Т. Г. Цявловская
Т. Г. Цявловская
Воспоминания и дневники Пушкина
Воспоминания и дневники Пушкина
—————————————————————————————
Воспоминания и дневники Пушкина, Цявловская Т. Г., Год: 1962
Время на прочтение: 8 минут(ы)
В России ‘память замечательных людей скоро исчезает по причине недостатка исторических записок’, — утверждал Пушкин.
‘Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы могли на нас ссылаться’, — говорил он.
Эти слова выражают особенный интерес, с которым Пушкин относился к дневникам и воспоминаниям современников о событиях, свидетелями которых они были. ‘Государыня пишет свои записки… Дойдут ли они до потомства?’ — записывает он в дневнике 4 декабря 1834 г., опасаясь, что их постигнет участь уничтоженных записок вдовы Александра I и вдовы Павла I. Пушкин владел одним из немногих экземпляров ‘Записок’ Екатерины II, в копии, снятой для него писарем. (Он сослался на эти ‘Записки’ в ‘Замечаниях о бунте’ Пугачева, см. стр. 152.) Читал Пушкин и рукописные воспоминания княгини Дашковой, свидетельницы свержения Петра III, и сделал оттуда выписку о Радищеве, были ему известны мемуары генерала Бологовского, одного из участников убийства Павла I (см. июньскую запись в дневнике 1834 г.).
Пушкин ратовал постоянно за то, чтобы его современники записывали свои воспоминания. Он дарит А. О. Смирновой альбом с надписью на заглавном листе: ‘Исторические записки А. О. С ***’ и помещает как эпиграф стихотворную характеристику ее: ‘В тревоге пестрой и бесплодной…’. Дарит он тетрадь и актеру Щепкину, и сам вписывает в нее первые строки:
’17 мая 1836. Москва. Записки актера Щепкина. — Я родился в Курской губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке’.
Он возлагает надежды на записки героя Отечественной войны генерала Ермолова, выдвигавшегося декабристами в члены нового революционного правительства (см. т. 5, стр.415).
Очень интересовался поэт записками П. В. Нащокина (сына ‘одного из замечательнейших лиц екатерининского века’ генерала В. В. Нащокина) [В 1830 г. Пушкин даже стал записывать эти воспоминания под диктовку], который по настоянию Пушкина взялся за них в 1836 г. Получив записки, Пушкин стал обрабатывать их для печати. Однако работу по редактированию рукописи поэт до конца не довел, и записки Нащокина были опубликованы лишь столетие спустя.
Отрывок из ‘Исторических записок’ И. И. Дмитриева с описанием казни Пугачева, свидетелем которой он был, Пушкин ввел в текст ‘Истории Пугачева’. Автору воспоминаний Пушкин писал с благодарностью: ‘Хроника моя обязана вам яркой и живой страницей, за которую много будет мне прощено самыми строгими читателями’ (письмо от 14 февраля 1835 г.).
‘Записки Н. А. Дуровой’ — отрывки из журнала, веденного ею в 1812 году, Пушкин напечатал со своей вступительной заметкой в издававшемся им ‘Современнике’, где поместил и другие яркие военные мемуары — ‘Занятие Дрездена 1813 года 10 марта (из дневника партизана Дениса Давыдова)’.
Пушкин придавал большое значение и устным рассказам современников — живых свидетелей прошлого. Он сам записывал рассказы о пугачевщине — Крылова (баснописца), Дмитриева, генерала Свечина. Поэт-историк предпринял даже специальную поездку по следам Пугачева: он разыскивал стариков, помнивших его, расспрашивал их, записывал рассказы неграмотных крестьян.
