Воспоминания, Оболенский Евгений Петрович, Год: 1861 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 47 минут(ы)

Воспоминанія князя Евгенія Петровича Оболенскаго.¹

¹ Эти воспоминанія кн. Оболенскаго были напечатаны заграницею въ 1861 г. въ IV том ‘Русскаго Заграничнаго Сборника’ и въ издававшемся кн. П. В. Долгоруковымъ журнал ‘Будущность’. Въ 1862 г. эти же воспоминанія были изданы въ Лейпциг на французскомъ язык подъ заглавіемъ ‘Mon exille en Sibrie. Souvenirs du prince E. Obolensky’. Въ Россіи воспоминанія Оболенскаго были напечатаны въ 1872 году (въ сокращенномъ вид) подъ заглавіемъ: ‘Воспоминанія о К. Ф. Рылев’ въ сборник Бартенева — ‘Девятнадцатый вкъ’. В. Богучарскій.

Начало моего знакомства съ Кондратіемъ Федоровичемъ Рылевымъ было началомъ искренней, горячей къ нему дружбы. Наврное не помню, но кажется мн — это было въ 1822 году, т. е. посл возвращенія гвардейскаго корпуса изъ Бшенковичей, т. е. посл предполагаемаго похода заграницу противъ революціонныхъ движеній въ Италіи. Рылевъ въ то время только-что издалъ Войнаровскаго и готовилъ къ печати свои Думы. Имя его было извстно между литераторами, а свободолюбивое направленіе его мыслей обратило на него вниманіе членовъ тайнаго Общества. Иванъ Ивановичъ Пущинъ первый, кажется, познакомился съ нимъ и, по разршеніи Верховной Думы, принялъ его въ число членовъ общества. Сблизившись съ Кондратіемъ Федоровичемъ съ первыхъ дней знакомства, не могу не сказать, что я вврился ему всмъ сердцемъ и нашелъ въ немъ ту взаимную довренность, которая такъ драгоцнна во всякомъ возраст человческомъ, но наиболе цнится во дни молодости, гд силы души ищутъ простора, ищутъ обширнйшаго круга дятельности. Это стремленіе удовлетворялось отчасти вступленіемъ въ члены Тайнаго Общества. Союзъ Благоденствія,— такъ оно называлось,— удовлетворялъ всмъ благороднымъ стремленіямъ тхъ, которые искали въ жизни не однихъ удовольствій, но истинной нравственной пользы собственной и всхъ ближнихъ. Трудно было устоять противъ обаяній Союза, котораго цль была: нравственное усовершенствованіе каждаго изъ членовъ, обоюдная помощь для достиженія цли, умственное образованіе, какъ орудіе для разумнаго пониманія всего, что являетъ общество въ гражданскомъ устройств и нравственномъ направленіи, наконецъ, направленіе современнаго общества, посредствомъ личнаго дйствія каждаго члена въ своемъ особенномъ кругу, къ разршенію важнйшихъ вопросовъ, какъ политическихъ общихъ, такъ и современныхъ, тмъ вліяніемъ, которое могъ имть каждый членъ, и личнымъ своимъ образованіемъ и тмъ нравственнымъ характеромъ, которые въ немъ предполагались. Въ дали туманной, недосягаемой виднлась окончательная цль — политическое преобразованіе отечества,— когда вс брошенныя смена созрютъ и образованіе общее сдлается доступнымъ для массы народа. Нетрудно было усвоить Рылеву вс эти начала, при его пылкой, поэтической душ и воспріимчивой натур. Онъ съ перваго шага ринулся на открытое ему поприще, и всего себя отдалъ той высокой иде, которую себ усвоилъ.

Скажу нсколько словъ о его наружности и первоначальной служб. Роста онъ былъ средняго. Черты лица его составляли довольно правильный овалъ, въ которомъ ни одна черта рзко не обозначалась предъ другою. Волосы его были черны, слегка завитые, глаза темные, съ выраженіемъ думы, и часто блестящіе при одушевленной бесд, голова, немного наклоненная впередъ, при мрной поступи показывала, что мысль его всегда была занята тою внутреннею жизнію, которая, выражаясь въ вдохновенной псн, когда приходила минута вдохновенія, въ другія времена искала осуществленія той идеи, которая была побудительнымъ началомъ всей его дятельности.

Образованіе онъ получилъ въ 1-мъ кадетскомъ корпус и началъ службу въ артиллеріи. Въ бесдахъ съ нимъ я слышалъ, что его молодость была бурная, но подробностей объ этомъ період его жизни я не слыхалъ, и мн не случалось даже быть знакомымъ съ его товарищами по служб въ этомъ період его жизни на военномъ поприщ. Онъ женился рано, по любви и, кажется, не съ полнымъ одобреніемъ его старушки-матери, Настасьи Федоровны Рылевой, жившей въ малой деревушк, въ 60-ти верстахъ отъ Петербурга около села Рождествена. Жена его, Наталья Михайловна, любила его съ увлеченіемъ, маленькая дочь Настенька, тогда еще четырехъ или пяти лтъ — маленькая, смугленькая и живая, одушевляла своимъ присутствіемъ его домашнюю жизнь. О его общественной служебной жизни я не много могу сказать. Сначала онъ служилъ засдателемъ въ Петербургской Уголовной Палат, вмст съ Ив. Ив. Пущинымъ, который промнялъ мундиръ конно-гвардейской артиллеріи на скромную службу, надясь на этомъ поприщ оказать существенную пользу и своимъ примромъ побудить и другихъ принять на себя обязанности, отъ которыхъ дворянство устранялось, предпочитая блестящіе эполеты той польз, которую они могли-бы принести, внося въ низшія судебныя инстанціи тотъ благородный образъ мыслей, т чистыя побужденія, которыя украшаютъ человка и въ частной жизни, и на общественномъ поприщ, составляютъ надежную опору всмъ слабымъ и безпомощнымъ, всегда и везд составляющимъ большинство, коего нужды и страданія едва слышны меньшинстиз⁷‘ богатыхъ и сильныхъ. Въ послдствіи Рылевъ перешелъ правителемъ длъ въ Американскую Компанію и занималъ скромную квартиру въ дом Компаніи. Какъ поэтъ, онъ пользовался знакомствомъ и дружбою многихъ литераторовъ того времени. У Николая Ивановича Греча собиралась въ то время разъ въ недлю вся литературная семья. Рылевъ былъ однимъ изъ постоянныхъ его собесдниковъ. Въ особенности былъ онъ друженъ съ Александромъ Александровичемъ Бестужевымъ, котораго, кажется, онъ и принялъ въ члены общества. Вмст съ нимъ вступилъ также въ члены общества его братъ Николай Александровичъ и меньшій ихъ братъ Петръ, рано кончившій земное свое поприще {Относительно Петра Бестужева это неврно. Членомъ тайнаго общества онъ никогда не былъ. Вс старшіе братья Петра (Николай, Александръ и Михаилъ) не желали, чтобы Петръ принималъ какое бы то ни было участвіе въ тайномъ обществ, дабы сохранить хотъ одного сына въ качеств поддержки ихъ матери и сестрамъ. На сенатскую площадь Петръ явился вопреки желаніямъ всхъ братьевъ, принимавшихъ даже особыя мры, чтобы этого не случилось. Такъ разсказываетъ въ своихъ запискахъ самъ М. А. Бестужевъ. Б. В.}. Александръ Бестужевъ тогда уже начиналъ литературное свое поприще повстями, которыя по живости слога общали блестящее развитіе, въ послдствіи имъ такъ хорошо оправданное. Тутъ же должно вспомнить и Александра Осиповича Корниловича, офицера гвардейскаго генеральнаго штаба, который усердно и съ любовью трудился надъ памятниками Петровскаго времени и изложилъ плоды своихъ трудовъ въ простомъ разсказ, возбудившемъ общее сочувствіе къ изложенному имъ предмету. И у Рылева собирались нердко литераторы и многіе изъ близкихъ его знакомыхъ и друзей. Тутъ, кром вышеименованныхъ, бывали: Вильгельмъ Карловичъ Кюхельбекеръ, товарищъ Пущина по лицею, аддей Венедиктовичъ Булгаринъ, едоръ Николаевичъ Глинка, Орестъ Сомовъ, Никита Михайловичъ Муравьевъ, князь Сергй Петровичъ Трубецкой, князь. Александръ Ивановичъ Одоевскій и многіе другіе, коихъ именъ не упомню. Бесда была оживлена не всегда предметами чисто-литературными, нердко она переходила на живые общественные вопросы того времени, по общему направленію большинства лицъ дружескаго собранія. Наталья Михайловна, какъ хозяйка дома, была внимательна ко всмъ, и скромнымъ своимъ обращеніемъ внушала общее къ себ уваженіе.

Его общественная дятельность, по занимаемому имъ мсту правителя длъ Американской Компаніи, заслуживала бы особеннаго разсмотрнія по той польз, которую онъ принесъ Компаніи и своею дятельностію и, безъ сомннія, боле существенными заслугами потому, что не прошло и двухъ лтъ со времени вступленія его въ должность, правленіе Компаніи выразило ему свою благодарность, подаривъ ему дорогую енотовую шубу, оцненную въ то время въ семьсотъ рублей.

Изъ воспоминаній того времени могу только вспомнить, что его сильно тревожила вынужденная, въ силу трактата съ Сверо-Американскимъ союзомъ, передача Сверо-Американцамъ основанной нами колоніи Россъ, въ Калифорніи, которая могла быть для насъ твердой опорной точкой для участія въ богатыхъ золотыхъ пріискахъ столь прославившихся въ послдствіи. По случаю этой важной для Американской Компаніи мры, Рылевъ, какъ правитель длъ, вступилъ въ сношенія съ важными государственными сановниками, и въ послдствіи времени всегда пользовался ихъ расположеніемъ. Наиболе же благосклонности оказывалъ ему Михаилъ Михаііловичъ Сперанскій и Николай Семеновичъ Мордвиновъ.

Въ этомъ період времени, т. е. въ конц 1823 года или въ начал 1824 г., прибылъ въ Петербургъ Павелъ Ивановичъ Пестель, имвшій порученіе отъ членовъ Южнаго Общества войти въ сношенія съ членами Свернаго, дабы условиться на счетъ совокупнаго дйствія всхъ членовъ Союза, этотъ пріздъ имлъ ршительное вліяніе на Рылева… 3дсь нужно обратить вниманіе на замчательную личность Павла Ивановича Пестеля. Не имвъ случая сблизиться съ нимъ, я могу только высказать впечатлніе, имъ на меня произведенное. Павелъ Ивановичъ былъ въ то время полковникомъ и начальникомъ Вятскаго пхотнаго полка. Роста небольшого, съ пріятными чертами лица, Павелъ Ивановичъ отличался умомъ необыкновеннымъ, яснымъ взглядомъ на предметы самые отвлеченные, и рдкимъ даромъ слова, увлекательно дйствующимъ на того, кому онъ доврялъ свои задушевныя мысли. Въ Южномъ Обществ онъ пользовался общимъ довріемъ и былъ избранъ, съ самаго основанія Общества, въ члены Верховной Думы. Его взглядъ на дйствія Общества и настоящую цль онаго ‘соотвтствовалъ его умственному направленію, которое требовало во всемъ ясности, опредленной цли и дйствій, направленныхъ къ достиженію этой цли. Русская Правда, имъ написанная, составляла программу, имъ предлагаемую для политическаго государственнаго устройства. Цль его поздки въ Петербургъ состояла въ томъ, чтобы согласить Сверное Общество на дйствія, сообразныя съ дйствіями Южнаго. Членами Верховной Думы въ Петербург въ то время были: Трубецкой, Никита Михайловичъ Муравьевъ и я. На первомъ совщаніи съ нами Павелъ Ивановичъ съ обычнымъ, увлекательнымъ даромъ слова, объяснилъ намъ, что неопредленность цли и средствъ къ достиженію оной давала обществу характеръ столь неопредленный, что дйствія каждаго члена отдльно терялись въ напрасныхъ усиліяхъ, между тмъ, какъ, бывъ направлены къ опредленной и ясно признанной цли, могли бы служить къ скорйшему достиженію оной. Эта мысль была для насъ не новою: давно уже въ совщаніяхъ нашихъ она была обсуживаема и составляла предметъ думы каждаго изъ насъ, но не была еще облечена въ опредленную форму. Предложеніе Павла Ивановича представляло эту форму и было привлекательно, какъ плодъ долгихъ личныхъ соображеній ума свтлаго и въ особенности украшеннаго его убдительнымъ даромъ слова. Трудно было устоять противъ такой обаятельной личности, какъ Павелъ Ивановичъ. Но при всемъ достоинств его ума и убдительности слова, каждый изъ насъ чувствовалъ, что, единожды принявъ предложеніе Павла Ивановича, каждый долженъ отказаться отъ собственнаго убжденія и, подчинившись ему, идти по пути, указанному имъ. Кром того мы не могли дать ршительнаго отвта, не предложивъ его сначала членамъ Общества, наиболе облеченнымъ довріемъ общимъ. Многіе изъ нихъ были въ отсутствіи, и потому мы отложили ршительный отвтъ до того времени, когда представится возможность сообщить предложеніе тмъ, которыхъ довренность насъ поставила на занимаемое нами мсто Павелъ Ивановичъ, познакомившись чрезъ насъ съ Кондратіемъ Федоровичемъ, сблизился съ нимъ и, открывъ ему свои задушевныя мысли, привлекъ его къ собственному воззрнію на цль общества и на средства къ достиженію оной. Кажется, это сближеніе имло ршительное вліяніе на дальнйшія политическія дйствія Рылева. Вскор посл отъзда Пестеля, князь Трубецкой былъ назначенъ дежурнымъ штабъ-офицеромъ 5^_го пхотнаго корпуса, котораго главная квартира находилась въ Кіев. На его мсто былъ избранъ членомъ Думы Кондратій Федоровичъ.

