Воспоминаніе о Булгаковыхъ
Князь Вяземскій.
Воспоминание о Булгаковых, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1868
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Александръ Яковлевичъ Булгаковъ, хотя собственно и не принадлежалъ ни Арзамасу, ни литературной дятельности нашей, былъ не мене того общимъ нашимъ пріятелемъ, то-есть Жуковскому, Тургеневу, Дашкову, мн и другимъ. Онъ былъ, такъ сказать, членомъ-корреспондентомъ нашего кружка. Въ печати извстенъ онъ нкоторыми статьями, боле біографическими и полу- или бгло-историческими: но въ немъ, при хорошемъ образованіи и любви къ чтенію, не было ни призванія литературнаго, ни авторскаго дарованія. Впрочемъ, что касается до нкоторыхъ его печатныхъ статей, то и тутъ надобно сдлать оговорку. Дружба дружбой, а правда правдой. Онъ не всегда держался правила ‘не мудрствовать лукаво’, увлекался своимъ воображеніемъ и живостью впечатлній и сочувствій. Помню, между прочимъ, статью его, гд-то напечатанную, въ которой онъ будто записалъ слова Карамзина, сказанныя въ кабинет графа Ростопчина за нсколько дней до вступленія французовъ въ Москву. Сущность разсказа, вроятно, отчасти и справедлива, но много придалъ онъ Карамзину и своего собственнаго витійства. Карамзинъ ни до войны 1812 года, ни при начал ея, не былъ за войну. Онъ полагалъ, что мы недостаточно для нея приготовлены: опасался ея послдствій, при настойчивости, властолюбіи, военныхъ дарованіяхъ и счастьи Наполеона. Онъ зналъ, что Наполеонъ поведетъ на насъ всю Европу, и что она отъ него не отстанетъ, покуда онъ будетъ въ сил и счастіи. Онъ былъ того мннія, что нкоторыми дипломатическими уступками можно и должно стараться отвратить, хотя на время, наступающую грозу. Патріотизмъ его былъ не патріотизмомъ запальчивыхъ газетчиковъ: патріотизмъ его имлъ охранительныя свойства историка.
Собственно литература Булгакова была обширная его переписка. Бъ этомъ отношеніи, онъ, поистин, былъ писатель и писатель плодовитый и замчательный. Вольтеръ оставилъ по себ многіе томы писемъ своихъ: они занимаютъ непослднее мсто въ авторской дятельности и слав его, они пережили многія его трагедіи и другія произведенія. Разумется, не сравнивая одного съ другимъ, можно предполагать, что едва-ли не столько-же томовъ писемъ можно было-бы собрать и посл Булгакова. Нтъ сомннія, что и они, собранныя во едино, моглибы послужить историческимъ, или, по крайней мр, общежительнымъ справочнымъ словаремъ для изученія современной ему эпохи, или, правильне, современныхъ эпохъ, ибо, по долголтію своему, пережилъ онъ многія. Кром насъ, выше поименованиыхъ, былъ онъ въ постоянной переписк со многими лицами, занимавшими боле или мене почетныя мста въ нашей госдарственной и оффиціальной сред. Назовемъ, между прочими, графа Ростопчина, князя Михайла Семеновича Воронцова, графа Закревскаго. Вроятно, можно было-бы причислить къ нимъ и Дм. Пав. Татищева, графа Нессельроде, графа Каподистрію и другихъ. Но важнйшее мсто въ этой переписк должна, безъ сомннія, занимать переписка съ братомъ его Константиномъ Яковлевичемъ. Она постоянно продолжалась въ теченіи многихъ лтъ. Оба брата долго были почтъ-директорами, одинъ въ Петербург, другой въ Москв. Слдовательно, могли они переписываться откровенно, не опасаясь нескромной зоркости посторонняго глаза. Весь бытъ, все движеніе государственное и общежительное, событія и слухи, дла и сплетни, учрежденія и лица — все это, съ врностью и живостью, должно было выразить себя въ этихъ письмахъ, въ этой стенографической и животрепещущей исторіи текущаго дня. Судя по нкоторымъ оттнкамъ, свойственнымъ характеру и обычаямъ братьевъ и отличавшимъ одного отъ другаго, не смотря на ихъ тсную родственную и дружескую связь, можно угадать, что письма К. Я., при всемъ своемъ журнальномъ разнообразіи, были сдержанне писемъ брата. К. Я. былъ вообще характера боле степеннаго. Положеніе его въ обществ было тверже и опредлительне положенія брата. Вроятно, нкоторыя изъ пріятельскихъ отношеній къ лицамъ, стоящимъ на высшихъ ступеняхъ государственной дятельности, перешли къ послднему, такъ сказать, по родству, хотя и отъ младшаго брата къ старшему. Онъ смолоду шелъ по дипломатической части и бывалъ въ военное время агентомъ министерства иностранныхъ длъ при главныхъ квартирахъ дйствующихъ армій. Это сблизило его съ графомъ Нессельроде, графомъ Каподистріемъ, княземъ Пет. Мих. Волхонскимъ и другими сподвижниками царствованія Александра I. Умственныя и служебныя способности его, нравъ общежительный, скромность, къ тому-же прекрасная наружность, всегда привлекающая сочувствіе, снискали ему общее благорасположеніе, которое впослдствіи и на опыт умлъ онъ обратить въ уваженіе и довренность. Императоръ Александръ особенно отличалъ его и, вроятно, имлъ на виду и готовилъ для опредленія на одинъ изъ высшихъ дипломатическихъ заграничныхъ постовъ. Говорили, что государь очень неохотно и съ трудомъ, по окончаніи Внскаго конгресса,, согласился на просьбу его о назначеніи на открывавшееся тогда почтъ-директорское мсто въ Москв. Но не за долго предъ тмъ Булгаковъ женился и желалъ для себя боле спокойной служебной осдлости. Московскимъ старожиламъ памятно его директорство, всмъ доступное — подчиненнымъ и лицамъ постороннимъ, для всхъ вжливое и услужливое, памятенъ и гостепріимный домъ его, въ которомъ запросто собирались пріятели и лучшее общество. Съ перемщеніемъ его изъ Москвы въ Петербургъ, на таковую-же должность, кругъ его служебной дятельности и общежительныхъ отношеній еще боле расширился. Билліардъ (оба брата были большіе охотники и мастера въ этой игр) былъ, два раза въ недлю, по вечерамъ, неутральнымъ средоточіемъ, куда стекались вс званія и вс возрасты: министры, дипломаты русскіе и иностранные, артисты свои и чужеземные, военные, директоры департаментовъ, начальники отдленій и многіе другіе, не принадлежащіе никакимъ отдленіямъ. Разумется, тутъ была и биржа всхъ животрепещущихъ новостей, какъ заграничныхъ, такъ и доморощенныхъ. Въ другіе дни, мене многолюдные, домъ также былъ открытъ для пріятелей и короткихъ знакомыхъ. Тогда еще боле было непринужденія во взаимныхъ отношеніяхъ и разговор. Тутъ и князь П. М. Волконскій, вообще мало обходительный и разговорчивый, распоясывался и при немногихъ слушателяхъ длился своими разнообразными и полными историческаго интереса воспоминаніями. Тутъ, между прочимъ, разсказывалъ онъ намъ, въ продолженіи цлаго вечера, многія замчательныя подробности о походахъ императора Александра, или воспоминанія свои о преимущественно анекдотическомъ царствованіи императора Павла.
Собираясь говорить объ одномъ брат, я разговорился о другомъ, но это не отступленіе, а, скоре, самое послдовательное и логическое вводное предложеніе. Тмъ, которые были знакомы съ обоими братьями и знали ихъ тсную связь, оно не покажется неумстнымъ.
