Воспоминанія объ Иркутск.
Воспоминанія объ Иркутск.
К. Авдва.
‘Отечественныя Записки’, No 8, 1848
Воспоминания об Иркутске, Авдеева Екатерина Алексеевна, Год: 1848
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Время неумолимо изглаживаетъ вс старинные обычаи и преданія. Въ столицахъ это не такъ замтно, какъ въ отдаленныхъ городахъ, гд, въ-продолженіе недолгаго времени человческой жизни, видимъ такія измненія, что бывшее за пятьдесятъ лтъ кажется иногда баснословнымъ или принадлежащимъ древней исторіи. Въ этомъ отношеніи, преданія города Иркутска, мн кажется, могли бы быть драгоцнны для познанія старинной Руси. Этотъ городъ, хотя и находится въ глубин дальней Сибири, хотя окруженъ полуварварскими азіатскими народами или народцами, и скоре сосдъ Китая, нежели Россіи, однако, съ самаго основанія своего и до нашего времени, представлялъ видъ чисто-русскаго города. Онъ даже боле другихъ городовъ настоящей Россіи напоминалъ собою старинный русскій бытъ: могу свидтельствовать о томъ, потому-что знала его въ-продолженіи многихъ лтъ, и жила потомъ во многихъ изъ главныхъ и древнйшихъ русскихъ городовъ. Такое явленіе казалось бы страннымъ, еслибъ причина его не была объяснимъ очень-естественно. Населеніе Иркутска составилось изъ прізжавшихъ по дламъ торговымъ и потомъ оставшихся такъ на житье купцовъ, большею частію уроженцевъ Сверной Россіи — Сольвычегодска, Тотьмы, Вологды и вообще тамошней полосы. Казаки и дти боярскія также были чистые Русскіе, и, можно сказать, ихъ русскихъ искателей приключеній.
Все это, въ-продолженіе времени, образовало населеніе превосходное, чисто-русское, и замчательное умомъ и способностями. Даже общая, первоначальная образованность распространена въ Иркутск больше, нежели во многихъ русскихъ городахъ. Лучшимъ доказательствомъ этого служитъ, что нигд не видала я такой общей страсти читать. Въ Иркутск издавна были библіотеки почти у всхъ достаточныхъ людей, и литературныя новости получались тамъ постоянно. Чтеніе — лучшій просвтитель ума, и соединеніе его съ бытомъ чисто-русскимъ издавна образовало въ Иркутск общество, чрезвычайно оригинальное и вмст просвщенное. Тамъ любятъ литературу, искренно разсуждаютъ о разныхъ ея явленіяхъ, и, могу прибавить, не чужды никакихъ новостей европейскихъ. Азію и Америку, эти части свта, всего больше славныя своею природою и богатствомъ, знаютъ тамъ многіе по сношеніямъ съ ними и по разсказамъ бывалыхъ людей, но знаютъ и изъ печатныхъ описаній лучше, нежели гд-нибудь въ Россіи, потому-что интересуются ими. Спросите у какого-нибудь кореннаго купца русскихъ городовъ объ Америк, объ Ост-индіи: онъ едва ли слыхалъ о нихъ, а многіе иркутскіе жители знаютъ ихъ не хуже родной имъ Россіи. Самый образъ тамошнихъ длъ и промышлености — требующій сплости, безпрерывно новыхъ соображеній и нкоторыхъ свдній, способствовалъ направленію общества къ образованности, ибо извстно, что промышленость и торговля, не ограничивающіяся только длами своего города, всего больше способствуютъ развитію умовъ и общей образованности, отъ-того являлись въ Иркутск, между торговымъ сословіемъ, люди необыкновенные и множество лицъ достопамятныхъ и оригинальныхъ. Не говоря о старинномъ геро сибирской промышлености, Лебедев-Ласточкин и его товарищахъ, скажу о нсколькихъ лицахъ, которыхъ я даже видала въ юности своей, а отецъ мой былъ въ ближайшихъ сношеніяхъ съ ними, и потому я знаю ихъ довольно подробно. Самый достопамятный изъ нихъ, конечно, Григорій Ивановичъ Шелеховъ, человкъ во всхъ отношеніяхъ необыкновенный, если не назовемъ его геніальнымъ. Онъ извстенъ всмъ какъ человкъ усвоившій своему отечеству русскую Америку, извстенъ и привтствіями за то поэтовъ, но немногіе въ наше время знаютъ, какой силы ума и характера былъ этотъ человкъ! Не столько богатства, сколько славы жаждала его огненная душа, и препятствія въ жизни какъ-будто не существовали для него: онъ все преодолвалъ своею непреклонною, желзною волею, и окружавшіе не даромъ называли его: ‘пламя палящее’. За то, это пламя и сожгло его преждевременно: онъ умеръ еще не въ старыхъ лтахъ, когда придавалъ новые, огромные размры своимъ предпріятіямъ. Ученикомъ школы его былъ Александръ Андреевичъ Барановъ, столько же твердый и строгій, какъ Шелеховъ, во неимвшій его дарованій. Въ наше время довольно часто пишутъ о Баранов, какъ о человк необыкновенномъ, но его жизнь и подвиги въ сравненіи съ тмъ, что былъ и что сдлалъ Шелеховъ — идиллія въ-сравненіи съ Иліадой. Въ частыхъ и близкихъ сношеніяхъ съ обоими былъ мой отецъ, о которомъ уже писалъ въ своей автобіографіи покойный братъ мой, Николай Алексевичъ Полевой. Отецъ мой былъ также человкъ необыкновенный умомъ, силою воли, и образованностью. Къ немъ только не было жосткости Шелехова, но въ другихъ отношеніяхъ онъ былъ достойнымъ его противникомъ, долго управляя въ Сибири длами своего дяди, Ивана Ларіоновича Голикова, товарища Шелехова, который вчно ссорился съ Голиковымъ и отъ-того былъ также непріятелемъ отца моего. Только подъ конецъ жизни покорителя Русской-Америки они сблизились и даже были друзьями. Много добраго общалъ союзъ двухъ такихъ людей, но неумолимая смерть низвела Шелехова въ гробъ и была причиной разныхъ огорченій и даже несчастій для моего отца. Тогда-то, изъ обломковъ длъ Шелехова и Голикова составилась ныншняя Россійско-Американская Компанія, основанная по мысли моего отца, который не только обдумалъ, но даже составилъ и изложилъ вс уставы, по которымъ образовалась и первоначально дйствовала компанія. Кто не согласится, что люди, дйствовавшіе въ такихъ размрахъ, не была похожи на многихъ изъ своихъ собратовъ, которые только то и длаютъ, что длывали ихъ праотцы, напротивъ, т разливали вокругъ себя свтъ просвщенной дятельности, распространяли промышленость цлой страны. Не могли быть они обыкновенными людьми и въ общественной и домашней жизни, а отъ того вокругъ нихъ и вблизи ихъ образовались также люди отличные. Петербургъ помнитъ недавнюю утрату, какую понесла Американская Компанія въ почтенномъ директор своемъ Кирилл Тимоеевич Хлбников, а онъ былъ въ молодости своей прикащикомъ при моемъ отц, о которомъ и отзывался съ уваженіемъ и признательностью въ запискахъ своихъ, напечатанныхъ въ прежнемъ ‘Сын Отечества’… Могу уврить, что по-крайней мр въ прежніе годы, встрча съ такими людьми не была въ Иркутск рдкостью. До-сихъ-поръ, названіе Сибиряка заключаетъ въ себ понятіе о человк проницательномъ н находчивомъ — очень-справедливо. Развязности ума ихъ и — какъ выражается Батюшковъ — людкости способствовало, конечно, и то, что въ Сибирь, и именно въ Иркутскъ, отправлялось всегда много людей, замчательныхъ по разнымъ отношеніямъ, и они незамтно распространили вокругъ себя образованности, по-крайней-мр между избраннйшими людьми. Я уже не помню екатерининскихъ вельможъ, бывшихъ тамъ генерал-губернаторами и губернаторами, но знаю достоврные разсказы о великолпномъ Якоби (генерал-губернатор) и Ламб (губернатор). Замчательно, что оба они были британскаго происхожденія, и по служб сдлались непримиримыми врагами. Ламбъ, кажется, имлъ на своей сторон правоту, и большая частъ почетнйшихъ жителей присоединилась къ нему. Любопытная эта борьба длилась довольно долго, покуда проницательная Екатерина не отозвала Якоби. Эпоху въ исторіи образованности Иркутска составило посольство графа Головкина въ Китай. По извстнымъ недоразумніямъ съ китайскимъ правительствомъ, посолъ долго оставался въ Иркутск — и это не могло не имть вліянія на обычаи и даже образованность гражданъ, ибо въ свит посольства первенствовали люди знатные, богатые, ученые. Тогда вошли въ моду даже многіе свтскіе обычаи. Въ числ достопримчательнйшихъ генерал-губернаторовъ въ Иркутск были, на моей памяти — Леццано, Селифонтовъ, и наконецъ Сперанскій. Помню, что на Сперанскаго смотрли, какъ на великаго человка, и какъ въ великомъ человк замчали даже злйшіе его поступки. Его образъ жизни, его манера обращаться, его мннія, все было наблюдаемо, пересказываемо, и служило образцомъ для многихъ.
