Н. А. Тэффи
Воскресенье
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
Воскресенье, Тэффи, Год: 1920
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Том 3: ‘Городок’.
М., Лаком, 1998.
Душно… Душно…
Парижане за неделю точно выдышали весь воздух и на воскресенье его не хватает.
Или так кажется, потому что именно в воскресенье полагается вздохнуть свободно — тут-то и видишь, что воздуха нет.
Магазины заперты. Весь Париж отхлынул куда-то по трамваям, автобусам, по кротовым коридорам метро.
Дышать поехали.
В такси непривычные парочки. Она — в нитяных перчатках и хорошей шляпке или в хороших перчатках и скверной шляпке — в зависимости от магазина, в котором она служит. Он — в щегольском галстуке и помятом котелке, или наоборот в помятом галстуке и щегольском котелке — тоже в зависимости от магазина, где он состоит приказчиком. Оба напряженно улыбаются от удовольствия и конфуза собственным великолепием.
В трамваях более солидная публика, знающая суетность мирских наслаждений и понявшая, что истинное счастье — деньги, не расточаемые, а накопляемые и сберегаемые в банке. В трамваях лавочники с женами и детьми, пузатые старички с толстоносыми старухами.
Все едут. Уехали.
В маленькой русской церковке идет богослужение.
Седобородый священник умиленно и торжественно говорит прекрасные слова молитвы: ‘Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси…’
Господин с тонко-выработанным пробором — сколько лысина позволяет — благоговейно склонил голову и шепчет соседу:
— А я забыл ваш телефон. Мерси. Ваграм или Сакс?
— Онз сие, Ваграм, — истово крестясь, отвечает сосед.
Молится седобородый священник о русских митрополитах, может быть уже убитых, о православной церкви оскверненной, с поруганными иконами, с ослепленными ангелами…
— Интересно знать, — молитвенно закатывая глаза, шепчет дама, крашеная в рыжее, даме, крашеной в черное, — настоящие у нее серьги или нет.
— А мне вчера в концерте понравилось платье Натальи Михайловны. Я бы сделала себе точно такое, только другого цвета и другого фасона.
На паперти, щурясь от яркого желтого солнца, толпятся нищие… духом и толкуют про свои дела.
— Сговорились встретиться здесь с Николай Иванычем и вот уже полчаса жду.
— А, может быть, он внутрь прошел?
— Ну! Чего ради!
— О чем это там братья Гвоздиковы с Копошиловым говорят? И Синуп с ними…
— Кабаре открывать собираются.
— Не кабаре, а банк.
— Не банк, а столовую.
— Кооператив с танцами.
Надо дышать.
Пойдем в ‘Jardin des Plantes’.
Душный ветер гонит сорную пыль.
Треплет праздничные юбки, завивает их о кривые ноги воскресных модниц в нитяных перчатках и пышных шляпках (и наоборот), сбивает с шага ребятишек, подшлепываемых заботливой материнской рукой. Посыпает песком мороженое и вафли у садового ларька.
Деревья качают тяжелыми тусклыми листьями, как непроявленные картинки декалькамани.
Длинное здание с решетками. Это клетки.
В одной клетке спит большая серая птица. В другой спит-дышит чья-то бурошерстая спина. Гиена, что ли.
В третьей — лев. Маленький, желтый, аккуратный, весь вылизанный с расчесанной драконской гривой.
Сидит в профиль и зевает, защурив глаза.
Перед клеткой толпа в пять рядов. Напирают, давят, лезут, поднимают детей на плечи, чтобы лучше видели, как лев зевает.
Нежная мать с перьями дикобраза на шляпе высоко подняла крошечную голубоглазую девочку.
— Regarde la grosse bbte! Vois-tu la grosse bbte? {Посмотри, какая большая зверюга! Видишь, какая большая? (фр.).} Девочка таращит глаза, но между нею и ‘grosse bbte’ поместилась толстая курносая дама с сиренево-розовыми щеками.
Девочка видит только ее и все с большим ужасом таращит на нее голубые глазенки.
— La grosse bbte!
Вырастет девочка большая и будет говорить:
— Какие у меня странные воспоминания детства. Будто показывали мне какого-то льва с сиреневыми щеками в полосатой кофте, толстого, толстого с бюстом и в корсете… Что это за львы были в те времена? Чудеса! А так ясно помню, словно вчера видела.
