‘ВОСЕМЬДЕСЯТ СТУПЕНЕЙ’
‘ВОСЕМЬДЕСЯТ СТУПЕНЕЙ’
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
‘Восемьдесят ступеней’, Зайцев Борис Константинович, Год: 1961
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
За это последнее время я получил очень много приветствий, иногда весьма трогательных, всегда полных благожелания. Чувствую себя в долгу перед теми, кто словом и делом выказал мне сочувствие, привет, иногда даже и более горячие чувства. Не имею возможности всем ответить в отдельности, потому позволю себе самым сердечным образом поблагодарить и здешних, и заморских друзей — волна благожелания очень поддерживает и дает некую бодрость.
‘Восемьдесят ступеней’, сказано в одном письме. Число, конечно, немалое, и повод, чтобы взглянуть, хоть и очень бегло, на собственную жизнь, и на жизнь родины.
Поколение мое юностью своей захватило еще мирный мир или казавшийся мирным (в нем скоплялись, конечно, силы взрыва: войн, революций, крови).
Мы, русские, принадлежавшие к среднеинтеллигентскому, отчасти богемскому литературному кругу, росли в воздухе искусства, видели много красоты, поклонялись Италии и ее свету, но во многом были детьми, недостаточно знавшими низы жизни и мало ими интересовавшимися. Хотелось написать что-нибудь — рассказик, повесть (не для счастья человеческого, а так, бездумно, для собственного удовольствия), съездить еще раз во Флоренцию, в Москве посидеть с Буниным в ресторане ‘Прага’. Ничего жертвенного или там героического.
А жизнь страны шла своим путем, да и всей Европы своим в 14-м году и началась катастрофа. Мир вступил в полосу неслыханных бедствий. Низы показали себя. Но и мы за что-то ответили — за слишком легкую, беззаботную жизнь (это и есть покаянная нота ‘Золотого узора’ моего: может быть, недостаточно выраженная, во всяком случае недостаточно замеченная).
Нечего говорить: какие бы мы ни были, мы все-таки много перестрадали, и самое зрелище крови, убийств, насилий навсегда осталось в душе раной. Погибали близкие, молодые, чаще всего безответные — безвинно. Горестно вспоминать о том времени. Но ужасы, беды тех лет, показавших зверя в человеке, показали зато, в стенаниях души, и высший, немеркнущий мир Спасителя, Евангелия, мученической Церкви в особо ослепительном, как бы Фаворском свете. Это — выше искусства и поэзии (но настоящему художеству дает луч света своего).
И вот, так или иначе, через одни двери или через другие, оказались мы здесь. Жили, трудились, кто как умел, старались хранить святыни, вынесенные из пылающей Трои: религию, человечность, свободу. Годы шли. Много соратников ремесла нашего литературного ушло, из моего поколения остаешься чуть не один. Что сказать, когда вся жизнь позади? От горя и испытаний никуда не уйдешь. Они неизбежны и ведут к неизбежному.
Но про самую жизнь скажу все же прежнее: рядом с ужасом есть в ней и свет, и любовь, и тишина. Они поддерживают и укрепляют. И они исходят из мира высшего. Не было бы в жизни смиренных и кротких, любящих и несущих себя другим, возможно, увидели бы мы зверинец. Но видим пеструю, с тенями и светом, таинственную картину мироздания, понять которую нам не дано, но на каждого из нас возложено — вносить в нее хоть каплю добра.
Когда человек молод, окружен молодыми, живет стихийно, в мажоре, он менее замечает страдание и беду. Старость восстанавливает равновесие. Может быть, даже сгущает тени. Видишь почти что одно страдание, горе, смерть. Знаешь, что все это неизбежно и неслучайно, и все-таки равнодушным остаться не можешь.
Вот и хочется послать некое братское радио, сигнал сочувствия и сострадания всем страждущим, болезнующим, одиноким, в тюрьмах и заключении томящимся, всем озлобленным и несчастным, потерявшим надежду и ропщущим — как бы слиться хоть на минуту со всем племенем бедствующих. Да подаст им Господь силы и облегчения, веры, надежды и любви.
Русская мысль. 1961. 18 марта. No 1657.
С. 373. …покаянная нота ‘Золотого узора’ моего… — ‘Золотой узор'(Прага, 1926) — второй роман Зайцева.