А. О. Смирнова-Россет
А. О. Смирнова-Россет
ВОСПОМИНАНИЯ О ЖУКОВСКОМ И ПУШКИНЕ
СПИСОК ПРИНЯТЫХ СОКРАЩЕНИЙ
Воспоминания о Жуковском и Пушкине, Смирнова-Россет Александра Осиповна, Год: 1871
Время на прочтение: 19 минут(ы)
А. О. Смирнова-Россет. Дневник. Воспоминания
М., ‘Наука’, 1989
Кроме приведенных мною писем Жуковского1, более нет у меня имеющих общий интерес, еще есть куча записок из Эмса в Баден-Баден в 1844 году и три письма шуточные, которые он сам называл галиматьей. Он очень любил писать такого рода шутки и говорил: ‘Ведь у меня целый том галиматьи’. Если вам угодно получить несколько подробностей о Жуковском, сообщаю вам их, как умею. Не ждите ни слога, ни порядка в изложении.
Василия Андреевича я увидела в первый раз в 1826 г. в Екатерининском институте, при выпуске нашего 9-го класса. Императрица Мария Федоровна делала наши экзамены с торжественностью, в своем присутствии и до публичного экзамена. На этот публичный экзамен собрались митрополиты (на нашем был еще Сестренцевич), академики и литераторы. Учителем словесности был П. А. Плетнев, друг Пушкина, любимец императрицы Марии Федоровны, человек вполне достойный ее внимания и особой благосклонности. Экзамен, благодаря его трудам, мы сдали очень хорошо. Тут прочитаны были стихи Нелединскому и Жуковскому, их сочинения2. Императрица Мария Федоровна оказывала обоим аттенцию и во все время экзамена или словами, или взглядами спрашивала их одобрения. После экзамена подан был завтрак (djeuner la fourchette), и так как это было на маслянице, то оба поэта преусердно занялись блинами. Этот завтрак привозился придворными кухмистерами, и блины точно пекли на славу во дворце. Нас всех поразили добрые, задумчивые глаза Жуковского. Если б поэзия не поставила его уже на пьедестал, по наружности можно было взять его просто за добряка. Добряк он и был, но при этом сколько было глубины и возвышенности в нем. Оттого его положение в придворной стихии было самое трудное. Только в отношениях к царской фамилии ему было всегда хорошо.
Он их любил с горячностью, а императрицу Александру Федоровну с каким-то энтузиазмом, и был он им всем предан душевно. Ему, так сказать, надобно было влезть в душу людей, с которыми он жил, чтобы быть любезным, непринужденным, одним словом, самим собою.
Хотя он был как дитя при дворе, однако очень хорошо понимал, что есть вокруг него интриги, но пачкаться в них он не хотел, да и не умел. В 1826 году двор провел великий пост в Царском Селе, также и часть лета. Потом все отправились на коронацию в Москву, и я Жуковского не помню3. Лето 1828 года двор опять был в Царском Селе. Фрейлины помещались в большом дворце, а Жуковский в Александровском, при своем царственном питомце4, и опять я с ним не сблизилась и даже мало его встречала. В 1828 же году императрица Александра Федоровна уезжала в Одессу, а наследник и все меньшие дети остались под присмотром своей, бабушки в Павловске.
Где был Жуковский, не помню. Только у обеденного стола императрицы Марии Федоровны (который совершался с некоторою торжественностью и на который всегда приглашались все те, которые только в придворном словаре значились особами) я его никогда не видела.
По возвращении государя из Турции5 и государыни из Одессы двор поселился в Зимнем дворце. Мария Федоровна скончалась, город был в трауре, все было тихо, и я, познакомившись с семейством Карамзиных, начала встречать у них Жуковского и с ним сблизилась. Стихи его на кончину императрицы6 были напечатаны и читались всеми теми, которые понимали по-русски. Жуковский жил тогда, как и до конца своего пребывания при дворе, в Шепелевском дворце (теперь Эрмитаж). Там, как известно, бывали у него литературно-дружеские вечера. С утра на этой лестнице толпились нищие, бедные и просители всякого рода и звания. Он не умел никому отказать, баловал своих просителей, не раз был обманут, но его щедрость и сердоболие никогда не истощались. Однажды он мне показывал свою записную книгу: в один год он роздал 18000 рублей7 (ассигнациями), что составляло большую половину его средств.
