ВОСКРЕСШІЙ.
ВОСКРЕСШІЙ.
(Разсказъ Фьеве со словъ очевидца).
(Разсказъ Фьеве со словъ очевидца).
‘Живописное Обозрніе’, No 10—13, 1876
Воскресший, Фьеве Жозеф, Год: 1839
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Въ конц 1810 г. испанская воина находилась въ такомъ фазис, когда, повидимому, надо было ожидать счастливаго, окончательнаго ея исхода. Англичане были отброшены въ Португалію, Сультъ оканчивалъ завоеваніе Андалузіи. У испанцевъ не было уже боле правильно организованной арміи, провинціальная юнта, разъединенная между собою и не имющая сообщенія съ центральной юнтой, не могла сноситься касательно плана защиты. Большихъ сраженій не было, а между тмъ т мелкія стычки, которыя происходили между нами, французами, и гверильясами, стоили намъ гораздо боле, чмъ значительныя битвы, такъ какъ окончательно изнуряли насъ, и парализовали нашу энергію.
Я служилъ въ то время въ 3-мъ корпус гусаровъ, который, посл осады Сарагосы, былъ размщенъ во квартирамъ въ Арагоніи, чтобы оправиться посл понесенныхъ потерь. Нами командовалъ генералъ Сюше, одинъ изъ достойнйшихъ генераловъ имперіи. При его разумномъ и честномъ командованіи полкъ содержался исправно, во всхъ отношеніяхъ: обмундировка была опрятная, оружіе въ исправности, провіанта всегда вдоволь, а между тмъ это нисколько не отзывалось на населеніи. И ко всему этому онъ былъ столь же ловкій тактикъ, сколь и хорошій администраторъ: Сюше нисколько не уступалъ гверильясамъ ни въ рвеніи, ни въ успхахъ, въ періодъ времени 1810—1811 гг. мы имли весьма частыя стычки съ партизанами и почти всегда побда оставалась за нами. Одною изъ такихъ блестящихъ побдъ можно назвать ту, которую мы одержали въ схватк при Оригел, когда шайка партизановъ была разбита на голову, въ числ убитыхъ былъ и ея предводитель.
Этотъ предводитель, уроженецъ Валенсіи, былъ заслуженнымъ офицеромъ изъ полка королевы, имя его Гарціа Наварро. Личность этого офицера чрезвычайно интересна, своимъ рыцарски-честнымъ, благороднымъ характеромъ, дйствительными военными способностями, горячимъ патріотизмомъ и неустрашимостью онъ заслужилъ всеобщую симпатію и уваженіе даже у насъ, французовъ, которыхъ онъ зачастую разбивалъ. Смерть его была горемъ для всей Испаніи, многіе даже не хотли врить этому, тмъ боле, что Наварро былъ очень обезображенъ ранами, такъ что нкоторые не признавали въ немъ своего предводителя. По поводу этаго, въ первое время посл Оригельскаго дла, было много споровъ, одни, въ своихъ интересахъ, отрицали смерть Наварро, другіе, по той же причин, увряли въ ея дйствительности. Какъ бы то ни было, но событіе это повело за собою не маловажные результаты: испанцы снова разгорячились, снова энергично взялись за оружіе и возобновили свои военныя дйствія. Намъ уже не было боле возможности оставаться на прежнихъ квартирахъ и нашъ полкъ перешелъ въ Албарроцинъ. Здсь мы прожили нкоторое время чрезвычайно покойно, какъ будто бы у себя во Франціи, гд нибудь въ захолустномъ уголк провинціи. Нсколько недль ничто не нарушало нашего спокойствія, но однажды случилось такое обстоятельство, что курьеръ, посылаемый разъ въ недлю въ Сарагосу, что-то замедлилъ возвращеніемъ. Генералъ Х*, нашъ начальникъ въ Албарроцин, началъ уже безпокоиться и послалъ за поисками курьера небольшой отрядъ солдатъ. Печальную картину представлялъ этотъ отрядъ при своемъ возвращеніи: онъ велъ за собою четыре мула, къ которымъ были привязаны окровавленные, израненные трупы, только по мундирамъ можно было узнать въ нихъ солдатовъ изъ конвоя курьера.
Но это было только прелюдіей для большихъ сюрпризовъ, черезъ нсколько времени мы получили извстіе о томъ, что маленькій отрядъ нашихъ солдатъ, оставленный въ монастыр Notre Dame d’Aguilar, былъ схваченъ и перерзанъ горстью гверильясовъ, шайки партизановъ, которыя мы вытиснули изъ Арагоніи, снова туда набжали. Однимъ словомъ, вс плоды нашихъ трудовъ за цлый прошлый годъ, были совершенно разрушены въ нсколько дней. Но что всего странне, это то, что между испанцами распространилось мнніе, будто причиною всхъ этихъ передвиженій и перемнъ былъ cabecilla Гарціа Наварро. Суеврныя массы невжественныхъ солдатъ вывели изъ смерти этого предводителя неслыханную исторію: они говорили, что Богъ, уступая ходатайству св. Іакова, покровителя Испаніи, позволилъ Гарціи Наварро возвратиться на землю, чтобы докончить дло изгнанія изъ страны французовъ. Католическое духовенство, этотъ вчный бичъ Испаніи, всячески поддерживало въ народ это суевріе и даже провозгласило эту самую сказочную исторію съ каедры, взывая народъ къ благодарственнымъ молитвамъ за Божью милость и общая полное отпущеніе грховъ тмъ, кто пойдетъ подъ знамя этого прославленнаго партизана. Проповди имли полный успхъ въ невжественной, фанатичной, экзальтированной толп: вс, кто прежде даже не имлъ намренія браться за оружіе, образовывали цлыя шайки и массами стекались подъ знамя самозваннаго Гарціи Наварро, котораго иначе не называли, какъ ‘el Resucitado’, т. е. воскресшій, эти несчастные думали, что грабя, убивая, поджигая въ такомъ святомъ обществ, они этимъ угодятъ Богу.
Испанцы пришли въ какое-то изступленіе: они бросались на всхъ, не давали пощады никому, на каждомъ шагу можно было встртить трупы французовъ, искаженные разными надругательствами, съ плнниками обращались самымъ ужаснымъ образомъ, впрочемъ, они и съ своими соотечественниками не много церемонились: грабили цлыя деревни, захватывали все, что попадалось подъ руки и наводили на мирныхъ испанцевъ такой паническій страхъ, что тмъ ничсторіе оставалось какъ только примыкать къ рядамъ воюющихъ. Все населеніе Арагоніи подпало подъ власть Resucitado и результатомъ этого было то, что въ ихъ лагер было извстно каждое наше движеніе, намреніе, наши планы, однимъ словомъ, все, что у насъ длалось. И причиною всего этого былъ ‘воскресшій’. Театромъ своихъ дйствій онъ избралъ Сіерру-де-Монталванъ, позицію чрезвычайно выгодную: здсь онъ находился въ центр нашихъ квартиръ, чмъ ставилъ насъ въ совершенно изолированное положеніе, къ тому-же, въ случа неудачъ онъ всегда могъ укрыться въ горахъ, гд было очень трудно его преслдовать. У насъ былъ могущественнйшій изъ враговъ, а между тмъ кто онъ такой, мы сами не знали. Существовалъ ли на самомъ дл Resucitado, или это была просто символическая личность, именемъ которой прикрывались прежніе предводители гверильясовъ? А можетъ быть это былъ просто какой-нибудь искатель приключеній, какимъ онъ на самомъ дл заявлялъ себя каждую минуту. Т, кому удалось, по ихъ увреніямъ, видть Resucitado рисовали его передъ нами различнымъ образомъ: одни говорили, что это высокаго роста, здоровый мущина, съ энергичнымъ лицомъ, съ густыми рыжими волосами и бородою, другіе, напротивъ, представляли его скоре женственнымъ, съ рыцарскою наружностью и манерами, третьи, наконецъ, положительно разбивали оба эти показанія, увряя, что-никто не могъ видть лица Resucitado, такъ какъ онъ носитъ постоянно маску. Но кто бы ни былъ этотъ человкъ, дйствительная ли личность, или эфемерная, но онъ производилъ громаднйшее впечатлніе не только на испанцевъ, но и на нашихъ солдатъ, такъ что наша армія стала падать духомъ. Вс приготовленія генерала Сюше относительно завоеванія Валенсіи, которыя заключались въ подкрпленіяхъ войскомъ, въ запасахъ оружія, пороха и провіанта, были уничтожены: ‘воскресшій’ все это подстерегалъ, и ни одинъ отрядъ, ни одинъ обозъ не доходилъ до назначенія, мы получали только однихъ рекрутовъ.