Важным материалом считал Пушкин и короткие характеристические рассказы, анекдоты, одной живо подмеченной чертой или острым словом рисующие любопытные фигуры прошлого, черты быта, колорит эпохи. Денис Давыдов, М. Ф. Орлов, Дельвиг, Гнедич, Дмитриев, генерал Раевский (старший), Ермолов, Крылов (баснописец), князь Козловский (дипломат), А. Н. Голицын, князь Юсупов, Е. Ф. Долгорукова, М. Виельгорский, Н. К. Загряжская, Щербинина, Сперанский, И. Н. Римский-Корсаков (один из фаворитов Екатерины II), Паэс (испанский дипломат), — вот список, далеко не полный, тех, чьи исторические анекдоты собирал Пушкин. Неистощимыми рассказами о прошлом славился И. И. Дмитриев. ‘Каждые два часа беседы с ним могут дать материалов на несколько глав записок’, — писал Вяземский. Старый вельможа, князь Юсупов привлекал его рассказами о встречах с Вольтером, Дидро, Бомарше, Касти, воспоминаниями о беспечных празднествах Марии-Антуанетты, смененных гильотиной. ‘Пушкин заслушивался рассказов Натальи Кирилловны, — вспоминал Вяземский о Загряжской, — он ловил в ней отголоски поколений и общества, которые уже сошли с лица земли, он в беседе с нею находил прелесть историческую и поэтическую, потому что в истории много истинной и возвышенной поэзии, и в поэзии есть своя доля истории. Некоторые драгоценные частички этих бесед им сохранены, но самое сокровище осталось почти непочатым’1).
В полной мере сознавая высокую ответственность свою перед потомством за создание верной картины своей эпохи, Пушкин многие годы ведет дневники, пишет воспоминания.
Сохранилось от автобиографической прозы Пушкина очень немногое, и почти все то, что сохранилось, является незавершенными отрывками2). Это — дневники, мелкие записи типа заметок в календаре, программы неосуществленных мемуаров, фрагменты ‘Записок’ (воспоминаний).
———————————————
1) П. А. Вяземский. Старая записная книжка. Полн. собр. сочинений князя П. А. Вяземского, т. VIII, СПб. 1883, стр. 185.
2) Мы не касаемся здесь ‘Путешествия в Арзрум’, законченность этого произведения, высокие его художественные достоинства, то обстоятельство, что Пушкин сам его печатал, создали традицию относить его к художественной прозе.
Первый известный нам дневник Пушкина относится к 1815 г., последний — к 1835-му. Дошедшие до нас дневники 1815 и 1821 гг. сохранились лишь фрагментарно: и тот и другой не имеют начала. Первый обнимает собою время, может быть, менее месяца, второй — несколько более двух месяцев. От 1827 г. мы знаем лишь одну запись. Записи 1831 г. велись в течение полутора месяцев. Последний дневник, дошедший до нас, велся пятнадцать месяцев — с ноября 1833 г. по февраль 1835 г. На титульном листе его, по-видимому рукою Пушкина написано ‘No 2’, это позволяет предположить, что ему предшествовал другой дневник, нам неизвестный.
В дневниках Пушкина, начиная с лицейского и кончая 1835 годом, сочетаются записи его об общественной жизни страны с литературными новостями, они перемежаются историческими анекдотами, личными заметками. Только горизонты зрелого Пушкина так широки, как не могли они, естественно, быть еще у лицеиста, и выражение чувств — экспансивное и восторженное у юноши — заменяется в последнем дневнике поэта суровой сдержанностью.
В дневнике шестнадцатилетнего поэта обращает на себя внимание критический этюд о творчестве плодовитого автора комедий Шаховского, пронизанный аналитической мыслью. Поражает в юношеском дневнике и первый известный нам литературный портрет, написанный Пушкиным, своей яркой талантливостью, остротой, живой наблюдательностью предвещающий искусство пушкинского портрета, столь характерное для ‘Записок’ и художественной прозы Пушкина.
Кишиневский дневник велся поэтом в дни освободительной войны греков против поработителей Греции — турок. Дневнику предшествовало так называемое ‘Письмо о греческом восстании’ (см. т. 9). В уцелевших страницах дневника, писавшихся месяц спустя после возвращения в Кишинев, находятся лишь краткие заметки о дальнейших событиях восстания. Откровенно отмечает Пушкин и свои связи с гетеристами, поэт готовился лично участвовать в греческой освободительной войне.
Страничка 1827 г. посвящена взволновавшему Пушкина событию — случайной встрече с арестованным Кюхельбекером.
Особое место занимают записи 1831 г. о восстании в военных поселениях Новгородской губернии, которые могут быть названы дневником лишь условно. Эти записи Пушкина выпали из круга материалов, привлекаемых к изучению историками, хотя они представляют большой исторический интерес. В дни восстания поэт жил в Царском Селе — резиденции Николая I, к которому стекались все сведения о мятеже. Постоянно общаясь с придворными и близкими к царю лицами (с Жуковским, А. О. Россет и др.), Пушкин записывал с их слов свежие новости.