Он говорил мне: ‘Я во дворце всем надоел моими просьбами и это понимаю, потому что и без меня много раздают великие князья, великие княгини и в особенности императрица, одного Александра Николаевича Голицына я не боюсь просить: этот даже радуется, когда его придешь просить, зато я в Царском всякое утро в нему таскаюсь’. Один раз, после путешествия нынешнего государя, Жуковский явился ко мне с портфелем и говорит: ‘Посмотрите, какую штуку я выдумал! Я так надоел просьбами, что они, лишь как увидят меня, просто махают руками. Надобно 3000 рублей ассигнациями, чтобы выкупить крепостного живописца у барина. Злодей, узнавши, что я интересуюсь его человеком, заломил вишь какую сумму. Вот что я придумал: всю историю представил в рисунках. Сидят Юлия Федоровна Баранова и великая княгиня Мария Николаевна, я рассказываю историю. Все говорят: ‘Это ужасно! Ах, бедный! Его надобно высвободить’. Картина вторая: я показываю рисунки, восхищаются: ‘C’est charmant, quel talent!’ {Как прекрасно, какой талант!}. Картин этих было несколько, и, разместив всех, приложив своих денег, он собрал с царской фамилии деньги и послал их в Оренбург8, где томился художник у невежды-барина, который не ценил его живописи.
Жуковский любил рассказывать про свою жизнь в деревне в Белевском уезде, про дурака Варлашку, который не умел обходиться с мужскою одеждою и ходил в фланелевой юбке, как Варлашка, уходя спать на чердак, с лестницы всякий вечер кричал ‘боюсь’ и прочий вздор. Не знаю, всем ли известны пером нарисованные виды этой деревни, в которой он жил в молодости: ‘необыкновенная прелесть в них! Они были после литографированы, и вся коллекция у меня9. Один знаток англичанин мне говорил, что в этих линиях слышится необыкновенный художественный талант.
Шутки Жуковского были детские и всегда повторялись, он ими сам очень тешился. Одну зиму он назначил обедать у меня по средам и приезжал в сюртуке, но один раз случилось, что другие (например, дипломаты) были во фраках: и ему и нам становилось неловко. На следующую среду он пришел в сюртуке, за ним человек нес развернутый фрак. ‘Вот я приехал во фраке, а теперь, братец Григорий,— сказал он человеку,— уложи его хорошенько’. Эта шутка повторялась раза три, наконец и ему и мне надоела, но Жуковский говорил, что в передней она всегда имела большой успех, и очень этим восхищался. Этого Григория он очень полюбил, когда я ему сказала, что он играет очень дурно на дрянной скрипке. ‘Как же это так, на дурной скрипке? Надобно бы ему дать хорошую’.
При совершенном неуменьи наживаться, он хорошо распоряжался своими маленькими доходами и вел свои счеты с немецкою аккуратностью. Вообще в его чисто русской натуре было много германизма, мечтательности и того, что называют Gemtlichkeit {добродушие (нем.).}. Он любил расходиться, разболтаться и шутить в маленьком кружке знакомых самым невинным, почти детским манером. Комнаты его, в третьем этаже Шепелевского дворца, были просто, но хорошо убраны. ‘Только,— говорил он,— жаль, что мы так живем высоко, мы чердашничаем’. У него были развешены картины и любимый его ландшафт работы Фридриха10 — еврейское кладбище в лунную ночь, которое не имеет особенного достоинства, но которым он восхищался. Как живопись, так и музыку он понимал в высшем значении, но любил также эти искусства по какой-нибудь ассоциации воспоминания. Так, однажды он мне писал: ‘Буду у вас обедать, а после обеда пусть m-lle Klebeck мне споет:
Land meiner seligsten Gefhle,
Land meiner Jugend и пр.*11
* Страна моих святых чувств,
Страна моей молодости (нем.).
Не забудьте, что тут рядом сядет ‘Воспоминание’.
Тот, которому так дорого было воспоминание, у которого память сердца так была сильна, мог написать эти прелестные стихи:
О милый гость, святое прежде12,
Зачем в мою теснишься грудь!
Могу ль сказать живи надежде,
Скажу ль тому, что было: будь?
Лунная ночь, с ее таинственностью и чарами, приводила его в восторг. Отношения его к старым товарищам, к друзьям молодости никогда не изменялись. Не раз он подвергался неудовольствию государя за свою непоколебимую верность некоторым из них13. Обыкновенно он шел прямо к императрице, с ней объяснялся и приходил в восторге сообщить, что ‘эта душа все понимает’. ‘У государя,— говорил он,— первое чувство всегда прекрасно, потом его стараются со всех сторон испортить, однако, погорячившись, он принимает правду’. Такой-то натуре пришлось провести столько лет в коридорах Зимнего дворца!
Но он был чист и светел душою и в этой атмосфере, ничего не утратив, ни таланта, ни душевных сокровищ. Эти сокровища, так щедро богом дарованные, сбереженные в полной чистоте и святости, сделали его высшим духовным человеком, каким он был в последние годы своей жизни. Письмо Базарова о его кончине14 свидетельствует об этом.
До 1829 года я не сближалась с Василием Андреевичем. В наш фрейлинский коридор ходили всякие люди просить помощи и подавать прошения, вероятно, полагая, что мы богаты и могущественны. Но ни того, ни другого в сущности не было. Однажды забрался ко мне серб, князь Божулич-Надин. Его дочь была со мною в институте, он желал возвратиться на родину и был в совершенной нищете. Таких денег у нас не было, и я решилась попросить Жуковского прийти ко мне и рассказала ему историю бедного серба.
