Воспоминания о закавказском походе 1855-1856 годов, Потто Василий Александрович, Год: 1864

История
Время на прочтение: 58 минут(ы)
Скачать в PDF

ВОСПОМИНАНЯ О ЗАКАВКАЗСКОМЪ ПОХОД
1855—1856 годовъ. (*)

(*) ‘Военный Сборникъ’ No 1-й 1860 года.

Турецкая кампанія 1855 года окончилась покореніемъ Карса. 1-го декабря послдовало размщеніе войскъ дйствующаго корпуса на зимовыя квартиры. Новороссійскому драгунскому полку опять назначенъ былъ Ахалкалакскій участокъ съ его знакомыми духоборческими деревнями.
Въ конц ноября начали отправлять въ Тифлисъ плнную турецкую армію, подъ прикрытіемъ первыхъ шести эскадроновъ нашего полка, остальные 4-й и 5-й дивизіоны выступили 28-го числа изъ Каныкева въ Александраполь, откуда должны были идти прямо въ Духоборье.
До Арпачая достигли безъ особенныхъ приключеній, помню только, что было холодно, сыро, и шелъ дождь со снгомъ. Въ Хаджи-Вали на ночлег столпилось столько войска, что, несмотря на позднее время года, принуждены были расположиться подъ открытымъ небомъ. Ночь была темная, ненастная, бивуачные костры мерцали едва замтными звздочками, потому что въ Карсскомъ пашалык въ дровахъ недостатокъ. Суконныя палатки, разбитыя на здшнемъ этапномъ пункт, для пріюта больныхъ, были уже заняты офицерами: кто опоздалъ, тому оставалось довольствоваться бивуаками.
Къ утру погода прояснилась. Мы двинулись дальше, переночевали въ теплыхъ перевалинскихъ сакляхъ и на слдующій день подошли къ Александраполю, куда насъ однакожъ не впустили. Стали бивуаками вблизи крпости. Городъ былъ въ большихъ хлопотахъ, ожидая главнокомандующаго, прозжавшаго изъ Карса въ Тифлисъ.
1-го декабря мы были свидтелями торжественной, народной встрчи покорителя Анатоліи. Вс жители вышли за городъ, расположившись ожидать прізда намстника. Между тмъ, наступили сумерки, сдлалось холодно. Народъ зажегъ факелы, и багровый свтъ ихъ фантастически освтилъ волновавшуюся масу людей. Было уже поздно, когда экипажъ главнокомандующаго, сопровождаемый отборною сотнею армянской милиціи, сталъ спускаться къ арпачайскому мосту. Священники — православные, армяно-григоріянскіе и римско-католическіе — въ полномъ облаченіи, съ крестомъ и святою водою, встртили на пути намстника, и когда экипажъ снова тронулся, народъ, окруженный хоругвями, значками, махая пылающими факелами, бросился вслдъ за нимъ. Торжественный колокольный звонъ, разносившійся по всему городу, рзкіе звуки зурны и дикіе, воинственные крики народа, предававшагося со всмъ пыломъ торжеству настоящей минуты, все это соединилось, чтобы составить невыразимо-привлекательную картину.
Процесія неслась, въ буквальномъ смысл, по ярко илюминованнымъ улицамъ Александраполя и остановилась на небольшой площадк у скромнаго домика, приготовленнаго для генерала Муравьева. Здсь встрча была уже не та: здсь стояло войско, съ распущенными знаменами, съ стройною, боевою музыкою, съ грознымъ ‘ура!’ которое такъ недавно еще гремло и отдавалось на неприступныхъ валахъ карсскихъ…
Главнокомандующій обошелъ почетный караулъ, принялъ поднесенную ему отъ города хлбъ-соль и, сопровождаемый генералитетомъ, удалился въ домикъ. Народъ продолжалъ толпиться до разсвта.
На другой день эскадроны наши прошли черезъ спавшій еще Александраполь и ночевали въ Бендевами.
Бендевань стоитъ того, чтобы сказать о немъ нсколько словъ. Это армяно-татарскій аулъ, раскинутый, надъ самымъ Арпачаемъ, на неприступной мстности, окруженной со всхъ сторонъ страшными обрывами и пропастями. Дорога къ его единственнымъ воротамъ спускается къ берегу рки, на дно самой бездны, и оттуда по узкой тропинк карабкается опять на горы.
Жители Бендевани никогда не испытывали нападенія хищныхъ карапапаховъ, скитающихся по ту сторону Арпачая, между тмъ какъ сосднія съ ними селенія не разъ подвергались ихъ опустошительнымъ набгамъ.
Несмотря на мстность, не допускающую даже мысли о возможности зайти сюда непріятелю, здшніе обыватели живутъ нисколько не лучше тхъ своихъ земляковъ, которые всегда стоятъ на рубеж между жизнію и смертію, между надеждой и страхомъ нападенія. И Бендевань, и бендеванцы, и имущество ихъ, все скрыто подъ землею. Наверху торчатъ только остроконечныя пирамиды кизяка, да стоги сна, разбросанные по крышамъ, и торчатъ они потому, что имъ нтъ мста подъ крышею, гд и безъ того тсно и мрачно отъ общаго помщенія человка съ домашними животными. Здшніе армяне смотрятъ такъ, какъ будто они вчера испытали погромъ, и жалуются по привычк на то, на что другіе жалуются по праву.
Помщенія въ аул плохія: попалась сакля, сквозь крышу которой, какъ сквозь ршето, сетъ мелкій осенній дождикъ и брызжетъ на васъ, сколько ни переставляйте кровати. Пришлось поневол залзать подъ бурку, и эта волшебная мантія, не разъ спасавшая насъ на туречин, пригодилась какъ нельзя боле и въ этихъ бивуакоподобныхъ жилищахъ. А мы еще жаловались на свои каны-кейскія землянки! Посмотримъ, какъ-то бдные казаченки перезимуютъ въ Бендевани. А зимовать они будутъ, и если не здсь именно, то по окрестнымъ буйволятникамъ: на ихъ долю постоянно выпадаютъ подобныя удовольствія на классической почв Арменіи.
На слдующій день, измученные безсонною ночью, мы выступили къ Шестопамъ. Грязь по дорог невылазная:, добрые кони наши ступаютъ тяжело, будто тащутъ кладь, когда колеса огромной телги то и дло что врзываются на цлую четверть аршина въ рыхлую землю. Срое небо глядитъ печально, безжизненно, подъ-стать народу, живущему подъ нимъ, и все сетъ какою-то слякотью.
На половин дороги перевалились черезъ довольно крутой хребетъ — отростокъ малаго Кавказа, носящій названіе Мокраго. Что это такое? И небо мокро, и горы мокрыя, и жилища мокрыя! Какая печальная насмшка надъ Великою Арменіею!
На горахъ мы застали снгъ. Дорога сдлалась скользкою и опасною, потому что идетъ косогоромъ, по краю страшнаго обрыва, окоймляющаго съ одной стороны горную тропинку. Отсюда недалеко до ночлега. Мы спустились къ Шестопамъ и подъ самымъ ауломъ переправились въ бродъ черезъ рчку. Рчка мелкая, но быстрая. Съзжая съ крутаго берега и осторожно пробираясь по ея каменистому, неровному дну, не добромъ ее поминали наши солдатики. Да какъ и помянуть-то ее добромъ, когда въ прошломъ году одна лошадь оступилась и полетла въ воду, а зазвавшійся пикинеръ, какъ сидлъ на ней, такъ, перекинувшись черезъ голову, при паденіи, острымъ концомъ пики просадилъ чуть-чуть не насквозь передняго товарища.
Однако на этотъ разъ мы переправились благополучно, за то на противоположномъ берегу ожидала насъ новая непріятность: оставалось идти еще верстъ двнадцать въ сторону, до деревни Троицкой, куда уже прослдовали наши обозы. Въ самомъ аул помщенія не было, стать бивуаками въ такую погоду — невозможно.
Нечего длать, пошли дальше. За Шестопами увидли огромную долину, сплошь покрытую блою пеленою снга. Вотъ она, русская зима! Вотъ оно, наше сверное небо, подернутое свинцовыми, снговыми тучами! Уныло смотритъ эта сверкающая, снговая даль, не оттненная ни деревцомъ, ни кустарникомъ, на которомъ можно было бы остановиться взору, утомленному безпредльностію. Эта часть края совершенно безлюдная, безлсная.
Мы шли безъ дороги, вслдъ за проводникомъ-татариномъ, хавшимъ впереди, потому что безъ него невозможно было бы выбраться изъ этого снговаго океана. Шли очень долго. Мрачный день началъ смняться еще боле мрачными сумерками.
— Проводникъ: н‘еча эрстъ — сколько верстъ? спрашиваемъ мы.
— Недалеко, бусагатъ — сейчасъ! отвчаетъ онъ, осматриваясь на вс стороны.
Идемъ еще часъ. Темныя сумерки легли на окрестность, втеръ крпчаетъ, снгъ начинаетъ летать крупными порошинками. Дороги нтъ, лошади ступаютъ по колно въ снгу, никакого признака близкаго жилья человка.
— Проводникъ! эта дорога?
— Если — такъ! отвчаетъ онъ, сильно качнувши головою.
— Да гд же деревня?
— Явашъ {Явашъ — подожди.}, бу-сагатъ! говоритъ татаринъ и останавливается, какъ будто нюхая воздухъ.
Въ сторон что-то зачернло Это былъ деревянный крестъ, уныло торчавшій изъ-подъ снга. Кмъ и когда поставленъ въ безлюдной степи этотъ символъ смерти и страданія? Не спрашивайте: никто не дастъ вамъ отвта. Въ этомъ краю не существуетъ ни преданій, ни легендъ!
Мы прямо направились на крестъ и скоро очутились на краю оврага, на дн котораго раскинуто Троицкое. Здсь граница духоборческаго поселенія. Спустившись въ оврагъ, мы вошли въ деревню. Деревня небольшая: всего дворовъ тридцать-пять или сорокъ, но чистая и красивая. Въ прошломъ году здсь зимовали наши пикинеры.
Слава Богу, что мы добрались вовремя: въ пол уже загудла мятель. Пришлось бы въ такую пору нагуляться въ степи. Здсь не только дороги, но и цлыя деревни заносятся иногда снговыми сугробами. Вьюга бываетъ жестокая и продолжается нсколько дней сряду.
День спустя, мятель застигла нашъ полковой и лазаретный обозы, выступившіе изъ Шестоповъ. Тяжелыя телги засли въ глубокомъ снгу, выпавшемъ наканун, и не могли тронуться дальше. Писаря, фурштаты, лазаретная прислуга и даже больные блуждали по полю въ разныхъ направленіяхъ. Наткнулись на человка, сидвшаго въ снгу. Это былъ рядовой Рязанскаго пхотнаго полка, объявившій, что онъ наканун отправился съ командою квартирьеровъ въ Орловку. Цлую ночь ходили они по полю, рядовой этотъ потерялъ наконецъ изъ виду и офицера и команду. Изъ его словъ можно было заключить, что ихъ отбилось нсколько человкъ, но отъискивать остальныхъ было невозможно.
Въ то же время весь Рязанскій пхотный полкъ, шедшій въ Ахалкалаки, сбился съ дороги и очутился возл нашего обоза. Наступилъ вечеръ, а сильная мятель не унималась. Страшному реву втра вторили отдаленный крикъ чакалокъ и зловщее завываніе волковъ, стаями показывавшихся въ темной дали безпредльнаго, степнаго горизонта. Тысячи людей какъ тни скитались по глубокому снгу, тщетно отъискивая дорогу. Нкоторыхъ уже начинала клонить предсмертная дремота. Несчастные ложились въ сугробы и мысленно повторяли послднія молитвы. Какую страшную ночь пережили эти люди!… Но вотъ далеко въ сторон послышался тихій собачій лай. Нсколько человкъ отправились по этому направленію, добрались до Троицкаго и, разбудивъ жителей, разсказали въ чемъ дло. Немедленно посланы были верховые люди, которые, звономъ въ косы и громкими криками, успли направить блуждающихъ на деревню. Сюда собрался весь Рязанскій полкъ и пришли наши нестроевыя команды. Въ пол остались только трудно-больные, но и ихъ потомъ перевезли лгите ли. {Утромъ наши больные были перевезены изъ Троицкаго въ Горлое, гд находился полковой госпиталь, и хотя почти цлую недлю пробыли безъ лекарствъ, потому что полковая аптека, вмст съ обозомъ, была брошена въ пол, однако начали поправляться, только Рязанскій пхотный полкъ поплатился дорого. Во все продолженіе зимней стояньи въ Ахалкалакахъ, число больныхъ, какъ видно изъ приказовъ по отдльному кавказскому корпусу, постоянно держалось между пятью и шестью стами человкъ, преимущественно съ простудно-воспалительными болзнями.}
Въ такую-то мятель, когда, какъ говорится, не видно свта Божьяго, сидли мы въ теплыхъ избахъ Троицкаго, собравшись скоротать первый зимній вечеръ. Жарко топилась большая русская печь, весело мигая намъ привтливымъ огонькомъ. Минувшія трудности уже не казались трудностями. Какъ все былое, прошлое, отодвинулись он на задній планъ и лучше, веселе глядли на насъ изъ своего заманчиваго далекаго. Человкъ не бываетъ доволенъ только настоящимъ, потому что любитъ жить надеждой и воспоминаніями, а какъ хорошо бываетъ оно, это настоящее, въ походное время, въ тсномъ кружк товарищей, сплоченномъ боевою жизнію, съ звонкимъ смхомъ, нескончаемыми разсказами, шутками, анекдотами!… Позавидовали бы такому чистому смху люди, живущіе въ роскошныхъ палатахъ и не знающіе, что такое смхъ. И правъ писатель, сказавшій: ‘военная жизнь! сколько золота отсыпало бы богатое пресыщеніе за твои впечатлнія, но они не продажны!…’
Въ Троицкомъ переночевали и на слдующій день выступили въ Горлое. Эта деревня назначена зимовыми квартирами 4-му дивизіону. Переходъ былъ небольшой — всего верстъ десять, двнадцать — но чрезвычайно трудный, потому что въ пол все еще стояла мятель, а идти надо было открытою степью. Снгу здсь выпадаетъ такъ много, что узкая дорога возвышается футовъ на десять надъ своимъ обыкновеннымъ уровнемъ, и все, что сбивалось съ протоптанной тропинки, тонуло и вязло въ глубокихъ сугробахъ. Вздумалось было нашимъ пикинерамъ вымрить глубину сугробовъ: попробовали пиками — недостали дна и махнули рукою…. ‘Ну, и снгу же, братцы мои, въ этой Азіи!’ говорили наши драгуны, недовольные, впрочемъ, тмъ, что прошедшіе впереди пикинеры разбили дорогу въ такой кисель, что лошади съ трудомъ передвигали ноги.
Разсчитывали мы вступить на зимовыя квартиры съ псней и музыкой, какъ вступаютъ всегда походные люди) но на этотъ разъ напрасно самые ретивые изъ среды псенниковъ затягивали:
‘Несемъ славу на штыкахъ,
Что и Карсъ въ нашихъ рукахъ!’
Мятель пла громче ихъ, и сконфуженные голоса мало по малу примолкали, оставляя тхъ, кто былъ по прытче…. Однако и т обрывались. Ревлъ только басъ эскадроннаго кузнеца — кузнецы всегда поютъ басомъ — который могъ поспорить съ ревомъ какого угодно сибирскаго буруна. А все-таки дло не клеилось. Отозвали псенниковъ назадъ, и рады-рады были, что въ сумеркахъ, измученные, на измученныхъ коняхъ, добились до Горлаго. Въ деревню втянулись поодиночк. Въ хатахъ начинали заакигаться огоньки’, собаки лаяли изъ-подъ воротенъ, на улицахъ слышалась русская рчь .. Каждый торопилъ коня къ знакомой хат, гд хозяева радушно встрчали своихъ прошлогоднихъ постояльцевъ. Весело было развязать намокшій башлыкъ, сбросить тяжелую бурку и уссться въ тепломъ углу, въ пріятномъ ожиданіи горячаго чая, съ труб кой въ зубахъ и съ хорошею думой въ голов о нг и роскоши зимовой стоянки.
На другой день черезъ Горлое прошелъ пикинерный дивизіонъ, ночевавшій въ Ефремовн. Несмотря на сильный морозъ и рзкій порывистый втеръ, лихіе эскадроны прошли съ псенниками. Впереди, по обыкновенію, бжалъ заслуженный Срко, съ кожанымъ ошейникомъ, Срко, котораго знали и баловали во всемъ полку. Въ самомъ дл, это была замчательная собака. Въ игестокую зиму Срко перешелъ съ полкомъ кавказскія горы, два раза вмст съ пикинерами ходилъ за Саганлугскій хребеть, и если не участвовалъ лично въ кюрюкъ-даринскомъ сраженіи, то потому только, что тамъ ему нечего было длать, за то, какъ добрый товарищъ, онъ проводилъ насъ почти до оконечности Караяльскаго мыса и потомъ выбжалъ первый на встрчу побдителей. Говорили, впрочемъ, что Срко побаивается турокъ. Взяли это съ того, что, вчно неутомимый, онъ иногда смотрлъ очень равнодушно на сборы пикинернаго дивизіона въ походъ и, проводивъ его на нкоторое разстояніе, спокойно возвращался на эскадронную кухню. Это привыкли считать врнымъ предзнаменованіемъ, что вотъ-вотъ въ далекой синев горизонта замаячатъ башибузуцкія пики… И дйствительно, пики маячили, баши-бузуки далеко, далеко гд-то горланили свои псни, иногда высылая навстрчу своихъ одиночныхъ всадниковъ, грозившихъ гибкими копьями съ такого благороднаго разстоянія, съ котораго уже ничего нельзя было доказать ими.
Проходя черезъ Горлое, Срко, съ свойственною ему любознательностію, заглядывалъ въ каждый дворъ и, увидвъ другаго эскадроннаго баловня — бородатаго козла, умвшаго длать удивительныя штуки, когда солдатики соберутся за вечерній котелокъ съ кашею — задралъ его, но, получивъ добрую сдачу, съ визгомъ бросался по улиц, при общемъ хохот 8-го эскадрона…. А пикинеры, между тмъ, уже повернули за деревню, сверкаютъ только изъ-за крайней хаты ихъ длинныя пики, и втеръ доноситъ до насъ псню:
