намъ еще двухъ членовъ: графа Сухтелена и министра финансовъ. Полагаю собрать комитетъ въ чистый понедльникъ, въ семь часовъ вечера. Пошлите ко всмъ пригласительныя записки, а сами прізжайте за полчаса.

Являюсь въ назначенное время, но едва усплъ графъ сказать со мною нсколько словъ о предстоящемъ засданіи, какъ пріхалъ князь Волконскій. Поздоровавшись, они пошли въ глубь кабинета, за колонны, и опершись на низенькіе шкафики, идущіе вдоль стны, стали разговаривать, часто посматривая на меня, я же остался у противоположныхъ колоннъ. Надобно знать, что кабинетъ графа былъ огромный залъ, подраздленный двумя рядами колоннъ, въ которомъ, сверхъ главнаго письменнаго стола, находилось еще нсколько разной величины столовъ, съ приставленными къ нимъ разнаго вида креслами и стульями, чтобы не смшивать въ занятіяхъ одни дла съ другими. Это придавало комнат прекрасный разнообразный видъ, хотя и длало ее лабиринтомъ. Стали назжать члены. Князь оставилъ графа и, минуя входящихъ, пробрался этимъ лабиринтомъ ко мн, взялъ за руку и сказалъ: здоровъ ли? обыкновенный отвтъ: слава Богу!

— Ну, что длается у насъ въ департамент?

— Все, кажется, хорошо.

— каково идетъ поземельный сборъ?

— Идетъ своимъ порядкомъ.

— Да ты говори правду: вдь ты спорилъ, вдь ты на него не соглашался?

Я удивленъ былъ этимъ вопросомъ, мн и въ голову не приходило, чтобы Перовскій пересказалъ ему о моихъ возраженіяхъ. Эту, тогда непонятную для меня его политику понялъ я впослдствіи, когда сблизился съ княземъ. Перовскій зналъ, какъ и я посл узналъ, что заботливый князь не пропускалъ ни обдовъ, ни баловъ, никакихъ другихъ собраніи, чтобы при встрч съ людьми, которыхъ обязанности или дйствія соприкасались съ его министерствомъ, не поговорить съ ними о длахъ, и потому опасаясь, чтобы министръ, встрчая меня у графа Кочубея, не завелъ со мною, по своей привычк, рчи о поземельномъ сбор, а я, по моей откровенности, не высказалъ бы ему правды,— счелъ нужнымъ предупредить его, и даже вооружилъ его тми доводами, которые противопоставлялъ мн. Надобно было отвчать на вопросъ.

— Точно такъ, я не соглашался.

— Да отчего же, скажи?

— Это объясненіе, ваше сіятельство (тогда онъ не имлъ еще титла свтлости) будетъ слишкомъ длинно, а я того и гляжу, что графъ Викторъ Павловичъ попроситъ васъ ссть, вс члены уже собрались. — Мн хотлось уклониться отъ объясненія.

— Скажи, по крайней мр, въ короткихъ словахъ.

— Да вы меня не выдадите, сказалъ я помолчавши немного.

— Не выдамъ, говори — продолжалъ князь — ласково потрепавъ меня по плечу.

— Какая же это система, когда для оцнки земли взята десятилтняя сложность урожая и пятилтняя цна хлба? Какое же это приращеніе удльнаго дохода чрезъ поземельный сборъ, когда для округленія двухъ пятыхъ цифрою тридцати рублей, наложены произвольно рубль шестьдесятъ копекъ? Зачмъ натолковано крестьянамъ, что, для выполненія лежащихъ на нихъ платежей, они должны имть не мене шести десятинъ на тягло? Придетъ ревизія, число населенія увеличится, земли въ эту мру недостанетъ, тогда крестьянинъ можетъ, пожалуй, сказать: дайте мн шесть десятинъ, или я не плачу.

— Но у насъ есть запасныя земли, надлимъ ими.

— Такъ, но во многихъ ли мстахъ? а въ другихъ и теперь крайній недостатокъ.

— Мы можемъ переселять.

— Можемъ, но только въ Оренбургскую и Саратовскую губерніи, гд земли еще довольно. А сколько хлопотъ, сколько издержекъ съ переселеніями?

Въ эту минуту графъ Викторъ Павловичъ подошелъ къ князю и повелъ его въ столу. Маленькаго столика не было уже, какъ въ первый разъ, приставлено къ большому, вмсто него стояло у президентскаго мста кресло, на которое графъ и предложилъ мн ссть, сказавъ: такъ будетъ намъ слышне. Сперанскій за болзнію не присутствовалъ, Канкринъ и Сухтеленъ были.

Чтеніе записки моей, со включеніемъ сужденій комитета, продолжалось до половины второго часа ночи, съ небольшимъ промежуткомъ для чая. Члены слушали меня съ видимымъ удовольствіемъ, никто не вздремнулъ, значитъ, записка была составлена неутомительно, не скучно. Когда вс встали, графъ отвелъ меня въ сторону и спросилъ: хорошо ли вы вслушались въ наши сужденія? — Кажется хорошо. — Однако лучше я повторю — и повторилъ съ удивительною ясностью въ полной связи.