Изъ числа достопамятныхъ военныхъ, помню въ дтств моемъ двухъ человкъ, бывшихъ въ-послдствіи героями войнъ Александра. Это были генералы А. А. Сомовъ и Казачковскій. Жизнь и характеръ перваго изъ нихъ очень-любопытны и вовсе неизвстны, почему я и скажу, что знаю въ немъ врнаго изъ разсказовъ моего отца, который былъ искреннимъ его другомъ. Андрей Андреевичъ Сомовъ, по обычаю дворянъ въ царствованіе Екатерины, былъ записанъ въ военную службу съ самыхъ молодыхъ лтъ, имлъ уже чинъ капитана, но вовсе не занимался службою, и весело проводилъ свое время въ Москв. Онъ былъ привлекателенъ наружностью, обхожденіемъ, и талантливъ. Особенно замчателенъ былъ его талантъ къ музык: онъ имлъ прекрасный голоссъ и мастерски игралъ на мандолин, инструмент совершенно забытомъ въ наше время, да и въ старину не очень употребительномъ. Это видъ гитары, и на немъ-то Сомовъ любилъ аккомпанировать своему пріятному голосу. Иногда, онъ много часовъ, одинъ въ своей комнат, проводилъ въ музыкальныхъ занятіяхъ, и какъ-будто забывалъ въ это время цлый міръ, вообще онъ имлъ голову романическую, задумчивое лицо и чрезвычайно нравился женщинамъ. Находясь въ свтскомъ кругу, онъ переходилъ отъ одного успха къ другому, но наконецъ въ сердц его вспыхнула истинная страсть къ одной богатой и знатной двиц. Онъ былъ любимъ ею взаимно, и когда высказалъ ей намреніе свое просить ея руку — она ршительно отвчала ему, что не пойдетъ за него, покуда онъ не будетъ въ генеральскихъ эполетахъ. Можетъ-быть, и эта двица была также романическая голова, и потому желала, чтобъ онъ, какъ рыцарь, доказалъ ей свою любовь и заслужилъ ея руку военными подвигами. Напрасно Сомовъ говорилъ ей, что это можетъ надолго и даже навсегда отсрочить ихъ счастіе, что чины и почести иногда зависятъ отъ случайностей, которыя не всегда встрчаются, словомъ, онъ сказалъ все, что можетъ сказать страстно-влюбленный, у котораго изъ рукъ улетаетъ счастье — своенравная красавица его была неумолима и такъ умла подстрекнуть его во обряженіе, что онъ поклялся явиться передъ нею не иначе, какъ генераломъ, но взялъ и съ нея клятву, что она до-тхъ-поръ не будетъ принадлежать никому другому.
Немедленно пріхалъ онъ въ Петербургъ и вступилъ въ дйствительную службу. Это было въ самомъ начал царствованія императора Павла. Случай, который могъ имть самыя непріятныя послдствія, сдлался началомъ блестящаго поприща Сомова. Въ то время, офицеры бывшіе часто въ свтскомъ круг худо соблюдали правила дисциплины, которую началъ водить во всей должной точности новый императоръ. Сомовъ, однажды зимою, халъ въ саняхъ, въ офицерской форм, но въ медвжьей шуб, что было запрещено. Неожиданно на встрчу санямъ его подъхалъ самъ императоръ. Сомовъ сбросилъ съ себя шубу, и сталъ въ саняхъ. Экипажъ императора остановился, и, по данному знаку Сомовъ долженъ былъ подойдти къ нему. Вопросы императора сначала были строги, но искренность, откровенность отвтовъ, и, можетъ-быть, умная, пріятная наружность виновнаго смягчили высокую душу Павла. Онъ приказалъ записать имя Сомова, и черезъ нсколько времени произвелъ его въ слдующій чинъ. Не знаю подробностей, но знаю только, что императоръ обратилъ за него особенное вниманіе, и вскор назначилъ его исполнять важное порученіе — устроить и собрать въ Иркутск батальйонъ и перевести его въ Камчатку. Сомовъ былъ тогда уже въ чин полковника. Онъ отправился въ Иркутскъ, занялся даннымъ ему порученіемъ дятельно, и съ успхомъ окончилъ. Возвратившись изъ Камчатки, онъ, кажется, еще въ Иркутск, гд оставался нсколько мсяцевъ для какихъ-то распоряженіи — получалъ чинъ генерал-майора. Во все это время онъ жилъ въ дом моего отца, и радовался сколько неожиданному своему счастію по служб, столько и тому, что можетъ повергнуть стопамъ возлюбленной любовь свою, съ правомъ за ея руку. Между-тмъ, прошло уже нсколько лтъ посл ихъ взаимной клятвы. По прізд въ Москву, Сомовъ спшилъ въ домъ милой сердцу его — и узналъ, что она уже замужемъ!.. Можно представить себ тоску и грусть человка истинно чувствительнаго… Никогда не могъ онъ утшаться въ этомъ разрушеніи всхъ плановъ своего счастья, и едва не впалъ въ меланхолію. Къ-счастію, военная служба и успхи въ ней развлекли его. Сомовъ сдлался въ-послдствіи отличнымъ генераломъ Имя его встрчаемъ въ исторіи воинъ 1806, 1807, 1808 и 1809 годовъ. До начала войны 1812 года, онъ вышелъ въ отставку, и разстроенное здоровье помшаю ему участвовать въ отечественной воин. Въ отставк онъ женился и кончилъ свои дни въ безвстности. Только знавшіе его сохраняютъ о немъ память, какъ о человк образованномъ, пріятномъ, истинно-благородномъ.