Къ этому же времени, т. е. въ половин 1824 года, должно отнести грустное событіе, въ коемъ Рылевъ принималъ участіе, какъ свидтель, и которое грустно отозвалось въ обществ того времени. Это была дуэль между офицеромъ лейбъ-гвардіи Семеновскаго полка Черновымъ и лейбъ-гв. гусарскаго Новосильцовымъ. Оба были юноши съ небольшимъ 20-ти лтъ, но каждый изъ нихъ былъ поставленъ на двухъ, почти противоположныхъ, ступеняхъ общества. Новосильцовъ — потомокъ Орловыхъ, по богатству, родству и связямъ принадлежалъ къ высшей аристократіи. Черновъ, сынъ бдной помщицы Аграфены Ивановны Черновой, жившей вблизи села Рожествена въ маленькой своей деревушк, принадлежалъ къ разряду тхъ офицеровъ, которые, получивъ образованіе въ кадетскомъ корпус, выходятъ въ армію. Переводомъ своимъ въ гвардію онъ былъ обязанъ новому составу л.-гв. Семеновскаго полка, въ который вошло по цлому баталіону изъ полковъ: императора Австрійскаго, короля Прусскаго и графа Аракчеева. Между тмъ у Аграфены Ивановны Черновой была дочь замчательной красоты. Не помню по какому случаю Новосильцовъ познакомился съ Аграфеной Ивановной, былъ пораженъ красотою ея дочери и, посл немногихъ недль знакомства, ршился просить ея руки. Согласіе матери и дочери было полное. Новосильцовъ и по личными достоинствамъ, и по наружности, могъ и долженъ былъ произвести сильное впечатлніе на двицу, жившую вдали отъ высшаго, блестящаго круга. Получивъ согласіе ея матери, Новосильцовъ обращался съ двицей Черновой, какъ съ нареченной невстой, здилъ съ нею одинъ въ кабріолет по ближайшимъ окрестностямъ, и въ обращеніи съ нею находился на той степени сближенія, которая допускается только жениху съ невстой. Въ порыв первыхъ дней любви и очарованія онъ забылъ, что у него есть мать, Екатерина Владиміровна, рожденная графиня Орлова, безъ согласія коей онъ не могъ и думать о женитьб. Скоро, однакожъ, онъ опомнился, написалъ къ матери и, какъ можно было ожидать, получилъ ршительный отказъ и строгое приказаніе, немедленно прекратить вс сношенія съ невстой и ея семействомъ. Разочарованіе-ли въ любви или боязнь гнва матери, но только Новосильцовъ, по полученіи письма, не долго думалъ, простился съ невстой, съ общаніемъ возвратиться скоро, и съ того времени прекратилъ съ нею вс сношенія. Кондратій Федоровичъ былъ связанъ узами родства съ семействомъ Черновыхъ. Чрезъ брата невсты онъ зналъ вс отношенія Новосильцова къ его сестр. Посл долгихъ ожиданій, въ надежд, что Новосильцовъ обратится къ нареченной своей невст, видя, наконецъ, что онъ совершенно ее забылъ и видимо ею пренебрегаетъ, Черновъ, посл соглашенія съ Рылевымъ, обратился къ нему сначала письменно, а потомъ лично съ требованіемъ, чтобы Новосильновъ объяснилъ причины своего поведенія въ отношеніи его сестры. Отвтъ сначала былъ уклончивый, потомъ съ обихъ сторонъ было сказано, можетъ быть, нсколько оскорбительныхъ словъ и, наконецъ, назначена была дуэль, по вызову Чернова, переданному Новосильцову Рылевымъ. День назначенъ, противники сошлись, шаги размрены, сигналъ поданъ, оба обратились лицомъ другъ къ другу, оба спустили курки и оба пали смертельно раненые, обоихъ отвезли приближенные въ свои квартиры — Чернова въ скромную офицерскую квартиру Семеновскаго полка, Новосильцова въ домъ родственниковъ. Рылевъ былъ секундантомъ Чернова и не отходилъ отъ его страдальческаго ложа. Близкая смерть положила конецъ вражд противниковъ. Каждый изъ нихъ горячо заботился о состояніи другого. Врачи не давали надежды ни тому, ни другому. Еще день, много два, и неизбжная смерть должна была кончить юную жизнь каждаго изъ нихъ. Оба приготовились къ смертному часу. По близкой дружб съ Рылевымъ, я и многіе другіе приходили къ Чернову, чтобы выразить ему сочувствіе къ поступку благородному, въ которомъ онъ, вступясь за честь сестры, палъ жертвою того грустнаго предразсудка, который велитъ кровью омыть запятнанную честь. Предразсудокъ общій, чуждый духа христіанскаго! Имъ ни честь не возстановляется и ничто не разршается, но удовлетворяется только общественное мнніе, которое съ недоврчивостью смотритъ на того, кто ршается не подчиниться общему закону. Свжо еще у меня въ памяти мое грустное посщеніе. Вхожу въ небольшую переднюю, меня встртилъ Рылевъ. Онъ вошелъ къ страдальцу и сказалъ о моемъ приход, я вошелъ и, признаюсь, совершенно потерялся отъ сильнаго чувства, возбужденнаго видомъ юноши, такъ рано обреченнаго на смерть, кажется, я взялъ его руку и спросилъ: ‘какъ онъ себя чувствуетъ?’ На вопросъ отвта не было, но послдовалъ другой, который меня смутилъ: ‘много лестныхъ словъ, незаслуженныхъ мною’ (я лично не былъ знакомъ съ Черновымъ),— сказалъ мн умирающій. Въ избытк сердечнаго чувства, молча пожалъ я ему руку, сказалъ ему то, что сердцемъ выговорилось въ этотъ торжественный часъ, хотлъ его обнять, но не смлъ коснуться его, чтобы не растревожить его раны и ушелъ въ грустномъ раздумьи. За мною вошелъ Александръ Ивановичъ Якубовичъ, одинъ изъ кавказскихъ героевъ, раненый пулею въ лобъ, пріхавшій въ Петербургъ для излеченія отъ раны, выдержавшій операцію черепной кости, и громко прославленный во многихъ кругахъ за его смлый, отважный характеръ, за многія доблестныя качества, свидтельствованныя боевою кавказскою жизнію. Онъ былъ членомъ Общества. По своему обыкновенію, Александръ Ивановичъ сказалъ Чернову рчь, отвтъ Чернова былъ скроменъ въ отношеніи къ себ, но онъ умлъ сказать Якубовичу то слово, которое коснулось тонкой струны боеваго сердца нашего кавказца. Онъ вышелъ отъ него со слезою на глазахъ и мы, молча, пожали другъ другу руки. Скоро не стало Чернова, мирно отошелъ онъ въ вчность. Въ то же время не стало и Новосильцова. Мать и родные услаждали его послднія минуты. Убитая горемъ мать приняла его послднее дыханіе. Она же проводила, съ немногими близкими, его гробъ, послднее жилище единственнаго любимаго сына, единственной ея надежды на земную радость, въ родовой склепъ. Мать Чернова не знала о горестной судьб возлюбленнаго сына. Кажется, онъ не желалъ, чтобы сообщили ей и въ особенности сестр то грустное событіе, котораго исходъ былъ такъ близокъ и такъ неизбженъ. Многіе и многіе собрались утромъ назначеннаго для похоронъ дня ко гробу безмолвнаго уже Чернова. Товарищи вынесли его и понесли въ церковь. Длинной вереницей тянулись и знакомые и незнакомые, пришедшіе воздать послдній долгъ умершему юнош. Трудно сказать, какое множество провожало гробъ до Смоленскаго кладбища. Все, что мыслило, чувствовало, соединилось тутъ въ безмолвной процессіи и безмолвно выразило сочувствіе къ тому, кто собою выразилъ идею общую, каждымъ сознаваемую и сознательно и безсознательно, идею о защит слабаго противъ сильнаго, скромнаго противъ гордаго. Такъ здсь мыслятъ на земл, съ земными помыслами! Высшій судъ, испытующій сердца, можетъ быть видитъ иначе, можетъ быть, тамъ на небесахъ давно уже соединилъ узами общей, вчной любви тхъ, которые здсь примириться не могли.

Во второй половин 1822 года родилась у Рылева мысль изданія альманаха, съ цлію обратить предпріятіе литературное въ коммерческое. Цль Рылева и товарища его въ предпріятіи, Александра Бестужева, состояла въ томъ, чтобы дать вознагражденіе труду литературному, боле существенное, нежели то, которое получали до того времени люди, посвятившіе себя занятіямъ умственнымъ. Часто ихъ единственная награда состояла въ томъ, что они видли свое имя, напечатанное въ издаваемомъ журнал, сами же они, пріобртая славу и извстность, терпли голодъ и холодъ, и существовали или отъ получаемаго жалованья, или отъ собственныхъ доходовъ съ имній или капиталовъ. Предпріятіе удалось. Вс литераторы того времени согласились получить вознагражденіе за статьи, отданныя въ альманахъ: въ томъ числ находился и Александръ Сергевичъ Пушкинъ. ‘Полярная Звзда’ имла огромный успхъ и вознаградила издателей не только за первоначальныя издержки, но доставила имъ чистой прибыли отъ 1-500 до 2.000 рублей.

Такимъ образомъ начался 1825 годъ, который встрченъ былъ нами съ улыбкою радости и надежды. Я встртилъ его дома, въ семь родной. Получивъ 28-ми-дневный отпускъ, я воспользовался имъ, чтобы возобновить прерванныя сношенія со многими изъ членовъ Общества, перехавшими по обязанностямъ службы въ Москву. Исполнивъ эту цль моей поздки и утшившись ласками престарлаго родителя и милыхъ сестеръ, я возвратился въ конц января въ Петербургъ. Я нашелъ Рылева еще занятаго изданіемъ Альманаха, а по дламъ общества все находилось въ какомъ-то затишь. Многіе изъ первоначальныхъ членовъ находились вдали отъ Петербурга: Николай Ивановичъ Тургеневъ былъ заграницей, Иванъ Ивановичъ Пущинъ перехалъ въ Москву, кн. Сергй Петровичъ Трубецкой былъ въ Кіев, Михайло Михайловичъ Нарышкинъ былъ также въ Москв. Такимъ образомъ наличное число членовъ Общества въ Петербург было весьма ограничено. Вновь принятые были еще слишкомъ молоды и неопытны, чтобы вполн развить собою цль и намренія Общества, и потому они могли только приготовляться къ будущей дятельности чрезъ постоянное, взаимное сближеніе и обоюдный обмнъ мыслей и чувствъ въ извстные, періодически-назначенные дни для частныхъ совщаній. Такъ незамтно протекалъ 1825 годъ. Помню изъ этого времени появленіе Каховскаго, бывшаго офицера лейбъ-гренадерскаго полка, и пріхавшаго въ Петербургъ по какимъ-то семейнымъ дламъ. Рылевъ былъ съ нимъ знакомъ, узналъ его короче и, находя въ немъ душу пылкую, принялъ его въ члены Общества. Лично я его мало зналъ, но, по отзыву Рылева, мн извстно, что онъ высоко цнилъ его душевныя качества. Онъ видлъ въ немъ втораго Занда. Знаю также, что Рылевъ ему много помогалъ въ средствахъ къ жизни и не щадилъ для него своего кошелька.

Къ этому времени, т. е. къ началу осени 1825 г., вслдствіе-ли темнаго, неразгаданнаго предчувствія, или вслдствіе думъ, постоянно обращенныхъ на одинъ и тотъ-же предметъ, возникло во мн самомъ сомнніе, довольно важное для внутренняго моего спокойствія. Я его сообщилъ Рылеву. Оно состояло въ слдующемъ: я спрашивалъ самого себя, — имемъ-ли мы право, какъ частные люди, составляющіе едва замтную единицу въ огромномъ большинств населенія нашего отечества, предпринимать государственный переворотъ и свой образъ воззрнія на государственное устройство налагать почти насильно на тхъ, которые, можетъ быть, довольствуясь настоящимъ, не ищутъ лучшаго, если же ищутъ и стремятся къ лучшему, то ищутъ и стремятся къ нему путемъ историческаго развитія? Эта мысль долго не давала мн покоя, въ минуты и часы досуга, когда мысль проходитъ процессъ самоиспытанія. Можетъ быть, она родилась во мн вслдствіе слова, даннаго нами Пестелю и ршенія, принятаго нами, воспользоваться или перемною царствованія, или другимъ важнымъ политическимъ событіемъ, для исполненія окончательной цли Союза, т. е. для государственнаго переворота тми средствами, которыя будутъ готовы къ тому времени.

Сообщивъ свою думу Рылеву, я нашелъ въ немъ жаркаго противника моему воззрнію. Его возраженія были справедливы. Онъ говорилъ, что идеи не подлежатъ законамъ большинства или меньшинства, что он свободно рождаются и свободно развиваются въ каждомъ мыслящемъ существ, дале, что он сообщительны, и если клонятся къ польз общей, если он не порожденія чувства себялюбиваго и своекорыстнаго, то суть только выраженія нсколькими лицами того, что большинство чувствуетъ, но не можетъ еще выразить. Вотъ почему онъ полагалъ себя въ прав говорить и дйствовать въ смысл цли Союза, какъ выраженія идеи общей, еще не выраженной большинствомъ, въ полной увренности, что едва эти идеи сообщатся большинству, оно ихъ приметъ и утвердитъ полнымъ своимъ одобреніемъ. Доказательствомъ сочувствія большинства онъ приводилъ безчисленные примры общаго и частнаго неудовольствія на притсненія, несправедливости, и частныя и проистекающія отъ высшей власти, наконецъ, приводилъ примры свободолюбивыхъ идей, развившихся почти самобытно въ нкоторыхъ лицахъ какъ купеческаго, такъ и мщанскаго сословія, съ коими онъ бывалъ въ личныхъ сношеніяхъ. Чувствуя и цня справедливость его возраженій, я понималъ однакожъ, что если идеи истины, свободы, правосудія составляютъ необходимую принадлежность всякаго мыслящаго существа, и потому доступны и понятны каждому, то форма ихъ выраженія или выраженіе ихъ въ поступк подлежитъ нкоторымъ общимъ законамъ, которые должны быть выраженіемъ одной общей идеи. Бднякъ, по чувству справедливости, можетъ сказать богатому: удли мн часть своего богатства. Но если онъ, получивъ отказъ, ршится, по тому же чувству правды, отнять у него эту часть силою, то своимъ поступкомъ онъ нарушитъ самую идею справедливости, которая въ немъ возникла при чувств своей бдности. Я понималъ также, что государственное устройство есть выраженіе или осуществленіе идей свободы, истины и правды, но форма государственнаго устройства зависитъ не отъ теоретическаго воззрнія, а отъ историческаго развитія народа, глубоко лежащаго въ общемъ сознаніи, въ общемъ народномъ сочувствія. Я смутно понималъ также, что кром законовъ уголовныхъ, гражданскихъ и государственныхъ, какъ выраженія идей свободы, истины и правды, въ государственномъ устройств должно быть выраженіе идеи любви высшей, связующей всхъ въ одну общую семью. Ея выраженіе есть Церковь. Много и долго спорили мы съ Рылевымъ или, лучше сказать, обмнивались мыслями, чувствами и воззрніями. Ежедневно впродолженіе мсяца или боле или онъ зазжалъ ко мн, или я приходилъ къ нему, и въ бесд другъ съ другомъ проводили мы часы и разставались, когда уже утомлялись отъ долгой и поздней бесды. Въ этихъ ежедневныхъ бесдахъ вопросы были и философскіе и религіозные. Но посл многихъ отступленій, Рылевъ приходилъ къ тем, заданной мною сначала. Я видлъ, что онъ понималъ ее, какъ охлажденіе съ моей стороны къ длу Общества и потому его усилія клонились къ тому, чтобы не допускать меня до охлажденія.