На другое утро присылаетъ за мною Перовскій.

— Я имю къ вамъ порученіе отъ князя Петра Михайловича, говорилъ онъ тономъ не очень ласковымъ.

— Какое?

— Сказать вамъ, что онъ назначаетъ васъ директоромъ своей канцеляріи.

— Да вдь тамъ есть директоръ?

— Есть, но его скоро не будетъ. Князь проситъ только, чтобы вы помолчали объ этомъ недли дв, три.

Я опустилъ голову ошеломленный этою неожиданною новостью.

— Что-жъ вы не радуетесь?

— Я такъ привыкъ къ настоящему моему положенію, въ моей должности, къ роду моихъ занятій, что меня страшитъ эта неизвстная будущность.

Дйствительно, всякая подобная перемна въ служб меня смущала. Мн всегда казалось, что я не вполн оправдаю назначеніе, не слажу, не съумю, и это, можетъ быть врожденное смиреніе помогало мн выдерживать до сихъ поръ правило: ни на что не напрашиваться. Дай Богъ, чтобы оно не измнило мн до недалекаго уже конца служебнаго моего поприща.

— Чего жъ вы боитесь?

— Да вдь вы же напугали меня княземъ.

Въ самомъ дл, Перовскій нердко говорилъ о его строгости, взыскательности, скупости на милости.

— Если я напугалъ, то я же и научу васъ, какъ съ нимъ быть. Если хотите въ чемъ-нибудь успть у него, то, посл перваго словеснаго доклада, приходите съ готовою для подписанія бумагой, и настаивайте.

Я однакожъ не хотлъ, да и не могъ бы воспользоваться этимъ наставленіемъ, ужъ по одному уваженію, которое питалъ къ князю.

— Послушайте, Владимиръ Ивановичъ — продолжалъ Перовскій — лучше бъ мн отрубили правую руку, чмъ васъ взяли, но я не хотлъ мшать этому, напротивъ, когда князь жаловался мн на своего директора, я всегда указывалъ ему на васъ. Прошу васъ однако пріискать мн на мсто себя чиновника, подобнаго вамъ, иначе вы поставите меня въ большое затрудненіе.

Какъ ни лестны эти слова, но они произнесены были такимъ тономъ, который не соотвтствовалъ ихъ смыслу, въ немъ отзывалась какая-то досада, какая-то жесткость, и потому я, какъ тогда полагалъ, такъ и до сихъ поръ увренъ, что внезапнымъ возвышеніемъ моимъ обязанъ самому князю Петру Михайловичу, вслдствіе можетъ быть выгоднаго мннія обо мн князя Кочубея, котораго онъ очень уважалъ, а также и вчерашнему успху моему въ комитет, ибо я примтилъ, какъ пріятно было князю видть вниманіе во мн членовъ и слышать удачные мои отвты на вопросы и возраженія, особливо Блудова, который, зная хорошо исторію, нердко останавливалъ меня указаніемъ на тотъ или другой историческій источникъ, полагая, что я пропустилъ его, но всегда слышалъ въ отвтъ: объ этомъ сейчасъ будетъ сказано.

Составленный мною журналъ засданія комитета князь Викторъ Павловичъ похвалилъ, сдлавъ небольшія, ловкія поправки и вставки, изложенныя хорошимъ слогомъ. Когда дошло до предположенія выдвинуть границу внутрь степи, онъ прибавилъ, что лучше отложить оное до другого времени, ‘ибо (помню даже выраженія) настоящее положеніе европейскихъ державъ не предобщаетъ общаго спокойствія.’ Потомъ приказалъ мн прочитать журналъ, какъ есть въчерн, графу Сухтелену и министру юстиціи Дашкову, поелику предметъ наиболе касался ихъ вдомствъ.

Графа Сухтелена нашелъ я занятаго бумагами, онъ тотчасъ ихъ оставилъ, слушалъ журналъ съ большимъ вниманіемъ и длалъ самыя основательныя замчанія, которые вс я принялъ. Мы просидли часа полтора. Когда же я всталъ, онъ пошелъ меня провожать изъ комнаты въ комнату, по длинной ихъ анфилад, и остановясь у передней, сказалъ мн:

— У меня есть къ вамъ покорнйшая просьба, мн бы хотлось имть копію съ той записки, которую читали вы въ комитет: это квинтъ-эссенція всего, что относится до моего края, но какъ я почти незнакомъ съ княземъ Викторомъ Павловичемъ {Я позабылъ сказать выше, что въ новый годъ графу Кочубею пожаловавъ титулъ князя, но безъ свтлости, чмъ онъ, кажется, былъ недоволенъ. Случалось дважды, что онъ при мн писалъ къ кому-то записку въ третьемъ лиц, и въ оба раза вмсто князя, ставилъ: графъ, потомъ рвалъ записки говоря, наморщившись: ‘я все забываю, что я князь.’ Въ дальнйшемъ моемъ разсказ я буду называть его уже княземъ.}, то не смю самъ просить его объ этомъ. Вы сдлали бы мн большое одолженіе, если бы приняли этотъ трудъ на себя.