Кром лицъ историческихъ, въ Иркутск всегда встрчались люди замчательные и въ обыкновенномъ кругу. Бывали также оригиналы, искатели приключеній. Къ числу оригиналовъ и даже историческихъ лицъ, принадлежитъ извстный мореплаватель Хвостовъ, котораго имя неразлучно съ именемъ друга его Давыдова: они жили и умерли вмст. Жизнь ихъ описана оффиціально покойнымъ адмираломъ Шишковымъ и приложена къ изданному имъ сочиненію Давыдова: ‘Двукратное путешествіе въ Америку’. Но еслибъ можно было изобразить Хвостова въ обыкновенномъ, домашнемъ быту — это показало бы въ немъ лицо чрезвычайно оригинальное и даже поэтическое. Самая мысль его — завоевать Японію, могла родиться только въ его пламенной голов. Потомъ его бгство отъ охотскаго начальства въ Иркутскъ, его подвиги во время Финляндской войны, самая смерть его — все это необыкновенно. И во всхъ подвигахъ и случаяхъ его жизни былъ неразлученъ съ нимъ Давыдовъ, младшій лтами, но совершенно-противоположный ему степенностью, основательностью, отчетливостью въ каждомъ поступк. Какъ могли эти два человка сдлаться истинными Орестомъ и Пиладомъ — непостижимо! Оба они были самыми искренними , ближайшими друзьями моего отца, и потому я знаю о нихъ множество анекдотовъ. Вотъ одинъ, который можетъ служить доказательствомъ силы характера или воли Хвостова. Отецъ мой завдывалъ тогда длами Россійско-Американской Компаніи въ Иркутск и Охотск, а Хвостовъ и Давыдовъ служили офицерами на корабляхъ Компаніи. Однажды, осенью, надобно было имъ вмст возвращаться изъ Охотска въ Иркутскъ. Извстно, что весь этотъ путь совершается верхомъ, черезъ непроходимые лса и дебри, гд вс потребности жизни надобно имть съ собою. Опытный въ такихъ поздкахъ, отецъ мой сказалъ Хвостову: ‘Николай Александровичъ! Что жь ты не запасаешься теплымъ платьемъ въ дорогу? Вдь знаешь, что насъ захватятъ жестокіе морозы и снгъ’.— А что жъ такое? отвчалъ Хвостовъ.— Я не боюсь ни морозовъ, ни снгу! Отецъ мой напоминалъ ему еще не разъ о теплой одежд, но тотъ всякой разъ беззаботно отговаривался отъ нея. Безъ вдома его, отецъ мой веллъ изготовить ему шубу, теплые сапоги, шапку, и вс необходимыя зимнія принадлежности. Онъ приказалъ все это взять съ собою, и они вмст выхали изъ Охотска. Вскор Хвостовъ началъ ощущать якутскій холодъ дрожать въ своей лтней одежд. Тогда, отецъ мой съ торжествомъ веллъ вынуть приготовленную для него теплую одежду. Хвостовъ вспыхнулъ, зашумлъ и отказался отъ пріятельской услуги моего отца. Напрасно тотъ представлялъ ему невозможность пробыть на зимнемъ холод много дней безъ теплой одежды. ‘Не хочу! не надо!’ кричалъ Хвостовъ. ‘Разв я ребенокъ? баба? разв ты умне меня? И онъ до самаго Якутска, не слушая нсколько разъ повторенныхъ ему предложеній, дрожалъ въ лтней шинели, въ кожаной фуражк, въ обыкновенномъ сюртук. Правда, онъ жестоко страдалъ и много пилъ рому — но устоялъ на своемъ!
Во время экспедиціи въ Японію, когда жители защищались отъ его нападенія, стрла, пущенная со стороны непріятелей, вонзилась ему въ плечо. Были примры, что стрлы ихъ, напитанныя ядомъ за остре, и чинили неминуемую смерть. Когда Хвостову напомнили о томъ, онъ, не переставая распоряжаться, сбросилъ себя мундиръ, обнажилъ уязвленное мсто, веллъ насыпать на него пороху, и зажечь. Рану перевязали, и онъ даже не упоминалъ о ней больше.
Такихъ примровъ его присутствія духа извстно очень-много. Дйствуя всегда по внушенію благороднаго сердца, онъ рдко бывалъ виноватъ въ самыхъ бурныхъ своихъ увлеченіяхъ. Нсколько разъ въ жизнь свою бывалъ онъ подъ судомъ, но всегда оправдывался съ честію.
Упомянувъ объ оригиналахъ и искателяхъ приключеній, я приведу нсколько чертъ изъ жизни одного такого героя, котораго видала и помню, потому-что онъ бывалъ во всхъ порядочныхъ домахъ въ Иркутск. Умалчивая о настоящей его фамиліи, скажу только, что его вообще называли Куликанъ, вроятно отъ-того, что онъ любилъ куликать, хотя въ обществ являлся всегда самымъ изъисканнымъ щеголемъ, какъ объясню я дале. Происхожденіемъ онъ былъ купецъ, одного города Средней Россіи, гд люди его сословія были почти вс старовры. Жены и дочери ихъ сидли взаперти, парады у нихъ оставались праддовскіе, и вс новые обычаи казались имъ ненавистными. Можно вообразить, какъ ужасались они, видя, что молодой согражданинъ ихъ, г. Куликанъ, бретъ бороду, пудрится, щеголяетъ во французскихъ кафтанахъ, и ведетъ знакомство только съ барами. Онъ прослылъ язвой и чумой, и вс почитали за долгъ удаляться отъ его знакомства. На бду, онъ какъ-то увидлъ дочь одного изъ почтеннйшихъ гражданъ, влюбился въ нее и заставилъ ее полюбить себя. Вроятно, все это длалось черезъ косящатыя окошки и посредствомъ услужливыхъ кумушекъ-старушекъ. Какъ бы то ни было, уврившись во взаимной любви своей возлюбленной, г. Куликанъ отправилъ сваху по форм къ отцу ея. Старикъ пришелъ въ гнвъ, въ ужасъ отъ такого дерзкаго предложенія, разбранилъ и прогналъ сваху. Тогда г. Куликанъ самъ отправился къ нему и постучался въ ворота, вчно-запертыя. Посл нсколько разъ повтореннаго стука мднымъ кольцомъ, калитка воротъ отворилась въ стоялъ самъ хозяинъ. ‘Что вамъ угодно, государь мой?’ спросилъ онъ, едва удерживая свой гнвъ.— Мн нужно поговорить съ вами о дл сердечномъ для меня и для васъ, Иванъ Борисовичъ… проговорилъ Куликанъ.’ — Говори, а я буду слушать, отвчалъ гордо старикъ.— ‘Дло не такое, чтобъ говорить о немъ здсь, Иванъ Борисовичъ! дло сердечное, касательно вашей дочери….’— ты смешь упоминать о моей дочери, негодяй!’ взревлъ старикъ всею русскою грудью.— ‘Ты осмлился предлагать себя въ женихи ей черезъ сваху, а теперь вздумалъ еще и самъ явиться съ тою же наглостью!.. вотъ я проучу тебя!’ И онъ замахнулся длинною тростью, которая была въ рукахъ у него. Ловкій щеголь отскочилъ отъ него на середину улицы, выпрямился, оперся на свою родную трость, и твердо, но хладнокровно сказалъ:
— Послушай же ты, безумный старикъ! Я прислалъ къ теб сваху съ честнымъ предложеніемъ — ты прогналъ ее, а являюсь самъ, ты не даешь выговорить слова, ругаешься, готовъ драться!.. Такъ знай же, что дочь твоя будетъ моею женою и безъ твоего соглаciя!