Высказывалось предположение, что записи 1831 г. Пушкин собирался представить правительству как образец для газеты ‘Дневник’, которую он готовился издавать. Однако от этого предположения нужно, по-видимому, отказаться, и не только потому, что там попадаются такие частные сведения, как помолвка А.О. Россет, — критика действий императора, пусть самая умеренная, которая содержится в этих записях, была в печати недопустима.
Судя по тому, что дневник 1831 г. написан на листах, поля которых оставлены равными тексту (как и дневник 1833—1835 гг., как и подготовительные тексты ‘Истории Петра’ и другие работы, требующие дополнений, вставок, обработки), можно предположить, что эти записи, наряду с последним дневником, рассматривались Пушкиным как материалы для будущих ‘Записок’.
По самому содержанию своему дневники Пушкина, отмечающие все значительные события, представляют собою ценнейший документ свидетеля общественной жизни страны.
В этом смысле особенно большой материал дает дневник 1833—1835 гг.
Пушкин подвергает здесь критике множество вопиющих фактов, характеризующих современный ему общественный строй: расточение государственных средств на придворную роскошь, обход царем законного судопроизводства (с выразительной репликой, обращенной к Николаю: ‘Вот тебе шиш, и поделом’), хищение крупнейшими чиновниками сумм, предназначенных для помощи голодающим крестьянам, и многое другое. Намекает Пушкин на скандальные любовные похождения Николая I, как и предшественника его, Александра, он отмечает дикое явление, ставшее заурядным, — свободное присутствие в высшем обществе цареубийц (убийц Павла I), и дает понять, что Александр I знал о готовящемся убийстве своего отца. Вновь и вновь возвращается Пушкин к вопросу о циничном расходовании дворянством колоссальных средств на торжества по случаю совершеннолетия наследника. ‘Что скажет народ, умирающий с голода?’ Негодование вызывает у Пушкина перлюстрация его писем, которые читает и сам царь. ‘Однако какая глубокая безнравственность в привычках правительства, — пишет он, разумея самого Николая I. — В каком веке мы живем!’ В дневнике записана характеристика Николая I, принадлежащая, вероятнее всего, самому Пушкину: ‘В нем много от прапорщика и немного от Петра Великого’.
Дневники Пушкина, отражая потребность писателя фиксировать все важное, происходящее вокруг него, имели и определенное назначение. Помимо того, что они могли служить автору надежным источником для будущих ‘Записок’ (воспоминаний) , они являются и бесспорным обращением Пушкина — через головы современников — к последующим поколениям, свободным от царской цензуры. Не раз дает Пушкин недвусмысленно понять это в последнем дневнике: ‘Замечание для потомства’, ‘Опишу все в подробности в пользу будущего Вальтер-Скотта’ и т. д.
О ‘Записках’ (воспоминаниях) Пушкина приходится судить по осколкам их — фрагментам и программам. Главная часть основного автобиографического труда Пушкина — его ‘Записки’ — была им самим уничтожена.
‘В 1821 году начал я свою биографию, — писал поэт в 30-х гг., приступая к новым ‘Запискам’, — и несколько лет кряду занимался ею. В конце 1825 года, при открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь сии записки. Они могли замешать многие имена, и, может быть, увеличить число жертв. Не могу не сожалеть о их потере: я в них говорил о людях, которые после сделались историческими лицами, с откровенностию дружбы или короткого знакомства’.
Эти страницы, составляющие центральную тему воспоминаний, писавшихся Пушкиным в ссылке в Михайловском, были посвящены декабристам. Именно эти ‘Записки’, надо думать, дали основание Пущину говорить о существовании политической прозы Пушкина: ‘Он всегда согласно со мною мыслил о деле общем (res publica), по-своему проповедовал в нашем смысле — и изустно и письменно, стихами и прозой’ 1). До ссылки Пушкин политической прозы не писал (по крайней мере нет никаких данных об этом), так что Пущин, очевидно, имеет в виду то, что он мог слышать в Михайловском: это были ‘Записки’ и так называемая статья ‘О русский истории XVIII века’.
Об объеме сожженных ‘Записок’ можно судить по письмам поэта из Михайловского 1824—1825 гг., из которых становится ясным, что он писал свои воспоминания почти год — с ноября 1824 г. по сентябрь 1825 г., а в черновике новых ‘Записок’ Пушкин говорит о сожжении тетрадей.