Так как вы хотели иметь шуточные его письма, то вот вам его ответ:
‘Милостивая государыня, Александра Иосифовна!
Имею честь препроводить к вашему превосходительству сто рублей государственными ассигнациями на счет того путешествующего сербского мужа, о котором с таким трогательным красноречием, при сиянии звездообразных очей своих, вы соблаговолили мне проповедывать во время сладко-сердечного моего пребывания в тесном жилище вашего превосходительства. Сие денежное пособие, извлеченное мною из собственного моего портфеля, будет мною собрано с их императорских высочеств, но для сего нужно мне иметь подробное описание той странствующей особы, о коей так благодетельно вы заботитесь, милостивая государыня. Итак, соблаговолите отложить вашу лень, столь усыпляющую ваше превосходительство, и миниатюрною ручкою вашею начертите несколько письменных каракулек, в коих означьте имя и обстоятельства оного сербского мужа, привлекшего на себя вашу благотворительность. Примите уверение в истинном благопочитании, с коим лично имею честь пресмыкаться у ног ваших. Бык’.
Тотчас по присылке денег и письма он сам явился и говорит: ‘А каково я написал, ведь вышло хорошо!’ — ‘Как можно тратить время на такой вздор!’ — ‘О, ведь я мастер писать такие штуки!’ Сто рублей были его, потом он собрал еще, и серба мы снарядили в путь на родину. С этой поры у нас начались частые дружеские отношения и постоянные шутки, такие же детские и наивные, как письмо.
Вот еще и другое:
‘Милостивая государыня, Александра Иосифовна!
Начну письмо мое необходимым объяснением, почему я отступил от общепринятого обычая касательно письменного изложения вашего почтенного имени. Мне показалось, милостивая государыня, что вас приличнее называть Иосифовною, нежели Осиповною, и сие основывается на моих глубоких познаниях библейской истории. В Ветхом Завете, если не ошибаюсь, упоминают о некотором Иосифе Прекрасном, сыне известного патриарха Иакова (он был продан своими злыми братьями). Вы, милостивая государыня, будучи весьма прекрасною девицею, имеете неотъемлем мое право на то, чтобы родитель ваш именовался Иосифом Прекрасным, а не просто Осипом, слово несколько шероховатое, неприличное красоте и слишком напоминающее об осиплости, известном и весьма неприятном недуге человеческого горла.
Кончив сие краткое предисловие, обращаюсь к тому, что вооружила гусиным пером мою руку для начертания нескольких строк к вам, милостивая государыня, строк, коим, признательно сказать, я завидую, ибо они, обратят на себя ваши звездно-сверкающие очи и, может быть, сподобятся произвести вашу зевоту, которая хотя и покривит прелестные уста ваши, но все не отнимет у них природной их прелести: ибо они останутся прелестными и тогда, когда вы, милостивая государыня, соблаговолите растянуть их на пол-аршина в минуту зевоты или надуть их, как добрую шпанскую муху, в минуту гнева. Чтобы кончить и выразить в двух словах все, что теперь у меня на сердце, скажу просто и искренно: все ли вы в добром здоровьи и будете ли дома после семи часов?
С глубочайшим почтением и таковою же преданностью честь имею быть, милостивая государыня, покорнейший слуга Бык-Жуковский’.
Часть лета 1830 года мы провели в Петергофе, а потом в Царском Селе до сентября. Тут уже мы часто видались с Жуковским, но в 1831 году в Царском мы видались ежедневно. Пушкин с молодой женой поселился в доме Китаева, на Колпинской улице. Жуковский жил в Александровском дворце, а фрейлины помещались в Большом дворце. Тут они оба взяли привычку приходить ко мне по вечерам, т. е. перед собранием у императрицы, назначенном к 9 часам. Днем Жуковский занимался с великим князем или работал у себя. Пушкин писал, именно свои сказки, с увлечением, так как я ничего не делала, то и заходила в дом Китаева. Наталья Николаевна сидела обыкновенно за книгою внизу. Пушкина кабинет был наверху, и он тотчас нас зазывал к себе. Кабинет поэта был в порядке. На большом круглом столе, перед диваном, находились бумаги и тетради, часто несшитые, простая чернильница и перья, на столике графин с водой, лед и банка с кружовниковым вареньем, его любимым (он привык в Кишиневе к дульчецам). Волоса его обыкновенно еще были мокры после утренней ванны и вились на висках, книги лежали на полу и на всех полках. В этой простой комнате, без гардин, была невыносимая жара, но он это любил, сидел в сюртуке, без галстука. Тут он писал, ходил по комнате, пил воду, болтал с нами, выходил на балкон и прибирал всякую чепуху насчет своей соседки графини Ламберт. Иногда читал нам отрывки своих сказок и очень серьезно спрашивал нашего мнения. Он восхищался заглавием одной: ‘Поп — толоконный лоб и служитель его Балда’. ‘Это так дома можно,— говорил он,— а ведь цензура не пропустит!’15 Он говорил часто: ‘Ваша критика, мои милые, лучше всех, вы просто говорите: этот стих не хорош, мне не нравится’. Вечером, в 5 или 6 часов, он с женой ходил гулять вокруг озера, или я заезжала в дрожках за его женой, иногда и он садился на перекладинку верхом, тогда был необыкновенно весел и забавен. У него была неистощимая mobilit de l’esprit {подвижность ума.}. В 7 часов Жуковский с Пушкиным заходили ко мне, если случалось, что меня дома нет, я их заставала в комфортабельной беседе с моими девушками. ‘Марья Caвельевна у вас аристократка, а Саша, друг мой, из Архангельска, чистая демократка. Никого ни в грош не ставит’. Они заливались смехом, когда она Пушкину говорила: ‘Да что же мне, что вы стихи пишете — дело самое пустое! Вот Василий Андреевич гораздо почетнее вас’. ‘А вот за то, Саша, я тебе напишу стихи, что ты так умно рассуждаешь’. И точно, он ей раз принес стихи, в которых говорилось, что
Архангельская Саша
Живет у другой Саши.