— Ахъ ты, прощелыга! кричалъ Борисовъ.— Стыдно мн срамить себя, а то измололъ бы вс кости твои: прочь, и не смй подходить близко въ моимъ воротамъ.
— Ты непросвщенный гордецъ, невжда, но ты отецъ будущей моей жены — и я прощаю тебя! возразилъ Куликанъ.— Да, знай, что ни замки, ни затворы, ни сторожа, ни запретъ твой, ничто не помшаетъ мн жениться на твоей милой Маш.
Въ-самомъ-дд, онъ исполнилъ свое слово: не щадилъ ни денегъ, ни даже жизни своей, вошелъ въ сношенія Марьей Ивановной Борисовой, умлъ ослпить или подкупить всхъ окружавшихъ ее — и увезъ ее, а въ ближайшемъ город обвнчался съ нею. Нечего доказывать, что она раздляла его страсть и способствала своему похищенію. Но посл этого, имъ уже нельзя было жить въ одномъ город съ отцомъ, и они ухали въ Москву. Надобно вспомнить, что это происходило лтъ восемьдесятъ назадъ, и тогда не вольно спросить себя: какъ могъ образоваться такой характеръ въ глуши, посреди старовровъ, гд малйшее отступленіе отъ праддовскихъ обычаевъ почиталось почти преступленіемъ? Но это было только началомъ приключеній г-на Куликана. Въ Москв, онъ началъ тмъ, что помстилъ свою молоденькую жену въ пансіонъ, учиться танцовать, играть на клавикордахъ и болтать по французски. Онъ выписывалъ ей и себ наряды изъ Парижа, и наконецъ такъ укомплектовалъ свой гардеробъ, что у него самого было триста-шестьдесятъ-пять каштановъ, а у жены его столько же платьевъ и паръ башмаковъ, то-есть, перемна на каждый день года. Блье свое и жены своей посылалъ онъ мыть въ Голландію. Страсбургскіе пироги была у него обыкновеннымъ блюдомъ. Для стола его всегда откармливались индюки и другія птицы — миндалемъ!.. Можетъ-быть, читатели подумаютъ, что я пересказываю сказку изъ ‘Тысячи-Одной Ночи’, но могу уврить, что все это было точно такъ. Разумется, у человка, живущаго богато и роскошно, всегда бываетъ много друзей, и потому у г-на Куликана было въ Москв самое избранное общество. Онъ и жена его переняли и приняли свтскія манеры. Я знала ихъ, когда они была уже не въ молодыхъ лтахъ, и, признаюсь, немного встрчала я людей, столько пріятныхъ въ обхожденіи. Какая то особенная вжливость, кротость и непринужденность отличала ихъ. Важный вопросъ: откуда бралъ г. Куликанъ деньги для своихъ огромныхъ расходовь — былъ и остается загадкою. Извстно, однакожь, что иногда онъ крайне нуждался въ деньгахъ, закладывалъ и продавалъ самыя необходимыя вещи, и опять, чрезъ нсколько времени, начиналъ жить съ прежнею роскошью. Вроятно, онъ велъ больную игру, потому-что вс знаменитые современные игроки были друзья его, и самъ онъ былъ геній во всхъ карточныхъ играхъ, не рдко видали его въ картами въ рукахъ, и онъ игралъ, по-видимому, только для забавы, для партіи въ небольшую игру, и до старости казался только добродушнымъ втренникомъ. Кажется, больше для виду, нежели дйствительно, онъ имлъ и нкоторыя торговыя дла, прожилъ даже нсколько лтъ въ Сибири, отчасти по дламъ Россійско-Американской Компаніи, изумлялъ Иркутскъ своими прихотями и роскошью, здилъ въ Америку, и вскор посл этого былъ пораженъ параличемъ. Въ это бдственное для него время, уже въ старыхъ лтахъ, онъ неожиданно получилъ наслдство: умеръ отецъ его жены, который никогда не видалъ ея посл бгства изъ родительскаго дома, проклиналъ похитителя ея, и былъ жестокосердъ до послднихъ дней своей жизни. Передъ смертью, онъ простилъ непокорную дочь и не лишилъ ея наслдства, которое оказалось значительнымъ. Замчательно, что г. Куликанъ, какъ маршалъ Ришльё въ маломъ вид, испытавшій въ жизни своей всю роскошь и нгу, жилъ въ послдніе голы такимъ же старовромъ, какъ и другіе сограждане его. Возвратившись къ намъ, разбитый параличемъ, онъ отпустилъ длинную бороду, нарядился въ длиннополый сюртукъ, и на костыляхъ ковылялъ въ церковь къ каждой служб, а остальное время лежалъ или читалъ церковныя книги.
Изъ разсказовъ моихъ можно вплоть, что жизнь образованнаго класса въ Иркутск была совершенно европейская, что тамъ всегда было общество избранное, гд являлись многіе люди, достопамятные или замчательные по разнымъ отношеніямъ. Но это не мшало въ томъ же город сохраняться всмъ чисто-русскимъ обычаямъ и приданіямъ. Самый языкъ и манера выражаться тамъ чисто-русскіе, и если бы не противная интонація или аксанъ, какимъ отличается выговоръ иркутскихъ жителей, то у нихъ можно было бы искать истиннаго русскаго языка. Но эти возвышенія и пониженія голоса, эти грубыя ударенія на о — чрезвычайно непріятны, особенно тому это не привыкъ къ нимъ или отвыкъ отъ нихъ. Надобно прибавить, что таковъ выговоръ только простолюдиновъ. Въ разговор другихъ только отзывается областная грубость аксана. Въ Иркутск, какъ и въ другихъ отдаленныхъ отъ столицъ городахъ, многіе предметы имютъ свои областныя названія, много сохранилось старинныхъ словъ, которыя не употребляются больше въ язык современномъ. Для изучающихъ русскій языкъ ученымъ образомъ, любопытно было бы узнать ихъ, потому-что они, по-крайней-мр, поясняютъ другія слова. Цлыя выраженія книжныя сдлалось также какъ-бы пословицами или поговорками. Прежде употребляли много выраженіи священнаго писанія, и до-сихъ-поръ остаются изъ нихъ нкоторыя въ общемъ употребленіи между народомъ. На-примръ, часто услышите: ‘Не насытится око зрніемъ, умъ богатствомъ’, ‘Аще не Господь созиждетъ домъ, всуе труждается’, ‘Гордымъ Богъ противится’, ‘Послушаніе паче поста и молитвы’, ‘Не останется камень на камени’, и много подобныхъ.