— Извините ваше сіятельство, не могу.

— Почему же? спросилъ онъ съ удивленіемъ.

— Потому, что выразить передъ княземъ причину, по которой желаете вы имть вопію съ записки, значило бы похвалить себя: записка писана мною.

— Извините, извините, вскричалъ онъ, схвативъ меня за об руки, конечно, вамъ нельзя, я самъ поду въ князю. Я никакъ не полагалъ, чтобы этотъ огромный, почтенный трудъ былъ вашъ, я думалъ, что записка составлена въ государственномъ совт.

Такъ моложавость моя нердко и прежде вводила въ подобный соблазнъ людей серьезныхъ.

Онъ на другой же день былъ у князя, который, съ весьма пріятнымъ отзывомъ на мой счетъ, приказалъ мн исполнить его просьбу, графъ же не замедлилъ сдлать мн визитъ и вмст съ билетомъ, не заставъ меня, оставилъ вышедшую на тхъ дняхъ книжку: ‘Описаніе Оренбургской губерніи’, написанную уфимскимъ губернаторомъ, или братомъ его, правителемъ канцеляріи графа, Жуковскимъ,— сказавъ мн при первомъ свиданіи: ‘это слабая отплата за вашу прекрасную записку’.

Было уже два часа за полдень, когда я пріхалъ къ Дмитрію Васильевичу Дашкову. Онъ встртилъ меня въ халат, съ длинною турецкою трубкою, и когда я хотлъ прочитать ему журналъ, онъ остановилъ меня, сказавъ: ‘Нтъ, Владимиръ Ивановичъ, я на такія дла совстливъ: не могу ршать разомъ, оставьте журналъ у меня: я соберу для разсмотрнія его маленькой комитетецъ изъ оберъ-прокуроровъ и оберъ-секретарей.’

Прошла недля,— а онъ не возвращалъ журнала. Князь вновь проситъ меня захать къ нему, поторопить. Дмитрій Васильевичъ по прежнему встрчаетъ меня въ халат, хотя было уже три часа по полудни (этотъ умный и достойный человкъ любилъ комфортъ, любилъ полниться), не съ трубкою уже, а съ нашимъ журналомъ, говоря: ‘Занимаюсь, занимаюсь, вотъ видите, потерпите, не задержу.’

Князю Виктору Павловичу и безъ того уже не нравилась такая медленность, хотя онъ замтно любилъ Дашкова, но графъ Сухтеленъ спшилъ возвратиться въ Оренбургъ, а между тмъ наступила весенняя распутица, отъздъ же его, какъ выразился государь, завислъ отъ князя Кочубея, поэтому князь опять послалъ меня къ Дашкову объяснить, что по сказаннымъ причинамъ доле ждать нельзя.

Въ третье посщеніе мое я нашелъ министра юстиціи уже во фрак,— то былъ пріемный его день. ‘Съ моей стороны я не нахожу никакого препятствія одобрить проектъ журнала, сказалъ онъ, но ни я, ни вы,— мы не крестились въ чернилахъ, тутъ надобны другого рода люди, а они еще съ нимъ водятся. Доложите князю, что дня черезъ два непремнно возвращу журналъ и пришлю проектъ вновь у меня составляемаго!

Прошло еще четыре дня, а всего боле двухъ недль — нтъ ни моего, ни общаннаго Дашковымъ журнала. Выведенный изъ терпнія, князь Викторъ Павловичъ посылаетъ за мною и приказываетъ разослать въ членамъ пригласительныя записки въ засданіе комитета, назначаемое завтрашній день вечеромъ. ‘Это непростительно, примолвилъ онъ. Вотъ каковы молодые министры: но какъ себ хочетъ Дмитрій Васильевичъ, я не могу задерживать графа Сухтелена и быть виноватымъ въ томъ предъ государемъ.’

Держась прежняго приказанія князя, прізжаю къ нему за полчаса до засданія.

— Ну, что, не получили вы отъ Дашкова журналовъ?

— Нтъ, ваше сіятельство.

— Что-жъ онъ съ нами длаетъ?

— Можетъ быть привезетъ съ собою.

— Надюсь, да вдь мн надобно прочитать съ вами составленный у него, прежде открытія засданія, иначе, что могу сказать о немъ комитету?

Камердинеръ подаетъ пакетъ сказавъ: отъ Дашкова.

Князь торопливо распечаталъ, и только что принялся читать вновь составленный журналъ, какъ вошелъ князь Петръ Михайловичъ, за нимъ мало по малу другіе члены, наконецъ и санъ Дашковъ.