Стихи были довольно длинны и пропали у нее. В это время оба, Жуковский и Пушкин, предполагали издание сочинений Жуковского с виньетками. Пушкин рисовал карандашом на клочках бумаги, и у меня сохранился один рисунок16, также и арабская головка его руки. Жуковский очень любил вальс Вебера и всегда просил меня сыграть его, раз я рассердилась, не хотела играть, он обиделся и потом написал мне опять галиматью. Вечером Пушкин очень ею любовался и говорил, что сам граф Хвостов не мог бы лучше написать. Очень часто речь шла о сем великом муже, который тогда написал стихи на Монплезир:
Все знают, что на лире
Жуковский пел о Монплезире
И у гофмаршала просил
Себе светелочки просторной,
Веселой, милой, нехолодной и пр.
Они тоже восхищались и другими его стихами по случаю концерта, где пели Лисянская и Пашков:
Лисянская и Пашков там
Мешают странствовать ушам17.
‘Вот видишь,— говорил ему Пушкин,— до этого ты уж никак не дойдешь в своих галиматьях’.— ‘Чем же моя хуже’,— отвечал Жуковский и начал читать:
Милостивая государыня, Александра Иосифовна!
Честь имею препроводить с моим человеком
Федором к вашему превосходительству данную вами
Книгу мне для прочтения, записки французской известной
Вам герцогини Абрантес18. Признаться, прекрасная книжка!
Дело, однако, идет не об этом. Эту прекрасную книжку
Я спешу возвратить вам по двум причинам: во-первых,
Я уж ее прочитал, во-вторых, столь несчастно навлекши
Гнев на себя ваш своим неприступным вчера поведеньем,
Я не дерзаю более думать, что было возможно
Мне, греховоднику, ваши удерживать книги. Прошу вас
Именем дружбы прислать мне, сделать
Милость мне, недостойному псу, и сказать мне, прошла ли
Ваша холера и что мне, собаке, свиной образине,
Надобно делать, чтоб грех свой проклятый загладить и снова
Милость вашу к себе заслужить? О царь мой небесный!
Я на все решиться готов! Прикажете ль, кожу
Дам содрать с своего благородного тела, чтоб сшить вам
Дюжину теплых калошей, дабы, гуляя по травке,
Ножек своих замочить не могли вы? Прикажете ль, уши
Дам отрезать себе, чтобы, в летнее время, хлопушкой
Вам усердно служа, колотили они дерзновенных
Мух, досаждающих вам неотступной своею любовью
К вашему смуглому личику. Должно, однако, признаться:
Если я виноват, то не правы и вы. Согласитесь
Сами, было ль за что вам вчера всколыхаться, подобно
Бурному Черному морю? И сколько
Слов оскорбительных с ваших
Уст, размалеванных богом любви, смертоносной картечью
Прямо на сердце мое налетело! И очи ваши, как русские пушки,
Страшно палили, и я, как мятежный поляк, был из вашей
Мне благосклонной обители выгнан! Скажите ж,
Долго ль изгнанье продлится? Мне сон привиделся чудный.
Мне показалось, будто сам дьявол, чтоб черт его побрал!
В лапы меня ухватил…19
Пользуюсь случаем сим, чтоб опять изъявить перед вами
Чувства глубокой, сердечной преданности, с коей пребуду
Вечно вашим покорным слугою. Василий Жуковский.
