Восемь лет в Северо-Западном крае, Березин Владимир Петрович, Год: 1896 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 127 минут(ы)

Восемь лтъ въ Сверо-Западномъ кра.

Воспоминанія бывшаго мироваго посредника.

I.

При поврк уставныхъ грамотъ, составленныхъ мировыми посредниками въ Сверо-Западномъ кра {По закону 19 февраля 1861 года въ губерніяхъ Сверо-Западнаго края образовывались поврочныя коммисіи для проврки уставныхъ грамотъ и составленія выкупныхъ актовъ.} изъ мстныхъ уроженцевъ, оказалось повсюду, что эти грамоты составлены не врно и заключаютъ въ себ свднія о фактахъ, не существующихъ въ дйствительности. Въ виду этого обстоятельства, бывшій тогда начальникомъ края генералъ Муравьевъ сдлалъ вызовъ русскихъ мировыхъ посредниковъ, и по этому вызову, въ числ другихъ, прибылъ и я на службу, и получилъ въ свое завдываніе первый М…. участокъ, съ губернскимъ городомъ въ его центр. Въ первые же дни посл моего прізда мн пришлось ознакомиться со множествомъ новыхъ лицъ разныхъ вдомствъ, новыхъ свдній и выслушать множество мнній, иногда разнорчивыхъ, а потому я только недли чрезъ дв усплъ разобраться въ своихъ впечатлніяхъ, оріентироваться въ новыхъ условіяхъ службы и составить себ будущій планъ дятельности, отъ котораго, замчу кстати, я не отступалъ во всю мою службу ни разу.

Персоналъ нашъ былъ увлеченъ стремленіемъ къ русскому длу, но это стремленіе не всми одинаково примнялось на практик, и я скоро подмтилъ, что въ числ моихъ сослуживцевъ были люди, слишкомъ односторонне смотрвшіе на дло и слишкомъ далеко заходившіе въ своемъ увлеченіи. Одному изъ такихъ пылкихъ мечтателей, добродушнйшему и милйшему М—ву, я однажды возразилъ, что главная и единственная наша обязанность заключается, какъ я думаю, въ неуклонномъ и усердномъ выполненіи того закона, который не выполняли намренно польскіе посредники, и всхъ распоряженій генерала Муравьева, мудро предусмотрвшаго вс нужды несчастныхъ крестьянъ, и вс русскіе интересы въ кра.— Давить пана при каждомъ удобномъ случа потому только, что онъ былъ польскій панъ, такъ же не справедливо и не законно,— говорилъ я,— какъ было не справедливо и не законно со стороны нашихъ предмстниковъ-поляковъ давить русскаго потому только, что онъ русскій, давить мужика потому только, что онъ ‘мужикъ-быдло’. Но мои слова вызвали у М—ва и двухъ-трехъ нашихъ собесдниковъ такіе горячіе протесты и возбудили такой шумный споръ, что я уже потомъ всегда избгалъ высказывать мои взгляды. Увлеченіе М—ва и подобныхъ ему, обусловленное ихъ темпераментомъ, а отчасти и воспитаніемъ, принесло крестьянамъ мало дйствительной пользы и не повредило интересамъ польскихъ пановъ, потому что пересолъ и натяжки въ выкупныхъ актахъ потомъ приходилось исправлять и передлывать по указаніямъ Главнаго выкупнаго учрежденія, но оно давало панамъ поводъ для криковъ негодованія, для жалобъ и облегчало имъ драпировку въ печальную тогу несправедливо обиженныхъ…

По характеру не любя крайностей, я не сочувствовалъ такому увлеченію и не желалъ походить на моихъ польскихъ предмстниковъ пристрастіемъ къ одной сторон. Если наши предмстники были удалены за видимое пристрастіе къ одной сторон, думалъ я, то ясно, что пристрастіе къ другой сторон тоже не будетъ согласно ни съ видами правительства, ни съ понятіемъ простой справедливости. Поэтому я безповоротно ршилъ не только грудью стоять за крестьянина и вс его законные интересы, но и ршительно, энергично становиться на сторону пана-помщика во всхъ случаяхъ, гд его справедливые интересы были нарушены. Такая дятельность къ концу перваго же года дала благіе результаты, превысившіе мои ожиданія: случаи лсныхъ порубокъ, потравъ земельныхъ угодій, кражи сна и сноповъ прекратились совершенно, и я могъ посвятить все свое время училищному длу, устройству мірскихъ капиталовъ для образованія ссудо-сберегательныхъ кассъ, безъ чего немыслимо какое-либо улучшеніе положенія крестьянъ. Съ другой стороны большинство пановъ-помщиковъ начало высказывать свою благодарность и уваженіе ко мн, ‘ласкавому пану’, и я пользовался каждымъ такимъ случаемъ и уговаривалъ пана дать сотню или полсотни деревъ на постройку училища или волостнаго правленія.— ‘Что вамъ стоитъ, при такой масс лса, дать сотню деревъ на училище, а вдь польза-то будетъ какая для дтей тхъ, которые такъ долго и врно служили вамъ?’,— говорилъ я, бывало. Панъ соглашался не сразу, но въ конц концовъ, махнувъ рукою, говорилъ: ‘Э, пускай, такъ и быть: для ласкаваго пана, по дружб, даю,— бо ни порубокъ, ни потравъ… даю!’ Благодаря такой помощи нкоторыхъ интеллигентныхъ пановъ и отпуску изъ казны лса, въ первый же годъ моей службы построены и училища и волостныя правленія, и, подводя итоги труда въ конц перваго года моей службы, я съ чувствомъ невыразимаго наслажденія увидлъ, что у меня въ участк двадцать три училища и девятнадцать школъ, съ двумя тысячами учащихся…

О, прекрасное, чудно прекрасное время службы моей въ М.,— никогда я тебя не забуду!

Но мое ршеніе не поддаваться одностороннему увлеченію давало мн много непріятныхъ часовъ. Вс такъ страстно относились къ вопросу о характер дятельности, такъ были упрямы въ своемъ увлеченіи и подозрительны, что о спокойномъ отношеніи къ длу и о справедливости въ сужденіяхъ не могло быть и рчи. Поэтому многіе изъ моихъ сослуживцевъ считали меня ‘крпостникомъ’, въ виду моихъ преслдованій крестьянъ за лсныя порубки и потравы, а другіе въ то же время мысленно обзывали меня ‘краснымъ’ потому только, что я старался о пониженіи оцнокъ за землю и не пугался зачисленія болотъ въ неудобныя земли, несмотря на ужасающую цифру десятинъ подъ этими болотами… Большое утшеніе для меня было найдти въ членахъ поврочной коммисіи, въ которой я участвовалъ на правахъ члена, людей вполн солидарныхъ со мною во взглядахъ на нашу обязанность: дйствовать по закону и справедливости, а не по увлеченію. Одинъ изъ этихъ членовъ, предсдательствовавшій, Павелъ Яковлевичъ Ольхинъ, былъ худощавый, мускулистый мужчина лтъ 40 по наружности, съ кудрявыми волосами и черными небольшими глазками, какъ угли горвшими на худощавомъ, съ мелкими чертами лиц. Отставной гусарскій штабсъ-ротмистръ, онъ не могъ похвалиться ни образованіемъ, ни особою благовоспитанностію, но былъ очень не глупъ, ‘себ на ум’ и держалъ себя самостоятельно и свободно. Его манеры были безцеремонны, почти грубы, а рчь отрывиста и пересыпана энергичными эпитетами, но всегда самостоятельна и откровенна. Его опытность въ сельскомъ хозяйств, неподкупная честность и благородство души были оцнены сразу, и онъ былъ необходимйшій и драгоцнный членъ въ нашей коммисіи, хотя написаніе письма въ дв-три страницы и было для него дломъ не легкимъ. Мое знакомство съ нимъ по прізд въ М. установилось быстро и дружески. Ольхинъ былъ мой землякъ по К. узду Т. губерніи, гд, однако, мы не встрчались, и былъ хорошъ съ моимъ тестемъ, а потому съ первой же встрчи отнесся ко мн какъ къ родному и близкому. Другой членъ — Баталиновъ, Михаилъ Ивановичъ, былъ отставной штабсъ-капитанъ, добродушный, очень благородный по чувствамъ и дльный человкъ, наклонный въ то же время къ юмору и школьничеству, въ особенности по отношенію къ Ольхину, съ которымъ онъ былъ въ большой дружб.

Наши обязанности мы полюбовно раздлили между собою такимъ образомъ, что опредленіе свойствъ и продуктивности пашни, луговъ и пастбищъ лежало на обязанности Ольхина, ‘вс цифирныя работы’ по вычисленію земель, суммы платежей за нихъ и т. п.— производились Багаляновымь, примненіе же инструкціи объ оцнк было возложено на меня.Но такое распредленіе труда не устраняло обсужденія всми нами каждаго возникающаго вопроса и порождало дружескіе, а порой я горячіе споры, особенно о примненіи инструкціи въ томъ или другомъ случа. Подобные споры, въ которыхъ, по обыкновенію, ‘кипятился’ Ольхинъ, а Баталиновъ подзадоривалъ и школьничалъ, обыкновенно оканчивались добродушно-ворчливою фразою сдававшагося Ольхина: ‘ну, шутъ съ вами, цните такъ, пожалуй…’

Знакомство съ этими двумя товарищами, Ольхинымъ и Баталиновымъ, было мн, зазжему человку, 26-ти лтъ, очень полезно. Спокойно смотря на свою задачу и прослужа уже боле года въ кра, они ознакомили меня, въ дружескихъ бесдахъ, съ положеніемъ длъ въ кра, съ двумя теченіями, которыя были замтны во взглядахъ нашихъ сослуживцевъ, съ составомъ моего участка и его особенностями, въ виду наличности губернскаго города и особенно крупныхъ владльцевъ, съ бытомъ крестьянъ и духовенства и т. п. Чуждые увлеченій, истинно благородные по взглядамъ и убжденіямъ, они были драгоцнными товарищами дня меня, и я искренно радовался ихъ дружб ко мн, велико было мое огорченіе, когда, черезъ полтора года, Ольхинъ ухалъ изъ края, а Баталиновъ перешелъ въ другую коммисію. Но я забжалъ впередъ, увлеченный воспоминаніями, а потому возвращаюсь къ началу моей службы.

Участокъ я принялъ отъ русскаго мироваго посредника Деревинскаго, человка прекрасно образованнаго, но спившагося съ круга, какъ говорится, и не занимавшагося длами во время своей кратковременной службы. Расположеніе моего участка было очень удобно, потому что какъ разъ въ его центр находился губернскій городъ, и я имлъ возможность жить въ город, не бдствуя съ квартирой въ какомъ-нибудь жидовскомъ мстечк. Кром этого, имлись и другія удобства: за исключеніемъ двухъ, трехъ волостей, вс они лежали вблизи города, въ разстояніи отъ четырехъ и до пятнадцати верстъ, и во время моихъ постоянныхъ разъздовъ по участку я всегда могъ, прозжая черезъ городъ, завернуть домой на часокъ или на день, чтобы повидать семью, наконецъ, въ случа какого затрудненія, я легко могъ повидаться и поговорить съ однимъ изъ членовъ губернскаго присутствія и даже со всми ими.

Въ числ этихъ членовъ въ то время особенно выдлялись двое: Константинъ Васильевичъ Свтовскій и Михаилъ Никитичъ Евстигневъ. Свтовскій былъ высокій брюнетъ, съ сильною просдью въ густыхъ кудряхъ и длинной бород, обладавшій мужественною красотою и очень типичнымъ лицомъ. Воспитывался онъ въ духовной академіи и говорилъ хорошо: либерально, горячо и увлекательно, каждому его слушателю невольно приходило въ голову, что еслибы онъ жилъ при другихъ условіяхъ, то изъ него вышелъ бы страстный агитаторъ или народный трибунъ (!). Евстигневъ былъ капитанъ одного изъ гвардейскихъ полковъ, откомандированный на должность посредника въ Пермской губерніи и оттуда перешедшій въ члены нашего губернскаго присутствія, поздне его переименовали въ подполковники, съ отчисленіемъ по арміи. Онъ былъ маленькаго роста, напоминалъ формою головы и чертами лица Наполеона I, образованъ, имлъ благовоспитанныя привычки и манеры, былъ нервный, порою увлекающійся и очень самолюбивый человкъ, но всегда готовый на доброе дло и всякую помощь. Длу обезпеченія крестьянъ онъ былъ преданъ и, какъ членъ присутствія, былъ неутомимый длецъ и ‘воротила’, какъ отзывались о немъ. Мы сошлись съ нимъ близко и сердечно съ перваго дня нашего знакомства, и наша дружба жила до самой его смерти, чрезъ восемь лтъ, въ далекомъ Ташкент. Объ остальныхъ буду говорить при случа.

II.

… Въ одинъ холодный и мокрый день послднихъ чиселъ сентября 1864 года, я впервые выхалъ на работы съ поврочною коммисіею. Путь лежалъ длинный, на самый край моего участка, а предстоявшая ходьба по вязкой пашн, болотамъ и кустарникамъ, для осмотра крестьянскихъ земель, подъ непрерывнымъ дождемъ и рзкимъ холоднымъ втромъ, не представляла ничего для меня пріятнаго, но поздка была необходима, чтобы не остановились занятія коммисіи, и я, скрпя сердце, пустился странствовать въ ‘позиченной’ найтычанк. День былъ хмурый. Мелкій дождь поливалъ какъ изъ сита, и почтовая четверка замореныхъ коней уныло тащила неуклюжій экипажъ, шлепая копытами въ жидкой грязи и позвякивая разбитымъ колокольчикомъ, привязаннымъ съ боку хомута на одной пристяжной. Съ любопытствомъ выглядывалъ я изъ-подъ мокраго зонта, новаго для меня инструмента, въ которомъ я халъ, на окружающую угрюмую картину и чувствовалъ, какъ въ душу мн начинаетъ закрадываться уныніе. Изъ срой пелены холоднаго тумана, безжалостно окутавшаго всю мстность, по мр движенія четверки, обрисовывались то гора, то лсокъ, то болото, съ кое-гд торчащею чахлою осиною, а потомъ опять лсъ, песокъ или болото… Иногда попадались, гд-нибудь на бугр, у лска, ‘односелье’ или ‘застнокъ’, изъ низенькихъ, крошечныхъ, почернвшихъ отъ дождя и старости избъ, а мстами виднлись или заморенная лошаденка, щипавшая сивецъ, или баба въ телг, запряженной маленькимъ бычкомъ… Унылый край!— думалъ я, пожимаясь отъ холода и сырости, пробиравшейся за рубашку, и тоскливо смотря въ неуклюжую фигуру угрюмаго ямщика, не проронившаго во всю дорогу ни слова, ни окрика. Нашъ русскій ямщикъ весело покрикивалъ бы, помахивалъ кнутомъ и посвистывалъ, ободряя лошадей,— думалъ я,— а это чучело молчитъ себ всю дорогу и сидитъ копной на козлахъ. Я почти съ озлобленіемъ смотрлъ въ спину ямщика, на которомъ былъ надтъ черный форменный кафтанъ, съ мдной бляхой на рукав, и огромная шапка кучерскаго фасона. И кафтанъ, и шапка, очевидно, были сняты съ великана и на скорую руку надты на тщедушнаго ямщика, такъ все это было широко и велико, чтобы разсяться я заговорилъ съ нимъ,

— А что, теперь уже нтъ повстанцевъ въ этихъ мстахъ?

— Якъ кажете, пане?— спросилъ ямщикъ и такъ быстро повернулся ко мн, что его громадная шапка сразу съхала ему на затылокъ.

Я повторилъ вопросъ и ямщикъ отвчалъ:

— Н, пане, южъ нту.

— А ты ихъ видлъ?

— А якъ же, видалъ.

— Гд?

— Къ намъ на станцыю разъ прызжали.

— Что же они у васъ длали?

— Что! позабирали коней съ фурманками и ухали.

— А зачмъ же вы дали? Вдь не одинъ же ты былъ на станціи.

— Э, не можно було не дать, яни сами бы узяли.

— А можетъ быть и не взяли бы, еслибы вы, ямщики, не дали.

— Н, наночку, узяли бы, яни були съ дубельтовками да съ саблями.

— А какъ же это они взяли?

— Якъ узяли! Скричали: ‘теразъ впрягайте кбней въ фурманки!’ Мы побросались впрягать, яни даже сами помогали, же бы скорй.

— Но, ты, кабъ те волки зъли!— крикнулъ онъ впервые на пристяжную, испугавшуюся чего-то на бревенчатой настилк по болоту.

Лошадь рванулась впередъ, бревна сильне запрыгали въ связкахъ изъ лыка и обдали меня холодною грязью.

Ямщикъ былъ не разговорчивъ, отвчалъ коротко на вопросы, и я прекратилъ разговоръ, съ нетерпніемъ ожидая конца пути, чтобы расправить усталые члены и освжиться стаканомъ чая. Но станція была длинная, дорога ужасная, и усталыя лошади еле-еле трусили и часто едва вытягивали экипажъ изъ грязи. Между тмъ короткій осенній день угасалъ, и очертанія мстности уже пропадали въ сумеркахъ и туман, виднлись только спины моего Степана и ямщика, но скоро и он скрылись въ наступившей непроглядной темнот ночи. Мы въхали въ густое чернолсье, и пронзительный втеръ то бурпо и порывисто, то подозрительнымъ для уха шопотомъ пробгалъ между древесными втвями, и мн стало жутко. А что, если какой-нибудь голодный повстанецъ-фанатикъ вдругъ пальнетъ въ меня изъ-за дерева? Это опасеніе пришло мн въ голову неожиданно, и я никакъ не могъ отъ него отдлаться. Я зналъ, что въ нашей губерніи уже разогнаны повстанскія банды, но зналъ также, что разбжавшіеся члены шаекъ кое-гд въ одиночку и по-двое скрываются въ лсахъ. Однимъ изъ такихъ фанатиковъ-повстанцевъ былъ убитъ въ моемъ участк русскій становой приставъ Ляцкій, въ то время, какъ онъ халъ въ тарантас… Вотъ будетъ скверная штука, думалъ я, если придется такъ глупо погибнуть, сидя въ неуклюжей найтычанк, отъ невидимаго врага изъ-за дерева… Убьютъ — еще полбды, пришло мн въ голову, а вотъ если не убьютъ, а искалчатъ на всю жизнь, пробивъ легкое, что ли… Брръ!

— Ну, сторонка!— проговорилъ вдругъ Степанъ, очевидно потерявшій всякое терпніе и прозябшій.

— Волкамъ тутъ жить только, вотъ что,— прибавилъ онъ, очевидно продолжая вслухъ свою мысль.

Наконецъ мы подъхали къ низенькому, но очень длинному дому П. почтовой станціи, съ большимъ фонаремъ на столб у крыльца, я вздохнулъ съ облегченіемъ, проходя по крыльцу. Войдя въ очень большую комнату со множествомъ оконъ, я увидлъ пять-шесть кожаныхъ стульевъ, сильно выбитый диванъ и ломберный столъ, а на стнахъ нсколько таблицъ и росписаній. Юркій человкъ, толстенькій и малаго роста, съ длинными усами, услужливо свтилъ мн по коридору, и его услужливость усугубилась, такъ сказать, въ то время, когда я сбросилъ шинель и на полушубк блеснулъ золоченый знакъ мироваго посредника.

— Вы, значитъ, новый нашъ господинъ посредникъ изволите быть?— заискивающимъ тономъ спросилъ онъ.

— Да, я новый посредникъ.

— Самоварчикъ прикажете-съ?

— Пожалуйста.

— Заразъ сготовлю-съ.

Писарь скрылся, но, не усплъ я удостовриться, что было уже десять часовъ вечера, какъ онъ явился съ чайнымъ приборомъ и новою свчкой въ большомъ подсвчник. Я спросилъ у него — далеко ли волостное правленіе? И узналъ, что оно — рядомъ и что онъ уже послалъ къ старшин сказать о моемъ прізд. Скоро предо мною киплъ и бурлилъ пузатый самоваръ, и я съ наслажденіемъ усталаго путника допивалъ стаканъ чая, какъ послышался скрипъ отворяемой двери, и вошедшій звучнымъ, пріятнымъ голосомъ сказалъ:

— Здравія желаю, ваше высокоблагородіе.

Я посмотрлъ по направленію къ двери, но никого не видлъ, потому что пламя свчи освщало только столъ съ самоваромъ, оставляя въ совершенной темнот остальныя части комнаты.

— Я никого не вижу,— сказалъ я,— подойди ко мн ближе.

Къ столу медленно подошелъ красивый блондинъ лтъ сорока, съ умнымъ худощавымъ лицомъ подъ русыми, курчавыми волосами, и на русскомъ дубленомъ полушубк заблестлъ при свчк ярко вычищенный мдный знакъ волостнаго старшины.

Оказалось, что ко мн пришелъ П—скій старшина Кресикъ. и я началъ говорить съ нимъ о длахъ волости, но, скоро покончивъ съ общими вопросами, заговорилъ о мятеж, только-что прекращенномъ, и высказалъ желаніе знать, какъ жилось имъ въ эту пору.

— Трудныя были времена, ваше высокоблагородіе, очень трудныя!— началъ старшина со вздохомъ.— Шайки ходили и грабили, подводы и скотъ и людей забирали къ себ силой, коли но успли схорониться, и разсудку нигд найдти нельзя было, потому вс господа чиновники изъ поляковъ были, особенно страшно было священникамъ нашимъ, православнымъ, потому, если попадется имъ какой — сейчасъ повсятъ гд попало. Нашъ мировой посредникъ Хлопицкій такъ даже какимъ-то набольшимъ тайнымъ у нихъ былъ, пока не сослали его.

— Неужели?

— Такъ точно-съ. И посл, когда уже русскаго губернатора прислали, господинъ Кожевниковъ прозывался, и новаго посредника господина Голыневскаго опредлили, тутъ въ имніи не далеко живетъ, Старый Дворъ прозывается, такъ и то, если спросишь, бывало, какъ, молъ, ваше высокоблагородіе, поступить въ случа, ежели что прослышишь? Скажетъ: ‘сиди себ тихо, не задирай никого, и тебя никто не тронетъ’.

— Скажите!— невольно вырвалось у меня.

— Дружны яни вс были очень,— другъ за дружку стояли.

— Ну, продолжай пожалуйста, очень интересно.

— Вотъ, сижу я разъ утромъ въ волости, жду фурманку, чтобы домой хать, потому днъ шесть домой не здилъ, и вижу, бжитъ кухарка нашего отца Павла и плачетъ, горько такъ плачетъ, добжала къ окошку, гд я сидлъ, сказать ничего не можетъ

— Что ты,— спрашиваю, — ай что случилось? Кой-какъ, кой-какъ, съ плачемъ, разсказала — у меня ажно волосы поднялись дыбомъ, Господи милостивый!

— Что же она теб сказала?— спросилъ я замолчавшаго въ волненіи старшину, заинтересованный его разсказомъ.

— Это вотъ что, ваше высокоблагородіе: у нашего отца Павла сестра была замужемъ за священникомъ, въ сосднемъ ***скомъ узд, не дюже далеко отсель, въ имніи Блонь, а панъ-то владлецъ имнія, Свнторжецкій прозывался, налетлъ съ своей шайкой, да и повсилъ священника на воротахъ его же дома, да еще прежде надть на него ризу веллъ, а жен-то, матушк,— еще въ ту-пору брюхата, сказывали, была,— смотрть веллъ, какъ душа-то изъ батюшки выходила… Злодій, злодій…

— Ну, а ты какъ встрчался съ повстанцами?

— Хоронился отъ нихъ, какъ только прослышишь, бывало, объ нихъ, однова чуть было не попалъ къ нимъ…

— Какъ это было?

— А это вотъ какъ было, ваше высокоблагородіе, иду я одинъ разъ въ канцелярію {Канцелярія — волостное правленіе.} изъ своей вески {Веска — деревня.}, тутъ верстъ пять, аль-бо шесть отсель живу, и вижу, на панскомъ заднемъ двор,— я шелъ мимо,— стоятъ большія фурманки, штукъ ихъ пять, аль-бо шесть, и не рабочія, а какъ вотъ въ войск бываетъ, большія, прочныя, зеленой краской окрашеныя, важныя, на что, думаю, пану такія фурманки? Ну, извстно, сталъ замчать, что не ладно что-то. Оно, конечно, нашъ панъ не замтенъ ни въ чемъ былъ, потому самъ въ Париж жилъ, сказывали, а все примчать слдовало, потому штатъ служащихъ пановъ и шляхтичей у него большой былъ. Акромя того тутъ слухъ былъ, что у пана въ ***, верстахъ всего въ восьми отъ насъ, създъ пановъ былъ, въ ту-пору, на манеръ, какъ бы на охоту собрались, только на охоту не пойшли, а все въ кабинет сидли, да совщались и тихо разговаривали. Э, думаю, знаю я, какая у васъ будетъ охота! Ну и сталъ береглись и хорониться, потому канцелярія у насъ на отшиб совсмъ, до вески далеко, никого въ ней нтъ, кром сторожа да писаря, а писарь-то у меня изъ панковъ, католикъ, панскую руку держалъ. Въ ту-пору въ канцеляріи у меня мірскихъ денегъ было съ тысячу, на-утро надо было въ казначейство за податки везти,— что, думаю, длать? Писарь, думаю, може и не скажетъ имъ про деньги, хоть и бываетъ въ гостяхъ на панскомъ двор у служащихъ, а може и скажетъ, Богъ его вдаетъ? Не надежный для той поры человкъ былъ нъ, опасался я его… Думалъ, думалъ я и вижу, что коли яни ужь тутъ близко, то сегодня безпремнно задутъ, ну, вотъ я заховалъ бумажки въ бутылки дв да и зарылъ ихъ въ землю возл канцеляріи, тайно отъ всхъ, а какъ ночь прійшла — самъ залегъ въ канаву, что вдоль дороги березами обставлена, да и жду: что будетъ. А ночь-то мсячная была, какъ день свтлая, такъ далеко видно. Долго лежалъ я въ канав, совсмъ южь засыпать было сталъ, какъ вдругъ слышу: топотитъ кто-то по дорог, шибко топотитъ, что такое, думаю? Приподнялъ это я голову изъ канавы и вижу: зеленыя фурманки, что у пана стояли, во весь духъ скачутъ, потому все панскіе, важные кони позапряжены, а въ фурманкахъ-то все паны посажались, молодые да бравые, и у каждаго по дубельтовк въ рукахъ, вотъ для чего, думаю, нужны были пану фурманки.

— А къ теб въ волостное правленіе не захали?

— Нтъ, въ этотъ разъ не зазжали, ваше высокоблагородіе, а только эти самыя фурманки я вдругорядь скоро увидалъ и задержать думалъ, да не прійшлось, одначе все же прозъ меня тутъ исправника поршили и пановъ съ дубельтовками изловили вскорости посля того.— Старшина замолчалъ и потупился.

— Разскажи пожалуйста, какъ это было?

— А это вотъ какъ было, ваше высокоблагородіе: халъ я по волости, самъ фурманкой правилъ, зранци дло было, и только сталъ изъ лса вызжать коло почтовой дороги, вижу: зеленыя фурманки и катятъ съ панами къ Патьковщин,— деревня тутъ верстахъ въ десяти есть такая. Ну, думаю, какъ никакъ, а ужь задержу пов’станьцевъ: соберу народъ, къ тому же вс дома, потому праздничный день, и погналъ фурманку прямикомъ, коло лса, потому версты на три ближе такимъ манеромъ… Вотъ ду и думаю: теперь народъ безпремнно собрался коло церкви и можетъ переняли пановъ… А и такъ думаю: можетъ стрлять зачнутъ, не дадутся… Ну, да ужь какъ никакъ, думаю, а задержу и все понукалъ конька, а только все же ему съ панскими конями не сравняться, и пріхалъ я въ Патьковщину уже солнышко совсмъ ясно свтило. Вижу: народъ стоитъ у церкви и все гомонитъ, гомонитъ… Я прямо къ нимъ: ‘не прозжали, христьяне, повстаньцы въ зеленыхъ фурманкахъ?’ — спрашиваю.— ‘Прохали’, кажутъ.

‘Меня ажъ зло взяло: ‘чего же вы не переняли, говорю: собралось васъ много, а стоите ротъ розиня, куда яни похали?’

‘Похали яни прямо по дорог, а куда — неизвстно, говоритъ староста, а только мы не виноваты: исправникъ самъ ихъ видлъ, тутъ же былъ, да не веллъ ихъ трогать’.

‘Врешь, говорю, какъ можетъ, чтобы исправникъ не веллъ мятежниковъ вязать! Говори — какъ дло было, а вы, ребята, говорю, не кричит, нехай онъ одинъ говоритъ’.

‘ Вотъ староста мн и говоритъ: христьяне собрались коло церковки, обденки ждутъ, а на ту пору прозжалъ мимо изъ Митьковщины исправникъ и, увидвъ народъ, подъхалъ. ‘Зачмъ собрались?’ — ‘Обденки ждемъ’, кажутъ, хотлъ было дал хать, а зеленыя фурманки и скачутъ. Христьяне какъ увидли ихъ и говорятъ исправнику, что ‘мятежники, молъ, дутъ’, а онъ имъ: ‘врете вы, дураки, какіе это мятежники!’ — ‘Дали-бугъ, мятежники, паночку’ кажутъ.— ‘Подожди, не трожь, ребята, говоритъ исправникъ, я самъ подъду къ нимъ, попытаю — что за люди?’

Ну, нъ подъхалъ, махнулъ имъ рукой, яни стали, и народъ видитъ все, слышно, что заговорили по иному языку. Вотъ поговорили, поговорили яни и разъхались: исправникъ къ христьянамъ вернулся, а яни дал поскакали. ‘Нтъ, ребята, говоритъ исправникъ, это не мятежники, а прозжіе простые охотники’, и похалъ. А эти охотники-то въ тотъ же день въ Гапьков священника и ариндателя полковника чуть не повсили, да схорониться т успли, полковникъ-то, сказывали, работникомъ-батракомъ одлся, да на пол среди рабочихъ замшался’…

‘Вотъ, прослушалъ это я христьянъ, вижу: дло плохое! Взялъ я свжую фурманку да прямо къ губернатору Кожевникову. Пріхалъ я уже поздно вечеромъ, ввели меня къ му прямо въ кабинетъ и вижу: сидитъ предъ каминомъ, старый ужь человкъ былъ губернаторъ, я ему и разсказалъ все, какъ было дло. А нъ какъ соскочитъ со стула, я ажъ попятился.— ‘Правду ли ты говоришь?’ спрашиваетъ.— ‘Правду, молъ, ваше присходительство, такъ и такъ дло было, вс мужчины видли’.— ‘Хорошо, ступай, братецъ, спасибо теб’, говоритъ. Я и до своей канцеляріи еще не дохалъ, а исправника’ужь смнили’.

Наступило молчаніе, Ровный, спокойный голосъ старшины очень нравился мн. Его фигура съ мднымъ знакомъ, на которомъ дрожали и бгали яркіе лучи отъ горвшей свчи, рзко бросалась въ глаза своимъ спокойнымъ достоинствомъ, смотря на него, легко было убдиться, что онъ зналъ себ цну. Самоваръ давно пересталъ-кипть, свча догорала, и меня вдругъ стало клонить ко сну.

— Ну, спасибо за твой разсказъ, Кресикъ, прощай, уже спать пора.

— На утро не прикажете придтить?

— Нтъ, не нужно, потому что я не имю времени захать въ волостное правленіе и рано уду.

По уход Кресика, я устроился на выбитомъ диван и скоро заснулъ, какъ убитый.

III.

На другой день я проснулся отъ холода въ комнат и распорядился самоваромъ. Срое утро угрюмо смотрло въ окна и общало дождливый день, но дождя еще не было. Противъ оконъ, на противуположеой сторон почтовой дороги, стояла небольшая и старая постройка врод амбара, но съ двумя-тремя маленькими окнами изъ мелкихъ стеколъ и маленькимъ деревяннымъ крестомъ на ветхой, поросшей мохомъ тесовой крыш. Этотъ крестъ на покривившейся отъ старости постройк и рядомъ стоявшая не то вышка, не то голубятня на четырехъ покривившихся столбахъ съ двумя-тремя колокольчиками на верху — вызвали у меня вопросъ: неужели эти полуразвалины — православная церковь съ колокольнею? Дв-три могилки около церкви убждали, что я вижу дйствительно церковь, но изумленіе было такъ велико, что я не хотлъ этому врить.

— Какая это церковь?— спросилъ я писаря, принесшаго самоваръ.

— Тутошная-съ, П—ская.

— Понятно, что не петербургская, но какая, католическая или православная?

— Православная-съ.

— А другой тутъ нтъ?

— Нтъ-съ.

— Неужели же въ ней служатъ? Вдь она когда-нибудь задавитъ и священника, и народъ!

— Звстно когда и задавить можетъ, але все служатъ, да у насъ въ округ везд такія-съ.

— Почему же не строятъ новую церковь, или, по крайней мр, не починятъ старую?

— Нельзя-съ, достатку не хватаетъ. Народъ все бдный у насъ, потому лнивъ, на работу не нанимается, а только пьянствуетъ: нъ скорй въ карчму снесетъ гроши, чмъ на церкву.

— Ты самъ-то — католикъ или православный?

— Католикъ-съ.

Писарь опустилъ глаза и суетливо, совсмъ безъ надобности, стеръ рукавомъ со стола.

— А много католиковъ крестьянъ въ этомъ имніи?

— Нтъ-съ, не много, человкъ десять, альбо двнадцать, которые ‘придворные’ слуги-съ.

— А много крестьянъ было у здшняго помщика?

— О, много-съ, много.— девяносто тысячъ неполныхъ душъ было-съ.

— Девяносто тысячъ!

— Да-съ, 89 тысячъ и сколько-то сотъ. Нашъ господинъ Лоргартъ вельможный панъ: губернскимъ маршаломъ былъ прачъ колько лтъ, въ двухъ, альбо во трехъ губерніяхъ маетности {Маентокъ — имніе.} метъ, а палацъ какой, ночью вы не изволили видть,— на удивленье, хоть и въ столицу какую!

Писарь, проникнутый гордостью, съ оживленіемъ говорилъ о своемъ пан.

— А костелъ тутъ, въ И — хъ, есть?

— А какъ же,— есть-съ.

— И большой?

— О, помилуйте! Въ самой Варшав не лучше.

— Но кто же въ немъ молится, если католиковъ двнадцать дворовыхъ, какъ ты сказалъ?

— Какъ кто, помилуйте: паны съзжаются-съ въ праздники, семейство пана маршалка, толіе шляхта тутъ есть, ихъ весна по близости.

— А ксендзъ постоянно при костел есть?

— А какъ же-съ, есть, три даже ксендза, въ плебаніи живутъ, важнйшая плебанія-съ!

— А веска эта шляхетская большая?

— Не очень-съ, а все дворовъ пятнадцать есть-съ.

— Ну, а сколько у Лоргарта было крестьянъ въ этомъ приход, въ этой волости?

— Доподлинно не знаю-съ, а слыхалъ, что коло трехъ тысячъ-съ.

— И такая церковь!— невольно проговорилъ я.

— Точно такъ-съ,— отвтилъ писарь, очевидно не понявъ моего замчанія.

Въ это время за окномъ глухо послышался колокольчикъ и замеръ у крыльца. Писарь бросился встрчать прізжаго, и скоро вошелъ въ комнату Ольхинъ и радостно сказалъ, сбрасывая шинель:

— А-а-а, вмст, значитъ, плывемъ по болотамъ!

Встрч съ Ольхинымъ я былъ очень радъ. Помимо того, что я избавлялся отъ одиночества дорогою, онъ, какъ человкъ наблюдательный и притомъ обладающій способностью иногда однимъ мткимъ, хотя и рзкимъ выраженіемъ объяснить многое,— былъ для меня драгоцнный собесдникъ. Усаживаясь въ его покойную коляску, я съ удовольствіемъ разсчитывалъ на пріятную и полезную для меня, въ смысл знакомства съ участкомъ, бесду въ дорог и не ошибся, едва мы отъхали сто саженъ и повернули по дорог, какъ онъ заговорилъ:

— Видли давича православную нашу церковь, а вотъ теперь посмотрите на костелъ,— каковъ!

— А вонъ, противъ него, и домъ Лоргарта: дйствительно палаццо,— дворецъ просто!— прибавилъ онъ.