Между тмъ въ тайнахъ высшихъ судебъ приготовлялось событіе грустное, о которомъ никто изъ насъ не помышлялъ, и которое поразило насъ, какъ поражаетъ громовой ударъ при безоблачномъ неб. Императоръ Александръ Павловичъ приготовлялся къ путешествію на югъ. Много слуховъ было тогда о причинахъ его путешествія. Между прочимъ говорили, что онъ готовилъ себ мсто успокоенія отъ царственныхъ трудовъ въ Таганрог, гд ему приготовляли дворецъ и гд онъ думалъ съ добродтельной супругой, Елизаветой Алексевной, посл отреченія отъ престола, поселиться въ глубокомъ уединеніи и посвятить остатокъ дней покою и тишин. Много признаковъ утомленія отъ царственныхъ трудовъ и глубокаго потрясенія лучшихъ силъ души давно уже видимо было не только тмъ, которые были близки къ его особ, но и намъ, занимавшимъ мста низшія въ правительственной іерархіи. Раскасированіе стараго Семеновскаго полка, наиболе имъ любимаго, первое потрясло его вру въ преданность къ его особ тхъ полковъ гвардіи, въ любви которыхъ онъ былъ наиболе увренъ. Нельзя сомнваться въ томъ, что онъ былъ убжденъ, что причина явнаго неповиновенія полка не заключалась единственно въ мелкихъ притсненіяхъ полковника Шварца, въ его неумніи обращаться съ солдатами, въ его желаніи унизить духъ солдатъ и офицеровъ, но въ дйствіи тайнаго Общества, коего членами онъ полагалъ многихъ офицеровъ стараго Семеновскаго полка. Въ этомъ онъ ошибался.

Сколько мн извстно, изъ офицеровъ, бывшихъ въ то время при полку, членомъ Общества и однимъ изъ первыхъ его основателей былъ Сергй Ивановичъ Муравьевъ-Апостолъ{Въ Семеновскомъ полку служилъ также (нсколько раньше) И. Д. Якушкинъ. Тамъ же служилъ юнкеромъ ближайшій впослдствіи другъ С. И. Муравьева-Апостола, кончившій вмст съ нимъ свою жизнь на вислиц, М. П. Бестужевъ-Рюминъ. В. Б.}. Кром его я не зналъ никого. Слдствіе, которое было сдлано, не раскрыло ничего {Не совсмъ врно: Шильдеръ говоритъ о революціонной прокламаціи, подброшенной въ казармы. Авторъ этой прокламаціи остался правительству неизвстенъ. Въ составленіи ея подозрвали, между прочими, извстнаго Каразина. В. Б.}, кром всмъ извстнаго обращенія полковника Шварца съ солдатами и офицерами, и противодйствія сихъ послднихъ тмъ благороднымъ обращеніемъ съ ввренными имъ нижними чинами, которое, само собою, безъ всякаго возмутительнаго начала, являло солдатамъ полковника Шварца въ весьма невыгодномъ свт. Съ того времени можно было замтить, какъ вкралось недовріе въ сердце императора къ любимому имъ войску. Многіе думали и говорили, что въ немъ преобладала фронтоманія. Съ этимъ мнніемъ я несовершенно согласенъ. Я весьма понимаю то возвышенное чувство, которое ощущаетъ всякій военный, при вид прекраснаго войска, какимъ была и всегда будетъ гвардія, стройно движущаяся по мановенію начальника. Тутъ соединяется и стройность движеній, и тишина, и та самоувренность каждаго, движущагося безмолвно въ этомъ строю, которая являетъ собою невидимую, несокрушимую силу и бодрость душевную, составляющія украшеніе человка. Это чувство могъ раздлять и раздлялъ Императоръ Александръ при вид своего войска. На ежедневныхъ его посщеніяхъ развода, въ манеж, онъ искалъ не отличнаго фронтоваго образованія, но тотъ духъ, коимъ одушевлялось войско. Подъзжая къ фронту и ожидая отвта на сердечный привтъ: ‘здорово ребята’, онъ въ одушевленномъ: ‘здравія желаемъ, Ваше Императорское Величество’, слышалъ или голосъ полный любви неподдльной, или какой-то полухолодный отвтъ, который болзненно отзывался въ его любящей душ. Онъ былъ счастливъ, если слышалъ первый, и всмъ былъ доволенъ. Тогда и министры принимались съ докладами, и ихъ доклады всегда счастливо проходили, и ученіе развода, хотя съ ошибками, сходило съ рукъ хорошо. Это настроеніе въ особенности замтно стало въ послдніе годы его жизни. Помню весьма хорошо послдній Петергофскій праздникъ 1825 года. Императоръ, прозжая по парку, встртилъ рядового лейбъ-гвардіи Финляндскаго полка, который, нечаянно увидвъ государя, вызжавшаго изъ-за кустовъ, сталъ во фронтъ по солдатскому обычаю, и, не дожидаясь царскаго привта, громко и одушевленно воскликнулъ: ‘здравія желаю, Ваше Императорское Величество’. Государь спросилъ его имя и веллъ немедленно произвесть въ унтеръ-офицеры. Заслуга рядового состояла единственно въ чувств, которое онъ умлъ выразить. Изъ этого примра можно видть, какъ высоко цнилъ это чувство императоръ Александръ.

Довольно трудно выразить, но не трудно понять и почувствовать тому, кто самъ служилъ и находился въ близкихъ отношеніяхъ съ солдатами, сколько истины въ этихъ натурахъ, еще неиспорченныхъ воспитаніемъ свтскимъ, не изнженныхъ роскошію. Взявъ каждаго отдльно, можно найти въ немъ и лукавство, весьма естественное въ подчиненномъ, который въ начальник видитъ не своего друга, но по большей части судью или безотвтственнаго начальника. Но въ строю, въ то время, когда ничто не возмущаетъ его чистыхъ побужденій, его голосъ есть голосъ истины, выражаемый всегда ея неподдльнымъ одушевленіемъ къ тому лицу, которое заслужило его довріе. Тутъ видно и чувство народное, выраженное просто, но явственно слышимое тми, которые прислушиваются къ нему. Такъ понималъ я императора Александра въ его ежедневныхъ отношеніяхъ къ любимому имъ войску.

Но обратимся къ его поздк въ Таганрогъ и къ первому извстію о его болзненномъ состояніи посл поздки въ Крымъ. Кто могъ помышлять при легкихъ припадкахъ лихорадки крымской, что болзнь опасна и поведетъ къ скорому концу? Телеграфовъ тогда еще не существовало, и потому мы спокойно ожидали дальнйшихъ извстій, которыя, однакожъ, не замедлили придти съ характеромъ угрожающимъ. Тогда начались молебствія въ церквахъ о здравіи государя и, кажется, во время второго молебствія въ Зимнемъ Дворц, пришло извстіе о его смерти, и молебствіе обратилось въ торжественную панихиду. Затмъ провозглашенъ былъ императоромъ Константинъ Павловичъ, и на другой день вся гвардія и вс верховныя власти принесли ему присягу.

Наканун присяги вс наличные члены Общества собрались у Рылева. Вс единогласно ршили, что ни противиться восшествію на престолъ, ни предпринять что-либо ршительное въ столь короткое время было невозможно. Сверхъ того положено было, вмст съ появленіемъ новаго императора, дйствія Общества на время прекратить. Грустно мы разошлись по своимъ домамъ, чувствуя, что на долго, а можетъ быть и навсегда, отдалилось осуществленіе лучшей мечты нашей жизни! На другой же день всть пришла о возможномъ отреченіи отъ престола новаго императора. Тогда же сдлалось извстнымъ и завщаніе покойнаго и вроятное вступленіе на престолъ великаго князя Николая Павловича. Тутъ все пришло въ движеніе и вновь надежда на успхъ блеснула во всхъ сердцахъ. Не стану разсказывать о ежедневныхъ нашихъ совщаніяхъ, о дятельности Рылева, который, вопреки болзненному состоянію (у него открылась въ это время жаба) употреблялъ всю силу духа на исполненіе предначертаннаго намренія — воспользоваться перемною царствованія для государственнаго переворота.

Дйствія Общества и каждаго изъ членовъ обнародованы въ доклад Комиссіи и въ сентенціи Верховнаго Уголовнаго Суда. Нельзя отрицать истины, выраженной фактами, но по совсти могу и долженъ сказать, что и въ горячечномъ бреду человкъ говоритъ то, чего посл не помнитъ. Такъ и тутъ. Все, что было сказано въ минуты, когда воображеніе, увлекаемое сильно-восторженнымъ чувствомъ, выговаривало въ порыв увлеченія, не можетъ и не должно быть принято за истину. Но Верховный Судъ не могъ быть тайнымъ свидтелемъ того, что происходило на совщаніяхъ, не могъ вникать въ нравственное состояніе каждаго. Онъ произносилъ приговоръ надъ фактомъ, а фактъ былъ неопровержимъ! {Въ этомъ отношеніи съ Оболенскимъ не согласны многіе изъ его товарищей. В. Б.} Покроемъ завсою прошедшее! Насталъ день 14-го Декабря. Рано утромъ я былъ у Рылева, онъ давно уже бодрствовалъ. Условившись въ дйствіяхъ дальнйшихъ, я отправился къ себ домой, по обязанностямъ службы. Прибывъ на площадь вмст съ приходомъ Московскаго полка, я нашелъ Рылева тамъ. Онъ надлъ солдатскую суму и перевязь, и готовился стать въ ряды солдатскіе. Но вскор нужно было ему отправиться въ лейбъ-гренадерскій полкъ для ускоренія его прихода. Онъ отправился по назначенію, исполнилъ порученіе, но съ тхъ поръ, я уже его не видалъ. Много перечувствовалось въ этотъ знаменательный день, многое осталось запечатлннымъ въ сердечной памяти чертами неизгладимыми. Я и многіе со мною изъявляли мнніе противъ мръ, принятыхъ въ этотъ день Обществомъ, но необинуемость близкая, неотвратимая, заставила отказаться отъ нравственнаго убжденія въ пользу дйствія, къ которому готовилось Общество въ продолженіе столькихъ лтъ. Не стану говорить о возможности успха, едва-ли кто изъ насъ могъ быть въ этомъ убжденъ! Каждый надялся на случай благопріятный, на неожиданную помощь, на то, что называется счастливою звздою, но, при всей невроятности успха, каждый чувствовалъ, что обязанъ Обществу исполнить данное слово,— обязанъ исполнить свое назначеніе, и съ этими чувствами, этими убжденіями въ неотразимой необходимости дйствовать, каждый сталъ въ ряды. Дйствія каждаго извстны.

15-го Декабря я былъ уже въ Алексевскомъ равелин. Посл долгаго, томительнаго дня, наконецъ я остался одинъ. Это первое отрадное чувство, которое я испыталъ въ этотъ долгій, мучительный день. И Рылевъ былъ тамъ-же, но я этого не зналъ. Моя комната была отдалена отъ всхъ прочихъ номеровъ, ее называли офицерскою. Особый часовой стоялъ на страж у моихъ дверей. Нмая прислуга, нмые приставники, все покрывалось мракомъ неизвстности. Но изъ вопросовъ коммиссіи я долженъ былъ убдиться, что и Рылевъ раздляетъ общую участь. Первая всть, мною отъ него получена была 2і-го Января, при чтеніи этихъ немногихъ строкъ радость моя была неизъяснима. Теплая душа Рылева не переставала любить горячо, искренно, много отрады было въ этомъ чувств. Я не могъ отвчать ему, я не имлъ искусства уберечь перо, чернила и бумагу, послдняя всегда была номерована, перо, чернильница — въ одномъ экземпляр, ни посудки для чернила, ни мста, куда бы спрятать, все такъ было открыто въ моей комнат, что я не находилъ возможности спрятать что-нибудь.

Что скажу я о дняхъ, проведенныхъ въ- заключеніи, подъ гнетомъ воспоминаній еще свжихъ, страстей, еще не утихшихъ, вопросовъ комиссіи, непрестанно-возобновляемыхъ, опасеній за близкихъ сердцу, страха однимъ лишнимъ словомъ въ отвт не прибавить лишняго горя тому, до кого коснется это слово? Все это было въ первый періодъ заключенія. Постепенно вопросы сдлались рже, личный вызовъ въ коммиссію прекратился, тишина водворялась постепенно въ душ, новый свтъ проникалъ въ нее, озарялъ ее въ самыхъ темныхъ ея изгибахъ, гд хранится тотъ итогъ жизни мыслящей, чувствующей, дйствующей, который составился со дней немыслящей юности до времени. мыслящаго мужа. Съ чмъ сравню этотъ свтъ и какъ достойно восхвалю его? Слабый образъ его есть восходящее солнце, которое, восходя изъ невидимой глубины небесной, освщаетъ сначала верхи горъ и едва замтными лучами касается долины, постепенно возвышаясь, лучи его постепенно длаются ярче, постепенно ими освщаются и вс горы, и ярче, и тепле освщаются долины, гд растенія нжныя постепенно привыкаютъ къ его живительной теплот, и открываютъ его лучамъ свои сомкнутыя чашечки, вдыхая въ себя его живительную силу. Такъ и. свтъ Евангельской истины освтилъ сначала т черты жизни и характера, которыя рзко обозначались въ глубин самопознанія. Постепенно проникая дале, свтъ Евангельскій, лучами живительными, лучами теплыми любви вчной, полной, совершенной озарялъ, согрвалъ, оживлялъ все то, что въ самосознаніи способно было принять его свтъ, вдохнуть въ себя его теплоту, раскрыться для принятія его живительной теплоты, его живительной силы. Такимъ образомъ протекали дни за днями, недли за недлями. Открылась весна, наступило начало лта, и намъ, узникамъ, позволено было пользоваться воздухомъ въ маломъ саду, устроенномъ внутри Алексевскаго равелина. Часы прогулки распредлялись поровну на всхъ узниковъ: ихъ было много, и потому не всякій день каждый пользовался этимъ удовольствіемъ.