У него тогда был камердинер Федор (который жил прежде у Александра Ивановича Тургенева) и вовсе не смотрел за его вещами, так что у него всегда были разорванные платки носовые, и он не только не сердился на него, но всегда шутил над своими платками. Он всегда очень любил и уважал фрейлину Вильдермет, бывшую гувернантку императрицы Александры Федоровны, через которую он часто выпрашивал деньги и разные милости своим protges, которых у него была всегда куча. M-lle Вильдермет была точно так же не сведуща в придворных хитростях, как и он, она часто мне говорила: ‘Joukoffsky fait souvent des bvues, il est naif, comme un enfant’ {Жуковский часто попадает впросак. Он наивен, как ребенок.},— и Жуковский точно таким же образом отзывался об ней. На вечера, на которые мы ежедневно приглашались, Жуковского, не знаю почему, императрица не звала, хотя очень его любила. Однажды он ко мне пришел и сказал: ‘Вот какая оказия, всех туда зовут, а меня никогда, ну, как вы думаете: рассердиться мне на это и поговорить с государыней? Мне уж многие намекали’.— ‘Ведь вам не очень хочется на эти вечера?’ — ‘Нет’.— ‘Разве это точно вас огорчает?’ — ‘Нет, видите, ведь это, однако, странно, что Юрьевича зовут, а меня нет’.— ‘Ведь вы не сумеете рассердиться, и все у вас выйдет не так, как надобно, и скучно вам будет на этих вечерах, так вы уж лучше не затевайте ничего’. ‘И то правда, я и сам это думал, оно мне и спокойнее и свободнее’. Тем и кончилась эта консультация.
Когда взяли Варшаву, приехал Суворов с известиями, мы обедали все вместе за общим фрейлинским столом. Из Александровского прибежал лакей и объявил радостную и страшную весть. У всех были родные и знакомые, у меня два брата на штурме Воли20. Мы все бросились в Александровский дворец, как были, без шляп и зонтиков, и, проходя мимо Китаева дома, я не подумала объявить об этом Пушкину21. Что было во дворце, в самом кабинете императрицы, я не берусь описывать. Государь сам сидел у ее стола, разбирал письма, писанные наскоро, иные незапечатанные, раздавал их по рукам и отсылал по назначению. Графиня Ламберт, которая жила в доме Олениной против Пушкина и всегда дичилась его, узнавши, что Варшава взята, уведомила его об этом тогда так нетерпеливо ожидаемом происшествии. Когда Пушкин напечатал свои известные стихи на Польшу, он прислал мне экземпляр и написал карандашом: ‘La comtesse Lambert m’ayant annonce la premire prise de Varsovie, il est juste, qu’elle reoive le premier exemplaire, le second est pour vous’ {Графиня Ламберт возвестила мне первая о взятии Варшавы: надо, чтобы она и получила первый экземпляр. Второй для вас.}.
От вас узнал я плен Варшавы.
Вы были вестницею славы
И вдохновеньем для меня.
‘Quand j’aurais trouv les deux autres vers, je vous les enverrai’ {Когда я найду две другие строчки, пришлю их вам.}22.
Писем от Пушкина я никогда не получала. Когда разговорились о Шатобриане, помню, он говорил: ‘De tout ce qu’il a crit il n’y a qu’une chose qui m’aye plu, voulez vous que je vous l’cris dans votre album? Si je pouvais croire encore au bonheur, je le chercherais dans le monotonie des habitudes de la vie’ {Из всего, что он написал, мне понравилось одно. Хотите, чтобы я его написал вам в альбом? Если бы я мог еще верить в счастье, я бы искал его в единообразии житейских привычек.}23.
В 1832 году Александр Сергеевич приходил всякий день почти ко мне, также и в день рождения моего принес мне альбом и сказал24: ‘Вы так хорошо рассказываете, что должны писать свои записки’,— и на первом листе написал стихи: ‘В тревоге пестрой и бесплодной’ и пр. Почерк у него был великолепный, чрезвычайно четкий и твердый. Князь П. А. Вяземский, Жуковский, Александр Ив. Тургенев, сенатор Петр Ив. Полетика часто у нас обедали. Пугачовский бунт, в рукописи, был слушаем после такого обеда. За столом говорили, спорили, кончалось всегда тем, что Пушкин говорил один и всегда имел последнее слово. Его живость, изворотливость, веселость восхищали Жуковского, который, впрочем, не всегда с ним соглашался. Когда все после кофия уселись слушать чтение, то сказали Тургеневу: ‘Смотри, если ты заснешь, то не храпеть’. Александр Иванович, отнекиваясь, уверял, что никогда не спит: и предмет и автор бунта, конечно, ручаются за его внимание. Не прошло и десяти минут, как наш Тургенев захрапел на всю комнату. Все рассмеялись, он очнулся и начал делать замечания как ни в чем не бывало. Пушкин ничуть не оскорбился, продолжал чтение, а Тургенев преспокойно проспал до конца25.