Сли. Князь плавною, складною рчью, сообщилъ комитету о причин значительнаго промежутва времени между послднимъ и настоящимъ засданіемъ, присовокупивъ, что ничего не можетъ сказать о содержаніи журнала Дмитрія Васильевича, поелику получилъ его за нсколько только минутъ. Потомъ спросилъ, съ котораго журнала угодно будетъ комитету начать чтеніе? ‘Съ того, отвчалъ Канкринъ, который прежде написанъ.’ Я прочелъ по порядку тотъ и другой. За симъ предсдатель сдлалъ вопросъ, который изъ журналовъ комитетъ предпочитаетъ?

— Г-на Панаева, громко произнесъ Канкринъ, безпокойно вертвшійся на стул, пока продолжалось чтеніе послдняго журнала,— потому-что г. Панаевъ смотритъ на дло en grand.

— Я самъ отдаю справедливость проекту Владимира Ивановича, я это говорилъ ему, отвчалъ Дашковъ, но находилъ съ своей стороны, что тутъ нельзя обойтись безъ указанія на межевые законы съ ихъ измненіями, а также на другія постановленія, до правъ собственности относящіяся.

— И, батюшка, возразилъ Канкринъ, если вы погонитесь за всми извилинами межевыхъ законовъ, то войдете въ такой лабиринтъ, изъ котораго не выйдете.

— По крайней мр, отвчалъ смутившійся Дашковъ, можно соединить оба журнала въ одинъ, взявъ нкоторыя статьи изъ представленнаго мною.

— Пожалуй, продолжалъ Егоръ Францовичъ, если это окажется возможнымъ, только теперь надо читать журналъ вашъ по статьямъ, останавливаясь на каждой.

Я началъ снова, умолкая при каждой прочитанной статьи.Дмитрій Васильевичъ, конечно, внутренно раскаявался, что сдлалъ такое предложеніе, потому-что Канкринъ опровергъ вс пункты его журнала, находя не нужнымъ вносить ихъ въ мой.

— Какъ! вскричалъ Дашковъ, даже и то не нужно, гд говорится о крпостномъ прав, о выдач межевыхъ плановъ и книгъ, о десятилтней давности?

— Пожалуй, батюшка, отвчалъ Егоръ Францовичъ, но разв гд-нибудь мимоходомъ.

Такъ было мною и сдлано, по общему согласію въ тонъ комитета.

Въ слдующее засданіе бдный Дмитрій Васильевичъ опять попалъ въ передлъ, но уже бъ самому предсдателю. Князь Викторъ Павловичъ началъ съ свойственнымъ ему краснорчіемъ развивать не помню какую-то мысль, вдругъ Дашковъ его перебиваетъ и начинаетъ говорить свое, а какъ онъ очень иногда заикался, то рчь его позадлилась, Когда же кончилъ, то, обращаясь къ предсдателю, сказалъ: ‘Не угодно ли вашему сіятельству продолжать.’ — Продолжать? возразилъ князь, я потерялъ нить моихъ мыслей, и не имю такого горла, чтобы перекричать васъ.

18 марта (1832 г.), князь Петръ Михайловичъ прислалъ за мною фельдъегеря. Меня вводятъ въ маленькій его кабинетъ.

— Говорилъ вамъ Левъ Алексевичъ о моемъ къ разсужденіи о васъ намреніи?

— Говорилъ, ваше сіятельство.

— Такъ подите въ канцелярію, она въ верху надо мною, и напишите указъ,

— Какъ? о себ написать указъ? нтъ, ваше сіятельство, я этого не могу.

Студенческая совсть опять во мн заговорила. Князь улыбнулся и сказалъ:

— Ну, такъ спросите тамъ начальника экспедиціи {Тоже, что отдленіе. Экспедиціи, гд он существовали, везд посл переименованія въ отдленія.} Прохорова и велите ему написать, у него же хорошій почеркъ, пусть самъ и перепишетъ, эдакъ будетъ секретне.

Черезъ четверть часа я вручилъ министру изготовленный указъ. Онъ понесъ его къ государю, а мн веллъ подождать, возвратившись же, поздравилъ меня, поцловалъ, и приказатъ отправить указъ въ сенатъ, совтуя дня три никому объ этомъ не говорить. Потомъ началъ изъ окладовъ моего предмстника, дйствительнаго статскаго совтника Ситникова, выкраивать мн жалованье. Тотъ получалъ, переходя изъ мста въ мсто и сохраняя за собою прежніе оклады, до тринадцати тысячъ рублей ассигнаціями, мн назначилъ князь только семь тысячъ, говоря ‘на первый разъ, кажется, довольно.’ Но этотъ первый разъ продолжался лтъ восемь, до тхъ поръ, пока всмъ директорамъ канцелярій и департаментовъ, получавшимъ прежде по 6 тысячъ, удвоено было содержаніе. Я, по обыкновенію, молчалъ, а князь, по извстной ему скупости, кажется и радъ былъ тому. Впрочемъ, мн все-таки назначено было боле, чмъ тогдашнимъ директорамъ, а притомъ я удостоенъ этого званія въ чин коллежскаго совтника, чему не было еще примра.