Однажды добрый нашъ сторожъ приноситъ два кленовыхъ листа, и осторожно кладетъ ихъ въ глубину комнаты, въ дальній уголъ, куда не проникалъ глазъ часового. Онъ уходитъ — я спшу къ завтному углу, поднимаю листы и читаю:

Мн тошно здсь, какъ на чужбин,

Когда я сброшу жизнь мою?

Кто дастъ крил ми голубин?

И полещу и почію.

Весь міръ, какъ смрадная могила:

Душа отъ тла рвется вонъ.

Творецъ! Ты мн прибжище и сила!

Вонми мой вопль, услышь мой стонъ!

Приникни на мое моленье

Вонми смиренію души,

Пошли друзьямъ моимъ спасенье,

А мн даруй грховъ прощенье,

И духъ отъ тла разрши!

Кто пойметъ сочувствіе душъ, то невидимое соприкосновеніе, которое внезапно объемлетъ душу, когда нчто родное, близкое коснется ея, тотъ пойметъ и то, что я почувствовалъ при чтеніи этихъ строкъ Рылева! То что мыслилъ, чувствовалъ Рылевъ, сдлалось моимъ, его болзнь сдлалась моею, его уныніе усвоилось мн, его вопіющій голосъ вполн отразился въ моей душ! Къ кому же могъ я обратиться съ новою моею скорбію, какъ не къ Тому, къ которому давно уже обращались вс мои чувства, вс тайные помыслы моей души? Я молился, и кто можетъ изъяснить тайну молитвы? Если можно уподобить видимое невидимому, то скажу: цвтокъ, раскрывшій свою чашечку лучамъ солнечнымъ, едва вопьетъ ихъ въ себя, какъ издаетъ благоуханіе, которое слышно всмъ, приблизившимся къ цвтку. Неужели это благоуханіе, издаваемое цвткомъ, не впивается и лучемъ, которымъ оно было вызвано? Но если оно впивается лучемъ, то имъ же возносится къ тому Источнику, отъ коего получило начало! Такъ уподобляя видимое невидимому — сила любви вчной, коснувшись души, вызываетъ молитву, какъ благоуханіе, возносимое Тому, отъ кого получило начало! Кончилась молитва. У меня была толстая игла и нсколько клочковъ срой обверточной бумаги. Я накалывалъ долго, въ возможно сжатой рчи все то, что просилось подъ непокорное орудіе моего письма, и, потрудившись около двухъ дней, успокоился душой и передалъ свою записку тому же доброму сторожу. Отвтъ не замедлилъ. Вотъ онъ:

‘Любезный другъ! Какой безцнный даръ прислалъ ты мн! — Сей даръ чрезъ тебя, какъ чрезъ ближайшаго моего друга, прислалъ мн Самъ Спаситель, котораго давно уже душа моя исповдуетъ. Я ему вчера молился со слезами. О, какая была эта молитва, какія были эти слезы и благодарности, и обтовъ, и сокрушенія, и желаній за тебя, за моихъ друзей, за моихъ враговъ, за мою добрую жену, за мою бдную малютку, словомъ за весь міръ! Давно-ли ты, любезный другъ, такъ мыслишь? Скажи мн: чужое оно или твое? Ежели эта рка жизни излилась изъ твоей души, то чаще ею животвори твоего друга. Чужое оно или твое, но оно уже мое, такъ какъ и твое, если и чужое. Вспомни броженіе ума моего около двойственности духа и вещества’. Радость моя была велика при полученіи этихъ драгоцнныхъ строкъ, но она была неполная, до полученія слдующихъ строфъ, писанныхъ также на кленовыхъ листахъ:

О, милый другъ, какъ внятенъ голосъ твои.

Какъ утшителенъ и сладокъ!

Онъ возвратилъ душ моей покой!

И мысли смутныя привелъ въ порядокъ.

Спасителю, сей Истин Верховной.

Мы всецло подчинить должны

Отъ полноты своей души

И міръ вещественный и міръ духовный.

Для смертнаго ужасенъ подвигъ сей,

Но онъ къ безсмертію стезя прямая

И благовстнуя речетъ о ней

Сама намъ истнна святая!

Блаженъ, кого Отецъ нашъ изберетъ,

Кто истины здсь будетъ проповдникъ,

Тому внецъ. того блаженство ждетъ.

Тотъ. царствія небеснаго наслдникъ!

Блаженъ кто вдаетъ, что Богъ Единъ,

И міръ, и истина, и благо наше,

Блаженъ, чей духъ надъ плотью властелинъ

Кто твердо шествуетъ къ Христовой чаш.

Прямый мудрецъ: онъ жребій свой вознесъ,

Онъ предпочелъ небесное земному,

И какъ Петра, ведетъ его Христосъ

Ко треволненію мірскому!

Душею чистъ и сердцемъ правъ

Передъ кончиною подвижникъ постоянный,

Какъ Моисеи съ горы Нававъ

Узритъ онъ край обтованный!

Это была послдняя, лебединая пснь Рылева. Съ того времени онъ замолкъ, и кленовые листы не являлись уже въ завтномъ углу моей комнаты.

Между тмъ Верховный Судъ оканчивалъ порученное ему дло. Насъ приводили, показывали подписанныя нами показанія. Я не зналъ, для чего меня спрашиваютъ, не зналъ, что вмсто слдствія Верховный Судъ уже окончательно ршилъ нашу участь, видлъ мои показанія, отвчалъ, что признаю ихъ за свои. Скоро насталъ день 9-го іюля. Насъ собрали въ залы Комендантскаго дома. Радость была велика, при встрч съ друзьями, съ коими такъ давно мы жили въ разлук. Напрасно, однакожъ, я искалъ Рылева и прочихъ четверыхъ. Смутно я понималъ, что они избраны изъ среды насъ для чего-то высшаго, нежели что предстояло намъ. Вошли мы въ залу. Знакомыя и незнакомыя лица сидли въ парадныхъ мундирахъ и безмолвно смотрли на насъ. Оберъ-Прокуроръ громко прочелъ сентенціи каждаго изъ насъ. Я выслушалъ свой приговоръ какъ-то равнодушно. Въ эти минуты нтъ времени на размышленіе, и будущность, намъ предстоявшая, коснувшись слуха, не представляла никакого яснаго понятія о ея истинномъ значеніи. Мы вышли и насъ повели обратно не въ прежній Алексевскій равелинъ. Мн назначили пребываніе въ Кронверкской куртин. Въ длинномъ и широкомъ корридор указали мн на дверь. Я взошелъ въ маленькую комнату, досчатой перегородкой отдленную отъ сосдняго номера. Я удивился близкому сосдству, отъ котораго отвыкъ въ продолженіе шести мсяцевъ.— Вечеромъ на другой день приходитъ къ намъ постоянный собесдникъ, постоянный утшитель, который съ первыхъ дней заключенія свято исполнялъ свой долгъ, какъ священникъ, какъ духовный отецъ, какъ единственный другъ заключенныхъ, Петръ Николаевичъ Мысловскій, протоіерей Казанскаго собора. Онъ зашелъ къ каждому, чтобы по возможности приготовить къ предстоящему исполненію приговора. Зная его скромность въ отношеніи тхъ предметовъ, которые не входили въ прямую его обязанность, какъ священника, я не смлъ спросить его сначала о предстоящей участи пятерыхъ, отдленныхъ отъ насъ и избранныхъ къ высшему испытанію.

Наконецъ, передъ уходомъ я ршился спросить: что же будетъ съ ними? Когда онъ прямо отвчать не могъ, онъ отвчалъ всегда загадочно. Его послднія слова въ этотъ день были: Конфирмація-декорація. Я понялъ, что испытаніе будетъ, но что оно кончится помилованіемъ. И онъ былъ въ этомъ убжденъ. И онъ надялся. Надежды не сбылись.

Вотъ послднее, предсмертное письмо Рылева къ его жен: ‘Богъ и Государь ршили участь мою. Я долженъ умереть, и умереть смертію позорною’. Письмо это, мой милый, мой безцнный другъ, отдастъ теб духовный отецъ мой, Протоіерей Петръ Николаевичъ Мысловскій. Онъ общалъ мн молиться о душ моей. Отдай ему одну изъ золотыхъ табакерокъ, въ знакъ признательности, или лучше сказать, на память, потому что возблагодарить его можетъ одинъ Богъ за т благодянія, которыя онъ оказалъ мн своими бесдами. Не оставайся здсь долго, старайся кончить скоре дла свои, отправляйся къ почтеннйшей матушк и проси ее, чтобы она простила меня, равно всхъ проси о томъ же. К. И. и дтямъ ея кланяйся низко и скажи имъ, чтобы он не роптали на меня за М. Б., не я его вовлекъ въ общую бду, онъ самъ это засвидтельствуетъ.

‘Я хотлъ просить свиданія съ тобою, но раздумалъ, боясь, чтобы не разстроить себя. Молю Бога за тебя, за Настеньку и за бдную сестру и буду всю ночь молиться. Съ разсвтомъ будетъ ко мн священникъ, мой другъ и благодтель и причаститъ меня. Настеньку благословляю мысленно Нерукотвореннымъ образомъ Спасителя и поручаю всхъ васъ святому покровительству Живаго Бога. Прошу тебя боле всего заботиться о ея воспитаніи, я желалъ-бы, чтобы она была воспитана при теб. Старайся перелить въ нее твои христіанскія чувства и она будетъ счастлива, не смотря ни на какія превратности въ жизни, а когда будетъ имть мужа, то осчастливитъ его, какъ ты, мой милый, мой добрый, неоцненный другъ, осчастливила меня въ продолженіе 8-мы лтъ. Могу-ли я, мой другъ, благодарить тебя словами? Он не могутъ выразить чувствъ моихъ. — Богъ тебя вознаградитъ за все! Почтеннйшей П. В. душевная, искренняя и усерднйшая моя благодарность. Прощай! Велятъ одваться. Да будетъ Его святая воля!

Твой искренній другъ
Кондратій Рылевъ ¹.

¹ По поводу этого письма существуютъ сомннія: въ своемъ разбор извстной книги Корфа ‘Восшествіе на престолъ императора Николая I’ Герценъ, между прочимъ, писалъ: ‘жена Рылева сама говорила (курсивъ подлинника), что она никакого такого письма не получала и что Рылевъ никогда не писалъ его’ (’14 декабря 1825 года и императоръ Николай’, 1858 г. стр. 247). В. Б.

Настала полночь. Священникъ со Святыми Дарами вышелъ отъ Кондратія Федоровича, вышелъ и отъ Сергя Ивановича Муравьева-Апостола, вышелъ и отъ Петра Каховскаго и отъ Михаила Бестужева-Рюмина. Пасторъ напутствовалъ Павла Ивановича Пестеля.

Я не спалъ, намъ велно было одваться, я слышалъ шаги, слышалъ шопотъ, но не понималъ ихъ значенія. Прошло нсколько времени,— слышу звукъ цпей. Дверь отворилась на противоположной сторон корридора, цпи тяжело зазвенли. Слышу протяжный голосъ друга неизмннаго, Кондратія Федоровича Рылева: ‘простите, простите, братья!’, и мрные шаги удалились къ концу корридора. Я бросился къ окошку, начинало свтать, вижу взводъ Павловскихъ гренадеровъ и знакомаго мн поручика Пильмана, вижу всхъ пятерыхъ, окруженныхъ гренадерами съ примкнутыми штыками. Знакъ подали и они удалились. И намъ сказано было выходить. И насъ повели т же гренадеры, и мы пришли на эспланаду передъ крпостью. Вс гвардейскіе полки были въ строю. Вдали я видлъ пять вислицъ, видлъ пятерыхъ избранниковъ, медленно приближающихся къ роковому мсту. Еще въ ушахъ моихъ звенли слова: ‘Конфирмація-декорація’, еще надежда не оставляла меня. Съ нами скоро кончили: переломили шпаги, скинули мундиры и бросили въ огонь, потомъ, надвъ халаты, тмъ же путемъ повели обратно въ ту же крпость. Я опять занялъ тотъ же номеръ въ Кронверкской куртин.

Избранныя жертвы были готовы. Священникъ Петръ Николаевичъ былъ съ ними. Онъ подходитъ къ Кондратію Федоровичу и говоритъ слово увщательное. Рылевъ взялъ его руку, поднесъ къ сердцу и говоритъ: ‘слышишь, отецъ, оно не бьется сильне прежняго.’ Вс пятеро взошли на мсто казни, и казнь совершилась…

Такъ пали пять жертвъ, избранныхъ среди насъ, какъ жертвы искупительныя за грхъ общій, какъ готовые, сплые грозди, они упали на землю. Но не земля ихъ приняла, а Отецъ Небесный, который нашелъ ихъ достойными небесныхъ своихъ обителей. Они отошли въ вчность, предочищенные отъ всего земного въ горнил скорбей, и внутреннихъ, и вншнихъ, и, принявъ смерть, приняли вмст съ нею и внецъ мученическій, который не отымется отъ нихъ во вки. Слава Господу Богу!