‘Муравьевъ нашъ покровитель,
Карсу-городу плнитель….’
Везд поютъ о Карс. Такая ужь натура окавказившагося солдата!
10-й эскадронъ идетъ въ Родіоновку, 9-й — еще дальше, въ Тамбовку. Об деревни на берегу большаго озера Топорвани, верстахъ въ сорока отъ полковаго штаба. Съ обоими эскадронами отправлено особое лазаретное отдленіе, съ младшимъ полковымъ лекаремъ. Надо думать, что эта отдаленная стоянка была хороша, потому что впослдствіи на вопросы, предлагаемые пикинерамъ: ‘гд былъ рай?’ они, не задумываясь, отвчали: ‘на берегу озера Топорвани!…’
На томъ мст, гд стоитъ Родіоновка, населенная теперь духоборцами, было, вроятно, христіянское селеніе, судя по развалинамъ византійской церкви, на стнахъ которой сохранилось много старинныхъ надписей, полуистертыхъ уже временемъ. Полагаютъ, что здсь, какъ и везд на восток, надписи повствуютъ о судьб церкви и о ея благочестивыхъ строителяхъ.
Эскадроны, возвращающіеся изъ Тифлиса, расходятся по своимъ квартирамъ. Деревни Орловка, Спасское, Богдановка заняты 1-мъ, 2-мъ и 6-мъ эскадронами. 2-й дивизіонъ и 5-й эскадронъ расположились въ аулахъ. Не ушли-таки отъ душныхъ буйволятниковъ!
Изъ духоборческихъ деревень только Ефремовка и Троицкое — старыя квартиры пикинернаго дивизіона — остались незанятыми по причин своего нездороваго климата. Въ прошломъ году пикинеры поплатились за эту стоянку лучшими своими людьми. Господствующими болзнями были боль въ желудк и тошнота, происходившія, по изслдованію медиковъ, отъ дурной воды изъ болотистой рчки. Сами жители употребляютъ для питья талый снгъ, которымъ стараются запастись на продолжительное время. Въ кра, гд онъ лежитъ боле полугода, это сдлать нетрудно.
Полкъ размстился, но фурштатскую команду двать было некуда и по необходимости поставили въ Ефремовн. Фурштаты, впрочемъ, довольны этимъ, потому, говорятъ, ‘стоять намъ просторно’.
А въ другихъ деревняхъ солдаты размщены тсно даже въ Горломъ, въ одной изъ лучшихъ стоянокъ нашего полка, приходится по пяти, по шести человкъ на хату. Офицеры тоже не имли особыхъ помщеній и зимовали вмст съ хозяевами. За то лошадямъ стоять привольно. Конюшни здсь не очень теплыя, но темныя. Кавалеристы этимъ довольны и принимаются откармливать лошадей толченымъ ячменемъ съ рзкою. Къ жаркой конюшн наши лошади не привыкли: он мокнутъ и не дятъ корма:, въ конюшн умренной, и притомъ темной, лошадь скоро начинаетъ линять, шерсть прилегаетъ и получаетъ пріятный лоскъ — предметъ особой заботливости и щегольства азіятца. Черкесы всегда устраиваютъ темныя конюшни и говорятъ: ‘Пускай лошадь привыкнетъ къ темнот. Она, какъ кошка, должна видть лучше ночью, чмъ днемъ, потому что человкъ видитъ лучше днемъ, нежели ночью…’ И въ быстрыхъ налетахъ на наши границы, когда горецъ не отличаетъ дня отъ ночи, это условіе становится для нихъ необходимостію.
Но пора сказать нколько словъ о самой стран, извстной у насъ подъ именемъ Духоборья. Край любопытный и по своему климатическому свойству, и по образу жизни, и по обычаямъ, и по религіознымъ особенностямъ жителей. Онъ заслуживалъ бы боле серьезнаго и точнаго описанія, чмъ предлагаемыя здсь походныя замтки, веденныя отъ нечего длать, и притомъ на скорую руку. Но какъ о Духоборь писали у насъ весьма мало, то, можетъ быть, пригодятся и бглыя замтки кочевника.
Духоборье лежитъ въ западной части Ахалкалакскаго узда и занимаетъ равнину, прилегающую къ турецкой границ. Равнина эта, возвышенная почти на три тысячи футовъ надъ уровнемъ моря и обставленная невысокими, но рано покрывающимися снгомъ горами, открытая только къ сторон Турціи, носитъ на себ отпечатокъ мертваго запустнія. Снгъ выпадаетъ въ сентябр мсяц и лежитъ до марта, а иногда и до апрля. Зима бываетъ вообще очень умренная и морозы рдко случаются выше 10 и 12 градусовъ, но снгу выпадаетъ бездна, и, при малйшемъ втр со стороны горъ, поднимаются ужасныя мятели, свирпствующія по нскольку дней сряду. Помню, какъ цлыя деревни погребались подъ сугробами и недоставало рукъ отбрасывать снгъ отъ сараевъ и конюшенъ: приходилось разбирать соломенныя крыши, чтобы Сквозь эти отверстія опускать кормъ и пойло животнымъ.
Жители почти не знаютъ лта и въ короткое время его спшатъ косить траву, запасаясь на восемь мсяцевъ сномъ, которое складывается большими скирдами на заднихъ дворахъ. Эти задніе дворы первые попадаются на глаза, когда подъзжаешь къ Горлому, и мы были пріятно удивлены обильнымъ запасомъ продовольствія. Сно по тамошнимъ цнамъ было недорого: духоборцы продавали его на сажени, получая отъ 9 до 12 рублей, смотря по высот стога и по качеству сна. Но, убаюканные надеждой на неизсякаемость нашего фуражнаго эльдорадо, мы не замтили, какъ со всхъ сторонъ начали стекаться посторонніе охотники: то артиллеристъ завернетъ проздомъ будто бы разъ Ахалкалакъ въ Александраполь, то пхотный — проздомъ изъ Александраполя въ Ахалкалаки, то промышленики-армяне, берущіе все на казенные подряды, а, между тмъ, огромные транспорты сна протаривали довольно широкія дорожки по разнымъ направленіямъ.
Опомнились мы уже къ концу зимы, когда пудъ сна вдругъ поднялся до одного рубля серебромъ. Рубль серебромъ за пудъ! Что было длать, когда на продовольствіе лошади, не только сномъ, но ячменемъ и соломою, отпускается въ сутки четвертакъ? Поможетъ ли тутъ благоразумная экономія? Мы объявили Духоборье въ осадномъ положеніи и съ ревнивою заботливостію стали оберегать наше сокровище’, но жителямъ это не понравилось. Поднялся споръ о прав владнія и о прав продажи собственности. Протесты, жалобы, просьбы съ обихъ сторонъ полетли въ Александраполь и наводнили собою корпусную канцелярію. Дло было ршено въ нашу пользу.
Но не для однихъ барышей заготовляютъ духоборцы свое сно: для нихъ оно составляетъ предметъ главнйшей необходимости, потому что единственный, можно сказать, промыселъ ихъ — извозъ по казеннымъ и частнымъ подрядамъ. Скота вообще держатъ мало, хотя скотъ здсь необходимъ, потому что жители въ этихъ голыхъ, безлсныхъ степяхъ принуждены употреблять кизякъ не только для топлива, но и для постройки своихъ жилищъ. Рубленыхъ избъ здсь не увидите: стны домовъ выводятся просто изъ кизячнаго плитняка и потомъ чисто выбливаются. Потолковъ въ хатахъ не длаютъ: ихъ замняетъ обыкновенная русская крыша, состоящая изъ стропилъ, прикрытыхъ толстымъ слоемъ соломы. Несмотря на то, хаты выходятъ большія и свтлыя. Здшній кизякъ при топлив не отдляетъ тяжелаго запаха. Это происходитъ, кажется, оттого, что онъ тщательно высушивается и сохраняется, хорошо укутанный соломою подъ какимъ-нибудь навсомъ. Хоть бы этому-то поучились армяне у своихъ сосдей.
О хлб здсь нечего думать, жители даже не пробовали заниматься земледліемъ, и хорошо сдлали: покрайней мр не потеряли понапрасну трудъ и время. Мерзлая земля не въ состояніи произвесть ничего, кром травы. Грустно смотритъ лтомъ эта безжизненная степь, окружающая небольшія деревушки: ни одной пашни, ни одного садика! Мстами только можно встртить убогій огородецъ, пріютившійся гд-нибудь на задворьи.
Хлбъ жители принуждены покупать для себя на ахалкалакскихъ и александрапольскихъ базарахъ, отправляясь для этого за шестьдесятъ и за семдесятъ верстъ. Солдатъ кормятъ изъ котла. Пища хороша, но прідаются черствые сухари и вчная каша, а жители, несмотря на все свое радушіе, не имютъ средства удлить ни куска свжаго хлба, ни чашки молока, едва-едва достающаго для прокормленія собственной семьи.
Говоря о Духоборь, нельзя умолчать о его нездоровомъ климат: господствующія здсь лихорадки легко переходятъ въ тифъ. Медики, впрочемъ, увряли, что такъ какъ характеръ этихъ болзней простудный, потому что он сопровождаются разстройствомъ легкихъ и сильными ревматическими ломотами, то причину можно скоре приписать сырымъ хатамъ и тсному помщенію людей, нежели самому климату. Можетъ быть, это и справедливо, если вспомнить, что заболвали боле люди старые, поступившіе изъ резервовъ. Старики эти, изнуренные уже прежнею долговременною службою, страдали и безъ того различными недугами. Говорятъ, что климатъ не оказываетъ слишкомъ вреднаго вліянія на самихъ духоборцевъ, но мы, во время стоянки, потеряли боле ста человкъ умершими и, выступая изъ Духоборья, оставили близъ горловскаго выгона обширное кладбище, усянное убогими деревянными крестами, поставленными надъ солдатскими могилами.
Сами духоборцы заслуживаютъ вниманія по своимъ понятіямъ о предметахъ вры и по той таинственности, въ которой она представляется постороннему наблюдателю. Эта секта отлична не только отъ ученія православной церкви, но и отъ всхъ раскольничьихъ толковъ, существующихъ въ Россіи. Все врованіе духоборцевъ, если можно такъ выразиться, заключается во внутреннемъ дйствіи души, въ представленіяхъ ума, въ чувствахъ сердца. У насъ, въ Россіи, почти не знаютъ этой секты, потому что тамъ нтъ ея послдователей, или заключаютъ о ней по одному названію. Это произошло оттого, что, при первоначальномъ образованіи раскола, онъ подвергся гоненіямъ и принужденъ былъ тщательно скрывать истинный смыслъ своего ученія, открывая его только тому, кто внушалъ къ себ полное довріе. Вроятно, по этой же причин у духоборцевъ не сохранилось никакихъ письменныхъ памятниковъ относительно исторіи ихъ раскола, потому что письменные памятники могли бы служить всегда живою уликою.
Живя съ духоборцами подъ одною кровлею, мы хорошо могли ознакомиться и съ ихъ ученіемъ, и съ ихъ нравами, и обычаями, истекающими прямо изъ религіознаго настроенія. Но, прежде нежели говорить объ этомъ, бросимъ краткій взглядъ на историческую судьбу духоборческой секты въ Россіи.
XVI и XVII вка были для Европы временами общихъ потрясеній и религіозно-политическихъ переворотовъ. Этотъ духъ перешелъ съ запада и на востокъ: въ Россіи онъ выразился образованіемъ раскольничьихъ сектъ по поводу исправленія церковныхъ книгъ, предпринятаго патріархомъ Никономъ. Явились различные толки такъ называемыхъ старовровъ, которые, упорно держась древней буквы, воображали, что защищаютъ святость и неприкосновенность православной церкви. Другіе сектаторы, порицая старообрядцевъ за пристрастіе къ букв, пошли дальше: они возстали уже противъ того, что навсегда было принято и освящено нашею церковію. Въ этомъ первоначальномъ движеніи контръ-революціоннаго религіознаго толка таился зародышъ секты духоборцевъ, по преобладанію въ ней внутренняго, духовнаго направленія.
Когда Петръ Великій открылъ свободный входъ въ Россію иноземцамъ, когда иноземцы стали въ голов новаго управленія, ихъ вліяніе не могло не отразиться на образ мыслей стараго русскаго общества, и тогда-то, какъ полагаютъ, проникъ къ намъ тотъ духъ религіозной борьбы, который привился къ нашимъ сектамъ тмъ легче, что умы и сердца были уже подготовлены предшествующими событіями.
Названіе духоборцевъ, т. е. поборниковъ духа, утвердилось потому, что духоборцы признаютъ особое благодатное дйствіе Св. Духа въ своихъ послдователяхъ, но прежде они были извстны подъ общимъ именемъ иконоборцевъ, потому что, подобно одной изъ раскольничьихъ сектъ, существующей въ Россіи и теперь, они отвергаютъ святыя иконы.
По неимнію у себя письменныхъ памятниковъ, духоборцы сами не знаютъ ничего о первоначальномъ образованіи своей секты, хотя единогласно утверждаютъ, будто она ведетъ начало отъ трехъ отроковъ, упоминаемыхъ пророкомъ Даніиломъ {Духоборцы иногда излагали письменно свое ученіе, но не для себя, какъ это длаютъ наши старообрядцы, а для начальства, по требованію различныхъ обстоятельствъ, боле или мене невыгодныхъ для духоборцевъ. Вроятно, въ этихъ письменныхъ трактатахъ они отстаивали свое ученіе. Къ сожалнію, не сохранилось ни одного изъ подобныхъ документовъ.}. Основателемъ же своей секты въ Россіи они считаютъ старика Силуяна Колесникова, жившаго въ послднихъ годахъ прошедшаго столтія, въ селеніи Никольскомъ, Екатеринославской губерніи, но другіе, не отвергая Колесникова, какъ знаменитаго ревнителя духоборства, относятъ образованіе секты къ началу XVIII столтія и родиной ея считаютъ Тамбовскую губернію. Послдніе правы. Со времени Колесникова, можетъ быть, начинаются собственно преданія духоборцевъ, но самая секта существовала ране и была особенно распространена на юг: въ губерніяхъ Екатеринославской, Харьковской, Черниговской и Тамбовской, также въ Саратов, въ Курск и въ Воронеж.
Вредная секта духоборцевъ, при самомъ начал своего возникновенія, до конца прошлаго и даже въ ныншнемъ столтіи, неоднократно вызывала строгія мры преслдованія.
Судьба духоборцевъ измнилась къ лучшему только съ воцареніемъ императора Александра I, строго запретившаго входить, какъ было прежде, въ изслдованіе мыслей ихъ о длахъ вры. Въ 1801 году признано было необходимымъ переселить послдователей этой секты въ отдаленный край, и именно въ Таврическую губернію. Въ Мелитопольскомъ узд, при сліяніи Молочной рчки съ Лиманомъ, впадающимъ въ Азовское море, было тогда много обширныхъ ненаселенныхъ земель, получившихъ названіе ‘Молочныхъ Водъ’. Туда первоначально переселили тридцать духоборческихъ семействъ, которыя, выстроивъ себ жилища, усердно занялись земледліемъ. Скоро и вс остальные духоборцы, узнавъ о спокойной и безбдной жизни своихъ собратій, стали проситься на ‘Молочныя Воды’ и, легко получая дозволеніе, основали на правомъ берегу рчки особую колонію, состоявшую изъ девяти хорошо выстроенныхъ деревень. Замчательно, что названіе этихъ деревень перенесли они и на мсто новаго своего водворенія на Кавказ. Такъ въ Ахалкалакскомъ участк находятся деревни: Богдановка, Троицкое, Спасское, Родіоновка, Тамбовка и Горлое. Три же деревни: Якимовка, Терпніе и Гавриловна, сохранились, вроятно, въ другихъ поселеніяхъ около Башкичета или Елисаветполя.
Въ Крыму число духоборцевъ увеличилось до того, что въ начал царствованія императора Николая, около 1832 года, считалось ихъ до 800 семействъ, состоявшихъ изъ четырехъ тысячъ душъ обоего пола. Отличаясь, подобно другимъ сектаторамъ въ Россіи, любовію къ труду и склонностію къ хозяйству, духоборцы скоро упрочили свое благосостояніе, но въ то же время стали перетолковывать самое переселеніе ихъ въ Крымъ въ свою пользу, проповдывали основныя начала своего ученія и обнаруживали неповиновеніе властямъ. Такъ, по требованію херсонскаго военнаго губернатора, они отказались поставить рекрутовъ, на томъ основаніи, что нужна была присяга, тогда какъ, по ихъ врованіямъ, запрещалось всякое клятвенное общаніе. Строгія мры не помогли: между духоборцами усилился только старинный духъ упорства и непослушанія, Тогда, вслдствіе высочайше утвержденнаго мннія государственнаго совта, положено было не приводить духоборцевъ къ присяг, довольствуясь ихъ честнымъ словомъ.
Мстное начальство, еще въ царствованіе императора Александра Павловича, неоднократно входило съ представленіемъ о необходимости перемщенія духоборцевъ изъ Крыма въ боле удаленныя мста’, но только въ 1841 году духоборцы были переселены въ Закавказье. Мы уже видли отчасти свойство земли и новый образъ жизни ихъ въ Ахалкалакскомъ участк. Посмотримъ теперь, въ чемъ заключается ихъ ученіе.