Долгое время полагали, что от сожженных ‘Записок’ Пушкина почти ничего не сохранилось. Судьба их была выяснена только недавно — в исследовании И. Л. Фейнберга, доказавшего, что ‘Записки’ погибли не целиком 2).
————————————————————
1) И. И. Пущин, ‘Записки о Пушкине’, М. 1956, стр. 69.
2) И. Л. Фейнберг, Незавершенные работы Пушкина, М. 1955, изд. 2-е, дополненное, М. 1958.
К числу уцелевших отрывков исследователь справедливо относит фрагмент воспоминаний о Карамзине, страницы, посвященные А. П. Ганнибалу (напечатанные поэтом в виде примечания к первому изданию первой главы ‘Евгения Онегина’), описание встречи с Державиным (Пушкин намечал поместить его как извлечение из своих ‘Записок’ в примечании к стихотворению ‘Воспоминания в Царском Селе’, 1814 г.), воспоминания о Крыме (‘Отрывок из письма к Д.’).
Большой интерес представляет фрагмент воспоминаний о Карамзине, отрывок из которых — воспоминания о появлении I тома ‘Истории государства Российского’, — поэт напечатал в 1827 г. среди анонимных ‘Отрывков из писем, мыслей и замечаний’, с пометой: ‘Извлечено из неизданных записок’. Рассказ же о споре между Пушкиным и Карамзиным на тему о рабстве и свободе, естественно, напечатан быть не мог.
Несколько лет спустя после сожжения своих ‘Записок’ Пушкин решил вернуться к ним. Замысел новых ‘Записок’ был очень обширен: Пушкин намеревался ‘избрать себя лицом’, вокруг которого хотел ‘собрать другие, более достойные замечания’. Поэт написал лишь вступление, рассказав о трагических судьбах и необыкновенных характерах своих предков.
К возобновляемым ‘Запискам’ относятся, как устанавливает названное исследование, литературные портреты современников (Будри, ‘Фальстаф’ Давыдов, Дуров), а также отрывок ‘О холере’ — воспоминания об осени 1830 г., когда поэт оказался в Болдине, окруженном холерными карантинами.
О богатом содержании задуманных новых ‘Записок’ мы можем судить по двум незаконченным программам их. По ним видно, что ‘домашняя’ жизнь автора должна была изображаться на широком историческом фоне — ‘рождение Ольги’ (сестры) — ‘смерть Екатерины’ (императрицы).
Ряд, пунктов программы — ‘нестерпимое состояние’, ‘мое положение’, ‘отношение к товарищам’, ‘мое тщеславие’ — показывают, что поэт предполагал говорить в автобиографии и о психологических переживаниях своих. Как выглядело бы это в развернутой литературной форме, мы можем себе представить, читая единственный в своем роде ‘Отрывок’ (‘Несмотря на великие преимущества…’) — т. 5.
Если в дневниках своих Пушкин уделяет главное внимание событиям общественного значения, обнажает коррупцию правительственных кругов и язвы самодержавно-крепостнического строя, если стиль его дневников предельно лаконичен, то совершенно иное литературное явление должны были представлять собою его ‘Записки’.
В ‘Записках’ должны были мы увидеть вольно нарисованную картину жизни, свободно написанные портреты современников, выразительные психологические признания.
‘Не трудно понять, — писал лучший биограф Пушкина, — какой памятник оставил бы после себя поэт наш, если бы успел извлечь из своего архива материалов полные, цельные записки своей жизни, но и в уничтожении той части их, которая была уже составлена им в 1825 г., русская литература понесла невознаградимую утрату. При гениальном способе Пушкина передавать выражение лиц и физиономию событий немногими родовыми их чертами, и проводить эти черты глубоким неизгладимым резцом, — публика имела бы такую картину одной из замечательнейших эпох русской жизни, которая, может быть, помогла бы уразумению нашей домашней истории начала столетия лучше многих трактатов о ней’ 1).
———————————————
1) П. Анненков, Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху, СПб. 1874, стр. 309.
Воспроизводится по изданию: А. С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах. Т.7, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1962.
Оригинал здесь: http://rvb.ru/pushkin/03articles/07memoires.htm