Я посмотрлъ въ указанномъ направленіи и увидлъ громадный костелъ, вблизи каменныхъ построекъ ‘плебаній’, напротивъ величаво высился на гор дворецъ въ четыре этажа.

— Хотя бы въ столицу такой костелъ,— замтилъ я невольно, любуясь красотою и грандіозностью зданія.

— Да, вонъ какую громаду выстроилъ панъ, а для крестьянъ, шельма, даже простой деревянной церкви не выстроилъ, хотя по закону и долженъ былъ.

— Но что же въ такомъ случа начальство смотрло?

— Гмъ, начальство! Да оно, начиная съ губернатора и кончая послднимъ писаремъ у становаго,— все было изъ поляковъ, заядлыхъ поляковъ.

— Положимъ, такъ, но все же могли быть жалобы въ Петербургъ и…

— Жалобы, много въ нихъ толку было! Я вотъ разскажу вамъ одинъ примръ, именно касающійся церквей даже, примръ того, что выходило изъ такихъ жалобъ.

— Пожалуйста.

— За нсколько лтъ до мятежа, по ходатайству духовенства что ли, не помню хорошенько, на постройку новыхъ православныхъ церквей въ этой губерніи собственно и на поправку старыхъ правительствомъ было ассигновано сто тысячъ рублей. Хорошо. Проходитъ два-три года, и протопопъ нашъ изъ города С. довелъ до свднія кого слдуетъ въ Петербург, что эти сто тысячъ употреблены на католическіе костелы, а вовсе не да православныя церкви.

— Неужели?

— Да, слушайте дальше. По этому рапорту изъ Питера былъ посланъ для разслдованія тайный совтникъ …скій, который и донесъ, что протопопъ говоритъ неправду.

— А онъ дйствительно правъ былъ?

— Подождите конца. Протопопа, раба Божія, лишили прихода и сослали въ Соловецкій монастырь, только уже посл мятежа Муравьевъ дозналъ и убдился, что протоповъ писалъ правду, и на сто тысячъ не выстроено и не поправлено ни одной православной церкви, а употреблены эти деньги на католическіе костелы.

— Но, что же съ протопопомъ?

— Ну, возвратили, конечно, приходъ и наградили.

— Однако дружно же дйствовали здсь!

— Еще бы! Въ обыденной жизни частенько и горячо ссорились между собой, а чуть коснется православія или чего-нибудь русскаго — вс, и друзья, и не други, какъ одинъ дйствовали.

— Ну, а этотъ, куда мы демъ, графъ Ч—скій, кажется?

— Да. Этотъ политикъ и человкъ умный, очень умный человкъ, а главное — смлый, вотъ, что мн нравится.

— Въ какомъ отношеніи смлый?

— Разв вы еще ничего не слыхали о дворянскомъ собраніи и объ адрес въ самомъ начал мятежа?

— Ничего.

— Ну, я вамъ разскажу, это интересно.— Когда въ дворянскомъ собраніи дворяне задумали составить адресъ объ отдленіи ихъ губерніи къ Польш и повели жаркіе объ этомъ дебаты, то въ ихъ числ нашлись двое поумне, которые пробовали, несмотря на свистки и крики, отговорить остальныхъ отъ этого шага. Они доказывали, что этимъ адресомъ и всмъ своимъ поведеніемъ за послднее время дворянство губитъ родной край, губятъ самихъ себя, потому что эти дйствія неминуемо вызовутъ крупныя мропріятія правительства, которыя губительно отзовутся на самихъ же дворянахъ и ихъ интересахъ. Но обезумвшіе паны слушать ничего не хотли, поощряемые бездйствіемъ въ то время мстныхъ властей, и просто выгнали съ бранью двухъ смльчаковъ, едва не побили даже, посл имъ часто грозило обливаніе купороснымъ масломъ и кислотой срной. Одинъ изъ этихъ смльчаковъ и былъ тотъ самый графъ Ч—скій, въ имніе котораго мы теперь и демъ, тогда онъ былъ мировой посредникъ, одинъ изъ вашихъ предмстниковъ, потому — вашъ участокъ изъ прежнихъ трехъ образованъ.

— А кто былъ другой?

— Другой былъ Хорошинскій, который теперь губернскимъ предводителемъ отъ правительства.

— А, нашъ общій знакомецъ!

— Да, умная бестія и хитеръ какъ… какъ полякъ.

— Ну, а гд же теперь графъ Ч—скій, въ имніи?

— Нтъ, его назначили вице-губернаторомъ въ П., и онъ теперь по служб пойдетъ хорошо, а вотъ братья у него — форменные повстанцы…

— А гд же теперь его братья?

— Одинъ убитъ въ стычк съ войсками, а другаго повсили, третій съумлъ отдлаться и живетъ теперь чортъ его знаетъ гд, кажется, въ Вильн.

Ольхинъ откинулся на спинку коляски и молча смотрлъ вдаль, я тоже оглядывалъ мстность, уже ровную, не болотную и съ меньшимъ количествомъ лса, его совсмъ почти не было, вдали виднлись только, мстами, небольшія рощи.

— Вотъ тутъ верстахъ въ десяти, вправо отъ дороги, вонъ за тмъ лскомъ, есть имніе Трубачевскихъ, куда мы съ вами прежде всего подемъ будущей весной.

— Ну, а это что-за люди?

— Гмъ! Самъ старикъ, бывшій уздный предводитель, очень былъ человкъ умный, умеръ ударомъ, говорятъ, а два его сына пошли ‘до ляса’, но по указу къ 1 мая явились добровольно и съ оружіемъ, почему и помилованы. Мать у нихъ чрезвычайно умная старуха, а замужняя дочь умерла, больше ничего не знаю.

— А домъ тоже врод дворца?

— Нтъ, просто хорошій помщичій домъ, не очень, вдь, они богаты.

— А у графа Ч—скаго?

— О, у него барскій домъ, но конечно не такой, какъ у Лоргарта. У Лоргарта по десяти тысячъ руб. есть картины въ дом, съ одной стороны дома у него оранжерея высотой во вс четыре этажа, въ которой есть пальмы привезенныя, по дв тысячи рублей дерево есть.— Да, умли паны богатые жить, нужно правду сказать.

Въ это время мы приближались къ поселенію изъ двадцати-тридцати дворовъ, прекрасно обстроенныхъ изъ крупнаго лса, и Ольхинъ сказалъ:

— А вотъ и околица шляхетская, вы еще ихъ не видли.

— Да, хорошо обстроена.

— Это все шляхта, паны, ‘дворяне’ живутъ.

— Что же это они деревней построились, а не каждый на своей земл?

— Да у нихъ, большею частью, нтъ своей земли, а нанимаютъ на долгіе сроки у помщика землю ‘уволоками’, то-есть участками по двадцати десятинъ съ необходимыми жилыми и холодными постройками, есть, конечно, и собственники между ними, но вс малограмотны, какъ мужики, и сами обработываютъ землю.

— Какая разница съ крестьянскими избами!

— Еще бы, впрочемъ, какъ будете здить по участку, иногда вамъ будутъ попадаться и крестьянскіе такіе, кое-гд два-три двора. Это — тхъ, которые не могли вынести условій своего существованія и стали ходить въ костелы къ ксендзамъ. Прежде обыкновенно практиковалось у всхъ пановъ прижимать ‘быдло’, а какъ перейдетъ въ католичество — отличная изба, отличныя пара или дв воловъ, землю перемнятъ на лучшую, ну и переходили нкоторые, теперь, посл мятежа, опять ходятъ въ православныя церкви…

— И много такихъ переходило?

— Нтъ, очень не много. Между тмъ земля въ этихъ мстахъ нехороша, все глй, то-есть иловатая, да песокъ, и надлы жалкіе на дворъ.

— А какъ велики?

— Большею частью числится по грамотамъ двадцать, двадцать пять десятинъ на дворъ, попадаются по тридцати пяти и по восьми десятинъ, да все вранье выходитъ. Въ грамот показано, примромъ, двадцать пять десятинъ на дворъ, а пойдетъ землемръ планъ проврять, и окажется всего восемь, а остальныя десятины все болота, показанныя то снокосомъ, то пастбищами.

— Но какъ же могли повсюду такіе подлоги быть?

— Чего же удивляться: помщикъ — полякъ, посредникъ былъ полякъ, члены мироваго създа и губернскаго присутствія и землемры — тоже, имъ было не трудно преобразить болота въ снокосъ или пастбища.

— И крестьяне не жаловались?

— Кому же было жаловаться? Посл, когда установилось русское управленіе, они стали жаловаться, конечно.

— Это очень замчательно!

— И замтьте вотъ еще что: эти участки были показаны въ инвентаряхъ 1844 года, такъ что съ 1844 и по 1863 годъ они отработывали за несуществующую землю, а по уставной грамот — уплачивали оброкъ!

— Какой же имъ былъ разсчетъ разорять своихъ же крестьянъ?

— Разсчетъ простой: выжать какъ можно боле денегъ на свои палаццо и широкую жизнь, а также и съ цлью обращать въ католичество, а какъ жилось тутъ нашимъ священникамъ!.. Вотъ, какъ будете но участку здить — увидите, какъ живутъ, они и какія у нихъ лачуги Эхъ! что говорить…

Мы замолчали, и я, съ новымъ для меня чувствомъ смутнаго сознанія обиды, съ тоскою смотрлъ разсянно по сторонамъ и былъ въ такомъ состояніи, что могъ сразу взбситься или заплакать…

— Вотъ въ Линьков, куда мы демъ теперь, да еще въ имніи князя Р. крестьянамъ жилось не дурно, и они хорошо надлены и хорошо обстроены. Въ этихъ имніяхъ нтъ болотъ, земля суглинистая, и подворные участки полные, безъ всякаго плутовства въ уставныхъ грамотахъ, но эти имнія — исключенія.

— Большія имнія?

— Большія: одно имніе составляетъ всю волость изъ многихъ деревень. Графъ Ч—ій соблюдалъ законъ и объ устройств церквей для крестьянъ: въ Линьков онъ выстроилъ прекрасный каменный храмъ, пятиглавый, хоть въ хорошій городъ, а вонъ и усадьба и церковь виднются, видите?

Впереди дйствительно виднлись крестьянскія избы, а надъ ними высился пятиглавый храмъ съ синими куполами, справа изъ-за зелени сада показались каменныя блыя постройки господской усадьбы. Спустя полчаса мы подъхали къ высокому, двухъэтажному дому графа Ч—скаго, гд уже были собраны и ожидали насъ крестьяне, повренный владльца, сельскія должностныя лица и наши землемры.

IV.

Непрерывные осенніе дожди, превратившіе поля и луга въ болота, заставили прекратить утомительныя работы съ поврочною коммисіею, и я получилъ возможность объхать мой участокъ и ознакомиться съ его положеніемъ. Поверхностныя свднія о немъ я имлъ изъ присланныхъ мн, во время моихъ занятій въ Линьков, отвтовъ волостныхъ правленій на мои запросы и плана моего участка, составленнаго однимъ изъ землемровъ поврочной коммисіи. Судя по этому плану, я видлъ, что одна половина моего участка, начиная отъ губернскаго города, представляетъ собою ровную, почти безлсную мстность, съ суглинистыми землями, а другая — безобразная смсь болотъ, песку и лсовъ. Изъ отвтовъ же волостныхъ правленій я узналъ, что все населеніе участка, за исключеніемъ восьмисотъ дворовыхъ католиковъ, православное, что училище одно, а школъ три-четыре, что писаря, за исключеніемъ одного, вс католики разнаго званія, до титулярнаго совтника включительно, что мірскихъ капиталовъ нтъ и т. п.

По возвращеніи изъ Линькова, я получилъ отъ нсколькихъ волостныхъ правленій такія странныя донесенія по одному и тому же длу, что въ первую минуту посл ихъ прочтенія не могъ отдлаться отъ изумленія. Эти правленія мн доносили, что собранные по требованію мстныхъ священниковъ крестьяне-католики отъ перехода въ православіе отказались, несмотря на увщанія и требованія, ‘и продерзостно объявили, что скоре готовы отдать свои головы на отсченіе, чмъ измнить своей вр’. Рапорты, составленные витіевато и съ глупымъ канцелярскимъ краснорчіемъ, имли клейма неграмотныхъ старшинъ и подписи писарей съ польскими фамиліями. Я не могъ игнорировать такихъ донесеній, зная основной государственный законъ о свобод вроисповданій и понимая, что присоединеніе къ православію возможно только путемъ нравственныхъ убжденій духовенства, а никакъ не посредствомъ требованій волостнаго правленія. Но въ то же время я не могъ и энергично ‘прескать’ подобныя мропріятія, не зная, чмъ были вызваны они со стороны старшинъ, а потому я отложилъ подробныя объясненія имъ до личнаго свиданія, а только послалъ сейчасъ же оффиціальное разъясненіе, что крестьянъ волостное правленіе можетъ собирать только по дламъ крестьянскихъ обществъ, исключительно въ тхъ случаяхъ, которые указаны и перечислены въ такихъ-то статьяхъ Положенія 19 февраля 1861 года, причемъ добавилъ, что за несоблюденіе этого закона буду подвергать старшинъ аресту. Но это распоряженіе все же меня не успокоило, и меня озабочивали эти донесенія, потому что я невольно заподозрилъ писарей въ какой-нибудь ‘штук’, устраивать которыя здсь были великіе мастера, а потому я ршился не откладывать мой объздъ волостей, благо свои лошади и экипажъ у меня, уже были. Пріобртая ихъ, кром желанія избжать зды ‘на обывательскихъ’ и въ ‘фурманк’, я имлъ и другую цль. Я видлъ необходимость предстать предъ помщиками и крестьянами въ приличной дорожной обстановк, и не въ подобіи измокшаго на фурманк писца становаго, но ничмъ не хуже прежнихъ посредниковъ, имвшихъ своихъ лошадей и коляски, нужно было, такъ сказать, осязательно показать крестьянамъ, что наступило новое время и появился русскій посредникъ, не имющій ничего общаго съ ихъ панами. Съ этою цлью, узжая въ Линьково, я сдлалъ необходимыя распоряженія, и мои желанія исполнились вполн, у меня явились и русскія ковровыя сани, и русская ‘лихая’ тройка (битюгъ въ корню и донцы на пристяжкахъ), со всми необходимыми дополненіями, въ сбру съ бляхами, съ колокольчикомъ и дугой. Садясь въ сани, чтобы хать ‘во всемъ парад’, я былъ убжденъ, что моя тройка, едва сдерживаемая молодцомъ кучеромъ, произведетъ впечатлніе, и не ошибся: на улицахъ любопытные жидки останавливались въ изумленіи, а еврейскія дти долго бжали за мною вслдъ, громко выражая свое восторженное удовольствіе.

День былъ ясный, морозный, дорога по первопутку была прелестна, и моя тройка живо доставила меня къ ближайшему волостному правленію. У низенькой избы, въ какихъ обыкновенно живутъ въ русскихъ деревняхъ старыя вдовы-солдатки, гд-нибудь на выгон, стояла масса народа, который еще саженъ за двсти снялъ свои шапки, пріученный къ рабскому поклоненію своимъ ‘ясновельможнымъ’ панамъ. Быстро приближаясь, я замтилъ, что вс крестьяне были маленькаго роста, имли блдныя, изможденныя, какъ у больныхъ, лица, и такъ одты, что каждый житель нашихъ великорусскихъ губерній непремнно назвалъ бы ихъ нищими-оборванцами. Происходила ли ихъ блдность и болзненность отъ болотнаго климата, порождающаго ужасную болзнь, называемую ‘колтунъ’, или отъ непосильной работы и худаго питанія нсколькихъ поколній — это я не берусь ршить, но я былъ пораженъ наружностью крестьянъ и бдностью ихъ одянія. Когда я подъхалъ, мы поздоровались и вошли въ ‘канцелярію’, въ которой вдругъ стало темно и такъ тсно, какъ бываетъ въ церквахъ на Пасху, а между тмъ со мною вошла только половина схода, а остальная толпилась на двор и въ сняхъ. Страшная тснота и убожество ‘канцеляріи’ {‘Канцелярія’ — домъ волостнаго правленія, по мстному названію.} такъ били въ глаза, что я невольно прежде всего заговорилъ о необходимости постройки волостнаго правленія.

— А что, ребята: вдь не ладно, что у васъ нтъ дома для волостнаго правленія.

— Не ладно, паночку.

— Надо свой домъ устроить, съ большою сборной, чтобы не приходилось вашимъ сходамъ стоять на двор подъ дождемъ или ‘снгомъ.

— Звстно надо бы,але грошей не ма,— говоритъ кто-то въ толп.

— По едной копйк съ души дадимъ,— говоритъ другой.

— А гд яни, копйки-то?— заявляетъ ближайшій ко мн, маленькій и юркій ‘христьянинъ’.

— Ну, это, братецъ, вздоръ: если въ изб три души, то три копйки найдутся, въ корчм, праздникомъ, больше пропьешь.

— То врно, панокъ, крючокъ водки дороже,— слышится въ толп.

— Только этой копйки-то едва-ли достанетъ,— говорю я,— писарь! сколько душъ въ волости?

— Дв тысячи двсти-съ.

— Ну, видите: на двадцать два рубля волостнаго правленія не выстроишь.

Слышатся вздохи и грустные возгласы: ‘але жъ’, ‘то врно’ и т. п., которые сразу смолкаютъ при моихъ словахъ:

— Давайте-ка вотъ что мы сдлаемъ…

— Якъ скажете, паночку,— нехай такъ и буде.

— Вотъ что мы сдлаемъ: я попрошу у пана лса на постройку, а вы…

— Э, паночку, не дастъ нъ лсу.

— А можетъ быть и дастъ.

— Н, паночку, далибугъ не дастъ.

— Ну, тамъ видно будетъ, это уже мое дло, только вы должны будете срубить и вывезти деревья, если помщикъ подаритъ.

— А ле жъ, панокъ, все зробимъ, тольки нъ не дастъ лса.

— А не дастъ, такъ и везти будетъ нечего.

— То врно, паночку.

— Ну, а если дастъ, то и рубить и свозить вы должны въ томъ только мст, гд помщикъ укажетъ, а не тамъ, гд вамъ хотлось бы или гд попало.

— Слухаемъ, паночку.

— Помните же, ребята, коли не такъ сдлаете — худо будетъ.

— Слухаемъ, паночку, якъ панъ кажетъ, такъ и буде.

— А теперь вотъ что, ребята: надо вамъ такъ устроить, чтобы у васъ въ волости былъ хотя маленькій мірской капиталъ..

— Не разумемъ, паночку, якій капиталъ.

— А это вотъ какой: въ ‘канцеляріи’ будутъ лежатъ ваши деньги и, когда кому нужно будетъ три или пять рублей, напримръ, то онъ пойдетъ въ ‘канцелярію’ и ‘позичитъ’, какъ вы говорите.

Крестьяне радостно взволновались.

— Ой, паночку, якъ бы такъ было!

— Якъ бы такъ!

— Къ жиду ходить бы не надо!

— А гроши гд?

Послдній вопросъ кого-то сзади, изъ стоявшихъ въ дверяхъ сней, сразу отрезвилъ увлекшихся крестьянъ, и наступила внезапное молчаніе.

— Гроши, ребята, найдемъ, я васъ научу, какъ найдти.

— Ай, паночку, будь ласковъ!

— Хай Богъ милуетъ паночку!

И тому подобные радостно-благодарные возгласы слышались въ толп, только-что предъ тмъ пріунывшей.

— Мы начнемъ съ маленькаго, ребята: вы составьте приговоръ о томъ, чтобы вс штрафы по ршеніямъ посредника, волостнаго суда, старшины и старосты, а также вс остатки, какіе будутъ оставаться отъ рекрутскихъ денегъ {Деньги собирались на содержаніе до сдачи рекрутъ и отвозъ ихъ въ пунктъ сдачи.} и отъ мірскаго сбора, зачислять въ мірской капиталъ,

— Але, панокъ, то добре,

— Кром того: въ этомъ же приговор вы постановите, чтобы собрать съ души по дв копйки, или по одной, сколько хотите, для этого капитала и выберите счетчика или казначея, который бы со старшиною завдывалъ кассой, то-есть деньгами.

— Грошей нема, паночку!

— Достатку не хватаетъ!

— Але жъ добре бы!— слышались отдльные возгласы.

— Знаю, что грошей у васъ не много, а все же три или шесть копекъ въ каждомъ двор найдется, подумайте-ка, что лучше: отдать шесть копекъ съ двора и посл, въ трудное время, чтобы.перевернуться, занять въ ‘канцеляріи’, то-есть у себя же, три, два рубля, или бжать за ними и кланяться Ицк или Срульк, а?

— Звстно въ себя лучше, папочку.

— Ну, слдовательно, и нужно бы сдлать, какъ я вамъ совтую, вдь для вашей же пользы, вы сообразите: если дадите по дв копйки, то составится сорокъ четыре рубля, а тамъ еще остатки… Писарь! справься: сколько было къ 1 января ныншняго года рекрутскихъ остатковъ и сколько съ новаго года взыскано штрафныхъ денегъ?

Писарь справляется, подсчитываетъ и отвчаетъ:

— Остатковъ рекрутскаго сбора 185 руб. 40 кои, а штрафныхъ сорокъ рублей.

— Вотъ видите,— почти триста рублей и есть уже, такъ что же — хотите писать приговоръ?

— Але, паночку, нехай пишутъ.

— Пьять копекъ дадимъ!

— Дадимъ!

— Три досить {Досить — довольно, достаточно.}!

— Нехай три!

— Сколько же писать, ребята, три или пять?

— Три… Н, пьять, пьять, пьять, нехай пьять!

— Писарь! Пиши приговоръ, дай Богъ въ добрый часъ, а ужь я позабочусь, чтобы ваши деньги были цлы.

— Нехай пана Богъ милуетъ!

— Спасибо, паночку.

— Въ приговор нужно поставить, ребята, чтобы деньги давали въ заемъ не боле пяти рублей одному и только на одинъ годъ…

— Нехай такъ, паночку.

— И чтобы — кто беретъ пять рублей, тотъ долженъ представить поручителя — изъ домохозяевъ.

— Звстно, паночку.

— А теперь, ребята, я хочу съ вами поговорить вотъ о чемъ…

— Слухаемъ, панокъ.

— Государь оказалъ вамъ милость великую, далъ вамъ свободу отъ панства, и за это вы должны быть благодарны ему.

— Дай ему, Боже!— ит. п. возгласы послышались въ толп.

— Но однихъ вашихъ словъ мало, надо на дл доказывать эту благодарность: не рубите чужаго лса, не увозите съ панскихъ полей ни сноповъ, ни сна, не длайте никакихъ потравъ и помните, что все это закономъ Государя воспрещено. Я общаю вамъ стоять за каждаго изъ васъ, когда его будетъ кто обижать напрасно, и за вс ваши интересы…

— Дай Боже, паночку…

— Стой, ребята, дайте договорить.

— Слухаемъ, паночку.

— Но если кто-нибудь изъ васъ самовольно срубитъ дерево у пана, увезетъ его снопы, сно или сдлаетъ какую потраву, то я стану на панскую сторону и съ каждаго виноватаго буду взыскивать строго, помни, ребята.

— Але, паночку.

— Звстно: зачмъ рубить!

— Вы должны помнить, что, давая вамъ свободу, Государь не хотлъ губить и помщиковъ.

— Слухаемъ, панокъ.

— Еслибы вы вс захотли воровать снопы, сно и лсъ, то были бы не крестьяне честные, а воры, а еслибы я, вашъ посредникъ, вздумалъ покрывать ваше воровство, вмсто того, чтобы его преслдовать, то былъ бы атаманъ воровской, а не мировой посредникъ,— такъ ли, ребята?

— Такъ, такъ, паночку.

— Ховай Боже!

— Оборони Боже!

— Не можно то!

— А потомъ еще вотъ что: слушайтесь вашихъ старостъ и старшину, потому что за всякое ихъ упущеніе по служб я буду строго съ нихъ взыскивать, штрафовать буду, даже подъ арестъ сажать, а вдь они ваши односельцы,— пожалйте ихъ.

— Слухаемъ, панокъ.

— А теб, писарь, вотъ мой приказъ: вс статьи Положенія объ обязанностяхъ старосты, старшины и волостнаго суда прочитывай имъ каждую недлю въ тотъ день, когда они собираются въ волостное правленіе.

— Слушаю-съ.

— И помни: если чрезъ два мои объзда въ третій пріздъ я увижу, что кто-нибудь изъ нихъ не знаетъ, что онъ долженъ длать, то я арестую не только того, кто не знаетъ, но и тебя, значитъ, ты не хотлъ прочитать и разъяснить статей, которыхъ очень не много,— понялъ?

— Понялъ-съ.

— А потомъ я еще вотъ что теб скажу: ты всего только писарь, нанимаемый волостью, и старшина твой непосредственный и прямой начальникъ, а между тмъ давеча ты ему при мн крикнулъ: ‘Гришка, дай песку засыпать!’ Какой же онъ теб Гришка, а?

— Виноватъ-съ.

— Впредь чтобы этого не было и помни: по единому слову старшины я тебя выгоню вонъ, да онъ и самъ можетъ тебя выгнать, если найдетъ это нужнымъ.

— Виноватъ, ваше высокоблагородіе.

— А ты, старшина, слышалъ?

— Слыхалъ, вашеское блародье.

— Такъ и знай, что ты хозяинъ въ своей волости, и вс должны исполнять твои законныя распоряженія.

— Часомъ не слухаютъ, паночку.

— А ты длай такъ: когда что приказываешь — назначь время для исполненія и, если къ этому времени не исполнятъ приказа — штрафуй, напримръ, если говоришь, чтобы Томашъ выхалъ дорогу чинить,— скажи время, въ понедльникъ или вторникъ, утромъ ли, или днемъ до вечерни, не исполнилъ твоего приказа — штрафуй. Если ты времени не назначишь, а просто скажешь: ‘почини дорогу’, то какъ же ты съ него взыщешь? Онъ все теб будетъ говорить:— ‘хорошо, починю’,— понялъ?

— Понялъ, вашеское блародье.

— Старайся понять и запомнить законъ, который будетъ читать теб писарь, и не обижай крестьянъ кривдой, тогда и они тебя уважать будутъ, и я буду смотрть на тебя, какъ на перваго своего помощника въ длахъ волости, будешь кривдить или отъ дла бгать — на тебя будутъ жалобы, я тебя буду сажать подъ арестъ,— разв это хорошо?

— Не буду кривдить, вашеско, ховай Боже!

— Теперь о судьяхъ волостныхъ: ты давеча сказалъ, что приказалъ судьямъ такъ-то ршить, но это не законно, и я прощаю теб только потому, что ты не зналъ этого.

— Благодарю, папочку.

— Отношенія твои къ суду и къ судьямъ я объясню вамъ всмъ вмст, чтобы вы вс знали, подойдите ко мн ближе, волостные судьи.

Двнадцать судей немедленно вышли изъ толпы и подошли ко мн съ видимымъ любопытствомъ.

— Старшина, ребята, начальникъ въ своей волости, и, по закону, вс должны исполнять его приказанія, но ни онъ, ни даже мировой посредникъ не можетъ приказывать судьямъ такъ или эдакъ ршить дло,— поняли?

— Н, паночку, не разуммъ.

— Старшина, начальникъ волости, можетъ приказать теб, крестьянину-домохозяину, сдлать то и то, ну хоть отвезти конвертъ, что-ли, и ты долженъ его послушаться, а какъ судь старшина не можетъ приказывать теб, чтобы ты ршилъ дло въ пользу Томаша или Марьи,— поняли?

— Поняли, папокъ.

— Разуммъ, паночку.

— Но если вы вовсе не хотите разбирать Томаша дло или кого другаго, то старшина можетъ приказать вамъ разобрать дло и ршить, такъ ли, сякъ ли, по-вашему, а ршить,— поняли?

— Поняли, паночку.

— А ты, старшина, долженъ заботиться, чтобы старосты исполняли ршенія волостнаго суда, потому что какая же будетъ польза отъ суда, если его ршенія не будутъ исполняться, а?

— Слушаю, вашеско блародье.

— А поютъ, вотъ еще что: писарь не сметъ вмшиваться въ ваше ршеніе, а долженъ молчать и писать только то, что вы ршили и что вы прикажете ему писать, а не то, что ему хочется.

— Слухаемъ, паночку.

— А ты, старшина, если въ чемъ затруднишься,— спроси меня, когда пріду, а ждать некогда — прізжай, благо близко.

— Слухаю, вашеско.

— Объявляли вамъ, ребята, что зимой и осенью я буду два раза въ мсяцъ прізжать въ волость?— спросилъ я крестьянъ.

— Объявляли, паночку.

— Ну, значитъ, вамъ нечего ко мн въ городъ ходить и прошенія писать, коли кто обиженъ: пріду и на мст разберу жалобу.

— Дай Боже, паночку!.. и т. п. возгласы слышались въ толп, а я принимался за ревизію суммъ, учетъ сборщиковъ, старостъ и старшины, и уже поздно вечеромъ распускалъ сходъ и садился за свой обдъ. То же повторялось, съ небольшими варіаціями и во всхъ остальныхъ волостяхъ, какъ и привычное раболпство съ цлованіемъ ручекъ, что я не скоро прекратилъ, да и то только благодаря насмшкамъ моимъ, но бывали и такіе ‘инциденты’:

— Ратуйте {Ратуйте — спасите.}, паночку!— кричитъ старуха, бросаясь откуда-то сзади къ моимъ ногамъ и ловя мою руку для поцлуя.

— Вставай скорй, что это ты въ ногахъ валяешься!

— Не встану, не встану, паночку, покуда…

— Ты мн въ бабушки годишься, а въ ногахъ валяешься, встань же, ну какъ теб не стыдно!

— А мой паночку, а мой коханый, ратуйте!— причитала баба со слезами, медленно поднимаясь съ колнъ.

— Какое у тебя дло?

— Сынова {Сынова — жена сына.} меня забидла, паночку.

— Чмъ она тебя забидла?

— Холсты мои жиду продала, кровные мои холсты, я ихъ усю зиму робила.

— Объ этомъ ты въ волостной судъ жалуйся, а я не могу разбирать.

— Жалилась, панокъ, жалилась, да скривдили яни, судьи-то.

— Чмъ же они скривдили?

— А тмъ: холсты мои сыновой присудили, а яни мои кровные, ай, паночку, ратуйте меня!

— Стой, стой, бабушка, не кланяйся, подойдите ко мн, судьи, которые разбирали о холстахъ дло.

Ко мн подошли трое судей, уже ‘сивыхъ’ стариковъ, и одинъ сказалъ: ‘Мы судили, паночку’.

— Разскажите мн, какъ вы судили?

— Какъ судили! яна кажетъ: сынова холсты мои забрала да-й продала жиду, а тая кажетъ, сынова то-ись, что мои холсты…

— Ну?

— Отъ мы свтковъ (свидтелей) хотли опросить, потому яна, бабка-то, свтками шаберокъ {Шаберокъ — сосдокъ.} поставила…

— Ну, что же?

— Да писарь сказывалъ: время только проведете, потому свтковъ надо вызывать, а что еще покажутъ яни, не извстно, можетъ, и вовсе ничего не покажутъ, ну мы и тово…

— Что ‘тово’?

— Отказали, то-ись бабк.

— Да, вдь, судьями-то вы трое были, а не писарь, зачмъ же вы его слушали?

— А якъ же, паночку, нъ ‘секретэръ’…

— Писарь! какъ ты смлъ давать судьямъ совты?

— Они-съ… потому какъ… сами просятъ-съ поучить… люди необразованные…

— Вотъ что… А семейство у тебя есть?

— Жена и дтокъ пятеро-съ.

— А сколько, судьи, по-вашему стоятъ холсты, о которыхъ бабка плачетъ?

— Колько локтей было холстовъ-то?— спрашиваетъ одинъ судья бабу.

— Бол тридцаты локтей, панъ судья, якъ предъ Богомъ, яна за пьятнадцать злотовъ продала Янкелю.

Судьи поговорили между собою шопотомъ, и одинъ сказалъ, что ‘пятнадцать злотовъ стоитъ’, посл чего я сказалъ, обращаясь къ писарю:

— Ну, такъ какъ чрезъ твое вмшательство старуха потеряла пятнадцать злотъ, то выбирай любое: или я тебя отправлю сейчасъ въ полицію на семь дней подъ арестъ, или сейчасъ уплати старух вдвое, то-есть четыре съ половиною рубля.

— Помилуйте, ваше…

— Выбирай одно изъ двухъ.

— Лучше позвольте старух заплатить.

— Прекрасно, плати, и это теб будетъ наказаніемъ, въ другой разъ, если повторится подобное, арестую на семь дней и выгоню вонъ, такъ и знай.

Гоноровитый писарь принесъ баб деньги, и я едва могъ отдлаться отъ ея поцлуевъ въ ‘ручку’.

— А вы, судьи, помните, что я вамъ говорилъ о писар, помните и о томъ, что вы должны судить дла по правд, а не по кривд, и что какъ вы на земл судите, такъ и Богъ васъ будетъ судить посл вашей смерти.

— Слухаемъ, паночку, ховай Боже кривдить!

— Ну, то-то, помните.

Въ Черпоручинскую волость я пріхалъ раньше, чмъ разсчитывалъ, а потому мн приходилось часа два или три поджидать собранія схода. Встртившій меня старшина осифъ Витушка не ожидалъ меня ране и былъ смущенъ, какъ видно, отсутствіемъ схода, потому что крестьянъ успло придти только два-три человка, но я поспшилъ его успокоить, приказавъ меня проводить къ священнику. Этотъ Витушка былъ уже мн знакомъ по бумагамъ изъ волости и по разсказамъ Ольхина и Баталинова въ часы отдыха отъ работы въЛиньков, впослдствіи я убдился, что онъ былъ самый расторопный, самый толковый и исправный старшина во всемъ моемъ участк. Пріхавъ впервые въ Черпоручье, я уже зналъ, что именно Витушка неутомимо выслживалъ и поймалъ-таки одного важнаго повстанца, пролившаго много русской крови, который бросилъ свою разбитую шайку и такъ хорошо скрывался отъ властей, что долго не могли поймать его, почему я смотрлъ на старшину съ особеннымъ интересомъ. Ему было, какъ онъ самъ говорилъ, ‘безъ двухъ годовъ семьдесятъ’, но онъ былъ крпкій не по лтамъ, очень энергичный и подвижной старикъ, несмотря на свою толщину и большой, шарообразный животъ. Сдые волосы, остриженные подъ щипокъ, жесткою щеткой стояли на его круглой голов, а небольшіе срые глаза зорко смотрли изъ-подъ густыхъ, сдыхъ и нависшихъ бровей на его кругломъ и полномъ лиц, обросшемъ сдыми же и тоже стрижеными бородой и усами. Онъ тридцать лтъ былъ тіуномъ {Тіунъ — должность въ помщичьихъ экономіяхъ врод бурмистра и эконома.} у помщика и, несмотря на это обстоятельство, со дня освобожденія крестьянъ служилъ старшиною, и крестьяне его очень любили, хотя онъ былъ очень крутъ и взыскателенъ. ‘Строгій нъ, у, какой строгій: коли что не справилъ — бд-да, заразъ општрапуетъ, аль-бо подъ арестъ, але не кривдилъ ни едного разу, усе по правд робитъ’,— говорили о немъ крестьяне. Своего писаря, ‘дворянина’ Гнздецкаго, который къ тому же былъ губернскій секретарь, но превеликій пьяница, какъ потомъ оказалось, Витушка держалъ въ ежевыхъ рукавицахъ и, порою, давалъ ему порку. Гнздецкій, утратившій всякое представленіе о личномъ достоинств, за это не сердился, умоляя только не выгонять его со службы, но все же я скоро его выгналъ и только потомъ уже узналъ объ отношеніи къ нему Витушки. ‘Зачмъ же ты держалъ такъ долго такую дрянь?’ — спросилъ я однажды.— ‘Только для дтокъ держалъ, дтки въ его малыя’.— ‘Но онъ могъ тебя къ суду притянуть, ты, говорятъ, разъ даже его выпоролъ, правда?

— Было дло, не разъ даже скалъ его, якъ поскешь его, ну, недли дв-три ничего, а тамъ опять за свое.

