ВОСПОМИНАНИЯ О Л. Н. ТОЛСТОМ.
ВОСПОМИНАНИЯ О Л. Н. ТОЛСТОМ.
М. М. Клечковского.
М. Клечковский.
Л. Черткова.
Воспоминания о Л. Н. Толстом, Клечковский Маврикий Мечеславович, Год: 1923
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Толстой. Памятники творчества и жизни. 3
Редакция В. И. Срезневского
Кооперативное т-во изучения и распространения творений Л. Н. Толстого.
Москва—1923.
Хотя первая беседа с Л. Н. оставила во мне неизгладимый след, но я не проникся сразу в достаточной мере теми новыми плодотворными мыслями, которые от него воспринял.
Семя, заброшенное им в мою душу, долго еще не прорастало. Сочинения Л. Н. оставались для меня недоступными по цензурным условиям, продолжение личного общения с ним казалось мне невозможным и я только во сне представлял себе, как я опять сижу у него в гостях. Тоска по свету, та самая, которую я испытывал раньше, продолжала душить меня. Но, кроме того, я хотел сохранить свою умственную независимость и не решался сразу направиться по тому пути, на который указал мне Л. Н. Но видеть и слышать его опять,— сделалось моей постоянной мечтой.
Как-то раз я высказал знакомому мне писателю И. А. Бунину о своем духовном томлении, о том, что я жадно стремлюсь к истинному просвещению, которого нигде не нахожу, но чувствую, что ключ к нему находится в руках Л. Н—ча и потому хотел бы вновь его повидать, но идти к нему самому и беспокоить его во второй раз стесняюсь. Ив. Алекс. посоветывал мне познакомиться с Ив. Ив. Горбуновым, который в то время жил в доме Нюнина, в Долгом пер., и у которого часто бывал на четверговых собраниях Л. Н. Я очень обрадовался этому предложению, так как оно давало мне возможность, не беспокоя Л. Н—ча своим повторным личным посещением, увидать его и послушать со стороны. Я был раза два у Ив. Ив., который меня пригласил на свои домашние собрания. Здесь я увидал впервые, так называемых ‘толстовцев’: Ев. Ив. Попова, который мне показался особенно привлекательным—аскета типа Рахметова, в черной рубашке, высоких сапогах, с худым длинным выразительным лицом и длинной черной бородой, и я долго с особенным уважением поглядывал на него, увидел и познакомился тут же впервые с Ф. А. Страховым, тогда еще молодым человеком, барского обличил, типа Облонского, по наружности, и совершенной противоположностью аскетической внешности Евг. Ив. С интересом приглядывался я к новому для меня кругу лиц, очень оригинальных. Мне понравилась простота общения, внешности и угощения: к чаю подавали черный хлеб. Присутствие просто одетого и скромного англичанина — переводчика, непринужденно-дружески беседовавшего с Ив. Ив. и его друзьями на довольно чистом русском языке, оживляло эго собрание. Но Л. Н. не приходил на это и последующие собрания и я, потеряв надежду его увидеть, перестал посещать их.
Общение с друзьями Л. Н. у меня не установилось сразу, так же, как и с ним самим.
Оставаясь попрежнему духовно-одиноким, я обратился к чтению так называемых славянофилов, и некоторое время старался укрепиться в той вере, которую проповедывали они. Хотя мне это плохо удавалось, но я все-таки считал себя примкнувшим к этому заброшенному течению мысли, заключавшему в себе проблеск чистого идеализма и религиозного энтузиазма. Долго я убаюкивал себя этим полупритворным parti pris, но не находил все-таки успокоения душе своей.