Вечеромъ того же дня получилъ я отъ князя Виктора Павловича записку, въ которой онъ приглашалъ меня пріхать въ нему завтра по утру въ 11 часовъ.

— Здравствуйте, Владимиръ Ивановичъ, сказалъ онъ съ пріятнымъ выраженіемъ лица, когда я вошелъ въ кабинетъ — поздравляю васъ директоромъ.

Помня совтъ министра моего относительно трехъ-дневнаго молчанія, я на минуту пріостановился, но потомъ отвчалъ:

— Точно такъ, ваше сіятельство, но позвольте спросить, отчего вы это знаете?

— А вотъ, садитесь-ка, я разскажу вамъ. Вчера я былъ у государя съ послднимъ нашимъ журналомъ, и видя, какъ онъ изволилъ остаться имъ доволенъ, доложилъ, что успхомъ этого дла мы обязаны вамъ, но едва усплъ вымолвить еще нсколько словъ въ вашу похвалу, съ тмъ, чтобы исходатайствовать вамъ какую-либо награду, какъ его величество перебилъ меня, сказавъ: ‘Знаю, знаю, я объ немъ много хорошаго слышалъ, и не дале, какъ часъ назадъ, сдлалъ его директоромъ. Да мн и фамилія его очень памятна: я съ племянникомъ его, въ дтств моемъ, часто игрывалъ.

Всякій пойметъ, какъ пріятно мн было выслушать этотъ подробный разсказъ, и притомъ изъ устъ перваго государственнаго человка.

— Кто же это вашъ племянникъ? продолжалъ князь.

— У меня нсколько племянниковъ, но старшему изъ нихъ не боле двадцати лтъ. Государь, вроятно, разумлъ одного. дальняго моего родственника, инженернаго полковника Панаева, состоящаго при граф Аракчеев въ военныхъ поселеніяхъ, о которомъ его величество, шестъ лтъ назадъ, изволилъ уже спрашивать жену мою, когда постилъ квартиру мою въ дом департамента удловъ (тутъ я разсказалъ этотъ случай), но котораго я вовсе не знаю и не могу нигд съ нимъ встртиться. Племянникомъ же моимъ государь считаетъ его можетъ быть потому, что назначивъ меня на солидную должность, думаетъ, что я солидныхъ уже лтъ.

— Догадка ваша весьма справедлива. Однако жъ я вамъ совтую познакомиться съ этимъ полковникомъ: придетъ время, государь васъ самихъ о немъ спроситъ. Сужу такъ по оживленному тону вчерашнихъ словъ его. Ну, я долженъ былъ остановиться въ намреніи моемъ исходатайствовать вамъ какую-либо награду, и пошелъ посовтываться о томъ къ князю Петру Михайловичу, но онъ сказалъ мн: чего же еще? и такъ сдланъ директоромъ!

Тутъ князь Викторъ Павловичъ улыбнулся и спросилъ:

— А гд вы будете теперь жить?

— Князь Петръ Михайловичъ предложилъ мн два дома: Іезуитскій и Боурскій. Въ первомъ сегодня я былъ, квартира мн не понравилась, хуже моей теперешней.

— Берите въ Боурскомъ, это хорошій домъ. Когда я былъ еще камеръ-юнкеромъ, то зжалъ туда, къ жившимъ тамъ екатерининскимъ старушкамъ, поздравлять ихъ съ праздникомъ. Да и ко мн поближе, можетъ быть судьба опять сведетъ меня съ вами.

Тронутый послдними словами, я всталъ и отъ души ему поклонился.

Отъ него прямо похалъ я въ Боурскій домъ. Вижу у воротъ стоитъ знакомый мн человкъ, г. Шеристановъ, котораго я давно уже не видалъ.

— Что вы здсь длаете Иванъ Григорьевичъ?

— Наблюдаю за поправкой мостовой, вдь я смотритель здшняго дома.

— А, тмъ лучше, такъ прошу васъ по приказанію министра, показать мн свободную квартиру. Я буду здсь жить.

— Да здсь и такъ ужъ живетъ одна Панаева.

— Какая Панаева?

— Старушка, коллежская совтница.

— Нтъ ли у нея сына инженернаго полковника?

— Есть, онъ служитъ въ новгородскихъ поселеніяхъ, но рдко прізжаетъ въ Петербургъ.

Не странно ли, не замчательно ли, что не прошло еще и десяти минутъ, какъ достопочтенный князь Викторъ Павловичъ совтовалъ мн познакомиться съ Панаевымъ, и я уже открываю къ нему слдъ самый врный?