В ресторанчике услужающая мамзель заботливо вычеркивает перед вашим носом каждое выбранное вами в меню блюдо и, глядя в ваши, полные кроткого упрека, глаза, посоветует есть морковь.
— Des carottes.
Но ведь есть ресторанчики с определенным обедом. Это спасение для человека с дурно направленной фантазией, выбирающего то, чего нет.
В ресторане с определенным обедом вам дадут две редиски, потом пустую тарелку, сбоку которой, по самому бордюру, ползет подсаленный (для того, чтобы полз) огрызок говядины. Подается он под различными псевдонимами — ctelette d’agneau, boeuf frit, chateaubriant, lapin, gigot, poulet {отбивная из ягненка, жареная говядина, шатобриан, кролик, баранья нога, цыпленок (фр.).}. Отвечает за быка, зайца, курицу и голубя. Не пахнет ни тем, ни другим, ни третьим. Пахнет теплой мочалой.
Потом подадут пустую тарелку.
— Отчего она рыбой пахнет?
— Saumon suprme. {филе лосося (фр.).}
— Ага!
Но ее совсем не видно этой saumon suprme. Верно кто-нибудь раньше вас съел.
Потом вам дают облизать тарелку из-под шпината (в ресторанах получше музыка при этом играет что-нибудь из ‘Тоски’).
Потом вы облизываете невымытое блюдечко из-под варенья и торопитесь на улицу, чтобы успеть, пока не закрылись магазины, купить чего-нибудь съедобного.
Театров много. Французы играют чудесно.
В одном театре идет Ки-Ки, в другом Фи-Фи, в третьем Си-Си.
Потом вы можете увидеть:
‘Le danseur de Madame’, ‘Le bonheur de ma femme’, ‘Le papa de maman’, ‘La maman de papa’, ‘La maman de maman’, ‘Le mari de mon mari’, ‘Le mari de ma femme’. {‘Танцор Мадам’, ‘Счастье моей жены’, ‘Папа мамы’, ‘Мама папы’, ‘Мама мамы’, ‘Муж моего мужа’, ‘Муж моей жены’ (фр.).}
Можете посмотреть любую, это то же самое, что увидеть все. Некоторые из них очень серьезны и значительны. Это те, в которых актер в седом парике подходит к самой рампе и говорит проникновенно:
— Faut tre fidè,le a son mari. {Нужно хранить верность своему мужу (фр.).}
Растроганная публика рукоплещет и сидящий в десятом ряду русский тихо поникает головой:
— Как у них прочны семейные устои. Счастливые!
— Fidè,le a son mari! — рычит актер и прибавляет с тем же пафосом, но несколько нежнее:
— Et a son amant. {Верность своему мужу! И своему любовнику (фр.).}
Кончается душный день.
Ползут в сонных трамваях сонные лавочницы, поддерживая отяжелевших сонных ребят. Лавочники, опираясь двумя руками на трость, смотрят в одну точку. Глаза их отражают последнюю страницу кассовой книги.
У всех цветы. Уставшие, с ослизлыми от потных рук стеблями, с поникшими головками.
Дома их поставят на прилавок между ржавой чернильницей и измусленной книжкой с адресами. Там тихо, не приходя в себя, умрут они такие сморщенные и бурые, что никто даже и не вспомнит, как звали их при жизни — тюльпанами, полевыми астрами, камелиями или розами.
Устало и раздраженно покрякивая, тащат такси целующиеся парочки в нитяных перчатках и хороших шляпках (или наоборот). И в их руках умирают потерявшие имя и облик цветы.
По кротовым коридорам гудят-гремят последние метро. Качаясь на ногах, выползают из дыр земных усталые, сонные люди.
Они как будто на что-то надеялись сегодня утром и надежда обманула их.
Вот отчего так горько оттянуты у них углы рта и дрожат руки в нитяных перчатках.
Или просто утомила жара и душная пыль…
Все равно. Воскресный день кончен.
Теперь — спать.
Наши радости так похожи на наши печали, что порою и отличить их трудно…
Воскресенье. Впервые: ‘Последние Новости’. 1920. — 6 июня. — No 35. — С. 2.
Jardin des Plantes — знаменитый Ботанический сад в Париже, основан в 1793 г., занимает 6,5 га.
…не про явленные картинки декалькамани — от фр. dcalcomanie — переводная картинка, полиграфический способ изготовления переводных изображений.
‘Тоска’ (1899) — опера итальянского композитора Дж. Пуччини (1858-1924).