Замчательно, что старики, совершенно Русскіе по своему воспитанію и образу жизни, еще не такъ давно употребляли въ обыкновенномъ разговор множество старинныхъ словъ русскихъ и изъ церковнаго языка, употребляла даже цлыя рченія, которыя можно было бы вставить въ любую лтопись. Это ясно показываетъ, что не только до временъ Петра, который ввелъ въ языкъ нашъ много словъ иностранныхъ и еще больше словъ и даже цлыхъ фразъ, переведенныхъ съ иностраннаго — но и долго посл Петра-Великаго, удерживался совсмъ не тотъ языкъ, которымъ говорятъ теперь вс Русскіе. Кто въ наше время употребляетъ слова: окаянный, красный, присный око, здравствовать, вскую?— а я еще слыхала ихъ въ устахъ стариковъ. Они употребляли даже цлыя изрченія, составленныя въ какомъ-то старинномъ дух. Одинъ почтенный старецъ, слыша о побдахъ Суворова, обыкновенно восклицалъ: ‘Дай, Боже, здравствовать господину Суворову!’ Екатерину Великую называлъ онъ не иначе какъ, ‘Матушка-Царица’, или: ‘Матушка-Императрица’. Изъ разговоровъ такого старца можно было бы составятъ цлый словарь стариннаго русскаго языка.
Кстати, приведу здсь нсколько словъ и изрченій, которыя случалось мн слыхать отъ старыхъ людей не въ одномъ Иркутск.
Слова: ‘прекрасно’, ‘превосходно’, ‘изящно’, ‘прелестно’, они замняли, гд приходилось кстати, своими словами, на-примръ, вмсто: ‘прекрасный день’, говорили: ‘красный день’, такъ же какъ говорили: ‘красная двица’, ‘красное солнышко’, или ‘солнце’, ‘красная жизнь’, ‘красныя дти’ (когда было двое дтей, сынъ и дочь), ‘красное крыльцо’ значило нарядное крыльцо, хорошее лто — ‘красное лто’. Если кто провелъ жизнь свою счастливо, про того говорили: ‘жилъ красовался’, или: ‘жили золото всили’, а кто провелъ жизнь весело, о томъ выражались: ‘было попито, подено, вкрасн, вхорош похожено’. Золото называли также краснымъ.
Слова: ‘добрый’, ‘добро’, также примнялись ко многому. Говорили: ‘Добрая одёжа (одежда)’, ‘добрая шуба’, ‘добрая мука’, ‘доброе пиво’. Имуществ, пожитки называли ‘добромъ’.
Хваля, говорили: ‘Какъ наливное яблочко, какъ дыня, какъ мытая рпочка, какъ маковъ цвтъ, какъ лебедь блый’. Упоминая о лун, или примняя въ ней что-нибудь, называли ее не иначе, какъ ‘свтёлъ мсяцъ’, упоминая о звздахъ, прибавляли: ‘чистыя звзды’. Громъ называли ‘малость Божія’. Если загаралось отъ молнія, то говорили: ‘отъ милости Божіей’.
Многіе изъ старыхъ людей были мастера прибавлять ко всякой рчи какую-нибудь поговорку или прибаутку, и здсь-то, мн кажется, надобно искать настоящей игривости русскаго ума. Если въ разговор встрчалось, на примръ, слово о кос, то старикъ немедленно прибавлялъ: ‘русая коса, до шелкова пояса‘. О хозяин и хозяйк: ‘хозяинъ въ дому, какъ медвдь въ бору, а хозяюшка въ дому, какъ оладья въ меду’. Не привожу здсь множества извстныхъ всмъ выраженій, каковы: ‘Очи сокольи, брови собольи, грудь лебединая, а походка павлиная’.— Милости просимъ хлба-соли откушать, лебедя порушать’. Обращаясь къ подчиненнымъ въ дом двицамъ, старикъ непремнно прибавлялъ: ‘Охъ, вы, красныя двицы, пирожныя мастерицы, горшечныя пагубницы!
Это было обычаемъ и принадлежностью всхъ разговорчивыхъ, веселыхъ стариковъ. Но между ними бывали исключительные сказочники или баюны, которые хотя не сами выдумывали то, что разсказывали, но умли повторять старое со множествомъ шутокъ, прибаутокъ, встатвныхъ выраженій, и притомъ съ какою-то веселостью, съ какимъ-то удальствомъ, которыя развеселяли и заставляли хохотать слушателей. Вступленіемъ къ разсказамъ ихъ была не одна извстная присказка: ‘На мор на Окіан, и остров на Буян’, и проч. Такихъ присказокъ было множество, и каждый даровитый разсказчикъ придумывалъ что-нибудь свое или прибавлялъ что-нибудь новое къ старому. Я приведу нсколько примровъ.
Вотъ начало вступленія:
‘Помстье у меня большое, заведеніе знатное: деревня на семи кирпичахъ построена, рогатаго скота птухъ да курица, а мдной посуды крестъ да пуговица, ддушка мой жилъ въ богатств, и мы съ нимъ вмст варили пиво къ батюшкину рожденью, варили семь дней, и наварили сорокъ бочекъ жижи да жижи, а сорокъ бочекъ воды да воды, хлба разнаго пошло семь зеренъ ячменю, да три ростка солоду, а хмль позади избы росъ. Проголодался я добрый молодецъ, и свинья по двору ходитъ такая жирная, что идетъ, а кости стучатъ какъ въ мшк,’ хотлъ я отрзать отъ нея жиру кусокъ, да ножика не нашелъ, такъ и спать легъ, всталъ рано, захотлось жевать пуще прежняго, пошелъ, взялъ кусочекъ хлбца, хотлъ помочить въ вод, да онъ въ ведро не пролзъ: сухой и сълъ.’