Духоборцы ожидаютъ не видимаго пришествія Христа въ міръ, а внутренняго, сокровеннаго снисхожденія Его въ душу человка, что, вмст съ ученіемъ о внутреннемъ дйствіи Св. Духа, есть альфа и омега ихъ религіознаго ученія. Впрочемъ, это врованіе выработалось не въ ихъ сред: оно иметъ много общаго съ ученіемъ мистиковъ и квакеровъ Главный догматъ мистиковъ и квакеровъ, цликомъ перешедшій къ духоборцамъ, тотъ, что въ душ каждаго человка есть частица ума и премудрости, присущихъ Богу. Эту премудрость они называютъ внутреннимъ Словомъ, внутреннимъ Христомъ, дйствіемъ Св. Духа, т. е. совстію человка.
И въ ученіи духоборцевъ можно замтить односторонность мистическаго направленія, но у нихъ есть и свои особенности, сложившіяся силою обстоятельствъ. Теперь, впрочемъ, у духоборцевъ сохранился только одинъ результатъ ихъ религіознаго врованія: это — жить обществами, съ обязанностію помогать всмъ вмст каждому своему члену, уклоняться отъ всего порочнаго, избгать ссоръ, дракъ, не произносить даже срамныхъ словъ. Но, относительно основныхъ началъ ученія, духоборцы, можно сказать, блуждаютъ во мрак: они не имютъ постоянныхъ правилъ врованія, сами не знаютъ, какіе догматы признаютъ и чему вруютъ. Нтъ ничего удивительнаго въ этомъ явленіи: смыслъ ученія передается изустно, отъ отца дтямъ, и чмъ невжественне родители, тмъ безсвязне и нелпе становятся религіозныя традиціи.
Разъ, въ откровенной бесд передъ вечернимъ огонькомъ, разсуждая о предметахъ вры, я обратился съ вопросомъ къ старому духоборцу:
— Опредли, старикъ, что есть Богъ по вашему ученію?
— Богъ есть духъ силы, духъ премудрости, духъ воли, отвчалъ духоборецъ.
— А врите ли вы во Святую Троицу?
— Вримъ: единъ Богъ во Святой Троиц.
Старикъ слукавилъ: Святую Троицу они понимаютъ посвоему, выражая ее слдующимъ наборомъ словъ: Отецъ — свтъ, Сынъ — жизнь, Духъ Святый — покой. Отвчая на нашъ вопросъ, старикъ продолжалъ:
— Богъ троиченъ, но троичностію своею проявляется только въ душ человка: Отецъ — силой памяти, потому что онъ есть духъ силы, Сынъ — премудростію разума, Духъ Святый — волею.
Душа, по понятію духоборцевъ, есть образъ Божій, но посл грхопаденія этотъ образъ былъ потерянъ, память ослабла и человкъ забылъ чмъ онъ былъ прежде, разумъ помрачился, воля, не направляемая Св. Духомъ, развратилась. Придавая всему мистическій смыслъ, они и въ библейскомъ повствованіи объ Адам и Ев видятъ духовную картину нашей тлесной жизни. Душа — говорятъ эти сектаторы — пала ране, вмст съ прочими ангелами, до сотворенія міра. Самый міръ былъ созданъ для нея, какъ темница, куда она заточилась за свои преступленіями потому не отъ Адама и Евы произошелъ грхъ: подобно намъ, и они были созданы гршными {Въ силу такого врованія, у духоборцемъ строго запрещается оплакивать умершихъ, ибо смерть есть прощеніе души, возвращающейся къ своему Создателю, по какъ ни тверды духоборцы въ своихъ врованіяхъ, однако едва ли найдутся между ними на столько проникнутые нравственною идеею прощенія, чтобы не оплакивать свои дорогія утраты.}. Въ судьб Авеля духоборцы видятъ гоненіе врующихъ людьми злыми или Каинами, въ вавилонскомъ столпотвореніи видятъ раздленіе церквей, въ потопленіи египтянъ и въ переход евреевъ черезъ Чермное море — картину погибели гршныхъ и спасенія праведныхъ. Самую земную жизнь исуса Христа они признаютъ таинственнымъ обитаніемъ Его въ душ человка. ‘Христосъ — говорятъ они — нисходить въ душу благовстіемъ Гавріила, рождается въ душ человка, проповдуетъ тамъ слово истины, страдаетъ, умираетъ и воскресаетъ.’ Поэтому, по ихъ мннію, Даже тотъ, кто никогда не читалъ Евангелія, никогда не слыхалъ о исус Христ, познаетъ его внутреннимъ чувствомъ своимъ, потому что Онъ — совсть человка, научающая каждаго отличать добро отъ зла. Подъ вліяніемъ такого мистицизма, духоборцы уврены, что не одни христіане, но іудеи, магометане и даже язычники могутъ быть спасены въ будущей жизни.
И о будущей жизни у нихъ выработалось свое понятіе: вс люди воскреснутъ, но воскреснутъ духомъ, а не плотію — говорятъ духоборцы — и что будетъ посл воскресенія — неизвстно. Полагаютъ только, что адскія муки будутъ заключаться въ угрызеніяхъ совсти.
Святыя таинства православной церкви отвергаются духоборцами. Духовенства они не только не признаютъ, но и самыя постановленія вселенскихъ соборовъ не считаютъ истинными и не принимаютъ ихъ. Апостоловъ и святыхъ уважаютъ за то, что, будучи людьми, подобно намъ гршнымъ, угодили Богу. Постовъ не соблюдаютъ, крестнаго знаменія не творятъ.
Есть между духоборцами идеи коммунистскія и соціялистскія. Можно пользоваться — говорятъ они — пособіемъ другаго, но и тогда пособляющій намъ не будетъ слугою, а братомъ, намъ равнымъ. Эту мысль переносятъ они на цлые общества и народы. Войну считаютъ дломъ непозволительнымъ, ссылаясь на евангельскую заповдь о любви, о милосердіи и на евангельское ученіе о томъ, что братъ не можетъ быть убійцею брата, какія бы преступленія ни тяготли на немъ. Они не носятъ оружія, но за враговъ не молятся, такъ какъ, по ихъ мннію, всякій обязанъ молиться за себя только, а не за другихъ. Потому же они не молятся и за тхъ: ‘еже во власти суть’.
Руководясь мыслію о равенств всхъ своихъ членовъ, духоборцы никого не называютъ отцомъ. ‘Вс братіе есте — говорятъ они словами священнаго писанія — единъ бо вашъ Отецъ на небесхъ!’ Даже дти называютъ отца просто ‘старикомъ’, а мать ‘нянькою’. Мужья зовутъ своихъ женъ ‘сестрами’, а жены мужей — ‘братьями’. Родители никогда не говорятъ о дтяхъ мои, но непремнно — наши. Вмсто благодарственныхъ словъ за какую-нибудь услугу, духоборцы говорятъ: ‘спаси Господи!’ и только въ этомъ, пожалуй, заключается все ихъ моленіе о другихъ. {И русское спасибо происходить отъ сочетанія словъ ‘спаси Богъ’.}
Замчательно, что духоборцы, съ упорствомъ отстаивающіе свои религіозныя врованія, не только не питаютъ ненависти къ православнымъ христіанамъ, подобно прочимъ нашимъ раскольничьимъ сектамъ, но не считаютъ непогршимымъ и своего ученія.
Разговаривая съ однимъ старикомъ о длахъ вры, о чемъ духоборцы бесдуютъ часто и охотно, если не замчаютъ въ слушателяхъ нетерпимости или желанія посмяться, я слышалъ отъ него легенду, которая показалась мн замчательною на столько, что я попрошу позволенія привести ее, какъ плодъ своеобразной поэзіи. Постараюсь передать ее тмъ языкомъ, которымъ была она разсказана мн:
‘Далеко, далеко отсюда, въ стран невдомой уму человческому, лежитъ синее море, и на томъ мор есть островъ. Неясно и туманно маячитъ онъ порой мореходамъ- но вчныя волны ходятъ по морю, и нтъ человку доступа туда. То море и тотъ островъ-будущая судьба человка, туманная и неясная, пока не доберется человкъ по бурнымъ волнамъ жизни до тихой пристани смерти.
‘Высокая храмина, построенная не руками человческими, съ перваго дня сотворенія міра, стоитъ на томъ остров, и столько столповъ поддерживаютъ зданіе, сколько есть на свт връ человческихъ, и у каждаго столпа стоитъ человкъ, исповдующій свою вру.
‘Одинъ столпъ золотой, и это символъ правой, истинной вры въ Бога, создавшаго и островъ, и небо, и землю, и воду, другіе столпы изъ камня — это лжемудрствованіе духа нашего, закаменлаго въ своихъ преступленіяхъ. И золотой и каменный столпы покрыты мраморомъ, и этотъ мраморъ — невдніе человческое, заслоняющее отъ него истинный свтъ божественнаго ученія И никто не можетъ видть золотой столпъ, но каждый человкъ говоритъ другимъ, что онъ держитъ въ рукахъ золотой столпъ вры.
‘Идутъ вка, старетъ міръ Божій, тяготетъ надъ нимъ гнвъ создавшаго его, и придетъ часъ общаго и страшнаго разрушенія. Кровью и огнемъ потекутъ моря, упадетъ небо, задрожитъ земля, и разрушится дивная храмина, сотворенная не руками человческими. Обсыплется мраморъ, и заблеститъ тогда ярче солнца и мсяца золотой столпъ, и засвтитъ одинъ на весь міръ, гд будутъ тогда мракъ и страданія, и узнаютъ его народы и падутъ ницъ передъ свтомъ божественной вры….
‘Горе тому, кто держалъ каменный столпъ. Но слушавшій внутренняго Христа своего спасенъ будетъ. Въ Немъ наше спасеніе, братіе! Вс мы слпцы и не знаемъ, кто держитъ истинную вру.’
Скажу теперь нсколько словъ о наружности духоборцевъ, о ихъ обрядахъ, обычаяхъ и домашней жизни.
Духоборцы вообще высокаго роста и крпкаго сложенія. Мужчины, кром стариковъ, брютъ бороды, подстригаютъ волосы, но носятъ усы, что, вмст съ ихъ одеждою, состоящею изъ широкихъ шароваръ и суконныхъ курточекъ, длаетъ ихъ чрезвычайно схожими съ нмецкими колонистами. Встрчая духоборца, дущаго въ длинномъ фургон, на желзныхъ осяхъ, съ парной нмецкой упряжью, легко можно ошибиться и принять его за колониста. Идешь, бывало, походомъ: скучно, жарко…. но вотъ на горизонт показалась пыль: гремитъ нмецкій фургонъ, шибко бжитъ пара небольшихъ, круглыхъ лошадокъ, и самъ хозяинъ въ фуражк и курточк, небрежно развалившись, покуриваетъ себ коротенькую трубочку…. Кто бы это былъ такой?
— Колонистъ! лниво говоритъ одинъ изъ офицеровъ.
— Нтъ, духоборецъ!
— Давайте пари, что духоборецъ, подбиваетъ тотъ, кто побойче.
На поход ничего не составляется такъ легко, какъ пари, каждый радъ случаю придраться къ чему-нибудь, чтобы оживить однообразіе времени, и нижеподписавшемуся драгуну приходилось часто развязывать свой кошелекъ за неумніе отличить русскаго человка отъ нмца. А тутъ вотъ и духанъ торчитъ на дорог, съ огромнымъ бурдюкомъ кислаго кахетинскаго и съ грязнымъ армяниномъ, сидящимъ непремнно на порог, съ накрестъ сложенными, босыми ногами. Эскадронъ останавливается, пьетъ скверную фруктовую водку, общество закусываетъ на счетъ виновнаго, псенники поютъ, и смются походные люди надъ своимъ дорожнымъ приключеніемъ.
Женщины-духоборки — красавицы. Но это не типъ нашей обыкновенной, деревенской красоты, отъ которой такъ и пышетъ здоровьемъ, въ ихъ блдныхъ, продолговатыхъ лицахъ есть что-то облагороженное, прекрасно гармонирующее съ опрятностію и даже щеголеватостію одежды, которая состоитъ изъ блой, часто весьма тонкой, рубашки съ широкими вышитыми рукавами и изъ цвтной юбки. На голов носятъ низенькую круглую шапочку, искусно сдланную изъ трехугольныхъ лоскутковъ разноцвтныхъ тканей. Волосы нсколько подстригаютъ спереди, женщины подбираютъ ихъ сзади подъ шапочку, двушки носятъ косу. Духоборки трудолюбивы: встаютъ рано и еще до свту успваютъ управиться со всмъ, что принадлежитъ къ обычному деревенскому хозяйству, потомъ убираютъ хату, одваются и садятся съ какимъ-нибудь рукодльемъ. Во вечерамъ любятъ составлять свои собранія, напоминавшія намъ малороссійскія вечерницы. Такія собранія обыкновенно устраиваются подъ предлогомъ посщенія подруги — дочери или молодой сестры хозяина. Сходятся вс двушки, являются парни, вмст занимаются работами, весело болтаютъ, смются. Но жаль, что у духоборцевъ нтъ псенъ.
Характеръ духоборокъ отличается живостію и черезчуръ уже большою легкостію: он не считаютъ даже особымъ достоинствомъ сохраненіе двическаго цломудрія, нарушеніе супружескихъ обязанностей также не рдкость. Страсть къ нарядамъ играетъ при этомъ немалую роль. Покрайней мр, тотъ, кто не пожалетъ денегъ на шелковыя матеріи, легко можетъ добиться склонности любой духоборки, но такія интриги стоятъ вообще недешево. Сами духоборцы не слишкомъ строго смотрятъ за поведеніемъ своихъ женъ, не ищутъ случая придраться къ нимъ и вовсе не занимаются пересудами сосдей, однако женщину, не умвшую скрыть своего любовнаго похожденія, подвергаютъ жестокому наказанію: ее, совершенно раздтую, водятъ по улицамъ деревни, забрасывая грязью и комами земли. Подобная процессія была при насъ въ Родіоновн и прекратилась только по настоятельному требованію эскадроннаго командира.
На бракъ духоборцы смотрятъ довольно поверхностно: требуется только воля пришедшихъ въ возрастъ, взаимная любовь и согласіе родителей. Обрядъ же бракосочетанія совершается слдующимъ образомъ: родственники и знакомые жениха и невсты собираются въ дом одного изъ родителей, и здсь, передъ всми, старшій членъ семейства объявляетъ желающихъ вступить въ бракъ — мужемъ и женою. Письменныхъ условій и общаніи нтъ никакихъ, и потому разводъ дло весьма легкое. Общество требуетъ только взаимнаго желанія мужа и жены, и бракъ расторгается, посл чего каждый изъ супруговъ длается свободнымъ. Несмотря однако на шаткость подобнаго положенія, разводы между духоборцами почти не встрчаются.
Прежде духоборцы славились трудолюбіемъ и хорошимъ хозяйствомъ. Эти качества выражаются у нихъ и теперь опрятностію, соблюдаемою въ хатахъ и около себя, но дломъ духоборцы занимаются мало. Въ Крыму у нихъ успшно шло коневодство, скотоводство и земледліе, держали они также большія отары овецъ и имли между собою ремесленниковъ, которые выдлывали въ деревняхъ разныя шерстяныя ткани. Съ переселеніемъ на Кавказъ, все это оставлено и забыто, отчасти потому, что первоначальные промыслы вовсе не были согласны съ характеромъ и почвой новой страны, а отчасти и потому, что вновь обзаводиться въ этихъ пустынныхъ мстахъ, не оживляемыхъ торговлею, монополія которой въ рукахъ нсколькихъ армянъ промышлениковъ, было не на что и не зачмъ. И вотъ, по необходимости, подладили духоборцы свой бытъ къ бдному быту, ихъ окружающему, сложили руки и стали заниматься извозомъ, какъ легчайшимъ средствомъ заработать кусокъ насущнаго хлба.
Не вслдствіе ли праздности духоборцы пристрастились и къ горячимъ напиткамъ, положительно запрещаемымъ ихъ ученіемъ? А пьютъ они много! пьютъ не только мужчины, но даже женщины и молодыя двки. Не успешь, бывало, проснуться, лежишь еще въ постели, посматривая на разрисованное морозомъ окно, сквозь которое пробивается первый лучъ зимняго утра, слушаешь, какъ шумитъ самоваръ за занавскою и возится около печки рано проснувшаяся хозяйка, а хозяинъ уже стоитъ передъ вами съ небольшимъ зеленымъ стаканчикомъ.
— А что жь, молъ, Петръ Алексевичъ!…
— Пей себ на здоровье, хозяинъ!
— Да хошь пригубни маленько —
Возьмешь стаканъ и, показавъ видъ, будто попробовалъ, поскоре возвращаешь его хозяину —
Везъ порядочной выпивки не обходится у духоборцевъ ни одного посщенія. Когда соберутся гости и перетолкуютъ о своихъ обыденныхъ интересахъ, садятся за общій столъ, и начинается гомерическая попойка. Чмъ больше пьютъ, тмъ становятся серьезне, сосредоточенне, и такое настроеніе духа разршается наконецъ пніемъ старозавтныхъ псалмовъ, въ которомъ принимаютъ участіе и женщины. Ничего не можетъ быть оригинальне подобной картины. Покачиваясь и склонивъ отяжелвшія головы на руки, сидятъ духоборцы, и вотъ одинъ изъ нихъ начинаетъ: ‘эхъ, отцы!… заповдали…’, дале разобрать ничего нельзя, потому что все покрывается какимъ-то прерывчатымъ, монотоннымъ крикомъ хора.
Возвращаешься откуда-нибудь поздно вечеромъ и слышишь, какъ съ противоположнаго конца деревни несутся эти тоскливые, хватающіе за сердце напвы — Собаки, и т лаютъ по втру: не могутъ привыкнуть къ подобному пнію.
Несмотря однако на привязанность къ вину, духоборцы честны и прямодушны: не только случаевъ воровства, но и простаго нарушенія общаній между ними почти не бываетъ. Не произнося никогда клятвъ, они умютъ цнить данное слово. Прежде духоборцы за проступки изгонялись изъ общества. Нын это вышло изъ употребленія- но за то виновный, подъ разными предлогами, подвергается различнымъ притсненіямъ со стороны своихъ сосдей.