— Да вдь ты не можешь писаря, да еще чиновника, счь, за это онъ…

— Енъ самъ просилъ усигда, потому я, какъ зловлю его на плутовств, такъ и говорю: выбирай — либо выпорю, либо подъ судъ, ну онъ, бывало, заплачетъ, въ ногахъ валяется, проситъ, чтобъ лучше высчь, я бывало, запру двери, да самъ и поску его, добре поску, ваше высокоблагородіе.

— Но онъ, въ отмщеніе теб, могъ такую бумагу написать отъ твоего имени, ты, вдь, неграмотный, что посл и не расхлебалъ бы.

— Я ему не врилъ, ваше высокоблагородіе, ни въ чемъ не врилъ и оберегался. Бывало, придетъ якая бумага до волости — сичасъ мн подавали въ конверт, какъ была, а я несъ къ батюшк, нъ отпечатаетъ, прочитаетъ и разскажетъ объ чемъ яна, такъ само усякій лепортъ — покажу батюшк-священнику, нъ мн прочитаетъ громко, я приложу печатку свою.

Такъ вотъ съ этимъ-то Витушкою я и отправился къ священнику. Мстечко оказалось жалкое, хотя и очень разбросанное, и отличалось отъ простой деревни только костеломъ, небогатою усадьбой помщика и корчмою. Вс постройки были старыя, очень плохія, были разбросаны въ безпорядк по разнымъ закоулкамъ и смотрли ужасно хмуро, несмотря на пушистый снгъ, покрывавшій ветхія крыши, и грязь повсюду. Но видимое убожество было ничто въ сравненіи съ дворомъ священника и когда, наконецъ, показался его домъ, то я остановился въ изумленіи и спросилъ Витушку:

— Да неужели въ этихъ развалинахъ живетъ нашъ священникъ?!

— Здсь, ваше высоблагородіе, а внутри ще и того хуже: полы прогнили наскрозь, потолки провисли, того и гляди часомъ задавятъ, рамы въ окошкахъ струхлявились, отовсюду дуетъ втеръ, якъ и живетъ — не вдаемъ!

Я молча грустно смотрлъ на дряхлый домишко, правильне лачугу съ покривившимися стнами и чувствовалъ, какъ жгучее чувство обиды закрадывается ко мн въ душу. Чего же смотрли русскія власти? Если помщикъ не хотлъ выполнять свою обязанность и построить священнику домъ, а власти не желали принуждать его къ этому, то почему же не отпускали бревенъ изъ казеннаго лса, котораго такъ много вокругъ? Но тутъ я вспомнилъ разсказъ Ольхина о ста тысячахъ и пошелъ дальше, скоро я увидлъ, какъ на хриплый, но отчаянный лай собаченки у воротъ — на крыльцо вышелъ высокій и плотный старикъ въ старенькой ряс. Я подошелъ. Мы поздоровались и вошли въ низенькую и мрачную комнатку съ кривыми стнами, оклеенными дешевенькими обоями, и я осмотрлся. Комнатка тускло освщалась двумя небольшими окнами со множествомъ мелкихъ кусочковъ стеколъ, зачиненныхъ толстыми полосами замазки. Въ комнатк были старый диванъ, два-три кресла и нсколько разнокалиберныхъ стульевъ, два стола и образница въ углу съ горящей лампадкой, два литографированныхъ портрета Государя и Государыни — вотъ и все убогое убранство убогой комнаты, къ этому нужно прибавить, что сильно пахло сыростью и гнилью, не заглушаемыми слабымъ запахомъ ладона. Вся обстановка была боле, чмъ бдна и смотрла очень печально.

— Плохое у васъ помщеніе, батюшка,— сказалъ я, когда мы услись.

— Плохое-съ, а все же, благодареніе Богу, пока жить можно, у другихъ священниковъ… Извините, не знаю, какъ ваше имя и отчество.

— Владиміръ Петровичъ.

— А вотъ у другихъ, Владиміръ Петровичъ, и того хуже есть.

— Не-у-же-ли?

— Истинно вамъ говорю.

— Я никогда и представить себ не могъ, чтобы священники гд-нибудь могли жить въ такомъ помщеніи.

— Что длать, приходится все переносить. Конечно, иногда больно очень становится, какъ вспомнишь, какъ зажиточно, правильне сказать роскошно живутъ ксендзы въ своихъ каменныхъ плебаніяхъ, ну, а потомъ пообдумаешься и скажешь, что ничего безъ воли Божіей не устрояется — и терпишь… Въ настоящее время еще полбды, Владиміръ Петровичъ, а вотъ прежде, когда дти были малы и еще не устроены, такъ просто бда, бывало, не приведи Богъ, какъ тяжело было!

Священникъ тяжело вздохнулъ и склонилъ свою лысую голову въ тоскливомъ раздумьи.

— Вы давно въ этомъ приход, батюшка?

— Давно уже, лтъ двадцать пять будетъ, прежде у меня

другой приходъ былъ, въ ской округ,— отвчалъ онъ и быстро вышелъ въ другую, тоже темную, комнату.

Скоро онъ возвратился съ графинчикомъ темнокоричневой настойки и рюмкою въ рукахъ, а за нимъ работница несла на поднос закуску изъ ветчины, домашнихъ колбасъ, масла и соленыхъ грибовъ.

— Удостойте, чмъ Богъ послалъ,— заговорилъ священникъ радушно, ставя на столъ травникъ и рюмку.

— Не пью, батюшка.

— Вина-то вотъ не случилось, этакая досада!

— Я ничего не пью, батюшка, ни вина, ни водки.

— Похвально и, можно сказать, достойно всякаго уваженія, по крайней мр покушайте, что подъ рукою нашлось,— если ‘бы я ожидалъ такой чести, приготовился бы.

Проголодавшись дорогою, я съ удовольствіемъ взялся и за ветчину, и за колбасу съ грибами. Мы разговорились о жизни духовенства въ прежнее время, то-есть я собственно боле слушалъ словоохотливаго священника, который, очевидно, былъ радъ увидть новое лицо, съ которымъ можно поговорить по душ.

— Тяжело жилось намъ, Владиміръ Петровичъ, такъ тяжело, что и вспомнить страшно. Вы сами посудите: до 1861 года мы, священники, въ дйствительности, какъ и крестьяне, вполн зависли отъ помщиковъ, которые насъ унижали и притсняли всячески и во всемъ. Чтобы получить нсколько возовъ дровъ на зиму, приходилось не однажды кланяться пану и вымаливать, истинно вамъ говорю вымаливать, у него необходимое топливо, да и выдавалось оно посл того, какъ онъ всласть удовлетворится униженіемъ священника, а нечего длать, идешь за дровами, потому что у крестьянъ своего лса не было, а дрова были нужны… Они, паны-то эти, вотъ какъ относились къ намъ,— съ горестью въ голос прибавилъ священникъ: бывало придешь къ нему съ храмовымъ ли или съ другимъ годовымъ праздникомъ поздравить, напримръ въ Рождество Христово или на Святую Пасху, такъ и не приметъ даже, а просто вышлетъ съ лакеемъ въ прихожую рубль или два, налитую рюмку водки да кусокъ кулича или хлба, и ступай себ…

— Это ужасно!

— А не пойти съ поздравленіемъ и думать не моги, потому что панъ сейчасъ обидится и будетъ притснять, а если уже очень гоноръ его заговоритъ, то и будетъ просить владыку убрать священника, ну, и уберутъ, да еще часто въ другую округу верстъ за двсти.

— Что вы, батюшка!

— Истинно вамъ говорю, что же подлаешь!

— Неужели же исполнялись такія желанія пановъ?

— Исполнялись иногда, а переводомъ владыка всегда грозилъ: ты, говоритъ владыко, неспокойнаго характера, не умешь въ ладу жить съ помщиками, смиренія у тебя нтъ, смири себя, а то въ другой приходъ пошлю. Эту горькую долю я испыталъ лтъ двадцать пять назадъ и съ того времени я уже все терплъ, потому трудно, охъ, какъ трудно, перебираться въ дальній приходъ съ семействомъ. Приходилось все распродавать задешево, вновь покупать дорого, а паны-то, вдь, вс одинаковы, да и какой еще приходъ достанется… Вотъ теперь у меня въ приход двадцать дв деревни, считая застнки и односелья, верстъ за восемь, за десять приходится съ требами здить въ разныя стороны по болотамъ, еще и прохать не всегда можно, а въ прежнемъ-то приход и деревни не такъ раскинуты были, и земля церковная лучше… Поэтому другой разъ какъ ни горько, какъ ни тяжело приходилось отъ пана — все выносилъ, потому семья у меня и дваться некуда…

Священникъ понурился, припомнивъ горечь пережитаго, но сейчасъ же поднялъ голову и заговорилъ:

— Еще ветчинки покорно прошу, домашняя, или вотъ грибковъ,— добрые грибки…

Я поблагодарилъ, наложилъ себ грибковъ и замтилъ, что онъ самъ ничего не кушаетъ и водочки даже не выпилъ.

— А я, признаюсь, только передъ вами закусилъ уже, а водки я не употребляю давно уже, съ тхъ поръ, какъ боленъ былъ колтуномъ.

— И долго вы были больны колтуномъ?

— Лтъ сорокъ.

— Сорокъ! Боже мой! но что это-за болзнь?

— А это, видите ли, болзнь нашихъ болотныхъ мстъ. Она съ болотными испареніями входитъ въ человка, отравляетъ ему кровь, и онъ страдаетъ ужасно, посл, лтамъ къ шестидесяти, сама собою пропадаетъ.

— Но какъ она появляется?

— Сначала, даже иногда въ дтств, волоса начинаютъ завиваться, а потомъ начинаютъ испускать изъ себя клейкую матерію и болятъ ужасно, какъ и вся голова. Эта клейкая матерія склеиваетъ волоса, и они, отростая, сбиваются войлокомъ, и въ такомъ вид человкъ носитъ ихъ въ особомъ мшк, который часто, какъ чемоданъ, виситъ за спиною.

— Ну, а если волоса мыть почаще, расчесывать аккуратне и стричь, то…

— Боже избави! во-первыхъ, каждый волосъ такъ болитъ, что къ нему и притронуться больно, а во-вторыхъ, какъ только кто стрижетъ волосы — колтунъ сейчасъ бросается въ глаза и человкъ слпнетъ и навсегда, или пойдетъ въ раны по всему тлу, и человкъ длается калкою. Я, въ молодости еще, тоже думалъ отдлаться отъ колтуна стрижкою волосъ, не послушалъ опытныхъ людей, остригся и вотъ… видите, что сталось съ моими глазами?

Я давно уже обратилъ свое вниманіе на глаза священника и недоумвалъ, что было съ ними: яблоко одного глаза было страшно выворочено, въ рубцахъ и имло какой-то не то гороховый, не то очень свтло-оливковый цвтъ, другой же — какъ бы выходилъ изъ орбиты, странно смотрлъ вкось, сверху внизъ, и не закрывался верхнимъ вкомъ. На слова моего собесдника я отвтилъ вопросомъ:

— Вы, вроятно, однимъ только глазомъ видите, батюшка? Неужели это вслдствіе стрижки волосъ?

— Однимъ только и весьма плохо, а погибли они въ два дня посл того, какъ я остригъ волосы. Спасеніемъ одного глаза, по милости Божіей, я обязанъ одному знаменитому доктору изъ Варшавы, который, на мое счастье, въ то время прізжалъ къ помщику.

Посл этого, разговоръ перешелъ на положеніе крестьянъ въ волости, и я убдился изъ разговора, что между священникомъ и крестьянами существовала близкая и сердечная связь, особенно горевалъ священникъ о томъ, что невозможно замнить надлы крестьянъ другими землями.

— Очень ужь плоха земля-то у нихъ, такъ плоха, такъ плоха, что и высказать невозможно, только и есть, что глей одинъ, да песокъ и болото, какъ тутъ вести хозяйство? Еслибы еще скота у нихъ было много, по крайности сильно бы удобряли землю, а то, вдь, подумайте: на три двора, почти, одна лошадь и дв коровы!— съ сокрушеніемъ говорилъ священникъ.

— Да, батюшка, земля плоха, это я замтилъ дорогою, хотя она и подъ снгомъ, ужь если гладкія низины, черноталъ по низамъ, горки и соснякъ, то наврное болото внизу и песокъ на горахъ.

— Истинно такъ, врно говорить изволите. Вотъ тутъ, къ слову сказать, недалеко, хотя и въ другой волости, есть одно имніе, въ которомъ вы съ поврочною коммисіей будете, конечно, такъ вотъ тамъ-то надлы вполн уяснятъ вамъ давленіе пановъ-католиковъ на православныхъ крестьянъ, Господи Боже мой, что за надлы!

— А что?

— Тамъ вотъ какіе надлы: крестьянамъ дана еще прежними панами, испоконъ вка, земля саженъ въ двсти шириною, а длиною верстъ на восемь. По одной сторон этой земли — пашня помщика, а по другой — версты на четыре, тянутся болота, по которымъ и скоту ходить не возможно,— тонетъ, за нимъ версты на дв крестьянскія земли другаго имнія, а посл опять болота. Такимъ образомъ, крестьянскіе надлы, по 25 дес. на дворъ, тянутся на восемь верстъ длины при ширин въ двадцать, двадцать дв сажени, какъ тутъ возможно раздлить землю на три поля и возить на десятины навозъ, сами посудите!

— Ну, а на обмнъ земель, по соглашенію съ помщикомъ, нельзя разсчитывать?

— Подобныхъ примровъ еще не бывало, по крайней мр я не слыхалъ никогда.

Тутъ пришелъ Витушка и доложилъ, что крестьяне уже собрались на сходъ. Я простился съ радушнымъ священникомъ, пригласивъ его къ себ, когда онъ будетъ въ город, и отправился на сходъ. На этотъ разъ, по случаю поздняго сбора крестьянъ, занятія протянулись до полночи, и я, распустивъ сходъ, заснулъ, какъ убитый, а утромъ, когда пришелъ ко мн старшина, я заговорилъ съ нимъ объ интересовавшемъ меня эпизод.

— Это ты представилъ того важнаго повстанца, котораго такъ долго искали?

— Я, ваше высокоблародіе.

— Разскажи, пожалуйста,— какъ это теб удалось его поймать?

— А такъ было, ваше высокоблагородіе: якъ получена была тая бумага, чтобы розыскать повстанца, то я въ тую жъ пору наказалъ старостамъ досматривать у себя по деревнямъ,— не покажется ли гд? Але жъ, думаю, гд его изловить? южь давно гд-нибудь верстъ на триста отъ насъ хоронится,— одначе, не такъ выйшло… Едный разъ, лтомъ то было, ду я изъ***щины въ волость и поглядаю себ по сторонамъ, потому, хоть и свтло отъ мсяца было, а все же ночь, а все лски да перелски, и опасно въ ту нору было одному здить. Отъ дохалъ я до ***на, майентокъ тутъ пана …скаго есть, и сталъ смотрть дорогой въ панскій садъ, что за домомъ панскимъ, бо я охочъ до сада, и думаю про себя: что значитъ земля не способна — колько лтъ садокъ засадили, а плохо какъ растетъ! Смотрю этта я въ садъ, вдругъ и вижу: кто-то на прогулк ходитъ по саду, кто бы это на прогулку ночью пошелъ,— думаю. Пріостановилъ я фурманку, дерево тутъ коло сада случилось, и смотрю: ходитъ медленно высокій такой человкъ, худощавый, въ черную чамарку одтъ и высокіе сапоги, а лица разсмотрть не могу, видать только, что высокій человкъ. Не можетъ быть, чтобы самъ панъ, думаю, потому той низенькій, да толстый, а этой длинный, служащихъ на двор тоже такихъ нтъ, потому какъ живу по близности, то знаю усхъ,— кто же нъ такій? Тронулъ я лошадь и похалъ тихонько дорогой вдоль сада, але все жъ слыхать, якъ детъ фурманка, услыхалъ про н и той, что на прогулк ходилъ, да и бросился вдругъ на землю коло дерева, а мн его и видать, потому мсяцъ большой южь свтилъ. Э, думаю, не ладно чтось-то, чего нъ спугался. Отъ съ той самой ночи я и сталъ его выслживать.

— А какъ же ты его выслживалъ, разв ты близко той усадьбы живешь?

— Не, далеко, ваше высокоблародіе, а я выбралъ двухъ самыхъ надежливыхъ и умныхъ хрисіьянъ изъ вески коло панской усадьбы и веллъ имъ доглядать въ тайности за панскимъ дворомъ и за всми, кто тамъ живетъ и кто на усадьбу приходитъ.

— Такъ, ну?

— Отъ недля пройшла, не бол, я и узналъ, что днемъ нигд не выдать того человка, а якъ ночь пріидетъ — нъ выходитъ въ садъ на прогулку и рдко присдаетъ отдыхать, а все ходитъ. Сказывали тые христьяне, что должно нъ больной, потому часто кашляетъ: потомъ якъ станетъ свтать, онъ заразъ въ панскій домъ идетъ празъ балконъ. Яни, христьяне тые, и на панскую усадьбу заходили, то одинъ, то другой, какъ будто за якимъ дломъ, и свдали, что такого высокаго и худощаваго человка нтъ въ усадьб панской, ни гостей у пана нтъ, а ночь прійдетъ — въ саду опять нъ ходитъ… Я вижу, дло какъ-будто не чисто, вдомо, хоронится ктось-то, а кто? Думалъ я, думалъ и вижу: больше некому у пана хорониться, якъ тому повстанцу, объ якомъ въ бумаг писано, а что длать надобно? Если отписать до становаго пристава — времени уйдетъ много, схоронится и утечь можетъ той повстанецъ, а если самому на панскій дворъ съ народомъ пойтить, чтобы изловить — опасно: какъ бы въ отвт не быть.

— Почему же, въ какомъ отвт?

— А той панъ — скій, коему майентокъ принадлежитъ, не такой былъ, какъ вс другіе…

— А какой же?

— Енъ, сказывали, съ малолтства въ корпус Петербургскомъ былъ, потомъ долго на Кавказ въ войск служилъ и вышелъ изъ службы недавно, съ панами остальными не дружилъ, а водилъ знакомство только съ господами, русскими чиновниками и военными, и яни считали его за своего русскаго, часто къ му въ гости бывали, и орденовъ-крестовъ у него было много, какъ можно, чтобы нъ укрывалъ повстанца? Але и то въ думк держу: не можно, чтобы безъ его вдома скрывался въ его дом, христьяне мои, кои доглядали, сами видли, якъ усякое утро повстанецъ безъ всякой опаски ходитъ изъ сада въ домъ…

— Ну?

— Думалъ я, думалъ, сомннье меня взяло и захотлось мн изловить того повстанца, а и боюсь, какъ бы чего не было мн, въ такомъ раз пошелъ за совтомъ до батюшки священника. Разсказалъ ему все какъ есть и говорю: благословите ли, батюшка, самому начинать розыскъ у пана, аль бо написать тылько депортъ кому изъ начальства и ждать приказа? Батюшка меня слухалъ, слухалъ, да и говоритъ: депорты послать надо и становому приставу, и воинскому начальнику, а только не долженъ, говоритъ, дожидаться сложимши руки, а долженъ и самъ дйствовать, чтобы не терять времени и не упустить повстанца, говоритъ, дйствуй, какъ твоя совсть сказываетъ, по присяг Царю, а только дйствуй съ осмотрительностью, съ опаской тоесть… Отъ я послалъ депорты, а самъ собралъ народъ и старостъ, да и обставилъ народомъ всю панскую усадьбу, такъ плотно, что и зайцу проскочить ни туда, ни оттуда не можно. Самъ я въ тую пору, какъ народъ послалъ становиться, пошелъ въ домъ, до пана, нъ утренній чай только пилъ. Увидлъ это меня панъ и весело такъ говоритъ: ‘а, Витушка, съ мозгами кадушка (это нъ всегда мн говорилъ, якъ встртитъ и по брюху мн похлопаетъ въ лаской), якъ поживаешь и что теб понадобилось?’ — Я кажу: ‘до пана прійшелъ, кажутъ у пана повстанецъ хоронится’. Якъ выскочитъ панъ — скій изъ-за стола, да якъ закричитъ: ‘ахъ ты, лайдакъ, какъ ты посмлъ это сказать мн! Какъ ты посмлъ, кажетъ, помыслить, чтобы я, врный слуга Царевъ, да повстанца скрывалъ? Разв ты не знаешь, не видалъ — сколько орденовъ мн Царь пожаловалъ, а? Вонъ, кричитъ, изъ моего дома, лайдакъ!’

— Страхъ на мою душу нашелъ, ваше высокоблагородіе, думаю: а якъ ничего не выйде изъ этого? Засудитъ меня, стараго, панъ, а все думка стоитъ въ голов: безпримнно тутъ у его повстанецъ, коли южь началъ, то и кончать надо, якъ Богъ ршитъ, такъ и буде. ‘Прошу пана не гнваться’, кажу, а нъ якъ крикнетъ: ‘Какой я теб панъ! Я царскій слуга, капитанъ русскій, а не панъ!’

— Не звольте, ваше благородье, гнваться, а тольки я долженъ произвесть у васъ розыскъ, вотъ добросовстные со мною. Тутъ я позвалъ изъ прихожей троихъ христьянъ, кои вошли со мной въ домъ, и панъ видитъ, что южь я не уйду такъ.— ‘Обыскивай, кажетъ, а тольки я буду жалиться’.— ‘Жальтесь, говорю, ваше благородье, тыльки я поинач не могу ни якъ {Дале я уже не буду приводить мстную форму рчи крестьянъ.}’.

‘Вотъ стали мы по всмъ комнатамъ ходить, да искать, и панъ съ нами ходитъ, да все грозитъ за этакую кровную обиду ему, врному слуг царскому, жаловаться, а мы все ищемъ и въ шкапахъ, и за шкапами, и подъ кроватью, и гд ужь ни искали, а все нтъ никого, какъ быть? А чмъ мы дальше ходимъ безъ пользы, панъ тмъ больше въ гоноръ входитъ и тмъ больше кричитъ и грозитъ, что до самого Царя дойдетъ, въ Сибирь меня упрячетъ, чего-чего ни грозилъ! Вотъ, наконецъ, дошли мы до послдней комнаты, зала, гд онъ гостей принималъ, и видимъ, что никого тамъ спрятать нельзя, потому что стоятъ одни кресла, стулья да столы съ диваномъ: посмотрли и подъ этимъ диваномъ и подъ стульями — нтъ какъ нтъ никого. Страхъ на меня напалъ, ваше высокоблагородье, думаю: бда, не выгорло дло, а все же сидитъ у меня въ голов, что непремнно тутъ, въ дом, спрятанъ повстанецъ. Оба крестьянина видли, и я самъ видлъ, что каждою ночью онъ гуляетъ по саду, а утромъ въ домъ уходитъ, и никто изъ усадьбы не уходилъ, гд же онъ подвался? Только это я подумалъ и уже совсмъ уходить хотлъ, окинулъ въ послдній разъ глазами всю комнату, и бросилась опять мн въ глаза кошолка съ индюшкой, которая стояла у стны подъ столомъ поверхъ ковра на полу, зачмъ, думаю, держать индюшку тутъ пану? А панъ-то еще больше кричитъ и бранится. Вотъ я и приказалъ крестьянамъ: ‘уберите столъ и кошолку съ индюшкой,— можетъ быть, тамъ что есть’, а самъ смотрю на пана. Какъ только это я приказалъ, панъ вдругъ сдлался въ лиц блый, какъ млъ, э, думаю, тутъ надо поискать. ‘Чего вамъ индюшку тревожить! видите, что подъ нею одинъ только коверъ’,— говоритъ, а голосъ у него сдлался вдругъ хриплый, словно и не его. ‘Посмотримъ, ваше благородье, и тутъ, много уже искали, а коверъ поднять не долго’. Какъ подняли коверъ, а подъ нимъ оказалась подъемная дверь, которую сейчасъ же подняли, добросовстные залзли туда и вывели повстанца, а онъ весь дрожитъ, да все кашляетъ, кашляетъ…

— Ну, а что же тогда панъ, хозяинъ дома?— спросилъ я.

Витушка разсмялся и развелъ руками.

— Въ ноги упалъ, заплакалъ. ‘Безъ моего вдома, говоритъ, подлецы служащіе скрывали, прости же меня, ради Бога, что я напрасно бранилъ тебя’. ‘Что жь, говорю, Богъ васъ проститъ, а только я долженъ доставить къ воинскому начальнику и этого человка, и ваше благородіе, и ужь не взыщите: связанными, подъ карауломъ’. Какъ веллъ я принесть веревокъ, еще больше заплакалъ панъ, на колнкахъ по полу рзаетъ то ко мн, то къ двумъ добросовстнымъ, руки у насъ цловать началъ, не поврите, ваше высокоблагородіе!

— Ну, что же потомъ?— спросилъ я.

— Ну, я отправилъ обоихъ связанными и самъ вслдъ похалъ, доставилъ какъ слдуетъ, и скоро посл этого повстанца сослали, потому что онъ, говорили мн, много русской крови пролилъ, а пана —скаго, который его скрывалъ, выслали тоже въ какую-то губернію, потому вывернулся, въ подозрніи только остался.

Въ этотъ же день мн пришлось прозжать мимо усадьбы пана —скаго, и я съ особеннымъ любопытствомъ смотрлъ и на небольшой, но красивый домъ, и на садъ, гд скрывался повстанецъ.

VI.

Мой первый объздъ волостей продолжался три недли, и все это время я видлъ семью только разъ, прозжая чрезъ городъ изъ одной половины участка въ другую, но зато съ участкомъ своимъ я ознакомился досконально. Въ эту поздку я усплъ положить начало устройства училищъ и мірскихъ капиталовъ, и они, эти капиталы, весьма скоро оказались полезны деревенскимъ бднякамъ. Съ училищнымъ дломъ встртилось больше хлопотъ: не было ни учителей, ни училищъ, ни средствъ на ихъ постройку, а крестьянскія избы были такъ малы, что не могли помстить боле восьми или десяти мальчиковъ. При этомъ нужно еще замтить, что крестьянскія поселенія въ кра устраивались, обыкновенно, ‘на сухомъ мст’, а потому были ужасно разбросаны, и зачастую отъ одного застнка или односелья до другаго было пять, шесть верстъ, пространство же между ними было занято лсками, перелсками и болотами. Въ виду сказаннаго, предстояло устроить училища съ ночлежными избами при нихъ для того, чтобы ученики могли ночевать, оставаясь въ училищ съ понедльника до субботы, иначе имъ ежедневно приходилось бы длать по нскольку верстъ и подвергаться опасности отъ волковъ и непогоды при возвращеніи домой темными вечерами. При такихъ условіяхъ постройки училищъ, не возможно было обойтись безъ помощи лсомъ отъ казны и помщиковъ, но первая не вызывала такихъ затрудненій, какъ послдняя. Польскіе помщики, притснявшіе ‘быдло’ за ихъ православіе, въ послднее время были страшно озлоблены на крестьянъ за массу ихъ лсныхъ порубокъ, потравъ и увозы сна и сноповъ съ полей, которыми крестьяне, пользуясь робостью струсившихъ посл усмиренія мятежа пановъ, мстили имъ за прошлыя вковыя обиды и притсненія. Но все же я надялся на ихъ помощь, и чмъ трудне казалось получить ее, тмъ сильне хотлось мн заручиться ею. Я не могъ еще ознакомиться съ персоналомъ помщиковъ моего участка, отдавая все свое время крестьянскому длу, но во многихъ волостяхъ долженъ былъ постановить ршенія въ пользу пановъ-помщиковъ, ибо они были по дламъ правы, и законъ, и совсть были на ихъ сторон. Объ этихъ ршеніяхъ и о моихъ запрещеніяхъ крестьянамъ самовольно рубить панскій лсъ, увозить сно пановъ и длать потравы на ихъ хлбахъ, помщики узнали весьма скоро и, какъ я имлъ случай удостовриться, были удивлены и расположены въ мою пользу. Этимъ расположеніемъ я воспользовался весьма скоро, какъ я уже сказалъ выше, и панская помощь лсомъ на училища была оказана скоре, даже значительне, чмъ помощь отъ палаты государственныхъ имуществъ, потому что изъ казеннаго лса бревна часто бывало везти слишкомъ далеко до пункта постройки, и полученіе ихъ обставлялось по обыкновенію нашими нестерпимыми, неисчислимыми формальностями…

Но во время моего перваго объзда, о которомъ я говорю, ничего подъ руками не было, и постройка училищъ не могла начаться ране весны, а мн не хотлось, чтобы наступившая зима, единственно возможное для ученья время, пропадала, такъ сказать, напрасно, а потому при пособіи мстнаго духовенства я во всхъ волостяхъ постарался объ устройств на первое время по нскольку школъ, изъ которыхъ посл и формировались училища. Помщеніемъ для этихъ школъ служили нанятыя по деревнямъ избы крестьянъ, вознагражденіе домохозяевъ за помщеніе школъ уплачивалось не деньгами, которыхъ не было, а льготами по отбыванію натуральныхъ повинностей, какъ, напримръ: освобожденіемъ отъ избранія на всмъ ненавистную должность сотскаго, отъ дачи подводъ, починки дорогъ и т. п. Что же касается главнйшаго затрудненія — отсутствія учителей, то ‘пока’ къ обученію подъ надзоромъ мстнаго священника были допущены и вдова священника, и отставной грамотный солдатъ, и ‘знаемый’ семинаристъ изъ неокончившихъ семинарію, и братъ писарихи и т. п. лица. Непригодность такихъ ‘разношерстныхъ’ преподавателей и неудобства такого устройства училищъ были очевидны, но приходилось съ ними мириться на время, но все же я, еще до возвращенія домой, началъ дятельно писать во вс мста и о присылк учителей, и объ отпуск изъ училища лса…

Много заботъ и хлопотъ я имлъ и съ писарями въ моихъ волостяхъ. За исключеніемъ одного, брата мстнаго священника, вс писаря были ‘дворане’, въ полномъ смысл слова польскіе панки, желавшіе въ своихъ волостяхъ играть ршающую роль ‘пана секретаря’, бравшіе взятки съ ‘быдла’ при каждомъ случа и вообще дйствовавшіе безцеремонно, хотя и тайно, а потому оставлять ихъ въ волостяхъ писарями было бы просто преступно, и я тоже писалъ куда слдовало о присылк мн русскихъ лицъ. Но не зависимо моихъ ходатайствъ объ этомъ, уже прежде было ршено въ Вильн и скоро посл возвращенія домой я получилъ увдомленіе губернскаго по крестьянскимъ дламъ присутствія, что изъ числа воспитанниковъ русскихъ семинарій, изъявившихъ желаніе служить учителями и писарями въ Сверо-Западномъ кра, четырнадцать посылаются ‘вслдъ за симъ’ въ мое распоряженіе. Радость моя была неописуема!

Эти воспитанники явились очень скоро. Вс они были ‘изъ философскаго класса’ не испорченные, симпатичные юноши, просто горвшіе желаніемъ служить русскому крестьянскому длу въ кра, одинъ, впрочемъ, окончилъ полный курсъ Рязанской семинаріи и не захотлъ поступить въ священники. Изъ всхъ этихъ, впослдствіи неутомимыхъ и преданныхъ, моихъ помощниковъ я особенно помню застнчиваго и скромнаго, какъ двушка, Колоскова, изъ Калужской семинаріи, и такого же, но боле возмужалаго и серьезнаго Соколова, кончившаго курсъ Рязанской семинаріи, гд-то они теперь?.. Распредливъ по волостямъ всхъ этихъ юношей, кого въ писаря, а кого въ учителя, я оставилъ ихъ дня на три-четыре при себ въ город, знакомя ихъ въ это время съ ихъ будущею дятельностью, съ условіями этой дятельности, посвящая въ свои планы по школьному длу и внутреннему распорядку въ волостяхъ, объясняя ничтожность или важность значенія той или другой канцелярской формы въ веденіи книгъ, въ сношеніяхъ съ ‘мстами и лицами’, и проч. и проч. Молодежь была очень внимательна, подготовлена къ усвоенію знаній и была одушевлена желаніемъ скоре и ближе ознакомиться съ новымъ дломъ, а я не торопился, придерживался извстной системы въ моихъ объясненіяхъ, и такимъ образомъ мы въ малое время сдлали многое… Сразу поставивъ себя къ нимъ въ положеніе не сухаго и холоднаго начальника, а старшаго брата-руководителя, добраго, но очень строгаго и взыскательнаго, я привязалъ къ себ молодежь весьма скоро, что было видимо несомннно, и распустилъ ихъ по волостямъ, повторивъ совты не плодить переписки, привязать къ себ крестьянъ, аккуратне вести денежныя и другія книги, подготовлять себ изъ учениковъ будущихъ помощниковъ и т. п. Такимъ образомъ въ первый же мой объздъ участка мн удалось уже поставить жизнь моихъ волостей въ надлежащія условія, оставалось только стараться о дальнйшемъ развитіи начатаго…

Но не вс мировые посредники такъ скоро получили русскихъ воспитанниковъ семинарій, не вс были такъ богаты ими, какъ я, благодаря моему проживанію въ губернскомъ город и удобствамъ постоянныхъ личныхъ сношеній и съ губернаторомъ, и съ членами губернскаго присутствія, въ другихъ уздахъ русскихъ писарей достать было невозможно. Въ числ такихъ бдствовавшихъ посредниковъ былъ и поручикъ гвардейской артиллеріи Переберишинъ. Это былъ молодой красавецъ съ мелкими чертами лица, задумчивымъ взглядомъ черныхъ глазъ и пышными, темными кудрями, которые живописно падали у него почти до самыхъ эполетъ. О немъ говорили, что онъ ‘поэтическая натура, большой музыкантъ и страстный охотникъ’, игралъ онъ дйствительно хорошо. Этотъ вотъ Переберишинъ весьма оригинально образовалъ, какъ говорили, составъ волостныхъ писарей въ своемъ участк. Придерживаясь того взгляда, что ‘свжій человкъ’ не обладаетъ опытностью во взяткахъ и плутовств, и что каждаго музыканта его благородная любовь къ музык удерживаетъ отъ нравственной порчи, Переберишинъ опредлялъ въ каждую волость писаремъ только музыканта: въ одну флейтиста, въ другую скрипача, въ третью кларнетиста и т. д., почему у него и образовался свой, такъ сказать, оркестръ, которымъ онъ и дирижировалъ во дни сбора писарей, два раза въ мсяцъ. Объ этихъ музыкальныхъ особенностяхъ участка дошло до свднія генерала Муравьева, и онъ вызвалъ Переберишина къ себ въ Вильну. Объ этомъ свиданіи въ нашемъ кружк ходилъ разсказъ, который выдавался за достоврный, и я передамъ его, въ виду его интереса.

Когда Переберишинъ явился въ пріемную генерала Муравьева, то обычный пріемъ былъ уже оконченъ, но адъютантъ, узнавъ о прибытіи Переберишина по вызову начальника края, предложилъ ‘посидть не много’, добавивъ, что генералъ посл обда за чашкою кофе обыкновенно полчаса отдыхаетъ посл непрерывныхъ докладовъ различныхъ чиновъ. Переберишинъ прислъ было, но въ отворенную дверь изъ смежнаго зала увидлъ раскрытый рояль съ лежавшими на пюпитр нотами, и ему неудержимо захотлось поиграть на этомъ роял. Онъ не игралъ уже давно, а рояль смотрлъ солидно, общая богатый тонъ. Подъ вліяніемъ вспыхнувшаго желанія онъ быстро всталъ со стула, чтобы идти къ соблазнительному инструменту, но сейчасъ же вспомнилъ, гд онъ и зачмъ пріхалъ, а потому не пошелъ въ отворенную дверь, а нервно и скоро сталъ ходить по пріемной, но въ открытую дверь, его манилъ прекрасный рояль, въ душ горло желаніе играть и — онъ ‘не зная самъ какимъ образомъ’, вдругъ уже стоялъ у рояля. Читая ноты, онъ забылъ и о цли своей поздки, и о дом, въ которомъ находится, а видлъ только клавиши. Не отдавая себ отчета, Переберишинъ торопливо отстегнулъ саблю и положилъ ее на сосдній стулъ, вмст съ каской, потомъ слъ за рояль, забывъ все въ мір, и заигралъ.