Такую безтолковщину продолжалъ разскащикъ покуда ума хватало, а слушатели безъ умолку смялись нечаянностямъ разсказа его, которому придавалъ онъ выраженіе тономъ, пониженіемъ м повышеніемъ голоса, а кстати и движеніями. Затмъ начиналась самая сказка, гд также событія отличались нелпыми сближеніями, и перемшивались съ разными приговорками и присказками. Почти каждая сказка заканчивалась свадьбою, и разскащикъ прибавлялъ въ заключеніе: ‘Я тамъ былъ, медъ, пиво, пилъ, по усамъ текло, а въ ротъ не попало, дали ма каштанъ, я надлъ, иду путемъ-дорогою, а ворона летитъ да кричитъ: синь да хорошъ, а я думалъ: скинь да покажь, скинулъ, положилъ подъ кустикъ, пришелъ на завтра, только мсто знать, а кафтана нтъ и не видать. Такія окончанія, вступленія, и въ средин разсказа безпрестанныя вставки, то-есть поговорки, прибаутки, нравоученія, присказки, извстныя оговорки, въ род: ‘скоро сказка смывается, а не скоро дло длается’, или: ‘это еще не сказка, а присказка, сказка все впереди, занимали много мста и составляли такую важную часть самаго разсказа, что нить или связь излагаемыхъ происшествій была не главное: главное было искусство разказчика. Я слыхала удивительныхъ въ своемъ род мастеровъ этого дла въ Иркутск. Въ дом моихъ родителей былъ ночной сторожъ, или караульщикъ какъ тамъ называютъ: это былъ, можно сказать, необыкновенный разскащикъ и замчательный по разнымъ отношеніямъ старикъ. Ему было тогда лтъ семьдесятъ, и хотя онъ былъ не великъ ростомъ и худощавъ, но здоровъ, всегда веселъ, и при томъ прожора и разскащикъ неутомимый. Когда, вечеромъ, надвъ на себя охабень или тулупъ, онъ съ длинною дубиною выходилъ на свою ночную стражу, вокругъ него собирались вс свободные въ дом люди и упрашивали разсказать что-нибудь. Долго онъ отдлывался отъ нихъ шутками и прибаутками, и наконецъ, за хорошій нюхъ табаку, начиналъ непрерывный разсказъ. Окружавшіе его рады были слушать его хоть всю ночь, и обыкновенно имъ уже приказывали разойдтись. Случалось, что въ лтнія свтлыя ночи и отецъ мой подзывалъ его къ галере своего дома, гд онъ сиживалъ по вечерамъ, и заставлялъ Терентьича разсказывать. Главный интересъ его разсказа былъ въ его манер разсказывать, потому-что сказки были все извстныя, кром отдльныхъ анекдотовъ, которые онъ приводилъ всегда кстати. Напримръ, когда рчь доходила до мужика, солдата, дьячка, и тому подобныхъ лицъ, разскащикъ почти всегда длалъ небольшое отступленіе, въ род слдующаго: ‘Солдатъ! А что такое солдатъ? человкъ Божій, и пр. Шла партія солдатъ по деревн, и досталось одному солдату на квартеру въ старой старух, такой корг, что и вдьмы пугались ея. Солдатъ вошелъ въ ней въ избу, по христіански помолился, по-русски поклонился, и чествовалъ хозяйку добрымъ словомъ: Здравствуй, бабушка-старушка, рада не рада гостю, а дай что-нибудь порвать! — Да что же теб, родимый мой?— отвчаетъ старуха, будто и не домекаетъ, что онъ голоденъ. — Была гд-то веревка старая, да и ту ребятишки утащили. — ‘Ну, такъ нтъ ли у тебя чего поклевать? сказалъ солдатъ.— Да что же, родимый поклевать! Овса, либо крупъ я не сю, съ неба они не сыплются.— ‘Ну, такъ нтъ ли у тебя чего-нибудь пость? сказалъ солдатъ ужъ напрямки.— И родимый, отвчаетъ старуха — я и сама третій день сухую ложку лижу, да тмъ и сыта. — ‘Ну, нтъ ли у тебя молочка, хлбца, курочки?’— Нту, родимый, и сама давно охъ невидывала. Постой же ты, старая вдьма, думаетъ про себя солдатъ. Научу я тебя царскихъ слугъ кормить — вдесятеро поплатишься.— Такъ и сварить у тебя нечего?— ничего нтъ, родимый.— Ну, а вотъ подъ лавкой топоръ лежитъ.— Да что жъ топоръ! вдь его не укусишь, родимый!— Твоими зубами не укусишь, а наше дло солдатское. Я изъ него похлебку себ сварю, да съ похлебкой и съмъ.— Старуха ухмылилась: посмотрла бы, какъ ты станешь топоръ грызть!— ‘Разварю, да и съмъ!’— Старуха ужь просто-за просто засмялась!— Пожалуй, вари топоръ, а коли разваришь, такъ и кушай на здоровье.— Ну, спасибо и за то, бабушка! Пойду же наберу хворосту, да разведу огонь, а ты воды приготовь въ чугунк. Служивый-то смекнулъ, что топоръ широкій, новенькій, врно больше рубля стоитъ. Вотъ онъ вышелъ изъ избы, подозвалъ товарища, и говоритъ: ‘Слушай меня: какъ увидишь что изъ трубы въ квартир моей сильный дымъ пойдетъ, подбги къ окошку, застучи, да и зови: сборъ де скатъ, въ походъ. А ужь за то будетъ у насъ и добрый ужинъ, и по доброй чарк водки.’— Воротился онъ въ избу съ охапкой хворосту, а старуха ужь и воды въ чугунк приготовила, и таганчикъ на шестокъ поставила, и трубу открыла. ‘Посмотрю, говоритъ, поучусь какъ топоры варятъ, да съ похлебкой дятъ’. А сама со смху помираетъ — думаетъ, провела я солдата-то, поваритъ, поваритъ топоръ, да такъ и уйдетъ. А солдатъ не унываетъ, разводитъ огонь подъ чугункой, да еще соли спрашиваетъ. ‘Дай, бабушка, соли — безъ нея невкусно будетъ.’— Возьми, родимый, за полиц.— Вотъ онъ взялъ соли, посыпалъ въ воду, а какъ вода стала закипать, такъ и топоръ опустилъ въ нее. Старуха сидитъ, да посмивается, а онъ кипятитъ воду, пробуетъ ее, да приговариваетъ: нтъ, все еще сыръ, и навару не далъ! Вотъ ужъ вода давно ключемъ кипитъ, а онъ все только раздарабарываетъ со старухой, да пробуетъ кипяченую воду. Старуха со смху помираетъ, а онъ и говоритъ, какъ-будто самъ съ собой: ‘Нтъ, видно, мало огня! Дай еще хворосту прибавлю на огонь’. Прибавилъ, пошла трескотня, и дымъ повалилъ изъ трубы. А товарищъ-солдатъ какъ завидлъ изъ трубы сильный дымъ, подскочилъ къ окуну, стучитъ и кричитъ: ‘Семенъ Семеновъ! Въ походъ! живо собираться къ капитанской квартер!— Ахти! закричалъ солдатъ:— какъ же быть-то? Взялъ желзную чумичку, вынулъ топоръ изъ кипятку, держитъ въ рукавиц, да и пробуетъ: ‘Сыръ еще, сыренекъ’, говоритъ ‘да ужь нечего длать: съмъ дорогой каковъ есть! прощай, бабушка-старушка! Дай Богъ теб здоровья: видала, какъ солдаты топоры варятъ и дятъ?’ И былъ таковъ съ топоромъ. А старуха потомъ разсказывала за диво, что солдатскими зубами и сырой топоръ разгрызть можно.’
Къ этому прибавлялось нсколько нравоученій, въ русскомъ дух сказанныхъ, и такая вставка только разнообразила главный разсказъ. Разумется, Терентьичъ говорилъ гораздо остре, выразительне по-русски нежели я съумла передать его слова. Это только ‘Фрейшицъ, разыгранный перстами робкихъ ученицъ’.
Мн кажется вообще, что занимательность и прелесть русскихъ сказокъ зависла больше отъ искусства разсказчиковъ, нежели отъ самаго содержанія ихъ. Сказки русскія вообще очень не замысловаты содержанімъ, а какъ он сохранились только въ изустныхъ разсказахъ, то теперь даже трудно узнать ихъ въ первобытномъ, оригинальномъ ихъ вид. Терентьичи встрчаются уже рдко, а что до-сихъ-поръ напечатано, то не даетъ понятія объ истинномъ разсказ русской сказки. Еще лучше изданія такъ-называемыя лубочныя, съ картинками, или съ панками, какъ выражаются въ Иркутск, въ тхъ, по-крайней-мр, издатели не мудрствовали, не стирали оригинальности съ разсказа, но другіе хотли улучшить его, и портили тмъ. Не думаю, чтобъ можно было теперь возстановить наши народныя сказки въ настоящемъ ихъ вид, ибо, повторяю, что не содержаніе, а разсказъ составлялъ все ихъ достояніе. Я упомянула, какъ разсказчики выказывали народное остроуміе при словахъ: ‘солдатъ, дьячекъ’, и тому подобныхъ. Но они останавливались мимоходомъ на множеств словъ, и поясняли ихъ какимъ-нибудь присловьемъ или разсказомъ. При словахъ: ‘ворона’, ‘сова’, ‘непогода’, ‘ночь’, ‘солнце’, ‘мсяцъ’, и безчисленныхъ другихъ, бывали прибаутки и присказки. Все это теперь потеряно для насъ невозвратно.