Осмотрвши квартиру, я просилъ Шеристанова проводить меня бъ г-ж Панаевой. То была почтенная глубокихъ лтъ старушка. Она жила тутъ съ двумя сестрами, такими же старушками, имвшими по прежней ихъ служб казенное помщеніе. Одна была камеръ-юнгферою императрицы Екатерины, другая — Маріи Павловны. На вопросъ мой, неизвстно ли ей, какъ мы родня? она отвчала, что хорошенько не знаетъ, но постарается отыскать письмо моего отца къ ея мужу, въ которомъ онъ увдомлялъ его о своей женитьб на моей матери и называлъ, помнится ей, дядею.

Такъ окончилась служба моя по министерству удловъ и началась по министерству императорскаго двора.

Вмсто себя на должность начальника отдленія въ департамент, представлялъ я Перовскому нсколькихъ хорошихъ чиновниковъ, но ни одинъ, по испытаніи, ему не понравился, такъ трудно было ему угодить, тогда онъ вздумалъ требовать, чтобы я, пока ваканція эта не будетъ занята способнымъ чиновникомъ, занимался бы и по департаменту, даже склонилъ-было въ тому министра, но когда я спросилъ князя, какъ въ такомъ случа должно мн подписываться на департаментскихъ бумагахъ, начальникомъ отдленія или директоромъ? — князь засмялся и обратилъ дло въ шутку. Вскор посл этого, отношенія ваши со Львомъ Алексевичемъ совершенно измнились, но — не по моей, а по его вин. Не хочу и вспоминать объ этомъ.

Такъ какъ я не знаю, буду ли продолжать мои ‘Воспоминанія’, найду ли свободное для того время, то слдуетъ здсь добавить, что въ август мсяц, когда я жилъ уже въ Боурскомъ дом, явился со мн пріхавшій изъ поселеній Николай Ивановичъ Панаевъ, въ которомъ я нашелъ предостойнаго человка, и показалъ мн отысканное матерью письмо моего отца, въ которомъ онъ дйствительно называлъ отца его дядею, слдственно, не Николай Ивановичъ моимъ, а я его былъ племянникомъ, но въ какой степени — до этого добраться мы не могли, и положили считаться троюродными.

Остается еще упомянуть о томъ, какъ сбылись и предчувствіе и пророчество князя Виктора Павловича.

Въ 1834 году, ровно черезъ два года, и также въ великій постъ, башкирскій комитетъ неожиданно возобновился. Хотя князь былъ тяжко тогда боленъ, но прислалъ за мною и лежа въ постел объяснился насчетъ засданія, назначаемаго имъ черезъ два дня. Я никакъ не ожидалъ, достанетъ ли у него на это силъ, но онъ превозмогъ себя, и въ назначенное утро я нашелъ его уже въ другой комнат, близъ спальни, въ сюртук, но не на креслахъ, а лежащаго на кушетк, придвинутой къ столу засданій. Онъ былъ худъ, блденъ и грустенъ, и когда дочь его, графиня Строганова, прежде прибытія членовъ, подошла къ нему съ выраженіемъ участія, онъ пожалъ ей руку и дв слезы выкатились у него изъ глазъ. Я едва удержался, чтобы не заплакать отъ этой сцены. Къ счастію, по существу дла достаточно было собрать комитетъ одинъ разъ, слдственно и мн написать одинъ только журналъ. Такимъ образомъ, судьба, какъ за два года назадъ выразился князь, опять меня свела съ нимъ.

Въ день Пасхи того жъ года, князь Викторъ Павловичъ пожалованъ былъ въ канцлеры гражданскихъ длъ, и я имлъ счастіе написать объ этомъ указъ. Онъ скончался черезъ два потомъ мсяца въ Москв, гд остановился отдохнуть, хавши въ свое имніе.

Въ 1837 году, по случаю пожалованія меня въ дйствительные статскіе совтники, я долженъ былъ вмст съ прочими, получившими какія-либо монаршія награды, представляться государю императору. Онъ изволилъ принять насъ, въ числ пятидесяти человкъ, въ Елагиноостровскомъ дворц. Когда по приближеніи со мн оберъ-камергеръ графъ Литта произнесъ мое имя, государь сказалъ: ‘Знаю, вы состоите при княз Волконскомъ директоромъ канцеляріи. Продолжайте служить также хорошо, какъ до сихъ поръ служили,’ и отошелъ къ тмъ, которые представлялись по случаю прибытія въ столицу, поставленные отдльно, въ разстояніи отъ меня сажени на дв, но вдругъ, не остановясь тамъ ни передъ кмъ, возвратился во мн и сказалъ:

— Позвольте спросить, родня вамъ Панаевъ инженерный?

— Родня, ваше величество.

— Далеко или близко?

— Довольно далеко.

— Однакожъ какъ?

— Мы троюродные.

Его величество, сдлавъ движеніе головою, опять отошелъ къ тмъ, которыхъ на минуту оставилъ.