Въ Монталван въ то время стояли два ваши эскадрона, которыхъ Сюше повелъ вмст съ своею дивизіею. Но эти эскадроны надо было пополнить прибывшими вновь рекрутами и на меня паль выборъ вести этихъ новобранцевъ въ мсто назначенія.
Мой полковникъ, человкъ хотя и грубый, но съ добрымъ сердцемъ, отпуская меня, сказалъ мн на прощаньи такое малоутшительное слово:
— Вы ведете стадо овецъ, которыхъ бросаютъ наврняка въ пасть волка, вс эти мальчишки, какъ солдаты, ни къ черту не годятся. Жаль мн васъ, хотлось бы дать вамъ для поддержки кого-нибудь изъ моихъ солдатъ, да теперь вдь полковникъ не можетъ располагать ни однимъ человкомъ изъ своего полка.
— Богъ не оставитъ Францію!— отвтилъ я съ скромной улыбкой, надясь, что отвтъ этотъ будетъ очень кстати.
— Это вы отъ священниковъ заимствовали такія слова,— угрюмо замтилъ полковникъ.— Пожалуй, и можно бы было имъ поврить въ этомъ, еслибъ намъ ежедневно не приходилось видть и испытывать на своей шкур всхъ тхъ глупостей, которыя продлываются съ нами. Однако, идите, мой милый, радъ буду, если возвратитесь сюда невредимымъ.
И онъ крпко, отъ всего сердца, пожалъ мн руку.
На другое утро я двинулся въ путь. Полковникъ не преувеличилъ, назвавъ мой отрядъ стадомъ овецъ: все это были молодые мальчики, взятые прямо изъ деревень, которые не имли никакого понятія о военной наук, не смотря на волненіе, которое я испытывалъ въ то время, я все-таки не могъ удержаться отъ улыбки, глядя какъ они, толкая одинъ другаго, безпорядочными кучами шагали возл меня, на ихъ краснощекихъ, толстыхъ лицахъ выражалось какое-то не то безпокойство, по то любопытство.
Ну и досталось же мн въ тотъ день. Я то и дло долженъ былъ перебгать съ одного края на другой, чтобы водворять порядокъ, мои овцы, иногда совершенно забывали, что он не въ пол, шли безъ всякихъ предосторожностей, разбгались по сторонамъ, перебранивались и перекрикивались. Иной же разъ они пугались даже кустарниковъ, принимая ихъ за отрядъ непріятелей и мн надо было пускать въ ходъ все свое краснорчіе, чтобы успокоить ихъ. Около двухъ часовъ пополудни мы пришли на небольшую долину, окруженную со всхъ сторонъ цпью холмовъ, дорога вела между утесовъ и густыхъ кустарниковъ, а въ сотн шаговъ передъ нами торчалъ довольно высокій гребень горы.
— ‘Хорошій притонъ для разбойниковъ!’ — подумалъ я и поспшилъ миновать это опасное мсто. А мое войско, какъ нарочно, тутъ-то и не хотло видть опасности, и, вдругъ, о Боже! на гребн горы я увидлъ двоихъ своихъ солдатъ, которымъ, ради чего-то, пришла несчастная мысль выстрлить изъ ружья. Черезъ минуту они стремглавъ неслись къ намъ, крича во все горло: ‘воскресшій! воскресшій’!
Я думалъ, что это было не боле, какъ испугъ отъ своего собственнаго выстрла, но дло оказалось дйствительно серьезнымъ: взобравшись на гору, я увидалъ въ ста шагахъ отъ себя изрядный батальонъ испанцевъ, надъ которымъ извивалось черное знамя съ черепомъ и костями,— знамя Resucitado. Запасшись присутствіемъ духа, я позвалъ къ себ вахмистра и далъ ему приказаніе привести сюда самаго виднаго молодца изъ нашего отряда, но въ это время мой арьеръ-гардъ въ безпорядк разбжался крича: ‘воскресшій! воскресшій’! Непріятель напалъ на насъ съ тылу, а затмъ изъ за всхъ утесовъ, кустарниковъ, со всхъ сторонъ насъ окружили испанцы. Я побжалъ къ своимъ рекрутамъ: они были въ страшномъ переполох, но все таки съ честью держались за оружіе, причиною этого, правда, было то, что они хорошо знали, что Resucitado, все равно, не дастъ имъ никакой пощады.. Испанцевъ было въ четыре — пять разъ больше чмъ насъ, къ тому-же они занимали боле выгодную позицію, и я съ грустью видлъ, какъ мои бдные рекруты валятся одинъ за другимъ, вотъ палъ и мой вахмистръ… оставался я одинъ. Какимъ-то чудомъ моя лошадь еще держалась на ногахъ несмотря на то, что она вся была начинена пулями. Но вотъ какой-то злодй подкрался сзади и перерзалъ ей поджилки, мой конь свалился, а за нимъ и я. Я видлъ передъ собою десятки ножей, которыми кололи меня во вс стороны, — и затмъ я уже ничего не сознавалъ.. Но, что это? я живъ? Первою моею мыслью было защищаться, но оглядвшись, увидлъ, что я обезоруженъ, а передо мною стоялъ какой-то человкъ, который заслонялъ меня отъ другихъ. Толпа кровожадныхъ зачинщиковъ хотла снова броситься на меня, но этотъ человкъ старался уговорить ихъ, и я понялъ, что онъ совтывалъ имъ, прежде чмъ лишать меня жизни, препроводить къ ихъ предводителю, который, вроятно, найдетъ нужнымъ распросить меня о чемъ-нибудь.
Онъ взялъ меня за руку и повелъ за собою, во время пути ему постоянно приходилось отводить отъ моей груди дула пистолетовъ, и урезонивать разгоряченную толпу.
Страшное зрлище представляло въ эту минуту поле нашего сраженій, все оно буквально было усяно трупами рекрутовъ, изъ которыхъ нкоторые были еще живы, надъ этими послдними толпились кровожадные разбойники, потшаясь ихъ страшными мученіями. Меня привели на холмъ, гд уже находилось съ десятокъ моихъ гусаръ, какъ и я, какимъ чудомъ, спасенные отъ смерти. Посл нсколькихъ минутъ ожиданія къ намъ вышелъ cabecilla въ сопровожденіи своихъ офицеровъ. На видъ онъ былъ маленькаго роста, но чрезвычайно элегантной вншности, онъ былъ одтъ во все черное, съ черной маской на лиц.
Посл нсколькихъ минутъ ожиданія, къ намъ подошелъ лейтенантъ изъ свиты Resucitado.
— Вы знаете, — обратился онъ къ намъ по французски,— какая участь ожидаетъ тхъ французовъ, которые попадаютъ къ намъ въ руки? Впрочемъ, Resucitado столь милостивъ, что предлагаетъ вамъ средство избгнуть этой участи, а именно: перейти на его сторону, если, вы поклянетесь служить ему врой и правдой, то можете заслужить помилованіе, если же нтъ, то будете немедленно разстрляны.
— Вы шутите, синьоръ, — холодно отвтилъ я.— Французы не такъ легко измняютъ разъ данной ими клятв. Длайте съ нами все, что вамъ заблагоразсудится, но будьте уврены, что ни я, ни одинъ изъ моихъ солдатъ не перейдутъ подъ знамя тхъ, кто ржетъ и душитъ ихъ соотечественниковъ.
— Смотрите, вы будете раскаиваться въ этихъ словахъ,— замтилъ лейтенантъ, удаляясь къ Resucitado.
Черезъ нкоторое время онъ снова возвратился.
— Cabecilla столь милостивъ, что дастъ вамъ время до завтра хорошенько обдумать ваше ршеніе.
Я нашолъ, что cabecilla, напротивъ, поступалъ очень жестоко съ нами, оттягивая минуты нашей смерти и этимъ заставляя многихъ мучиться.
Отрядъ Resucitado, и мы съ нимъ, вс двинулись дальше. Къ вечеру мы добрались до какой-то рченки, которую перешли въ бродъ, и за тмъ, миновавъ гору вышли на открытую равнину. Ршено было здсь остановиться на ночлегъ. Намъ дали воды и сухарей, которыхъ, конечно, никто изъ насъ не могъ сть, точно также никто изъ насъ не могъ сомкнуть глазъ всю ночь, мучась ожиданіемъ ршенія нашей участи.