Въ то время въ сосдней небольшой комнат сидла племянница генерала Муравьева, или какая-то родственница, и была изумлена игрою на роял въ минуты отдыха дяди, кто дерзкій, который ршился играть? Любопытство и звуки опытной, блестящей игры заставили ее выйти въ залъ, гд она и увидла красавца въ гвардейскомъ мундир. Пораженная оригинальною безцеремонностію незнакомца, а можетъ быть и его красотою, она неслышно прошла по залу и тихо опустилась на стулъ за спиною пьяниста, который игралъ, не замчая происходившаго. Между тмъ Муравьевъ, слушая музыку, думалъ, что играетъ его племянница и, допивъ кофе, вышелъ въ залъ, но въ самыхъ дверяхъ увидлъ офицера за роялемъ, а позади его — племянницу, которая, улыбаясь, длала знакъ рукою, чтобы онъ не мшалъ. Какъ разъ въ это время Переберишинъ взялъ заключительный аккордъ, поднялъ глаза съ клавишей и увидлъ Муравьева… Моментально онъ вспомнилъ, гд и зачмъ онъ, отошелъ отъ рояля, забывъ про каску и саблю на стул, и вытянулся. Зорко посматривая на посредника, Муравьевъ медленно подошелъ и услышалъ:

— Честь имю явиться: мировой посредникъ… участка… скаго узда Переберишинъ.

— А-а-а… такъ это вы… Ну, теперь я вижу, что вы дйствительно отличный музыкантъ и плохой посредникъ.

— Ваше высокопрев…

— Позвольте… я не желаю вамъ ничего дурнаго и… послушайте, вы любите охоту?

— О, страстно! ваше высокопревосходительство, идти на медвдя для меня…

— А-а а, вотъ какъ, ну, въ такомъ случа, мы вотъ что сдлаемъ: вы немедленно подайте въ отставку…

— Ваше высокопревосходительство…

— Позвольте.

— Виноватъ, ваше высокопревосходительство.

— Я васъ уволю сегодня же, но дамъ вамъ письмо въ Петербургъ, вы получите возможность поступить въ царскую охоту на службу,— желаете?

— Премного буду благодаренъ, ваше высокопревосходительство.

— Вотъ и прекрасно, ступайте же писать прошеніе объ отставк.

Такимъ образомъ Переберишинъ былъ уволенъ, и его оркестръ писарей-музыкантовъ разстроился…

Возвращаясь теперь къ моимъ писарямъ, не могу не сказать, что въ первое время они были такъ же не опытны, какъ и музыканты Переберишина, а, между тмъ, вскор былъ объявленъ наборъ рекрутъ, и предстояло много серьезной и спшной работы: составленіе приговоровъ объ избраніи порядка отбыванія рекрутской повинности (жеребьеваго или очереднаго), семейныхъ рекрутскихъ списковъ и т. д. Въ виду этого обстоятельства, я снова похалъ по волостямъ, и рекрутскія хлопоты затянули мою поздку на цлый мсяцъ. Во время этого объзда встртился мн случай, о которомъ я не могу не разсказать. Въ одну морозную ночь, перезябшій и измученный здой по ужаснымъ ухабамъ, я пріхалъ въ Линьково щвойдя въ волостное правленіе, увидлъ въ вонючихъ облакахъ, накуренныхъ махоркой, человкъ тридцать въ срыхъ пальто изъ солдатскаго сукна, обшитыхъ по бортамъ и карманамъ черною лентой, и въ срыхъ короткихъ свиткахъ съ широкими поясами изъ черной кожи съ металлическими бляхами. Едва я вошелъ въ комнату и ожидавшій меня старшина бросился мн навстрчу, какъ вс эти люди вскочили съ своихъ мстъ, гд кто сидлъ, и начали кланяться какимъ-то особеннымъ образомъ: низко перегибая туловище, но смотря мн въ лицо. Передо мною были все незнакомыя старыя лица съ длинными усами безъ бородъ, а атмосфера была такъ ужасна, что я закашлялся. ‘Что-за кабакъ!’ — невольно проговорилъ я, раздосадованный отсутствіемъ пріюта себ при такихъ условіяхъ.

— Старшина, что это за люди?— спросилъ я, проходя въ слдующую маленькую, какъ чуланчикъ, комнату.

— А шляхта, ваше-ско…

— Зачмъ же она тутъ собралась?

— Господинъ становой собиралъ на счетъ православія, значитъ, чтобы приняли нашу вру.

— Ну?

— Ну, а они тово, не хотятъ.

— Да зачмъ они тутъ, я тебя спрашиваю? Разв имъ мсто въ волостномъ правленіи и еще курить свою махорку?

— Становой, значитъ, подъ арестомъ веллъ имъ тутъ сидть.

— Ну, поди скажи этой шляхт, чтобы она убиралась, для ихъ ареста есть арестантская у становаго и въ каждомъ сел, по закону, должна быть ‘взъзжая’ изба, тамъ и могутъ сидть сколько угодно.

Старшина былъ видимо обрадованъ и быстро исполнилъ приказаніе, отворилъ двери на дворъ для очищенія воздуха, и скоро я принялся за чай, радуясь, что могу отдохнуть посл дороги, какъ вдругъ ко мн, словно крадучись, кошачьей походкой, постоянно кланяясь, вошелъ громадный старикъ-шляхтичъ.

— Что нужно?

— Будьте ласковы, вельможный пане посреднику, объясните намъ: правда ли, что царь нашъ приказалъ всхъ насъ обратить въ православіе?

— Такой бумаги я не получалъ,— отвтилъ я, чувствуя необходимость быть осторожнымъ.

— А въ закон объ этомъ какъ, ясновельможный пане? Мы люди темные, не знаемъ.

— Въ закон сказано, что каждому позволяется исповдывать свое вроисповданіе, но, конечно, Государю будетъ пріятно, если его иноврные подданные будутъ одного съ нимъ вроисповданія.

— Какъ же господинъ становой требуетъ, чтобы мы приняли православіе?

— Это его дло, а не мое, вроятно, у него есть объ этомъ бумага.

— Благодаримъ покорно за разъясненіе,— сказалъ шляхтичъ и вышелъ.

Это ли мое объясненіе, или предписаніе собирать крестьянъ только въ указанныхъ закономъ случаяхъ, или оба вмст, но только вскор по возвращеніи изъ участка я получилъ приглашеніе отъ генерала Стороженко, пріхавшаго изъ Вильны по порученію генерала Муравьева, ‘пожаловать къ нему для объясненій по служб’. Когда мы поздоровались и услись, Стороженко передалъ мн прошеніе Линьковскаго благочиннаго и попросилъ: ‘будьте добры, скажите мн что-нибудь по поводу этой бумаги’?

Прошеніе начиналось, какъ хорошо помню, словами: ‘новый нашъ мировой посредникъ господинъ Березинъ, будучи нигилистомъ’ и заключало въ себ обвиненіе меня въ противодйствіи длу обращенія католиковъ въ православіе и вообще обрусенію края. Прочитавъ это прошеніе, я не могъ не разсмяться. Зорко смотрвшій на меня Стороженко тоже неожиданно улыбнулся, и его физіономія сразу утратила свой испытующій характеръ.

— Вранье, э?— весело спросилъ онъ.

— Вранье несомннное, ваше превосходительство, противъ котораго я даже и оправдываться не буду, но я удивляюсь побужденію враля. Онъ меня даже не видалъ ни разу, потому что онъ одинъ изъ тхъ двухъ священниковъ, съ которыми мн еще не удалось познакомиться.

— Ну, а какъ вы думаете: что могло подать косвенный, хотя отдаленный поводъ для этого прошенія?

Подумавъ, я разсказалъ ему и о моемъ предписаніи, отнявшемъ у священниковъ возможность собирать въ волость католиковъ чрезъ старшину, и о сцен со шляхтою въ Линьков. Стороженко внимательно выслушалъ, а потомъ, какъ бы отбрасывая дло въ сторону, предложилъ мн сигару, и мы разговорились совсмъ о другомъ, никакихъ другихъ послдствій для меня этотъ доносъ не имлъ, но я воображаю, сколько хлопотъ онъ надлалъ бы, если бы случился двадцать лтъ спустя!

VII.

Ближайшее знакомство мое съ духовенствомъ края выяснило мн много особенностей въ его характер. Эти особенности объясняются тяжелыми условіями жизни православнаго духовенства въ прежнее, де освобожденія крестьянъ и мятежа 1863 года, время. Какъ уже сказано Б—скимъ священникомъ,— къ нимъ паны-католики относились пренебрежительно, третируя ихъ при каждомъ случа и нисколько не считаясь ни съ ихъ личнымъ достоинствомъ, ни съ ихъ оффиціальнымъ положеніемъ, исключеніе составляли т только немногіе священники, которые перешли изъ уніатскихъ ксендзовъ. Казалось бы, что ихъ переходъ въ православіе долженъ усугубить обыкновенную враждебность пановъ къ ‘хлопскимъ попамъ’, а между тмъ происходило наоборотъ. Эти счастливцы пользовались расположеніемъ пановъ, какъ воспитанные въ дух католичества и польскихъ привычекъ обыденной жизни, играли съ ними въ картишки, ходили на охоту, дружили съ ксендзами и вообще, за ничтожными исключеніями, были въ дружб съ панами и гордо держали себя съ крестьянами, на хожденіе нкоторыхъ крестьянъ въ костелъ для причащенія они не обращали никакого вниманія. Группа такихъ священниковъ, съ теченіемъ времени уменьшаясь въ числ, въ мое время была очень не велика, и большинство ея представителей разжирло, одряхлло и утратило уже свою энергію, отразилось и замкнулось въ своихъ домахъ, особенно посл мятежа. Объ одномъ изъ такихъ священниковъ мой товарищъ, посредникъ Теребенниковъ, разсказывалъ, однажды, оригинальный случай.

‘Онъ, нужно сказать, лихой малый: и выпить не дуракъ, и анекдотъ скабрезный разсказать мастеръ, и въ картишки сразиться всегда готовъ, а ужь охотникъ съ ружьемъ завзятый,— говорилъ Теребенниковъ.— Несмотря на годы,— ему пятьдесятъ лтъ наврно,— наднетъ на себя куртку и высокіе сапоги, ружье на плечо и пошелъ себ по болотамъ шляться съ собакой по цлымъ днямъ, совсмъ не похожъ на священника’.

— А служитъ какъ — видли?

— Видлъ, когда говлъ, великимъ постомъ, и удивленъ былъ очень, представьте себ — вижу: бабы идутъ поодиночк въ алтарь чрезъ царскія двери, и священникъ исповдываетъ ихъ у св. Престола, а возгласы длаются такъ: ‘Свейте Боже’ и ‘Слава Ойцу, Сыну и Свентму Духу’.

— Вотъ такъ православный священникъ!

— Да. Недавно онъ сдлалъ такую штуку, что нельзя не удивляться: старшину проклятію предалъ.

— Проклятію! Какимъ это образомъ?

— А вотъ я вамъ разскажу. Пріхалъ я однажды въ X—скую волость и вижу, что старшина, смирный и недалекій мужикъ, ходитъ, какъ потерянный, точно пришибленый, — что ты, спрашиваю, боленъ?

— Не, вашеско, не боленъ.

— Отчего же ты такой: точно тебя кто побилъ крпко?

— Бда при… приклю… прик…— и взволнованный старшина не могъ продолжать отъ волненія, положительно задыхался, и по лицу бгали судороги.

— Да что такое, какая бда?

— Батюшка меня въ церкви прокли… кли…наетъ, вашеско.

Тутъ я подумалъ ‘что за чепуха! ужь не пьянъ ли мой старшина?’ Но, всмотрвшись, вижу, что не пьянъ, а взволнованъ ужасно и, когда онъ немного успокоился, я сказалъ ему, чтобы онъ разсказалъ мн толкомъ, какъ и что?

— Вотъ уже два воскресенья батюшка во время обденки выйдетъ изъ алтаря въ ризахъ, да и кричитъ при всхъ христіанахъ: ‘а старшина Томашъ да будетъ анаема проклятъ!’

— Да за что же онъ тебя проклинаетъ?

— А за тое, вашеско, что христьяне не хотятъ даромъ косить его сножатья, потому больно имъ недовольны, а нъ требуетъ.

— Да ты бы ему сказалъ, что крестьяне не желаютъ даромъ косить.

— Говорилъ, вашеско, не хотятъ, кажу, батюшка, ‘а мн говоритъ до этого дла нтъ, а ты вели косить непремнно’.

— Ну?

— Что же я, говорю, съ ними подлаю, батюшка, коли яни не хотятъ?

— Ну что же онъ?

— Это, говоритъ, твое дло: что хочешь, то и длай, а чтобы не разговаривалъ, а длалъ, такъ я, говоритъ, каждое воскресенье за обденкой проклинать тебя буду, пока не уберутъ мое сно.

— А ты говорилъ крестьянамъ, чтобы они убрали ему траву?— спросилъ я.

— Говорилъ, вашеско, да не хотятъ, больно нъ донялъ ихъ.

— Ну, ладно, я поговорю съ нимъ, а ты собери ко мн крестьянъ, которые не хотятъ косить.

‘ Случай, какъ видите, былъ оригинальный,— говорилъ Теребенниковъ, и я въ одно и то же время и негодовалъ, и смялся, но все же нужно было что-нибудь сдлать для устраненія безобразія. Еслибы такой случай встртился въ нашихъ внутреннихъ губерніяхъ, то дло разршилось бы просто, здсь же, среди враждебнаго католичества, нужно было и престижъ священника поддержать, и безобразіе прекратить, вообще такъ устроить, чтобы и овцы остались цлы, и волки были сыты. Поэтому я, въ ожиданіи сбора крестьянъ, пошелъ къ священнику, и мы съ нимъ, выпивъ и закусивъ, услись въ карты, тутъ я и заговорилъ съ нимъ о незаконности его поступка со старшиной.

— Да ужь законно или незаконно, а проклинать его буду, каналью, пока мои сножатья не уберутъ,— говоритъ мой хозяинъ.

— Да что же онъ сдлаетъ, если они не желаютъ?

— О, сдлаетъ, найдетъ что, ужь поврьте.

— Какое же вы имете право старшину проклинать въ церкви?

— Да ужь это мое дло, вотъ завтра воскресенье и, если зайдете въ церковь, сами услышите, какъ я буду его проклинать.

— Въ такомъ случа вы подъ судъ попадете.

— Э, ничего я этого не боюсь и проклинать буду.

— Не будете!

— Нтъ, буду и завтра же вы можете въ этомъ убдиться.

‘Тутъ я, наконецъ, разгорячился и говорилъ, что онъ не будетъ проклинать завтра, а онъ вс твердилъ: ‘буду, буду’ и не извстно, чмъ бы разршился нашъ споръ (мы и карты бросили), если бы я не огорошилъ, какъ говорится, упрямца. Посл одного его возгласа: ‘нтъ, буду проклинать’, я ему сказалъ:

— Если вы завтра, али когда-нибудь, будете проклинать старшину въ церкви, то я лично доложу объ этомъ генералъ-губернатору и буду просить убрать васъ изъ моего участка, и уберутъ, даю вамъ слово.

— Э, неужели?

— Увряю васъ.

— Ну, Богъ съ нимъ, не буду проклинать его, лайдака,— проговорилъ этотъ православный ксендзъ, подумавъ немного.— А трава-то моя какъ же, неужели пропасть должна?— прибавилъ онъ, лукаво улыбаясь.

— Ну, съ травой я устрою вамъ дло,— отвчалъ я и дйствительно устроилъ, пристыдивъ крестьянъ, которые убрали снокосъ на другой же день.

Священники, воспитанные въ дух православія и условіяхъ чисто русской среды, какъ ‘схизматики’, были противны панамъ, которые проявляли свою враждебность рзко и при каждомъ удобномъ случа. Подъ вліяніемъ такихъ отношеній и тяжелой зависимости отъ постоянно оскорбляющихъ пановъ, у священниковъ болзненно развивались самолюбіе, гордость и жажда власти, глухая, скрытная и глубокая ненависть къ панамъ,— но еще большую ненависть они чувствовали къ ихъ ксендзамъ, жившимъ въ условіяхъ привольной, хорошо обезпеченной жизни. Основаніемъ этого служила не одна невольная зависть къ прекрасному положенію ксендзовъ, а ихъ медленная, скрытная, но постоянная и систематичная дятельность въ цляхъ совращенія въ католичество православныхъ крестьянъ и постепеннаго ихъ ополячиванія. Такая пропаганда ксендзовъ была тмъ успшне, что въ ней принимали дятельное участіе и паны-помщики, которые постоянно посщающимъ костелъ крестьянамъ и начавшимъ причащаться и исповдываться у ксендзовъ давали и землю въ надлъ получше, и новою хату строили или дарили хорошую пару-другую воловъ и т. п. Посл усмиренія мятежа 63 года православное духовенство подняло голову, въ сношеніяхъ съ крестьянами стало строже и требовательне, а по отношенію волостнаго и сельскаго начальства приняло властный тонъ, и съ энергіею взялось не только за возвращеніе отщепенцевъ православія изъ католицизма, но и за обращеніе въ православіе католической шляхты. Къ сожалнію (почему не сказать правды?), оно взялось за дло не такъ, какъ бы слдовало… Оно потребовало отъ волостныхъ правленій сбора на сходы всхъ крестьянъ, ходившихъ въ костелы, и приступило къ нимъ съ требованіями боле энергичными, чмъ убдительными и законными… Въ отмщеніе ксендзамъ оно особенно старалось о переход въ православіе католической шляхты, и нкоторые изъ наэлектризованныхъ или сбитыхъ съ толка чиновъ полиціи приняли участіе въ этихъ стараніяхъ, и вотъ явились аравы родившихся и посдвшихъ въ католичеств шляхтичей… Съ такимъ взглядомъ на обращеніе въ православіе не каждый могъ согласиться, но, въ случа заявленія противуположнаго мннія, въ разговор съ духовенствомъ, оно смотрло на смльчака, какъ на нерусскаго, какъ на вреднаго ‘русскому длу’ дятеля, нигилиста, только этимъ соображеніемъ я и могу объяснить доносъ на меня С…..аго протоіерея (или благочиннаго), вспомнивъ изгнаніе мною арестованныхъ въ волости шляхтичей. Впослдствіи, когда новый начальникъ края К. П. Кауфманъ разослалъ циркуляръ о ‘радостномъ событіи’: переход въ православіе цлаго прихода въ Виленской губерніи, восьми сотъ душъ, вмст съ ксендзомъ, административныя власти, желая отличиться, ‘поналегли’ на дло обращенія въ православіе, и усердіе ихъ было такъ грубо и неразумно, что Константину Петровичу пришлось поплатиться, скоро онъ былъ внезапно уволенъ и замненъ графомъ Барановымъ. Въ то время жажда ‘обрусенія’ католиковъ охватила и нашего губернатора Даргунова: однажды, посл освященія новой православной церкви въ сосднемъ Н….омъ узд, куда онъ самъ здилъ, пригласивъ сосднихъ посредниковъ, нкоторыхъ ‘особъ’ губернскаго міра и полковую музыку, когда мы отобдали и пошли погулять въ молодой садикъ священника, Савлъ Діодоровичъ сказалъ, что не мшало бы и мн ‘позаняться этимъ’, то-есть посодйствовать обращенію въ православіе.

Въ то время мн едва было 27 лтъ, и характеръ у меня былъ вовсе не миссіонерскій, а потому я невольно улыбнулся и сказалъ:

— Что вы, Савлъ Діодоровичъ! да посмотрите на меня: похожъ ли я на миссіонера?

Онъ началъ мн доказывать необходимость содйствовать священникамъ въ ихъ дятельности со этому поводу, говорилъ о необходимости и способахъ обрусенія края и проч., и проч., наконецъ, хитрецъ этакій, сказалъ и о томъ, что за содйствіе такое, при его особой успшности, я могу, по статуту, получить св. Владиміра 4 степени и проч.

Но, долженъ сознаться, я оставался глухъ къ его убжденіямъ, находилъ, что мое назначеніе (посредника) заключается въ другомъ и невольно думалъ о Даргунов: не даромъ говорятъ, что онъ держитъ носъ по втру…

Въ своемъ пылкомъ рвеніи о возврат въ православіе крестьянъ, посщавшихъ костелы, и объ отместк, такъ сказать, ксендзамъ, духовенство все же не достигло бы собственными усиліями полнаго удовлетворенія. Но вотъ, наконецъ, насталъ часъ и для его торжества надъ ксендзами, совращавшими православныхъ крестьянъ, и надъ панами, много лтъ возводившими великолпные костелы среди православнаго населенія, произошло это совершенно неожиданно. Начальникъ края обратилъ вниманіе на поразительное разногласіе свдній о количеств православнаго и католическаго населенія, доставляемыхъ казенными палатами, чинами полицій и крестьянскими учрежденіями. Насколько велика была разница въ цифрахъ — это выясняется слдующимъ примромъ: въ моемъ участк, по имвшимся у меня свдніямъ, было боле 12 тысячъ православныхъ крестьянъ, а католиковъ изъ нихъ около 800 душъ, по свдніямъ же казенной палаты, число католиковъ равнялось количеству православныхъ. Между тмъ точныя свднія по этому вопросу были необходимы въ виду выясненной необходимости въ постройк православныхъ церквей, вмсто пришедшихъ въ ветхость и слишкомъ недостаточныхъ по величин деревянныхъ зданій, притомъ же количество католическихъ костеловъ должно было, по закону, равняться числу приходовъ установленной величины (кажется 2.000 душъ). Въ виду этого обстоятельства, начальникомъ края было сдлано распоряженіе о проврк количества населенія по вроисповданіямъ чрезъ особую коммисію изъ мироваго посредника, какъ предсдателя, исправника и мстныхъ настоятелей — приходской православной церкви и костела. На обязанности этой коммисіи лежало выясненіе дйствительнаго количества католиковъ въ каждомъ приход, при чемъ она должна была руководствоваться исключительно законными доказательствами вроисповданія — метриками о рожденіи и крещеніи каждаго прихожанина. При выполненіи этой задачи, пришлось наткнуться на такія ухищренія ксендзовъ для увеличенія суммы прихожанъ, о которыхъ стоитъ сказать нсколько словъ, впрочемъ лучше всего описать одинъ день работъ этой коммисіи, взятый на выдержку.

— Томашъ Василевскій,— прочелъ я но ревизской сказк.

— Православный,— говоритъ священникъ.

— Католикъ,— утверждаетъ ксендзъ.

— Господа, прошу доказательствъ.

— Вотъ исповдныя росписи за послднія пятнадцать лтъ, которыя удостовряютъ, что Томашъ Василевскій постоянно находился въ католичеств,— говоритъ ксендзъ.

— Исповдныя записи, по закону, не служатъ доказательствомъ вроисповданія, для этого необходимы метрики, а вотъ метрика Томаша Василевскаго, за 1839-й годъ, о его рожденіи и крещеніи по обрядамъ православной церкви,— заявилъ священникъ, подавая старую раскрытую книгу.

Громко прочитавъ эту метрику, я обращаюсь къ ксендзу:

— Что вы на это скажете, отецъ ксендзъ?

— Я могу сказать только то, что двадцать лтъ знаю Томаша католикомъ, а потому и не могу согласиться на показаніе его православнымъ въ вашемъ списк.

Въ это время священникъ молча подаетъ мн раскрытую книгу закона, указываетъ статью, и я вслухъ читаю: ‘священники иноврнаго христіанскаго исповданія за принятіе къ исповди и св. причастію но обрядамъ своей церкви православныхъ подвергаются’… и проч., а затмъ спрашиваю:

— Такъ какъ же, отецъ ксендзъ: подпишетесь вы на списк, вмст съ нами, подъ надписью о православіи Томаша?

Нужно было видть взглядъ, который бросилъ ксендзъ на священника, чтобы понять всю силу ненависти его къ противнику!

Помолчавъ съ минуту, ксендзъ тяжело вздохнулъ и хмуро отвтилъ:

— Что жъ подлаешь, приходится подписывать.

Тутъ въ особой граф именнаго списка прихожанъ я пишу противъ Томаша слово ‘православный’ и подписываюсь, а за мною ксендзъ и вс остальные.

— Ну-съ, теперь слдующимъ является Янъ Капанчукъ. Что это какъ онъ часто намъ попадается — уже въ четвертомъ приход?— говорю я, обращаясь къ исправнику.

— А у насъ много этихъ Капанчуковъ, очень распространенная въ нашей мстности фамилія, какъ у русскихъ Ивановъ,— мягко замтилъ ксендзъ.

Священникъ насмшливо улыбнулся и сказалъ:

— Вс т Яны Капанчуки, которыхъ вы, г. посредникъ, прежде встрчали, и этотъ — есть одно и то же лицо: Иванъ Капанчукъ, родившійся въ моемъ приход и крещенный по православному обряду.

— Какимъ это образомъ?— спросилъ я, въ недоумніи.

— А очень просто: Иванъ Капанчукъ мальчикомъ былъ взятъ на панскій дворъ для услугъ и по польскому говору сталъ называться Яномъ (то же, что Иванъ). Въ это время онъ сталъ ходить, какъ и вс дворовые, въ костелъ при панской усадьб, гд и причащался по католическому обряду. Когда онъ выросъ, панъ сдлалъ его кучеромъ, а посл освобожденія крестьянъ, когда онъ сталъ пьянствовать, его служба у пановъ была всегда кратковременна: поживетъ мсяца три-четыре и начнетъ запивать, его. конечно, прогонятъ, и онъ наймется къ другому пану, тамъ та же исторія, и такимъ образомъ онъ въ два года перебываетъ на пяти мстахъ. Между тмъ каждый ксендзъ при костел на панской усадьб записывалъ новаго кучера прихожаниномъ въ свой приходъ, и такимъ образомъ одно и то же лицо, служившее кучеромъ, лакеемъ, кухаркою или рабочимъ, конюхомъ — фигурировало по спискамъ въ качеств католика-прихожанина.

— Что вы на это скажете, отецъ ксендзъ?

— А что же я скажу? Очень можетъ быть, что этотъ Капанчукъ и служилъ гд еще у помщиковъ.

— У васъ есть его метрика?

— Нтъ.

При дальнйшей проврк оказалось, что изъ 2.100 душъ католиковъ, прихожанъ этого великолпнйшаго костела въ ***, дйствительныхъ католиковъ едва нашлось 67 человкъ, да и то странствующіе, врод Капанчука, давно умершіе, и нсколько дворовъ шляхты…

— Что же теперь будетъ съ костеломъ?— тревожно спросилъ взволнованный подведеннымъ итогомъ ксендзъ.

— Не знаю, отецъ ксендзъ, это до насъ не касается,— отвчалъ я.

— Закроютъ, конечно,— отозвался исправникъ.

— Тмъ боле, что помщикъ, по закону, для своихъ православныхъ крестьянъ долженъ былъ строить православныя церкви, а не католическіе костелы,— торопливо проговорилъ священникъ и прибавилъ:

— А вы видли, господинъ посредникъ, какая маленькая и ветхая наша церковь, и какой громадный и великолпный костелъ? Вотъ бы обратить его въ православную церковь!

— Видлъ, батюшка, видлъ, но такія соображенія не входятъ въ кругъ обязанностей нашей коммисіи,— поторопился отвтить я, чтобы предупредить горячія возраженія вспыхнувшаго ксендза.

Подобныя сцены повторялись въ каждомъ приход, и количество католиковъ таяло, какъ туманъ раннимъ утромъ, тутъ-то, во время работъ коммисіи, и выяснилось, какимъ образомъ среди сплошнаго блорусскаго православнаго населенія оказались католическіе приходы…

VIII.

Весна въ 1865 году наступила рано и едва земля обнажилась отъ снга и отсялись овсы, мы, то-есть я, Ольхинъ и Баталиновъ, выхали на работы и начали свои странствованія по ‘грязному киселю’ — какъ говорилъ Ольхинъ.— Съ начала работъ, мы ежедневно съ восходомъ солнца вызжали для осмотра земель и только при наступленіи вечерней темноты, возвращались въ свою ‘главную квартиру’,— какъ говорилъ Баталиновъ.— Въ первыя дв недли, какъ нарочно, ежедневно и неустанно шелъ мелкій, словно изъ сита дождь, промачивалъ насъ до рубашки, и мы возвращались ‘домой’, измученные ходьбою и здой на тряской лошади, голодные, какъ волки, нашъ обдъ, служившій и улейномъ, мы истребляли жадно и быстро. Когда наступило лто и по волостямъ у меня подвигалась стройка училищъ и домовъ волостныхъ правленій, я находилъ возможнымъ на полдня ухать, иногда, въ ближайшую волость для осмотра построекъ и опять возвращался къ скучной и утомительной работ коммисіи. Но одно заявленіе: ‘скучная и утомительная работа’ не можетъ ознакомить читателя съ дятельностью поврочной коммисіи, а потому я опишу одинъ день изъ ея дятельности весною.

По обыкновенію день мы начинали, сидя за чаемъ и уныло смотря въ окна, обливаемыя потоками дождя, и слушая завыванія втра и шумъ дождя объ оконную раму, потомъ мы окончательно одвались, выходили на дворъ, гд уже насъ ожидали крестьяне, садились на лошадей и длиннымъ кортежемъ вызжали со двора. Впереди всхъ халъ Ольхинъ, молодцовато уперевъ правую руку ‘фертомъ’, и мы съ Баталиновымъ. Маленькія, заморенныя лошаденки, на которыхъ мы съ Баталиновымъ тряслись, спотыкались на каждомъ шагу, и наши фигуры съ длинными болтавшимися ногами въ высокихъ сапогахъ, въ толстыхъ пальто и въ шарфахъ, были комичны. Сзади насъ, въ найтычанк, халъ управляющій имніемъ, на особой пар землемръ со старшиною, а вокругъ безпорядочною толпой скакали крестьяне, обгоняя другъ-друга и махая локтями, человку съ закуской было назначено пріхать въ полдень на указанное мсто, гд мы разсчитывали быть въ ‘адмиральскій часъ’. Прохавъ версты четыре, мы повернули съ дороги вправо и похали по паровому полю, пробираясь къ пастбищамъ и снокосамъ, нгодность которыхъ указывалась крестьянами. Въ это время, дождь уже пересталъ, хотя не надолго, но втеръ не унимался, и приходилось часто бокомъ хать на лошади, подставляя втру затылокъ. Лошаденки наши уходили въ грязь по колна и шли шагомъ, а мы уныло смотрли на тощую пашню, не почернвшую подъ дождемъ, а принявшую какой-то темно-срый, съ желтымъ отливомъ цвтъ. Но и этотъ цвтъ часто мнялся въ песчаносрый и сро-коричневый на холмистыхъ поляхъ, сообразно измненіямъ свойствъ почвы, часто переходившей изъ песка въ супесокъ, изъ супеска въ суглинокъ, въ торфъ и обратно, смотря потому: внизу или на холм тянулись поля, однажды справа, за кочковатымъ болотцемъ, я увидлъ черную, совершенно черную полосу земли, величиною десятинъ въ сорокъ.

— Что это: неужели нашъ тамбовскій черноземъ?— спросилъ я въ изумленіи Ольхина.

— А вотъ подождите, увидите, какой это черноземъ.

— Нтъ, серьезно?

— А вы всмотритесь хорошенько, вы, хотя и молодой хозяинъ, а все же жили въ деревн: не замчаете ли что-нибудь особеннаго въ цвт этого чернозема?

— Ршительно ничего,— сказалъ я, всматриваясь въ черную полосу.

— Ну, это оттого, что далеко, когда подъдемъ, то увидите, что вмсто черно-коричневой тни эта земля иметъ черно-синеватый, сизый тонъ. Я самъ былъ введенъ въ заблужденіе, когда увидлъ ее въ первый разъ.

— Но какъ она называется?

— Это, батенька, знаменитый подзолъ, о которомъ въ нашихъ мстахъ и понятія не имютъ.

— Не плодородна?

— Ничего на ней не ростетъ, потому, что она, какъ зола, не заключаетъ въ себ ни одной изъ составныхъ частей, необходимыхъ для растеній.

Разговаривая, мы все подвигались, по скату холма, къ спорнымъ снокосамъ и скоро увидли широкую низменность, далеко уходившую въ об стороны отъ полевой нашей дорожки, и въ толп крестьянъ сразу явилось оживленіе и суета.

— Вотъ якія сножатья, паночки, а вотъ яки пастбища! зимой только и ходить по нимъ.

— А ни травки на сно въ зиму!

— А ни скотину некуда выгнать лтомъ!

— Потому якъ войдетъ въ тое болото…

— Топнетъ, паночки, а ни…

— Молчите вы,— крикнулъ Ольхинъ,— когда этотъ крикъ нсколькихъ десятковъ голосовъ оглушилъ насъ. Каждый изъ крестьянъ понукалъ свою лошадь, торопился обогнать другаго и скоре высказать ‘комисинерамъ’, какъ они насъ называли, о ‘кепскихъ’ {Кепско — значитъ скверно.} сножатьяхъ, а потому крики и размахиванія руками были очень усердны. Я съ любопытствомъ разглядывалъ толпу, особенно въ начал моей службы, когда еще не привыкъ видть эти худыя, унылыя, апатичныя лица низкорослыхъ ‘оборванцевъ’, такъ не похожихъ на нашихъ коренастыхъ, сильныхъ крестьянъ!

Въ кричавшей и безъ толка суетившейся толп меня заинтересовалъ одинъ блобрысый ‘мужчина’ {‘Мужчина’ — синонимъ ‘крестьянина’ въ разговор блоруссовъ М— узда.} въ картуз съ оторваннымъ козырькомъ, который билъ его по лицу при каждомъ движеніи. При вид этого козырька, я невольно подумалъ, что нашъ Кузьма или Гаврила давно бы ‘въ сердцахъ послалъ къ чорту’, оторвалъ бы его и бросилъ, а этотъ ничего: козырекъ хлопаетъ-его и по носу, и по глазу, а онъ, этотъ ‘мужчина’, ничего, даже не перевернулъ картуза, чтобы доставалось отъ козырька затылку. Блобрысый кричалъ больше всхъ, въ какомъ-то чисто-нервномъ, истеричномъ задор, обращаясь то ко мн, то къ Ольхину и, наконецъ, въ одну изъ минутъ затишья онъ съ негодованіемъ обратился къ не мене кричавшимъ крестьянамъ:

— Что жь вы молчите, мужчины? Кажите яки сножатья!

Мы трое невольно разсмялись, а мужики опять закричали на вс голоса, размахивая руками, снова Ольхинъ крикнулъ ‘молчать’ и, когда наступила сразу тишина, онъ сказалъ:

— Да вдь вы косите эти сножатья?

— Косите, или нтъ?— вторично крикнулъ онъ, не получивъ отвта.

— Косить-то косимъ, звстно, але сна и одного добраго воза съ участка не накосимъ,— не охотно отвчалъ одинъ.

— Да, вдь, мы видимъ, что снокосъ дрянь, глаза-то у насъ не замазаны глиной, да гд же мы возьмемъ для васъ лучшихъ?

— Э, паночки, тамъ за рчкой, верстахъ въ трехъ отсель, у пана есть добрыя сножатья!— оживленно заоралъ одинъ изъ толпы и вс подхватили.

— Стой, стой, ребята!-началъ я.

— Вы ими пользовались при крпостномъ прав?— спросилъ я, когда вс замолчали.

— Н, панокъ, не пользовались.

— Ну, значитъ, вамъ и дать ихъ нельзя. Мы должны вамъ оцнивать т только земли, которыя были и есть въ вашемъ владніи, перемнять земли безъ согласія съ вами помщика мы не можемъ, законъ не позволяетъ.

— А эти сножатья, паночку, сами видите якія: что съ нихъ возьмешь!

— Да, вдь, такая и цна будетъ имъ,— говорилъ Ольхинъ,— плохъ снокосъ — плохо и оцнимъ его, чего же вы?

— Але, паны видятъ.