21-го іюля 1826 года, вечеромъ, мн принесли въ мой номеръ Кронверкской куртины срую куртку и такіе же панталоны изъ самаго грубаго солдатскаго сукна и возвстили, что мы должны готовиться къ отправленію въ путь. Наканун этого дня я имлъ свиданіе съ младшими братьями, пажами — и простившись съ ними, просилъ ихъ прислать мн необходимое платье и блье. Они исполнили мое желаніе: вроятно, нашли готовый сюртукъ съ брюками, и вмст съ бльемъ уложили въ небольшой чемоданъ и отправили ко мн: все это я по лучилъ, и удивляясь новому наряду, который мн принесли, спросилъ у плацъ-маіора: ‘Зачмъ же мн послали партикулярное платье, если хотятъ, чтобы я носилъ срую куртку?’ Отвтъ мн былъ, что это отдается на мою волю, и что я могу воспользоваться казеннымъ платьемъ, если этого самъ пожелаю. Но такъ какъ мн приказано было приготовиться къ дорог, то я пораздумавъ, что у меня не было ни одной копйки въ карман,— и что въ дальней сторон и въ дальнюю дорогу — единственный мой сюртукъ потерпитъ совершенное истребленіе, я ршился надть казенную аммуницію, которая хотя на видъ не хороша, но весьма была покойна, по ширин ея размровъ, и сталъ дожидаться времени отправленія. Вскор посл полуночи, меня повели въ Комендантскій домъ: взойдя въ комнату, вижу Александра Ивановича Якубовича, въ такомъ же наряд, какъ и я. — Вслдъ за нимъ вошелъ Артамонъ Захаровичъ Муравьевъ — бывшій командиръ Ахтырскаго гусарскаго полка, и Василій Львовичъ Давыдовъ, отставной лейбъ-гусаръ. Артамонъ Захаровичъ былъ одтъ щегольски, въ длинномъ сюртук — и со всмъ изяществомъ, которое доставляетъ искусство портного, щедро награжденнаго. Его добрая жена, Вра Алексевна, заботилась о немъ. Василія Львовича я увидлъ тогда въ первый разъ, не великъ ростомъ, но довольно тучный, съ глазами живыми и выразительными, въ саркастической его улыбк замтно было и направленіе его ума, и вмст съ тмъ нкоторое добродушіе, которое невольно располагало къ нему тхъ, кто ближе съ нимъ былъ знакомъ. На Василіи Львович былъ надтъ фракъ Буту, перваго портного, остальной нарядъ соотвтствовалъ изящной отдлк лучшаго портного. Мы молча пожали другъ другу руки. Якубовичъ не могъ удержаться отъ восклицанія, когда увидлъ меня съ отросшей бородой, и въ странномъ моемъ наряд. ‘Ну! Оболенскій! — сказалъ, онъ подводя меня къ зеркалу: ‘если я похожъ на Стеньку Разина, то неминуемо ты долженъ быть похожъ на Ваньку Каина’. Вскор дверь распахнулась, и комендантъ крпости, генералъ-отъ-инфантеріи Сукинъ громко сказалъ: ‘по высочайшему повелнію, васъ велно отправить въ Сибирь закованными’. Выслушавъ повелніе, я обратился къ нему и сказалъ, что не имя при себ ни одной копйки денегъ, я прошу его объ одной милости, чтобы мн возвратили золотые часы, довольно-цнные, которые были у меня отобраны, когда привезли въ крпость. Выслушавъ меня, генералъ приказалъ плацъ-адьютанту Трусову немедленно принести мои часы и возвратить мн. Это было исполнено, вскор потомъ, принесли ножныя цпи, насъ заковали, сдали фельдъегерю Сдову, при четырехъ жандармахъ и мы вышли, чтобы отправиться въ дальній путь. Провожая насъ, крпостной плацъ-маіоръ, Егоръ Михайловичъ Подушкинъ, подходитъ ко мн и таинственно пожимаетъ мн руку, я отвчалъ пожатіемъ — и тутъ слышу едва внятный его шопотъ: возьмите, это отъ вашего брата. Тутъ я чувствую, что въ рук моей деньги — молча пожалъ я ему руку — и внутренно благодарилъ Бога за неожиданную помощь. У подъзда стояли четыре тройки: на одну изъ нихъ меня посадили: невольное грустное чувство обнимало душу. Вдругъ вижу,— на мою телгу вскочилъ Козловъ, адьютантъ военнаго министра Татищева, посланный имъ, чтобы быть свидтелемъ нашего отправленія, мы съ нимъ мало были знакомы. Онъ обласкалъ меня, какъ братъ родной, и слезы, потокомъ ліясь изъ его глазъ, свидтельствовали о глубокомъ чувств, коимъ онъ былъ проникнутъ, отрадно мн было видть сочувствіе въ такомъ человк, съ которымъ я едва былъ знакомъ. Тройки помчали насъ съ разсвтомъ дня черезъ Петербургъ въ Шлиссельбургскую заставу, и мы остановились для перемны лошадей на первой станціи…. гд насъ ожидала жена Артамона Захаровича Муравьева для послдняго прощанія съ мужемъ. Не боле часа пробыли они вмст, лошадей перемнили, и скоро мы миновали Новую Ладогу и съ обычной быстротой хали все дале и дале. Путевыя впечатлнія совершенно изгладились изъ моей памяти, быстрая и безпокойная зда, новость положенія, все вмст не дозволяло обращать вниманія на вншніе предметы. Мы останавливались въ гостинницахъ, Артамонъ Захаровичъ былъ общимъ казначеемъ и щедро платилъ за наше угощеніе, постороннихъ лицъ до насъ не допускали, наша отрада состояла въ бесд другъ съ другомъ. Изъ путевыхъ впечатлній наиболе въ памяти сохранился въздъ въ Нижній, который совершился во время открытія ярмарки, тысячи народа толпились на площади, когда мы медленно прозжали чрезъ площадь къ гостинниц. Общее чувство къ намъ выразилось единственно безмолвнымъ созерцаніемъ нашихъ колесницъ съ жандармами, и нашего наряда съ ножными украшеніями. Въ Нижнемъ я купилъ необходимую для меня шинель и нкоторыя другія вещи мн нужныя, и изъ 150 рублей, полученныхъ мною отъ Подушкина, немного оставалось у меня въ наличности, мы продолжали путь по большому сибирскому тракту и въ конц августа были уже въ Иркутск.

Генералъ-губернаторъ Лавинскій находился въ отсутствіи, насъ принялъ исправляющій его должность ст. сов. Гирловъ, съ нами онъ обошелся ласково и, поговоривъ съ участіемъ съ каждымъ изъ насъ, вышелъ изъ залы, вмст съ нимъ вышли и другіе, но оставался чиновникъ, намъ тогда неизвстный (это былъ совтникъ какой-то палаты Вахрушевъ). Во время нашей бесды съ губернаторомъ, онъ смотрлъ на насъ съ видимымъ участіемъ, наконецъ, когда старшіе чиновники удалились, онъ подходитъ ко мн, слезы у него были на глазахъ, едва внятнымъ голосомъ отъ душевнаго волненія, онъ говоритъ мн: ‘не откажите мн ради Бога, примите’ — и въ руку кладетъ мн 25 руб., я не зналъ что мн длать, говорю ему шопотомъ: ‘не безпокойтесь — у меня деньги есть, я не нуждаюсь’ — вновь т же слова: ‘ради Бога, примите’ — принуждалъ принять. До нашего конечнаго назначенія въ заводы, намъ отвели квартиру частнаго пристава Затопляева, полицеймейстеръ въ то время былъ Андрей Ивановичъ Пирожковъ, градскимъ головой былъ Ефимъ Андреевичъ Кузнецовъ, въ послдствіи столько прославившійся богатыми золотыми пріисками, но* еще боле общественною благотворительностію. Много вниманія и участія оказали намъ, какъ Ефимъ Андреевичъ, такъ и прочіе чиновники и купечество, и по возможности старались насъ успокоить и развлечь во время краткаго пребыванія нашего въ квартир г. Затопляева, который самъ, равно какъ и Андрей Ивановичъ Пирожковъ, никакимъ словомъ и никакимъ поступкомъ не оскорбили въ насъ того чувства собственнаго достоинства, которое неизмнно нами сохранялось. Не долго мы пользовались радушнымъ гостепріимствомъ, насъ назначили — меня и Якубовича — въ соляной заводъ, находящійся въ 60-ти верстахъ отъ Иркутска, подъ названіемъ Усолье, Муравьева и Давыдова въ Александровскій винокуренный заводъ. Мы разстались съ надеждою вновь увидться при благопріятнйшихъ обстоятельствахъ. Съ Якубовичемъ прибыли мы къ мсту новаго назначенія 30-го августа. Вслдъ за нами пріхали въ Иркутскъ: Трубецкой, Волконскій и два брата Борисовыхъ, Петръ Ивановичъ и Андрей Ивановичъ, первые двое были посланы въ Николаевскій, а послдніе два въ Александровскій винокуренный заводъ.

По прибытіи въ заводъ, насъ приняли въ заводской контор, отобрали деньги, бывшія при насъ, и отвели квартиру у вдовы, у которой мы поселились въ единственной ея горниц, сама же она жила въ изб. Начальника соляного завода горнаго полковника Крюкова, въ то время не было въ завод, и потому никакого особаго распоряженія объ насъ сдлано не было, и мы пользовались свободой, хотя ограниченной полицейскимъ надзоромъ, но не стсняемой никакими формальными ограниченіями, время отъ времени насъ посщалъ заводскій полицеймейстеръ, урядникъ Скуратовъ, единственное лицо, съ которымъ мы имли оффиціальныя сношенія. Съ простымъ народомъ, населяющимъ заводъ, наши сношенія ограничивались покупкою припасовъ и платою за простыя услуги, намъ оказываемыя. Полицейскій невидимый надзоръ непрерывно наблюдалъ за нами, и часто, среди вечерней бесды вдвоемъ съ Якубовичемъ, мы слышали осторожные шаги приближающагося къ запертымъ ставнямъ агента полиціи, и глазъ его, сквозь ставеную щель, нердко былъ нами замчаемъ. Но вопреки всмъ полицейскимъ мрамъ, скоро до насъ дошла всть, что княгиня Трубецкая пріхала въ Иркутскъ: нельзя было сомнваться въ врности извстія, потому что никто не зналъ въ Усольи о существованіи княгини, и потому выдумать извстіе о ея прибытіи было бы невозможно, это было, кажется, недли черезъ дв посл прибытія нашего въ заводъ. Къ этому времени прибылъ давно-ожидаемый горный начальникъ Кркжовъ, который долженъ былъ окончательно распорядиться о назначеніи насъ на заводскую работу. На другое утро посл его прибытія, насъ позвали къ нему. Заводская полиція отдалила отъ его дома всхъ постороннихъ, и къ нему во время этого свиданія никого не впускали. Онъ насъ принялъ не только ласково, но съ такимъ вниманіемъ, которое глубоко насъ тронуло. Посл первыхъ обычныхъ привтствій, разговоръ нашъ принялъ то направленіе полуоткровенное и не стснительное для насъ, которое ему умлъ дать образованный хозяинъ, вскор затмъ вошла въ гостиную его дочь, съ подносомъ въ рук, на которомъ мы увидли кофе, приготовленный ея собственными руками. Хозяинъ отрекомендовалъ насъ дочери и мы съ удовольствіемъ выпили приготовленный ею прекрасный кофе: — впослдствіи мы узнали, что даже прислуга была выслана изъ дома, чтобы никто изъ постороннихъ не могъ донести о вниманіи, которое намъ оказалъ начальникъ завода. Отпуская насъ, полковникъ объявилъ, что назначить намъ работу только для формы, что мы можемъ быть спокойными и никакого притсненія опасаться не должны. Мы возвратились домой, довольные и покойные на счетъ будущности, насъ ожидающей, невольно иногда тревожила насъ мысль, что насъ могутъ употребить въ ту же работу, которую несли простые ссыльно-каторжные, я видлъ самъ, какъ они возвращались съ работы покрытые съ головы до ногъ соляными кристаллами, которые высыхали на волосахъ, на одежд, на бород — они работали безъ рубашекъ — и каждая пара работниковъ должна была вылить изъ солянаго источника въ соляную варницу извстное число ушатовъ соленой влаги. На другой день посл свиданія съ начальникомъ, урядникъ Скуратовъ приноситъ намъ два казенные топора и объявляетъ, что мы назначены въ дровоски и что намъ будетъ отведено мсто, гд мы должны рубить дрова — въ количеств назначеномъ для каждаго работника по заводскому положенію: это было сказано вслухъ — шопотомъ же онъ объявилъ, что мы можемъ ходить туда для прогулки и что нашъ урокъ будетъ исполненъ безъ нашего содйствія. Въ тотъ же день намъ указали назначенное намъ мсто для рубки дровъ, вблизи отъ завода и мы возвратились домой, довольные прогулкой и назначеніемъ. Между-тмъ мысль объ открытіи сношеній съ княгиней Трубецкой меня не покидала: я былъ увренъ, что она дастъ мн какое-нибудь извстіе о старик-отц,— но какъ исполнить намреніе при бдительномъ надзор полиціи — было весьма затруднительно, вставъ рано по утру, въ день назначенный для начала работы, и напившись чаю, я простился съ Якубовичемъ, который былъ боленъ воспаленіемъ глазъ, подпоясалъ шинель, заткнулъ за поясъ данный мн топоръ и отправился въ назначенное намъ мсто. Прибывъ въ лсъ, я разсудилъ, что лучше приняться за работу, нежели праздно проводить время. Сверхъ того, зная опасенія полковника Крюкова на доносы и не желая ввести его въ отвтственность за его къ намъ снисхожденіе, я храбро взялся за топоръ и началъ рубить деревья, сколько у меня было силъ и умнья. Много я трудился, пока свалилъ первое дерево и, наработавшись до поту лица, весело возвратился домой, въ полной увренности, что исполнилъ долгъ благодарности въ, отношеніи къ внимательному начальнику. Между тмъ, во время моей прогулки въ лсъ, замтилъ я человка, одтаго довольно нарядно въ крытомъ сукномъ полушубк, съ чертами лица довольно замчательными, и съ выраженіемъ какого-то особеннаго сочувствія, когда онъ мн сдлалъ обычный свой привтъ. Вечеромъ того же дня, вижу его вновь не далеко отъ нашего дома и мн показалось, что онъ длаетъ мн таинственные знаки: мое вниманіе было обращено на таинственнаго незнакомца. На другой день, выйдя на работу, я вновь увидлъ его на моемъ пути, и тотъ же таинственный знакъ указалъ мн на лсъ, куда я направлялъ мой путь, начавъ работу, я началъ забывать мою встрчу, но вижу, какъ онъ пробирается сквозь чащу въ уедименное мсто и знакомъ, едва замтнымъ, манитъ меня туда: не долго я думалъ и пошелъ за нимъ. Мой незнакомецъ встрчаетъ меня таинственными, но торжественными словами: ‘мы давно знаемъ о вашемъ прибытіи, въ пророчеств Іезекіиля, въ такой-то глав, о васъ сказано, и мы васъ ожидали — нашихъ здсь много: надйтесь на насъ, мы васъ не выдадимъ’. Изъ его словъ я видлъ сектатора, но ни мсто свиданія, ни время не позволили мн его разуврить въ его заблужденіи, лсная дорога, чрезъ которую прозжали крестьяне, была недалеко, я уже слышалъ скрипъ телги невдалек, не теряя времени, я ему сказалъ: ‘ты ошибаешься, мой другъ, но если хочешь сослужить мн даровую службу, то исполни. Берешься-ли доставить письмо къ княгин Трубецкой, въ Иркутскъ, за труды не могу я теб заплатить, у меня денегъ нтъ?’ Не долго онъ думалъ. ‘Будьте покойны’, сказалъ онъ мн, ‘завтра въ сумерки, я буду на такомъ-то мст, принесите письмо — оно будетъ доставлено’. Такъ мы разстались, я догадывался потомъ, что мой незнакомый знакомецъ принадлежалъ къ сект духоборцевъ, посовтовавшись съ Якубовичемъ, я ршился написать письмо, и въ назначенное время отнесъ къ моему пріятелю, онъ его взялъ,— и въ ту же ночь отправился въ Иркутскъ. Онъ врно исполнилъ порученіе — и чрезъ два дня принесъ письмо отъ княгини Трубецкой, которая увдомляла о своемъ прибытіи, доставила успокоительныя извстія о родныхъ и общала вторичное письмо, предъ отъздомъ въ Николаевскій заводъ къ мужу: чрезъ повреннаго Ефима Андреевича Кузнецова, письмо было вскор получено, и мы нашли въ немъ пятьсотъ рублей, коими княгиня длилась съ нами. Тогда же предложила она намъ писать къ роднымъ, съ общаніемъ доставить наше письмо чрезъ секретаря ея отца, который сопутствовалъ ей до Иркутска и долженъ былъ возвратиться обратно въ Петербургъ. Случай благопріятный былъ драгоцненъ для насъ и мы имъ воспользовались, сердечно благодаря Катерину Ивановну за ея дружеское вниманіе.