Вы желаете знать мое понятие о Жуковском, т. е. нечто в роде portrait littraire et historique {литературного и исторического портрета.}. Я никогда ничего не писала, кроме писем, и мне трудно теперь писать. Однако вот мое мнение. Жуковский был в полном значении слова добродетельный человек, чистоты душевной совершенно-детской, кроткий, щедрый до расточительности, доверчивый до крайности, потому что не понимал, чтобы кто был умышленно зол. Он как-то знал, что есть зло en gros, но не видал его en detail {в общем, в деталях}, когда и случалось ему столкнуться с чем-нибудь дурным. Теорией религии он начал заниматься, после женитьбы, до тех пор вся его религия была практическое христианство, которое ему даровано богом. Он втуне принял и втуне давал: и деньги, и протекцию, и дружбу, и любовь. Те, которые имели счастье его знать-коротко, могут отнести к нему его же слова:
О милых спутниках и т. д.26
Разговор его был простой, часто наивно-ребячески шуточный, и всегда, примешивалось какое-нибудь размышление, исполненное чувства, причем: его большие черные глаза становились необыкновенно выразительны и глубоки.
Впервые: РА, 1871, No 11, перепечатка: Смирнова, 1929. Автограф неизвестен.
1 Кроме приведенных мною писем Жуковского…— Воспоминания дополняли предоставленные А. О. Смирновой Бартеневу и опубликованные одновременно пять писем Жуковского к ней (9/21 октября 1840, 4/16 января, апрель, 13/25 октября 1845, 19 февраля/3 марта 1847 г.). Еще 10 писем предоставила Бартеневу О. Н. Смирнова (РА, 1883, No 2). Но среди них не ‘куча записок’ из Эмса, а лишь две — 1843 и 1844 гг., остальные письма — два 1836 г., два 1846 г., одно 1847 г. и три шуточных без даты.
2 На этот публичный экзамен… их сочинения.— О выпускном экзамене в Екатерининском институте ср. в ‘Автобиографических записках’ (наст. изд., с. 336). К числу вымыслов О. Н. Смирновой относится утверждение, будто ее мать читала на выпускном экзамене стихотворение Пушкина ‘Фонтан любви, фонтан живой’ (‘Записки А. О. Смирновой’. Изд. ‘Северного вестника’. СПб., 1895. Ч. 1. С. 18), что решительно опровергается подлинными мемуарами А. О. Смирновой.
3 …я Жуковского не помню.— Жуковский с 11 мая 1826 по октябрь 1827 г. находился за границей (Письма Жуковского к А. И. Тургеневу. М., 1895. С. 222).
4 …Жуковский… при своем царственном питомце…— Жуковский в 1825 г. был назначен воспитателем вел. кн. Александра Николаевича.
5 По возвращении государя из Турции…— Имеется в виду возвращение Николая I 14 октября 1828 г. с театра военных действий во время русско-турецкой войны 1828—1829 гг.
6 Стихи его на кончину императрицы…— ‘Чувства пред гробом государыни императрицы Марии Федоровны в ночи накануне погребения тела ее величества’. СПб., 1828. Мария Федоровна умерла 24 октября 1828 г.
7 …он роздал 18000 рублей…— К этим словам в публикации ‘Русского архива’ П. И. Бартенев писал в примечании: ‘Перед женитьбою Жуковский говорил: ‘До сих пор я обращался со своим карманом как со свиньею, теперь надо о нем подумать’. И все-таки устраивал дела свои, роздал несколько тысяч’ (РА. 1871. No 11. Стлб. 1871).
8 …выкупить крепостного живописца… и послал их в Оренбург…— Речь идет о выкупе Т. Г. Шевченко от помещика П. В. Энгельгардта в 1838 г. (называя Оренбург, Смирнова ошибается, имение его было в Киевской губернии. Оренбург вспомнился ей, вероятно, по ассоциации с последующим местом ссылки Шевченко). Как известно, для этой цели Брюлловым был написан портрет Жуковского, копия с него — учеником Брюллова Быковым, и оба полотна разыграны в лотерею: портрет Жуковского выиграла имп. Александра Федоровна (см.: Шевченко в воспоминаниях современников. М., 1962. С. 58). История с рисунками, связанная как раз с выкупом Шевченко, раскрывается в письмах Жуковского к Ю. Ф. Барановой (PC. 1902. No 4. С. 121—133). Смирнова, следовательно, изложила лишь часть относящихся к этому делу фактов.
9 …вся коллекция у меня.— Речь идет об офортах В. А. Жуковского, в которых, во время поездки в родные места в 1837 г., он изобразил Мишенское, Белев и Тулу. 32 этих офорта хранятся в отделе графики Русского музея (см. Корнилов П. Офортные занятия В. . Жуковского // Книга и графика (к 80-летию А. А. Сидорова). М., 1972. С. 204 и сл. Рисунки воспроизведены частично в кн.: Тульский край в рисунках В. А. Жуковского. Тула, 1978. С. 19—30.
10 Фридрих, Каспар Давид (1774—1840), немецкий художник. Об этой картине его см.: Веселовский А. Н. В. А. Жуковский. СПб., 1904. С. 264—265.