Я тутъ же вспомнилъ, какъ врно, за пять лтъ назадъ, предсказалъ мн этотъ случай покойный князь Викторъ Павловичъ.

Чуть-чуть не забылъ разсказать объ одномъ весьма пріятномъ для меня событіи. Черезъ три недли по назначеніи меня директоромъ, въ пятницу на страстной недл, возвратившійся отъ государя князь Петръ Михайловичъ передавалъ мн доложенныя имъ бумаги, большею частію о наградахъ по министерству, такъ какъ это было передъ Пасхою, и вдругъ спросилъ меня:

— Вы имете Анну второй степени съ короною?

— Нтъ, ваше сіятельство.

— Такъ государь вамъ ее пожаловалъ.

— Покорнйше благодарю за милостивое ходатайство.

— Не меня благодарите, а князя Кочубея?

Тутъ онъ подалъ мн собственноручную записку князя Виктора Павловича, которою послдній, въ лестныхъ выраженіяхъ для меня, обращалъ вниманіе государя на труды мои по комитету. Вотъ она:

‘Бывшій начальникъ отдленія въ удльномъ департамент Панаевъ, занимался дломъ о земляхъ башкирцевъ, о правахъ ихъ на оныя и проч.

‘Дло сіе, самое запутанное, преобширное и занимавшее разныя правительственныя мста боле 90 л., нын оканчивается. Труды Панаева, который около пяти мсяцевъ занимался разборомъ бумагъ до дла сего относящихся и составленіемъ исторической записки, заслуживаютъ вниманія.

‘Я долгомъ вмняю о семъ вашему императорскому величеству всеподданнйше донести.’

Подлинникъ хранится у меня съ прочими подобнаго рода бумагами, а въ сердц — теплится чувство искренней благодарности въ государственному мужу, почтившему меня такимъ отзывомъ предъ лицемъ монарха.

8 іюля 1858 г.

С. Килимово.

ОТЪ РЕДАКЦІИ. Въ рукописи еще слдуетъ неоконченная глава V: ‘Продолженіе службы моей съ 1832 года по настоящее время’, т. е. 1859 годъ. Но это — почти одинъ послужной списокъ автора, исчисленіе полученныхъ имъ орденовъ, указаніе обществъ, которыхъ онъ числился членомъ, видя въ будущемъ на повышеніе по служб и т. п. Все вмст составляетъ около 14 страницъ разгонистаго почерка, которыя мы опускаемъ, какъ относящіяся къ личной служб автора, его же характеръ и качества достаточно обрисованы предъидущимъ разсказомъ, такъ-что послдняя глава не можетъ намъ представить ничего новаго. Мы имли уже случай выразить свой взглядъ вообще на мемуары, мы считаемъ мемуаръ современника не боле, какъ будущею работою для историка, которому предстоитъ одинаково изучать и эпоху, по свидтельству очевидца, и въ тоже время оцнивать свидтельство, по характеру свидтельствующаго лица. Въ исторіи, какъ и въ судебномъ слдствіи, мы обязаны выслушивать показанія всхъ, кого положеніе ставило въ возможность быть очевидцемъ. Если авторъ мемуаровъ иногда не является въ нихъ тмъ, чмъ намъ желательно было бы его видть, то и въ такомъ случа нельзя не вмнить въ достоинство запискамъ такого автора именно то, что онъ не напалъ на мысль составить себ желаемую репутацію, т. е. не обманулъ своихъ читателей, и нарисовалъ врный портретъ самого себя и цлаго кружка, въ которомъ онъ вращался, самъ почти не подозрвая выводовъ, которые могутъ быть сдланы впослдствіи. Именно, этого ни не находимъ, напримръ, въ ‘Запискахъ’ Вигеля, и именно этимъ отличаются ‘Воспоминанія’ В. И. Панаева. Вотъ, по нашему мннію, въ чемъ состоитъ ихъ право на извстное мсто въ ряду историческихъ мемуаровъ. При этомъ, долгомъ считаемъ напомнить ‘Предисловіе’ автора, изъ котораго видно, что его задача первоначально ограничивалась тми страницами, которыя позже составили третью главу, предъидущее и послдующее за нею явилось уже посл, потому, собственно, одна третья глава составляетъ весь интересъ, но она осталась бы намъ мене понятною, если бы авторъ ограничился только ею.