Осмотрвъ снокосы, похали дале, проклиная дождь, который, словно изъ ведра, поливалъ насъ версты три, и наконецъ добрались до пастбищъ. Эти пастбища лежали у подножія покатой горы, съ которой мы должны были спуститься, и представляли собою зеленую кочковатую равнину, далеко уходившую въ даль. По облог горы росла серебристая трава, очень жесткая и сухая, которую крестьяне называли ‘сивецъ’, а за ея блой полосою по скату, у самаго подножія горы, начинались кочки среди осоки, дале за кочками ярко зеленло гладкое пространство. Мы сошли съ лошадей и начали спускаться внизъ, скользя по мокрому и жесткому ‘сивцу’, часто падая, и при этомъ, конечно, то бранясь при неловкомъ паденіи, то смясь при вид комическаго сальто-мортале одного изъ насъ, но вотъ мы спустились до кочекъ и начали, вспугивая куликовъ, перепрыгивать, желая добраться до зеленой равнины за кочками. Это оказалось не такъ легко, какъ мы думали: приходилось длать усилія для большихъ скачковъ, и часто они были такъ неудачны, что кто-нибудь изъ насъ не попадалъ на кочку, а проваливался между кочками въ холодную и вонючую влагу… Мы давно уже согрлись, несмотря на втеръ и дождь, на лбу давно уже стояли капли пота, а прошли едва двсти саженъ, то-есть мене трети всего пастбища, пришлось остановиться и отдохнуть. Вс мы, ‘комисинеры’, стали закуривать папиросы, смотря, какъ прыгаютъ съ кочки на кочку догонявшіе насъ управляющій и крестьяне, тутъ кто-то изъ насъ заявилъ о безполезности дальнйшей ходьбы и осмотра: ‘видно и отсюда, что все то же’.

— А зеленая равнина?— спросилъ Баталиновъ.

— Э, паночку, то болото: въ пять аршинъ шестъ весь уходитъ, подъ зеленью вода тамъ.

— Вы противъ этого не спорите?— спросилъ Ольхинъ управляющаго.

— Такъ есть, болото.

— Ну, значитъ, и ходить дальше нечего,— проговорилъ Баталиновъ.

— Отъ, паночки, яки у насъ пастбища! тутъ скотин и ходить нельзя, не то чтобъ пастись и кормъ себ доставать.

— Але все жь на кочкахъ трава, и межь кочекъ трава, хоть и плохая,— заявляетъ управляющій.

Мы велимъ двумъ-тремъ крестьянамъ привести дв-три лошади изъ оставленныхъ у горы и скоро присутствуемъ на даровомъ представленіи. Изъ числа трехъ, отдлившихся изъ толпы съ лошадьми, впереди всхъ потянулъ рыжаго коня за поводъ юркій, тщедушный ‘мужчина’, быстро добжалъ до первой кочки, вскочилъ на нее и потащилъ рыжаго. Подхлестываемый сзади, онъ прыгнулъ въ осоку, но провалился по самое брюхо, быстро рванулся въ сторону и, почувствовавъ свободу повода, двумя скачками выбрался изъ болота, упавшій съ кочки ‘мужчина’, столкнутый конемъ, барахтался въ болот, поднимаясь среди хохота крестьянъ, злобно приговаривая вслдъ коню — ‘у-у, падлый!’ Точно такъ же были неудачны попытки остальныхъ двухъ, и мы убдились, что это болото, богатое куликами, не можетъ быть пастбищемъ для скота, и отправились дальше. Проздомъ мы осмотрли яровыя поля, узкою лентой лежавшія вдоль болота, и къ полудню добрались до пункта, гд ждалъ насъ съ закуской слуга, измокшій и перезябшій, онъ хмуро лежалъ подъ телгой и медленно поднялся при нашемъ приближеніи.

— Вотъ и нашъ мученикъ,— приговорилъ, смясь, Ольхинъ.

Къ нашему счастію, дождь пересталъ, порывистый втеръ прогналъ облака и утихъ, день прояснился, и мы весело разслись по бокамъ телги, ожидая закуски, вокругъ, словно таборъ какой, разслись прямо на земл крестьяне, вынимая хлбъ и домашній сыръ изъ творога, а въ сторон, у найтычанки, расположился управляющій.

— А про лсъ-то по уставной грамот мы и забыли,— неожиданно сказалъ Баталиновъ.

— Зачмъ забыли, посмотримъ посл завтрака, что вы очень торопитесь!— отвчалъ Ольхинъ.

Объ этомъ лс нужно сказать нсколько словъ. По уставной грамот, утвержденной польскимъ мировымъ посредникомъ Л—мъ, которую мы, по закону, должны были проврить предварительно составленія выкупнаго акта, былъ показанъ въ крестьянскомъ надл дровяной и десятинъ пятьдесятъ строеваго, лса, за что и была повышена оцнка и размръ выкупной суммы, между тмъ крестьяне заявили, что этого лса нтъ и никогда не было. Посланный нами землемръ снялъ всю землю на планъ и донесъ, что ни лса, ни слдовъ отъ него въ крестьянскомъ надл не имется. Посл напоминанія Баталинова, окончивъ завтракъ, мы подозвали землемра и просили его посмотрть по плану, далеко ли до указаннаго на план при уставной грамот, каково же было наше удивленіе, когда онъ, посмотрвъ по плану, сказалъ, что мы находимся какъ разъ на томъ мст, гд показанъ по грамот лсъ. Пригласили управляющаго, спрашиваемъ:

— Какъ же тутъ по плану при грамот и по вашему заявленію лсъ, а между тмъ нтъ ни прута?

— Але порубили, врно, крестьяне.

— Пеньки остались бы.

— А пеньки сгнили.

— Ну, батенька, это уже хитро, чтобы въ два года сгнили пеньки отъ строеваго лса.

Вернулись мы въ главную квартиру поздно, какъ всегда, и усталые.

IX.

Въ нашемъ М—омъ узд, кром меня, были еще два посредника и оба отставные полковники: гусаръ графъ Р—скій и артиллеристъ Ш—о. Оба они посдли въ русской служб на Кавказ, учились въ корпус, совершенно чисто говорили по-русски и не имли въ себ ничего польскаго въ смысл ‘повстанскомъ’. Несмотря на различіе лтъ (мн было 27, а имъ, каждому, 65), мы жили по-товарищески, дружно, и я съ уваженіемъ теперь вспоминаю о нихъ. Одинъ изъ милыхъ стариковъ, графъ Р—скій, вскор заболлъ и вышелъ въ отставку, а на его мсто былъ назначенъ молодой кандидатъ правъ Брайтфельдъ, худенькій и тщедушный человкъ нервно-желчнаго темперамента, раздражительный и ‘неспокойнаго нрава’. Фамилія у него была нмецкая, но онъ такъ походилъ на молодаго жидка, что однажды на улиц встрчный еврей заговорилъ съ нимъ по-еврейски и разбсилъ его ужасно, посл этого случая Брайтфельдъ ходилъ уже всегда въ фуражк съ краснымъ околышемъ и кокардой…

Въ первые дни моего знакомства съ Брайтфельдомъ вполн выяснилось полное отсутствіе какой бы то ни было солидарности между нами, и въ душ я каялся, что пригласилъ его захать ко мн на нсколько дней. Мн сильно не нравились его крайніе взгляды и стремленіе пропагандировать свои доктрины подъ флагомъ ‘устройства русскаго дла и обезпеченія православныхъ крестьянъ’, и я предвидлъ въ будущемъ ‘карамболи’ у него съ членами коммисіи, что и оправдалось весьма скоро. Когда коммисія перехала изъ моего участка на работы въ участокъ Брайтфельда, то у нихъ немедленно пошли столкновенія по поводу оцнокъ крестьянскихъ земель, и отношенія между ними обострились ужасно, благодаря запальчивости Брайтфельда и отсутствію въ немъ всякой сдержанности въ выраженіяхъ. При каждомъ случа по поводу оцнки земли Брайтфельдъ съ пною у рта кричалъ, что ‘на насъ лежитъ обязанность высоко поднять духъ рабочаго крестьянина, дать ему какъ можно больше земли и оцнить ее въ грошъ’.

—‘ Это по какому же закону мы должны такъ дйствовать?— повидимому спокойно спрашивалъ взбшенный Павелъ Яковлевичъ Ольхинъ.

— По закону справедливости: тунеядцы-помщики цлый вкъ жили на счетъ пота и крови крестьянъ, притомъ здшніе помщики-повстанцы враги, ихъ душить надо хотя рублемъ…

— Ну, нтъ, батенька, этакъ нельзя,— замчаетъ Баталиновъ, нахмурясь.

— Мы не политическіе и не соціальные агитаторы, не карательная власть и не мстители, а просто довренные исполнители воли нашего Государя, которые обязаны безпристрастно, по совсти примнять данный намъ законъ и оцнивать земли по ихъ дйствительной стоимости, по ихъ доходности,— отвтилъ Ольхинъ, сверкая черными, какъ угли, глазами.

Подобные разговоры возобновлялись очень часто, и ни одинъ выкупной актъ не обходился безъ яростныхъ споровъ: ‘хорошій суглинокъ’,— заявляетъ Ольхинъ, ‘песокъ, сыпучій песокъ’, кричитъ Брайтфельдъ, ‘по рублю слдуетъ’,— говоритъ Баталиновъ, ‘по гривеннику, по пятачку, господа!’ — кричитъ Брайтфельдъ, въ конц-концовъ онъ остается при особомъ мнніи, въ виду оцнки по большинству голосовъ. По одному изъ такихъ особыхъ мнній, въ виду его рзкости, чуть не обвиненія коммисіи въ показаніи несуществующихъ угодій, губернское присутствіе нашло нужнымъ командировать своего члена для разслдованія на мст по поводу столкновенія посредника съ членами коммисіи. Выборъ присутствія палъ на Ивана Александровича Тарелина, очень добродушнаго силача, ‘состоявшаго по кавалеріи’ полковника, о которомъ говорили, что онъ засдаетъ ‘для счета, благодаря связямъ въ Петербург’. Назначеніе его именно для этого разслдованія было очень злачно, потому что онъ былъ человкъ спокойнаго характера: въ добросовстности членовъ коммисіи не могло быть никакого сомннія, и разслдованіе было необходимо только потому, что заявленія посредника были слишкомъ рзки и категоричны, въ неправильности же ихъ дйствій никто, зная Ольхина и Баталинова, не сомнвался. Поздка члена Тарелина нисколько не измнила доврія къ этимъ членамъ коммисіи, потому что заявленіе Брайтфельда было вызвано только его крайними взглядами.

— Чортъ знаетъ что,— говорилъ Тарелинъ по возвращеніи: — пріхали мы, то-есть я съ Брайтфельдомъ и старшиной, на мсто и видимъ: стоитъ лсокъ, дровяной, правда, и не много, такъ десятинъ 80, но все же лсъ, ровный такой, я и говорю Брайтфельду: какъ же вы пишете, что лсъ показанъ не существующій, а это что?

— Какой же это лсъ? Это кусты, дрянь, которую и лсомъ нельзя назвать, вы, значитъ, и не видли никогда лса.

— А это, говорю, по-вашему кусты? и показываю ему дв березы, какъ возл насъ, вершковъ пяти толщиною, а онъ, вдругъ, какъ захохочетъ и насмшливо заплъ: ‘среди долины ровныя, на гладкой высот’… Просто сумасшедшій!

Брайтфельдъ объ этой поздк разсказывалъ, конечно, иначе.

— Представьте — этотъ болванъ не иметъ никакихъ представленій о нашихъ обязанностяхъ. Когда мы пріхали къ лску, такъ негодный лсишко, гроша не стоитъ, этотъ курьезный членъ, идіотъ этакій, громогласно утверждаетъ, что лсъ прекрасный, годный для пользованія и служитъ достаточнымъ поводомъ для повышенія оцнки на одну степень…

Кром оффиціальныхъ заявленій особыхъ мнній, Брайтфельдъ, во время своихъ пріздовъ въ М., всюду и громогласно началъ осуждать коммисію за ея ‘симпатіи къ панамъ’. Въ то время, по отсутствію пригодныхъ помщеній для большихъ сборищъ крестьянъ,— ибо волостныя правленія, въ большинств, только еще строились,— коммисія зазжала, обыкновенно, въ усадьбу помщика и располагалась въ отведнномъ ей помщеніи. Усадьбы помщиковъ, обыкновенно, находились вблизи крестьянскихъ поселковъ, вдали отъ всякихъ лавокъ и базаровъ, а потому во все время пребыванія коммисіи въ имніи до объявленія выкупнаго акта, часто недли дв, она и посредникъ, какъ ея членъ, обдали и пили чай у помщика. Пользованіе такою любезностію владльцевъ осматриваемыхъ и оцниваемыхъ имній всмъ намъ не особенно пріятно, но избжать этого было трудно, потому что возить съ собою говядину, масло и др. припасы было невозможно, а купить негд {Впослдствіи мы, то-есть я и члены коммисіи, такъ устроились: наняли общаго повара, закупали вс припасы для стола изъ ближайшаго мстечка и раздляли вс расходы поровну между нами, конечно, хлопотъ, и затрудненій было много, но потомъ къ нимъ привыкли.}. При этомъ нужно замтить, что ‘столованіе у помщиковъ’ ни къ чему коммисію не обязывало и не стсняло свободы ея дйствій, что и доказывалось выкупными актами, крестьяне убждались въ этомъ сразу, слушая чтеніе этихъ актовъ. Но все же непріятно было сознавать намъ при этомъ, что помщикъ, кормившій насъ и ухаживавшій за нами, сильно огорчался, находя оцнку земли ниже имъ желаемой и даже ниже предположеннаго имъ ‘наималйшаго минимума’… Вотъ этими-то ‘столованіями’ Брайтфельдъ и воспользовался для негодующихъ отзывовъ о дйствіяхъ коммисіи, ‘о безобразіяхъ’ ея, заявляя, что ея ‘дружество съ панами’ подрываетъ всякое къ ней довріе у крестьянъ. Негодованіе членовъ коммисіи, а особенно вспыльчиваго Ольхина, когда они узнали объ отзывахъ Брайтфельда, не имло границъ и было совершенно резонно: Брайтфельдъ не иметъ никакихъ основаній для своихъ негодующихъ отзывовъ и бросанія грязью въ своихъ товарищей, что, конечно, было на руку ‘панамъ-новстанцамъ’, ‘помщикамъ-тунеядцамъ’, какъ ихъ обзывалъ Брайтфельдъ. Ольхинъ всюду и гнвно, съ опаснымъ блескомъ въ глазахъ, говорилъ, что переломаетъ ребра, ‘этому перекрещенному жидку’, какъ только онъ прідетъ въ М. изъ участка и попадется ему въ руки… Каждый, кто зналъ высокаго, мускулистаго Ольхина и маленькаго, тщедушнаго Брайтфельда, невольно думалъ, что плохо ему придется, если онъ попадется ‘въ лапы’ Павла Яковлевича. Поэтому вс знакомые вообще, а я, Баталиновъ и Д—ской, членъ присутствія, жившій съ Ольхинымъ вмст, особенно старались отговорить Ольхина отъ выполненія этого намренія и успли въ этомъ только посл долгихъ и усиленныхъ просьбъ, уговоровъ и логическихъ доказательствъ дикости подобной расправы…

Между тмъ ‘каверзныя’ заявленія Брайтфельда такъ быстро и громогласно распространились по городу, что губернаторъ Даргуновъ увидлъ необходимость вмшаться и желалъ такъ или иначе выяснить себ степень ихъ достоврности, почему, однажды, пригласилъ меня, какъ участвующаго, по своему участку, въ состав и работахъ коммисіи, и просилъ ‘откровенно’ высказаться по этому поводу. Я ршительно заявилъ, что благородство членовъ коммисіи и вполн добросовстное, безпристрастное отношеніе къ своему длу — вн всякихъ сомнній. Что же касается ‘столованія’ у помщиковъ, при несомннной ихъ тайной враждебности къ намъ, русскимъ, и по тому впечатлнію, какое можетъ оно производить на крестьянъ въ первые дни, то этого, конечно, слдовало бы избгать.

Савлъ Діодоровичъ молча выслушалъ меня, и при послднихъ словахъ моихъ я увидлъ по его лицу, что онъ недоволенъ моимъ отзывомъ, посл я убдился, что въ моемъ отзыв онъ увидлъ доказательство полной моей солидарности съ Брайтфельдомъ, и мысленно причислилъ меня къ числу ‘красныхъ’.

Какъ легко, иногда, попасть въ ‘красные’!

Подтвержденіе своего предположенія Даргуновъ увидлъ въ моихъ распоряженіяхъ по длу помщика Нетурчанскаго, которое какъ разъ подвернулось въ это время, о взысканіи съ него въ пользу крестьянъ хлба. Надо сказать, что помщики Сверо-Западнаго края, по мстному закону, при увольненіи крестьянъ изъ крпостной зависимости, обязаны были передать сельскимъ обществамъ обратно тотъ зерновой хлбъ, какой они засыпали въ запасные хлбные магазины, которые поступали въ вдніе волостнаго и сельскаго начальства. Въ виду невыполненія этого закона, начальникомъ края, М. Н. Муравьевымъ, и было рекомендовано мировымъ посредникамъ немедленно наблюсти за исполненіемъ этого закона, если будетъ о томъ заявлено крестьянскими обществами. Однимъ изъ такихъ заявленій была просьба крестьянъ имнія Л—цы о взысканіи съ помщика Нетурчанскаго засыпаннаго ими въ его магазинъ хлба, если не ошибаюсь, двухсотъ четвертей, который имъ былъ проданъ въ свою пользу, и о передач имъ зданія магазина.

При разбор этого дла, доказательства ежегодной хлбной засыпки и права крестьянъ на полученіе хлба обратно были такъ безспорны и очевидны, что я и присудилъ имъ просимый ими хлбъ, въ передач же зданія, видимо составляющаго часть построекъ господской усадьбы, отказалъ, ибо о передач зданій вмст съ хлбомъ не было въ закон ясныхъ указаній, а глухо говорилось о ‘магазин’, какъ о хлбномъ запас. Нетурчанскій видлъ безполезность дальнйшихъ препирательствъ и не обжаловалъ моего ршенія, почему оно, по прошествіи установленнаго срока, и было передано мною исправнику для исполненія, какъ вошедшее въ законную силу. Потянулись мсяцы напраснаго ожиданія крестьянъ, и, наконецъ, посл многихъ моихъ оффиціальныхъ повтореній, я, однажды, лично просилъ исправника поспшить исполненіемъ этого моего ршенія, каково же было мое удивленіе, когда исправникъ С—аевъ отвтилъ мн, что ‘по многимъ причинамъ’ онъ не можетъ его исполнить! Какъ я ни уговаривалъ его указать хотя одну изъ нихъ, онъ упорно отказывался, повторяя: ‘не могу, никакъ не могу, Владиміръ Петровичъ’, что было длать?

По закону 19 февраля 1861 года, ршенія мировыхъ посредниковъ приводились въ исполненіе или ‘имъ самимъ, при содйствіи полиціи’, или, по его порученію, чинами полиціи, или же волостными правленіями. Поэтому, видя, что мое ршеніе остается мертвою буквою, я сообщилъ исправнику, что въ указанное число самъ лично приведу въ исполненіе это свое ршеніе, и просилъ о командированіи ко мн становаго пристава для содйствія, старшин же приказалъ о присылк необходимыхъ подводъ. Имніе Л—ца лежало всего въ пяти верстахъ отъ города, и я разсчитывалъ выхать за полчаса до назначеннаго срока. Наканун моего вызда Даргуновъ пригласилъ меня къ себ, и между нами произошла такая сцена:

— Помщикъ Нетурчанскій мн жалуется, что вы хотите завтра у него отобрать хлбъ для передачи крестьянамъ?

— Совершенно врно.

— Я бы совтовалъ вамъ повременить этимъ.

— Повременить? Но почему же?

— Онъ подалъ на ваше ршеніе жалобу, указываетъ поводы для его отмны и проситъ о возстановленіи ему утраченнаго имъ срока.

— Но со времени постановленія ршенія прошло уже много мсяцевъ, и оно вошло въ окончательную, законную силу и обязательно для меня.

— Но все же, въ виду жалобы Нетурчанскаго, вамъ слдуетъ повременить исполненіемъ.

— Нтъ, ваше превосходительство, этого я не могу.

— Я, какъ губернаторъ, вамъ это предлагаю, если хотите.

— И какъ губернатору я долженъ то же сказать, ваше превосходительство, законъ слишкомъ ясенъ и долженъ быть выполненъ.

— А, въ такомъ случа, я оффиціальною бумагою ‘предложу’ вамъ пріостановиться исполненіемъ.

Я не могъ не улыбнуться незнанію имъ отношеній губернатора къ посреднику, съ которымъ, какъ и съ предводителемъ дворянства, губернаторы, по закону, должны были сноситься ‘отношеніями’, а не ‘предложеніями’, но сказалъ только:

— Но я и на оффиціальное сообщеніе долженъ буду отвтить то же.

— А, очень жаль,— до свиданія.

— До свиданія, ваше превосходительство, мн тоже очень жаль.

Однако письменнаго ‘предложенія’ Даргуновъ не прислалъ, а пробовалъ другой путь. Долго спустя, уже когда мы оба не служили и случайно встртились въ Могилев, бывшій въ то время предсдателемъ създа Меленевскій разсказывалъ мн, что его приглашалъ въ тотъ же день Даргуновъ и просилъ създить въ А—цу и остановить приведеніе въ исполненіе это ршеніе.

‘Я просто изумился,— говорилъ Меленевскій, умный и добродушный хохолъ, — что вы, говорю, Савлъ Діодоровичъ! да какое же я имю право? Посредникъ самостоятельно дйствуетъ въ своемъ участк’.— ‘Но вы, говоритъ, какъ предсдатель създа’…— ‘Да, помилуйте, говорю я: на създ, при ршеніи длъ, я имю значеніе, а въ дйствія посредника не имю никакого права вмшиваться’.— ‘Но все же, говоритъ, посовтуйте ему, онъ васъ наврно послушаетъ’.— ‘Кто, говорю — Березинъ? Нтъ, ужъ извините говорю,— такъ и отбоярился’.

Между разсказанными двумя случаями совершилось увольненіе М. Н. Муравьева и назначеніе на его мсто К. П. Кауфмана. Это повліяло и на дйствія губернатора Даргунова въ разсказанныхъ случаяхъ. Даргуновъ, по своимъ симпатіямъ, весь былъ на сторон членовъ коммисіи, и какъ вообще не сторонникъ притсненія пановъ-помщиковъ, и какъ человкъ, расположенный къ Ольхину и Баталинову, если бы отъ него зависло, то Брайтфельда онъ уволилъ бы немедленно. Но это было не въ его власти, и къ тому же онъ помнилъ, что въ Вильн сидитъ Муравьевъ, которому нужны другія, боле вскія и осязательныя, такъ сказать, доказательства ‘красноты’, а потому ‘политичный’ Савлъ Діодоровичъ и не трогалъ до времени ‘маленькаго посредника’. Въ дл Нетурчанскаго, которое хорошо зналъ Даргуновъ, какъ предсдатель губернскаго крестьянскаго присутствія, онъ чувствовалъ себя свободне, потому что Муравьевъ былъ уже уволенъ, а что за человкъ Кауфманъ — никто въ то время еще не зналъ, почему Савлъ Діодоровичъ и рискнулъ преподать мн совтъ ‘повременить’ выполненіемъ прямой моей обязанности.

Это отсутствіе свдній о личности новаго начальника края, въ связи съ ликованіемъ пановъ и ксендзовъ, угнетающе дйствовало на всхъ насъ, русскихъ дятелей. Въ увольненіи М. Н. Муравьева видли ‘поворотъ’ русской политики, при помощи такихъ враговъ Муравьева, какъ князь С., князь Д. и тогдашній министръ внутреннихъ длъ Валуевъ, и въ первыя недли посл этого событія польскіе паны, врные своему увлекающемуся характеру, подняли головы и при каждомъ удобномъ случа проявляли свой гоноръ и презрніе къ намъ, русскимъ Мн лично не разъ приходилось убждаться въ этомъ курьезномъ факт, и я долженъ сказать, что ни разу не испытывалъ при этомъ чувства злобы или досады: мн только смшно было видть мальчишество, въ людяхъ, повидимому, серьезныхъ. Такъ однажды на улиц нашего М. со мною повстрчался папъ X., помщикъ моего участка, который всегда такъ галантно-почтительно со мною раскланивался и перекидывался двумя-тремя льстивыми фразами, въ эту встрчу онъ гордо прошелъ мимо, смотря вызывающимъ взглядомъ на меня въ упоръ и не кланяясь…

Боже, какія вс они были дти въ проявленіяхъ своей непріязни.

Немногимъ отличались отъ нихъ и ксендзы. Едва пришла всть о смн Муравьева, какъ одинъ ксендзъ въ моемъ участк, въ 10—15 верстахъ отъ губернскаго города, во время богослуженія въ костел, сказалъ проповдь въ дух мятежа и крамолы и возмутительно отзывался о Государ… Само собою разумется, что объ этомъ, благодаря многочисленнымъ въ узд жандармскимъ солдатамъ, узнано было властями въ тотъ же день и донесено куда слдуетъ. Это дло было поведено быстро, и благодаря масс показаній обвиняющаго свойства закончено и представлено на конфирмацію новаго начальника края вскор посл его прізда въ Вильно.

Мстный католическій епископъ, какъ говорили, написалъ К. П. Кауфману частное письмо, въ которомъ ‘какъ служитель Христа, заповдавшаго людямъ милость, любовь и всепрощеніе’, онъ ходатайствовалъ о помилованіи ‘легкомысленнаго’ ксендза. На это письмо епископъ, какъ тогда говорили, получилъ отъ начальника края оффиціальное письмо, въ которомъ К. П. Кауфманъ увдомилъ, что ‘въ виду ходатайства вашего преосвященства я сдлалъ распоряженіе о высылк ксендза такого-то въ Пермскую (кажется) губернію на двнадцать лтъ’.

Снова притихли паны, снова стали низко кланяться ‘ласковому пану’ въ фуражк съ кокардой.

Но до этого случая съ ксендзомъ, тотчасъ по увольненіи М. Н. Муравьева, Даргуновъ ясно далъ понять Брайтфельду необходимость уйдти изъ М—ой губерніи, что тотъ и исполнилъ, перейдя въ царство Польское коммисаромъ по крестьянскимъ дламъ. Такимъ образомъ пребываніе запальчиваго Брайтфельда въ нашемъ узд было кратковременно, но тмъ не мене онъ усплъ оставить очень непріятныя воспоминанія о себ у всхъ, кому приходилось имть съ нимъ какое-нибудь дло. Собственно для меня его пребываніе въ нашемъ узд принесло большой вредъ и огорченіе, потому что и Ольхинъ и Баталиновъ, искренно любимые и уважаемые мною, втайн ко мн охладли, полагая, что въ столкновеніи ихъ съ Брайтфельдомъ я держалъ его сторону при разговор съ губернаторомъ, а тутъ еще у Даргунова зародилось и быстро окрпло убжденіе, что я такой же ‘красный’, какъ и Брайтфельдъ.

Вс мы, русскіе дятели крестьянскихъ учрежденій въ Сверо-Западномъ кра, несмотря на различіе возрастовъ, отличались энергіею и любовью къ своему длу, хотя вс были собраны изъ разныхъ мстностей и разныхъ круговъ общества. Это единодушіе было вызвано тмъ обстоятельствомъ, что каждый изъ насъ ежедневно и повсюду видлъ доказательства стремленій унизить всевозможными способами все русское, православное, а потому у каждаго изъ насъ, по прізд въ край, быстро зарождалось и крпло противодйствіе. Эта враждебность усугублялась, такъ сказать, и питалась видимыми доказательствами систематичнаго стсненія помщиками-католиками крестьянъ не столько въ силу крпостнаго права, какъ своихъ ‘хлоповъ’, сколько потому, что они православные. Зародившееся и окрпшее въ насъ недоброе чувство ‘къ панамъ’ не могло быть, конечно, ослаблено ихъ заискивающимъ и льстивымъ обращеніемъ съ каждымъ русскимъ въ кокард, ниже я приведу примръ такого обращенія, ручаясь за его достоврность.

Подъ вліяніемъ указанныхъ факторовъ въ каждомъ изъ насъ было желаніе возможно обезпечить разореннаго ‘хлопа’ земельнымъ надломъ и поставить его вн всякой зависимости въ будущемъ. Инструкція объ оцнкахъ крестьянскихъ земель, мстныя положенія 19 февраля 1861 года и дополнительныя узаконенія, исходатайствованныя несомннною государственною мудростію М. Н. Муравьева, давали намъ полную возможность выполненія этой задачи, и мы ее выполняли усердно.

При выполненіи этой задачи нкоторые изъ насъ увлекались въ своей дятельности и, примняя инструкцію, выходили изъ ея рамокъ. Подобныя увлеченія не оставлялись, однако, безъ обжалованія помщиками-панами, переносились посл въ Петербургъ на разсмотрніе и тамъ нердко отмнялись и возвращались для перемны. Такимъ образомъ эти увлеченія, въ дйствительности, для пановъ были безвредны, но они давали имъ случай и поводъ громко кричать повсюду и даже заявлять печатно, въ издававшейся тогда газет ‘Всть’, объ угнетеніяхъ и обидахъ, намекая при томъ на ‘красноту’ мировыхъ посредниковъ и членовъ поврочныхъ коммисій. Свои негодующія и печатныя заявленія паны, обыкновенно, подтверждали ‘фактами и числовыми данными’, которые, однако, указывались ими очень ловко: ‘крестьянамъ надлено 3.500 дес. земли, а ежегодная оцнка сдлана въ 525 руб., то-есть въ 15 копекъ за десятину, и выкупная сумма опредлена въ 8.750 руб., что подтверждается выкупнымъ актомъ, объявленнымъ тогда-то’. Въ такихъ ‘числовыхъ данныхъ’ вс цифры были врны, но умалчивалось о томъ, что въ числ всей надленной земли было 1.200 дес. болотъ, тянувшихся на нсколько верстъ, и двсти или триста десятинъ съ кустами и пеньками изъ-подъ вырубленнаго помщикомъ лса, требующими корчеванія, а слдовательно оцнена только удобная земля, то-есть всего 2.000 десят. Если вспомнить, что въ то время, за исключеніемъ имній подъ губернскимъ городомъ М., землю съ великолпнымъ лсомъ, напримръ въ И—мъ узд, можно было купить по пяти руб. за десятину, то четырехрублевая съ копйками оцнка крестьянскихъ, худшихъ земель вовсе была не такъ ничтожна. Приведенныя выше расцнки длались по качествамъ почвы, обилію болотъ и вообще по условіямъ пользованія землею. Въ лучшихъ селеніяхъ, какъ, напримръ, въ половин моего участка, оцнки доходили до полутора рубл., то-есть до 26 руб. выкупной суммы за десятину, за эту сумму, въ то время, можно было купить любое имніе.

Но не оцнки земель были причиною той вдругъ начатой и упорной пропаганды, которую паны повели съ конца 1865 года противъ мировыхъ посредниковъ, а нчто другое. Дло въ томъ, что кром сказанной выше цли (устройства крестьянъ) мировые посредники съ лихорадочною дятельностію взялись за школьное дло и повели его въ православномъ, чисто народномъ русскомъ дух, съ любовью отдавая ему все свое свободное время. Не прошло и полтора года, какъ мировые участки покрылись стью училищъ и школъ, съ молодыми учителями изъ русскихъ семинарій, которые вели свое дло тоже съ увлеченіемъ, въ православныхъ церквахъ стройно запли хоры пвчихъ, привлекая родителей-молельщиковъ идти въ православный храмъ, наконецъ въ домахъ крестьянъ и на работ въ лтнее время слышались наши русскія псни, вмсто польско-литовско-блорусскихъ унылыхъ напвовъ… Интеллигенція встрепенулась, сознала начавшееся обрусеніе края и увидла необходимость пріостановить это ‘кепское’ дло, но какъ?

Приносить жалобы на это обрусеніе — нельзя, а обвинять русскихъ дятелей во взяткахъ было нелпо, потому что вся ихъ дятельность, надо сказать, не допускала подобнаго и предположенія, чмъ же остановить дло обрусенія? Надумали, что для удаленія обрусителей необходимо обвинить ихъ въ краснот, придать ихъ дятельности крайне-соціальное направленіе, нему нкоторые, быть можетъ, и подавали главный поводъ. Эта пропаганда повелась сначала слабо и осторожно, но позорное событіе 4 апрля, поразившее ужасомъ всю Россію, неожиданно придало силы и значеніе пропаганд, и скоро въ извстной части петербургскаго общества и въ административныхъ сферахъ зародилось и упорно держалось мнніе, что мировые посредники Сверо-Западнаго края люди ‘красные’, ненавидящіе собственниковъ… Съ этого момента участь наиболе устойчивыхъ дятелей и всего обрусенія края была ршена, и скоро во всемъ кра установились новые порядки и новый режимъ… Но я забжалъ впередъ и долженъ вернуться къ прерваннымъ воспоминаніямъ.

Выше было сказано объ искательности пановъ, а теперь, чтобы не быть голословнымъ, укажемъ изъ многихъ одинъ, боле яркій фактъ въ доказательство. Въ числ владльцевъ моего участка былъ помщикъ Бовутъ, обладатель 85 тысячъ душъ временно-обязанныхъ крестьянъ, долго служившій губернскимъ предводителемъ дворянства (‘маршаломъ’) и по выход въ отставку большею частію жившій въ Париж. Часто прозжая чрезъ его имніе Пуняты, я всегда любовался его грандіознымъ ‘палацомъ’ въ четыре этажа, который дйствительно смотрлъ дворцомъ и былъ во всхъ отношеніяхъ неизмримо величаве зданій на Англійской набережной въ Петербург. Дворецъ съ одной стороны имлъ зимній садъ во всю четырехъэтажную вышину зданія, съ высочайшими пальмами, и гордо высился надъ садомъ и паркомъ, зеленвшими по склону горы, на которой онъ былъ выстроенъ. Его внутреннее убранство, по разсказамъ членовъ коммисіи, до меня уже окончившихъ у Бовута свои работы, было роскошно, а изъ числа дорогихъ картинъ многія отличались цнностію до нсколькихъ тысячъ, и въ виду всхъ этихъ обстоятельствъ у меня составилось представленіе о Бовут, какъ о магнат. Я ожидалъ, если когда-нибудь мы съ нимъ повстрчаемся, увидть въ немъ элегантнаго представителя высшаго круга, утонченно вжливаго, но съ тою неуловимою чертою, которая не допускаетъ сближенія лицъ не избранныхъ, между тмъ когда мы съ нимъ встртились, я изумленъ былъ несказанно… Наше знакомство произошло вслдствіе столкновенія его съ крестьянами изъ-за луговъ. Для разршенія этого спора я вызвалъ стороны и свидтелей на мсто, въ луга, назначивъ пунктомъ сбора мельницу Бовута, и въ указанный срокъ, въ одинъ сренькій и дождливый день іюня, пріхалъ на мсто. Вс вызванные крестьяне были уже на лицо, когда я вышелъ изъ экипажа, но повреннаго отъ Бовута я не видлъ, а потому и спросилъ старшину:

— А отъ Бовута никого разв нтъ?

— Вонъ, паночку, детъ,— сказалъ одинъ старый крестьянинъ, указывая пальцемъ вправо.

Я обернулся и увидлъ подъзжавшую телжку купеческаго образца и безъ верха, а въ ней довольно плотнаго сдаго старика съ бритымъ лицомъ, въ синемъ суконномъ и старомъ пальто и такой же старенькой фуражк. Вроятно управляющій,— подумалъ я, любуясь великолпнйшею парою чистокровныхъ гндыхъ, тысячи въ полторы каждый. Между тмъ телжка остановилась, не дозжая до меня саженъ десять-пятнадцать, старикъ быстро выскочилъ, отряхнулся и быстро пошелъ ко мн, не доходя саженъ пять, онъ снялъ картузъ и уже безъ картуза подошелъ ко мн и сказалъ, низко кланяясь:

— Честь имю явиться — помщикъ Бовутъ.

Я просто опшилъ въ первый моментъ, но сейчасъ же, конечно, поздоровался и высказался о моемъ удивленіи и смущеніи его снятою фуражкой, прибавивъ:

— Пожалуйста, ваше превосходительство, не смущайте меня и надньте вашу фуражку.

При разбор дла о лугахъ оказалось, что крестьяне кругомъ виноваты, и я постановилъ мое ршеніе въ пользу Бовута, Когда я простился съ крестьянами, прочитавъ имъ нотацію, Бовутъ снялъ фуражку и сказалъ, низко кланяясь:

— Я буду счастливъ, если вы, г. посредникъ, почтите меня вашимъ посщеніемъ и не откажетесь пообдать у меня,— теперь самая пора.

Поблагодаривъ за приглашеніе, я указалъ на свои грязные болотные сапоги, забрызганную жакетку и лицо, и отказался явиться въ такомъ неприличномъ костюм, но Бовутъ такъ упорно и льстиво продолжалъ настаивать, что я долженъ былъ уступить и пригласилъ его вмст хать въ моемъ экипаж. Въ отвтъ Бовутъ сказалъ, что онъ подетъ кратчайшей дорогой, и пока я усаживался въ экипажъ, его кони умчали телжку изъ вида.