Александръ Яковлевичъ — уроженецъ Константинопольскій и чуть не обыватель Семибашеннаго замка, въ которомъ отецъ его довольно долго пробылъ въ заточеніи,— провелъ года молодости своей въ Неапол, состоя на служб при посланник нашемъ Татищев. Онъ носилъ отпечатокъ и мста рожденія своего и пребыванія въ Неапол. По многому видно было, что солнце на утр жизни долго его пропекало. Въ немъ были необыкновенныя для нашего свернаго сложенія живость и подвижность. Онъ вынесъ изъ Неаполя неаполитанскій темпераментъ, который сохранился до глубокой старости и началъ въ немъ остывать только года за два до кончины его, послдовавшей на 82-мъ году его жизни. Игра лица, движенія рукъ, комическія ухватки и замашки, вся эта южная обстановка и представительность, были въ немъ какъ-будто врожденными свойствами. Отъ него такъ и несло шумомъ и движеніемъ Кіяи и близостью Везувія. Онъ всегда, съ жаромъ и даже умиленіемъ, мало свойственнымъ его характеру, вспоминалъ о своемъ Неапол и принадлежалъ ему какимъ-то родственнымъ чувствомъ. И немудрено! Тамъ протекли лучшіе годы его молодости. Молодость впечатлительна, а въ старости мы признательны къ ней и ею гордимся, какъ раззорившійся богачъ прежнимъ обиліемъ своимъ, пышностью и роскошью. Онъ хорошо зналъ итальянскій языкъ и литературу его. Въ разговор своемъ любилъ онъ вмшивать итальянскія прибаутки. Впрочемъ, вмст съ этою заморскою и южною прививкою, онъ былъ настоящій, коренной Русскій и по чувствамъ своимъ и по мнніямъ. Отъ его сочувствій и сотрудничества не отказался-бы и современникъ его, нашъ пріятель Сер. Ник. Глинка, Русскій перваго разбора, и основатель ‘Русскаго Встника’. И умъ его имлъ настоящія русскія свойства: онъ ловко умлъ подмчать и схватывать разныя смшныя стороны и выраженія встрчающихся лицъ. Онъ мастерски разсказывалъ и передразнивалъ. Бесда съ нимъ была часто живое театральное представленіе. Тутъ опять сливались и выпукло другъ другу помогали дв натуры: русская и итальянская. Часто потшались мы этими сценическими выходками. Разумется, Жуковскій сочувствовалъ имъ съ особеннымъ пристрастіемъ и добродушнымъ хохотомъ. Булгаковъ вынесъ изъ Италіи еще другое свойство, которое также способствовало ему быть занимательнымъ собесдникомъ: онъ живо и глубоко проникнутъ былъ музыкальнымъ чувствомъ. Музык онъ не обучался и, слдовательно, не былъ музыкальнымъ педантомъ. Любилъ Чимарозе и Моцарта, нмецкую, итальянскую и даже французскую музыку, въ хорошихъ и первостепенныхъ ея представителяхъ. Самоучкой, по слуху, по чутью, разъигрывалъ онъ на клавикордахъ цлыя оперы. Когда основалась итальянская опера въ Москв предпріятіемъ и иждивеніемъ частныхъ лицъ — кн. Юсупова, кн. Юрія Владиміровича Долгорукова, Степана Степановича Апраксина, кн. Дмитрія Владиміровича Голицина и другихъ любителей — Булгаковъ боле всхъ насладился этимъ пріобртеніемъ: оно переносило его въ счастливые года молодости. Впрочемъ, имло оно, несомннно, изящное и полезное вліяніе и на все Московское общество. Часто, посл представленія какой-нибудь новой оперы, заходилъ онъ ко мн и далеко заполночь разъигрывалъ съ памяти мста, которыя наиболе намъ понравились. Тутъ воспроизводились и въ звукахъ музыкальныя мелодіи, и въ лицахъ впечатлнія