Но время теперь коснуться замчательной личности, каковою была княгиня Катерина Ивановна, рожденная графиня Лаваль. Ея отецъ со времени французской революціи поселился у насъ, женившись на Александр Григорьевн Козицкой, получилъ вмст съ ея рукою богатое наслдство, которое придавало его дому тотъ блескъ, въ которомъ, роскошь служитъ только украшеніемъ и необходимою принадлежностью высокаго образованія и изящнаго вкуса. Воспитанная среди роскоши, Катерина Ивановна съ малолтства видла себя предметомъ вниманія и попеченія какъ отца, который нжно ее любилъ, такъ и матери, и прочихъ родныхъ. Кажется въ 1820 году, она находилась въ Париж, съ матерью, когда князь Сергй Петровичъ Трубецкой пріхалъ туда же, провожая больную свою двоюродную сестру княжну Куракину, познакомившись съ графиней Лаваль, онъ скоро сблизился съ Катериной Ивановной, предложилъ ей руку и сердце и такимъ образомъ, устроилась ихъ судьба, которая, впослдствіе, такъ рзко очертила высокій характеръ Катерины Ивановны и среди всхъ превратностей судьбы устроила ихъ семейное счастіе, на такихъ прочныхъ основаніяхъ, которыхъ ничто не могло поколебать въ послдствіе. По сношеніямъ Общества, я былъ близокъ съ княземъ Сергемъ Петровичемъ, въ 1821 году я въ первый разъ увидлъ Катерину Ивановну и съ того времени дружба къ ней и глубокое уваженіе не измнялись, но съ каждымъ годомъ все боле и боле развиваясь, приняли тотъ характеръ, который теперь, когда ея нтъ уже между нами, когда она уже приняла высшую награду отъ единаго истиннаго цнителя всей нашей жизни, остались начертанныя чертами неизгладимыми тамъ, гд все лучшее переходитъ съ нами въ иной міръ. Событіе 14-го декабря и отправленіе въ Сибирь князя Сергя Петровича служили только поводомъ къ развитію тхъ силъ души, коими одарена была Катерина Ивановна и которыя она такъ прекрасно умла употребить для достиженія высокой цли исполненія супружескаго долга, въ отношеніи къ тому, съ коимъ соединена была узами вчной, ничмъ не разрушимой, она просила, какъ высшей милости, слдовать за мужемъ и раздлять его участь, получила высочайшее дозволеніе и, вопреки настоянію матери, которая не хотла ее отпускать, отправилась въ дальній путь, въ сопровожденіи секретаря графа Лаваля, француза M-r Vaucher, недозжая ста или боле верстъ до Красноярска, карета ея сломалась, починить ее было невозможно, княгиня не долго думала, сла въ перекладную телгу и, такимъ образомъ, дохала до Красноярска, откуда она послала тарантасъ, ею купленный, за своимъ спутникомъ, который не могъ выдержать телжной зды и остановился на станціи. Соединившись, наконецъ, съ мужемъ въ Николаевскомъ завод, она съ того времени никогда не покидала насъ и была, во все время нашей общей жизни, нашимъ Ангеломъ-Хранителемъ. Трудно выразить то, чмъ были для насъ дамы, спутницы своихъ мужей, по справедливости ихъ можно назвать сестрами милосердія, которыя имли о насъ попеченіе, какъ близкія родныя, коихъ присутствіе везд и всегда вливало въ насъ бодрость, душевную силу, а утшеніе, коимъ мы обязаны имъ — словами изъяснить невозможно. Вслдъ за княгинею Трубецкой, пріхала и княгиня Марія Николаевна-Волконская, дочь знаменитаго въ отечественныхъ войнахъ Николая Николаевича Раевскаго: въ то время, о которомъ я говорю, ея не было еще въ Иркутск, но обратимся къ прерванному разсказу. Дни наши въ завод текли однообразно: каждый день утромъ, мы шли съ Якубовичемъ на обычную работу и я, наконецъ, достигъ въ рубк дровъ того навыка, что могъ уже нарубать ¹/₄ сажени въ день, въ третьемъ часу мы возвращались домой, обдали сытно, хотя не роскошно, а вечеръ проводили или въ бесд другъ съ другомъ, или играли въ шахматы. Сравнительно съ тмъ, чего я ожидалъ, мы были такъ покойны, что я ршительно не врилъ, чтобы наше положеніе не измнилось къ худшему, мой товарищъ былъ мннія противнаго, и находился въ твердомъ убжденіи, что вмст съ коронаціей, назначенной 22-го августа, послдуетъ манифестъ о нашемъ возвращеніи. Каждый изъ насъ отстаивалъ свое мнніе, и бесды наши оживлялись, какъ разсказами товарища о кавказской боевой его жизни, такъ и воспоминаніями о недавнемъ прошедшемъ, такимъ образомъ, протекали дни, какъ вдругъ, вечеромъ 5^_го октября, въ то время, когда мы играли въ шахматы, входитъ урядникъ Скуратовъ, и объявляетъ намъ, чтобы мы собирались въ дорогу и что насъ велно представить въ Иркутскъ. Первая мысль товарища была, что манифестъ присланъ съ фельдъегеремъ и что насъ зовутъ въ Иркутскъ, чтобы объявить высочайшую милость. Я молчалъ, но думалъ противное, и началъ укладывать все, что можно было помстить въ наши чемоданы, однимъ словомъ, все, что не принадлежало къ домашней кухонной утвари. Мой товарищъ ршительно не хотлъ брать ничего съ собою въ полной увренности, что онъ скоро, на возвратномъ пути, легче и удобне можетъ захать въ Усолье и взять съ собою все то, что ему покажется нужнымъ для обратнаго пути. Молча я сдлалъ свое дло: уложилъ наши чемоданы, но никакъ не могъ уговорить товарища взять мдныхъ 25 руб., которые остались на рукахъ хозяйки до предполагаемаго нашего возвращенія, тройки прибыли, при каждомъ изъ насъ посадили по два казака, на третьей тройк насъ провожалъ урядникъ Скуратовъ. Я указалъ молча Якубовичу на нашъ конвой, но онъ махнулъ рукой и говоря, ‘вотъ услышишь, тогда повришь’, слъ на передовую тройку и поскакалъ. Такимъ образомъ продолжали мы путь до Иркутска. На перевоз тройка Якубовича была первая — перехавъ на другой берегъ, онъ махалъ мн блымъ платкомъ. Тронулась наша тройка. Это было въ самую заутреню 6-го октября. Мы възжаемъ въ городъ. Якубовичъ не перестаетъ мн махать блымъ платкомъ, наконецъ, демъ дале, прозжаемъ весь городъ, нигд не останавливаясь, блый платокъ пересталъ развваться, вызжаемъ, наконецъ, за городъ и на четвертой верст видимъ зданіе, окруженное войскомъ: тутъ были и казаки, и пхота, часовые разставлены везд. Это были казармы казачьяго войска. Възжаемъ на дворъ, Якубовичъ соскочилъ съ телги: его встрчаетъ Андрей Ивановичъ Пирожковъ. Недолго задумывался нашъ кавказецъ: ‘помилуйте, Андрей Ивановичъ,— говоритъ онъ ему,— у васъ здсь собрана и пхота, и кавалерія, гд же ваша артиллерія?’ Андрей Ивановичъ не могъ не улыбнуться, но молча протянулъ намъ руку, провелъ въ верхній покой, гд мы нашли князей Трубецкаго и Волконскаго, тутъ мы узнали истинную причину нашего прізда, насъ отправляли въ Нерчинскіе рудники! Насъ угостили чаемъ, завтракомъ, а между тмъ тройки для дальнйшаго нашего отправленія были уже готовы. Въ это время, смотря въ окошко, вижу неизвстную мн даму, которая въхавъ на дворъ, соскочила съ дрожекъ я что-то разспрашиваетъ у окружившихъ ее казаковъ. Я зналъ отъ Сергя Петровича, что Катерина Ивановна въ Иркутск и догадывался, что неизвстная мн дама спрашиваетъ о немъ. Поспшно сбжавъ съ лстницы, я подбжалъ къ ней: это была княжна Шаховская, пріхавшая съ сестрой, женой Александра Николаевича Муравьева, посланнаго на жительство въ городъ Верхне-Удинскъ. Первый ея вопросъ былъ: ‘здсь-ли Сергй Петровичъ?’ На отвтъ утвердительный она мн сказала: ‘ Катерина Ивановна детъ вслдъ за мною: она непремнно хочетъ видть мужа передъ отъздомъ, скажите это ему’. Но начальство не хотло допускать этого свиданія, и торопило насъ къ отъзду, мы медлили сколько могли, но, наконецъ, принуждены были ссть въ назначенныя намъ повозки. Лошади тронулись, въ это время вижу Катерину Ивановну, которая пріхала на извозчик и успла соскочить и закричать мужу, въ мгновеніе ока Сергй Петровичъ соскочилъ съ повозки и былъ въ объятіяхъ жены, долго продолжалось это нжное объятіе, слезы текли изъ глазъ обоихъ. Полицеймейстеръ суетился около нихъ, просилъ ихъ разстаться другъ съ другомъ: напрасны были его просьбы. Его слова касались ихъ слуха, но смыслъ ихъ для нихъ былъ непонятенъ. Наконецъ, однакожъ, послднее ‘прости’ было сказано, и вновь тройки умчали насъ съ удвоенною быстротою. Княгиня Трубецкая осталась въ неизвстности объ участи мужа. Никто не хотлъ ей сказать истины объ окончательномъ назначеніи нашемъ, но твердо ршившись слдовать за мужемъ и раздлять его участь, какою бы она ни была горькою и тягостною, княгиня обратилась къ начальству съ требованіемъ, чтобы ей дозволено было слдовать за мужемъ и раздлять съ нимъ его участь. Долго томили ее разными уклончивыми отвтами, въ это время пріхала въ Иркутскъ княгиня Марія Николаевна Волконская, и об соединились въ одной мысли соединиться съ мужьями и дйствовали въ одномъ и томъ же ршительномъ дух, не отступая ни передъ угрозами, ни передъ убжденіями. Наконецъ, имъ представили положеніе о женахъ ссыльно-каторжныхъ, и о правилахъ, на которыхъ он допускаются въ заводы. Во-первыхъ, он должны отказаться отъ пользованія тми правами, которыя принадлежатъ имъ по званію и состоянію. Во-вторыхъ, он не могутъ ни получать, ни отправлять писемъ и денегъ, иначе какъ черезъ заводское начальство. Дале: свиданіе съ мужьями дозволяется имъ только по вол того же начальства, и въ томъ мст, которое имъ же будетъ опредлено. Изустно же прибавляли къ этимъ правиламъ, что заводское начальство могло даже требовать отъ нихъ и личной прислуги, какъ-то мытья половъ и тому подобное. Прочитавъ условія, Катерина Ивановна и Марья Николаевна не усомнились утвердить ихъ своими подписями и, такимъ образомъ, начальство было, наконецъ, вынуждено дать свое согласіе и дозволить имъ безпрепятственно слдовать за мужъями въ Нерчинскіе рудники. Пока длились эти переговоры, мы уже давно перехали черезъ Байкалъ на двухъ-мачтовомъ, низенькомъ судн ‘Ермакъ’. Когда мы еще были на берегу, къ намъ присоединились и прочіе товарищи: Муравьевъ, Давыдовъ и два брата Борисовыхъ. Такимъ образомъ, на восьми тройкахъ, отъ Писольскаго монастыря помчали насъ по большому Нерчинскому тракту, при двухъ казачьихъ офицерахъ, при насъ былъ хорунжій Чаусовъ — сынъ атамана Иркутскаго казачьяго полка, при второй партіи — хорунжій Черепановъ, оба — люди добрые, не притязательные, которые исполняли свой долгъ, и были твердо убждены, что мы не введемъ ихъ въ отвтственность никакимъ необузданнымъ поступкомъ. Казаки, насъ сопровождавшіе, какъ вс добрые русскіе люди, были готовы оказать намъ, во всякое время, всякую помощь и всякую услугу. Изъ путевыхъ впечатлній, наиболе врзался мн въ память пріздъ нашъ, поздно вечеромъ, къ берегу рки за Верхне-Удинскомъ. Тутъ былъ перевозъ, и мы остались ночевать. Поставили самоваръ, и мы начали пить чай: въ это время входитъ къ намъ въ избу молодой парень, хорошо одтый, и чистымъ русскимъ нарчіемъ говоритъ намъ: ‘Ддушка проситъ васъ принять его хлбъ-соль’, съ этими словами онъ вноситъ къ намъ корзину съ чистымъ блымъ хлбомъ, съ булками, сухарями, все было такъ чисто, хорошо, вкусно, что мы не мало удивились, увидя въ такомъ дальнемъ кра такую роскошь, поблагодаривъ юношу, мы просили его передать нашу благодарность его почтенному дду и просили его постить насъ, если это его не затруднитъ. Черезъ часъ пріхалъ къ намъ и старецъ, и мы долго и пріятно бесдовали съ нимъ, онъ называлъ себя кореннымъ сибирякомъ, т. е. его предки поселились тутъ съ первыхъ временъ населенія Забайкальскаго края, трудомъ земледльческимъ и промышленностію звриной ловли пріобрли они то благосостояніе, коимъ онъ нын пользовался. Простившись съ нимъ, мы еще долго бесдовали о старц и о томъ кра, который онъ съ такою любовью намъ описывалъ. За этимъ первымъ впечатлніемъ слдовало другое, не мене пріятное, хотя въ другомъ род: это была остановка въ сел Біанкин, гд насъ принялъ и угостилъ купецъ Кондинскій, его обдъ и угощеніе были роскошны. Радушіе хозяевъ было полное: они желали угостить насъ баней, но мы не могли оставаться долго у нихъ, чтобы не ввести въ отвтственность офицеровъ, и потому простившись съ хозяевами и поблагодаривъ за угощеніе, мы отправились въ дальній путь. Во время этого краткаго перезда по селеніямъ, принадлежавшимъ къ Нерчинскимъ заводамъ, меня поразила картина, довольно необыкновенная въ это время года, гд морозъ доходитъ до 10-ти и боле градусовъ: это были дти разныхъ возрастовъ, которыя, въ полдень, стояли кучками около избы, безъ всякой одежды — какъ мать родила,— и грлись на солнц. Зрлище такой бдности давало понятіе о благосостояніи заводскихъ крестьянъ. Скоро мы прибыли къ мсту нашего назначенія — въ Благодатскій рудникъ — и тройки наши остановились у казармы, приготовленной для нашего жилища. Это было строеніе 7-^ми саженъ длины и 5-^ти ширины, въ немъ были дв избы, первая со входа назначалась для караульныхъ солдатъ, вторая для насъ, въ нашей изб, со входа по лвую сторону находилась огромная русская печь, направо вдоль всей избы устроены были три чулана, отдленные другъ отъ друга досчатыми перегородками, къ противоположной стн отъ двери устроена была третья комната, наскоро сколоченная изъ досокъ. Къ тремъ первымъ чуланамъ вели дв ступени и у каждаго чулана навшена дверь. Размръ первыхъ двухъ чулановъ былъ: съ правой стороны — 3 аршина съ небольшимъ длины и аршина два ширины. Размръ послдняго чулана — длина та же, но ширина аршина четыре. Скоро мы размстились. Давыдовъ и Якубовичъ заняли каждый по особому чулану, Трубецкой и я помстились вмст въ третьемъ чулан. Трубецкой имлъ свою досчатую кровать въ длину, моя кровать устроена была такъ, что половина моего туловища находилась подъ кроватью Трубецкаго, а другая примыкала къ двери, Волконскій занялъ противоположную сторону, противъ Трубецкаго. Муравьевъ и двое Борисовыхъ помстились подобнымъ образомъ въ своей досчатой комнат. Караулъ нашъ состоялъ изъ горнаго унтеръ-офицера и трехъ рядовыхъ, которые безсмнно сторожили насъ, во все время нашего пребыванія въ Благодатскомъ рудник. Караулъ былъ внутренній, т же караульные готовили намъ кушанье, ставили самоваръ, служили намъ и скоро полюбили насъ и были намъ полезнйшими помощниками. Насъ принялъ управляющій рудникомъ, горный офицеръ, котораго фамилію я запомнилъ.