Когда я подъхалъ къ монументальному подъзду ‘палаццо’, на крыльцо вышелъ встртить меня Бовутъ съ толпою слугъ, и я съ удивленіемъ увидлъ, что мой хозяинъ во фрак. Едва мы вошли въ обширную швейцарскую съ роскошною лстницею наверхъ, какъ бывшая со мною собака ‘Филь’, мокрая и грязная, вбжала за мною слдомъ, вырвавшись, вроятно, изъ рукъ моего Степана.

Я не усплъ даже крикнуть на собаку, какъ услыхалъ съ лстницы:

— Тютинька, тютинька…

Это ласково подзывала къ себ собаку сама madame Бовутъ, спустившаяся для встрчи меня на нижнюю площадку лстницы.

Это было уже черезъ-чуръ сладко, и во мн вдругъ вспыхнула досада. Я понималъ, что при томъ положеніи, которое занималъ Бовутъ по своему рожденію, богатству и связямъ, подобная встрча могла быть оказана или близкому и дорогому другу, или лицу очень высокопоставленному, а вовсе не молодому посреднику, котораго они впервые видятъ, почему и думалъ, что меня дурачатъ.

Отбросивъ всякую мысль о мокрыхъ и грязныхъ сапогахъ, и о забрызганной физіономіи, я быстро поднялся къ madame Бовутъ, проговорилъ обычное представленіе себя, предложилъ ей свой локоть и, когда мы поднимались по лстниц, заявилъ ей о неожиданности для меня такой встрчи..

Поздне, когда самъ Бовутъ во фрак повелъ меня чрезъ широкій дворъ показывать своихъ чистокровныхъ лошадей и не надвалъ имвшейся въ рукахъ фуражки, я не могъ не заявить ему, что его нежеланіе надть фуражку я могу признать за желаніе оскорбить меня…

Тутъ только, торопливо проговоривъ: ‘Боже сохрани!’ онъ надлъ свой картузъ.

Подобныя ‘торжественныя’ встрчи случались только въ первое время моей службы, впослдствіи у меня съ помщиками моего участка установилось обыкновенное знакомство, не имющее ничего общаго со службой. Этому, конечно, способствовало и то обстоятельство, что страсти уже улеглись, такъ сказать, и большинство съ грустью вспоминало о минувшемъ увлеченіи, которое, однако, охватило внезапно и съ неодолимою силою молодежь и увлекло за собою людей боле зрлаго возраста… Ихъ прошлыя увлеченія не мшали мн спокойно относиться къ нимъ во всхъ тхъ случаяхъ, гд они являлись стороною разбираемаго дла, и я всегда старался безпристрастно, по крайнему разумнію, разршать споры крестьянъ и помщиковъ. Законъ, которымъ я долженъ былъ руководствоваться, не требовалъ отъ меня пристрастія къ интересамъ крестьянъ потому только, что часть ихъ помщиковъ бунтовали, напротивъ — ожидалъ отъ исполнителей примненія его но доброй совсти, почему же мн слдовало ‘всегда держать сторону крестьянъ’? И я старался быть справедливымъ, всегда ршалъ споры по совсти, но въ то же время чувствовалъ, что это ставило меня въ странное положеніе: при моемъ ршеніи о наказаніи крестьянъ за потраву земель или порубку лса, одни называли меня ‘крпостникомъ’, а другіе за мое ршеніе въ пользу крестьянъ и во вредъ помщику, какъ напримръ въ дл Нетурчанскаго — говорили, что я ‘красный’…

Это было грустно и одно время очень огорчало меня, но не заставило измнить разъ принятое намреніе, и я не измнялъ характера моей дятельности, продолжая по-прежнему зазжать, по дорог, къ знакомымъ помщикамъ, нсколько часовъ, а иногда и день цлый мн приходилось проводить у нихъ съ большимъ удовольствіемъ. По счастливой ли случайности или по мстнымъ особенностямъ — не знаю, но только среди помщиковъ моего участка я встрчалъ многихъ прекрасныхъ и развитыхъ людей, съ которыми было пріятно провести время, но многіе изъ моихъ сослуживцевъ ставили мн въ упрекъ мое знакомство съ панами. ‘Поляки всегда ненавидли все русское, ихъ враждебность къ намъ вчная, и нужно держать ихъ въ ежевыхъ рукахъ’ и т. п. говорили мн въ душ добрйшіе люди, но я думалъ (думаю это и теперь), что они ошибались. Я былъ увренъ, что въ моемъ знакомств съ помщиками моего участка не только не было ничего дурнаго и незаконнаго, но была и нкоторая польза. Не вчно же мы будемъ враждовать съ панами,— думалъ я,— потому что не враждою, не притсненіями устанавливаются частныя и политическія связи, а слдовательно, чмъ скоре возобновятся у насъ добрыя отношенія съ ними, тмъ скоре будетъ сглажена пропасть, образованная взрывомъ мятежныхъ страстей. Правда, племенная политическая вражда упорне всякихъ другихъ, но одно это обстоятельство еще не устраняетъ возможности ея постепеннаго прекращенія.

XI.

Излагая событія прошлаго, далекаго времени, за нсколько лтъ, трудно припомнить о нихъ въ порядк ихъ послдовательности. Наша память весьма часто возстановляетъ факты послдующіе прежде предъидущихъ и мшаетъ, такимъ образомъ, изложенію въ послдовательномъ порядк. Такія шалости памяти относительно моихъ воспоминаній совершенно безвредны: оглашая ихъ въ печати, я только желаю рядомъ отдльныхъ сценъ и картинъ дать читателямъ возможность имть, въ общихъ чертахъ, ясное представленіе о Сверо-Западномъ кра вскор посл усмиренія мятежа 1863 года и — двадцать лтъ спустя. Для читателей безразлично, когда совершились два или три событія: прежде или посл четвертаго, интересъ представляютъ только самыя событія, факты, совокупность которыхъ и обрисовываетъ общую картину края. Въ виду сказаннаго, я уже безъ смущенія возвращаюсь къ первому, времени моей службы въ М.

Это было зимой, когда работы съ поврочною коммиссіей прекратились на время и я получилъ возможность часто бывать въ моихъ волостяхъ. Въ то время, какъ мн говорили, разъзды Русскихъ были не безопасны, потому что хотя въ М. узд уже не было ни одной повстанской шайки, но одинокіе повстанцы изъ развитыхъ въ сосднихъ губерніяхъ, Виленской и Августовской, бандъ скрывались мстами по лсамъ, слдуя къ намченной ими цли. Мн никогда не приходилось, до разсказываемаго случая, встрчаться съ такими участниками возстанія, но все-же я принималъ нкоторыя предосторожности въ моихъ поздкахъ, въ особенности по одной половин моего участка, густо покрытой лсами и богатой болотами. По лснымъ дорожкамъ я здилъ въ то время одиночкою въ маленькихъ санкахъ, вдвоемъ съ кучеромъ, и каждый встрчный, кром крестьянъ, конечно, не могъ узнать посредника въ закутанномъ путник, въ срой барашковой шапк, въ карман, конечно, имлся и револьверъ. При этомъ, находясь въ одной волости, я никогда не называлъ той волости, куда халъ на другой день, а указывалъ другую, и такимъ образомъ мои прізды бывали неожиданны, все это, конечно, продлывалось только въ первую зиму моего пребыванія въ М.

Въ одну изъ такихъ ‘секретныхъ’ моихъ поздокъ мн и пришлось встртиться съ ‘лсными путешественниками’. Это случилось, въ одну свтлую, лунную ночь, въ конц ноября. Противъ ожиданія снгъ выпалъ въ томъ году рано, и сразу установился отличный санный путь. Прозжая перелски, я халъ то большимъ лсомъ, то молодою порослью, то ровной поляной по болотамъ или ‘сножатьямъ’ и зорко вглядывался вдаль. Морозъ былъ крпкій, но втра не было, и мой рыжій коренникъ полною рысью бжалъ, по дорожк, позванивая колокольчикомъ, и порою храплъ.

— Метель будетъ ночью, замтилъ мой кучеръ.

— Это почему?

— ‘Васька’ храпитъ.

Я разсмялся и только-что хотлъ что-то сказать по этому поводу, какъ ‘Васька’ пугливо бросился въ сторону, настороживъ, уши, а мой кучеръ испуганно крикнулъ: ‘па-ди-и!’

Дло въ томъ что въ это время мы хали по молодой заросли лса, и дорога вдругъ круто повернула въ сторону, въ чащу дровянаго лса, и мой конь, бжавшій крупною рысью, сразу нагналъ двухъ человкъ въ черныхъ короткихъ свиткахъ и высокихъ сапогахъ, съ длинными и толстыми дубинами въ рукахъ. Не разсчитавъ, вроятно, близости колокольчика, они не торопились прятаться и только когда уже я нахалъ вплотную, они испугались. и бросились въ сторону, среди деревьевъ, гд и выждали моего прозда, посл мн сказали что это были т два повстанца, которыхъ полиція такъ долго искала…

Такія ‘секретныя’ путешествія я совершалъ, однако, недолго, не боле мсяца. Мн скоро пришлось убдиться что никакихъ опасностей, въ дйствительности, мои разъзды не представляли, потому что одинокіе повстанцы, кое-гд проходившіе по лсамъ, и сами-то прятались, стараясь проходить незамтно, а потому, едва только ‘наздились’ дороги, я сталъ здить всюду уже на своей тройк. Въ такихъ поздкахъ мн не разъ приходилось слышать стукъ топора по лсамъ и встрчать подводы, нагруженныя лсомъ, особенно на почтовой дорог по строевому лсу помщика Воловича. Среди благо дня въ этомъ ничего не было страннаго и я считалъ и рубщиковъ, и возчиковъ бревенъ рабочими владльца лса, но однажды мн пришлось услышать топоры ночью и я не хотлъ игнорировать этого случая. Ночь эта, какъ хорошо помню, была теплая и сырая, по небу густыми дымчатыми хлопьями медленно плавали облака, закрывая звзды. Благодаря этимъ облакамъ и отсутствію луны, лски и перелски такъ сливались между собою что дорога, извилисто пробгая между ними и чрезъ нихъ, часто пропадала въ сырой мгл и приходилось останавливаться, соображать и отыскивать путь. При этомъ большое неудобство, конечно, заключалось въ томъ обстоятельств, что слуга мой и кучеръ, какъ и я, были еще не близко знакомы съ мстностью, наконецъ, уже въ третій или четвертый разъ мы отыскали дорогу, въхали въ лсъ и похали рысцой. По моимъ разсчетамъ, намъ оставалось прохать уже немного, всего верстъ семь: старшина говорилъ что большимъ лсомъ нужно прохать версты три, повернуть у креста вправо и выхать на ‘низа’, а низами всего четыре версты ‘до наго мстечка’, мы-же въхали въ этотъ лсъ, значитъ, недалеко, думалъ я. Какъ разъ въ это время громкій, отрывистый звукъ неожиданно донесся ко мн и я спросилъ кучера:

— Что это?

— А мужики лсъ рубятъ, отвтилъ Степанъ.

Я приказалъ остановиться и прислушался: мрный стукъ топоровъ, не заглушаемый колокольчикомъ, отчетливо слышался въ нсколькихъ мстахъ слва, очевидно, рубилъ не одинъ, а нсколько крестьянъ.

— Воровать забрались, невольно замтилъ я.

— Извстно, сударь, ночью кто-же подетъ свой лсъ вырубать?

— А нельзя къ нимъ пробраться?

— Помилуйте, сударь: разв можно въ такомъ лсу къ нимъ тройкой подъхать? резонно отвчалъ кучеръ.

Я съ нимъ согласился и мы тронулись дале, скоро повернули у креста и выхали изъ лса. Впереди узкою лентой потянулись луга, подъ неглубокимъ снгомъ, а на нихъ, мстами, были уставлены стоги сна, у одного изъ нихъ, возл дороги,— стога разметаннаго въ безформенную массу, кучились люди и стояли подводы. Подъхавъ къ этому стогу, я увидлъ человкъ десять крестьянъ, накладывавшихъ на подводы сно, но при моемъ приближеніи никто изъ нихъ не выказывалъ испуга или суетливости, вс продолжали свое дло молча и дружно.

— Нтъ-ли, ребята, огня, закурить папиросу? громко спросилъ я, когда моя тройка была остановлена.

При этомъ вопрос вс оставили работу и подошли ко мн. Я повторилъ вопросъ и одинъ изъ крестьянъ, сказавъ — ‘е, паночку’, ползъ въ карманъ за ‘запалками’, какъ тамъ называютъ спички.

— Что это вы ночью сно собрались возить, ребята? спросилъ я, доставая папиросы.

— Днемъ-то все времени нтъ, паночку, со смхомъ отвтилъ одинъ, и вс засмялись.

Меня очень интересовалъ вопросъ: знаютъ-ли крестьяне что съ ними говоритъ мировой посредникъ? Въ этой волости, куда я халъ, мн приходилось бывать и собирать сходы уже раза четыре, да и тройка моя въ русской сбру была единственной во всемъ узд, а слдовательно, эти воры даже по лошадямъ могли узнать сдока. Между тмъ они, повидимому, нисколько не смутились, увидвъ начальство въ моментъ своего воровства, ‘можетъ-быть никто изъ нихъ не видлъ досел ни меня, ни моей тройки?’ Подумалъ я и, желая увидть какой эффектъ получится, я заговорилъ:

— А ныншнюю-то ночь вамъ и совсмъ-бы спать надо: завтра, вдь, сходъ въ волости и вамъ придется рано утромъ на сходъ собираться.

— Э, не важитъ {Ничего не значитъ, по мстному говору.}, паночку! И сно свеземъ, и на сход будемъ намъ изъ волости былъ ужь приказъ, чтобы приходить до васъ, паночку.

Очевидно, крестьяне, по лошадямъ, конечно, меня узнали, а между тмъ не смутились, ‘врно, ихъ сно’, подумалъ я и сказалъ:

— А сна-то у васъ много, ребята.

— То панское, паночку, коли-бъ у насъ столько было!

Я приказалъ кучеру хать, не желая продолжать разговоръ, и-скоро услышалъ слова кучера:

— А мужики-то, сударь, не оробли, какъ мы ихъ застали.

— Не пуганы еще, резонно замтилъ Степанъ.

Я внутренно согласился съ замчаніемъ Степана и ршилъ прекратить такое безобразіе непремнно. Мои словесныя запрещенія порубокъ и воровства сна, какъ видно, не возымли дйствія, слдовательно, необходимы были карательныя мры, и я ршилъ взяться за эти мры при первомъ случа. Управляющій Гонзевскій непремнно будетъ у меня завтра, какъ вызванный по длу, думалъ я, и- будетъ, конечно, жаловаться, потому что его конные объздчики уже донесутъ ему завтра о сдланномъ воровств лса и сна, ну, вотъ я и покажу крестьянамъ, какъ рискованно воровать чужое добро.

Мое предположеніе о жалоб Гонзевскаго не сбылось, однако, на другой день. Когда, по окончаніи разбора дла, онъ сталъ прощаться, я спросилъ его:

— А другихъ длъ у васъ нтъ ко мн?

Гонзевскій пытливо посмотрлъ на меня и отвтилъ, низко кланяясь:

— Нтъ, г. посредникъ.

Этотъ отвтъ меня очень удивилъ. Когда мой Степанъ подавалъ мн одваться, то разсказывалъ что Гонзевскій говорилъ старшин: ‘а крестьяне опять у насъ лсъ порубили и сно увезли’, слдовательно, Гонзевскій въ моментъ отвта имлъ уже ‘дло’ ко мн и не хотлъ жаловаться, почему-же? думалъ я.

Посл ухода Гонзевскаго, я приказалъ крестьянамъ подойти ближе и заговорилъ съ ними по поводу воровства сна и лса въ ночь наканун, въ одномъ изъ нихъ я даже узналъ того кто давалъ мн спички, что имъ и было подтверждено. Моя бесда съ крестьянами была интересна въ томъ отношеніи что выяснила мн, какъ относились крестьяне къ своимъ дяніямъ и какого отношенія къ этимъ дяніямъ они ожидали отъ русскаго мироваго посредника. Кром того, она выяснила взглядъ крестьянъ на т взысканія, которыя были установлены закономъ для наложенія ихъ посредниками на крестьянъ. Въ виду этого обстоятельства, я передамъ эту бесду, благо, она отчетливо сохранилась въ моей памяти.

— Такъ это ты, Василь, рубилъ вчера деревья въ панскомъ уісу? спросилъ я, продолжая разговоръ.

— А я, паночекъ, да Томашъ съ Антономъ, вмст похали.

— Такъ само, подтвердили двое названныхъ, кланяясь.

— И много нарубили?

— По пяти деревъ тольки, паночекъ, потому больше не треба.

— Хаты снизу подчинили, паночку…

— По внцу снизу вставилъ новыхъ и та, опьять на долго простоитъ хатка…

— А ты, какъ тебя…

— Симеонъ, паночку.

— А ты, Симеонъ, много сна свезъ?

— По возу тольки мы свезли, паночекъ.

— А кто-же еще былъ съ тобой?

— Кто? Ананасъ былъ (вонъ енъ у печки!), два его швагера {Зятя.}, да мои три шабра {Сосда.}, яни ус тутъ.

— А покажи ихъ, братецъ.

Указанныя лица, какъ и порубщики лса, спокойно выдвинулись изъ толпы и подошли ко мн.

— А дорого вы заплатили пану за лсъ, ребята? спросилъ я.

— Якъ кажите,паночку? спросилъ съ изумленіемъ Антонъ.

Я повторилъ вопросъ и получилъ такой спокойный отвтъ:

— А нискольку не платили, паночку, такъ срубили.

— Ну, а ты, Василь, тоже не платилъ за сно?

— А и я ничего, паночку, смясь, отвтилъ Василь.

— Значитъ, панъ подарилъ вамъ и деревья, и сно?

— Э, не, паночку, коли-бъ нъ подарилъ!

— Такъ, значитъ, вы украли и лсъ, и сно?

— Ховай Боже, паночку.

— Да какъ-же: вы говорите вс что и деревья, и сно вамъ панъ и не продавалъ, и не дарилъ, а вы взяли себ и сно, и деревья, какъ-же не украли, когда и лсъ, и сно панскіе?

— Да яно, сно-то, залишнее пану, много у его сна-то понаметано въ лугахъ, какъ-бы въ усадьб — тогда другое-бы дло.

— Какъ другое! у тебя пять шапокъ, одну ты носишь, а четыре развсилъ на колышкахъ плетня, что-ли, чтобы просушить, а какой-нибудь прохожій взялъ одну или дв шапки, да и ушелъ, что ты сказалъ бы тогда?

— Извстно, жалко станетъ, паночку.

— Э, подожди, жалко или не жалко — не о томъ рчь, а ты скажи-ка- вотъ что: укралъ онъ твою шапку, или нтъ?.

Василь молчитъ, во внимательно слушавшей толп появилось нкоторое смущеніе и крестьяне усиленно то сморкались, то кашляли.

— Ну, какъ-же, Василь: прохожій укралъ твою шапку или нтъ?

— Тое шапка, паночекъ, за нее деньги платятъ, а сно само ростетъ, по Божьей вол.

— Растетъ трава, а не сно, чтобы получить сно, нужно тоже заплатить за уборку травы.

— Ну, а ты, Антонъ, что скажешь: вдь ты тоже укралъ со своими товарищами деревья у пана?

— Не, паночку, ховай Боже! быстро заговорили трое или четверо сразу.

— Тоже украли, ребята: деревья вы не покупали, не получили отъ пана въ подарокъ, значитъ, украли.

— Яни, паны-то, противъ Царя бунтовали, паночку, потому у ихъ можно и лсъ брать, и сно, яни мятежники, паны-то,— ихъ такъ и надо теперь, штобъ…

— Молчать. Паны, которые бунтовали, уже наказаны, а т, кто не бунтовалъ самъ, а покрывалъ бунтарямъ,— платятъ контрибуцію, значитъ, тоже наказаны. Во всякомъ случа, бунтовщики или не бунтовщики паны, вы не смете воровать ни панскаго лса, ни панскаго сна, и если-бы Гонзевскій мн сегодня пожаловался на кражу у него лса и сна, то я наказалъ-бы васъ, воровъ, сильно, въ примръ другимъ. Но онъ не жаловался и я не могу разбирать объ этомъ, а вотъ вамъ что приказываю: сегодня къ вечеру, или не позже завтрашняго дня, все украденное сно и вс срубленныя деревья отвезите на панскій дворъ, повинитесь и просите прощенья.

— Паночекъ!

— Когда я увижусь съ Гонзевскимъ, я спрошу у него, исполнено-ли вами мое приказаніе, если не будетъ исполнено, я васъ оштрафую по три рубля, помните.

— Змилуйся, паночку!

— А, будьте ласковы, паночку, дозвольте не возить, бо у его, пана-то, и лса и сна вдоволь, а…

— А у насъ ни прутика, ни клочка сна, паночку.

— Нельзя, ребята, и не просите. И лсъ, и сно должны отвезти обратно, помните, иначе накажу.

— Слухаемъ, паночку, свеземъ, уныло проговорили воры и понурили головы.

Тутъ старый, блый какъ лунь, ддъ-неожиданно одобрилъ мое распоряженіе.

— Это правильно, паночку, нехай яни отвезутъ, а тольки не штрапуйте, паночки, коли кто провинится, лучше всыпать ему горячихъ лозановъ.

— Что ты, ддъ! разв розгами лучше, чмъ штрафомъ?

— А якъ-же!

— Звстно лучше!

Такіе отзывы въ толп меня удивили и я спросилъ:

— Почему-же розгами лучше?

— Розга-то бьетъ самого виноватаго, паночку, енъ другой разъ и похалъ-бы своровать что, да розги принять побоится, аштрапъ-то разоряетъ и безъ того бдную хату, и казнитъ и мужчину, и всю его семью. Съ виноватаго штрапа три рубля взыщутъ, а вся семья на цльныя недли остается безъ соли, аль бо безъ молока, потому на штрапы достальная корова продается.

— Не нужно доводить себя до штрафа.

— Але, паночку, а южъ коли довелъ себя кто до бды, надопожалть семейство, лучше розгами посчь, а не взыскивать штрапу.

Посл я не разъ обдумывалъ этотъ вопросъ и долженъ былъ признать врность заключенія дда., съ этого времени, сознаюсь въ этомъ безъ всякаго смущенія, я за подобное самоволіе наказывалъ уже розгами, а не штрафомъ, и уже чрезъ полгода во всю мою службу посредникомъ въ моемъ участк, какъ я уже говорилъ, не было ни потравъ, ни порубокъ. Но прекращеніе этого зла не обошлось безъ нкоторыхъ ухищреній со стороны волостнаго и сельскаго начальства: сначала оно отказывалось осматривать мста потравъ и порубокъ лса, а когда я за это началъ сажать старшинъ подъ арестъ, а старостъ штрафовать, то начали составляться такіе акты, въ которыхъ, обыкновенно, упоминалось что виновныхъ не оказалось, только посл моего объявленія что я и старшинъ и старостъ буду сажать подъ арестъ, если виновные не будутъ найдены, начали правильно составляться акты и наказываться виновные, порубщики лса и похитители сна.

XII.

Быстро прошли два первые года моей службы въ Сверо-Западномъ кра и однажды, подводя итоги моей дятельности, я съ живйшею радостію убдился что мои труды не остались безслдны. Кром уничтоженія лсныхъ порубокъ и похищенія панскаго сна, въ результат моихъ хлопотъ получились училища и школы въ каждой волости, а въ боле людныхъ и по два училища съ тремя-четырьмя школами, при нкоторыхъ училищахъ были ремесленные классы для обученія дтей шитью сапогъ, дданію телгъ, скамеекъ и проч. Земельное устройство крестьянъ было уже окончено и только по немногимъ имніямъ ожидалось утвержденіе выкупныхъ актовъ, по которымъ крестьяне уже фактически владли землею. Но одновременно съ такими пріятными фактами я увидлъ и безполезность моихъ стараній, направленныхъ къ правильному развитію крестьянскаго самоуправленія. При составленіи мірскихъ приговоровъ во всхъ волостяхъ на сходахъ ршающую роль играли быстро народившіеся и окрпшіе міроды, а часто за спиною у нихъ и разные ‘панъ-Мойiи’ и ‘панъ-Айзики’, вслдствіе этого въ самыхъ важныхъ случаяхъ, когда удобно было поживиться на мірской счетъ, при постановленіи приговора дйствительные интересы общества не играли никакой роли. Это неустранимое зло удавалось, конечно, иногда исправлять провркой приговора, опросомъ крестьянъ, укорами и, порою, настояніемъ на постановленіи другаго приговора, послдняя мра, однако, не всегда была законна, а потому для меня непріятна. Но боле важное зло представляли собою волостные суды, которые, по закону того времени, были окончательными и не подлежали обжалованію. Ршеніе такого суда, безъ явнаго и серьезнаго превышенія власти, невозможно было передлать приказомъ постановить новое и приходилось терпть это зло, сознавая свое безсиліе, чрезъ это всякія ‘угощенія’, ‘благодарности’ и ловкое пособіе какого-нибудь Мойши играли большую, если не единственную, роль при ршеніи жалобъ. При установленіи безапелляціоннаго волостнаго суда у крестьянъ, въ Петербургскихъ кабинетахъ предполагалось что въ судьи будутъ избираться люди выдающіеся своими честностью и умомъ, но было упущено изъ вида что борьба страстей и столкновеніе интересовъ существуютъ и среди крестьянъ…

Въ первое время существованія волостныхъ судовъ крестьяне, еще не знакомые съ его значеніемъ, обращались со всми своими жалобами къ посреднику. Не имя понятія о границахъ его вдомства и власти, они видли въ немъ и защитника отъ всякихъ напастей, и карателя обидчиковъ. Но постоянные отказы посредника въ разбор частныхъ ихъ споровъ, съ указаніемъ необходимости обратиться съ жалобою въ волостной судъ, поневол заставили крестьянъ ознакомиться съ этимъ учрежденіемъ. На первыхъ порахъ дятельность волостныхъ судовъ была безупречна, но эта безупречность, къ сожалнію, обусловливалась чувствомъ страха.

— А вы, паны судьи, не тяните руку Василя, хоть енъ и брательникъ пана старшины, бо кепско будетъ, якъ я пожалуюсь посреднику на вашу кривду.

И волостные судьи, не смотря на желаніе исполнить просьбу старшины и получить общанное ‘угощеніе’, постановляли ршеніе ‘какъ слдоваетъ по закону’, иначе и быть не могло, потому что хотя передъ ними стоялъ кривой и плутоватый Антось ‘ледащій’, ‘пьять грошей ему цны’, но за нимъ виднлся грозный призракъ посредника.

Съ теченіемъ времени, однако, этотъ страхъ исчезъ, потому что каждый посредникъ невольно сознавался въ своемъ безсиліи помочь бд, во время моихъ разъздовъ потомъ стали повторяться такіе случаи.

— Ты что, братецъ?

— А до вашей милости, паночку.

— Ну?

— Брательникъ меня забидлъ.

— Чмъ онъ тебя забидлъ?

— А енъ съ моего загона мои снопы къ себ свезъ, да и не даетъ.

— Это не мое дло, братецъ, въ волостной судъ жалуйся: вдь, объявляли на сходкахъ не одинъ разъ объ этомъ.

— Жалился, паночку, а только яни, судьи-то, задарены брательникомъ, ну, и тягнутъ его руку.

— А зачмъ-же вы выбираете такихъ судей?

— Я не выбиралъ, паночку.

— И ты, и такіе-же какъ ты, дураки, выбирали сами, а не я. Если ты можешь доказать что судьи задарены, то я отдамъ судей подъ судъ.

— Якъ-то можно доказать, паночку! коли-бъ яни при Свткахъ {Свидтеляхъ.}…

— Такъ что-же я подлаю! По закону, какъ судьи ршили, такъ и должно быть, выбирайте лучшихъ судей.

— Ай, паночку, ратуйте для Бога!

— Ничего не могу: я не имю власти передлывать ршенія вашихъ судей.

По уход жалобщика я призывалъ судей, стыдилъ ихъ видимою неправильностью ихъ ршенія и говорилъ имъ о святости ихъ обязанностей, а въ послдній мой пріздъ произошла такая сцена:

— Ай, ратуйте, паночку! кричитъ крошечная старушенка, падая къ моимъ ногамъ въ слезахъ, съ истерическимъ рыданіемъ. {Народъ былъ вообще слабый и чрезвычайно нервный.}

— Встань, бабка, разсказывай: въ чемъ дло.

— Ай, паночку, меня судьи забидли.

— Чмъ они тебя забидли?

— Якъ-же, пьятнадцать рублей и два злота съ меня тягнутъ.

— За что-же?

— А за тае что Антось не хоче пожениться съ Анелькой Карпиловичъ.

Я, конечно, былъ удивленъ и заинтересованъ такимъ, оригинальнымъ случаемъ и спросилъ:

— А теб-то что въ этомъ?

— Тае и я, кажу, паночку, а теперь и судьи гети {Гети — эти.} тутъ, у волости.

Позвали судей и я спросилъ у нихъ, что это за дло по которому они присудили съ бабы деньги?

— А гето, паночку, отъ яко дло: Антось Каролевъ, у насъ христьянинъ такой есть, и полюбилась ему дочка едной вдовицы, Анелькой звать, началъ одинъ и остановился.

— Ну?

— Ну, отъ полюбилась яна ему и послалъ енъ сватавъ до Анелькиной матки, ну, звстно, посватали и погуляли, какъ завсегда бываетъ, а онъ, Антось-то, посля того денъ двадцать и уперся, не хочу свадьбу играть, кажетъ.

— Ну?

— Ну, а яна, матка Анелькина, заразъ къ намъ жалилась: скойко, кажетъ, грошей на вино, да на угощеніе потратила, да къ свадьб тое и тое справила, а все, кажетъ, пропало.

— Ну?

— Ну, мы что-жь, мы Антоську на судъ позвали, спросили какъ слдоваетъ, а енъ и кажетъ что хотлъ на Анельк жениться, да Францишка отговорила.

— Какая Францишка?

— А отъ гета самая бабка, что пану жалилась.

— А, что-же она: опорочила, что-ли, Анельку въ разговор съ Антосемъ?

— Не, кажетъ, не порочила, а такъ отговорила: и получше, казала, найдешь, не такую бдную, даже яна казала что и въ. примт у ней такая есть.

— А что-же Антось: послушался, да и отказался?

— Але-жь!,

— Такъ за что-же вы деньги-то съ Францишки взыскивали?

— А за тое, панокъ, чтобъ не мшалась не въ свое дло, не отговаривала отъ Анельки Антоську.

— Да у Антоськи-то разв нтъ своего ума-разума?

— А есть, звстно, тольки якъ-бы не Францвшка, енъ-бы не отказался и деньги Анелькиной матки не пропали-бы.

Такъ и заплатила Францишка деньги за свои слова.

——

Не блестящи были результаты и другихъ моихъ стараній,— объ устройств мірскихъ капиталовъ. Первоначально дло пошло очень успшно и мірскіе капиталы, спеціально преобразованные во вспомогательныя кассы, существовали во всхъ волостяхъ, въ сумм отъ трехсотъ до тысячи руб. въ каждой, были дв большія волости, изъ которыхъ въ одной эта касса имла 1,500 руб., а въ другой даже боле 1,800 руб. Но въ дйствительности, не смотря на мои старанія, эти кассы не служили своему назначенію — ссужать въ долгъ всмъ нуждающимся, повсюду въ волостяхъ, какъ деньги были разобраны тми кто усплъ, такъ и оставались, за ничтожными исключеніями, въ томъ-же положеніи. Постоянно наблюдая за исправнымъ взысканіемъ взятыхъ заимообразно изъ кассы денегъ, я скоро убдился что касса опять пуста и разобрана опять тми-же должниками, которые брали въ первый разъ, пришлось махнуть на это рукой, хотя и видимы были ‘штуки’, и наблюдать только -за исправностью оборотовъ кассы, чисто съ формальной точки зрнія… Замчательно что и въ этомъ случа не разъ, конечно, игралъ роль своими совтами и участіемъ какой-нибудь ‘панъ-Мойша’, или ‘панъ-Айзикъ’, содержатель корчмы или мельницы. Обращеніе съ ними крестьянъ сначала меня удивляло, въ то время какъ Полтавскій или Черниговскій ‘Остапъ’ или ‘Павлюкъ’, гордо заломивъ на бекрень шапку, входилъ въ шинокъ и гордо заявлялъ: ‘а ну, жиду, давай полкварты горилки’,— блорусскій Антось или Василь робко и несмло входилъ въ корчму безъ шапки и, кланяясь, просительно обращался къ еврею, говоря: ‘а будьте ласковы, пане Янкель, отпустите чарку водки’. Только впослдствіи, когда я узналъ какую громадную роль играли евреи въ панскихъ имніяхъ, гд они, въ дйствительности, были главными распорядителями и всхъ длъ вершителями, я понялъ почему они такъ относятся къ евреямъ я созналъ всю силу привычки…

XIII.