Утромъ меня позвали на аудіенцію съ Resucitado. Когда я вошелъ въ палатку, онъ поднялся съ земли, на которой лежалъ и окинулъ меня долгимъ, пытливымъ взглядомъ. Я никогда не забуду взгляда этихъ блестящихъ изъ-подъ маски черныхъ глазъ, онъ приковалъ меня къ мсту и смутилъ до того, что первую минуту я не могъ даже совладать съ собою,
Resucitado началъ съ того, что распросилъ меня относительно нашихъ силъ и видовъ на Арагонію. Я отвчалъ уклончиво, а тотъ имлъ на столько такта, чтобы не настаивать, да къ тому же вс испанцы вообще, а пресловутый Гарціа Наварро въ особенности, знали лучше, чмъ кто либо наши планы, и они пользовались всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы съ гордостью заявить намъ объ этомъ. Такъ случилось и теперь.
— Т два эскадрона, которые стоятъ въ Монталван, направятся генераломъ Сюше на Валенсію, — спокойно сказалъ Resucitado. Да, это отличный полкъ, я его хорошо знаю: мн пришлось имть съ нимъ дло при Оригел, да и еще нсколько разъ. Но что значить храбрость того или другаго полка, когда имешь противъ себя Бога… Однако, оставимъ это, обратимся къ вамъ. Вчера вы дали слишкомъ опрометчивый отвтъ на мое предложеніе, я нарочно даль вамъ цлую ночь, чтобы вы могли хорошо обдумать свое положеніе. Я уважаю такихъ людей какъ вы. т. е. которые не боятся смерти и мн было бы жаль… да, жаль, еслибы вамъ пришлось умереть. Подумайте: съ одной стороны смерть, съ другой — полное уваженіе честнаго, гордаго народа, который не торгуетъ своею честью, а дерется за свою независимость.
— Благодарю, сеньоръ, за такое лестное обо мн мнніе, — сдержанно отвтилъ я. Посл того, что вы высказали, мн какъ-то странно слышать отъ васъ повтореніе вашего предложенія, мн кажется, что, принявъ его, я долженъ потерять всякое уваженіе къ себ съ вашей стороны.
— Ошибаетесь, я знаю, что вы заблуждаетесь теперь, и буду еще больше васъ уважать, когда вы посвятите свои лучшія силы на правое дло.
И Resucitado принялся горячо доказывать мн, что я вовсе не совершу низости, перейдя на службу къ испанцамъ, а, напротивъ, сдлаю доброе, честное дло, онъ говорилъ о бдственномъ положеніи Испаніи, выставлялъ на видъ вс ея страданія, взывалъ объ участіи къ ней: Я слушалъ молча и положительно любовался его красотой, въ немъ было что-то чудное, поражающее, очаровывающее, въ его стройной, гибкой фигур было что-то женственно-изящное, какъ и въ складкахъ маленькаго рта, на виднвшійся изъ подъ маски высокій, блый лобъ падали локоны черныхъ волосъ, покрывавшихъ роскошной шапкой всю голову до плечъ. Въ голос его звучали такія мягкія ноты, что, порою, мн казалось, будто передо мною стоялъ не холодный, черствый Resucitado, проливающій кровь своихъ ближнихъ, а нжная женщина, и я съ восторгомъ глядлъ на маску, съ жадностью ловя звучныя испанскія слова его страстной рчи, и въ то же самое время не слыша почти ничего.
— Имя Гарціа Наварро проклинаютъ, его называютъ кровопійцемъ,— заговорилъ онъ снова посл минутнаго молчанія, но уже на французскомъ язык, — но, видитъ Богъ, что я не желалъ бы проливать ни чьей крови, и если я такъ жестоко обращаюсь съ своими плнниками, то только потому, что этаго требуетъ разъяренная толпа: если бы я снисходительно относился къ вамъ, то не имлъ бы среди нихъ ни малйшаго авторитета, а мн онъ необходимъ. Вы видите, что я не хочу вашей смерти, напротивъ, я желаю, чтобъ вы жили и, вмст съ тмъ, чтобы вы приносили ту пользу, какую можете принести, какъ честный человкъ. Взгляните на меня, взгляните на этаго холоднаго, безчуственнаго Resucitado, который такъ горячо убждаетъ, нтъ больше… проситъ, умоляетъ васъ перейти на сторону праваго дла! Я отъ васъ не требую даже никакой службы, никакихъ услугъ, мн нужна только ваша клятва, которой бы вы обязались не служить противной Испаніи сторон. Ну, соглашайтесь! Да?… Ршайте!…
И съ этими словами, Resucitado, весь взволнованный схватилъ мои руки и крпко сжалъ. Я не могъ совладать съ собой, я весь горлъ, дрожалъ отъ волненія и слезы, какъ у нервной женщины, сбгали по моимъ рсницамъ. Еще минута, и я лежалъ бы у его ногъ, покоренный, но, къ счастью, я съумлъ овладть собою и во время опомнился.
— Благодарю васъ, сеньоръ,— проговорилъ я какъ могъ холодно, до послдней минуты моей жизни я сохраню свтлое воспоминаніе о только что происшедшемъ между нами,— но я не могу принять вашего предложенія.
Съ Resucitado произошла мгновенная перемна, онъ грубо отдернулъ отъ меня свою руку, которую я все еще держалъ, и весь выпрямившись, презрительно проговорилъ.
— Это ужъ слишкомъ! Такъ умри-же, наглый французъ!
И жестомъ показалъ мн, что нашъ разговоръ конченъ.
Я хотлъ замолвить нсколько словъ о моихъ солдатахъ, ссылаясь на то, что они заслуживаютъ снисхожденія, такъ какъ не могли сдлать Испаніи никакого вреда.
— Богъ ихъ тамъ разсудить, — сухо замтилъ Resucitado и вышелъ.
Бдные мальчики! Они съ нетерпніемъ ожидали моего возвращенія, надясь, что я принесу имъ помилованіе и увидя мою грустную физіономію, не могли удержаться отъ крика отчаянія. Тяжелая ночь предстояла намъ. Насъ привязали къ деревьямъ и поставили караулъ. Въ воздух стояла такая тишина, какъ передъ грозой, изрідка только доносились куплеты romancero, которые напвалъ кто нибудь изъ партизанъ, да гд-нибудь подъ деревомъ шептались двое, трое. Наконецъ, и это стихло, вс заснули, за исключеніемъ насъ, и однаго караулившаго насъ солдата, который, повидимому, употреблялъ вс усилія, чтобъ бороться со сномъ. Въ это время къ нему подошелъ одинъ изъ офицеровъ и предложилъ ему идти спать, общавъ покараулить за него, на что тотъ съ радостью согласился. Новый стражъ принялся ходить взадъ и впередъ мимо насъ, выждавъ время, когда смненный имъ солдатъ заснулъ онъ подошелъ къ тому дереву, гд былъ привязанъ я и, наклонившись ко мн, шепнулъ:
— Хотите завтра быть въ Албаррацин?
— Что для этого надо сдлать?— спросилъ я.
— Обязаться честнымъ словомъ, что вы дадите мн пропускъ къ генералу X* и устроите секретную аудіенцію съ нимъ.
— Обязываюсь.
— Клянитесь спасеніемъ своей души, жизнью своего отца.
— Клянусь.
Партизанъ приблизился ко мн и, однимъ ударомъ ножа, перерзалъ связывавшія меня веревки.
— Теперь ползкомъ пробирайтесь черезъ кустарники, но какъ можно осторожне, а посл завтра, въ полдень, будьте въ лавочк Луи Запата, вы ее, конечно, знаете.
Я расправилъ свои освобожденные отъ веревокъ члены и собирался уже воспользоваться его совтомъ, какъ вдругъ меня остановила одна мысль.
— Слушайте,— обратился я къ своему освободителю,— вы можете оказать такую же услугу моимъ товарищамъ.
— Нтъ, они открыли бы васъ.
— Ну, въ такомъ случа, длать нечего, я тоже остаюсь.
И я съ ршительнымъ видомъ опять услся подъ дерево. Партизанъ злобно сжалъ кулаки.
— Проклятая собака! Не знаю, что меня останавливаетъ, чтобы не всадить ножъ въ твою грудь.
— Сдлайте одолженіе, но знайте, что вамъ не удастся убить меня такъ, чтобы прежде не обнаружилось, почему мои веревки разрзаны.
— На, бери,— буркнулъ онъ, бросивъ мн свой ножъ. Но знай, что если тебя застанутъ, то я первый брошусь на тебя и задушу, прежде чмъ ты сможешь сказать хоть одно слово.
Восторгу моему не было предловъ. Я поспшилъ къ своимъ товарищамъ по несчастію и быстро перерзалъ связывавшія ихъ веревки. Объяснивъ, что имъ нужно длать, я уже боле не думалъ ни о комъ, и ни о чемъ, кром своего спасенія.
Ночь стояла страшно темная, такъ что меня, пробирающагося ползкомъ на рукахъ, никто не могъ замтить. Но вдругъ, раздался страшный, отчаянный вопль, я бросился въ ту сторону и усплъ замтить, что одинъ изъ моихъ спасенныхъ товарищей палъ подъ чьимъ-то ножомъ. Для меня стало понятнымъ, что побгъ нашъ открытъ и я, забывъ всякую осторожность, ринулся бжать, что было силы. Пробжавъ нсколько саженъ, я былъ остановленъ бросившимся на меня изъ за куста партизаномъ, расправа съ нимъ была короткая: ножъ моего неизвстнаго освободителя, оказалъ мн большую услугу. Покончивъ съ нимъ, я продолжалъ бжать, не зная куда, даже не видя передъ собою ничего, кром цлой стны втвей, которыя, я разскалъ своимъ ножемъ. Я уже начиналъ терять силы, потъ съ меня струился цлымъ потокомъ, но я не давалъ волю слабости и продолжалъ энергично дйствовать и руками, и ногами. Вдругъ, надъ самой моей головой раздался оглушительный ударъ грома и вслдъ за нимъ, мстность освтилась яркой молніей. Боже! что я увидлъ! Я стоялъ на самомъ краю глубокаго оврага, еще шагъ, и я пропалъ бы въ пучин. Я остановился и ожидалъ слдующаго блеска молніи, чтобы разглядть куда долженъ былъ идти. Сознаюсь, я уже сталъ терять мужество и жалть, что не выжидалъ смерти у того дерева, гд меня привязали по приказанію Resucitado. Я хорошо чувствовалъ на себ всю справедливость той пословицы, которая говоритъ, что ‘на людяхъ и смерть красна’. Дйствительно, какъ-то невыносимо тяжело становилось при мысли, что вотъ еще минута и ты, истощенный неравною борьбою съ разбушевавшимися стихіями, издохнешь какъ собака на краю оврага, ни кмъ не замченный. Врне всего, что меня и постигла бы такая жалкая смерть, еслибы въ это время я не услыхалъ налъ самымъ своимъ ухомъ трескъ ломавшихся сучьевъ, и, затмъ, свое имя.
— Слава теб Господи!— подумалъ я. Кто-то изъ нашихъ.
Я откликнулся и черезъ минуту уже радостно обнимался, какъ съ братомъ, съ однимъ изъ своихъ солдатъ. Онъ мн сообщилъ, что его товарищи были перерзаны, такъ какъ они вс шли къ лагерю по одному пути, онъ же остался живъ только благодаря тому, что догадался избрать другой путь. Посовтовавшись, мы ршили перейти черезъ возвышающуюся въ нкоторомъ отъ насъ разстояніи гору, надясь выбраться такимъ образомъ къ рк, идущей до самаго Албаррацина. Путь былъ очень опасенъ, мы ежеминутно скользили по мокрой скал, страшный втеръ сбивалъ насъ съ ногъ, громъ оглушалъ и мы рисковали полетть въ шумвшій подъ горою ручей, но надежда выбраться на рку подкрпляла насъ. Битый часъ мы находились такимъ образомъ между жизнью и смертью, наконецъ буря начала стихать, намъ надо было переправиться какимъ нибудь образомъ черезъ рку, и тутъ Богъ не оставилъ насъ, буря вырвала громадное дерево, которое однимъ концомъ уперлось въ скалу, а втвями другаго касалось того берега, куда мы имли цль переправиться. Переправа была очень рискованная, но мы, цпляясь по сучьямъ, все-таки благополучно добрались до берега. Здсь мы вздохнули уже свободне, такъ какъ были раздлены отъ непріятелей ркою. Правда, мы умирали отъ голода и усталости, но не упадали духомъ, такъ какъ знали, что рка эта приведетъ насъ къ самому Албаррацину.
Къ вечеру того же дня мы уже были среди своихъ, насъ считали уже мертвыми и, узнавъ, что мы вернулись, намъ очень обрадовались, особенно крпко обнималъ меня нашъ полковникъ, генералъ X* тотчасъ же пожелала, видть меня. Я передала, ему порученное мн моимъ освободителемъ и генералъ, видимо, былъ обрадованъ. Онъ давно уже искалъ случая цною золота подкупить кого нибудь изъ войска Resucitado, чтобы развдать, что это была за личность, но до сихъ поръ это ему не удавалось, благодаря тому, что. Resucitado съумлъ окружить себя какою-то непроницаемою таинственностью. И вдругъ, теперь случай самъ подвертывался подъ руку. Генералъ совтовалъ мн воспользоваться назначеннымъ свиданіемъ и далъ карточку, по которой мой незнакомецъ могъ пробраться до него.
На другой же день, въ назначенный часъ, я отправился къ Луи Запата. Этотъ человкъ былъ просто цирульникъ, но вмст съ тмъ и коммисіонеръ, который для своихъ друзей исполнялъ вс ихъ требованія. Лавочка его служила мстомъ собранія для всхъ политиковъ въ Албаррацин: здсь толковали о событіяхъ дня и Луи Запата завивая и брея высказывалъ свои мннія, которыя показывали, что онъ относится совершенно индеферентно къ воюющимъ сторонамъ. Благодаря этому, его лавочка привлекала къ себ какъ испанцевъ, такъ, равно и французовъ. Я пришелъ на мсто свиданія первымъ, черезъ четверть часа прибыль и тотъ, кого я ждалъ: я сразу узналъ его, потому что это былъ тотъ самый незнакомецъ, который въ первый разъ спасъ меня отъ ярости гверильясовъ. Онъ быль лтъ тридцати, высокаго роста, съ рыжими волосами и бородой, чмъ рзко отличался отъ другихъ испанцевъ и его, повидимому, вс хорошо знали въ лавочк. Появленіе его въ то время, когда вс думали, что онъ находится на пол сраженія, удивило присутствующихъ, но они не ршались распрашивать уважая его инкогнито, съ своей стороны и я старался показать, что онъ мн незнакомъ.
Эта комедія длилась до тхъ поръ, пока Запата не повелъ его въ другую комнату, яко-бы стричься. Я послдовалъ за нимъ. Когда мы остались одни я передалъ ему карточку генерала X* и сообщилъ, что тотъ готовъ его принять хоть сейчасъ.
— Да разв я васъ объ этомъ просилъ?— возразилъ незнакомецъ.— Я говорилъ о секретной аудіенціи. Пусть приходитъ сегодня вечеромъ въ 10 часовъ въ улицу за монастыремъ Santa-Engracia, если онъ пожелаетъ, то и вы можете сопровождать его.
Я пошелъ предупредить генерала. Монастырь Santa Engracia былъ расположенъ за городомъ, въ глухомъ мст, недавно еще тамъ убили одного изъ нашихъ солдатъ. Рессикуръ, адъютантъ генерала, находилъ это свиданіе чрезвычайно подозрительнымъ и совтовалъ принять вс мры, чтобы обезпечить себя на случай паденія.
— Я этого никогда не сдлаю,— возразила’ генералъ.— Надо быть честнымъ человкомъ даже относительно мошенниковъ.
И мы отправились на свиданіе одни, спрятавъ только подъ шинель по пар пистолетовъ, но даже и этого не надо было брать, такъ какъ незнакомецъ, къ стыду вашему, былъ совершенно одинъ и безъ всякаго оружія. Генералъ оставилъ меня на караул, а самъ отошелъ съ партизаномъ нсколько въ сторону, они толковали между собою около получаса, затмъ испанецъ удалился, а генералъ подошелъ ко мн, потирая руки. Я сгаралъ отъ нетерпнія и любопытства узнать, что между ними было, но мой начальникъ былъ настолько жестокъ, что не сказалъ мн въ ту минуту ни слова.
Прошло дв недли. Однажды, вечеромъ, въ мою комнату вошелъ адъютантъ генерала, одтый по походному. Я понялъ, что дло серьезное, тоже одлся, взялъ оружіе и мы пошли вмст. Въ пятидесяти шагахъ отъ городскихъ воротъ мы увидали расположившимся въ небольшой рощ алоэ и кактусовъ отрядъ нашихъ гусаровъ, которые подвели мн и Рессикуру лошадей. Во время дороги меня удивило то, что ни съ какой стороны не слышно было обычнаго шуму, неизбжнаго при поход кавалеріи, ноги лошадей была обернуты сукномъ, штуцера и ножны отъ сабель также, вообще была какая-то таинственность, которая меня все боле и боле заинтересовывала. Въ трехъ-четырехъ верстахъ отъ Албаррацина мы свернули на тропинку, которая вела въ Сіерру-де-Терріелъ. Я спросилъ Рессикура, не въ этотъ ли городъ мы направляемся.
— Нтъ, не туда, мы демъ въ Альнуентъ, гд, надюсь, встртимъ сеньора Resucitado.
— Можетъ ли это быть?— удивился я. Кто вамъ сказалъ?
— Да тотъ длинный партизанъ, котораго, помните, вы приводили къ генералу. Онъ уврялъ, что Resucitado сегодня ночью будетъ въ Альнуентъ.
Я невольно содрогнулся.
— Вы можете гордиться тмъ, что оказали большую услугу королю Іосифу, — продолжалъ онъ, — такъ какъ тотъ рыжеволосый повдалъ генералу многіе пламы Resucitado и между прочимъ, сообщила, что сегодня ночью cabecilla прідетъ въ дом своего свекора, и что если мы не упустимъ дло между пальцевъ, то Resucitado въ нашихъ рукахъ.
— Но вдь это подло!— пробормоталъ я.
— И я того же мннія… Да, кстати! Скажите-ка откровенно, вдь вамъ приходило раньше въ голову, что Resucitado можетъ быть женщиной?
— Женщиной?!
— Ну да. Чего-же вы состроили такую удивленную физіономію?
— Но я насъ увряю…
— Да полно вамъ. Вдь наврно знали, или, по крайней мр, догадывались… Да, это цлый романъ. Resucitado,— не этотъ, что орудуетъ теперь съ партизанами, а тотъ, настоящій, или, врне, Гарціа Наварро, графъ де-Гвевара, какъ его называютъ настоящимъ именемъ, женился не задолго передъ тмъ, какъ разгорлась война. Его молоденькая жена, которую онъ страстно любилъ, равно какъ и она его, всюду слдовала за нимъ, въ несчастномъ для нихъ сраженіи при Оригелл, въ которомъ Гарціа Наварро былъ убитъ, она находилась подл него. Огорченіе, жажда къ мщенію и ненависть, почувствованная ею къ французамъ, побудили ее на поступокъ, довольно странный для женщины: она собрала вокругъ себя партію гверильясовъ, воодушевила ихъ упавшій духъ и вызвалась сама вести ихъ на битву. Красота и краснорчіе Лукреціи (имя графини до-Гвевара) такъ сильно подйствовали на этихъ грубыхъ фанатиковъ, что он сочли ее за какое то сверхъестественное существо, признавъ въ ней чуть ли не самаго Гарціа Наварро и поклялись идти всюду, куда она ихъ поведетъ, отсюда и та сказочная легенда, которую распустили про нее въ Арагоніи. Не знаю, удалось ли бы намъ когда-нибудь узнать весь этотъ романъ, еслибъ у Лукреціи не было такого сильнаго врага, какъ этотъ рыжеволосый партизанъ, который васъ освободилъ, имя его Жознфъ Наварро, онъ приходится деверемъ графини де-Гвевара. Еще при жизни своего брата онъ почувствовалъ страстную любовь къ своей невстк, по смерти Гарціа Наварро онъ надялся замнить его въ сердц Лукреціи и такъ, открыто заявлялъ объ этой надежд, что молодая вдова возненавидла его и своимъ презрніемъ довела его до того, что онъ ршился предать ее въ наши руки. И вотъ теперь мы идемъ въ Альнуентъ за этимъ дломъ… Что васъ такъ коробитъ? Успокойтесь, мы не имемъ никакихъ поползновеній на жизнь Лукреціи, все, что мы съ нею сдлаемъ, это — заключимъ ее въ крпость до окончанія войны. Генералъ, впрочемъ, общалъ этому негодяю Жозефу Наварро, что освободитъ ее раньше, если она согласится выйти за него замужъ Но, знаете, на вашу долю выпало очень завидное порученіе, захватить Resucitado, этимъ, во первыхъ, вы заслуживаете произведеніе въ чинъ капитана, а во вторыхъ, согласитесь сами, имть дло съ такой красавицей, какъ графиня де-Гвевара, все-таки, чего-нибудь да стоитъ.
— Я постараюсь отдлаться отъ этого завиднаго порученія,— отвтилъ я взволнованнымъ голосомъ. Война съ женщинами не по моей части.
— Ого, милйшій другъ, да вы, кажется, тоже ужъ успли врзаться въ прелестную Лукрецію?
— Какая глупость!— воскликнулъ я, чувствуя, что кровь такъ и бросилась мн въ лицо.
И я лгалъ. Вспомнивъ то впечатлніе, которое съ перваго разу произвелъ на меня этотъ таинственный Resucitado и анализируя вс послдующія чувства къ нему, которыя явились послдствіемъ нашего достопамятнаго свиданія, я долженъ былъ сознаться самому себ, что если я еще не совсмъ влюбленъ въ эту женщину, то значительно близокъ къ этому.
Около часу ночи мы пріхали въ небольшой лсокъ, за которымъ разстилалась равнина, достигнувъ ее, мы увидали на склон холма одинокій замокъ, совсмъ скрывавшійся за темнотою ночи. Только въ одномъ окн его виднлся огонекъ, можетъ быть въ немъ никого и не жило, можетъ быть Resucitado, предчувствовалъ, какая опасность висла надъ его головой и не пріхала, сюда. Стыдно сказать, но долженъ признаться, что на сердц у меня какъ-то сдлалось легче при этой мысли. Однако надежда моя не оправдалась: въ нсколькихъ шагахъ отъ насъ я услышалъ шумъ листьевъ и черезъ минуту изъ за деревьевъ показался Жозефъ Наварро, завернутый въ плащъ съ головою. Рессикуръ пошелъ къ нему навстрчу и, перекинувшись съ нимъ нсколькими словами: вернулся къ намъ, заявивъ: наша лисичка попалась въ ловушку.
Я не могъ скрыть движенія ужаса. Рессикуръ это замтилъ.
— Ну, побольше храбрости мой бдный другъ. Лукреція пришла сюда, чтобы закрыть глаза своему умирающему свекру, графъ де-Гвевара любилъ ее какъ свою собственную дочь и гордился tю также, какъ своимъ умершимъ сыномъ… Этотъ презрнный Жозефъ Наварро не нашелъ боле пристойнаго случая, чтобы предать ее намъ… Ну, что длать?… Крпитесь мой другъ, не поддавайтесь слабости, помните, что здсь ставится на карту ваша будущность… Какой же я глупецъ, что не догадался раньше о вашихъ чувствахъ къ Лукреціи, я бы убдилъ генерала послать вмсто васъ кого-нибудь другаго… Ну, да это дло можно еще поправить: хотите остаться здсь, а я пойду одинъ?
Я на отрзъ отказался, оставаться здсь въ томительномъ ожиданіи и невдніи того, что будетъ происходить, казалось мн мучительне, чмъ быть личнымъ свидтелемъ всего, и я заявилъ Рсссикуру, что исполню свою обязанность такъ, какъ слдуетъ.
Гусары сошли на землю, мы оставили лошадей въ лсу, подъ карауломъ двухъ солдатъ, другихъ же разставили вокругъ замка по указанію Жозефа Наварро, и сами направились къ главному подъзду. Жозсфъ постучался и ворота отперли. Рессикуръ, съ обнаженной саблей, сопутствуемый нсколькими гусарами, бросился во дворъ, гд спали пять, шесть гверильясовъ, ихъ оружіе лежало въ сторон, а лошади разнузданы: вс они были перерзаны прежде чмъ даже успли разглядть наши мундиры. Войдя въ сни, мы наткнулись еще на двоихъ, одинъ изъ нихъ убжалъ, другой выстрлилъ въ Рессикура и промахнулся, черезъ минуту онъ валялся подъ нашими ногами мертвый. Мы поднялись въ первый этажъ и бросились въ комнаты искать Resucitado, блдный, какъ мертвецъ, Жозефъ велъ насъ, но вслдствіе волненія, онъ путался въ комнатахъ похуже насъ. Наконецъ, мы очутились передъ запертыми дверьми, черезъ щель которыхъ выходила струйка свта. Жозtфъ растворилъ ее и я увидалъ передъ собою Resucitado, Resucitado безъ маски, Resucitado въ тои обольстительной красот, какая не рисовалась даже въ моемъ воображеніи.
Она не смутилась, даже, повидимому, не удивилась увидя насъ, какъ будто мы были постоянными, желанными гостями этого дома. Прикоснувшись пальцемъ къ своимъ губамъ, она повелительно шепнула намъ:
— Тише, господа, дайте умереть моему отцу спокойно. Даю вамъ слово, что я не буду вамъ сопротивляться.
Рессикуръ опустилъ саблю и до такой степени растерялся, что даже не бралъ изъ рукъ Лукреціи шпагу, которую она протягивала ему. Я едва держался на ногахъ, мы были вполн поражены достоинствомъ и красотою этой женщины. Что касается до нея самой, то она въ такой степени боялась за послднія минуты своего любимаго свекра, что о себ самой, повидимому, даже не думала.
— Графу де-Гвевара, — продолжала она, — осталось жить всего нсколько минутъ, черезъ часъ, даже мене, я буду къ вашимъ услугамъ. А теперь, умоляю васъ, уйдите отсюда.
— Мн жаль, сударыня, что я не могу уважить вашей справедливой просьбы,— учтиво, но сдержанно отвтилъ Рессикуръ.— Я не боле, какъ исполнитель даннаго мн приказа, и еслибы я уступилъ вашему желанію, то этимъ скомпрометировалъ бы себя въ глазахъ начальства.
— Чмъ же? Вдь я не убгу отъ васъ, къ тому же, ни одинъ изъ моихъ солдатовъ не придетъ ко мн на помощь.
Рессикуръ не отвчалъ, но сдлалъ такой жестъ, который отклонялъ всякую надежду на его уступчивость.
— Хорошо! Я иду за вами, но позвольте мн по крайней мр въ послдній разъ проститься съ отцемъ.
Рессикуръ задумался, въ это время изъ сосдней комнаты раздался слабый, дрожащій голосъ.
— Лукреція, дитя мое, гд ты, зачмъ ушла отъ меня?
— День настаетъ, дорогой батюшка: мн пора возвратиться въ Notre Dame del Aguilar.
— Уже!
— Moe отсутствіе можетъ быть замченнымъ.
— Да, правда… Ну, иди, только дай благословить тебя, въ послдній разъ, въ послдній,— я это чувствую.
Переглянувшись съ Россикуромъ, Лукреція вошла въ комнату умирающаго. Вс наши гусары были тронуты до слезъ этой сценой. Что касается до меня, то я каждую минуту готовъ былъ обнажить свою саблю и броситься между Лукреціей и нашими, со словами: ‘Ни одинъ изъ васъ не тронетъ этой женщины, прежде чмъ не убьетъ меня’.
Изъ комнаты графа де-Гвевера доносились глухія рыданія, черезъ нсколько минутъ Лукреція вышла и дала намъ знакъ, показывавшій, что она готова идти. Мы направились къ выходной двери, за которой остался Жозефъ Наварро. Молодая женщина увидала его и остановилось пораженная, на лиц ея выразилось глубокое презрніемъ этому человку.
— И я еще могла сомнваться!— прошептала она.
Мы уже переступили порогъ, какъ вдругъ позади насъ раздались чьи-то шаги, мы оглянулись и остановились, какъ ошеломленные ударомъ: къ намъ подходилъ старый графъ де-Гвевара, котораго какая-то сверхъестественная сила подняла на ноги, онъ смутно предчувствовалъ, что его дорогой невстк угрожала опасность, собралъ свои послднія силы и пошелъ вслдъ за нею. Онъ увидалъ насъ, увидалъ блдное, встревоженное лицо своего сына, уловилъ взглядъ Лукреціи, полный ненависти къ Жозефу, и понялъ все. Страшно было глядть на эту величественную фигуру умирающаго старика: его совершенно блые волосы стали дыбомъ, глаза блестли предсмертнымъ огнемъ: стоя, какъ вкопанный, онъ протянулъ дрожащія руки къ сыну, ротъ какъ-то нервно передернулся, онъ длалъ страшныя усилія, чтобы заговорить, по слова проклятія замерли на губахъ. Старикъ вытянулся и всею тяжестью грохнулся на наши руки… Графа де-Гвевара не стало.
Лукреція не плакала, она только поблднла и поникла головой. Никто изъ насъ не ршался въ эту грустную минуту напомнить ей о выход изъ этого дома, а между тмъ ожиданіе могло быть очень опасно для насъ: мы были не далеко отъ Террюеля, наполненнаго партизанами и стоило только одному изъ слугъ замка оповстить тхъ о положеніи Resucitado, и наши роли легко могли перемниться, тмъ боле, что мы оставили своихъ солдатъ довольно далеко. Рессикуръ уже началъ нетерпливо покручивать усы, поглядывая въ окно на занимавшуюся зарю, но Лукреція, къ счастью, оправилась, помолилась надъ тломъ усопшаго, прикоснулась губами къ его лбу, закрыла ему глаза, перекрестилась и повернулась къ намъ, лицо ея было такъ-же спокойно, какъ и прежде.
— Ведите меня отсюда, господа, больше мн нечего здсь длать, — обратилась она къ намъ, и первая нересту пила за порогъ.
Всть объ арестованіи Resucitado произвела на испанцевъ страшное впечатлніе, сначала они не хотли этому врить, но когда сомнваться боле уже было невозможно, то вс погрузились въ непритворное горе, женщины и двушки оставили даже цвтныя ленты, цвты, равно какъ и всякія украшенія, и облеклись въ трауръ, везд только и разговору было, что о Resucitado, о томъ великомъ несчастіи, какое постигло ихъ.
Лукрецію надлежало судить военнымъ судомъ, мы вс были твердо убждены, что судъ отнесется къ ней съ снисхожденіемъ, какъ къ женщин, которую только смерть мужа, это поразившее ее горе, сдлали такою черствою, безжалостною, жестокою, мы надялись, что все это было только наружное, что въ душ она осталась женщиною съ нжнымъ, любящимъ сердцемъ,— и ошиблись: Лукреція сама заявила на суд, что ея ненависть къ французамъ не знаетъ границъ, и что ненавидитъ она насъ не только за мужа, но и за свое отечество, за которое будетъ мстить до послдняго издыханія.
— Одинъ только разъ,— объясняла она на суд, — я поддалась чувству жалости, и Богъ наказалъ меня за эту слабость. Теперь я дала себ слово быть неумолимой, заявляю объ этомъ здсь всмъ. Лукреція сама, такимъ образомъ, подписала свои смертный приговоръ: ее осудили на смерть.
Генералъ X* немедленно послалъ королю Іосифу депешу, въ которой испрашивалъ помилованіе этой женщин. Подобныя просьбы рдко когда не уважались добродушнымъ королемъ, особенно если он не были въ ущербъ испанцамъ, которыхъ онъ видимо старался задобривать. Мотивомъ помилованія осужденной служило то обстоятельство, что съ казненной графиней де Гвевара испанцы могли выкинуть такую-же штуку, какъ и съ умершимъ Гарціа Наварро, т. е. найти какаго-нибудь авантюриста, который бы игралъ роль втораго Resucitado. Чтобы разъ навсегда поршить съ подобными комедіями, надо было изобличить этого Resucitado, показать народу на лицо воскресшаго Гарціа Наварро, познакомить его съ продлкой графини де Гвевара. И ршено было: посадить Лукрецію въ крпость, заставивъ ее, предварительно, прохаться по Арагоніи, Новой Кастиліи и тмъ мстамъ, гд больше всего была распространена вра въ воскрешеніе Гарціа Наварро.
Вся эта исторія сдлала меня почти сумасшедшимъ. Во время процесса Лукреціи я находился въ какомъ-то изступленіи, въ судьяхъ я видлъ своихъ личныхъ враговъ и, по прочтеніи приговора, едва удержался, чтобы не наговорить кучу дерзостей каждому изъ нихъ. По настоящему за все это время я долженъ былъ драться на двадцати дуэляхъ: такъ горячо защищалъ я причину обвиненія противъ тхъ, которые не были ослплены страстью подобно мн, но кончилось, впрочемъ, тмъ, что я сталъ избгать своихъ товарищей и все время проводилъ у Луи Запата, гд я находился въ обществ людей, думавшихъ одинаково со мною, и также близко принимавшихъ къ сердцу судьбу Лукреціи.