Въ Иркутск были и свои мстныя преданія и поврья. На лвомъ берегу Ангары, противъ города, есть мсто, называемое Царь-Двица. Оно замчательно своею дикою красотою, нагорномъ возвышеніи, замчательно оно преданіемъ, поясняющимъ его названіе. Лтъ сто назадъ пріхала туда, неизвстно откуда, двица, высокаго роста, красивая, и, какъ видно, очень неустрашимая, потому-что она одна-одинехонька поселилась на этомъ мст, построила тамъ себ избушку, внесенную частымъ тыномъ, держала злыхъ собакъ и не пускала къ себ никого. Она сама работала въ своемъ город, а для необходимыхъ пособій въ работ и для посылокъ въ городъ прихаживала къ ней старуха посельница. Она-то разсказывала про нее, какая она умница и разумница, какъ она, то работаетъ въ огород, то сидитъ за книгами, а какъ заговоритъ о чемъ, то будто сладкимъ медомъ польетъ. Никто не смлъ подходить къ ея жилищу, а если кто отваживался на это, то она становилась въ своемъ двор на какое-то возвышеніе и показывала рукой, чтобъ онъ удалился, если же онъ не слушался, то она выпускала за него своихъ собакъ, и дерзкій нарушитель ея приказаній радъ былъ унести ноги. Она провела много лтъ такимъ-образомъ, и въ старости своей допускала къ себ нкоторыхъ изъ иркутскихъ жителей, которые являлись просить совта у нея въ трудныхъ случаяхъ, и возвращались въ восторг отъ ея ума и краснорчія. Она умерла оставшись неизвстною, такъ-что никто не зналъ ни имени, ни происхожденія ея, но за мудрость и чистое поведеніе прозвали ее Царь-Двицей. Избушка ея наконецъ истлла, исчезла, но мсто до-сихъ-поръ называется Царь-Двицей.
Такихъ замчательныхъ почему либо мстъ вокругъ Иркутска есть нсколько. Такъ, напримръ, Шведово-Зимовье получило свое названіе отъ-того, что въ старину жилъ тамъ въ зимовь старикъ Шведъ, вроятно изъ плнныхъ, взятыхъ, можетъ-быть, Петромъ-Великимъ. Преданіе говорило, что тамъ было много кладовъ. Уже не было ни Шведа, ни зимовья, а проходившіе вечеромъ или ночью видли тамъ огоньки, видли даже, что самъ Шведъ выходилъ со свчей въ рук и гасилъ ёе, оборотивъ внизъ. Но кто ршался искать клада, тотъ обыкновенно заблуждался въ лсу и не находилъ даже самаго мста Шведова Зимовья. Вообще о кладахъ и богатствахъ вокругъ Иркутска было довольно преданій и разсказовъ. Не намекали ль они на золотоносныя богатства, открытыя въ наше время? Мн не разъ приходило на память, что верстахъ въ двадцати отъ Иркутска есть два урочища, называемыя Малая и Большая-Рудоплавная. Преданіе говорило, что за мст ихъ когда-то были заводы, гд плавили руду, но какую, когда, и кто? неизвстно. Гораздо любопытне тамошняя мстность, въ рудоплавной есть протокъ, точно вырытый каналъ шириной не больше сажени, но очень глубокій, и идущій, какъ я слыхала, издалека, изъ какихъ-то горъ. Почему бы не попытаться изслдовать эту мстность и преданіе о руд: можетъ-быть, тутъ открылся бы богатйшій золотой пріискъ? Въ преданіяхъ бываетъ иногда смыслъ.
Въ заключеніе разсказовъ моихъ объ Иркутск, упомяну и о тамошней природ. Она иметъ тамъ свои прелести и я, видвъ посл природу лучшихъ областей русскихъ, даже проживъ нсколько лтъ на берегахъ Чернаго-Моря, не разлюбила природы иркутской. Особенно мстность самого Иркутска, въ нкоторыхъ отношеніяхъ — несравненна. Окруженный съ трехъ сторонъ живописными, громадными горами, а съ четвертой окаймленный величайшею къ мір ркою, Ангарой, онъ красиво раскинутъ за гладкой равнин, перескаемой еще двумя рками, Иркутомъ и Ушаковкой. Въ другихъ мстахъ и эти дв, довольно большія рки, почитались бы драгоцнными, но вливаясь въ Ангару, он кажутся ручьями Ангара внушительна своимъ многоводіемъ. Вытекая изъ Байкала, или Святаго-Моря, какъ называютъ его иные, она и подъ Иркутскомъ, уже пробжавъ около 60 верстъ, еще иметъ боле версты ширины, и быстрота ея такъ сильна, что на поверхности видны всегда волны, погоняющія другъ друга. Ангара очень глубока, но вода въ ней совершенно прозрачна, и сквозь нея видны вс камешки и даже травки на дн. Отъ такой глубины, быстроты и огромности, Ангара холодна и въ самые палящіе жары. О быстрот ея можно судить во время перевоза отъ одного берега къ другому, производимаго за большихъ гребныхъ судахъ, называемыхъ карбасами — судно относитъ за версту и боле внизъ, такъ-что его всегда тянутъ посл этого бичевою къ мсту пристани. Ркостовомъ называется замерзаніе Ангары, которое бываетъ рдко ране половины декабря, хотя въ то время уже во всхъ окрестностяхъ господствуетъ настоящая зима. Только посл долгихъ и сильныхъ морозовъ на рк появляются льдины, которыя постепенно длаются больше, идутъ чаще, гуще наконецъ сталкиваются, плывутъ громадою, и производятъ такой шумъ и ревъ, что на берегу рки нельзя разслушать самой громкой рчи. Борьба льдинъ оканчивается тмъ, что он останавливаются и замерзаютъ въ самыхъ неправильныхъ неровностяхъ, такъ что въ иныхъ мстахъ выдвигаются громадами. Въ это время перездъ черезъ рку прекращается на нкоторое время, покуда не срубятъ и не сгладятъ за ней неуклюжихъ льдинъ.