Говоря выше объ ‘увлеченіяхъ’, я забылъ прибавить что они могли проявляться только въ оцнкахъ земель,— ни замнять одн земли другими, ни увеличить ихъ количества по увлеченію было невозможно. По мстному положенію 19-го февраля 1861 года, крестьяне получали только ту землю, которая была въ ихъ пол-ь зованіи во время объявленія манифеста объ освобожденіи, а по закону о безземельныхъ надленіе ихъ инвентарными землями было возможно только въ двухъ, точно указанныхъ, случаяхъ, слдовательно, никакія увлеченія не могли произвести существенныхъ измненій въ надлахъ крестьянъ. Но во время поврочныхъ работъ бывали случаи когда эти увлеченія имли серьезное значеніе и вели за собою послдствія непоправимыя, напримръ, при надленіи землею крестьянъ въ конфискованныхъ имніяхъ и въ вопрос о сервитутахъ. Въ силу закона о сервитутахъ, за крестьянами укрплялось право безвозмездной пастьбы ихъ скота по лсамъ владльцевъ имній, гд таковое право существовало во время крпостной зависимости крестьянъ, существовало-же оно чуть не въ каждомъ имніи. Тяжелыя неудобства такого вещнаго права одного лица на имніе другаго такъ очевидны что каждый сельскій хозяинъ сразу пойметъ невозможность правильнаго веденія хозяйства при существованіи въ имніи сервитута. Поэтому я и члены коммиссіи всегда старались устроить полюбовный обмнъ сервитутнаго права на особыя, сверхъ слдующихъ въ надл земель, пастбища и въ этомъ почти всегда успвали, теперь, я увренъ, и крестьяне, и владльцы имній говорятъ намъ за это спасибо. Но подъ вліяніемъ ‘увлеченія’ нкоторыя поврочныя коммиссіи радовались возможности укрпить за крестьянами сервитуты и укрпляли {Къ этимъ сервитутамъ мн придется вернуться впослдствіи еще разъ. Эти сервитуты, къ слову сказать, и ‘разверстаніе’ составляютъ истинное бдствіе С.-З. края, ибо служатъ могучими Факторами, препятствующими правильному веденію хозяйства и подрывающими экономическое благосостояніе владльцевъ имній.} ихъ очень усердно, особенно въ конфискованныхъ имніяхъ. Эти несчастныя имнія находились въ казенномъ управленіи и были въ такомъ положеніи что, при вид одного изъ нихъ, скорбное чувство вмст съ негодованіемъ, охватило меня…

При надленіи землей безземельныхъ крестьянъ въ конфискованныхъ имніяхъ, инвентарные полные и трехдесятинные участки, подлежащіе возврату крестьянамъ (смотря по времени отобранія) надлялись, большею частію, изъ заливныхъ, по рчкамъ, а гд нтъ таковыхъ, то изъ простыхъ луговъ, или изъ такихъ земель помщика которыя лежали у самой его усадьбы. Въ одномъ имніи (я видлъ его) городьба, то-есть заборъ сада и усадьбы владльца имнія служилъ границею крестьянскихъ земель, а поемныя луга, тянувшіеся по рчк сейчасъ же за этой усадьбой, всего десятинъ десять-двнадцать, поступили въ надлъ крестьянамъ. Благодаря подобнымъ увлеченіямъ, которыя, къ тому-же, не обжаловались, веденіе хозяйства въ такихъ имніяхъ становилось дломъ положительно невозможнымъ, а между тмъ эти конфискованныя имнія предназначались, какъ тогда и говорили, къ отдач въ собственность русскимъ людямъ, въ вид льготной продажи, а частію — въ вид награды…

Въ одномъ изъ такихъ имній сосдняго участка, на самой границ моего, мн пришлось прожить нсколько мсяцевъ квартирантомъ въ господскомъ дом. Это имніе было небольшое, всего 500 десятинъ, но, видимо, принадлежало человку съ хорошими средствами и основательными знаніями хозяйства. Широкій дворъ господской усадьбы, густо заросшій липами, дубками, сиренью и жимолостью, былъ обставленъ высокими, прекрасно построенными, службами — конюшнями, каретниками, людскими, амбарами, а съ другой стороны, владльческимъ домомъ въ двнадцать большихъ комнатъ съ паркетными полами. За домомъ лежалъ молодой садъ, за конюшнями и сараями былъ расположенъ большой скотный дворъ, въ вид квадрата, а слва, за амбарами, лежало широкое гумно съ необходимыми постройками, такими-же какъ и остальныя, высокими, прочными, фундаментально построенными, но въ какомъ жалкомъ вид была усадьба! На обширномъ скотномъ двор царила мертвая тишина и ни одинъ теленокъ не выглядывалъ изъ широкихъ черныхъ отверстій, лишенныхъ дверей, а изъ-подъ разоренныхъ крышъ длиннаго квадрата коровниковъ печально виднлись, какъ ребра остова, почернвшія ршетины и стропила. Въ такомъ-же разрушеніи находились городьба и заборы на усадьб, паркетные полы и оконныя рамы въ дом: сквозь попорченную крышу и окна, большею частью лишенныя стеколъ, дождь свободно проникалъ внутрь дома, а чрезъ это паркетъ полопался, покоробился, гд были замки и ручки — остались только ихъ гнзда. На клеверномъ пол ходившею скотиной, особенно свиньями, сдлано такъ много вреда что оно утратило всякое значеніе, а остальныя поля лежали въ запустніи…

Проходя по широкимъ аллеямъ двора, которыя шли отъ высокаго подъзда господскаго дома въ об стороны, вокругъ службъ, и видя вокругъ разореніе, я часто напрасно спрашивалъ себя: какая цль такого разгрома? Въ И…. узд, усадьба въ имніи Б. была разрушена, сожжена и распахана, но тамъ все это было понятно: владлецъ усадьбы былъ С….., начальникъ повстанской банды, который православнаго священника въ облаченіи повсилъ на воротахъ его дома. Въ остальныхъ конфискованныхъ имніяхъ ничего подобнаго не было, они поступили въ казенное управленіе и, какъ говорили, предназначались, какъ выше сказано, къ передач во владніе русскимъ людямъ, зачмъ-же было распродавать весь скотъ, зерновой хлбъ и весь хозяйственный инвентарь въ этихъ имніяхъ? Надъ этимъ вопросомъ можно задуматься и теперь, но разршить его невозможно: мы, Россіяне, дйствуемъ большею частію безо всякихъ соображеній и на вопросы: почему, для какихъ цлей мы сдлали то или другое, можемъ отвтить однимъ только словомъ ‘такъ’, грустно, конечно, но справедливо…

Говоря объ этомъ имніи, гд я жилъ, не могу безъ улыбки вспомнить объ его новомъ владльц. Нужно сказать что это имніе было продано на льготныхъ условіяхъ члену …..ской поврочной коммиссіи Штейну, и меня интересовало: какую онъ скорчитъ мину, увидвъ имніе? Если онъ не страдалъ увлеченіемъ, думалъ я, то придетъ въ ужасъ, конечно, увидвъ имніе, а если онъ ‘увлекся’, то пріобртеніе его будетъ вполн заслуженнымъ, хотя и тяжелымъ наказаніемъ которое онъ будетъ испытывать ежедневно, пріхавъ и осмотрвъ свою собственность, Штейнъ нечего не сказалъ, а только ходилъ все время мрачный, какъ осенняя туча, и тяжело вздыхалъ…

Подобныя увлеченія, однако, не были обычнымъ явленіемъ дятельности крестьянскихъ учрежденій, и я упоминаю о нихъ въ этихъ запискахъ только для полноты очерковъ, а не въ осужденіе моихъ прежнихъ сотоварищей, во всхъ отношеніяхъ они заслуживали уваженіе, какъ честные, преданные своему длу люди. М. Н. Муравьевъ понималъ что никто такъ успшно не можетъ служить длу устройства положенія крестьянъ и освобожденія ихъ въ будущемъ отъ экономической зависимости отъ польскихъ пановъ, какъ мировые посредники и члены поврочныхъ коммиссій, но въ то же время онъ сознавалъ трудность пріисканія для этой дятельности энергичныхъ и стойкихъ противъ всякихъ покушеній лицъ. Въ своей несомннной мудрости, онъ признавалъ, что лучшею гарантіей безупречной дятельности персонала мироваго института могло быть только то чувство собственнаго достоинства которое съ презрніемъ относится ко всякимъ соблазнамъ, почему и заботился какъ о сохраненіи самолюбія посредниковъ и членовъ коммиссій отъ уколовъ, такъ у о возможной легкости и простот общенія съ нимъ этихъ дятелей. Не говоря уже о томъ что никакія представленія и ходатайства губернаторовъ объ увольненіи того или другаго посредника не имли никакихъ результатовъ, если были основаны только на одномъ желаніи отдлаться отъ посредника, М. Н. Муравьевъ при каждомъ случа оттнялъ свое уваженіе къ значенію посредника или члена коммиссіи. Изъ многихъ случаевъ, въ доказательство моихъ словъ, могу указать на то обстоятельство что не разъ изъ числа ожидавшихъ въ его пріемной лицъ, къ нему первымъ приглашался не губернаторъ, не военный генералъ или другое боле важное лицо, ожидавшее вызова, а мировой посредникъ, большею частію въ чин коллежскаго секретаря… Такой-же системы, въ общемъ, держался и К. П. Кауфманъ, но онъ пробылъ не долго, а тоже не долго бывшій графъ Барановъ не усплъ себя ничемъ заявить, съ назначеніемъ-же генерала Потапова все измнилось. Сразу признавъ дятельность крестьянскихъ мировыхъ учрежденій вредною, онъ потребобовалъ діаметрально противуположной прежней, а въ дл назначенія и увольненія посредниковъ руководился исключительно желаніями губернаторовъ… При такихъ условіяхъ служба измнила характеръ, потеряла интересъ для меня, и я вышелъ въ отставку, какъ и многіе изъ моихъ товарищей (въ одинъ мсяцъ 22 человка)

XIV.

Ровно черезъ двадцать лтъ мн пришлось вторично служить мировымъ посредникомъ въ С.-З. кра — и опять въ участк съ губернскимъ городомъ. Подъзжая къ X… я разсчитывалъ встртить край умиротвореннымъ настолько что отъ племенной вражды между русскими дятелями и мстною интеллигенціей не осталось и слда, вообще, положеніе края представлялось мн не въ вид экономической безурядицы, въ виду ‘увлеченій’ прежняго смутнаго времени, а въ состояніи мира и покоя. Дло устройства крестьянъ уже давно кончено, думалъ я, и теперь уже не можетъ быть никакихъ непріятныхъ столкновеній у мироваго посредника съ помщиками, а введеніе окружныхъ судовъ и мировыхъ судей упорядо чило отношеніе крестьянъ и помщиковъ и оградило всхъ и каждаго отъ всякихъ самовольныхъ правонарушеній. Такимъ образомъ впереди мн рисовалась прекрасная и пріятная служба въ заботахъ о наблюденіи за правильной жизнью волостей, защит крестьянъ отъ всякихъ незаконныхъ посягательствъ на нихъ со стороны ихъ волостнаго начальства и проч. и проч. Правда, во время такихъ думъ меня нсколько смутило воспоминаніе, довольно смутное, впрочемъ, о рчи, сказанной генералъ-губернаторомъ при вступленіи въ должность, съ упоминаніемъ въ ней о какой-то ‘золотой колесниц’, но эта рчь и прежде, при чтеніи ея въ газет, какъ-то не легко поддавалась пониманію, а теперь и совсмъ уже припоминалась въ туман. Боле озабочивали меня слухи объ отношеніяхъ къ мировымъ посредникамъ губернскихъ властей вообще, а губернаторовъ особенно, въ С.-З. кра, но я успокоилъ себя тою мыслію что всегда сумю постоять за себя. Большую помощь въ этомъ смысл мн могло оказать и то обстоятельство что въ моемъ формуляр были записаны и два крупныя имнія, и моя долгая и почетная служба по выборамъ, какъ-бы въ подтвержденіе этой надежды, и генералъ-губернаторъ, и мстный губернаторъ приняли меня очень пріятно для моего самолюбія.

Но за-то членъ Х….аго губернскаго крестьянскаго присутствія, ‘воротило всхъ длъ’ Рчкинъ, встртилъ меня съ тою ласковою снисходительностію, съ которою, обыкновенно, небольшое, но самолюбивое начальство встрчаетъ своихъ подчиненныхъ. Не отдавъ мн визита, онъ при первой встрч въ дом былъ удивленъ что я прошелъ мимо, не подавая ему руки, и сейчасъ-же извинился ‘въ невольной невжливости’, по случаю поздки изъ города, конечно, я охотно принялъ извиненіе, а на другой день и его визитъ. Это обстоятельство, само по себ настолько пустое что я и не говорилъ бы о немъ, но въ связи съ другими, о которыхъ придется говорить посл, оно обрисовываетъ отношенія губернскаго присутствія новой формаціи къ мировымъ посредникамъ…

Въ X… я нашелъ своего стараго пріятеля П…, который служилъ тамъ управляющимъ акцизными сборами въ губерніи и очень обрадовался. Этотъ П…, такъ рано посл умершій, былъ замчательно честный человкъ по своимъ взглядамъ и убжденіямъ, съ благороднымъ и добрымъ сердцемъ, притомъ, прекрасно развитой умственно. Съ первой-же встрчи наше близкое знакомствовозобновилось по прежнему и въ первый-же вечеръ мы разговорились съ нимъ вполн откровенно, но впечатлніе изъ этого разговора я вынесъ очень тяжелое. Съ удивленіемъ и грустью я узналъ отъ него что русское общество въ X… очень не дружно и разбилось на маленькіе, враждебные одинъ другому, кружки въ два-три дома, что русскіе дятели другъ на друга сплетничаютъ, подставляютъ одинъ другому ‘ножку’ и т. п. въ томъ-же род. Что-же касается мировыхъ посредниковъ (разумя большинство), то, начавъ говорить о нихъ, П… горько улыбнулся и замолчалъ, махнувъ рукой, потомъ онъ вдругъ оживился и спросилъ:

— Что васъ притянуло сюда? вы человкъ со средствами, бывшій предсдатель създа судей и вдругъ — посредникомъ въ С.-З. край!

— Надоло въ деревн сидть, дла живаго захотлось, а тутъ оно есть, конечно.

— Живое дло! вы все такой-же увлекающійся, какъ и прежде, я вижу.

— А что-же: по вашему, тутъ вовсе не имется живаго дла?

— Что вамъ сказать на это? живое дло есть всюду и везд его можно найти, только ничего подобнаго у насъ тутъ нтъ уже давно…

— Какъ это можетъ быть? У мироваго посредника…

— А такъ, очень просто… Со временъ Потапова, въ кра досел практиковался такой обычай что по единому частному письму губернаторы увольняли посредника и опредляли на его м сто представленнаго кандидата, чрезъ это посреднику приходилось протягивать руки по швамъ, говоря: ‘какъ прикажете’ и садиться на кончик стула у губернатора.

— Все это я уже слышалъ недавно и очень огорченъ, но разъ я сюда пріхалъ — нужно попробовать, постараюсь, конечно, пріучить ‘начальство’ къ мысли что мировой посредникъ не становой.

— Ну, и пойдутъ у васъ съ нимъ карамболи, поврьте.

— Ну, тамъ видно будетъ, все-же, я увренъ, посредники могли-бы установить надлежащія отношенія, если бы хотли.

— Нтъ, ихъ винить нельзя, ихъ доля такая.

— Какъ доля такая?

— Вс они люди бдные и выросшіе въ сфер… какъ-бы это вамъ сказать… въ канцелярской сред. Изъ прежнихъ осталось не боле трехъ-четырехъ стариковъ, которые служатъ со временъ Потапова и раньше, да и т давно махнули рукой на все,— получаютъ спокойно чины и жалованье, да подписываютъ, а остальные, большинство, длаютъ все что имъ прикажутъ, одинъ есть даже изъ бывшихъ почтальоновъ.

— Не можетъ быть!

— А вотъ увидите, судите-же, какъ я былъ удивленъ вашимъ назначеніемъ.

— Никакъ не ожидалъ всего этого…

— Недавно отъ очевидца, которому я врю, я узналъ что на вокзал желзнодорожной станціи этотъ г. Рчкинъ грозилъ пальцемъ передъ носомъ посредника, выговаривалъ ему за что-то…

— Чортъ знаетъ что!

— Да-съ, батинька, карамболь у васъ выйдетъ, я въ этомъ убжденъ, хотя, конечно, въ первое время и будутъ нсколько стсняться съ вами.

Сообщеніе П… о русскомъ обществ было совершенно врно, и я въ этомъ убдился въ самомъ начал знакомства съ X—скими обитателями.

Мое вступленіе въ должность выразилось циркуляромъ отъ меня по волостямъ объ этомъ, а пріемъ бумагъ предстоялъ изъ губернскаго присутствія. Предмстникъ мой умеръ, другаго посредника не было и бумаги по участку хранились въ губернскомъ присутствіи, куда я и отправился, разсчитывая взять дв-три книжки и съ десятокъ бумагъ. Но въ присутствіи я съ изумленіемъ узналъ, что для перевозки всхъ ‘длъ’ и бумагъ, которыя уже два мсяца хранятся на чердак присутствія, необходимы подводы…

Создатель мой! какія-же дла могутъ-быть у мироваго посредника, да еще въ такомъ количеств что для ихъ перевозки требуются подводы? думалъ я, возвращаясь домой изъ присутствія.

Сильно заинтересованный этимъ вопросомъ, я немедленно послалъ моего Осипа нанять подводы и привезти дла, скоро высокая и большая комната моего кабинета боле чмъ на половину была занята толстыми связками грязнаго вида, распространявшими запахъ ныли, сырости и гнили. Въ привезенной ‘описи длъ и бумагъ мироваго посредника 1-го участка X—скаго узда’ значилось 685 длъ, 54 нераспечатанныхъ конвертовъ и боле 170 принятыхъ, но не исполненныхъ отношеній, прошеній и другихъ бумагъ, въ журналахъ ‘исходящихъ’ и ‘входящихъ’ бумагъ по день пріема было — въ одномъ боле 2500, а въ другомъ 2000 съ чмъ-то нумеровъ.

Пораженный и, такъ сказать, точно пришибленный такимъ громаднымъ количествомъ затхлыхъ плодовъ канцелярщины, я съ изумленіемъ смотрлъ на вонючій складъ и удивлялся. Въ первую пору лихорадочной дятельности по составленію уставныхъ грамотъ и выкупныхъ актовъ, по устройству волостей, волостнаго суда, училищъ и проч. и проч., у меня бывало ежегодно не боле 30—40 нумеровъ и не было ни одного архивнаго дла, а теперь, когда, все уже кончено, оказывается, у посредника и сотни длъ, и тысячи бумагъ въ годъ, неужели это все дйствительно дла, а не старая гниль, исчадіе канцелярщины, убивающее всякую мысль и энергію у свжаго человка? Наконецъ, я освободился отъ гнетущаго чувства и ршился сразу храбро взять быка за рога.

— Осипъ!

— Слушаю.

— Подай-ка вотъ эту пачку и развяжи.

Мой Осипъ, франтъ большой руки, пытливо посмотрлъ на указанную связку, въ аршинъ вышиною, молча завернулъ рукава сюртука, взялся за веревки и, однимъ сильнымъ движеніемъ приподнявъ грязнаго гиганта, бросилъ его на полъ у моего письменнаго стола. Густое облако пыли поднялось отъ дла и медленно расходилось по комнат.

— Не могъ осторожне положить?

— Виноватъ-съ, сорвалось, очень тяжелая-съ.

Прочитавъ заголовокъ развязанной пачки (‘нарядъ 1878 года, No 320. Переписка по С—ской волости’), я перевернулъ оболочку и нашелъ рапортъ С. волостнаго правленія съ представленіемъ вдомости о поступленіи податей за январь мсяцъ, затмъ перелистывая дале, я увидлъ рапорты того-же волостнаго правленія, съпредставленіемъ двухнедльныхъ и мсячныхъ вдомостей, о поступленіи хлба въ запасные магазины, дале шли такіе-же рапорты и съ такими-же вдомостями за февраль, мартъ и вс послдующіе мсяцы года.

— Вотъ такъ штука! невольно проговорилъ я, окончивъ осмотръ дла.

Мой Осипъ тоже, какъ видно, былъ заинтересованъ этими длами и торопливо ожидалъ, пока я перебиралъ, потомъ уже наскоро, страницы и, увидавъ что я прекратилъ осмотръ и требую другую связку, спросилъ:

— А съ этой что прикажете: опять связать?

— Бросай въ печку, благо, топится.

— Въ печку-съ?!

Осинъ, очевидно, ушамъ своимъ не врилъ и вообразилъ что я шучу.

— Ну, да, въ печку, только ты не вдругъ запихивай, а разрывай по листамъ, иначе все потухнетъ.

Нужно было видть его лицо въ это время! Нужно было видть ту ядовито-насмшливую радость на лиц у него и во всей фигур, когда онъ совершалъ это ауто-да-фе, чтобы внезапно и вполн понять всю силу отвращенія народа къ бумажной ‘волокит’ и къ ‘тяганію’.

Въ продолженіе пяти дней, пересмотрвъ вс дла, я убдился, что вс они — жалкія дтища чернильной энергіи и одинаковы съ первымъ ‘нарядомъ’, а потому вс ихъ и уничтожилъ, только ‘нарядъ циркуляровъ для руководства и исполненій’, аршина полтора вышины, да ‘нарядъ дламъ по отграниченію крестьянскихъ земель’ я оставилъ. Уничтоживъ этихъ внутреннихъ враговъ, я принялся за враговъ вншнихъ, какъ законвертованныхъ, такъ и распечатанныхъ.

Въ ужасной масс ‘неисполненныхъ бумагъ’ я нашелъ сотни такихъ сообщеній и требованій отъ разныхъ мстъ, и лицъ, которыя обыкновенно длаются для очистки совсти, такъ сказать, чтобы выпустить ‘нумерокъ’, ‘чтобы дло не числилось за нами’. Вс эти сообщенія и требованія, кром того, какъ дважды два четыре, доказывали что значеніе мироваго посредника было сведено къ нулю, и онъ третировался ‘мстами и лицами’, какъ покорнйшій слуга, на котораго можно взвалить всякое дло. Такъ, въ числ этой канцелярской литературы имлись бумаги: отъ приказа общественнаго призрнія который пишетъ о производств дознанія — по вопросу о несостоятельности N…. скаго общества крестьянъ къ уплат денегъ за леченіе крестьянина Павла Бугая, губернаторъ ‘циркулярно’ проситъ ‘имть личное наблюденіе (!) за исправнымъ отбываніемъ ночныхъ карауловъ въ деревняхъ’, ‘для успшнйшаго уменьшенія случаевъ пожара’, управленіе государственныхъ имуществъ требуетъ доставленія свдній о томъ: взысканы-ли 68 копекъ штрафа за лсную порубку съ N…скихъ крестьянъ, по ршенію създа судей въ 1881 году. И такъ дале, и такъ дале.

— Ахъ, родители мои, сколько чернилъ пролито на бумагу несчастную! невольно проговорилъ я, пересмотрвъ вс эти ‘входящія’, и ршился также энергично поступить и съ этими произведеніями канцелярскаго глубокомыслія. Лишь отложивъ циркуляръ губернатора, о личномъ наблюденіи въ каждой деревн за ночными караулами особо.

Вечеромъ этого достопамятнаго дня я взялся за кипу отложенныхъ особо прошеній и жалобъ крестьянъ, а также рапортовъ волостныхъ правленій, и былъ пораженъ чрезвычайно, увидавъ что вся дятельность мироваго посредника заключается только въ выпусканіи ‘исходящихъ’ нумеровъ. По установившемуся, очевидно, обычаю, порядокъ соблюдался такой: крестьянинъ подаетъ жалобу (непремнно письменную) посреднику на своего старосту, а посредникъ предписываетъ волостному правленію ‘доставить объясненіе по содержанію сего прошенія’. ‘Волостное правленіе, съ возвратомъ прошенія, почтительнйше иметъ честь донести ваіи. выс., что жалоба просителя (такого-то) несправедлива’ потому-то и потому. Посредникъ предписываетъ волостному правленію ‘объявить просителю что жалоба его оставлена безъ послдствій, какъ не заслуживающая уваженія’. Волостное правленіе рапортуетъ посреднику — объ исполненіи, съ представленіемъ ‘подписки просителя въ слушаніи’ отказа посредника.

‘Не получивши разсудку ни якаго’, крестьянинъ посылаетъ жалобу въ губернское крестьянское присутствіе, а оно, ‘препровождая прошеніе крестьянина такого-то’, требуетъ отъ посредника объясненій ‘по содержанію онаго’. Посредникъ, забывъ утонувшую въ масс другихъ переписку по жалоб этого-же ‘просителя’, предписываетъ волостному правленію ‘доставить объясненія по содержанію препровождаемаго прошенія’, а волостное правленіе ‘съ возвратомъ переписки иметъ честь почтительнйше донести что жалоба эта, какъ не заслуживающая уваженія, была оставлена вашимъ высокородіемъ безъ послдствій’. Мировой посредникъ, конечно, ‘о вышеизложенномъ’ сообщаетъ губернскому присутствію и оно, опять чрезъ посредника и волостное правленіе, объявляетъ крестьянину — ‘жалобщику’, что его жалоба оставлена безъ послдствій, причемъ, конечно, выполняется опять вся процедура до представленія ‘подписки въ слышаніи’ включительно.

— Але-жъ найду правду,— упрямо говоритъ проситель, опять нанимаетъ ‘Срульку’ или другаго аблаката написать прошеніе и шлетъ его уже къ губернатору.

Но, увы, и это прошеніе постигаетъ та-же участь: опять требованія ‘объясненій по содержанію препровождаемаго прошенія’, опять обмнъ пустыхъ бумагъ до ‘подписки въ слушаніи’ въ конц всего бумагомаранья, и озлобленный ‘проситель’, давшій ‘подписку въ слушаніи’, говоритъ:

— А кабъ ихъ волки зъли!

XV.

Просмотръ всхъ этихъ бумагъ и прошеній занялъ у меня весь день и я уже поздно вечеромъ отложилъ послдній рапортъ ‘съ подпиской о слушаніи’. Тутъ неожиданно ко мн въ комнату вошелъ Осипъ и съ нимъ низенькій и тщедушный парень лтъ 20, съ измученнымъ лицомъ держа въ рукахъ кожаную сумку.

— Это что за человкъ?

— Вотъ онъ-съ говоритъ, что цлый день искалъ мироваго посредника, съ конвертомъ присланъ изъ волости, я подумалъ не къ вамъ-ли, баринъ? Вижу, стоитъ малый на улиц и плачетъ, я и привелъ его съ собой.

— Откуда ты?

— Изъ С…. паночку.

— Это сколько-же верстъ отсюда?

— Беретовъ сорокъ, аль-бо ще больше, 45 буде.

— Тутъ измученный посланецъ закрылъ глаза, прижалъ голову къ двери и расплакался.

— Что это ты, словно баба, а?

— Я… я… ваше бла… бла… родь, съ утра ничего не лъ… ис… искалъ… искалъ… ду… думаю сгину — у…

— Когда-же ты изъ волости выхалъ?

— Вчора зранци… {На разсвт, очень рано.} весь день халъ вчора, да не дохалъ, въ корчм ночевалъ за десять верстъ отсель, а тутъ я… я…

— Ну, успокойся, давай сумку!

Парень нервно всхлипывалъ, дрожалъ и не могъ успокоиться, очевидно, томленіе въ долгихъ и безполезныхъ поискахъ посредника и радость при неожиданной находк его такъ сильно повліяли на нервнаго малаго что онъ истерически разрыдался. Приказавъ накормить его и лошадь, я не безъ тревоги распечаталъ конвертъ, ожидая найдти въ немъ бумагу о какомъ-нибудь важномъ событіи, за полсотню верстъ не посылаютъ изъ пустяковъ, думалъ я. Между тмъ рапортъ С…скаго волостнаго правленія былъ такого (буквально) содержанія: ‘Согласно предписанію вашего высокородія (отъ такого-то числа за No такимъ-то), волостное правленіе честь иметъ почтительнйше представить при семъ полторы копйки за присланную при ономъ предписаніи брошуру ‘объ уничтоженіи вредной вши на растеніяхъ, именуемой ‘тля’.’

Я положительно былъ взбшенъ этимъ рапортомъ: за пятьдесятъ верстъ посылать нарочнаго, да еще въ декабрьскую стужу, съ такою бумагой! Поэтому съ тмъ-же нарочнымъ, когда онъ отдохнулъ, конечно, я послалъ приказъ объ арест на сутки старшины и писаря за посылку нарочнаго на такое далекое разстояніе, а не чрезъ ближайшую почтовую станцію, для устраненія-же въ будущемъ подобнаго безобразія и, вообще, пустой переписки, я послалъ по волостямъ циркуляръ. Въ этомъ циркуляр я предписалъ объявить всмъ крестьянамъ, на сельскихъ сходахъ, чрезъ старостъ, о моихъ ежемсячныхъ пріздахъ въ каждую волость въ указанные расписаніемъ дни, причемъ запретилъ всякую переписку со мною, кром экстренныхъ случаевъ, и приказалъ всмъ старшинамъ и писарямъ (кром двухъ дальныхъ волостей) являться ко мн перваго числа ежемсячно, для необходимыхъ личныхъ объясненій по возникающимъ вопросамъ, или затрудненіямъ.

Между тмъ время шло, разныя ‘мста и лица’, удивленныя моимъ упорнымъ молчаніемъ, начинаютъ бомбардировать меня ‘повторительными’ бумагами, которыя, конечно, я отдавалъ Осипу.

— Бросай въ печку, топи.

Осипъ топитъ съ восторгомъ: благодать, говоритъ, ‘сколько я бился съ этими поджижками, а теперь — какъ скоро дрова разгораются’.

Наконецъ, уже посл семи или восьми повтореній, когда уже вмсто требовательнаго тона на маленькихъ срыхъ бланкахъ, появились на хорошихъ во всхъ отношеніяхъ ‘уважительныхъ’ бланкахъ ‘покорнйшія просьбы’ ‘почтить увдомленіемъ’, я нкоторымъ отвтилъ что ихъ требованія не относятся къ моимъ служебнымъ обязанностямъ, большинству же не отвчалъ ничего и молчалъ, какъ египетскій сфинксъ. Въ виду этого молчанія, бывали, порой, такіе случаи:

— Что это вы не отвчаете ничего? спрашивалъ меня, однажды, знакомый мн управляющій государственными имуществами Толстопуховъ, любезно-укорительно улыбаясь.

— Да что же я буду вамъ отвчать, когда вы пишете мн по такому длу, которое вовсе не входитъ въ кругъ моего вднія, създъ присудилъ штрафъ, ну, създъ и спрашивайте.

— Такъ вы такъ и напишите.

— Покорно благодарю, зачмъ-же это я долженъ вамъ объ этомъ писать?

— А какъ-же: форменная бумага всегда требуетъ отвта, вы можете отвчать за молчаніе, вмшался въ разговоръ бывшій тутъ членъ присутствія Рчкинъ.

— Полноте! Посл этого я долженъ отвчать и на вопросъ о томъ: когда посвященъ въ дьяконы какой-нибудь Крестовоздвиженскій или Македонскій?

— Непремнно.

— Ну, нтъ, покорно благодарю. Если я буду отвчать на такія бумаги, то когда-же я дло-то буду длать? Вдь, не въ канцелярскіе-же чиновники я сюда пріхалъ.

— А все-же отвчать нужно на каждую бумагу, иначе отвчать за молчаніе можете, настаивалъ Рчкинъ.

— Ну, этого я не боюсь.

— А, это, конечно, ваше дло.

Страсть къ писанію бумагъ, какъ я скоро увидлъ, заразила уже и крестьянъ: со втораго или третьяго дня моего прізда они, Богъ знаетъ какъ и гд узнавъ о моемъ прізд, стали являться ко мн съ прошеніями. Ненавидя всякую пустую переписку, я поршилъ отучить крестъянъ отъ подачи прошеній, хотя, въ виду укоренившейся страсти или привычки, это было не особенно легко, но я составилъ себ маленькую программу, планъ дйствій, и приступилъ къ выполненію этой задачи съ перваго-же ‘просителя’. Какъ только являлся крестьянинъ, или баба, и совали мн въ руку прошеніе, у насъ бывали такія сцены:

— Откуда ты?

— Пильницкій, паночекъ, Пильницкій, ваше великое сіятельство.

— Мн не нужно твоего прошенія, говори на словахъ, что теб нужно.

— Сказать-то не могу, какъ слдоваетъ, паночку, великое благородіе, въ прошеньи вс написано.

— Да вдь ты-же говорилъ жидку, который теб прошенье писалъ? Разскажи и мн, если жидъ-писака понялъ, то и я пойму.

‘Проситель’ разсказываетъ, и я терпливо слушаю безпорядочное многословіе, а затмъ, когда проситель замолчалъ, я сказалъ:

— Ну, ладно, ступай домой и жди меня, буду въ волости и разберу твою жалобу..

— Ай, паночку, сіятельное благородье, будьте ласковы, дайте карточку до волости, чтобы янв….

И опять проситель протягиваетъ ко мн прошеніе.

— Никакой карточки и приказа я дать теб не могу, потому что нужно прежде узнать: ты вотъ уже мн говорилъ, а теперь нужно узнать, что другіе будутъ говорить въ оправданье, можетъ-быть окажется, что ты неправду….

— Правду, паночекъ, правду!

— Все-же нужно прежде разобрать.

‘Проситель’, видимо, пораженъ и вздыхаетъ.

— Прошеніе у тебя, если хочешь, приму, но только это теб будетъ не хорошо.

— Якъ, паночку?

— Видишь-ли, какая разница, если я у тебя возьму прошеніе, то долженъ его записать въ книгу, написать и послать бумагу въ волость, чтобы мн представили объясненіе, а пока я пишу, да записываю,— да посылаю въ волость,— а бумагъ-то, вдь, много, не одна твоя,— да пока въ волости будутъ записывать, да писать и ко мн посылать — времени-то много уйдетъ, а ты долженъ ждать, такъ?

— Але, паночку,— жалостно говоритъ проситель.

— Ну, вотъ, видишь! Потомъ изъ волости мн напишутъ объясненіе по твоей жалоб, а что они напишутъ — правду или кривду — разв это я могу заглазно узнать? Вдь, въ волости наврно не напишутъ что того и другаго сквернаго теб надлали и что ты писалъ правду, а? какъ ты думаешь?

— Звстно, паночекъ, на себя не напишутъ.

— Ну, вотъ видишь! А между тмъ бумаг изъ волости я долженъ врить, потому что она форменная, и теб отказать: какая же теб польза отъ моего приказа?

Молчаніе и новый тяжелый вздохъ просителя.

— А когда я въ волости буду, тутъ-же все разузнаю и поршу: если виноватъ староста, я его подъ арестъ посажу, а колеса твои велю отдать, а время-то, дв недли все равно пройдутъ, что такъ, что этакъ.

Проситель молча упирается и видимо находится въ раздумьи.

— Дло твое не спшное, значитъ, теб лучше ждать меня въ волости, а если ты близко отъ города ясивешь, то приходи въ субботу, у меня въ этотъ день вс старшины будутъ, я тутъ у старшины съ писаремъ при теб и спросить могу, какъ и что….

— Нехай я въ волости пожду, паночку.

— Ну, и прекрасно, ступай себ съ Богомъ.

Проситель кланяется, прячетъ за пазуху свое прошеніе и уходитъ.

——

Въ ясный морозный день я выхалъ въ мой участокъ и едва миновалъ послднюю улицу города, какъ передо мной широко раскинулась холмистая мстность, едва прикрытая снгомъ. Почтовая четверка легко и свободно везла мою коляску, зазжавшую задними колесами во вс стороны, а разбитый колокольчикъ хрипло позвякивалъ у хомута одной пристяжной, какъ бы въ тактъ мягкому лязгу колесъ по наканун выпавшему снгу. День былъ прекрасный. Солнце ярко играло въ неб и разливало брилліантовыя искры по снгу. жъ удовольствіемъ курилъ сигару и смотрлъ на угрюмаго возницу, вовсе не напоминающаго нашихъ русскихъ ямщиковъ: тотъ бы давно уже и покрикивалъ, и посвистывалъ, и приговаривалъ, а это чучело сидитъ, какъ копна. Только что мн пришло въ голову это сравненіе, какъ возница проявилъ энергію и — очень глупо: правую дышловую хотла укусить пристяжная,— скоре, играя. Возница молча ударилъ ее Кнутомъ, она сразу бросилась, оборвала об постромки и на возж потянулась впереди остальныхъ лошадей.

— Тпру, тпру!… А, какъ те параличъ взялъ!— со злостью проговорилъ возница, слзая съ козелъ, когда лошади стали.

— Отъ жидовье проклятое! говорилъ ямщикъ, связывая постромки.

Осипъ вдругъ разсмялся и я спросилъ, чему онъ смется?

— Да какъ же не смяться, сударь, самъ виноватъ, а жидовъ ругаетъ.

— Якъ-же его, пархатаго, не ругать: который разъ говорилъ — надо новыя пасы, бо вс перегорли, а енъ и слухать не хочетъ, бо жидъ, корысть свою наблюдаетъ, говорилъ ямщикъ.

— А если знаешь что постромки плохи, поберегай, не давай сразу дергать-то.

— А якъ ей не дамъ?

— А такъ: придержи возжу, да и стегни, вотъ ей и нельзя броситься сразу.

— Да ты въ кучерахъ, что-ли, былъ? спросилъ я Осипа.

— Точно такъ-съ: когда въ служб былъ, то у батарейнаго командира два года за кучера здилъ.

— Вотъ и прекрасно, когда лошадей куплю, будешь у меня кучеромъ.

— Нтъ, сударь, кучеромъ никогда служить не буду, потому дло грязяое-съ.

— Вотъ что… Ну, такъ смотри за подводчиками, когда подемъ на обывательскихъ, а то они голову сломаютъ.

— Э, яни летце {Лучше.} нашихъ возятъ, кабы наши кони такъ-то возили! оживлено замтилъ ямщикъ.

— Почему ваши почтовые хуже возятъ?

— А кони сморены больно, зды много, а корму мало, вотъ они и отощали.

Но хотя лошади были сморены дйствительно, все же небольшую станцію я прохалъ довольно быстро и скоро остановился у одиноко стоявшаго стараго домика волостнаго правленія, вокругъ котораго стояла масса крестьянъ, очевидно, мой циркуляръ уже обошелъ волости и меня въ указанный расписаніемъ день ожидали.

XVI.

Въ ‘сборной’ волостнаго правленія, гд я сидлъ среди волостнаго схода, жара была страшная, а въ воздух, какъ говорится, хоть топоръ вшай. Я только что окончилъ проврку приговора схода на который жаловалась одна женщина, какъ ко мн стали подходить просители, гурьбой и по одиночк. При разбор первыхъ же двухъ жалобъ мн пришлось увидть печальные результаты канцелярской дятельности мировыхъ посредниковъ новой для меня формаціи.

Низенькій оборванецъ въ полушубк жаловался на то, что полгода не разбирается волостнымъ судомъ его жалоба на растрату отчимомъ — пріймакомъ {Пріймакъ — безземельный и бездомный, котораго вдова хозяина участка беретъ себ въ мужья, для помощи въ хозяйств по земельному участку, принадлежащему не ей, а дтямъ.} всего будынка. {Будынокъ — домъ и хозяйство.}

— Отчего не разобрана? спрашиваю старшину.