Можно представить мою радость, когда я узналъ, что король помиловалъ прекрасную головку графини де Гвевара. Ее предназначили перевезти въ Ирунъ и мое сердце билось отъ трепетной надежды быть провожатымъ ея: я имлъ право надяться, потому что былъ уже произведенъ въ капитаны. Надежды мои, дйствительно, оправдались. Я былъ счастливъ, въ восторг.
Наканун нашего отъзда мн сдлалъ визитъ Жозсфъ Наварро. Онъ былъ очень растроенъ: по блдному лицу выступили красныя полосы, глаза блестли какимъ-то дикимъ огнемъ, лицо перекосилось и весь онъ дрожалъ какъ въ лихорадк. Я съ удивленіемъ глядлъ на него.
— Вы меня не узнаете?— заговорилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.— А между тмъ я два раза спасалъ вамъ жизнь. Теперь, ваша очередь оказать мн услугу: меня мучатъ угрызенія совсти, проклятіе отца гнететъ меня… Я умру проклятымъ, если вы не поможете мн спасти Лукрецію… Что вы такъ смотрите? Васъ удивляетъ, что я, который ее продалъ, прошу о ея помилованіи? Я былъ сумасшедшій, я самъ не зналъ что длалъ… Она умретъ въ заключеніи, въ этомъ не можетъ быть сомннія, а я не хочу, чтобъ она умерла… Да и вы то-же, вдь я знаю, вы ее также любите… Такъ, спасемъ-же ее, возвратимъ ей свободу и тогда пусть она выбираетъ между нами двоими.
Я былъ такъ пораженъ, что первую минуту не нашолся даже что отвчать, но презрніе къ этому негодяю привело меня въ себя.
— Подлая тварь. Я былъ-бы злйшимъ врагомъ Лукреціи, еслибъ я отдалъ ее въ твою власть!— воскрикнулъ я.
— Ага!— ехидно скривилъ ротъ въ улыбку Жозефа’ Наварро.— И вы тоже считаете себя въ прав презирать меня. А скажите-ка пожалуйста, кто изъ насъ двухъ врне можетъ назваться негодяемъ, я или вы? Я страстно, глубоко любилъ Лукрецію и видлъ отъ нея одно презрніе, ненависть, насмшки. Вы были ея врагомъ, а она хотла спасти вамъ жизнь, и между тмъ вы столько-же, сколько и я способствовали ея гибели. Попомните, мой милйшій, что мы еще съ вами посчитаемся, и вы можетъ быть будете раскаяваться въ настоящей своей нершимости. Увидимъ, кто изъ насъ больше любитъ Лукрецію.
— Довольно!— перебилъ я, весь дрожа отъ негодованія.— Я вовсе не претендую на любовь графини де-Гвевара и настолько уважаю ее, что не допускаю даже возможности того параллеля, о которомъ ты осмлился говорить. До сихъ поръ я имлъ дло съ Resucitado, какъ съ непріятелемъ и свято исполнялъ наложенный моею службою долгъ, если кто виновенъ къ погибели Лукреціи, то единственно ты, и твоя попытка сложить на меня часть того презрнія, съ которыми долженъ сойти въ могилу, совершенно безплодна. Наконецъ, запомни презрнная гадина, что еслибы я даже, забывъ долгъ, поддался своему тайному желанію видть Лукрецію свободной, то прежде всего я употребилъ бы вс старанія, чтобы оградить ее отъ произвола твоей бшеной страсти и, если нужно, дамъ ей своихъ солдатъ!
— Ладно! Я вижу, что вы возлагаете большія надежды на это путешествіе, но, знайте, милйшій французикъ, что вы напрасно разсчитываете на благосклонность донны Лукреціи. Еще прежде скоре могли надяться на что-либо, а посл всей этой исторіи она столь-же ненавидитъ васъ, какъ и всхъ вообще французовъ… Но…
Жозефъ Наварро вдругъ оборвался, глаза его налились кровью, онъ стиснулъ кулаки и, казалось, готовъ былъ задушить меня въ эту минуту.
— Но если,— прохриплъ онъ дикимъ голосомъ,— теб и удастся овладть неприступнымъ сердцемъ графини де-Гвевара, то, знай, помни, что нтъ на свт такаго уголка, куда не проникнетъ мое мщеніе! Пусть эта мысль отравитъ теб минуты наслажденія.
На другой день, утромъ, я отправился впервые въ тюрьму, къ Лукреціи. Она была теперь въ женской одежд, въ длинномъ черномъ плать, плотно облегающемъ прелестныя формы ея стана,— она была еще красиве, еще царственне. На блдномъ, почти мертвенномъ лиц, только одни черные, блестящіе глаза свидтельствовали о томъ огн, который внутренно сжигалъ ее. Не знаю, какъ выглядло мое лицо въ то время, но я такъ былъ взволнованъ, переступая порогъ ея камеры, что самъ скоре походилъ на осужденнаго. Когда я, почтительно поклонившись, подошелъ къ ней, она меня узнала и слегка надвинула брови.
— Всякому своя очередь, — проговорила она съ натянутой улыбкой.
Вся поздка была счастливйшею и, вмст съ тмъ, мучительнйшею эпохою въ моей жизни. Я халъ такъ медленно, какъ только было можно, нарочно оттягивая минуту разлуки съ Лукреціей. Я каждый день видался съ нею и съ каждымъ днемъ все боле и боле убждался въ томъ, что въ сердц этой женщины не осталось ничего, кром горячаго патріотизма и неизгладимой памяти о муж. Она была со мною постоянно вжлива, но холодна, равнодушна и въ высшей степени сдержанна.
Наконецъ, мы пріхали въ предмстье Ируна, гд я остановился, желая хотя еще на нсколько часовъ продлить свое пребываніе съ Лукреціей. Только что я усплъ оправиться съ дороги, какъ деньщикъ доложилъ мн о приход какого-то испанца. Я вышелъ, и увидалъ Жозефа Наварро. Еслибъ я встртился неожиданно съ хищнымъ животнымъ, то, вроятно, не столь-бы непріятно былъ пораженъ, какъ въ настоящемъ случа.
— Васъ, конечно, удивляетъ мой визитъ?— обратился ко мн Наварро съ саркастической улыбкой.— А вдь я вамъ общалъ увидаться, правда, въ томъ случа, еслибы сеньора де-Гвевара отвтила вашей любви, а намъ еще до этого далеко, ну, да все равно, дло теперь не въ этомъ. Я имю надобность видться безъ свидтелей съ вашею плнницею, вотъ и пропускъ отъ генерала Сюше.
— Лжешь! Теб не могли дать такого пропуска!— вскричалъ я, не помня себя.
— Прочтите.
И онъ дйствительно подалъ мн бумагу за печатью генерала.
— Но кто мн поручится, что эта бумага не подложная!.. Да все равно, я не пропущу тебя къ ней, ни въ какомъ случа.
— Вотъ какъ! Хорошо же вы исполняете приказы вашего начальника, не премину сообщить ему объ этомъ. А васъ униженно попрошу передать графин де-Гвевара о томъ усердіи, съ какимъ вы охраняете ея неприкосновенность.
— И безъ вашей просьбы я сообщилъ бы сеньор о вашемъ визит и о моей осторожности, такъ какъ увренъ, что она будетъ мн благодарна за это.
— Я могу доставить вамъ и другой случай заслужить ея признательность: я привезъ съ собою перстень моего отца, ея свекра, графин де-Гвевара будетъ пріятно получить этота, сувениръ. Неугодно ли вамъ будетъ взять на себя трудъ передать ей эту дорогую для нея вещицу.,
И онъ подалъ мн футляръ съ перстнемъ. Поколебавшись съ минуту, я взялся передать вещь Лукреціи.
— Я подожду здсь отвта, — сказалъ Жозефъ, и, не сходя съ лошади, отъхалъ въ тнь деревьевъ.
Я вошелъ къ Лукреціи, передалъ ей перстень и не скрылъ отъ нея только что происшедшей сцены.
— Я очень благодарна вамъ за то, что вы избавили меня отъ труднаго для меня свиданія,— произнесла она — Потрудитесь передать моему деверю, что я очень рада этому перстню, и въ благодарность зато, что онъ вспомнилъ привезти его мн, я постараюсь забыть то зло, которое онъ сдлалъ мн.
— Отлично, большаго я и не ждалъ, — отвтилъ Жозефъ, когда я съ буквальной точностью передалъ ему слова Лукреціи. А вы, господинъ офицерикъ, знайте,— обратился онъ ко мн, — что никакія ваши старанія не помшаютъ мн увидться съ Лукреціей.