Подобно всмъ сектаторамъ, отторгнутымъ отъ истинной церкви, духоборцы религіозны, и религіозность ихъ выражается обрядами и молитвами. При начал дня, передъ обдомъ, посл обда и вечеромъ, они становятся въ кружокъ цлымъ семействомъ и, посл взаимнаго цлованія, поютъ или читаютъ ‘Отче нашъ’ и одинъ изъ ветхозаветныхъ псалмовъ, преимущественно пророческихъ.
Чтобы покончить съ духоборцами, скажемъ нсколько словъ о ихъ религіозныхъ обрядахъ.
— Можно ли присутствовать при вашемъ богослуженіи? спросилъ я хозяина.
— Отчего нтъ — отвчалъ онъ — человкъ не можетъ осквернить дома молитвы своимъ присутствіемъ, а осквернить его можетъ поступками да длами худыми.
— Значитъ и еврей и магометанинъ можетъ входить въ вашу молельню?
— Я теб говорю — отвчалъ хозяинъ — всякій, потому что въ каждомъ изъ насъ есть подобіе Божіе, а что вры-то истинной не слышалъ иной, такъ не онъ виноватъ въ томъ.
— А кто же виноватъ по твоему?
— Кто виноватъ! старики его виноваты…. да гордость еще… Вотъ читалъ ли ты въ писаніи про столпотвореніе вавилонское?
— Читалъ.
— Ну, понимаешь теперь, кто виноватъ-то выходитъ.
Я ничего не понималъ, но, не желая заводить пренія, отвчалъ утвердительно и сталъ собираться въ молельню.
Это случилось, какъ нарочно, въ какой-то праздникъ. День былъ морозный, солнечный- весело глядла чистенькая деревенька, вся окутанная блымъ, снговымъ саваномъ, искрившимся милліонами звздочекъ. Мы вышли на улицу и направились къ самому выходу изъ деревни, въ конц которой стоитъ молитвенный домъ, ничмъ не отличающійся по наружности отъ прочихъ домовъ. По улиц шло много духоборцевъ и духоборокъ въ праздничной одежд. Они напоминали намъ родину, недоставало только благовста колокола, такъ торжественно дйствующаго на душу.
Мы вступили въ молельню вслдъ за толпой народа, которая въ дверяхъ начала раздляться: мужчины пошли на лвую, а женщины на правую сторону. Посреди комнаты стоялъ небольшой столикъ, съ положеннымъ на немъ хлбомъ и солью въ деревянной солонк, больше въ комнат ничего не было. Когда вс присутствующіе заняли свои мста, началось пніе стариннымъ напвомъ. Пли протяжно и довольно внятно. Это былъ псаломъ: ‘аще глаголетъ Господь, святый Богъ Израилевъ’. Затмъ были пропты другіе псалмы, но замчательно, что духоборцы ни одного псалма не доводятъ до конца. Ихъ молитва есть странная смсь различныхъ стиховъ, взятыхъ изъ различныхъ мстъ священнаго писанія, часто съ искаженіемъ смысла. Во время пнія, мужчины стояли рядомъ, по старшинству лтъ, сколько я могъ замтить, такъ что молодымъ пришлось быть на самомъ порог. Когда пніе кончилось, духоборецъ, стоявшій вторымъ, подошелъ къ первому, оба, взявшись за руки, отвсили два низкіе поклона другъ другу, поцловались, а потомъ поклонились въ третій разъ. Посл этого, точно такимъ же образомъ, началъ кланяться третій, по порядку, духоборецъ, и цловать первыхъ двухъ, за нимъ четвертый и такъ дале до послдняго.
По окончаніи обряда мужчинами, то же самое повторили женщины.
Несмотря на продолжительность цлованія, мы дождались до конца и тутъ же попросили объяснить намъ значеніе поклоновъ.
— Должно поклоняться Богу другъ въ друг — отвчалъ намъ одинъ старецъ — зане человкъ представляетъ на земл образъ Божій.
Отвергая иконы, духоборцы оправдываютъ себя тмъ, что отъ поклоненія иконамъ легко перейдти къ почитанію ихъ какъ кумировъ, а сами, поклоняясь Богу въ образ человка, впадаютъ въ явное идолопоклонство: они выбираютъ изъ своей среды красиваго юношу, и въ праздничные дни поклоняются ему, какъ божеству. Этотъ обычай, не говоря уже о его святотатственности, служитъ основаніемъ разврата и нравственнаго паденія многихъ женщинъ, а потому строго преслдуется мстными властями, что въ свою очередь заставляетъ духоборцевъ тщательно скрывать его отъ постороннихъ свидтелей.
Юноша, служащій предметомъ поклоненія, злоупотребляетъ своимъ положеніемъ, предается безчинству и разврату до высшей степени. Одинъ изъ подобныхъ парней былъ арестованъ еще въ Крыму. При насъ, въ Горломъ, былъ молодой мальчикъ Василій — потомокъ перваго духоборскаго учителя, Силуяна Колесникова, облеченный на этотъ, разъ духовною властію: его называли Богородицею. Не смя при насъ предаваться своему разгулу, Василій все время носилъ женскую одежду и былъ извстенъ намъ подъ именемъ Марьи. Роль женщины онъ игралъ такъ искусно, что мы долго не подозрвали подобнаго превращенія, и узнали объ этомъ только тогда, когда, посл нашего, выхода изъ Духоборья, мнимая Марья, поссорившись, была убита пьянымъ казакомъ.
Василій жилъ въ отдльномъ домик, на краю селенія, и у него обыкновенно собирались молодыя двушки со всхъ окрестныхъ духоборческихъ деревень. Это было что-то въ род духоборческаго монастыря, а Марья разыгрывала роль настоятельницы. Но что длалось въ этомъ монастыр? Набросимъ лучше покрывало и пройдемъ мимо!… Отсюда, какъ изъ нечистаго гнзда, выходилъ развратъ и разливался потомъ по всему Духоборью. Мы слышали, будто двушка’, не постившая предварительно монастыря, не могла выходить замужъ, и, къ сожалнію, по нкоторымъ обстоятельствамъ, можемъ судить о вроятности этого грустнаго факта.
Познакомивъ читателя, хотя отчасти, съ ученіемъ и нравами духоборцевъ, съ которыми намъ пришлось коротать дв зимы сряду, перейдемъ теперь къ нашей жизни на зимовыхъ квартирахъ. Но что же сказать про нее? Что въ ней можетъ быть особеннаго? Да ровно ничего! Только странными кажутся это затишье и этотъ досугъ, смнившіе обычный говоръ и вчную, кипучую дятельность бивуака. А досуга было много! Строевымъ образованіемъ занимались мы на столько, на сколько оно было нужно для военнаго времени^ тонкости же манежной выздки, какъ парадную представительность осдлости, оставили мы при выступленіи, вмст съ старыми вещами, въ бирюченскихъ складахъ. Даже молодыхъ лошадей здили не прибгая къ ученымъ пріемамъ посредствомъ корды, и, несмотря на то, къ концу зимы изъ нихъ все-таки вышли добрые, сносные кони, на которыхъ весною надли мундштуки и, благословясь, пошли на нихъ въ Туречину. Этотъ способъ полевой выздки намъ кажется заслуживающимъ особеннаго вниманія. Онъ напоминаетъ намъ также разговоръ, нами слышанный.
Толкуя у бивуачныхъ костровъ съ солдатами, недавно пришедшими изъ Россіи, старые кавказцы удивлялись, можетъ ли быть служба обременительною тамъ, гд не торчитъ всегда на носу непріятель, гд нтъ ни секретовъ, ни аванпостовъ, ни фуражировокъ за сномъ, за дровами, даже за водою, съ ружьемъ въ одной и съ ведромъ въ другой рук. Но когда дло объяснилось усиленными фронтовыми занятіями, одинъ кавказецъ спросилъ: ‘да зачмъ же, землякъ, учатъ-то васъ всему этому, въ толкъ не возьму!…’ Драгунъ только моргнулъ усомъ — голова, дескать, ничего не понимаешь!— и пустился объяснять вс хитрости коннаго и пшаго строя. Пока дло шло о конниц, кавказецъ молчалъ, но когда разговоръ коснулся его родимой пхоты, старый служака не вытерплъ, чтобы сразу не осадить разскащика вопросомъ:
— Да что же это, землякъ, ты въ самомъ дл морочишь насъ: на войн-то разв такъ длаютъ?
— Да теб нешто про войну — теб про Рассею говорятъ, отвчалъ драгунъ, не сморгнувъ глазомъ….
Куда же дваться съ досугомъ? Пріхалъ къ намъ фокусникъ, по фамиліи Веренштейнъ. Вс фокусники, которыхъ доводилось мн видть, оканчиваются на штейнъ, потому что большая часть ихъ нмецкіе евреи. Ему удалось было поднять на ноги наше сонное Духоборье, но посмотрли его штуки разъ, другой, а на третій день никто не пошелъ, и изъ фокусовъ самый главный — сборъ денегъ — не удался фокуснику. Мы посовтовали ему отправиться въ Ахалкалаки, гд стоятъ батарея и цлый пхотный полкъ: тамъ, говорятъ, досуга еще больше, нежели у насъ.
Въ крпости помщается и штабъ ахалкалакскаго отряда, въ районъ котораго входятъ зимовыя квартиры нашего полка. Отрядомъ командуетъ полковникъ Унгернъ, имющій предписаніе обращаться къ намъ за содйствіемъ въ случа, если того потребовали бы военныя обстоятельства. Съ этой стороны, значитъ, намъ нужно было ждать развлеченія, и оно, дйствительно, явилось нежданно-негаданно, и хотя на короткое время, но все же нарушило обычную тишину и бездйствіе зимовой стоянки. Случилось это какъ разъ передъ рождественскими праздниками. Наканун я возвратился домой ране обыкновеннаго, раздлся, отпустилъ деньщика и остался одинъ на своей походной кровати. Было часовъ десять. Хозяева уже спали, только въ углу жалобно кричалъ сверчокъ, да слышался дюжій храпъ духоборца вмст съ тонкимъ, носовымъ свистомъ молодой хозяйки. Слабо мерцаетъ нагорвшій огарокъ, отбрасывая въ углы страшную тнь, отъ которой такъ и лзутъ въ голову былыя нянюшкины сказки, и кажется, будто изъ темнаго угла глядитъ на тебя какое-то чудище. Чего не передумаешь въ подобныя минуты? За что не примешься, чтобы отогнать неотвязчивые призраки? Бродя безъ цли съ одного предмета на другой, глаза мои нечаянно остановились на курс фортификаціи, случайно завезенномъ изъ кадетскаго корпуса. Давай-ка, подумалъ я, прочту о томъ, по какимъ правиламъ брали мы турецкую крпость, которая еще такъ живо и грозно рисуется въ памяти каждаго. Попробовалъ, но на первой же страниц попалъ въ систему вобановскихъ подступовъ и, чтобы выбраться изъ этого лабиринта, поспшилъ закрыть книгу. Лучше лягу. И долго еще бродили мои мысли, пока не пришелъ на смну ихъ добрый другъ человчества — сонъ. Я закрылъ глаза, заснулъ крпко и во сн не видалъ ничего.
Далеко еще было до утренняго разсвта, когда пришелъ будить меня Писаренко. Писаренко — старикъ, низенькаго роста, съ сдымъ, встопорщеннымъ усомъ, съ кривыми коротенькими ногами, составившими ему репутацію одного изъ лучшихъ здоковъ въ эскадрон — былъ при мн, въ продолженіе всей кампаніи, въ качеств безсмннаго встоваго. Да позволитъ читатель сдлать отступленіе въ пользу этой оригинальной, типичной личности честнаго, добраго служиваго стараго времени. Теперь уже перевелись подобные типы. Врою и правдою отслужилъ онъ свой урочный двадцати-пятилтній срокъ и пошелъ на вторичную или, какъ выражается самъ Писаренко, на ‘вторительную службу’. Честнйшій по своей натур, онъ не считаетъ, напримръ, за грхъ, подобно обломовскому Захару, не возвратить вамъ сдачи, сколько бы ни осталось ея съ рубля, хотя всегда прибавляетъ, что на остальные взялъ табаку, потому что старые глаза его будто бы ничего не видятъ. Но я знаю, что Писаренко никогда не нюхалъ и нюхать не будетъ, отзываясь съ пренебреженіемъ о томъ, кто употребляетъ подобное зелье. Добрйшее существо въ душ, онъ резонеръ по привычк, вчно кажется недовольнымъ, ворчливымъ, вчно ссорится съ офицерами и не затрудняется высказывать въ глаза правду, поэтому нкоторые побаиваются его. Лнивый, беззаботный, какъ истинный хохолъ, онъ однакожь нсколько разъ въ ночь поднимется съ своего жесткаго ложа, чтобы заглянуть въ мою палатку, и добрый старикъ поправитъ бывало подушку, подниметъ упавшее одяло и, ворча, отправляется въ свою грязную, холодную землянку. Да! перевелись они, эти люди! И грустно видть, какъ увлекающаяся молодежь бросаетъ иногда безъ разбора незаслуженный укоръ доброму прошлому времени….
— Вставайте: капитанъ зоветъ! говоритъ, между тмъ, Писаренко, безъ церемоніи хватаясь за одяло.
— Зачмъ?
— Я почему знаю зачмъ. Зоветъ, такъ идти надо! отвчалъ старикъ уже сердито.
Съ Писаренкой, какъ съ человкомъ настойчивымъ, въ подобныхъ обстоятельствахъ спорить было нечего’, а потому я одлся и вышелъ изъ дому. На двор была оттепель. Утро выбралось туманное и мокрое. Въ предразсвтный часъ дня длинная улица деревни имла какой-то срый, печальный видъ. Домъ эскадроннаго командира стоялъ на углу узкаго и грязнаго переулка, переходить который, не растерявъ галошъ, было почти невозможно. Однако я благополучно оканчивалъ уже свое путешествіе, когда меня догнали два всадника’, сзади ихъ хали еще двое, а тамъ, далеко, за низенькимъ заборомъ, маячили еще дв головы, по неровному качанію которыхъ можно было заключить, что и эти головы также хали.
— Куда? спросилъ я передняго всадника.
— Лошадей ковать, ваше благородіе! отвчалъ вахмистръ.
Занятый своими думами, я пропустилъ мимо ушей отвтъ который сразу объяснялъ мн половину дла. Такъ, отыскивая истину, смотришь Богъ-всть въ какую даль и не замчаешь, что истина стоитъ прямо передъ тобою.
У эскадроннаго командира я засталъ все общество.
— Здравствуйте! Слышали ли новость?
— Какую новость?
— Да вотъ прочтите, отвчали мн, подавая бумагу.
Я прочелъ. Это было предписаніе полковаго командира, увдомлявшаго, что полковникъ Унгернъ далъ знать о вторженіи значительной партіи турокъ въ наши предлы. Предписывалось принять мры осторожности и быть на всякій случай готовымъ къ движенію.
— Что жь это значитъ? спросилъ я, не выпуская изъ рукъ записки и въ третій разъ пробгая ее глазами.
— Не знаемъ!
Деньщикъ, между тмъ, поставилъ самоваръ. Мы сли пить чай и составили военный совтъ деревни Горлой.
Но кто же осмливается нарушать наше спокойствіе? Ишима-оглы, пользовавшагося подобною привилегіею, уже нтъ на свт: его убили подъ стнами Карса. Кто же могъ замнить его? Неужели у турокъ нашлась еще энергическая натура, промнявшая мягкое ложе на снгъ и непогодь боеваго поля? Не передовой ли это отрядъ турецкой арміи? Много было по этому поводу предположеній и толковъ. Въ подобныхъ случаяхъ каждое мнніе, даже самое странное, прежде всего вызываетъ общее сочувствіе, и только освоившись съ нимъ видишь ясно, что это Богъ-всть что такое, а вовсе не мнніе. Военный совтъ закрылся, по истощеніи всхъ данныхъ, подлежавшихъ обсужденію. Ршено было хать въ штабъ, чтобы, нагрузивъ тамъ корабль своего любопытства новостями, подвергнуть этотъ грузъ на досуг критической разработк. Черезъ часъ мы уже отправились въ путь.
До штаба было недалеко — всего версты четыре или пять, но туманы въ под лежали непроглядные. Земля распускалась. Мы буквально плыли. Корабль, на этотъ разъ, представляли собою сани, а кормчаго кучеръ. Искусный кормчій, избгая мелей и губительныхъ для мореходовъ пороговъ, которые являлись намъ въ вид остроконечныхъ камней и поднимали свои верхушки изъ-подъ грязи, направлялъ бгъ по фарватеру, т. е. по рыхлому, мокрому снгу, блвшему здсь и тамъ по обимъ окраинамъ широкой улицы. Лавируя, мы едва выбрались изъ деревни и кое-какъ доплелись до штаба.
На самой середин дороги мы замтили другихъ мореходовъ, напомнившихъ намъ легенды славянъ объ Олег и Игор, потому что корабли ихъ были поставлены на колеса. Разница была только та, что Олегъ на колесныхъ судахъ своихъ халъ, а они плыли. Оба позда встртились, остановились. Въ печальныхъ путникахъ, злополучно гонимыхъ на сей разъ волною оттаявшаго снга, мы узнали офицеровъ, которые пробирались въ Горлое съ новостями всякаго рода.
Послдовала высадка.
— Здраствуйте!
— Здраствуйте!
— Вы куда?
— Въ Горлое.
— А мы въ штабъ. Что это у васъ за тревога?
Офицеры пустились было въ подробное объясненіе, но съ первыхъ же словъ мы увидли, что наши соображенія далеко превосходили ихъ скромныя свднія, а потому, направивъ трудный путь ихъ плаванія къ берегамъ Орловки, мы пустились дальше и остановились у крайней хаты.
По прізд въ штабъ, первый визитъ былъ, разумется, къ полковому командиру. Генерала мы застали въ теплой шинели, подвязаннаго блымъ платкомъ и въ шапк какого-то особеннаго фасона. Онъ прохаживался по улиц возл своего дома и жаловался намъ на свои недуги.
— Вотъ выйдемъ на бивуаки, можетъ быть и поправлюсь, сказалъ генералъ.
Относительно похода и полковому командиру ничего неизвстно. Баронъ Унгернъ увдомляетъ только объ угрожающей опасности, но и барону Унгерну, видно, извстно столько же, сколько и намъ, а потому на бумаг сдлана собственноручная приписка: ‘нужно быть готовымъ на всякій случай къ выступленію’.