и сужденія иныхъ новозавербованныхъ меломановъ, которые, изъ подчиненности къ начальству и къ мод, выдавали себя за пламенныхъ диллетантовъ. Между тмъ, были и въ то время запретительные патріоты и протекціонисты: они, оберегая домашнюю духовную промышленность, вопили противъ привознаго заграничнаго удовольствія. Еще можно признавать, въ нкоторомъ размр, требованія протекціонистовъ въ дл фабричномъ и ремесленномъ, но въ дл свободныхъ искусствъ, кажется, нельзя не быть фритредеромъ. Вообще, должно опасаться неблагоразумно съуживать чувство народности и любви къ отечеству: по этой дорог скоро дойдешь и до Китайской стны. Кн. Николай Борисовичъ Юсуповъ не любилъ Кокошкина, тогда директора Московскаго театра. Можетъ быть, въ эту нелюбовь входила и частичка сомстничества и ревности. Князь бывалъ самъ главнымъ директоромъ Петербургскихъ театровъ: большой и просвщенный любитель драматическаго искусства, по преданіямъ юности пламенный почитатель Сумарокова и знавшій наизустъ многія мста изъ его трагедій,— можетъ быть, желалъ онъ причислить и Московскую Дирекцію къ своему вдомству Кремлевской Экспедиціи. Своимъ рзкимъ, а иногда слегка и чингизъ-хановскимъ, остроуміемъ преслдовалъ онъ Кокошкина и поднималъ его на смхъ. Однажды говорилъ онъ кн. Дмитрію Владиміровичу Голицыну, что его кучеръ (т. е. кн. Юсупова) былъ-бы лучшимъ директоромъ, нежели Кокошкинъ. ‘Вотъ что со мною случилось’, продолжалъ онъ: ‘однажды, выходя изъ оперы, долго прождалъ я карету. Когда ее подали, я гнвно спросилъ кучера о причин замедленія.— ‘Извините, Ваше Сіятельство,’ отвчалъ мн кучеръ: ‘я былъ въ райк, мн хотлось послушать музыку.’ — Это признаніе совершенно обезоружило мой гнвъ. А вашъ Кокошкинъ ни разу не былъ въ итальянской опер!’
Вотъ еще отступленіе. Но, собственно для меня, тутъ отступленія нтъ. Образъ Булгакова самъ собою такъ и вставляется въ раму итальянской оперы. Какъ-будто вчера, сижу въ креслахъ возл него: такъ и кажется мн, что онъ знакомитъ меня съ особенностями итальянизмовъ музыки и либретто.
Посл Неаполя, едва ли не лучшее время жизни его было время его почтдиректорства. Тутъ былъ онъ также совершенно въ своей стихіи. Онъ получалъ письма, писалъ письма, отправлялъ письма: словомъ сказать, купался и плавалъ въ письмахъ, какъ осетръ въ Ок. Московскія барыни закидывали его любезными записочками съ просьбой переслать прилагаемое письмо или выписать что-нибудь изъ Петербурга, или Парижа. Здсь кстати сказать, что гражданскіе порядки у насъ какъ-то туго прививаются. Мы во многомъ держимся патріархальныхъ и доисторическихъ привычекъ. Многіе любятъ у насъ писать по ‘сей врной окказіи’ и увдомлять, что ,,по отпуск письма сего, они, благодаря Бога, живы и здоровы.’ Также равно есть у насъ разрядъ Молчалиныхъ, которые любятъ списывать стишки, уже давно напечатанные. Булгаковъ не даромъ долго жилъ въ Неапол и усвоилъ себ качества cavaliero servente и услужливаго сичизбея. Теперь, за истеченіемъ многихъ законныхъ давностей, можно признаться, безъ нарушенія скромности, что онъ всегда, боле или мене, былъ inamorato. Казенные интересы Почтоваго Вдомства могли немножко страдать отъ его любезностей, но за то почтъ-директоръ былъ любимецъ прекраснаго пола.