Онъ пришпорилъ лошадь и скрылся галопомъ.
Вся эта сцена очень взволновала меня, чтобы нсколько успокоиться, я пошелъ обходить дозоромъ свои посты, и посл всего не могъ удержаться, чтобы не завернуть къ Лукреціи.
Я засталъ ее лежащею въ кресл подл стола, на которомъ лежалъ перстень: меня поразила ея страшная блдность и безжизненность въ положеніи тла и въ чертахъ лица. На стол стоялъ пустой стаканъ, съ какимъ-то блымъ осадкомъ на дн, подл лежало нсколько крупинокъ чего-то благо, перстень оказался съ крышечкой, которая была открыта. Страшное подозрніе охватило меня.
— Что вы сдлали?! воскрикнула’ я.
— Я промняла такую жизнь, которая ожидала меня, на свободу.
Я бросился къ двери и крикнулъ первому попавшему:
— Скоре, доктора! Сеньора отравилась!
Я звалъ доктора, зная, что въ этомъ захолусть вс лекарскія обязанности исправлялъ простой цирульникъ. Но выбора не было и, въ ожиданіи пока, посланный мною въ Ирунъ солдатъ привезетъ хорошаго доктора, я долженъ былъ довольствоваться цирульникомъ.
Лукреція жаловалась на страшныя страданія, а между тмъ не хотла принимать никакого противуядія. Мы перенесли ее на постель. Умирающая едва слышнымъ голосомъ умоляла меня привести къ ней священника для причащенія. Я посовтывался съ импровизованнымъ докторомъ, тотъ уврилъ меня, что смерть неизбжна и что если звать священника, то медлить нельзя, такъ какъ черезъ нсколько минутъ будетъ ужъ поздно. Я исполнилъ просьбу умирающей.
Въ Испаніи обрядъ покаянія обставляется обыкновенно большими церемоніями и привлекаетъ множество народа. Заслышавъ, что священникъ пойдетъ причастить больнаго, къ нему со всхъ деревень стекаются кающіеся, которые при этомъ случа, одваются въ монашескіе капуцины, и за священникомъ слдуетъ цлый кортежъ кающихся, который не стсняется входить даже въ комнату умирающаго. Въ испанскихъ деревняхъ дти играютъ въ кающихся такъ, какъ у насъ въ солдаты, ихъ очень забавляетъ это переодванье и вообще вся театральность обстановки.
Такъ и въ настоящемъ случа, я еще издали увидалъ громадныя толпы народа, идущаго впереди священника и за нимъ, вс кто были въ капуцинахъ, вошли въ домъ, даже въ комнату, гд лежала Лукреція, не одтые же остались вокругъ дома. Толпа была такъ велика, что меня оттерли совершенно въ сторону, и я даже не находилъ своихъ солдатовъ, поблизости изъ нашихъ былъ только одинъ жандармъ. Онъ протискался ко мн и шепнулъ мн на ухо, чтобы я собралъ солдатъ къ оружію, потому что эта закутанная отъ людскихъ глазъ толпа очень подозрительна. Я попросилъ его не мшаться не въ свое дло, въ чемъ глубоко раскаивался черезъ нсколько минутъ.
Кортежъ двинулся обратно. Тотъ же самый жандармъ всталъ у выходныхъ дверей и подозрительно осматривалъ каждаго проходящаго около него капуцина. Вдругъ онъ поднялъ руку, и сорвалъ съ головы одного изъ нихъ покрывало, испанцы бросились на него и принялись бить, подоспли наши другіе солдаты, началась свалка, шумъ, брань. Но вотъ, среди общаго гама, какъ громъ раздался голосъ жандарма: ‘Плнница исчезла…’
Я помертвлъ отъ ужаса, бросился въ комнату Лукреціи и на ея постели увидалъ смющееся, розовое личико пятнадцатилтняго мальчика. Не помня себя отъ негодованія, я выбжалъ изъ дома, крича что было силы: къ оружію! плнница убжала! къ оружію!…
Нкоторымъ изъ своихъ солдатъ я веллъ арестовать священника, цирульника и всхъ, кого найдутъ подозрительными, самъ же вскочилъ на лошадь и поскакалъ за поисками. Я не зналъ куда направиться, но къ несчастію мн попался солдатъ, который во время этой исторіи, мылъ на рк блье, онъ сообщилъ мн что видлъ, какъ изъ деревни выхалъ Жозефъ Наварро съ какимъ-то монахомъ небольшаго роста… Это была она!
Я бросился въ указанную мн сторону. Цлую ночь я пропутался въ горахъ, голова моя была какъ въ огн, я мучился, какъ только въ состояніи мучиться человкъ: моя Лукреція разомъ упала съ того пьедестала, на который я ее поставилъ, мое самолюбіе страдало въ высшей степени, и ко всему этому, полное, ясное сознаніе, что самъ былъ виновникомъ ея побга.
На другое утро мн сообщили, что одинъ изъ нашихъ гусаровъ наткнулся во время поисковъ на трупъ Жозефа Наварро. Я тотчасъ же поскакалъ на указанное мсто и, дйствительно, въ овраг нашелъ окрававленный трупъ предателя, уже холодный и посинлый. Resucitado не оттягивалъ развязки съ своимъ обожателемъ. Стыдно признаться, что на сердц у меня немного полегчало, я радъ былъ, что могъ найти оправданіе для Лукреціи: если она и воспользовалась помощью своего презрннаго деверя, то ради только своего необузданнаго патріотизма.
Мн пришлось бы дорого поплатиться за свою неосмотрительность, еслибы не милостивое расположеніе ко мн полковника, который ограничилъ мое наказаніе двухъ мсячнымъ арестомъ въ крпости. Когда я возвратился къ своему полку, шайка Resucitado снова длала свои набги. Боже! какъ я обрадовался возможности участвовать въ этихъ сраженіяхъ: нашъ полкъ не разсуждая бросался въ лицо опасности и я всегда въ первомъ ряду. Про меня говорили, что я мучусь желаніемъ мести и вслдствіе этого такъ опрометчиво иду на встрчу пулямъ. Нтъ, не та была причина: мн просто хотлось встртиться съ той, чей образъ не могъ изгладиться изъ моего сердца.
Мн это удалось, но только спустя уже нсколько лтъ. Въ 1823 г. я снова попалъ въ Испанію, съ своимъ полкомъ. Въ этотъ разъ я уже не искалъ увидться съ Лукреціей, но сама случайность столкнула насъ.
Посл извстнаго Трокадерскаго дла я былъ въ Кадикс, когда разнесся слухъ, что завтра будутъ казнить двоихъ изъ тхъ гверильясовъ, которые уже нсколько дней содержались въ городской тюрьм. Казнь ихъ была отложена до сихъ поръ потому, что одинъ изъ нихъ принадлежалъ къ извстной фамиліи и, поговаривали, что король намренъ его помиловать. Слухи эти подтвердились и на мою долю выпало принести осужденному помилованіе. Бумага нсколько запоздала, такъ что я едва усплъ во время. Когда я весь мокрый отъ усталости прибжалъ на площадь, одинъ изъ осужденныхъ уже сидлъ въ кресл съ цпью на ше. Я поднялъ бумагу надъ головою и, махая ею по воздуху, кричалъ: ‘Помилованіе’. Къ счастью, меня замтили у эшафота, толпа донесла меня почти на рукахъ до коррежидора, я подалъ ему бумагу, взглянулъ на того, кому принесъ спасеніе, и обомллъ: на эшафот былъ Resucitado…
Лукреція была все также хороша, но красота ея теперь отзывалась боле мужскою, чмъ женскою. Я съ любопытствомъ слдилъ за тмъ впечатлніемъ, какое произведетъ на нее чтеніе бумаги. Она и здсь, какъ и везд, осталась все тмъ же невозмутимо-холоднымъ Resucitado, не проявляющимъ наружу ни радости, ни ненависти, ни горя: прослушавъ совершенно покойно чтеніе бумаги, она сошла съ эшафота такъ же невозмутимо, какъ бы съ кресла гостинной и прошла мимо меня, не бросивъ даже на меня ни одного признательнаго взгляда. Можетъ быть она и не узнала меня.
Впослдствіи до меня дошли всти, что Лукреція постриглась въ монахини и скоро сдлалась настоятельницей монастыря. Не удивительно! Эта женщина не могла оставаться безъ власти!