Мы должны присоединить еще одно замчаніе, не смотря на то, что нами уже высказано выше, какъ слдуетъ относиться вообще къ мемуарамъ. Авторъ напечатанныхъ нами ‘Воспоминаній’ не разъ отзывается о лицахъ, близкихъ въ какъ по времени съ характеромъ обвинителя и судьи. Читатель не разъ встрчаетъ въ ‘Воспоминаніяхъ’ боле или мене тяжкія обвиненія лицъ, непріязненныхъ автору, мы оставили все это безъ измненія, именно потому, что всякая перемна или опущеніе съ нашей стороны равнялось бы желанію защитить автора и скрыть его одной стороны, представить его боле справедливымъ, добродушнымъ, нежели какимъ онъ былъ на дл, однимъ словомъ, поступивъ такъ, мы взяли бы читателя подъ свою опеку и предположили въ немъ ту наивность, которая смшиваетъ обвиняемаго съ обвиненнымъ. Авторъ ‘Воспоминаній’, какъ и всякій составитель мемуаровъ, можетъ только обвинять, но самый приговоръ не принадлежитъ ему. Въ исторіи, какъ и въ суд, обвиняющій очень легко можетъ вытти изъ суда самъ обвиненнымъ.

Напомнивъ, такимъ образомъ, нашимъ читателямъ о необходимости относиться критически вообще къ мемуарамъ, мы ограничимся въ заключеніе двумя примрами изъ самихъ же ‘Воспоминаній’, и укажемъ именно на отзывъ ихъ автора о Дельвиг, Баратынскомъ и др. Дло объ исключеніи Баратынскаго изъ Пажескаго корпуса авторъ передаетъ безъ малйшаго замчанія съ своей стороны, безъ всякой оговорки, на которую имла бы полное право память всми уважаемаго поэта, его безупречная жизнь, благородный и честный характеръ. Такую оговорку можно вмнить въ обязанность всякому, кто не могъ бы избгнуть упоминовенія о проступк отрочества Баратынскаго. Мы вообще не считаемъ справедливымъ при оцнк цлой жизни человка добираться до эпохи его пеленокъ, и вырывая изъ нея отдльный фактъ намекать вообще на нравы и привычки человка, потому мы не думаемъ также, что способъ упоминовенія авторомъ имени Баратынскаго заслужитъ чье нибудь одобреніе. Многіе благополучно проходятъ свое отрочество, ихъ не исключаютъ изъ заведеній за пороки, но это нисколько не мшаетъ имъ впослдствіи запятнать всю свою жизнь, и наоборотъ, за самыми грубый ошибками отрочества можетъ слдовать жизнь совершенно безукоризненная. А потому, нельзя не упрекнуть автора ‘Воспоминаній’ въ томъ, что онъ привелъ голый и уединенный фактъ изъ отрочества Баратынскаго, и какъ бы тмъ хотлъ, чтобы поэта судили именно по этому одному факту. Внимательный читатель пойметъ легко, конечно, безъ нашихъ указаній, что, дйствительно, всякая оговориа со стороны автора, въ пользу Баратынскаго, была бы неудобна для достиженія главной цли, авторъ хотлъ не столько напомнить читателямъ всмъ извстную исторію изъ отрочества Баратынскаго, сколько сообщить черту изъ собственной жизни, а именно, что авторъ въ молодости избгалъ общества дурныхъ юношей. Впрочемъ, такимъ образомъ мы только объясняемъ, почему авторъ предпочелъ не длать никакихъ замчаній въ пользу Баратынскаго, но вовсе не думаемъ оправдывать автора.

Мы слышали отъ людей заслуживающихъ полнаго доврія, что недавно найдено весьма любопытное письмо Е. А. Баратынскаго къ В. А. Жуковскому, и въ немъ поэтъ разсказываетъ съ самою благородною и трогательною откровенностью всю свою печальную исторію четырнадцатилтняго юноши, впрочемъ, эта исторіи оказывается печальною не столько для Баратынскаго, сколько для тхъ лицъ, которыя всегда несуть отвтственность за своихъ питомцевъ, истребляя иногда въ нихъ все прирожденное доброе и наталкивая на пороки своими дикими педагогическими пріемами и понятіями. Это письмо есть лучшее оправданіе для Баратынскаго, и память о немъ останется еще свтле и чище въ глазахъ потомства, когда мы подумаемъ, что онъ обязанъ исключительно самому себ, твердости своего характера и сил разума, тмъ уваженіемъ, котораго заслужила вся его жизнь, какъ бы наперекоръ всему, что онъ могъ почерпнуть изъ исторіи своего воспитанія. Ждемъ съ нетерпніемъ появленія этого письма въ печати: оно уже отправлено на-дняхъ въ редакцію одного изъ ученыхъ сборниковъ.

Отзывы В. И. Панаева о Л. А. Перовскомъ, подъ начальствомъ котораго авторъ служилъ въ 20-хъ годахъ, также, вроятно, обратятъ на себя вниманіе читателя, не имя возможности умолчать о хорошихъ сторонахъ его характера, онъ удивляетъ по временамъ отзывами о немъ весьма не лестными, трудно соединяемыми съ другими показаніями того-же автора, а главное, ничмъ не доказанными въ текст разсказа. Но читателю достаточно первыхъ строкъ на страниц 137, чтобы понять inde irae: авторъ въ третьемъ лиц говоритъ тамъ о самомъ себ.

28 октября, 1867.

Читайте также: