ВОСПОМИНАНИЯ О ДОСТОЕВСКОМ
ВОСПОМИНАНИЯ О ДОСТОЕВСКОМ
(44-ая годовщина)
Митрополит Антоний.
(‘Новое Время’. 1923)
Воспоминания о Достоевском, Храповицкий Алексей Павлович, Год: 1923
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Не я один и не мои только сверстники составили себе убеждение в том, что с 1881 года Россия, сознательная Россия, вступила в новый период своей жизни.
Это было время такого нравственного подъема, что едва ли большинству просвещенных современников казалось, что отныне наша русская жизнь пойдет по совершенно новому пути, по пути полного нравственного возрождения, что настал конец русскому нигилизму, а вера православная займет центральное положение в общественной жизни. Почти что так именно определял общественное положение того времени один из сотрудников ‘Исторического Вестника’ (Осипов?), едва ли лично сочувствовавший тому новому пути. Недавно я читал воспоминания одного из участников активной революции времен Государя Александра Второго, признававшегося, что всей его группе нигилистов (а она была тогда единственная) пришлось после убийства Государя закрыть на 13 лет свои лавочки и почислиться в запас. Конечно, причиной такого явления было не только нравственное возрождение русского общества, но и более решительное настроение правительства и частнее — полиции, но таковое едва ли бы оказалось возможным без первого условия, которое нас исключительно интересует, как вылившееся из свободного настроения и новых убеждений общества и учащегося юношества, которое, кстати сказать, тогда было действительно учащимся, а не кутящим, как через 20 лет позже. Слава Богу, в эмиграции оно стало опять учащимся, хотя к сожалению (но и к чести его), не только учащимся, но и работающим своими руками, и — голодающим.
Какие же условия создали тогдашнее нравственное возрождение и насколько широко оно охватило передовое общество? Первое условие — наша патриотическая война на Балканах 1877 и 1878 годов, предупрежденная еще годом русского добровольчества и расцветом славянофильства, третье по времени условие — зверское убийство Царя-народолюбца, как явное самоосуждение русского нигилизма и связанного с ним западничества и религиозного индифферентизма, а второе условие — пушкинская речь Достоевского и последовавшая через полгода после нее кончина писателя, предшествуемая восторженными приемами его на всех литературных вечерах за предыдущие пять лет и завершенная небывалым дотоле по торжественности и потрясающему влиянию на всех погребением.
Впрочем, прежде, чем обратиться к описанию последнего события, сосчитаемся с таким возражением: вы говорите о возрождении русского общества? Но позвольте: ведь все осталось по-прежнему, революция приостановилась на 13 лет, потом опять взялась за свое грязное дело и в 1917 году убила Россию. Конечно, в 1881 году произошел известный нравственный подъем в верхах русской интеллигенции и юношества, а потом исчез. При чем тут ‘возрождение русского общества’?
Вот при чем. Ведь и Тайная Вечеря совершались в обществе 12 человек, а жизнь народа протекала по-прежнему, но историческое мировое возрождение имело свое начало в тот вечер в Сионской горнице. Из нее, как из горчишного семени, выросла Христова Церковь, христианская культура. Так и те начала новой православной культуры, которыми теперь объединена эмиграция, которыми современная небольшевистская Русь отличается от беспочвенного и ненародного западничества 60 и 70 годов, имеет своим исходным началом 1881 год, т.е. Достоевского и все то, о чем сказано выше. А ныне все прекрасное, чисто русское и в то же время общечеловеческое, христианское, — и евразийство и все лучшее, широкое у В.С. Соловьева, и повести Чехова, и христианское объединение студентов, прежде стыдившихся перекреститься, и картины Нестерова и Васнецова, и Крестьянский Банк, и Переселенческое Управление, и самая рыцарская война, т.е. наш Крестовый поход в 1914 году, и Белая армия и Галлиполийское сидение, — все это идет от нашей великой науки 1881 г. Дорога была жертва Александра Второго, но она положила начало патриотическому возрождению, разорвалось от избытка восторга любящее сердце Достоевского, но оно привлекло к себе сердца всей России, и теперь никто не решится повторять тех глупостей, которые позволял себе писать о нем Михайловский и жиды.
Идет спор об истолковании Достоевского, но не спор с Достоевским, как прежде. Обратимся же к воспоминаниям о том, как все это началось и как расширилось его влияние, пока — его личное влияние, а о влиянии его литературном мы написали целую книгу ‘Словарь (следовало лучше озаглавить — ключ) к творениям Достоевского’. Личным воспоминаниям о дорогом покойнике я посвятил несколько устных рефератов.
Совершенно исключительные личные отношения к Достоевскому появились среди русского общества, особенно же общества юного, еще во время войны с турками под влиянием его ‘Дневника Писателя’ и гениальной повести ‘Братья Карамазовы’. Как теперь помню: когда мне было лет 15 (1878 г.), мой старший приятель, уже магистрант или даже магистр, удивил меня однажды таким признанием: ‘Что-то тяжело на душе, пойду исповедываться’. — ‘К какому духовнику?’. — ‘Не к духовнику, а к Достоевскому’. — ‘А вы знакомы с ним?’. — ‘Нет, но он и с незнакомыми студентами беседует, говорить как с родными’. Так говорил Матвей Ив. Соколов, впоследствии профессор Московского университета. Впрочем, это были не отдельные случаи. На одном большом студенческом благотворительном балу, около того же времени, к нашему писателю приступили с вопросами несколько юношей в углу танцевальной залы. Достоевский отвечал, число слушателей стало быстро увеличиваться и поглощать в себя танцующие пары. Скоро последних не оставалось вовсе, музыка стихла и вместо всяких вальсов и мазурок явилась духовная аудитория, в которой раздавался только тенор Федора Михайловича. Если я не ошибаюсь, это произошло у студентов-медиков. А что происходило там, куда публика собиралась специально для слушания Достоевского? Тогда (1876 — 1881 гг. и следующие) были в моде благотворительные литературные вечера, собиравшие воедино весь интеллигентный Петербург, выступали все лучшие писатели — Майков, Полонский, Григорович, Плещеев, Розенгейм и др. Всех принимали сочувственно, но вдруг раздавался оглушительный гром рукоплесканий, производивший впечатление обрушившегося потолка, это Достоевский появился на эстраде залы. Грохот рукоплесканий как будто бы пугал его в первую минуту — он останавливался и раскланивался с виноватым лицом, пока рукоплескания наконец начинали стихать, затем быстро приближался к своему стулу на эстраде, рукоплескания повторялись с прежней силой, он снова начинал раскланиваться, наконец он садился, грохот аплодисментов повторялся в третий раз, он снова вставал и раскланивался, наконец принимался за чтение или декламацию. По окончании последней восторг слушателей выражался с двойной силой.
Эти явления повторялись нередко — на каждом литературном вечере, а вечера повторялись почти ежемесячно зимою. Летом 1880 года авторитет Достоевского достиг наивысшего предела, это было по произнесении его знаменитой, исторической речи о Пушкине на Московских торжествах при открытии Пушкинского памятника, о чем тогда затрубили все газеты. Совсем недавно, почти на этих днях, профессор-медик А.И. Щербаков, лично слушавший помянутую речь Достоевского, говорил мне, что он ни раньше, ни ноше того дня не видал ничего подобного. Народный восторг выразился так бурно, так пламенно, что казалось, жизнь общества отныне радикально перевернется. Слушатели обнимались, обнимали оратора, мирились враги, возрождалась православная Россия после двухсотлетнего плена. О содержании той речи и знаменитого ‘ответа профессору Грановскому’ мы ничего здесь не напишем: советуем читателям во что бы то ни стало достать ее и прочитать несколько раз. А теперь скажем в заключение несколько слов о погребении Достоевского, которое по словам одного священника-проповедника было скорее шествием триумфатора. Тогда не было еще моды на венки депутации и на хоры любителей. На погребении Достоевского все это явилось экспромтом в количестве, превышавшем все подобные позднейшие собрания, когда к непосредственному чувству людей присоединялось уже и требование общественного приличия или моды. Гроб вынесли из квартиры покойного на Кузнечном переулке, когда передовая часть погребального шествия уже входила в ворота Св. Лавры, т.е. оно тянулось на 2 версты. Я все это видел своими глазами: мне тогда было 18 лет, но я не знал того, что прочитал в прошлом году в ‘воспоминаниях’ Л.Ф. Достоевской — дочери Федора Михайловича. Державшийся весьма недоступно, величественно и несколько грубо Митрополит Петербургский Исидор (ум. 1892 г. 93-х лет от роду), которого некоторые называли Далай Ламой, сам рассказывал осиротевшей семье писателя на другой день после его погребения, что он ночью пробрался в Духовскую церковь Лавры, где стояло тело умершего и с удивлением увидел, что церковь была полна студентов и др. людей. Они по очереди читали псалтирь и все молились с земными поклонами всю ночь. ‘Это те, которых мы считали безбожниками и бунтовщиками, такова сила духовного влияния покойного’, — заключает старец свое сообщение. Прибавим от себя, что тот обширный храм Св. Духа снова наполнялся народом в 9-й, 20-й и 40-й день после кончины умершего, последовавшей 28 января, и снова наполнялся им в полугодовщину, годовщину и другую годовщину. Вот о ком можно сказать: ‘К нему не зарастет народная тропа’.
Безумные годы революции затемнили во многих головах его память, но она воскресла и горит ярким пламенем в сердцах тех, кто не поклонился красному зверю, да и в тех, кто ему поклонился по трусости, она скоро, скоро засияет снова.