Намъ дали отдохнуть дня три: отобрали бывшія при насъ деньги и распорядились такимъ образомъ, чтобы мы изъ выдаваемыхъ намъ денегъ могли закупать всю нужную намъ провизію, а въ издержанныхъ деньгахъ отдавали-бы отчетъ. Денегъ оказалось весьма мало: всякій отдавалъ изъ своихъ денегъ, что хотлъ, и никто не требовалъ большаго противъ того, что было нами показано. Въ теченіе этихъ трехъ дней, пріхалъ и начальникъ Нерчинскихъ заводовъ — бергъ-гауптманъ Тимофей Степановичъ Бурнашевъ — взглянуть на насъ, на словахъ онъ былъ довольно грубъ, но въ его распоряженіяхъ видно было желаніе облегчить наше положеніе, не обременяя насъ излишнею тягостію. Скоро настало время начала нашихъ работъ, наканун намъ было объявлено, чтобы мы приготовились съ раннимъ утромъ къ предстоявшему труду, на другой день въ 5 часовъ пришли къ нашимъ казармамъ штегеръ съ рабочими, назначенными намъ въ товарищи, началась перекличка: ‘Трубецкой?’ отвтъ: ‘я’, ‘Ефимъ Васильевъ?’ и Трубецкой пошелъ съ Ефимомъ Васильевымъ. ‘Оболенскій?’ — ‘я,’ ‘Николай Бловъ?’ и двое мы пошли тмъ же путемъ. Такимъ образомъ всхъ насъ распредлили по разнымъ шахтамъ, дали каждой пар по сальной свч, мн дали въ руку кирку, товарищу молотъ и мы спустились въ шахты и пришли на мсто работы. Работа была не тягостна: подъ землею вообще довольно тепло, но когда нужно было согрться, я бралъ молотъ и скоро согрвался. Въ одиннадцать часовъ, звонокъ возвщалъ окончаніе работы, и мы возвращались въ свою казарму, тогда начинались приготовленія къ обду. Артельщикомъ былъ нами выбранъ Якубовичъ, какъ самый опытный по военно-кухонной части. Вообще, мы пользовались полной свободой внутри нашей казармы, двери были открыты, мы обдали, пили чай и ужинали вмст. Большое утшеніе было для насъ то, что мы были вмст, тотъ же кругъ, въ которомъ мы привыкли, въ продолженіе столькихъ лтъ, мняться мыслями и чувствами, перенесенъ былъ изъ петербургскихъ палатъ въ нашу убогую казарму, все боле и боле мы сближались и общее горе скрпило еще боле узы дружбы, насъ соединявшей. Одна неизвстность о томъ, увнчается-ли успхомъ твердое намреніе княгинь Трубецкой и Волконской соединиться съ мужьями, волновала насъ въ первыя недли посл нашего прізда. Но вскор и это недоумніе разршилось, об прибыли благополучно и об заняли небольшую избу въ рудник, въ полуверст отъ нашихъ казармъ. Скоро назначено было свиданіе нашимъ дамамъ въ самой казарм. Время свиданія могло продлиться часъ. Первая пришла Катерина Ивановна, мы вышли съ Волконскимъ къ сосдямъ товарищамъ, свиданіе кончилось смною Марьи Николаевны, которая въ томъ же номер бесдовала съ мужемъ опредленное время. Прибытіе этихъ двухъ высокихъ женщинъ, Русскихъ по сердцу, высокихъ по характеру, благодтельно подйствовало на насъ всхъ, съ ихъ прибытіемъ у насъ составилась семья. Общія чувства обратились къ нимъ, и ихъ первою заботою были мы же, своими руками шили он намъ то, что имъ казалось необходимымъ для каждаго изъ насъ, остальное покупалось ими въ лавкахъ, однимъ словомъ, то, что сердце женское угадываетъ по инстинкту любви, этого источника всего высокаго, было ими угадано и исполнено, съ ихъ прибытіемъ и связь наша съ родными, съ близкими сердцу, получила то начало, которое потомъ уже не прекращалась, по ихъ родственной попечительности доставлять и роднымъ нашимъ т извстія, которыя могли ихъ утшить при совершенной неизвстности о нашей участи. Но какъ исчислить все то, чмъ мы имъ обязаны въ продолженіе столькихъ лтъ, которыя ими посвящены были попеченію о своихъ мужьяхъ,— а вмст съ ними и объ насъ? Какъ не вспомнить и импровизированныя блюда, которыя приносились намъ въ нашу казарму Благодатскаго рудника — плоды трудовъ княгинь Трубецкой и Волконской, въ которыхъ ихъ теоретическое знаніе кухоннаго искусства было подчинено совершенному невднію примненія теоріи къ практик? Но мы были въ восторг и намъ все казалось такъ вкуснымъ, что едва-ли хлбъ, недопеченный рукою княгини Трубецкой, не показался бы намъ вкусне лучшаго произведенія перваго петербургскаго булочника. Какъ не вспомнить и ежедневныхъ ихъ посщеній нашей казармы въ первомъ или во второмъ часу, въ т дни, въ которые не позволено было имть личнаго свиданія съ мужьями? Издали мы видли ихъ приближеніе, имъ выносили два стула, он садились противъ единственнаго окна нашего чулана — и тутъ проводили часъ и боле въ нмой бесд съ мужьями? Иногда он приходили вмст, иногда каждая назначала себ часъ свиданія и приходила отдльно. Морозъ доходилъ до 2о-ти градусовъ: закутанныя въ шубахъ, он сидли, докол морозъ не леденилъ ихъ членовъ. Помню, какъ однажды, глядя на Катерину Ивановну, я замчаю, что она прижимаетъ свои ножки, видимо страдая отъ стужи, я сообщилъ свое замчаніе Сергю Петровичу, онъ посмотрлъ на ботинки и, увидвъ, что она надла старыя, уже довольно поношенныя, общался пожурить ее за то, что она въ такой сильный морозъ не надла своихъ новыхъ, теплыхъ ботинокъ, а вышла въ старыхъ, истертыхъ. На другой день было свиданіе, — слдствіе было про изведено и оказалось, что дйствительно новыя ботинки существуютъ, но что ихъ нельзя было надть, потому’ что ленты, коими он прикрплялись, были отпороты для того, чтобы употребить на шапочку изъ тафты, которую мн сшила княгиня для работы подъ землею, гд шапочка оберегала мою голову отъ руды, коею наполнялись мой волосы при каждомъ сотрясеніи отъ ударовъ молотомъ.

Скоро однакожъ, при ежедневныхъ нашихъ трудахъ подъ землею, послдовало распоряженіе, которое вывело насъ изъ обычнаго, спокойнаго нашего положенія и было причиною сильной тревоги, которая отозвалась въ сердц нашихъ хранительницъ. Къ намъ назначили особаго горнаго офицера, молодого Рикъ, вроятно, для ближайшаго надзора надъ нами, мы не предвидли никакого измненія въ нашемъ положеніи, но по окончаніи обда, или вечерняго чаю, получаемъ приказаніе отъ г. Рика идти въ наши чуланы, съ тмъ, чтобы во все время, кром работъ, быть тамъ запертыми и не смть оттуда выходить ни для обда, ни для ужина, и то, и другое, равно какъ и чай, мы должны были получать отъ сторожей, которые должны были разносить намъ пищу по нашимъ чуланамъ. Мы показали г. Рику наши чуланы, сказали ему, что невозможно будетъ намъ вынести душнаго и злокачественнаго воздуха, если мы будемъ заперты въ продолженіе 18-ти часовъ, что никакое здоровье не можетъ выдержать этого неестественнаго положенія. Никакія убжденія не могли подйствовать на г. Рика. Онъ подумалъ, что наши слова означаютъ нашу ршимость не повиноваться его распоряженію и закричалъ солдатамъ: ‘гоните ихъ!’ И, дйствительно, солдаты были готовы къ исполненію приказанія, но они знали насъ, и потому мы взошли въ свои казематы, безпрекословно повинуясь отданному приказанію, а солдаты молча смотрли на насъ. Когда г. Рикъ удалился, мы начали разсуждать между собою, на что слдуетъ ршиться. То, что мы говорили г. Рику, было полнымъ нашимъ убжденіемъ, намъ казалось и, дйствительно, было невозможно, выдержать злокачественность воздуха въ томъ маломъ пространств, въ которомъ мы находились, гд другого положенія мы не могли имть, кром сидячаго или лежачаго. Трубецкой, когда вставалъ, долженъ былъ нагнуться, потому что головой онъ касался потолка. Долго разсуждая, не знаю кому изъ насъ пришла мысль не принимать пищи до тхъ поръ, пока условія нашего заключенія не измнятся{Такимъ образомъ тюремныя ‘голодовки’ въ качеств средства для измненія тюремнаго режима практиковались еще декабристами. В. Б.}. Единогласно ршено было привести это предложеніе въ исполненіе, съ того же вечера мы отказались отъ предложеннаго ужина, на другой день вышли на работу не напившись чаю, возвратившись отказались отъ обда и, такимъ образомъ, провели первыя сутки безъ пищи — и не принимали даже воды, которую намъ предлагали. На другія сутки повторилось то же самое. Не помню, въ этотъ-ли второй, или на третій день нашего добровольнаго поста, насъ на работу не вызывали, но объявили, что ожидаютъ начальника, г. Бурнашева. Мы приготовились къ бурной встрч, часу въ двнадцатомъ, видимъ ефрейтора и двухъ рядовыхъ съ примкнутыми штыками, которые подходятъ къ нашимъ казармамъ, вызвали Трубецкаго и Волконскаго, мы простились, не зная, что будетъ съ ними, ‘ неизвстность будущаго невольно тревожила насъ. Сижу у окошка — это было, кажется, въ январ — морозъ сильный, вижу на дорог стоятъ княгини Трубецкая и Волконская, об ожидали мужей, которые должны были пройти мимо нихъ. Но голосъ ихъ едва доходилъ до слуха мужей, это было видно потому, что и та и другая умоляющими жестами дополняли то, что выговорить не могли. Со страхомъ и трепетомъ ждали мы возвращенія товарищей, видимъ, ихъ ведутъ обратно, я перекрестился, настала наша очередь съ Якубовичемъ, изъ словъ Трубецкаго мы могли только понять, что Тимофей Степановичъ былъ грозенъ, мы взошли, не стану говорить о грубости его выраженій, она была естественна въ немъ, его угрозы плетей, кнута и прочаго составляли частъ его монолога, его обвиненіе, что мы затяли бунтъ и что бунтовать онъ намъ не позволитъ. Нашъ отвтъ былъ весьма кратокъ и простъ: что если онъ называетъ бунтомъ непринятіе нами пищи, то пусть вспомнитъ, что во все время нашего пребыванія въ Благодатскомъ рудник, мы ни разу ни въ чемъ не преступали тхъ приказаній, которыя намъ были даны, что мы были совершенно довольны его распоряженіями до того времени, какъ г. Рикъ стснилъ одну единственную, невинную свободу, коей мы пользовались и что неестественно желать пищи, находясь въ томъ тсномъ пространств, въ какомъ мы помщались. Насъ отпустили немного смягченнымъ голосомъ, но никакой надежды на измненіе не подавали. Посл насъ пошли, тмъ же порядкомъ, и прочіе товарищи. Слышали то же самое, говорили то же и возвратились такъ же. Къ обду наши чуланы были отперты и все пошло прежнимъ порядкомъ. Невольною, горячею молитвою почтилъ я окончаніе этого эпизода нашей Нерчинской жизни. Въ нашей ршимости разсужденія не было, инстинктивно предложеніе сдлано, принято также и приведено въ исполненіе. Но успхъ увнчалъ наше желаніе освободиться отъ положенія тягостнаго, котораго мы, можетъ быть, не вынесли-бы…