11 Land meiner seligsten…— романс Вейрауха. Вейраух (Вайраух) Август Генрих, немецкий композитор, пианист и поэт, живший до 1840 г. в России (Рига, Петербург, Дерпт). Ему принадлежат циклы романсов на слова Гете, Шиллера и других немецких поэтов. Писал он романсы и на слова Жуковского.
12 О милый гость, святое прежде…— Строфа из стихотворения Жуковского ‘Песня’ (‘Минувших дней очарованье…’, 1818).
13 …верность некоторым из них.— Смирнова говорит о неоднократном заступничестве Жуковского перед царем за декабристов (попытки облегчить участь ссыльных декабристов во время поездки с наследником в Сибирь в 1837 г., хлопоты о разрешении печатать некоторые произведения Кюхельбекера и др.). Особенно активны были его действия в пользу Николая Тургенева, вызвавшие особенное неудовольствие Николая I (см. об этом: Дубровин Н. Василий Андреевич Жуковский и его отношение к декабристам // PC 1902. No 4. С. 47—94).
14 Письмо Базарова о его кончине…— Письмо священника православной иеркви в Франкфурте и Штутгарте И. И. Базарова было напечатано в виде статьи ‘Последние дни жизни Жуковского’ (см.: РА. 1869. No 1), отдельное издание: СПб., 1852.
15 …а ведь цензура не пропустит! — Сказка при жизни Пушкина не печаталась.
В первой публикации (СО. 1840. No 5) — цензурная замена заглавия: ‘Сказка о купце Кузьме Остолопе и работнике его Балде’. О времени создания сказки см.: Азадовский М., Томашевский Б. О датировке ‘Сказки о попе и работнике его Балде’ // П. Врем., Т. 2. С. 317—324.
16 …у меня сохранился один рисунок…— В сохранившихся частях архива А. О. Смирновой (ГБЛ. Ф. 474, ЦГАЛИ. Ф. 485) нет рисунков Пушкина.
17 Все знают, что на лире… странствовать ушам.— Стихотворение Д. И. Хвостова ‘Концерты в зале Д. Л. Нарышкина зимою 1828 г.’ процитировано Смирновой неточно: в первой цитате пропущен третий стих: Соседство моря возносил. Во второй действительный текст таков: Там музыки высокой сладость / Вливает в душу в сердце радость/ Голицыны и Пашков там / Мешают странствовать глазам. О Лисянских речь идет в другой строфе: Когда с Россини нежно стонут / Лисянские кого не тронут? (см.: Дамский журнал. 1829. No 10. С. 157—159).
18 …записки… герцогини д’Абрантес — ‘Mmoires ou Souvenirs historiques sur Napolon, la Rvolution, le Directoire, le Consulat, L’Empire et la Restauration. P., 1831—1835.
19 В публикации РА, являющейся источником текста, стихотворное послание приведено неточно и с пропуском нескольких строк (после слов ‘В лапы меня ухватил’). Подлинный текст см.: Жуковский. Т. 1. С. 382—383. Пушкин писал Вяземскому 31.VIII.1831 по этому поводу: ‘У Жуковского зубы болят, он бранится с Россети, она выгоняет его из своей комнаты, а он пишет ей арзамасские извинения гекзаметрами’ (Пушкин. Т. 14. С. 221).
Слова ‘как мятежный поляк’ — ассоциация с польским восстанием 1830—1831 гг.
20 …у меня два брата на штурме Воли.— В Варшаве был К. О. Россет. Его письмо к сестре от 28 августа 1831 г. о взятии Варшавы см.: РА. 1896. No 2. С. 284—285. Другой брат Смирновой, И. О. Россет, не участвовал в штурме Варшавы.
21 …не подумала объявить об этом Пушкину.— В ‘Автобиографических записках’ Смирнова иначе рассказывает о своей роли в информации Пушкина о взятии Варшавы (см. наст. изд., с. 284). Этот вариант лучше согласуется со смыслом приведенного ею далее письма Пушкина к ней.
22 Надпись-письмо Пушкина на экземпляре брошюры приведено Смирновой по памяти и неточно. У Пушкина: ‘Quoique vous connaissiez dj ces vers, comme je viens d’en envoyer un exemplaire M-me la comtesse de Lambert, il est juste que vous en ayez un pareil.
От Вас узнал я плен Варшавы
Вы были вестницею славы
И вдохновеньем для меня.
Vous aurez ce second vers ds que je vous l’aurai trouv!’ (Пушкин. T. 14. C.-223). Автограф его ныне неизвестен, хотя хранился у Смирновой долго: в 1855 г. она показывала Я. П. Полонскому брошюру ‘На взятие Варшавы. Три стихотворения В. Жуковского и А. Пушкина’ (СПб., 1831), на обороте которой и написал Пушкин это письмо.
23 Цитата из романа Шатобриана ‘Рене’, излюбленная Пушкиным в 1830—1831 гг., в период сватовства и женитьбы (см. ее в письме к Н. И. Кривцову 10.11.1831 —Пушкин. Т. 14. С. 151, в ‘Евгении Онегине’ — Пушкин. Т. 6. С. 192, ‘Рославлеве’ — Пушкин. Т. 8. С. 154).