Въ одномъ письм своемъ Жуковскій говоритъ ему: ‘ты созданъ былъ почтъ-директоромъ дружбы и великой Русской Имперіи’. Въ томъ-же отношеніи, въ другомъ письм, Жуковскій, съ своимъ геніальнымъ шутовствомъ, очень забавно опредлилъ письмоводительное свойство Булгакова: ‘ты рожденъ гусемъ, т. е, все твое существо утыкано гусиными перьями, изъ которыхъ каждое готово безъ устали писать съ утра до вечера очень любезныя письма’. Обоихъ братьевъ называлъ я ‘Любовною Почтой’ {Опера кн. Шаховскаго.}. Но наконецъ бднаго гуся, Жуковскимъ прославленнаго, ощипали. Когда уволили его изъ почтоваго вдомства съ назначеніемъ въ Сенатъ, онъ былъ пораженъ, какъ громомъ. Живо помню, какъ пришелъ онъ ко мн съ этимъ извстіемъ: на немъ лица не было. Я подумалъ, Богъ знаетъ, что за несчастіе случилось съ нимъ. Я убжденъ, что сенаторство, то-есть отсутствіе почтовой дятельности, имло прискорбное вліяніе на послдніе годы жизни его и ее сократило. До того времени бодро несъ онъ свою старость. Сложенія худощаваго, поджарый, всегда держащійся прямо, отличающійся стройной талінй Черкеса, необыкновенной живостью въ движеніяхъ и рчи,— онъ вдругъ осунулся тломъ и духомъ. Такимъ находилъ я его, когда въ послднее время прізжалъ въ Москву. Мы и тогда часто видались, но бесды были уже не т. Я видлъ предъ собою только тнь прежняго Булгакова, темное преданіе о живой старин. Посл, и того уже не было. Бдный Булгаковъ, уже пережившій себя, окончательно умеръ въ Дрезден у младшаго сына своего. Въ одинъ изъ послднихъ пріздовь моихъ въ Москву уже не нашелъ я и старшаго сына его Константина. Разбитый недугомъ и параличемъ и въ послдніе годы жизни казавшійся старикомъ въ виду молодаго отца своего, онъ обыкновенно угощалъ меня артистическимъ вечеромъ. Тутъ слушалъ я стихи Алмазова, комическіе разсказы Садовскаго и самого хозяина, котораго прозвалъ я Скарономъ, а самъ себя называлъ онъ скоромнымъ Скарономъ. На этихъ вечерахъ, уже хриплымъ голосомъ, но еще съ большимъ одушевленіемъ, распвалъ онъ романсы пріятеля своего Глинки. По наслдству отъ отца, имлъ онъ также отличный даръ передразниванья: представлялъ, въ лицахъ и въ голос, извстныхъ пвцовъ итальянскихъ и русскихъ. Особенно умлъ онъ схватить пріемы пнья нашего незабвеннаго Вьельгорскаго и картавое произношеніе его. Вотъ также была богатая русская натура: это второе поколніе Булгаковыхъ. Музыкантъ въ душ, но также самоучка, остроумный, безъ приготовительнаго образованія, хорошо владющій карандашемъ, особенно въ каррикатур, — онъ былъ исполненъ дарованій, не усовершенствованныхъ прилежаніемъ и наукой. Все это погубила преждевременно жизнь слишкомъ беззаботная и невоздержная. Онъ тоже былъ особенная и оригинальная личность въ Московской жизни. Все это переходитъ въ разрядъ темныхъ преданій.
Все близкое и знакомое мн въ Москв годъ отъ году исчезаетъ. Москва все боле и боле становится для меня Помпеей. Для отыскиванія жизни, то-естъ того, что было жизнью для меня, я не могу ограничиваться одною вншностью: я долженъ длать разъисканія въ глубин почвы, давно уже залитой лавою минувшаго.
Царское Село. Августъ.