Въ штаб ожидаютъ курьера.
Отъ полновато командира мы зашли къ адъютанту, гд застали все наше общество. Разговоръ шелъ шумный и оживленный. Говорили, что главнокомандующій генералъ-адъютантъ Муравьевъ оставляетъ Кавказъ, но никто не зналъ, кто будетъ назначенъ на его мсто. Предположеній много. Большинство, впрочемъ, называетъ князя Александра Ивановича Барятинскаго. Князь старый кавказецъ, и его назначеніе было бы принято съ восторгомъ.
Обдали вс вмст у эскадроннаго командира Н. Простые солдатскіе щи были приправлены самыми добродушными шутками неистощимо-веселаго хозяина, но предметъ разговора былъ все тотъ же. Всхъ интересуютъ настоящія событія. Н. говоритъ, что пойдемъ въ Гурію, гд были какіе-то безпорядки. Давно уже носится молва о высадк пятнадцати-тысячнаго отряда союзниковъ въ Батум, и говорятъ, что Омеръ-паша, получивъ объ этомъ извстіе, намренъ двинуться къ Кутаису, чтобы, завладвъ этимъ городомъ, дйствовать на большую тифлисскую дорогу. Туркамъ не удалось съ одной стороны, хотятъ попробовать съ другой: не будетъ ли этотъ путь для нихъ покороче? Два полка 18-й пхотной дивизіи уже выступили къ Кутаису.
Впослдствіи мы узнали, что одинъ изъ нашихъ отрядовъ, подъ командою князя Б.-М., дйствительно, имлъ дло съ главными силами эски-сардаря. Наши не устояли и принуждены были отойти къ пункту, гд находились главные хлбные магазины края. Къ сожалнію, слишкомъ преувеличили опасность и поторопились зажечь склады. Пока горла мука, Омеръ-паша заслъ въ болот и не могъ тронуться съ мста, а пока онъ стоялъ, къ намъ подошло подкрпленіе, ненужное уже потому, что защищать было нечего: магазины сгорли и въ хлб оказался недостатокъ. Чтобы помочь бд, принуждены были прибгнуть къ крайности: въ аулахъ велно отыскивать ямы, гд армяне имютъ обыкновеніе прятать зерно на зиму, и забирать его отъ жителей подъ квитанцію. Хорошо! но съ нашими драгунами такъ не прокормишься: на это нужно имть казацкое чутье. Посмотрть только на проворство рукъ казаковъ въ этомъ дл, по всему видно, что оно не первинка, иной и хозяинъ-то не отыщетъ своей ямы такъ скоро, какъ эти удивительно-напрактикованные люди. Армяне косо и недоврчиво глядятъ на наши квитанціи. ‘Зачмъ твой бумагъ? Лавашъ давай! чурекъ давай!’ {Лавашъ и чурекъ — два особаго рода хлба, приготовляемаго на Кавказ.} говорятъ они, указывая на свои тощіе желудки. Имъ и самимъ уже начинаетъ угрожать голодъ.
Однако этого средства для насъ оказывается недостаточно. Сдлано новое распоряженіе: хлбъ скупаютъ въ Грузіи и везутъ оттуда къ арміи большими транспортами, но тамъ подобная мра произвела другаго рода бдствіе: съ тифлисскихъ базаровъ почти исчезла мука, и многолюдный рабочій классъ города страдаетъ отъ дороговизны.
Наговорившись досыта, мы поздно вернулись въ Горлое. Въ деревн слышался частый стукъ молотовъ, и изъ закопченной трубы кузницы брызгами летли искры. Вотъ онъ, походный фейерверкъ нашъ, думалъ я, любуясь огненнымъ фонтаномъ искръ, отбрасывавшимъ слабое зарево на беззвздное небо. Мы остановились посмотрть на работу. Русскій человкъ помогалъ работ русскою пснію. Четыре кузнеца длали подковы и, равномрно постукивая молотомъ о наковальню, затянули ‘поле чистое’. Невыразимое впечатлніе производитъ солдатская псня: отъ нея такъ и пахнетъ походомъ и боевою жизнію!
На слдующій день первый визитъ ко мн былъ вахмистра. ‘Какъ прикажете ваше благородіе ковать лошадей?’ спросилъ онъ. Я веллъ ковать на острые шипы. Пойдемъ ли, не пойдемъ ли, но въ эскадронахъ, на случай внезапнаго выступленія, велно имть въ готовности по пятидесяти пудовъ сухарей и четырехдневный запасъ свжаго печенаго хлба.
Распространилось извстіе, что ожидается нападеніе на Духоборье. Надо знать, что духоборческія деревни, расположенныя въ недальнемъ разстояніи отъ границы, къ сторон турецкаго озера Чалдыръ-Геля, совершенно открыты для непріятельскаго вторженія. Нсколько отдльныхъ донскихъ постовъ, разбросанныхъ по всему протяженію Духоборья, недостаточны, чтобы обуздать воинственныя шайки, собирающіяся изъ различнаго сброда бездомовниковъ. Первые удары ныншней войны дйствительно обрушились на Духоборье. Это случилось зимою 1853 года. Деревни духоборцевъ были сожжены, дома разграблены* сами духоборцы едва успли спастись въ армянскомъ аул Сатхи, гд за полуразвалившимися стнами, нкогда окружавшими это большое селеніе, ршились отстаивать свою собственность. Турки не пошли однако въ Сатхи: они удовольствовались богатою добычею, обезглавили нсколько стариковъ, застигнутыхъ по деревнямъ, и пока донская сотня, разбросанная по кордону, собиралась на тревогу, успли бжать заграницу.
Въ апрл 1855 года турки задумали повторить нападеніе. Съ ними былъ извстный качахъ {Качахъ — разбойникъ.} Ишимъ-оглы, а съ Ишимъ-оглы шутить было нельзя. Не вялая и сонная турецкая натура, а опытный И грозный разбойникъ, прошедшій огонь и воду въ нашей кавказской школ, стоялъ тогда передъ нами. Говорили, что въ его партіи не было ни одного баши-бузука — этотъ цвтъ турецкаго наздничества не пользовался у него хорошею репутаціею — за то у него было много лазовъ, курдовъ, карапапаховъ, а еще больше качаховъ нашихъ мусульманскихъ провинцій.
Слухи о сбор партіи съ начала весны начали тревожитъ жителей. Уныніе овладло всми мстными жителями. Духоборцы обрекали свои деревни новому разрушенію, армяне вооружались, но прятали подъ землю свое имущество, одни татары равнодушно прислушивались къ тревожному говору и глядли веселе, поджидая своихъ единоврцевъ, чтобы пристать къ нимъ. Къ счастію, вс замыслы были открыты заране, и квартировавшій тогда въ Духоборь Новороссійскій Пойкъ получилъ приказаніе охранять отъ вторженія все пространство между Шестопами и Ахалкалакомъ. Мы удвоили бдительность, усилили дневные и въ особенности ночные караулы, а передъ разсвтомъ эскадроны находились въ полномъ ожиданіи тревоги: предразсвтный часъ любитъ избирать непріятель для своего внезапнаго нападенія. Аванпосты мы держали показачьи, потому что они проще и практичне нашшь: На извстныхъ пунктахъ выставлялись большіе конные посты, состоявшіе изъ одного унтеръ-офицера и шести рядовыхъ, изъ которыхъ одинъ постоянно сидлъ на кон, а прочіе отдыхали, ночью число людей на постахъ удвоивалось. Посты эти выставлялись за селеніемъ къ сторон непріятельской границы, на мстахъ возвышенныхъ, и въ такомъ разсяніи, чтобы ружейный выстрлъ былъ слпленъ не только въ деревн, но и сосднимъ постамъ, которые, передавая другъ другу условные знаки, распространяли тревогу по всей линіи.
Жители охотно доставляли подробныя свднія, гд и по какому направленію можно боле всего ожидать хищниковъ. Какъ людей, хорошо знакомыхъ съ окрестною мстностію, ихъ вооружили и стали употреблять въ секреты, такъ что изъ духоборцевъ образовались ловкіе и смлые волонтеры.
Такимъ образомъ мы раскинули вокругъ себя непрерывную цпь пикетовъ. Спасибо Ишимъ-оглы, что заставилъ насъ припомнить полузабытую уже аванпостную службу. Это была служба кавказскихъ передовыхъ линій, гд человкъ, смнившійся съ поста, измученный и пронизанный насквозь сердитымъ втромъ, слзаетъ съ коня у дверей хаты и, повши горячихъ щей, ложится отдыхать на печь вмст съ хозяйкою, мало заботясь о будущей очереди своей идти въ поле. Между тмъ, время шло, а вмст съ нимъ шелъ и Ишимъ-оглы къ нашимъ границамъ. Смло переступилъ качахъ заповдный рубежъ ея — и остановился: на него вдругъ пахнуло воздухомъ нашихъ аванпостовъ.
— Здсь намъ нечего длать! сказалъ Ишимъ-оглы своей вольниц и круто повернулъ въ ардаганскія горы, вымещать свою злобу на беззащитныхъ деревняхъ.
На этотъ разъ, впрочемъ, ожиданія были непродолжительны: черезъ нсколько дней баронъ Унгернъ прислалъ успокоительное извстіе, и загадочные слухи разъяснились слдующимъ образомъ: значительная партія конныхъ турокъ, вторгнувшись въ западную часть Гельскаго санджака, стала пробираться къ нашимъ границамъ. Асланъ-паша занялъ уже селеніе Сейнопъ, всего верстахъ въ сорока-пяти отъ Ардагана, и выслалъ другую, партію въ Хорованку. Но первому извстію, есаулъ Кульгачевъ {Кульгачевъ — донской артиллеристъ, герой башъ-кадыкъ-ларскаго и кюрюкъ-даринскаго сраженія.}, съ небольшимъ отрядомъ, составленнымъ наскоро изъ трехъ сотенъ донскаго No 2’1-го полка, съ четырьмя ракетными станками, выступилъ къ Сейнопу, отдливъ сотню, подъ командою Короткова, въ сторону. Коротковъ летомъ достигъ Хорованки, опрокинулъ турокъ и гналъ ихъ вплоть до Сейнопа, куда ворвался на плечахъ бгущихъ. Въ то же время подоспвшій Кульгачевъ ударилъ на селеніе съ противоположной стороны и въ одно мгновеніе овладлъ имъ. Нападеніе было такъ стремительно, что турки едва успли выскочить въ поле, и здсь-то Кульгачевъ нанесъ ршительное пораженіе Аслану-паш и втопталъ его въ границы Пенякскаго санджака, перемахнувъ сто-верстное пространство въ четырнадцать часовъ! Потеря непріятеля простиралась до 20 человкъ убитыми и ранеными- отбито было тридцать лошадей и множество оружія, оставшагося по домамъ жителей. Съ нашей стороны ранены четыре казака — одинъ смертельно — и убиты дв лошади.
Этимъ лихимъ эпизодомъ оканчиваются дйствія наши въ Анатоліи. Послдніе выстрлы раздались и замерли у Сейнопа.
Военныя извстія прекратились, начались извстія другаго рода: генералъ Бриммеръ, командовавшій нашимъ корпусомъ, принялъ на себя, по вол главнокомандующаго, снова старую свою обязанность начальника кавказской артиллеріи, а на его мсто назначенъ генералъ-лейтенантъ Хрулевъ, бывшій такъ долго душею севастопольскаго гарнизона. Старые драгуны помнятъ его, когда онъ еще командовалъ бригадою въ нашей 1-й дивизіи. Его назначеніе оживило всхъ новою надеждою на продолженіе войны.
Прозжая изъ Ахалкалакъ въ корпусную квартиру, Хрулевъ постилъ Духоборье и смотрлъ стоявшіе по дорог эскадроны. Смотръ былъ безъ излишнихъ затй, попоходному, люди выходили въ полушубкахъ, лошадей выводили безъ сделъ. Генералъ вовсе не хотлъ смотрть строеваго ученья, маневровъ и тому подобнаго. Два года ихъ смотрли турки, и если они остались довольны, такъ чего жь боле? Но за то генералъ осмотрлъ подробно эскадронныя кухни, лазаретъ, попробовалъ солдатской каши, пошутилъ съ драгунами, выпилъ за ихъ здоровье чарку водки и ухалъ, оставивъ по себ самое пріятное, самое отрадное воспоминаніе. Везд встрчали Хрулева полное довольство, теплый привтъ и открытый взглядъ, горвшій къ нему любовію и довренностію.
Полковой командиръ нашъ, старикъ, служившій еще въ отечественную войну, тоже сдаетъ полкъ. Неизвстно, кто будетъ назначенъ на его мсто, а, между тмъ, это самый живой интересъ нашего общества, получающій въ военное время свое особенное значеніе: на личныхъ качествахъ полковаго командира основываются всегда извстность, большая или меньшая степень славы полка, потому что въ полку, какъ въ зеркал, отражается командиръ со всми своими достоинствами и недостатками. Кто же будетъ назначенъ? Одни говорятъ изъ гвардіи, другіе называютъ прямо полковника Шульца, отличавшагося въ Нижегородскомъ драгунскомъ полку на Кавказ. Послднее предположеніе скоро подтвердилось. Назначеніе Шульца было принято радостно. Шульцъ — старый кавказецъ. Въ послднюю войну онъ долгое время командовалъ летучими и передовыми отрядами и своими дйствіями усплъ заслужить не только вниманіе, но и довренность главнокомандующаго, человка строгаго и въ высшей степени осторожнаго.
Прошли, между тмъ, и рождественскіе праздники, наступалъ новый годъ. Принесетъ ли онъ съ собою новое счастіе? Грустно проводить этотъ день не на родин. Тамъ, далеко отсюда, нашлись бы люди, которые пожелали бы намъ много, много хорошаго, можетъ быть, они и вспоминаютъ насъ теперь въ доброй вечерней бесд, и мы, въ свою очередь, шлемъ имъ отсюда далекіе задушевные привты. А тутъ кто пожелаетъ намъ хоть сотой доли того, что обыкновенно принято желать въ подобные дни? свой же товарищъ, квартирующій въ одной деревн, да разв еще турки! А ужь скоре турки, нежели армяне: эти на насъ крпко недовольны за свое сно. Попутало же ихъ сложить сно на крышахъ! Втеръ ли размечетъ его, собственный ли барашекъ, вырвавшійся изъ заточенія, потеребитъ его — все поклепъ валится на бдную конницу. Въ Сатхахъ по этому поводу бывали преоригинадьныи исторіи.
Мятель, стоявшая вс праздники, утихла только наканун новаго года, но и въ этотъ день погода была пасмурная. Впрочемъ, на имянинахъ у полковаго адъютанта, по выраженію нашего доктора, погода была ясная. Эти холостыя вечеринки, разгоняющія сплинъ, мрачную меланхолію и другія душевныя немощи, устраиваются у насъ повсемстно) молодежь перекочевываетъ съ одной офицерской квартиры на другую, въ Орловк — съ трубачами, въ прочихъ деревняхъ — съ псенниками. Сегодня кочуютъ вс въ штаб) завтра, огромною кавалькадою, перезжаютъ въ Горлое, гд живутъ уже нсколько дней, потому что Горлое славится своими красавицами, съ которыми сами горловцы живутъ очень дружно. Здсь вы найдете всегда и англійскій портеръ, и блый ромъ, и отличное кахетинское’, быть можетъ, потому-то въ обыча горловцевъ, переступая вечеромъ порогъ хаты своего сосда, запвать псню:
Мы пришли къ теб, сосдъ,
Не хозяюшку смотрть,
А попробовать вино,
Не прокисло ли оно!
И неохотно оставляетъ молодежь это селеніе, разъзжаясь по своимъ мстамъ:, но пройдетъ день, другой — глядишь, и опять Горлое кипитъ жизнію, и снова общество отправляется наздомъ на сосднія деревни. Изо дня въ день идетъ подобная жизнь, не замчаешь, какъ летитъ время, таетъ снгъ и обдаетъ тебя теплымъ дыханіемъ своимъ приближающаяся весна. Что-то сулитъ будущее? А Богъ всть! Новости о войн и мир смняются ежедневно, но какъ-то уже предчувствуется, что война кончится скоро.
Дйствительно, въ страстную субботу получены были предварительныя извстія о заключеніи мира, а въ свтлое воскресенье вс отправились въ штабъ узнать новости. Мы выхали верхомъ. Погода чудесная. Мстами по окраинамъ дороги лежитъ еще снгъ, но съ полей согнала его весенняя теплота, образовались промоины и водоемы, шумятъ ручьи растаявшаго снга. Въ воздух что-то весеннее, праздничное, но это нисколько не мшаетъ дорог быть прескверною. Съ правой стороны отъ насъ возвышаются довольно крутые холмы, съ глубокими оврагами и долинами, и оттуда-то шумли эти ручьи, затоплявшіе дорогу. Объзжая балки, нужно было пробираться стороною, лугомъ, покато склонявшимся къ турецкой границ. Здсь лошадь тонула въ рыхломъ и болотистомъ грунт. Нсколько котловинъ были наполнены водою, рка, обтекающая Орловку, разлилась: переправились черезъ нее въ бродъ и съ мокрыми чоботами въхали въ деревню.
Въ квартир полковаго командира давно уже собрались Офицеры и разгавливались чмъ Богъ послалъ. Священника не было, пригласили армянскаго теръ-тера, и онъ освятилъ нашу походную пасху. Потолкавшись вокругъ столовъ, все общество вышло на дворъ подышать свжимъ воздухомъ. День былъ ясный. На двор играли трубачи, мы послушали музыку и разбрелись по домамъ, занятые неотвязчиво-докучливыми мыслями. У адъютанта прочли Высочайшій манифестъ о заключеніи мира…
Въ штаб снова уже говорятъ о поход, но этотъ походъ мирный. Назначенъ общій сборъ дйствующаго корпуса при Александрапол. Въ послдній разъ пройдемъ мы по знакомой дорог, посмотримъ на Александраполь, полюбуемся въ роскошную южную ночь на серебристый внецъ Алагеза, а тамъ — прощай боевая жизнь!….

(Окончаніе будетъ.)

‘Военный Сборникъ’, No 5, 1864

ВОСПОМИНАНЯ О ЗАКАВКАЗСКОМЪ ПОХОД
1855—1856 годовъ.

(Окончаніе). (*)

(*) ‘Военный Сборникъ’, No 5-й 1864 года.

Итакъ, война окончена. Пушки, возвстившія съ высотъ Адександрапольской крпости заключеніе мира, развязали руки торговому населенію, которое съ лихорадочною дятельностію принимается уже за свои комерческіе обороты. Войска очищаютъ Карсъ, неприступная цитадель котораго представляетъ теперь одн нестройныя груды развалинъ {По заключеніи мира, карсская цитадель была взорвана.} послдніе транспорты наши тянутся на русскую сторону, перевозя военные трофеи — боевое вооруженіе побжденной крпости.
Корпусъ, дйствовавшій на кавказско-турецкой границ, упраздняется. Все расходится, разъзжается во вс стороны. Роль его кончена: онъ сходитъ со сцены, на которой три года былъ неутомимымъ дятелемъ. Дурно ли, хорошо ли исполнена имъ задача, сдлано ли то, что могло бы быть сдлано — объ этомъ мы распространяться не будемъ. Краснорчиво глядитъ на Арпачай холмъ, названный холмомъ чести. Синетъ за нимъ Караплъ, и по одну сторону его стоитъ бдная деревушка Башъ-Кадыкъ-Лара, а по другую тянется скалистый оврагъ Кюрюкъ-Дара, за нимъ лежитъ уже каменистая окрестность Карса, пройденная вдоль и поперекъ нашими войсками, орошенная русскою кровію…
Войска стоятъ въ лагер подъ Александраполемъ, въ сбор нтъ только нижегородцевъ, прямо съ зимовыхъ квартиръ отправившихся на лезгинскую линію. Но что сказать объ Александрапол и о нашей бивуачной жизни? Александраполь (Гумры) городъ армянскій. У него есть деньги, но нтъ псенъ и плясокъ, пснями и плясками кипятъ наши лагери, гд солдаты съ успхомъ разыгрываютъ драматическія представленія, собственной фантазіи, почерпнутыя изъ жизни армянъ и духоборцевъ. Солдатъ искусно подмчаетъ ихъ слабыя или смшныя стороны и еще искусне придаетъ имъ комическую обстановку. Но иногда идутъ драмы и серьезнаго содержанія, какъ, напримръ, о непокорномъ сын Адольф, не поклоняющемся комерческимъ богамъ. Особенно трогательно для зрителей, когда грозный отецъ, призвавъ Адолъфа, велитъ снять съ него кавалерію и отвести въ темницу. Но это празднества домашнія, а бываютъ у насъ и офиціяльныя. Такъ заключеніе мира отпраздновали большимъ парадомъ. Потомъ коммиссіонеръ Таировъ пожертвовалъ значительную сумму денегъ на закладку новыхъ лавокъ въ пользу городскихъ храмовъ и въ воспоминаніе побдъ, одержанныхъ надъ турками въ 53 и 54 годахъ княземъ Василіемъ Осиповичемъ Бебутовымъ. Закладка произведена въ присутствіи войскъ, собранныхъ на площади возл армянскаго собора, что придало всей церемоніи исключительно военный характеръ. Затмъ 6-го іюня {6-го іюня 1855 года отбитъ отъ Севастополя первый штурмъ союзниковъ.} войска давали обдъ своему предводителю Хрулеву, обдъ съ музыкой, съ солдатскими пснями, съ шумными воспоминаніями о севастопольскихъ дняхъ, считающихся теперь годами, Въ честь знаменитаго событія, старая крпость наша не пожалла пороха, и батареи ея гремли залпами, опоясывая срыя стны широкою огненною лентою выстрловъ. Но когда, по окончаніи обда, на крпостной стн, посреди черныхъ клубовъ дыма, показался кто-то на маленькой блой лошадк, въ срой шинели, съ обнаженною саблею, и до насъ ясно долетли слова: ‘благодтели, за мною!’ {Обычныя слова генерала Хрулева.} неудержимое ‘ура! ‘ загремло въ воздух: кричала пхота, разбросанная въ глубокой долин Арпачая, кричали драгуны, занимавшіе возвышенности, кричали въ крпости, въ город, за городомъ — Это былъ привтъ, пересылаемый нами далеко за Черное море къ нашимъ севастопольскимъ братьямъ.
Жаль, что проливной дождь, разразившійся около полудня, много испортилъ этотъ военный праздникъ, однако вечеромъ, артиллеристы сожгли великолпный фейерверкъ.
Но вс эти празднества не въ состояніи разогнать нкотораго мрака, лежащаго въ кавалерійскомъ лагер, гд кони съ успхомъ начинаютъ заниматься звздочетствомъ и астрономіею, отъ недостатка корма. Цны на фуражъ въ Александрапол достигли крайнихъ предловъ: четверть ячменя — да еще шестериковой мры — обходится въ покупк по пяти рублей съ полтиною- пудъ сна сорокъ-пять копекъ! Казенные же запасы сна, собранные еще лтомъ 1855 года, въ подать съ жителей Карсской области, и сложенные на правомъ берегу Арпачая, въ селенія Аджакъ-Кула, близъ александрапольскаго карантина, сгнили, и теперь приходилось перевозить запасы, оставленные нами по ту сторону Арпачая. 7-го іюня полкъ нашъ ходилъ за границу въ Огузлы, стоящія на самомъ башъ-кадыкъ-ларскомъ пол, забралъ сколько могъ сна, нагрузилъ имъ вс фурштатскія повозки, навьючилъ всхъ лошадей и пшкомъ возвратился въ лагерь. 16-го ходили еще дальше — въ ХаджиВали. На возвратномъ пути вдругъ налетла страшная буря. Полкъ, перешедшій уже Арпачай и поднимавшійся по каменистой тропинк на высоты, гд стоялъ лагерь, встртился съ нею лицомъ къ лицу и остался въ висячемъ положеніи, ни подняться вверхъ, ни спуститься внизъ сдлалось невозможно: налетавшій ураганъ опрокидывалъ и сбрасывалъ лошадей въ кручу. Пришлось побросать часть вьюковъ, привезенныхъ нами за 80 верстъ, чтобы облегчить лошадей и дать имъ возможность вскарабкаться на проклятую гору.
Лагерь нашъ представлялъ тоже видъ страшнаго опустошенія: крутящіеся столбы вихря изъ цлой тучи песку, щебня и мелкаго камня, опрокинули палатки, сорвали коновязи, разрушили кухни офицерскія вещи разбросаны и раскиданы по всмъ направленіямъ… Въ продолженіе цлой недли только и слышались разговоры, что объ убыткахъ и проторяхъ всякаго рода Такіе ураганы, время отъ времени повторявшіеся лтомъ на александрапольской равнин и сопровождавшіеся всегда страшною грозою и ливнемъ, одни только и тревожили нашу спокойную стоянку.
Что же касается до пріобртенія фуража, то въ послднее время мы нашли способъ отстранить и это неудобство, посылая своихъ фуражировъ за Арпачай. Сосднія карапапахскія деревни, не желая однакожь длиться съ нами своимъ избыткомъ, затяли процессъ, и между нашими солдатами и ихъ жителями стали происходить размолвки, оканчивавшіяся весьма часто съ одной стороны энергическими дйствіями кулаковъ, съ другой угрозами кинжаловъ.
Депьщикъ одного изъ нашихъ офицеровъ, отправившійся разъ на подобную фуражировку, не вернулся въ продолженіе дня, а ночью прибжала въ лагерь одна лошадь, безъ хомута и телги. Обстоятельство это, сильно всхъ встревожившее, заставило на другой день меня, съ другимъ офицеромъ и двумя драгунами, предпринять секретную рекогносцировку къ карапапахскимъ ауламъ съ цлію узнать, не случилось ли тамъ какого-нибудь происшествія. День былъ нестерпимо-жаркій. Мы хали шагомъ между густымъ, колосившимся хлбомъ. Драгуны напвали вполголоса: ‘поле чистое турецкое, мы когда тебя пройдемъ’, какъ вотъ топотъ — и навстрчу несутся два казака.
— Стой! Откуда, братцы?
— Съ ауловъ, ваше благородіе! отвчали они, разомъ сдерживая лошадей.
— Что же тамъ такое?
— Татаринъ палитъ {Палитъ, т. е. стрляетъ.}, ваше благородіе!
— Какъ палитъ?
— Палитъ, ваше благородіе! отвчалъ казакъ утвердительно.
— Да съ чего же! баши-бузуки что-ли на него напали?
— Никакъ нтъ, ваше благородіе: мы это стали траву у нихъ косить, а имъ жалко показалось — они и выскочили съ ‘гвинтовками’.
— Да зачмъ же вы, братцы, траву-то тамъ косите?
— Да какъ же, ваше благородіе: у насъ къ нимъ ‘палетъ со штабу», мы его и юзбашу предъявляли.
— Ну что же юзбашъ?
— Да ничего, ваше благородіе: извстно, татаринъ, ты ему что ни говори, а онъ все, значитъ, свое: не понимаетъ!
‘Вотъ теб разъ! Не пришлось бы и намъ попасть въ какую-нибудь передрягу’, подумалъ я, толкая шпорами лошадь, которая вдругъ начала храпть и, навостривъ уши, не хотла тронуться съ мста.
— Драгунъ! прозжай-ка впередъ! крикнулъ я своему встовому.
Драгунъ отъхалъ нсколько шаговъ, но конь, почуявъ что-то недоброе, вдругъ захраплъ, взвился надыбы и бросился въ сторону съ такою силою, что всадникъ едва удержался въ сдл.
— Что за притча такая! ворчалъ старикъ, заставляя лошадь шпорами идти впередъ, но она не повиновалась.
— Да они вонъ тово древа боятся, замтилъ другой драгунъ, показывая рукою на поляну, гд дйствительно лежало что-то черное.
— А ну-ка посмотри, что тамъ такое.
Драгунъ спшился, но едва дошелъ до поляны, какъ вдругъ бросился назадъ съ крикомъ:
— Змя! ей Богу, змя, ваше благородіе!
Побуждаемые любопытствомъ, мы побжали къ полян и увидли страшную, черную змю, спокойно отдыхавшую на песк. Змя, навшись, вроятно, вплотную и согртая теплыми лучами солнца, лежала въ безчувственномъ состояніи. Мы подошли близко и почти въ упоръ выстрлили изъ пистолетовъ. Змя открыла страшную пасть, но въ то же время была изрублена шашками.
Эти зми, достигающія иногда до двухъ саженъ длиною, попадаются изрдка въ жаркихъ мстахъ Азіатской Турціи и принадлежатъ къ пород большихъ ужей. Жители называютъ ихъ удавами, потому что они питаются мясомъ молодыхъ барашковъ, зайцами и отчасти ящерицами.
Мы продолжали путь. Подъзжаемъ къ аулу — все спокойно, въ пол нтъ ни души, печетъ только нестерпимо солнце, чиликаютъ кое-гд маленькія птички, да шелестя густою травою, подъ самыми ногами нашихъ лошадей, снуютъ проворныя ящерицы. Възжаемъ въ самый аулъ и, при поворот въ одну улицу, натыкаемся на толпу татаръ, горячо о чемъ-то разговаривавшихъ
Мы остановились. Насъ оглядли съ головы до ногъ съ любопытствомъ, смшаннымъ съ какимъ-то недоумніемъ.
— Гд юзбашъ? {Юзбашь — староста.} спросилъ я, обращаясь къ татарамъ.
Толпа молчала.
— Гд юзбашъ? повторилъ я громче, толкнувъ впередъ свою лошадь.
Молчаніе.
Это вывело изъ терпнія моего товарища. ‘Юзбаша давай!’ крикнулъ онъ внезапно, и не успли татары повторить своего вчнаго ‘бэльмесъ’ — не понимаемъ — какъ въ воздух свистнула нагайка, и сбитыя папахи одна на другую повалились на землю.
Признаюсь, наслышавшись о воинственномъ характер карапапаховъ, я ожидалъ катастрофы* но, къ моему удивленію, краснорчивый доводъ товарища подйствовалъ иначе: толпа бросилась бжать во вс стороны, и передъ нами какъ изъ земли выросъ юзбашъ, низенькій, приземистый старичокъ, начавшій сейчасъ же суетиться и предлагать намъ всевозможныя услуги, даже угощенія. Тогда я вспомнилъ слова одного путешественника, что съ закавказскими татарами лучшее оружіе — нагайка!
Юзбаша мы взяли подъ допросъ, но какъ онъ ршительно не могъ или не хотлъ ничего объяснить намъ, то его посадили на лошадь и повезли съ собою, сопровождаемые криками и угрозами собиравшейся снова толпы.
Вмст съ юзбашемъ мы объхали нсколько ауловъ, но нигд не могли найти слдовъ пропавшаго солдата, и потому принуждены были отпустить юзбаша и возвращаться домой съ пустыми руками. Въ знакомомъ аул татары все еще толпились кучками, но на этотъ разъ къ намъ подошелъ какой-то мальчикъ, смло заговорившій по-татарски. Пока мы собирались отвчать ему, явился, и самъ юзбашъ съ предложеніемъ завтрака и съ извстнымъ восточнымъ выраженіемъ: ‘мой домъ — твоя конюшня?’ ‘Отъ хлба-соли не отказываемся ‘, отвчали мы, слзая съ лошадей и входя въ его саклю. Хозяинъ встртилъ насъ на порог, но, вопреки кавказскому обычаю, не отобралъ оружія, чему мы очень обрадовались, потому что эта вооруженная сволочь внушала къ себ весьма мало доврія. Между тмъ, въ ожиданіи завтрака, хозяинъ распорядился послать за пвцами и музыкантами. Татары охотники до того и до другаго, и въ рдкомъ аул вы не встртите ихъ доморощенной музыки, состоящей обыкновенно изъ инструментовъ въ род віолончеля, на которомъ играютъ смычкомъ по проволочнымъ струнамъ, зурны — похожей на нестерпимо-рзкій гобой, чунгуры — родъ трехъ или четырехструнной балалайки, наконецъ бубенъ, тарелокъ и кастаньетовъ. Пніе татаръ не мене оригинально: каждый поетъ на свой манеръ, и ежели татарина заставить пропть одну и ту же псню нсколько разъ, то онъ такъ разнообразитъ ее, что вы едва въ состояніи уловить ея тему. Общее только главная мысль, прочее же собственная варіяція, и какъ во всхъ псняхъ, слагаемыхъ на какое-нибудь событіе или случай, въ нихъ боле знаменательны слова, нежели музыка. Впрочемъ, будучи отъ природы наздниками, проводя почти половину жизни на кон, татары въ своихъ акомпанементахъ весьма искусно подражаютъ иногда конскому топоту, да и самый тактъ псни примняютъ къ темпу галопа. Татары поютъ не одн національныя псни, но куртинскія, лезгинскія и даже грузинскія. Здсь вы не услышите только армянской псни, какъ не увидите армянской пляски.
Наслушавшись вдоволь псенъ и музыки, мы приступили къ закуск, состоявшей изъ обыкновенныхъ азіятскихъ блюдъ: сыру въ ниткахъ, жареной баранины, различныхъ травъ и блоснжнаго пирамидальнаго плова (пилава). Представьте же наше удивленіе, когда посл всего этого распахнулись двери и красавецъ-мальчикъ вошелъ съ деревяннымъ подносомъ, установленнымъ хорошими фарфоровыми чашками съ душистымъ и горячимъ чаемъ. Ай да юзбашъ Керимъ-оглы! что можетъ быть лучше горячаго чаю въ такую жару и посл азіятской кухни!
— Беюръ чубухи? предлагаетъ, между тмъ, снова хозяинъ, и затмъ раздается повелительное: Эй, огланъ! чубухъ долдуръ. {Эй, мальчикъ! подай трубки.} Намъ принесли трубки. Мы выпили, закусили и, поблагодаривъ хозяина за его истинно-восточное гостепріимство, только къ вечеру возвратились въ лагерь, гд первый предметъ, попавшійся намъ на глаза, былъ отыскиваемый нами деньщикъ. Отлучка его произошла отъ тхъ же причинъ, отъ которыхъ происходитъ большая часть отлучекъ нашего русскаго солдата: на фуражировк встртился съ землякомъ, угостился лишнею чаркою, упустилъ лошадь и, не взвидвъ — что говорится — свта Божьяго, заночевалъ на томъ самомъ мст, гд окончательно отказались ему служить ноги.
Подобные случаи и неизбжные при томъ безпорядки, повторявшіеся въ послднее время все чаще и чаще, обратили наконецъ вниманіе корпуснаго командира, и генералъ Хрулевъ разршилъ офиціяльно производить фуражировки по ту сторону Арпачая къ сторон Башъ-Шурагеля и по обимъ сторонамъ перевалинской дороги, съ оговоркою, что поля, принадлежащія жителямъ Тихниса и Мулла-Мусса, должны оставаться неприкосновенными. Въ послднее время фуражиры отправляются изъ лагеря правильными командами и подъ прикрытіемъ одного пхотнаго взвода. На Ряжскій полкъ возложена исключительная обязанность сопровождать насъ въ эти обтованныя страны.

——

Въ половин іюня, драгунская бригада графа Нирода (командовавшаго тогда всею кавказскою кавалеріею), вмст съ батареею Двухженнаго, получила приказаніе подвинуться поближе къ Грузіи. Въ Александрапол никакъ не сладятъ съ продовольствіемъ, стало быть, цль перемщенія чисто-экономическая. И въ то время, когда по ту сторону Мокрыхъ горъ, посреди обширнаго пастбища, мы будемъ отдыхать отъ минувшихъ трудовъ, кавказская пхота, возвращающаяся въ свои штабъ-квартиры, мняетъ только бывшій театръ дйствій на прежнее поприще боевыхъ подвиговъ.
17-го іюня, оставивъ нашъ александрапольскій лагерь, мы ночевали въ горахъ близъ Кайкули-дускентскаго аула и только на другой день, въ полдень, миновали наконецъ послдніе горные отростки. Передъ нами открылась необозримая равнина, сплошь покрытая высокою, густою травою. Это Дорійская степь, получившая свое названіе отъ древней крпости Лори, развалины которой до сихъ поръ еще виднются посреди этой мирной страны, какъ волшебная сказка другой поры, другихъ дней, прожитыхъ воинственною Грузіей. Чмъ была въ старинные годы эта крпость, какія драмы разыгрывались подъ ея нетронутыми каменными стнами — не знаю. Между туземцами не сохранилось о ней никакого преданія, да и самое названіе ея, быть можетъ, спаслось отъ забвенія благодаря только этой привольной степи, принявшей на себя славное имя Лори.
Подобное равнодушіе къ своимъ историческимъ памятникамъ вы здсь увидите на каждомъ шагу, а, между тмъ, путешествуя по Грузіи, поминутно встрчаешься лицомъ къ лицу съ такими памятниками. То являются развалины цлаго города, то остатки каменной стны, съ пробитыми въ ней бойницами, то высоко, высоко, на самой вершин горы, заблеститъ крестъ и между купами столтнихъ чинаръ обрисуется монастырь, Богъ всть кмъ и когда построенный {По преданіямъ, постройка большей части этихъ заоблачныхъ монастырей относится ко времени введенія въ Грузіи христіанства, когда первые послдователи Христова ученія, гонимые язычниками, искали безопаснаго пріюта.}. Вы читаете по нимъ минувшую исторію грузинскаго царства, и вамъ становится грустно при вид этихъ развалинъ, столько вковъ уже покрытыхъ тлномъ и забвеніемъ. И сторожитъ ихъ только суевріе народа, который любитъ приписывать имъ какую-то чудодйственную силу.
Лагерь нашъ разбитъ на возвышенной площадк, по самому берегу рчки, и обставленъ живописною цпью высокихъ холмовъ, покрытыхъ цвтущею зеленью. Съ одной стороны они отдляютъ отъ насъ лагерь Тверскаго полка, съ другой казачью батарею. Лорійская степь подлена теперь между нами, и каждый въ своемъ участк распоряжается полнымъ хозяиномъ, потому что обширныя степныя пастбища не принадлежатъ никому. Чудное мсто эта Лорійская степь! Дремучіе Бомбакскіе лса тянутся по ея окраинамъ, а за ними встаютъ горы неприступныя, каменныя скалы, и, извиваясь, какъ зми, бгутъ черезъ нихъ дороги и въ Тифлисъ, и въ Александраполь, и въ Ахалцыхъ.
Но не одни мы любуемся дивною степью: кром насъ, на этой вольной земл, кочуютъ татары, живетъ нсколько бдныхъ армянскихъ семействъ, на другомъ берегу рчки стоитъ чистенькій хуторъ, снабжающій насъ молокомъ, яйцами и свжимъ масломъ, дале тянется деревня Воронцовка, вся населенная молоканами, единственнымъ русскимъ гражданскимъ людомъ среди этого чуждаго и полудикаго народа. Живетъ еще русскій людъ недалеко отъ насъ — въ Привольномъ, но это уже по ту сторону горъ, за переваломъ.
Сосдніе намъ татары и армяне столько разъ уже описаны, что о нихъ ничего нельзя сказать новаго. Не хотите ли лучше познакомиться съ молоканами?
Долгое время полагали, что молоканы и духоборцы составляютъ одну секту, но это два совершенно различные и притомъ враждебные другъ другу толка, хотя оба составляютъ главнйшія отрасли ученія мистиковъ.
Время появленія секты молокановъ въ Россіи, вроятно, совпадаетъ съ появленіемъ и секты духоборцевъ. Сами они считаютъ родиною своего ученія Тамбовскую губернію, гд было наибольшее число послдователей секты. Собранные въ 1823 году изъ различныхъ губерній, молоканы, по высочайшему повелнію, переселены были въ Крымъ, на Молочныя Воды, въ сосдство съ духоборцами, которые приняли ихъ однакожь очень дурно, по причин разномыслія въ нкоторыхъ пунктахъ своего ученія. Между ними не замедлили поселиться раздоры, вслдствіе которыхъ молоканы переведены изъ Мелитопольскаго узда на земли нагайскихъ татаръ. Тамъ они основали одну большую деревню, названную Новосильевскою, гд населеніе скоро возрасдо до восьмисотъ душъ, и жили до воцаренія императора Николая Павловича, когда послдовалъ указъ о заселеніи ими закавказскихъ провинцій: молоканы попали въ Шемахинскую губернію, на большую дорогу между Тифлисомъ и Александраполемъ, а часть и на Лорійскую степь. Самое названіе молоканъ многіе производятъ отъ того, что они въ постные дни дятъ молоко, другіе же утверждаютъ, что оно произошло отъ переселенія ихъ изъ Россіи на Молочную Рчку.
Секта эта, сходная въ основныхъ началахъ съ духоборческою, отличается отъ нея въ частности тмъ, что, признавая Божественную Троицу, почитая исуса Христа Сыномъ Божіимъ, вочеловчившимся и распятымъ на крест для спасенія міра, мене отступаетъ отъ догматовъ нашей православной церкви.
Мистическое направленіе ученія молокановъ боле всего выражается въ непризнаніи ими семи главныхъ таинствъ, иконъ и всей церковной вншности. Утверждая, что одинъ Христосъ есть истинный архіерей церкви, они не принимаютъ духовенства какъ сословія, а поставляютъ у себя, по апостольскимъ преданіямъ, старцевъ и наставниковъ, но вмст съ тмъ допускаютъ нкоторую обрядность: такъ, подобно евреямъ, наблюдаютъ они субботу, не дятъ свинины, держатъ установленные посты, погружаютъ въ воду новорожденныхъ младенцевъ, что замняетъ крещеніе, а надъ умершими читаютъ псалтырь. Даже самое бракосочетаніе, производящееся всегда въ присутствіи постороннихъ мужчинъ и женщинъ, утверждается клятвою на Евангеліи, завщевающею новобрачнымъ безпорочное житье, и только посл этой клятвы, посл долгаго моленія, призывающаго на чету благодать Божію, свидтельствуется наконецъ передъ собраніемъ, что молодые признаются мужемъ и женою отнын, до скончанія ихъ жизни, а потому разводы у молоканъ не допускаются. Но справедливость требуетъ прибавить, что семьи молоканъ живутъ хуже, чмъ семьи духоборцевъ, у которыхъ разводъ допускается, и женщины ихъ, несмотря на всеобщую строгость нравовъ, дегко поддаются обольщенію и соблазнамъ.
Для богослуженія молоканы собираются въ молельню, гд становятся другъ противъ друга и молятся колнопреклоненные ‘за вся человки, за царя и за власти», поютъ молитвы, но преимущественно читаютъ Библію, поставляемые же старцы обязаны разсказывать и пояснять смыслъ прочитаннаго, а иногда говорятъ и поученія. Молоканы особенно благоговютъ къ священному писанію, и въ каждомъ дом есть Библія, въ кожаномъ, церковномъ переплет съ мдными застежками, хранящаяся на полк, устроенной въ переднемъ углу комнаты.
При одномъ изъ подобныхъ богослуженій случилось присутствовать русскому полковому священнику. Когда старецъ, читавшій въ тотъ день Библію, окончилъ толкованіе одного мста пророчества, священникъ всталъ и попросилъ позволеніе прочесть то же самое мсто.
Долго и горячо объяснялъ онъ истинный смыслъ священнаго писанія. Пораженные новымъ для нихъ словомъ проповдника, молоканы слушали молча- но когда священникъ закрылъ книгу, вс, не исключая и старцевъ, просили его продолжать чтеніе.
— Отчего же вы не хотите принимать нашихъ священниковъ, если слушаете ихъ съ такимъ удовольствіемъ? спросили мы потомъ молокановъ.
— Потому — отвчалъ одинъ изъ нихъ — что они служители рукотворной церкви. Зачмъ намъ они, когда у насъ церковь духовная? человку же, поучавшему бы насъ въ жизни, мы всегда рады
Въ послднее время между молоканами образовался расколъ, послдователи котораго были извстны подъ именемъ плясуновъ. Люди эти, обманывая себя и другихъ, увряли, что во время молитвы на нихъ нисходитъ божественная сила, повергающая ихъ въ изступленіе: они пляшутъ, кувыркаются, неистовствуютъ и производятъ различныя кривлянія, какъ будто божественная сила можетъ проявиться въ человк такими безобразными движеніями. Къ счастію, здравый разсудокъ молоканъ не поддался новому шарлатанству, и, заклейменный насмшками, расколъ почти прекратился.
Въ отношеніи домашней жизни слдуетъ замтить, что вс молоканы грамотны и развите прочихъ русскихъ переселенцевъ. Полагаю, что это происходитъ отъ сосредоточеннаго и строгаго къ самому себ характера. Въ деревняхъ ихъ вы никогда не увидите игрищъ и не услышите псенъ, въ будничные дни вс занимаются работами, праздники же посвящаются пнію псалмовъ и чтенію Библіи. Субботу нкоторые соблюдаютъ такъ строго, что не зажигаютъ даже огня и дятъ холодныя кушанья, а многіе въ этотъ день и вовсе не употребляютъ ни питья, ни пищи. Ко всему этому молоканы не пьютъ водки, но, къ сожалнію, теперь это исчезаетъ, и въ ихъ деревняхъ, хотя — по замчанію одного путешественника — въ самыхъ концахъ, появились духаны. Замчательная черта молокановъ еще та, что, во имя страннопріимничества, они укрываютъ у себя всхъ бглыхъ, что ставитъ ихъ въ постоянную опозицію съ мстными властями и часто вводитъ въ большія хлопоты и непріятности.
Живутъ молоканы хорошо, податей не платятъ, рекрутовъ отъ нихъ не берутъ, земли много и урожаи каждый годъ хорошіе. Деревни ихъ богаты и многолюдны. Самое большое селеніе въ Шемахинской губерніи, называемое Алташчъ, иметъ до пятисотъ душъ, рынки и нсколько лавокъ съ хорошими товарами.
Религіозное ученіе запрещаетъ молоканамъ вести войну и носить оружіе, однако хищничество татаръ, ихъ новыхъ сосдей, сдлало переселенцевъ весьма воинственными, и теперь въ каждомъ дом найдете порядочное ружье со всми къ нему принадлежностями. Разсказываютъ про одного молокана, который, будучй застигнутъ въ Мокрыхъ горахъ татарскою партіею, заслъ въ каменную пещеру и, несмотря на то, что былъ раненъ, цлый день велъ перестрлку и не дался имъ въ руки. Другой случай былъ еще ршительне. Ночью татары убили молокана возл самой деревни. На выстрлы и крикъ выскочили жители, бросились въ погоню за хищниками и поймали ихъ. Что же съ ними длать? Старшинъ въ деревняхъ нтъ, а вс дла ршаются на сходкахъ. Сходка приговорила посадить татаръ въ пустой сарай и сжечь живыми. Эта ужасная казнь, за которую молоканы уже посл имли дло съ чиновниками всевозможныхъ вдомствъ, осадила, какъ говорится, татаръ, и теперь возл молоканскихъ деревень совершенно покойно.
Досуга у насъ при такой жизни еще боле, нежели на зимовыхъ квартирахъ. Чмъ же наполнить его? Пойдемте на охоту: въ этихъ дремучихъ, вковыхъ дебряхъ такъ много оленей, красивыхъ сернъ, кабановъ, медвдей, даже барсовъ, забгающихъ сюда иногда изъ Персіи. Съ ранняго утра идутъ и дутъ туда охотники, устраиваются великолпныя облавы, въ которыхъ принимаетъ участіе едва ли не вся драгунская бригада.
Не хотите охотиться, подемте въ Каменку, въ крпостцу, построенную еще генераломъ Давыдовымъ посл послдней персидской войны и сторожившую нкогда снговой Везобдалъ. Съ тхъ поръ она давно уже утратила свое стратегическое значеніе и служитъ нын простою штабъ-квартирою кавказскихъ артиллеристовъ. Задемъ къ нимъ въ гости. Артиллеристы живутъ дома: стало быть у нихъ можно разсчитывать на что-нибудь и непоходное….
Чмъ ближе подъзжаете къ Каменк или, какъ здсь называютъ ее, Джалалъ-оглы, въ честь какого-то славнаго наздника, котораго однакожъ никто не помнитъ, тмъ ясне обрисовываются горы, тмъ боле и боле теряетъ мстность свой степной характеръ. Съ правой стороны появляется цпь высокихъ холмовъ, съ глубокими между ними долинами- съ лвой, въ отвсныхъ почти берегахъ, бжитъ быстрая рчка, на другомъ берегу которой стоитъ знаменитая Лори. Рчку эту перезжаютъ въ бродъ подъ самою Каменкою. Спускъ съ крутаго берега почти не разработанъ: это просто горная тропинка, шириною въ два-три шага, ничмъ не окоймленная къ сторон обрыва и усянная неровными камнями, между которыми едва можетъ умститься копыто лошади. Съзжаете съ опасностію оборваться въ десяти-саженную пропасть и сломать себ шею, противоположный берегъ нсколько отложе и гораздо шире.
На первомъ план Каменки артиллерійскія казармы, выбленныя, вычищенныя совершенно по форм, лве ихъ армянскій базаръ, отъ котораго идутъ широкія улицы, обстроенныя одноэтажными, низенькими домиками женатыхъ солдатъ, отдающихъ по большей части ихъ въ наймы квартирующимъ войскамъ. Одна только армянская часть города, раскинутая надъ самымъ обрывомъ, поражаетъ своею безпорядочною постройкою, но и здсь сакли уже не простыя сакли, а съ деревянными полами и стеклянными окнами.
Славно жилось намъ въ Каменк, посреди дружной артиллерійской семьи. И это славное прошлое время кажется теперь какимъ-то полузабытымъ сномъ. Недавно еще я получилъ письмо отъ одного стараго своего кавказскаго камрада, давно уже вышедшаго въ отставку и вояжирующаго теперь заграницею.
— Помните ли — пишетъ онъ — какъ мы разъ столкнулись въ Каменк у Н. И. Реута.
— Вы куда? спрашиваю я васъ.
— Въ лагерь.
— Подемъ вмст.
— Подемъ.
Сли на коней. У васъ былъ тогда маленькій караковый кабардинецъ — не помню у кого вы достали его, но конь былъ добрый, у меня — золотой карабахскій жеребецъ. Сли и похали. Вотъ у насъ остался направо армянскій базаръ, мы спустились съ горы, перехали въ бродъ рчку около мельницы и поднялись, по крутой тропинк, на противоположный берегъ оврага. Поднявшись, мы, какъ подобаетъ добрымъ всадникамъ, дали конямъ вздохнуть, оправили сдла и пустились проходью къ лагерю.
Солнце на закат. Кругомъ чудная, южная степь, окоймленная горами. Кони идутъ бодро, отмахивая мухъ хвостами. Мы веселб бесдуемъ. По вотъ вдали начинаетъ виднться лагерь. Карабахскій жеребецъ горячится и все собирается понести, я обработываю его плетью, но этимъ еще боле порчу дло. Нечего длать, мы гикнули и вихремъ несемся къ лагерю….
Какое простое, кажется, происшествіе, но какъ отрадно перенестись въ него мыслію! Всякій разъ, когда мн вспоминаются прежняя служба и люди, съ которыми дружно прошелъ рука объ руку два года боевой жизни, беретъ какая-то грусть-тоска. А приходило ли тогда изъ насъ кому-нибудь въ голову, что настанетъ время и вс мы разбредемся по широкому нашему отечеству, и не соберется уже кружокъ старыхъ товарищей, не выпьетъ онъ задушенную чару и никто не будетъ уже вспоминать о зимней стоянк въ Горломъ?… Припоминаю я себ стихи одного изъ нашихъ товарищей:
И вотъ теперь, какъ въ сновидньи,
Мняя образы свои,
Встаютъ, исполнены значенья,
Давно забытыя виднья —
Такъ шумно прожитые дни.
И грустно мн, и жду съ тоскою,
Сберется ль кругъ старинный нашъ,
Сойдемся ль мы опять семьею,
И дни за днями чередою
Пойдутъ подъ звонъ привтныхъ чашъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пусть будетъ наша рчь хмльна,
Но будетъ искрення бесда,
Воспоминанія полна,
И подъ нринвъ стаканъ вина
Пойдетъ къ сосду отъ сосда….
Хоръ эскадронный соберемъ,
Велимъ — и грянутъ разомъ,
А мы горльскія проказы
Подъ эту псню вспомянемъ….
Но не придетъ оно, это золотое время юности, легли передъ каждымъ изъ насъ иная дорога, иныя цли, желанія, стремленія. Не подобно ли Карабаху, вчно куда-то рвавшемуся, и мы почти безотчетно стремимся къ какимъ-то, иногда миическимъ, цлямъ… Многіе ли достигаютъ своихъ цлей и, достигнувъ, довольствуются ли ими — это другой вопросъ. Такъ уже, видно, устроена, вчно жаждущая движенія, натура человка: безъ этого качества былъ бы невозможенъ прогресъ…
Да и жалокъ человкъ, который равнодушенъ и къ своимъ собственнымъ интересамъ и къ интересамъ своихъ ближнихъ.
А что за дивные вечера бывали посреди роскошной, благоухающей степи! Въ лагер играетъ музыка, поютъ псенники, и какъ хороша псня среди безпредльнаго, степнаго пространства! Плавно и мрно несутся ея звуки, вотъ переходятъ они въ замирающіе полутоны, вотъ гремятъ торжественнымъ гимномъ: то поютъ боевую кавказскую псню! И жадно, бывало, вслушиваешься въ знакомые, могучіе звуки: слабютъ они, и болзненно сжимается сердце, потому что вы знаете настоящую жизнь кавказскаго солдата. Подымаются они, растутъ, растутъ, и растетъ съ ними безоглядная отвага въ душ слушателя, и, весь подъ обаяніемъ этой дивной ночи, этой боевой обстановки, переносишься въ свое минувшее, каждая страница котораго неизгладимыми чертами врзалась въ вашей памяти.
Кстати о кавказскихъ псняхъ. Многимъ не нравятся ихъ монотонные и нсколько однообразные напвы- но въ этомъ нельзя винить ни псни, выросшей на кавказской почв, ни слушателей, незнакомыхъ съ кавказскою жизнію. Посреди вчной тревоги и несмолкаемыхъ битвъ родилась эта псня, сложили ее обстоятельства, и потому-то кавказская псня не торжественный гимнъ русскому оружію, а живая исторія съ ея кровавыми легендами, съ ея драматическими эпизодами: Зырянами, Ичкеринскимъ лсомъ, даргинскимъ походомъ и другими, быть можетъ, мене извстными, но еще боле памятными-эпизодами для кавказцевъ.
Но вотъ изъ-за горъ подымается молодой мсяцъ, трубачи расходятся, послдніе звуки псенъ пронеслись и замерли въ воздух. Солдаты ужинаютъ, скоро застучалъ барабанъ, за холмомъ, въ казачьемъ лагер, рзко отозвалась ему труба: играютъ зорю. Тогда конецъ дневнымъ забавамъ. Благоговйно перекрестится солдатъ на звздное небо, улаживаясь на своей соломенной постели. И высоко горятъ звзды, и величественно стоитъ мсяцъ надъ широкою степью, и задумчиво глядитъ онъ на тихій сонъ лагеря.
Степь и въ особенности горныя отрасли по направленію отъ Тифлиса къ Александраполю заняты кочевыми татарскими племенами. Горы эти, изрзанныя мрачными ущельями, изобилуютъ роскошными пастбищами и служатъ главнымъ притономъ татаръ, укрывающихся здсь отъ лтняго зноя. Хотя имъ строго запрещается, въ предупрежденіе безпорядковъ, переходить въ глубину горъ, однакожъ татары все-таки занимаютъ эти мста до поздней осени, пока недостатокъ травы и холодъ, отъ рано выпадающаго на горахъ снга, заставляютъ ихъ возвращаться въ свои аулы.
Картина подобныхъ переселеній очень живописна и напоминаетъ собою древнія переселенія народовъ: окутанныя чадрами, женщины сидятъ верхомъ по-мужски и тянутся длинною вереницею, дти помщаются на сдлахъ за матерями, а съ боковъ, изъ перекидныхъ корзинокъ, выглядываютъ головы малютокъ. Это главная группа, которую сопровождаютъ стада, ослы, навьюченные палатками, клтками съ ручною птицею и прочимъ домашнимъ скарбомъ, и весь нестройный хаосъ голосовъ покрывается скрипомъ аробъ и рзкимъ гиканьемъ татаръ, съ пснями и выстрлами джигитующихъ по сторонамъ табора.
Степь, съ удаленіемъ татаръ, оживлявшихъ ее своими кочевьями, принимаетъ грустный, монотонный видъ. Умыло смотритъ эта даль, покрытая теперь желтою, посохшею травою, въ ней остаются одни качахи {Качахъ — разбойникъ.}, и вчные разсказы объ опасностяхъ и разбояхъ наполняютъ собою вечерній досугъ армянъ, живущихъ въ подгорныхъ аулахъ. Дйствительно, это самое нехорошее время для путешественника. Хотя, по распоряженію мстнаго начальства, составляется особая конная стража изъ молодыхъ татаръ, бековъ и агаларовъ, обязанная содержать въ горахъ разъзды, но эта формальность весьма-мало успокоиваетъ путника, потому что очень-часто эти же самые агалары и беки {Беки и агилары составляютъ родъ татарскаго дворянства.}, наскучивъ своимъ бездйствіемъ, принимаются за жизнь степнаго качаха. Вотъ что случилось въ нашемъ полку, въ заключеніе его трехлтняго пребыванія за Кавказомъ.
Въ 1856 году осеннія изморози начались въ сентябр и холодные утренники заставили татаръ ране обыкновеннаго перебираться съ своихъ кочевокъ. Въ это время встртилась необходимость командировать отъ полка офицера въ Александраполь съ казенными деньгами. Жребій палъ на поручика Ш*, и онъ сталъ приготовляться къ отъзду.
Надо замтить, что изъ лагеря въ Александраполь лежали дв дороги: одна почтовая, кружная, другая шла прямо черезъ Мокрыя горы, и какъ она считалась ближайшею, то Ш*, на разсвт 25-го сентября, выхалъ по ней, въ сопровожденіи одного только унтеръ-офицера Васюченки. Фурштадтская тройка бжала лниво, но вотъ уже лагерь начинаетъ скрываться изъ виду, холмисте и разнообразне становится мстность, приближаясь къ горному хребту, поражающему взглядъ своею дикостію и безлюдностію. Еще нсколько верстъ — тройка въхала въ ущелье и пошла спускаться съ горы на гору.
До сихъ поръ дорога была совершенно пустынная, но въ горахъ стали попадаться одиночные всадники. Такъ какъ встрча въ этихъ мстахъ съ конными татарами не рдкость, то Ш* не обращалъ на нихъ вниманія, пока одинъ изъ наздниковъ не бросился на трехъ армянъ, шедшихъ невдалек отъ повозки, и не началъ проворно ихъ обезоруживать. Дло происходило въ ложбин, со всхъ сторонъ окруженной высокими горами, между которыми мрачно чернлось Чубухлынское ущелье.
Едва встревоженные путешественники схватились за ружья, какъ позади ихъ раздался пронзительный гикъ, и они увидали конную партію, скакавшую на нихъ отъ Чубухлы. Времени терять было нечего, Ш* крикнулъ: ‘пошелъ!’ Тройка понеслась, но татары все ближе и ближе. Вотъ они настигаютъ, вотъ вынимаютъ изъ чехловъ ружья, грянулъ залпъ, съ визгомъ полетли пули — и тройка остановилась: пристяжная лошадь была убита наповалъ, коренная ранена въ шею. Ш* и Васюченко, спрыгнувъ съ телги, стали по сторонамъ ея, приготовляясь къ оборон.
Татары остановились тоже. Они ясно видли, что добыча не уйдетъ изъ ихъ рукъ, но, не желая рисковать жизнію, от крыли ружейный огонь издалека, стараясь выманить выстрлы у своихъ противниковъ.
Два часа стрляли татары, два часа наши служили имъ неподвижною мишенью. Ш* былъ сильно контуженъ, но, не теряя присутствія духа, продолжалъ сохранять оборонительное положеніе. Наконецъ это надоло самимъ татарамъ: выискался смльчакъ, который, бросившись на унтеръ-офицера, выстрлилъ почти въ упоръ и далъ промахъ. Въ одинъ мигъ сконфуженный наздникъ повернулъ коня назадъ, въ это время Васюченко спустилъ курокъ — и татаринъ свалился на землю. Пока татары успли подхватить своего товарища, Васюченко зарядилъ ружье снова, но у него не было пистоновъ.
Между тмъ, Ш*, считая дло выиграннымъ, сдлалъ два выстрла, и татары, только ждавшіе этого, обрушились на него цлою ордою. Онъ усплъ еще выхватить шашку, но въ то же мгновеніе, стоптанный лошадьми и обезоруженный, достался въ руки татарамъ. Васюченко бросился на помощь къ своему офицеру, прокладывая дорогу прикладомъ, но и онъ скоро, въ рукопашной схватк, былъ сбитъ на землю и очутился въ плну. Широкоплечій татаринъ замахнулся уже на него кинжаломъ, къ счастію, ударъ вовремя былъ остановленъ, повидимому, самимъ предводителемъ партіи, какимъ-то милиціонеромъ въ срой чух и съ георгіевскою ленточкою въ петлиц.
Посадивъ плнныхъ на повозку, татары спустились съ ними въ дремучій яръ, гд принялись за длежь добычи. Нечего описывать вс тяжелыя оскорбленія, вс неистовства, нанесенныя несчастнымъ плнникамъ. Отпустивъ армянъ домой, татары ршились убить русскихъ. {Одинъ только фурштатъ пользовался покровительствомъ татаръ. При обыск, у него не нашли ничего, кром шаура (5 к. сер.). ‘Бянгушъ-кардашъ!’ сказали ему татары и заставили въ продолженіе всего времени держать лошадей.} Издваясь надъ своими жертвами, они кинжалами рзали на нихъ рубашки, угрожали вырвать языки, отрубить руки. Страшныя минуты пережили эти люди, находившіеся въ полной власти дикаго, необузданнаго своеволія. Наконецъ ихъ поставили на колни и накрыли блою простынею, что, по адату татаръ, равносильно объявленію смертнаго приговора.
— Васюченко! посмотри что длаютъ татары, сказалъ Ш*, у котораго все лицо было окутано покрываломъ.
— Молитесь Богу, ваше благородіе: ружья заряжаютъ! отвчалъ Васюченко и сталъ шептать молитву.
Мучительно тянулись минуты для осужденныхъ, ожидавшихъ смерти. Такъ прошло четверть часа, пока Васюченко, ршившійся выглянуть снова, замтилъ, что въ яру никого не было. На горахъ еще маячили татары, но скоро и послдніе изъ нихъ скрылись изъ виду. Ш* и Васюченко, едва вря своему освобожденію, вскочили на ноги и поспшно начали выбираться на дорогу.
Спасителями ихъ оказались армяне. Отпущенные татарами, они прибжали въ аулъ Кайкули-Дускентъ, находившійся всего верстахъ въ пяти отъ мста происшествія, и тамъ дали знать о случившемся. Изъ аула немедленно вышла рота пхоты, приближеніе которой заставило хищниковъ разсяться.
Въ лагер узнали объ этомъ только вечеромъ 26-го сентября, когда цлая толпа конныхъ и пшихъ армянъ, сопровождаемая еще пхотнымъ конвоемъ, явилась съ извстіемъ, что офицеръ, прозжавшій въ Александраполь, находится -у нихъ въ аул больной, контуженный, ограбленный…. Полковой командиръ нашъ, старый и опытный кавказецъ, ршился дйствовать энергически. Черезъ полчаса 4.-й эскадронъ стоялъ уже въ совершенной готовности на лагерной площадки, и полковникъ Ш*, окруженный многочисленною свитою изъ офицеровъ-охотниковъ, самъ повелъ его въ горы.
Здсь намъ случилось видть рдкую картину, возможную, кажется, только на кавказской мстности. Ночь была мсячная и тихая, но едва эскадронъ подошелъ къ горамъ, какъ набжали тучи и сдлалось такъ темно, что срыя лошади трубачей мгновенно потонули во мрак. По ущелью загудлъ втеръ, и не успли мы набросить на себя бурокъ, какъ повалилъ снгъ и заревла мятель. Эскадронъ шелъ ощупью и едва къ разсвту добрался до Кайкули-Дускентскаго аула. Несмотря на поздній часъ ночи, въ аул никто не спалъ, везд замтны были суета и движеніе напуганнаго населенія.
Здсь начали собирать свднія. По всей вроятности, партія хищниковъ была съ ближайшихъ кочевокъ, не успвшихъ еще подняться, а потому, не теряя времени, полковникъ Ш* выступилъ съ эскадрономъ въ степь и пошелъ ходить съ одного кочевья на другое. Везд эскадронъ, подходя къ кибиткамъ, окружалъ ихъ цпью, забиралъ татаръ, обезоруживалъ ихъ, длалъ обыски, но ничего не находилъ изъ вещей ограбленныхъ.
Наконецъ на одной изъ кочевокъ обратилъ на себя вниманіе всхъ низенькій, широкоплечій татаринъ въ блой чух и съ георгіевскаго лентою въ петлиц. Мрачно и лукаво смотрли его срые глаза изъ-подъ надвинутой на брови папахи. Васюченко сразу узналъ его.
— Этотъ былъ, ваше высокоблагородіе, но на немъ тогда была срая чуха, доложилъ онъ полковнику.
Принялись искать чуху.
— Чухи искать нечего: я съ другой кочевки, сказалъ наконецъ мрачный татаринъ.
— Такъ веди насъ туда.
— Якши!
Похали. демъ часъ, другой — татаринъ все кружитъ степью и, наконецъ остановившись, объявляетъ, что онъ потерялъ дорогу. Въ степи, какъ и на мор, можно узнавать дорогу по звздамъ, но что прикажете длать въ ненастный, осенній день, когда частый дождикъ заслоняетъ вс окрестности? Средство однакожъ нашлось: татарину показали нагайку, и онъ молча двинулся впередъ, по бокамъ его похали два драгуна, и одинъ изъ нихъ держалъ въ рукахъ нагайку, замнявшую на этотъ разъ компасъ, потому что каждый разъ при взгляд на нее татаринъ все круче и круче поворачивалъ направо и наконецъ довелъ-таки насъ до кочевки.
— Эта твоя кочевка?
— Моя.
— А какъ тебя зовутъ?
— Омаръ-ага!
Оставивъ его при эскадрон, полковникъ Ш*, съ офицерами, подъхалъ къ кочевк.
— Чьи кибитки? спросили мы попавшагося навстрчу татарина.
— Такого-то.
— А не знаешь ли, кунакъ, Омара-агу?
— Кто не знаетъ Омара-аги, отвчалъ татаринъ: его кибитка у Мокрыхъ горъ, отсюда верстъ сорокъ.
Возвращаться за сорокъ верстъ не было надобности, а потому мы приказали почтенному аг вести насъ прямо въ лагерь. Снова похалъ впереди его драгунъ съ импровизированнымъ компасомъ, и снова Омаръ-ага повелъ насъ хорошо извстными ему тропинками. Въ полночь, голодные и измученные, мы вернулись въ лагерь, сдлавъ въ продолженіе сутокъ сто-двадцати-верстный переходъ, почти безъ привала, нигд не кормя и не поя лошадей, но за то въ нашихъ рукахъ былъ теперь человкъ, который зналъ и долженъ былъ открыть слды совершеннаго преступленія.
Началось слдствіе. Вмст съ Омаромъ-агою былъ арестованъ мальчикъ, по имени Али. Надежда помилованія заставила его назвать всхъ соучастниковъ грабежа: ихъ было 25 человкъ. Али разсказывалъ, что татары долго уговаривались напасть на кого-нибудь изъ прозжающихъ и, узнавъ, что детъ офицеръ съ большою суммою денегъ, наскоро составили партію. Начальствовавшій въ горахъ разъздом, Ахметъсултанъ отказался отъ этого рискованнаго предпріятія, и тогда H’ji мсто его предводителемъ партіи былъ выбранъ Омаръ-ага, служившій въ нашей (Милиціи и украшенный золотою медалью на георгіевской лент за храбрость противъ турецкихъ баши-бузуковъ. Али былъ чабанъ (пастухъ), и Татары, прозжая въ набгъ, поживились нсколькими баранами, изъ отары, которую онъ насъ, забрали его самого съ собою и во время грабежа заставили держать лошадей. Али горько жаловался, что при длеж добычи ему не дали ничего, и показалъ, что вс награбленныя вещи тогда же отвезены въ селеніе Кіосалы, Барчалинскаго участка, жители котораго дйствительно поголовные хищники.
Въ доказательство справедливости своихъ словъ, Али разсказывалъ вс подробности, сопровождавшія нападеніе, и вызывался показать въ горахъ мсто, гд зарыта убитая лошадь. То же самое, не задумываясь, онъ повторилъ въ глаза Омаруаг, продолжавшему твердить, что онъ ничего не слыхалъ о случившемся.
Слдствіе затянулось и продолжалось безъ малаго шесть лтъ. Полкъ нашъ возвратился въ Россію, Ш* умеръ, вс прикосновенные татары успли бжать заграницу, и Омаръ-ага остался единственнымъ отвтчикомъ. Впрочемъ, Омара-аги {Ага — дворянинъ.} и его состоянія было весьма достаточно, чтобы возвратить казн и частнымъ лицамъ награбленныя имъ деньги.
Но что же сдлалось съ его личностію?
Аллахъ-белдиръ — Богъ знаетъ! объ этомъ мы не имемъ никакихъ свдній.