24 …принес мне альбом и сказал… — День рождения Смирновой — 6 марта, стихотворение Пушкина в автографе датировано 18 марта. В альбоме Смирновой Пушкин вписал заглавие ‘Исторические записки А. О. С***’ и рассматривал стихотворение как эпиграф, написанный от лица самой Смирновой (см.: Рукою Пушкина. М., Л., 1935. С. 658—659). Ср. аналогичный, но, по-видимому, более точный рассказ в ‘Автобиографических записках’ о том, что альбом подарен был Смирновой в день ее рождения С. Н. Карамзиной, ‘а Пушкин пришел и сказал, что я должна писать свои мемуары и, шутка, писать их в роде Сен-Симона’ (см. наст. изд., с. 284) и еще один вариант (наст. изд., с. 492). Таким образом, в разные периоды жизни Смирнова рассказывала этот эпизод по-разному. В поздней надписи на самом альбоме Смирнова снова утверждает, что его подарил Пушкин: ‘Cet album m’a t donn par Pouschkine en 1832 avec les vers qu’il a crit chez moi’. (Рукою Пушкина. С. 659).
25 Тургенев… проспал до конца.— Вяземский зафиксировал в своих Записных книжках аналогичный инцидент с А. И. Тургеневым при чтении Карамзиным глав из ‘Истории государства Российского’, Тургенев захрапел, а Карамзин продолжал читать: ‘Он знал Тургенева: дух бодр, а плоть немощна’ (Старая записная книжка. С. 174).
26 О милых спутниках и т. д.— Стихотворение Жуковского ‘Воспоминание’ (1821):
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет,
Но с благодарностию: были.
ВД Восстание декабристов. Документы. М., Л., 1925—1986. Т. 1—18.
ВЕ Вестник Европы
Врем. ПК Временник Пушкинской комиссии. 1962—1986. М., Л., 1963—1986.
Вяземский Вяземский П. А. Полн. собр. соч. СПб., 1878—1896. Т. 1—12.
Вяземский. Зап. книжки Вяземский П. А. Записные книжки (1813—1848). М., 1963.
Вяземский. Старая зап. книжка Вяземский П. А. Старая записная книжка. Л., 1929.
ГБЛ Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина, отдел рукописей.
Герцен Герцен А. И. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1954—1966.
Гоголь Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М., Л., 1937—1952.
ГРМ Государственный Русский музей
ЖМНП Журнал Министерства народного просвещения
Жуковский Жуковский В. А. Собр. соч.: В 4-х т. М., 1959—1960.
Известия ОРЯС Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук СССР
ИРЛИ Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский дом), рукописный отдел
Кулиш Записки о жизни Н. В. Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем // Сост. П. А. Кулиш. СПб., 1856. Т. 1—2.
Лермонтов. М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. Л., 1979. Исслед. и матер.
ЛН Литературное наследство. М., 1931—1988. Т. 1—97.
MB Московский вестник.
ОПИ ГИМ Отдел письменных источников Государственного исторического музея (Москва).
Пигарев Пигарев К. В. Жизнь и творчество Ф. И. Тютчева. М., 1962.
П. Врем. Пушкинский Временник.
ПЗ Полярная звезда.
ПСЗ Полное собрание законов Российской империи.
Пушкин Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М., Л., 1935—1948. Т. 1—17.
Пушкин. А. С. Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1956—1986. Исслед. и матер. Т. 1 —12.
РА Русский архив.
Ровинский Ровинский Д. Подробный словарь русских гравированных портретов. СПб., 1886—1889. Т. 1—4.
PC Русская старина.
Рукою Пушкина Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. М., Л., 1935.
Сб. РИО Сборник Русского исторического общества.
Смирнова, 1929 Смирнова А. О. Записки, дневник, воспоминания, письма. М., 1929.
Смирнова, 1931 Смирнова А. О. Автобиография. М., 1931.
СО Сын Отечества.
Фонвизин Фонвизин М. А. Сочинения и письма. Иркутск, 1979—1982. Т. 1—2.
ЦГАЛИ Центральный государственный архив литературы и искусства СССР.
ЦГАОР Центральный государственный архив Октябрьской революции, высших органов власти и государственного управления СССР.
ЦГВИА Центральный государственный военно-исторический архив СССР.
ЦГИА Центральный государственный исторический архив СССР.
Черейский Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1975.
ЧОИДР Чтения в Обществе истории и древностей российских.
Чулков. Летопись Чулков Г. Летопись жизни и творчества Ф. И. Тютчева. М., Л., 1934.
Шильдер I Шильдер Н. К. Император Александр I, его жизнь и царствование. СПб., 1897—1898. Т. 1-4.
Шильдер II Шильдер Н. К. Император Павел I. СПб., 1901.
Шильдер III Шильдер Н. К. Император Николай I, его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. 1—2.