Наши работы продолжались тмъ же порядкомъ и единственное измненіе, которое произошло въ порядк нашихъ дней, состояло въ томъ, что мужья получили дозволеніе имть свиданіе съ женами въ ихъ квартир, куда ихъ провожалъ конвойный, который становился на часы во все время свиданія. Это измненіе весьма было пріятно для нашихъ дамъ. Настала весна и мы получили позволеніе длать прогулки при конво, въ свободные дни отъ работъ, на богатымъ лугамъ, орошаемымъ Аргунью. Сначала мы удалялись не боле двухъ или трехъ верстъ отъ нашей казармы, но постепенно пріобртая все боле и боле смлости, мы, наконецъ, доходили до самой Аргуни, которая была отъ насъ на разстояніи девяти верстъ. Богатая флора этого края обратила на себя общее наше вниманіе и возбудила удивленіе къ красотамъ сибирской природы, такъ щедро разсыпаннымъ и такъ мало еще извстнымъ въ то время. Два брата Борисовыхъ, любители естественныхъ наукъ наиболе занимались какъ собираніемъ цвтовъ, такъ и зоологическими изысканіями, они набрали множество букашекъ разныхъ породъ, красоты необыкновенной, хранили и берегли ихъ и въ послдствіи составили довольно порядочную коллекцію наскомыхъ, которая была предметомъ любопытства любителей естественныхъ наукъ. Вскор, однакожъ, произошла перемна въ работ намъ назначенной, но эта перемна, вмсто облегченія, увеличила бремя тягости, на насъ лежавшей. Пріхалъ чиновникъ изъ Иркутска узнать лично отъ каждаго изъ насъ, не разстроено-ли наше здоровье работою подъ землею и не предпочтемъ-ли мы работу на чистомъ воздух? Мы единогласно утверждали, что работа подъ землею намъ вовсе не тягостна и что мы ее предпочитаемъ работ на чистомъ воздух, потому что въ послдней мы были бы подвержены всмъ перемнамъ въ воздух, т. е. дождю и проч. и что здоровье наше ничмъ не пострадало отъ подземнаго воздуха. Наши представленія не были уважены и на другой же день мы были высланы на новую работу, намъ назначенную, часть причинъ, по которой мы предпочитали подземную работу, нами не могла быть высказана, но мы понимали, что тягость на насъ лежавшая увеличится. Въ подземной работ намъ не было назначено урочнаго труда, мы работали сколько хотли и отдыхали также, сверхъ того, работа оканчивалась въ одиннадцать часовъ дня, въ остальное время мы пользовались полной свободой. Но какъ объяснить и то сочувствіе, которое мы находили подъ землею, въ тхъ ссыльно-каторжныхъ, которые не вдали отъ насъ заняты были одинаковою съ нами работою, но коихъ труды были втрое тягостне? Они были въ ножныхъ цпяхъ и на нихъ лежали вс тягости подземнаго рудокопства. Они проводили шахты въ мстахъ новыхъ розысковъ, устраивали галлереи, которыя должны были поддерживаться столбами и соединенными арками, какъ люди способные, они употреблялись и въ плотничную работу, и хорошо, и плотно устраивали подземные ходы, они же выкачивали воду, которая накапливалась отъ времени до времени въ мстахъ назначенныхъ для розысковъ, они же относили руду, ими и нами добытую, къ колодцу, откуда она подымалась вверхъ и относилась въ назначенное мсто. Встрчаясь съ нами, эти люди, закаленные повидимому въ преступленіяхъ, показывали намъ нмое, но весьма явственное сочувствіе. Не разъ случалось, когда я выходилъ изъ подъ земли на чистый воздухъ, подышать имъ на нкоторое время, едва завидитъ меня одинъ изъ нихъ, Орловъ,— знаменитый разбойникъ, красивый, плотный, плечистый, который силою былъ истинный богатырь,— какъ дастъ знать своимъ товарищамъ и тутъ же начнетъ онъ своимъ звучнымъ, серебристымъ голосомъ заунывную русскую псню, которая чмъ-то роднымъ, близкимъ отзывалась сердцу знакомыми звуками. Не случайно запвалъ онъ псню, нтъ, онъ ею высказывалъ то, чего не могъ выговорить словомъ. Не со мною однимъ, но и съ товарищами многіе изъ нихъ длали то же, и не разъ въ порыв усердія брали наши молоты и въ десять минутъ оканчивали работу, которую мы и въ часъ не могли бы исполнить. Все это длалось безъ надежды возмездія. За нами надзирали, а мы могли только въ короткихъ словахъ выразить, что мы ихъ понимаемъ и оцняемъ ихъ усердіе. Но конецъ подземной работ былъ положенъ, и мы вышли на новый трудъ, намъ назначенный. Работа была урочная, рудоразборщики, обыкновенно подростки горныхъ служителей, разбивали руду и отдляли годную къ плавк отъ негодной, мы не могли заняться этимъ трудомъ, который требовалъ большого навыка въ умніи различать и сортировать руду по ея большей или меньшей годности. И такъ, намъ дали, каждой пар, по носилкамъ и урочная наша работа состояла въ томъ, что мы должны были перенести 30 носилокъ, по пяти пудовъ въ каждой, съ мста рудоразбора въ другое, общее складочное мсто. Переходъ былъ шаговъ въ двсти. Началась работа, не вс могли исполнять урокъ, т, которые были посильне, замняли товарищей и, такимъ образомъ, урокъ исполнялся, въ одиннадцать часовъ звонокъ возвщалъ конецъ трудамъ, но въ часъ, другой звонокъ вновь призывалъ на тотъ же трудъ, который оканчивался въ пять или шесть часовъ вечера. Такимъ образомъ, по новому распоряженію, и время труда, и тягость его увеличена почти вдвое, наши прогулки къ Аргуни мене были заманчивы, мы рады были отдыху въ т дни, когда позволено было отдыхать. Но при всемъ томъ наше положеніе было довольно сносное и тягость работы замнялась свободою, которою мы пользовались внутри нашей казармы, и утшеніями отъ нашихъ попечительницъ, которыя не разъ были свидтельницами нашихъ трудовъ и дружеской бесдой облегчали ихъ тяжесть. Но скоро и это положеніе должно было измниться. Не помню въ пол, или въ начал августа насъ извстили, что вновь назначенный комендантъ Лепарскій пріхалъ на Нерчинскіе заводы и на другой день будетъ насъ осматривать. Многіе изъ товарищей лично были съ нимъ знакомы, командуя Сверскимъ конно-егерскимъ полкомъ, онъ былъ извстенъ какъ кроткій, снисходительный начальникъ, и, вообще, былъ любимъ и сослуживцами и подчиненными. Мы съ удовольствіемъ ожидали его прибытія. Дйствительно, на другой день онъ прибылъ къ намъ, въ сопровожденіи г. Бурнашева, былъ ласковъ и учтивъ со всми и, разставаясь съ нами, оставилъ намъ надежду на улучшеніе нашего положенія. Ожиданія не сбылись: въ тотъ же день насъ повели въ ближайшую кузницу и тамъ заковали насъ въ ножныя цпи. Въ то же время отрядили къ намъ особый военный караулъ, изъ двнадцати казаковъ при унтеръ-офицер и новый порядокъ устроился въ надзор за нами. Горный чиновникъ и горный начальникъ боялись оказать намъ снисхожденіе, о которомъ могли довести до свднія коменданта, казаки, бывшіе при насъ, боялись такого же доноса отъ горнаго начальства. Такимъ образомъ, об власти, наблюдая одна за другою, были въ равныхъ отношеніяхъ къ намъ. Впрочемъ, выборъ казаковъ былъ такъ хорошо сдланъ, что мы не могли довольно налюбоваться этимъ молодымъ, славнымъ поколніемъ, Вс они были люди грамотные, большая часть кончили курсъ узднаго училища и удивляли насъ и разнородными познаніями и развитіемъ умственнымъ, которое трудно было ожидать въ такомъ дальнемъ краю, о коемъ весьма рдко носились слухи, и то какъ о мст дикомъ, гд и людей, и природа находились въ первоначальной своей грубости. Здсь мы увидли совершенно противное. Наши казаки скоро полюбили насъ и ихъ жажда знанія, которое они хотли почерпнуть изъ бесды съ нами, насъ радовала и удивляла. Нкоторые изъ нихъ достигли впослдствіи офицерскихъ чиновъ и, вообще, отличались добрымъ поведеніемъ. Впрочемъ, кром тяжести нашихъ цпей, все осталось въ прежнемъ порядк, работы были т же, но прогулка въ свободные дни прекратилась и трудно было-бы имть желаніе прогулки при ножныхъ нашихъ украшеніяхъ. Незамтно проходили, такимъ образомъ, дни и недли. Наши хранительницы не переставали насъ утшать и бесдами, и постояннымъ вниманіемъ, и тою чистою дружбою, которая на все, къ чему коснется, налагаетъ свою печать и освящаетъ все. Въ теченіе этого времени, новый острогъ, который былъ построенъ въ Чит, наполнялся товарищами, которые привозимы были туда изъ разныхъ крпостей, въ коихъ они временно содержались. Скоро и до насъ дошла очередь присоединиться къ нимъ. Не помню, въ октябр или ноябр, вновь сли мы въ приготовленныя повозки. Наши казаки сопровождали насъ и вновь помчали насъ по прежнему Нерчинскому тракту. Скоро и Читинскій острогъ показался вдали: все ближе и ближе разсматривали мы наше будущее помщеніе. Высокій тынъ окружалъ его, мы остановились у воротъ, насъ принялъ плацъ-маіоръ, Осипъ Адамовичъ Лепарскій, часовые дали свободный путь, мы бросились въ объятія друзей: Пущинъ, Нарышкинъ, Фонъ-Визинъ — были тутъ. Насъ распредлили по четыремъ комнатамъ, въ которыхъ помщались прочіе товарищи, шумъ отъ цпей заглушалъ всякую рчь: наконецъ, свыклись мы и съ этимъ шумомъ…

Разспросамъ, бесдамъ не было конца въ первые дни нашего прибытія. Постепенное сближеніе по одинакому направленію мыслей и чувствъ тсне сблизило нкоторыхъ. Общее чувство расположенія ко всмъ не измнилось, но оттнки этого чувства въ личныхъ сношеніяхъ, невольно сближая однихъ, тсне связывали ихъ между собою. Эти отношенія сохранились и впослдствіе и неизмнно сохраняются и нын тми, у коихъ не изглаживается дружба, основанная на полномъ обоюдномъ. довріи, на дух, руководящемъ тми, поступки коихъ составляютъ только отраженіе того вчнаго источника любви, коимъ они одарены щедрою рукою Того, кто есть Высшая и Совершеннйшая Любовь.

Заключаю мой разсказъ полнымъ благодарнымъ воспоминаніемъ тринадцати лтъ, проведенныхъ мною въ тсномъ пространств, съ товарищами заключенія,— сначала въ Читинскомъ острог, потомъ на Петровскомъ завод.

Политическій характеръ ‘Союза Благоденствія’ пріялъ конецъ, но нравственная печать, имъ положенная на каждаго изъ членовъ его, сохранилась неизмнно и утвердила основаніе того взаимнаго уваженія, того нравственнаго чувства, коимъ вс одушевлялись во взаимныхъ и близкихъ отношеніяхъ между собою,

Взаимное уваженіе было основано не на свтскихъ приличіяхъ, и не на привычк пріобртенной свтскимъ образованіемъ, но на стремленіи каждаго ко всему, что носитъ печать истины и правды. Юноши, бывшіе тутъ, возмужали подъ вліяніемъ этого общаго нравственнаго направленія и сохранили впослдствіе тотъ же самый, неизмнный характеръ. Разсянные по всмъ краямъ Сибири, каждый сохранилъ свое личное достоинство и пріобрлъ уваженіе тхъ, съ коими онъ находился въ близкихъ отношеніяхъ. Не могу иначе окончить этихъ строкъ, какъ благодарственною молитвою Единому Промыслителю о насъ, Единому доброму Сятелю всхъ добрыхъ смянъ, Единому виновнику всякаго добра. Ему Единому да будутъ слава и благодареніе!

Евгеній Оболенскій.

7-го мая, 1856 г.

г. Ялуторовскъ.

Общественные движенія въ Россіи въ первую половину XIX в., т. 1, СПБ, 1905.

Воспоминанія князя Евгенія Петровича Оболенскаго.1

Читайте также:

Воспоминанія князя Евгенія Петровича Оболенскаго.¹