Однажды, едучи в санях вверх по Пречистенке, на извозчике, в институт, где я давал в то время уроки музыки, я увидал идущего по тротуару навстречу старичка, в круглой шапочке и темном пальто, и вдруг узнал в нем Л. Н—ча. Меня охватило сильное желание воспользоваться этой случайной встречей. С минуту я колебался, потом соскочил с саней и, путаясь в полах медвежьей шубы, стал торопливо догонять Л. Н—ча. Когда я назвал его по имени, он испуганно обернулся и посмотрел на меня вопросительно. Я сказал ему, что когда-то студентом был у него в Хамовниках, но он позабыл об этом. Потом я просил Л. Н—ча позволения проводить его. Оказалось, что он идет в Румянцевский музей. Мне хотелось подвергнуть суду Л. Н—ча, т.-е. самому сильному испытанию, свои новые славянофильские убеждения, за которые я держался, как за якорь спасения, стараясь положить их в основу жизни. Прежде всего я сказал Л. Н—чу, что как ни безумно дерзко, это, но я думаю, что ближе стою к истине, чем он, Л. Н., несмотря на великое расстояние между нами, несмотря на то, что я ничтожество по сравнению с ним. Л. Н., взглянув на небо, кротко сказал, что перед богом все равны (точно слов его не помню). Я стал говорить, что, несмотря на мое величайшее уважение к нему, я считаю отношение Л. Н—ча к православной церкви ошибочным, что не следует приписывать той лжи и всего того, в чем повинно духовенство, самому существу церковно-православного учения. Л. Н. долго терпеливо слушал. Во время моего словоизлияния произошла маленькая сценка. Мы проходили уже мимо стены Румянцевского музея. Белая, как снег, собачка-щенок, сопровождавшая Л. Н., погрызлась с напавшей на нее другой собачкой. Л. Н. остановился и, не вмешиваясь в эту драку (как он не вмешивался в драку яснополянских школьников), стал пристально, как какое-нибудь важное уличное происшествие, наблюдать ее. Когда грызня окончилась сама собой, и мы пошли дальше, Л. Н. стал, мало-по-малу разгорячаясь, возражать мне и резко выразился в том смысле, что надо быть ‘зулусом’, чтобы признавать основы церковно-православного учения.
Мы уже подходили к воротам Румянцевского музея. Я был, как и в первый раз, поражен необыкновенной резкостью выражений и силою отпора, данного Л. Н—чем. Однако эта самая резкость произвела благотворное, отрезвляющее, как и в первый раз, действие на меня. Для меня важны были не столько доводы, сколько решительное настроение ума Л. Н. Когда мы вошли уже во двор, я просил, кажется, позволения зайти ко Л. Н. и продолжать эту беседу, но Л. Н., сразу переменив тон на деликатно-светский, заметил, что мы вряд ли поймем друг друга, что между нами слишком большое расстояние, что мы стоим на разных путях и, распростившись, вошел в центральные двери музея, а я повернул в раздумье и печали назад. С тех пор мое славянофильство, получившее пробоину, стало понемногу и незаметно идти ко дну.
Мне казалось, что на этот раз уже более не придется мне видеться и говорить с Л. Н. Но вышло иначе, и впоследствии, в силу моего постепенного приближения к тому источнику света, на который указывал всем Толстой, я, к счастью, получил вновь возможность более близкого и даже дружеского с ним общения.
Спустя много лет после этой встречи, я подошел опять ко Л. Н. с новой стороны. Когда у меня появились дети, я решил, что все силы свои положу на то, чтобы воспитать и образовать их наилучшим образом. Я был отчаянным врагом наших официальных учебных заведений. И когда дети стали подрастать и родные мои стали выражать намерение отдать их в школу, я решил бороться с этим намерением и, чтобы заменить официальную школу с ее принудительным учебным хламом, портящим свободное образование, стал искать к этому новых путей. Я услышал про деятельность Московского Педагогического Общества и пошел туда искать поддержки своим либеральным педагогическим стремлениям. Здесь я, на одном из собраний, горячо высказал все свое отвращение к существующей школе и призывал собравшихся освободиться от того духовного порабощения, которому подвергаются наши дети в этих ужасных школах, и создать, если нужно, общими силами самостоятельные образовательные союзы.
Я встретил большое сочувствие среди некоторых членов педагогического общества, образовался тесный кружок, в котором оживленно обсуждалась и разрабатывалась затронутая мною тема. Случилось так, что нашей, деятельностью заинтересовался Ив. Ив. Горбунов, который стал посещать наши собрания и прочно подружился с нами. Благодаря этому возобновленному знакомству с Ив. Ив., и тому, что мы с ним подружились, я получил опять возможность побывать у Л. Н—ча. В то время внимательное чтение статей Л. Н—ча, собранных в IV томе его сочинений, произвело на меня огромное действие. Я испытал вдруг такой сильный умственный толчок, который послужил началом всего моего дальнейшего умственного развития, давшего мне великое внутреннее удовлетворение. Я увидел, как Л. Н. верит себе, тому внутреннему свету, который горит в его собственной душе, подумал, что верно так надо делать всякому человеку, что свет внутри каждого из нас, что вот откуда надо черпать живую воду, что и во мне тоже есть эта искра и что я должен верить своему чутью истины более, нежели кому бы то ни было и чему бы то ни было другому.
Я делился часто с Ив, Ив. моим увлечением мыслями Л. Н., которого стал читать жадно. Вопросы воспитания привели меня и к другим сочинениям Л. Н., где он говорит о необходимости простоты жизни и участия каждого в черном труде. Чем более я примыкал душою к этим мыслям, тем более я сближался с Ив. Ив., который, видя мое непреодолимое желание побывать у Л. Н., предложил мне приехать к нему в Овсянниково и оттуда совершить паломничество к Л. Н. Я очень стеснял сяи робел, но все-таки поддался его увещаниям и вот, как-раз летом, не помню какого года, мы с Ив. Ив. отправились пешком из Овсянникова к Л. H. С замиранием сердца подходил я к историческим круглым столбам Яснополянской усадьбы и потом поднимался в гору по березовой аллее, ведущей к большому белому дому. Мы вошли в дом и поднялись в залу. Здесь, я не помню как, произошла наша встреча, но только вскоре Л. Н. повел нас гулять по аллеям парка и по дороге расспрашивал меня о моих педагогических взглядах. Я говорил Л. Н—чу о том влиянии, которое оказало на меня чтение его педагогических статей, о том, что мы пытаемся устроить союз самообразования, в котором каждый мог бы получить ответы на свои собственные самостоятельные запросы. Л. Н. вспомнил Кензингтонский музей, где он сам бывал и где находится ящик, куда каждый опускает записки со своими вопросами, на которые даются членами музея ответы. Он сам выразил готовность участвовать в нашем-союзе и отвечать на все те вопросы, которые касаются религии.
Л. Н. повел нас на такое местечко в саду, которое он очень любил, и показывал нам прекрасный вид, раскрывавшийся с этого места. Он сам, чтобы дальше видеть, взобрался на какой-то шаткий ящик, поставленный ребром, и, опираясь на наши с Ив. Ив. руки, любовался с этого колеблющегося возвышения видом. Мне очень нравилась необыкновенная приветливая простота обращения с нами Л. Н—ча. Потом мы опять продолжали прогулку. Л. Н. шел очень скоро по узеньким тропинкам сада, и я еле поспевал за ним. Помнится, он предостерегал меня от увлечения внешней общественной деятельностью и, в частности, от того преувеличенного значения, которое я придавал организации союза самообразования. Это предостережение меня несколько отрезвило, так как в то время я полагал, что открыл философский камень. Я думал тогда, что нашел верное средство заменить принудительную школу самой настоящей, самой совершенной свободной школой, и чрезвычайно одушевлен был этим своим открытием.
Когда мы вернулись с прогулки, Л. Н. в передней обтер подошвы об проволочный коврик и повел нас вверх по лестнице в гостиную. Ив. Ив. вскоре распрощался и ушел, а мы со Львом Николаевичем сидели в сумерках и, помнится, разговор коснулся почему-то словесности, при чем Л. Н. выразился так: ‘Я русский писатель, но никаких правил или периодов не признаю’.
Потом, уже при огне, меня просили поиграть, и я сыграл сонату Моцарта, после чего Л. Н. сел со мною поиграть в 4 руки что-то из симфоний Гайдна. Когда Л. Н. ушел к себе, Софья Андреевна сказала мне, что Л. Н. сочинил в молодости вальс, и жаль, что мы не попросили его сыграть этот вальс. Меня пригласили переночевать внизу, рядом с помещением, занимаемым Душаном Петровичем Макотзицким. Я засыпал, наслаждаясь мыслью, что нахожусь под кровом Л. Н—ча и имел счастие с ним видеться и беседовать.
Примечание. Маврикий Мечеславович Клечковский, музыкант по профессии, был преподавателем музыки в разных женских институтах в Москве, это очень хороший педагог и знаток теории музыки. Ему принадлежит, между прочим, книга ‘Современное воспитание и новые пути’, составленная по Эльсландеру, и выдержавшая несколько изданий. Лет двадцать назад, близко подойдя по взглядам к Л. Н. Толстому, он, не бросая музыки, стал заниматься ручным трудом, изучил столярное ремесло, делал мебель, летние месяцы работал на земле на своем участке в Орловской губернии вместе с сыновьями, которые теперь приписались к крестьянскому обществу. В настоящее время Клечковский занимает должности заведующего музыкальным отделом в Орле и библиотекаря губернской общественной библиотеки, которую сам организовал из реквизированных помещичьих библиотек и лично привел в порядок.
13 февр. 1921 г.