——

На двор поздняя осень. Время отъ времени перепархиваетъ снжокъ. Въ лагер грязь, сырость — т же картины, что были годъ и два года тому назадъ на нашихъ бивуачныхъ зимовкахъ. Со дня на день ожидаемъ похода. За отдленіемъ частей, во вновь формируемые на Кавказ Сверскій и Переяславскій драгунскіе полки, новороссійцы остаются только въ кадренномъ состав. Эти кадры, осненные своимъ старымъ штандартомъ, пойдутъ въ Россію и послужатъ основаніемъ новому полку, которому вмст съ именемъ передадутъ и свои завтныя, боевыя преданія {Сверскій полкъ формировался изъ нашего и Нижегородскаго полковъ. 26-ю іюля выступилъ отъ насъ 1-й дивизіонъ въ Царскіе Колодцы, гд производилось формированіе сверцевъ. Дивизіонъ вышелъ въ числ 9 оберъ-офицеровъ, 5 унтеръ-офицеровъ, 4 трубачей, 217 рядовыхъ, 47 нестроевыхъ и 295 лошадей.
Переяславцы формировались на дорійской степи изъ нашего же и Тверскаго полковъ, на укомплектованіе его оіъ насъ поступило: 32 оберъ-офицера, 47 унтеръ-офицеровъ, 15 музыкантовъ, 742 рядовыхъ, 39 нестроевыхъ и 741 лошадь.
Затмъ кадры Новороссійскаго полка оставлены были на 8-ми-эскадронный составъ, въ нихъ заключалось: 9 штабъ-офицеровъ, 25 оберъ-офицеровъ, 104 унтеръ-офицера, 24 музыканта, 175 рядовыхъ и 112 нестроевыхъ.
По приход въ Россію, кадры должны были укомплектовываться до 8-ми-эскадроннаго состава людьми и лошадьми резервныхъ драгунскихъ бригадъ.}
Несмотря на постоянные труды и заботы по переформированію полковъ, прощальные обды у насъ идутъ своимъ чередомъ: сперва давали обдъ графу Нироду, любимому и славному начальнику кавалеріи, потомъ полковнику Ш*, заслужившему общую любовь и уваженіе’, затмъ уже переяславцы давали обдъ новороссійцамъ, новороссійцы — переяславцамъ, тверцы — всмъ вмст, и вс вмст — тверцамъ. Шумны и роскошны были эти военные обды, но къ нимъ уже примшивалась грусть близкой разлуки съ старыми и добрыми сослуживцами, и не одинъ изъ насъ, подымая заздравный бокалъ, задумывался тогда о своей будущности…
Переформированіе полковъ окончилось въ половин октября, и кадры Новороссійскаго полка тотчасъ же перешли въ Воронцовку, откуда, 20-го числа, выступили въ Россію. Неблизкій и трудный путь предстоялъ имъ: приходилось идти пшкомъ 2,000 верстъ, въ самое суровое время года, но любо и весело было глядть на этотъ молодецкій фронтъ, составленный почти на половину изъ георгіевскихъ кавалеровъ {Всхъ георгіевскихъ кавалеровъ возвращалось въ Россію 96 человкъ.}, одтый, заботливостію полковаго командира, въ длинные сапоги, теплые полушубки и косматыя черкесскія папахи, все лишнее, ненужное, стсняющее солдата, было отброшено, и не страшно было теперь встртиться съ донскими бурунами и русскими крещенскими морозами.
Энергія, опытность и заботливость полковаго командира облегчили намъ тяжелые труды двухтысячъ-верстнаго похода: мы шли октябрь, ноябрь, декабрь и январь мсяцы, безъ роздыховъ, съ обыкновенными только дневками, а не имли людей ни отставшихъ, ни заболвшихъ. 413 человкъ вышли съ Кавказа и 413 человкъ вступили, 30-го января, въ Корочу.

В. ПОТТО (Драгунъ).

‘Военный Сборникъ’, No 6, 1864

Потто Василий Александрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Россия и Англия в Средней Азии, Терентьев Михаил Африканович, Год: 1875
  2. Туркестан и туркестанцы, Терентьев Михаил Африканович, Год: 1875
  3. Воспоминания о закавказском походе 1854-1855 годов, Потто Василий Александрович, Год: 1863
  4. Дневник пребывания Царя-Освободителя в Дунайской армии в 1877, Чичагов Леонид Михайлович, Год: 1877
  5. Первые добровольцы Карабаха в эпоху водворения русского владычества, Потто Василий Александрович, Год: 1902
  6. Хивинские походы русской армии, Терентьев Михаил Африканович, Год: 1875
  7. Генерал Иван Давыдович Лазарев, Потто Василий Александрович, Год: 1892
  8. Поездка Муравьева в Хиву в 1819 году, Потто Василий Александрович, Год: 1899
Электронная библиотека