Растительное царство въ Иркутск и всей дальней Сибири, довольно бдно, потому-что лто тамъ кратковременно, а зимніе морозы такъ сильны, что ихъ не переноситъ ни одно нжное растеніе на открытомъ воздух. Равняя зима настаетъ въ Иркутск съ половины октября, поздняя съ половины ноября, сильные морозы продолжаются постоянно до половины февраля, а иногда и дале. Весна наступаетъ быстро, какъ въ сверныхъ климатахъ, хотя Иркутскъ находится на одной широт съ Кіевомъ. Въ Европейской Россіи, начало весны предвщаютъ жаворонки, но въ Иркутск и его округ ихъ не бываетъ. Тамъ нтъ ни соловьевъ, ни даже чижиковъ. Изъ пвчихъ птицъ есть малиновки, зяблики, скворцы, клесты, щуры, иволги, синицы, есть еще птички, называемыя въ простомъ народ соловейками: он меньше соловьевъ, но похожи на нихъ и поютъ очень-пріятно. Когда снгъ еще несовершенно сошелъ, первыя изъ отлетныхъ птицъ появляются плишки, красивыя птички, которыя есть почти во всей Россіи, и въ книжномъ язык извстны подъ названіемъ ‘трясогузокъ’. Гораздо позже прилетаютъ ласточки, что предвщаетъ уже теплую погоду. Вообще говорятъ: ‘ласточки прилетли, тепло будетъ’. Ихъ везд почитаютъ за птицъ благодатныхъ, предвстницъ счастья. Замчу мимоходомъ, что мы большею-частію смотримъ на природу равнодушно, а она всегда и везд представляетъ множество предметовъ любопытныхъ, къ которымъ, кажется, трудно привыкнуть до равнодушія. Напротивъ, я понимаю, что не только ученому, но и самому простому человку можно и даже естественно пристраститься къ созерцанію явленій природы. Живя въ Сибири, я много разъ наблюдала бытъ ласточекъ. Особенно въ Иркутск, эта милая, и, какъ почти везд, неразлучная съ жилищами человка птичка, во многомъ не походитъ на ласточекъ другихъ мстъ Россіи. Тамъ она гораздо красиве: грудь и брюшко у нея покрыты прелестными перышками цвта неопредленно-розоваго съ оранжевымъ, крылья и головка сизо-черныя, на шейк блое пятнышко. Стрижи также родъ ласточекъ, но они совсмъ не такъ красивы: у нихъ грудь и брюшко блыя, крылья и спинка сизо-черныя, но безъ двухъ раздвоенныхъ перышекъ въ хвост, которые придаютъ такую оригинальность виду ласточки, и кажется способствуютъ быстрот ея полета. Извстно, что ласточка летаетъ съ быстротою стрлы, оборачивается въ воздух съ чрезвычайною ловкостью, и большую часть времени проводить въ летаньи, она почти лишена способности ходить, и, садясь очень рдко на землю, едва передвигаетъ свои короткія ножки, но вспорхнувъ на воздухъ — она въ своей стихіи. Она можетъ быть названа по-преимуществу летучею птичкою. Ласточки вьютъ свои гнзда подъ крышами, въ углахъ или подъ окнами. Сперва веселыя гостьи какъ-будто все осматриваютъ, потомъ начинаютъ поправить старые гнзда иди устроивать новыя. Он занимаются этимъ съ такою неутомимою дятельностью, что въ три, четыре дня оканчиваютъ себ новое гнздо, искусно-слпленное изъ грязи, травокъ, и уложенное внутри мохомъ и отчасти мягкими перышками. Все это приносятъ он издалека въ своемъ носик, и потому безпрерывно подлетаютъ къ гнзду или отлетаютъ отъ него. Иногда, какъ-бы радуясь успшной работ, он садятся гд-нибудь подл и распваютъ свои веселыя псни. Пніе ихъ отличается какою-то роскошною, искреннею веселостью, и хотя многія птички поютъ гораздо лучше ихъ, но ни одна не поетъ такъ мило. На полет, ря въ воздух, он также оглашаютъ его своимъ усладительнымъ щебетаніемъ. Когда гнздо кончено, самка кладетъ яйца и садится на нихъ, а самецъ безпрестанно летаетъ, приноситъ ей пищу, состоящую изъ равныхъ наскомыхъ, садится иногда возл и утшаетъ свою подругу пніемъ, или на нсколько времени занимаетъ ея мсто, давая ей свободу порять въ воздух. По вывод птенцовъ, самецъ и самка оба приносятъ имъ пищу, безпрестанно подлетая къ гнзду. Когда дти ихъ выростутъ, наконецъ, такъ, что могутъ вылетть изъ гнзда, они сначала перелетаютъ только на крышу того строенія, гд ихъ гнздо, и тамъ, небольшими перелетами какъ-бы испытываютъ свои силы. Черезъ нсколько времени начинаютъ и молоденькія ласточки рять въ воздух и находить сами себ пищу. По окончаніи лта, ласточки готовятся къ отлету, собравшись многочисленными стаями, и нсколько дней какъ-будто упражняютъ въ томъ молодыхъ. Усвшись тысячами за какомъ-нибудь большомъ зданіи, он съ пніемъ и чириканьемъ вспархиваютъ, летятъ въ одну сторону, и возвращаются за прежнее мсто. Замчательно, что вообще он прилетаютъ весною и улетаютъ въ конц лта не вдругъ, а по замчанію старожиловъ, въ три раза. Раннія выводятъ дтей раньше и раньше отлетаютъ, другія длаютъ то же позже. Въ Иркутск уврены, что отлетъ ихъ бываетъ постоянно 1-го, 6-го и 15-го чиселъ августа, т. е. въ спасовы дни. Не могу подтвердить, точно ли въ эти дни, но и сама много разъ видла, какъ, около означеннаго времени, въ срокъ отбытія ихъ, стая, готовая летть, усаживается рядами по кровлямъ и заборамъ — будто наблюдая старинный русскій обычай садиться передъ отбытіемъ въ путь,— потомъ поднимаются вс, летятъ и исчезаютъ въ отдаленіи. Въ Сибири простолюдины говорятъ, что ласточки улетаютъ на теплыя воды, не знаю также, съ чего взяли, будто усталыя изъ нихъ садятся на спину лебедей. Въ Россіи мн, по-крайней-мр, не случалось замтить въ ласточкахъ такой общежительности и домовитости, какою отличаются он въ Сибири, или лучше сказать, въ Иркутской-Губерніи. Любопытно, что описанныя мною ласточки, отличныя, отъ русскихъ ласточекъ своимъ розово-оранжевымъ брюшкомъ и такою же грудью, встрчаются только по рку Канъ, бывшую границу Иркутской-Губерніи — по другую же сторону рки встрчаются уже обыкновенныя ласточки. Ловкость и быстрота ласточекъ всего лучше бываетъ видна, когда он окружаютъ ястреба, врага своего. Безчисленное множество слетается ихъ вокругъ него, чирикаютъ, вьются вокругъ, но никогда не удается ему схватить или зашибить ни одной изъ нихъ. Какія хитрости употребляетъ онъ — и все напрасно! Иногда онъ бросится въ толпу ихъ, внизъ, вверхъ, по всмъ направленіямъ, но он мгновенно разсыпаются, и тотчасъ опять окружаютъ его. Иногда, будто утомившись, онъ тихо полетитъ отъ нихъ прочь, и он толпою преслдуютъ его, какъ вдругъ онъ обернется, молніей кинется на нихъ — и всегда неудачно. Ласточки издревле любимы вашимъ народомъ: никогда и нигд не длается имъ ни малйшаго вреда, напротивъ, почитается добрымъ предвстіемъ, когда он во множеств поселяются въ дом. Желая похвалить женщину или двицу, говорятъ: ласточка-касаточка. Въ псняхъ часто упоминается о ласточкахъ. Домъ, хорошо устроенный, называется ласточкинымъ гнздышкомъ. Державинъ описалъ ласточку въ особомъ стихотвореніи. Но гд отъ встртилъ ее въ Россіи съ грудью красно-блою? Не на дальнемъ ли свер, въ Олонецкой или въ Архангелогородской Губерніи? Можетъ бытъ, тамъ она похожа на иркутскую.