— Жалоба эта… началъ юркій писарь.

— Молчать! я говорю со старшиной. Ну? обратился я къ старшин.

— Енъ сжалился на оичима, началъ старшина, посматривая на писаря,— а когда его на судъ вызвали, енъ не явился.

— А ты чего-же не приходилъ, когда тебя на судъ звали? спросилъ я просителя.

— Да енъ…

— Кто енъ?

— А староста.

— Ну?

— Енъ, говоритъ, ступай въ волость, а я говорю — давай бумагу объ явк, а то опять схожу, какъ въ запрошлый разъ.

Точно также и должностныя лица:

— Ты что-же не привелъ въ исполненіе ршеніе волостнаго суда, ты, вдь, зналъ что ршеніе вошло въ законную силу? спрашиваю старосту.

— Але, паночку, зналъ, якъ-же.

— Такъ отчего-же не отбиралъ присужденную телгу?

— Приписанья изъ волости не было.

Является старуха и плачетъ, оказывается что уже три.года какъ ей судъ присудилъ ‘ардинарію’ отъ брата ея умершаго мужа, а между тмъ ршеніе не исполнено и она собираетъ милостыню.

— Старшина! Почему не исполнено ршеніе суда?

— Приписанья не было вашеско…

‘Ахъ, ты, Создатель мой’, подумалъ я и сдлалъ необходимыя распоряженія.

Подобные случаи я встрчалъ во всхъ волостяхъ моего участка и убдился, къ концу объзда, что канцелярщина душитъ и волостныя правленія. ‘Текущая переписка’ достигла такихъ ужасающихъ размровъ что становилось страшно: въ волости, напримръ, не боле 780 душъ обоего пола, но волостное правленіе получило 1.800 ‘входящихъ’ бумагъ, отослало 1.358 ‘исходящихъ’ бумагъ, не считая двухнедльныхъ и ежемсячныхъ вдомостей: 1) о поступленіи податей, 2) о поступленіи хлба въ магазины и 3) о произрастеніи хлбовъ и травъ, не считая 42 книгъ правленія для разныхъ назначеній, копій съ приговоровъ волостныхъ и сельскихъ сходовъ, семейныхъ списковъ по воинской повинности, страховыхъ вдомостей и проч. и проч. Чтобы судить о величин семейныхъ списковъ и страховыхъ вдомостей {Какова-же переписка въ волостяхъ съ населеніемъ въ 3.000 душъ?}, достаточно сказать что первые заключаютъ въ себ каждую крестьянскую душу, а послднія — каждую постройку, каждый хлвъ и сарайчикъ, имвшіяся въ волости. Вся тяжесть этой переписки лежитъ не на департамент, съ его начальниками отдленій, длопроизводителями и чиновниками для письмоводства, даже не на столоначальник съ пятью-шестью писцами, а на одномъ писар, получающемъ отъ 180 до 300 руб. жалованья въ годъ. Но всего боле возмущаетъ то обстоятельство что семь восьмыхъ общаго количества бумагъ не имютъ смысла, примромъ сего укажу статистическія свднія. Статистическій комитетъ затребоваетъ свднія по сложнымъ формамъ отъ посредника и полиціи, а чрезъ это волостное правленіе представляетъ одинаковыя свднія посреднику, исправнику и становому приставу, въ результат-же у статистическаго комитета получаются свднія одно другому противорчащія… Потха!

Между тмъ это пустое бумагомаранье вредитъ дйствительному длу, отбрасывая его на задній планъ. Дятельность волостнаго суда положительно останавливается: масса ршеній не записаны въ книгу ршеній и лежатъ въ черновикахъ и наброскахъ, масса жалобъ не разбираются, потому что писарь заваленъ срочною перепиской съ надписями: ‘весьма нужное,’ ‘экстренно’ и т. п., когда-же онъ можетъ спокойно заняться веденіемъ книгъ, запиской жалобъ и проч.? Въ тхъ случаяхъ когда ‘длопроизводство’ исправно въ волости, вс книги, а особенно ршеній волостнаго суда, ведутся исправно — тамъ уже дло подозрительно: у писаря два помощника, получающіе по 120 рублей въ годъ, на всемъ готовомъ содержаніи у писаря, конечно, эти траты покрываются только доходами… Объзжая мои волости я нашелъ такую волость, образцовую по исправности, и захотлъ, какъ говорится, покопаться, оказалось, что волостной писарь, ловко оставаясь въ сторон, организовалъ шайку грабителей. По стараніямъ этого писаря, вскор посл его назначенія на должность, волостнымъ сходомъ были измышлены и выбраны двое повренныхъ изъ крестьянъ ‘для везенія крестьянскихъ длъ въ разныхъ присутствеи ныхъ мстахъ и у разныхъ должностныхъ лицъ’. Эти повренные во дни засданій волостнаго суда всегда толкались въ волостномъ правленіи и за ходатайство о благопріятномъ ршеніи дла они брали съ истца или отвтчика назначенную писаремъ сумму, передавали ему и получали отъ него извстный процентъ ‘благодарности’.. Не ограничиваясь тяжущимися, они, ‘по наущенію’ писаря, пугали закричавшаго, заспорившаго или просто провравшагося свидтеля составленіемъ акта и привлеченіемъ за это къ суду, если не откупится, и въ этомъ случа тоже получали свой процентъ взятки. Пробывъ въ этой волости двое сутокъ и стараясь поймать писаря, я не могъ найти никакихъ доказательствъ его грабежа, для того чтобъ отдать его подъ судъ, но все-же убжденіе въ его виновности сложилось у меня такъ прочно что я уволилъ его отъ службы и перевелъ на его мсто писаря изъ другой волости, служившаго уже боле двадцати пяти лтъ. Изъ-за этого у меня возникла съ губернаторомъ переписка, очень объострившая наши отношенія, потому что онъ требовалъ опредленія на старое мсто уволеннаго мною писаря, а я отказывался отъ выполненія этого, совершенно произвольнаго, требованія, но объ этомъ я скажу посл, а теперь разскажу грустную и поучительную исторію одного стараго солдата.

Около полуночи, распустивъ сходъ крестьянъ, въ Землянской волости, сидлъ я въ ‘посреднической’ комнатк волостнаго правленія, утомленный долгими разговорами, и съ удовольствіемъ допивалъ второй стаканъ чая, сидя спиною къ двери, какъ вдругъ услышалъ:

— Здравія желаю, ваше вскрбродье!

Повернувъ голову, я увидлъ просителя, но уже другаго рода: въ дверяхъ передо мной стоялъ добрый и кроткій старикъ съ блою, какъ лунь, коротко выстриженною головой и щетинистыми усами. Вытянувъ руки по швамъ и уставя подслповатыя глаза подъ густыми сдыми бровями, онъ просто замеръ на мст и стоялъ какъ статуя, безъ единой мысли на морщинистомъ лиц, Достаточно было взглянуть на крпкаго старца, чтобъ узнать въ немъ типъ того солдата который переходилъ Альпы, бралъ и Очаковъ, и Варну, и Ахалцыхъ, и безропотно умиралъ на Малаховскомъ курган, что за выправка, думалъ я.

— Здравствуй, служба, ты съ жалобой?

— Точно такъ, вышискбродье.

— О чемъ-же ты жалуешься?

— Объ участк, в. в., явите Божескую милость!

— О какомъ участк?

— Братъ не даетъ участка, в. в.

— Ты старшій братъ, или онъ?

— Я, в. в.

— Какъ-же онъ можетъ не дать, когда, по закону, участокъ теб слдуетъ?

— Такъ точно, в. в.

— Почему-же онъ теб не даетъ?

— Не могу знать, в. в.

— Да участокъ-то его, что-ли, или вашего отца?

— Точно такъ, в. в.

Я посмотрлъ на него съ недоумніемъ и спросилъ:

— Какъ тебя зовутъ?

— Иванъ Кулай, в. в.

— А твоего брата?

— едоръ Кулай, в. в.

— А отца какъ звали?

— едоромъ, в. в.

— Значитъ ты Иванъ едоровъ, а братъ едоръ едоровъ?

— Точно такъ, в. в.

— Кому-же надлила коммиссія участокъ: отцу или брату?

— Точно такъ, в. в.

— Фу, ты, братецъ, кому-же земля дана: отцу?

— Такъ точно, в. в.

— Или можетъ-быть брату?

— Никакъ нтъ, в. в.

— Почему-же онъ теб не даетъ?

Правая рука солдата протягивается ко мн со сложенною бумагой, словно съ почетнымъ рапортомъ.

— Это что у тебя — прошеніе?

— Никакъ нтъ, в. в.

— Что-же это?

— Тамъ прописано, в. в.

Беру, развертываю бумагу и вижу ршеніе окружнаго суда.

— Э, дло-то у тебя и до суда доходило!

— Такъ точно, в. в.

Читаю. Оказалось что Иванъ Кулай просилъ судъ о признаніи за нимъ правъ на владніе отцовскимъ наслдственнымъ участкомъ вмст съ братомъ едоромъ, а повренный едора отрицалъ его родство съ Иваномъ и въ доказательство представилъ послднюю ревизскую сказку, въ которой Иванъ не былъ записанъ, почему судъ, по отсутствію доказательствъ родства Ивана съ едоромъ, и отказалъ въ иск. Очевидно что члены суда не знали, что Ивана Кулая нужно было искать въ прежней ревизской сказк, гд онъ отмченъ сданнымъ въ рекруты, или ограничились имвшимися данными, ршая по форм и помня что судъ, дескать, не собираетъ доказательствъ, очевидно, интересы стараго неграмотнаго и мало соображающаго солдата были имъ чужды.

— Почему-же ты не просилъ о справк въ ревизскихъ сказкахъ того года когда поступилъ на службу, а?

Молчаніе.

— Отчего не просилъ? Тамъ-бы и увидли что ты старшій братъ едора!

— Не могу знать, в. в.

— Да, наконецъ, у тебя въ указ объ отставк написано, кто ты, откуда и чей сынъ. Почему-же ты его въ судъ не представилъ?

Молчитъ старый воинъ.

— Ты жаловался на ршеніе?

— Точно такъ, в. в.

— Ну, и что-же?

— Обратили назадъ, в. в. Опоздалъ, говорятъ.

— Теперь твое дло дрянь: ршеніе суда вошло въ законную силу: никто у брата едора теперь не можетъ отнять ни одной десятины для тебя.

Губы стараго воина нервически сморщились, глаза усиленно заморгали и на сдые усы медленно скатились дв крупныя слезы, да тамъ и остались.

— Помилуйте, в. в.! Сдлайте Божескую милость!

— Жаль мн тебя, старина, да ничего не могу сдлать. Посл я долго уговаривалъ сельскій сходъ дать Кулаю хоть одну десятину изъ выгона, но крестьяне, какъ я ихъ ни стыдилъ и ни уговаривалъ, не согласились на это, ‘солдатскихъ-же’ десятинъ въ волости не было.

XVII.

Посл перваго-же объзда моихъ волостей я убдился что старосты, старшины и писаря ужасно распущены и вс они — первые обидчики и враги крестьянъ. Освободивъ писарей отъ всякой переписки со мною, я началъ строго относиться къ ихъ дятельности и чрезъ два мсяца моей службы вс подчиненныя мн сельскія власти боялись меня, какъ огня… Отдавшись всецло знакомству съ волостями, я въ первую мою поздку не имлъ времени тогда-же ознакомиться съ помщиками, посл-же моихъ стычекъ съ губернскимъ присутствіемъ, которое держало себя по отношенію къ мировымъ посредникамъ какъ губернское правленіе къ становымъ, и столкновенія съ губернаторомъ, я видлъ что мн придется скоро уйдти и не начиналъ знакомства.

Объ этихъ столкновеніяхъ я не сказалъ-бы ни слова, такъ они были пусты и мелочны, но они въ то-же время характерны и выясняютъ какъ условія службы мировыхъ посредниковъ въ кра, такъ и взглядъ губернатора и крестьянскаго присутствія на дятельность посредниковъ. Мои ‘стычки’ происходили, въ дйствительности, съ членомъ присутствія Рчкинымъ, ‘воротилой всхъ длъ’, который не могъ переваривать моей ‘фанаберіи’, а чрезъ него и съ губернаторомъ Свтелкинымъ, а потому скажу нсколько словъ объ этихъ двухъ лицахъ. Свтелкинъ чуть не съ дтства служилъ въ канцеляріяхъ и своею наружностью удивительно напоминалъ стараго, гладко выбритаго стряпчаго, даже двухъ стряпчихъ: одного строгаго, насупленаго, когда его превосходительство говорилъ съ маленькимъ чиновникомъ, а другаго — какъ-то заискивающе-любезнаго въ разговор съ лицомъ самостоятельнымъ, для котораго губернаторскіе громы и мрачное расположеніе духа ничего не значатъ. Никакого дла, кром канцелярщины, Свтелкинъ (вообще, человкъ не злой и по-своему хорошій) не зналъ, но готовъ былъ ‘животъ свой положить’ за милыя его сердцу канцелярскія формы, насколько онъ ничего не зналъ по служб, а въ то-же время много мечталъ о своихъ правахъ, это подтверждаетъ одинъ случай, бывшій при мн и Толстопухов.

Какъ-то вечеромъ мы сидли у Свтелкина и говорили, когда вошелъ чиновникъ канцеляріи съ бумагой.

— Что? спросилъ строго Свтелкинъ, оттягивая губы.

— Ваше превосходительство изволили приказать о посылк … ему исправнику предписанія о томъ, чтобы пріостановить исполненіе ршенія създа судей…

— Ну, да, принесли? Давайте.

— Принесъ, ваше превосходительство.

Мы съ Толстопуховымъ въ изумленіи переглянулись и когда я увидлъ что Свтелкинъ взялъ бумагу и принесенное чиновникомъ перо, приготовляясь подписать, я не могъ удержаться, чтобы не сказать ему, понизивъ голосъ:

— Отошлите на минуту чиновника, мн нужно кое-что вамъ сказать по поводу этой бумаги.

— Что? Можете при немъ говорить.

— Ну, если такъ, то я скажу вамъ вотъ что: не подписывайте и не посылайте этой бумаги.

— Это почему?

— Подъ судомъ будете.

— Какъ такъ: по вашему, я не могу остановить взысканія поисполнительному листу, когда человка разоряютъ?

— Не имете никакого права.

— Какъ — я, губернаторъ?

— Да. Вы только губернаторъ, а не турецкій паша, ршеніе-же и исполнительный листъ пишутся отъ лица Державной Власти.

— И я на вашемъ мст не послалъ такой бы бумаги, вставилъ Толстопуховъ.

Свтелкинъ началъ горячо спорить и мы едва-едва уговорили его отказаться отъ посылки курьезнаго предписанія.

Въ этотъ-же вечеръ зашелъ разговоръ по поводу полученнаго распоряженія объ отобраніи имній у тхъ русскихъ землевладльцевъ которые отдали свои имнія въ аренду евреямъ, и Толстопуховъ замтилъ что ему, какъ управляющему государственными имуществами, съ одними его служебными силами невозможно быстрое разслдованіе вопроса объ этихъ арендахъ.

— Вы сами посудите: необходимы документальныя, юридическія, доказательства аренды, а не слухи, какимъ-же образомъ я могу скоро получить эти доказательства? говорилъ Толстопуховъ.

— Я пошлю посредниковъ, важно замтилъ Свтелкинъ.

— Посредникъ ничего не можетъ сдлать, потому что помщикъ можетъ и вовсе не отвчать ему, а сказать только что подобное любопытство не входитъ въ кругъ вдомства мироваго посредника, сказалъ я.

— Помщикъ не сметъ отказать, когда посредникъ явится посланцемъ отъ меня, сказалъ Свтелкинъ.

— Да какъ-же явится посредникъ?

— Онъ явится какъ мой чиновникъ, а вовсе не какъ мировой посредникъ,— горячо отвтилъ Свтелкинъ.

— Это неисполнимо на практик, потому что мировой посредникъ ни на минуту не можетъ перестать быть посредникомъ и преобразиться въ вашего чиновника, наконецъ, посредникъ, въ силу 90 ст. Положенія о крест. учрежд., можетъ отказаться отъ этого порученія, какъ вовсе не касающагося до его служебной обязанности, замтилъ я спокойно.

— Но, вдь, за это посреднику можно предложить и вонъ убираться, строго и внушительно проговорилъ Свтелкинъ.

Это уже было совсмъ глупо, грубо и смшно, мн хотлось засмяться, но я только принялъ ‘самостоятельную позу’, которую во мн такъ ненавидлъ Свтелкинъ, насмшливо поглядлъ на него и спокойно сказалъ:

— Нтъ, этого предложить, да еще въ такой… безцеремонной форм, невозможно. Опредленіе и увольненіе посредника не зависитъ отъ губернатора, а, слдовательно, онъ не можетъ и предлагать ‘убираться вонъ’, какъ вы говорите.

— Ну, это все равно, напишу генералъ-губернатору.

— Далеко не все равно: генералъ-губернаторъ, во-первыхъ, можетъ не исполнить вашего желанія, а во-вторыхъ, посредникъ, пользуясь, по закону, предводительскими правами, можетъ и не исполнить такого предложенія, говоря за себя, я отказался-бы и отъ вашего порученія, и отъ всхъ послдующихъ чрезъ это предложеній.

— Да это къ длу не относится, мы уклонились отъ аренды имній, вмшался Толстопуховъ, желая прекратить непріятныя объясненія.

Тутъ опять заговорили объ имніяхъ и такимъ образомъ ‘инцидентъ’ прошелъ благополучно.

Членъ губернскаго присутствія Рчкинъ много лтъ уже служилъ по крестьянскимъ учрежденіямъ и долгое сидніе членомъ, среди предписаній и циркуляровъ, въ затхлой, всеомертвляющей канцелярской атмосфер, превратило его въ канцелярскую машину. Онъ былъ до мозга костей чиновникъ, притомъ самолюбивый и любящій почетъ, но въ то-же время костюмомъ и, такъ сказать, галантностью онъ старался походить на свтскаго человка и джентльмена. Рчкинъ, увидвъ что его ‘исходящія’, написанныя на бланк губернскаго присутствія, не производятъ на меня желаемаго дйствія, а только вызываютъ возраженія, конечно, законныя, началъ каждую бумагу ‘въ острыхъ случаяхъ’ посылать мн уже отъ лица губернатора, на его бланк ‘но губернскому крестьянскому присутствію’. Но и эта мра не возымла ожидаемыхъ послдствій, потому что я хорошо зналъ мои обязанности, не уклонялся отъ нихъ ни на іоту и вполн сознавалъ мои законныя ‘права и преимущества’, ну, и началась у насъ бумажная война и, порой, курьезная, такъ что я не могу не разсказать одинъ случай.

Въ числ полученныхъ съ длами бумагъ было прошеніе крестьянки Тилиндусовой, въ которомъ она жаловалась на то что староста отобралъ у нея телгу за неплатежъ ‘податковъ’ и не возвращаетъ уже боле полугода, хотя ‘податки’ ей уже уплачены. Эту жалобу я разобралъ на мст, приказалъ возвратить баб телгу и арестовалъ старосту на семь дней за неправильное задержаніе телги. Между тмъ, не получая ‘ни якого разсудка’ (потому что посредникъ умеръ въ это время, а новаго не было), баба послала такое-же прошеніе къ губернатору, который и препроводилъ его ко мн при длиннйшей бумаг для объясненія по содержанію онаго. Въ отвтъ на эту бумагу я на оставшейся чистой страниц губернаторскаго отношенія, въ виду закона о сокращеніи переписки, посл обычнаго заголовка ‘Госп. X… ему губернатору’, написалъ буквально слдующее: ‘Жалоба Тилиндусовой оказалась справедливою, почему телга ей возвращена, а староста былъ арестованъ на семь дней за неправильность задержанія телги.’

Свтелкинъ былъ очень шокированъ краткостью отвта и написаніемъ его не на отдльномъ бланк, и вечеромъ, въ день отправки моей бумаги, когда мы встртились въ клуб, онъ далъ мн это понять.

— А вы, знаете, въ нкоторомъ род Юлій Цезарь…

— Это мн очень лестно, вы, конечно, намекаете на то что я пришелъ, увидлъ канцелярщину и побдилъ ее?

— Да… Нтъ, я собственно имлъ въ виду вашъ лаконизмъ въ бумагахъ.

— Что^же, лаконизмъ вещь хорошая, если онъ ясенъ.

— Да, но, знаете, на первыхъ порахъ кажется немного оригинально.

— Что же, оригинальность тоже хорошая вещь, если она умренна.

— Вотъ, напримръ, я получилъ сегодня вашъ отвтъ по жалоб крестьянки о телг и очень удивился: всего три строчки, а четвертая уже ваша подпись!

— Вы находите что это не хорошо?

— Не то, чтобы не хорошо, а…

— Можетъ-быть что-нибудь не досказано въ ней?

— Нтъ, этого нельзя сказать…

Видя что я молчу и смотрю на него вопросительно, Свтелкинъ помедлилъ съ минуту и сказалъ:

— Видите-ли: офиціальныя бумаги, въ силу обычая, освященнаго, такъ сказать, временемъ, имютъ свою извстную форму изложенія, свою физіономію, вотъ этого-то и не достаетъ въ вашихъ бумагахъ.

— А… ну, въ слдующій разъ я постараюсь, чтобы моя бумага не вызывала у васъ непріятнаго удивленія.

И на другой же день, въ отвтъ на такое же отношеніе съ препровожденіемъ прошенія крестьянина, я послалъ Свтелкину такую бумагу, которая должна была привести въ восторгъ его канцелярскую душу. Въ моемъ отвт я исторически прослдилъ вс обстоятельства, начавъ съ того что проситель писалъ моему предмстнику, что писалъ предмстникъ волостному правленію, что оно отвтило, вообще всю переписку привелъ дословно, потомъ прибавилъ жалобу уже мн поданную, мой разборъ на мст и заключеніе о томъ что хотя жалоба просителя вполн правильна, но я не могъ ничего сдлать, потому что и моимъ предмстникомъ въ ней было отказано, и губернскимъ присутствіемъ. Подписывая эту длиннйшую, на трехъ листахъ бумагу, которая могла служить художественнымъ образцомъ канцелярской литературы, я удивлялся способности ея автора, бывшаго у меня случайно одного волостнаго писаря, на двнадцати страницахъ растянуть содержаніе, которое можно бы ясно изложить и въ девяти строчкахъ, конечно, Свтелкинъ былъ въ восторг отъ моего ‘исправленія’.

Подобные курьезы не могли, конечно, отравлять моей службы, они надодали только какъ мошки у рки лтомъ, но вскор пошли боле серьезныя столкновенія изъ-за волостныхъ писарей. Въ С.-З. кра, какъ оказалось, весьма большую роль играютъ, къ несчастію, полицейскіе чины: достаточно одной полицейской строчки о ‘неблагонадежности’, конечно, въ секретной бумаг, и человкъ замаранъ и лишенъ возможности служить. Х…скій исправникъ широко пользовался этимъ правомъ отзыва, а потому, если бы кто вздумалъ проситься въ писаря безъ его вдома, то — ‘неблагонадеженъ’, и — кончено… Мн пришлось ‘столкнуться’ съ губернаторомъ именно вслдствіе закулисной, такъ сказать, дятельности исправника, который, какъ говорили, ‘веревочки вилъ’ изъ Свтелкина, хотя казался послушнйшимъ и почтительнйшимъ исполнителемъ его воли. Дло началось съ того, что я уволилъ писаря за образованіе грабительской шайки, о чемъ я уже говорилъ, а въ другой — тоже за пьянство и безпорядки, но для замщенія двухъ вакансій у меня имлся только одинъ кандидатъ, старый и опытный писарь изъ сосдней волости. Въ виду этого обстоятельства, я приказалъ старшин вмсто уволеннаго пьянствовавшаго писаря найдти гд-нибудь въ город, тмъ боле что положеніемъ 19 февраля 1861 года опредленіе писарей было предоставлено самимъ крестьянамъ. Старшина отыскалъ въ казенной палат или губернскомъ правленіи, уже не помню, канцелярскаго чиновника, котораго я и утвердилъ писаремъ. Между тмъ одинъ урядникъ просилъ X… исправника за своего брата и исправнику хотлось ему протежировать, когда же это не удалось, въ виду состоявшагося назначенія, то онъ началъ дйствовать чрезъ губернатора. Въ это время и выгнанный мною за’грабительство писарь тоже прибгъ къ помощи исправника, а въ результат ко мн появились дв бумаги отъ губернатора. Въ одной изъ нихъ мн категорически предлагалось уволить писаря, мною опредленнаго, ‘по неблагонадежности его’ (хотя за три дня передъ тмъ онъ былъ благонадежнымъ канцелярскимъ чиновникомъ), а въ другой сообщалось о ходатайств ‘повренныхъ цлой волости’ (это главныхъ-то помощниковъ грабителя) объ оставленіи уволеннаго писаря на мст, почему опять-таки мн и предлагалось ‘немедленно допустить его къ исправленію должности на прежнемъ основаніи’.

Это обстоятельство меня уже возмутило и я, зная о незаконности такого требованія и въ виду полнйшаго отсутствія разумныхъ основаній, отказался отъ выполненія незаконныхъ требованій и сразу поршилъ стоять въ подобныхъ случаяхъ всегда твердо, какъ скала. Но мн не пришлось практиковаться въ такой твердости, потому что вскор, чрезъ три мсяца посл прізда въ X., день въ день, я похалъ въ Вильно и подалъ отставку. Генералъ-губернаторъ не принялъ отъ меня отставки, уговорилъ не торопиться бросать край, въ которомъ ему трудно находить подходящихъ лицъ, и общалъ мн переводъ въ другую губернію, чрезъ три мсяца я былъ переведенъ въ …скій уздъ, гд и узналъ, что за штука ‘разверстаніе угодій’ и ‘сервитуты’ для владльцевъ имній…

XVIII.

Мой новый участокъ считался исправнйшимъ въ Z…ской губерніи и, въ виду этого обстоятельства, мой предмстникъ былъ назначенъ на должность члена губернскаго по крестьянскимъ дламъ присутствія. Между тмъ по размрамъ канцелярщины, по распущенности должностныхъ лицъ въ волостяхъ, а главное — по постановк дла отграниченія крестьянскихъ земель отъ помщичьихъ, мой новый участокъ по всей справедливости долженъ былъ быть названъ безобразнйшимъ. Съ новымъ участкомъ я принялъ тысячу ‘нарядовъ’ и массу длъ по отграниченію земель, послднее обстоятельство меня очень изумило, потому что это отграниченіе должно было и могло быть окончено двадцатью годами ране. Пересматривать и жечь такую массу хлама, въ вид ни на что ненужныхъ нарядовъ отъ старыхъ вдомостей, я на этотъ разъ уже не пожелалъ, а отправилъ ‘архивъ мироваго посредника’ (?!) въ подгороднее волостное правленіе ‘на храненіе’, затмъ принялся читать дла объ отграниченіи.

Знакомство съ этими длами произвело на меня тяжелое, удручающее впечатлніе и негодующее чувство охватило меня при вид несправедливаго отношенія крестьянскихъ учрежденій ‘къ сторонамъ’ въ каждомъ дл, всякія снисхожденія, разъясненія и потворства крестьянамъ, всевозможныя заботы и старанія о выполненіи всякихъ ихъ претензій и требованій, и полнйшая безцеремонность съ законными правами владльцевъ имній и съ простою справедливостью. Не желая быть заподозрннымъ въ преувеличеніи, я ниже, въ этой же глав, укажу факты совершившіеся у меня на глазахъ, факты вопіющіе, теперь же вкратц познакомлю читателя съ формальною, законною стороной дла отдленія крестьянскихъ земель отъ помщичьихъ.

По закону, отграниченіе крестьянскихъ земель должно было слдовать непосредственно за утвержденіемъ выкупныхъ актовъ, составленныхъ поврочными коммисіями, и представляло собой единственный и окончательный актъ укрпленія за крестьянами указанныхъ имъ при составленіи выкупныхъ актовъ границъ ихъ владнія. Юридическій документъ, удостовряющій фактъ отграниченія, носитъ названіе окончательнаго протокола, почему, строго говоря, и могъ быть составленъ, объявленъ и утвержденъ только однажды. Между тмъ, вслдствіе такихъ или этакихъ ‘увлеченій’ дло отграниченія затянулось на многіе годы, явились самовольные захваты крестьянами у помщиковъ лишнихъ земель, осложнившіе и запутавшіе дло отграниченія. Въ виду-ли возникшихъ при этомъ затрудненій, или для сугубаго устройства крестьянъ, уже не знаю, былъ изданъ законъ, по которому вс излишне захваченныя крестьянами земли снимались на планы и укрплялись навсегда за крестьянами на правахъ выкупа, съ увеличеніемъ выкупной суммы.

Приведенный законъ возымлъ послдствія, ужасныя для землевладльцевъ моего участка (вроятно, и во всхъ другихъ). Отграниченіе шло такъ медленно что пока шли переписка, опросы, да съемки на планъ, да разсмотрніе дла, крестьяне по немногу припахивали, да захватывали сверхъ полученной землю, и едва бывала окончена одна съемка и составленъ одинъ ‘окончательный’ протоколъ, какъ возникали новыя жалобы и требованія крестьянъ, требовалась новая съемка земель на планъ, новый разборъ и составленіе новаго ‘окончательнаго’ протокола отграниченія. На все это требовалось много времени, а пока что — крестьяне опять захватывали землю въ томъ или другомъ мст, а помщикъ, пока не окончено въ его имніи это отграниченіе, не можетъ приноситъ жалобу на самовольный захватъ земли ни мировому судь, ни въ окружный судъ, ибо такіе захваты суду не подсудны… Въ виду сказаннаго, ни одинъ изъ владльцевъ имній въ С.-З. кра, если отграниченіе не окончено, не можетъ быть увренъ что та земля, которую онъ засваетъ въ ныншній годъ, будетъ принадлежать ему и черезъ два года, доказательствомъ служитъ печальная эпопея помщицы моего участка Тылянской. Этой, истинно несчастной, помщиц по первому или второму (не помню хорошо) отграниченію оставалось при ея усадьб 150 десятинъ земли въ имніи, а при послдующемъ, по случаю завладнія, конечно самовольнаго, крестьянами, у нея оставалось уже только 40 десятинъ, наконецъ, и этою послднею землей ея завладли самовольно крестьяне. Между тмъ казенная палата ежегодно начисляла на 150 дес. земли Тылянской казенные денежные сборы разныхъ наименованій, и являлась недоимка по случаю неплатежа этихъ сборовъ.

Эта недоимка съ теченіемъ времени возросла до суммы чуть-ли не въ тысячу рублей, и возникла усиленная переписка объ ея взысканіи, но посл долгихъ ‘разслдованій’ и ‘дознаній’ оказалось что никакой земли во владніи Тылянской уже нтъ, ибо вся она захвачена крестьянами, а сама Тылянская, въ конецъ разоренная и измученная многолтними и напрасными ожиданіями отграниченія и ‘окончательнаго’ акта объ этомъ, ‘скрылась неизвстно куда’…

Печальная исторія отграниченія земель въ имніи Тылянской происходила еще до моего назначенія, и мн только пришлось офиціально удостоврить исчезновеніе земли Тылянской въ моемъ участк по вопросу о недоимк, въ мое же время отграниченіе производилось… но я лучше разъясню этотъ вопросъ однимъ, двумя фактами.

Вскор посл моего назначенія я получилъ отъ участковаго землемра нсколько плановъ ‘на спорныя земли’ и въ числ ихъ былъ планъ на сервитутныя пастбища трехъ деревень, принадлежавшихъ къ имнію ‘Коржи’, богатйшаго въ кра владльца графа N…. Это громадное имніе заключало въ себ боле тридцати пяти деревень и до шестидесяти тысячъ десятинъ (сколько помню) одного лса, кром другихъ земель {Подобныя исчисленія, за неимніемъ подъ рукой цифровыхъ данныхъ, я указываю на память, приблизительно врно, но, во всякомъ случа, избгая преувеличеній. Эта оговорка относится до всхъ данныхъ въ моихъ запискахъ.}. По окраинамъ этого лса были поселенцы, мстами, деревни его бывшихъ крестьянъ, которые при крпостномъ прав пасли свой скотъ въ прилегающихъ къ деревнямъ частяхъ лса. Въ виду этого обстоятельства, согласно закона о сервитутахъ, въ выкупномъ акт и въ ‘окончательномъ’ протокол было сказано что крестьянамъ ‘предоставляется право пастьбы скота въ лсу помщика, какъ они пользовались при крпостномъ прав’. Но чрезъ нсколько лтъ, вслдствіе какого-то и отъ кого-то заявленія, губернское присутствіе нашло что этотъ сервитутъ, то есть, лсное пространство на которомъ прежде крестьяне пасли скотъ, должно быть точно обозначено на план, почему, возвративъ ‘окончательный’ протоколъ, поручило моему предмстнику исполнить ‘по содержанію сего’, а онъ послалъ землемра снять на планъ этотъ сервитутъ. Землемръ Выпиваловъ, выполнивъ это порученіе, представилъ мн планъ сервитута трехъ или пяти небольшихъ деревень въ шестьдесятъ тысячъ, почти, десятинъ лса, и я не зналъ, что лучше: смяться или негодовать?

Извстно каждому, не только сельскому хозяину, но просто деревенскому жителю, что выгонъ скота на пастьбу возможенъ только въ томъ случа, если есть для этого земля или лсъ вблизи поселеній. Ни одинъ крестьянинъ не выгонитъ телку или корову на дальнее разстояніе, единственное исключеніе составляютъ т случаи, когда весь деревенскій скотъ выгоняется на пахатныя поля для толоки. Поэтому предположить чтобы крестьяне трехъ деревень, по нскольку дворовъ въ каждой и построенныхъ на опушк лса, могли пасти свой скотъ по всей лсной площади, за двадцать и за тридцать верстъ, нелпо, а между тмъ по плану землемра выходило именно такъ.

Снять на планъ всю лсную дачу въ 60 тысячъ десятинъ, якобы сервитутъ, а не одну только незначительную часть лса, для землемра, конечно, выгодно, думалъ я, потому что онъ получаетъ задльную, подесятинно, плату, еще боле выгодно и крестьянамъ заполучить навсегда право възда и вызда въ громадный лсъ, подъ видомъ пастьбы. Но каково же будетъ помщику, который, по закону, вовсе не обязанъ отдавать крестьянамъ боле того, что имъ слдовало по мстнымъ положеніямъ и дополнительнымъ законоположеніямъ? Вопросъ объ этомъ сервитут, очевидно, слдовало разсмотрть подробно, и я похалъ на мсто. Нужно сказать что самая дальняя моя волость, гд слдовало разршить этотъ вопросъ, въ полномъ состав прежде входила въ имніе Коржи и при освобожденіи крестьяне получили отъ графа N… въ даръ, если память мн не измняетъ, двадцать пять тысячъ рублей на устройство запаснаго капитала, вообще крестьяне (католики) въ этой волости были самые богатые и самые развитые изо всхъ крестьянъ моего участка.

Когда я приступилъ къ разбору и растянулъ на большомъ стол длинный планъ, то величина ‘сервитута’ такъ безобразно бросалась въ глаза что у нкоторыхъ крестьянъ пробжала по лицу невольная улыбка. Если читатель къ большому обденному блюду, то есть, къ самымъ его краямъ, мысленно приложитъ кое-гд серебряные пятачки, то блюдо будетъ изображать собою лсъ, а пятачки — деревни.

— Какъ же вы пасли свой скотъ: по всему этому лсу, или только въ прилегающихъ къ деревнямъ частяхъ его?

— Какъ можно по всему лсу! каждая деревня выпускала свой скотъ въ лсъ но опушк, далеко-то волки бы ли-съ.

— Кто изъ васъ можетъ объяснить по плану, ребята?

— Вс можемъ-съ, потому вс почти хорошо грамотны-съ.

— Ну, и прекрасно, вотъ карандашъ, возьми его кто-нибудь и.покажи мн на план, гд пасли скотъ.

— Вотъ здсь пасли-съ мы, вотъ здсь Гудзишки.

— А вотъ тутъ пасли мы, Жигаловцы.

И двое молодыхъ крестьянъ, какъ потомъ оказалось, бывшихъ въ четырехъ классахъ гимназіи, очертили на план при каждой деревн очень небольшія пространства.

— Зачмъ же вы, ребята, показали землемру весь лсъ своимъ пастьбищемъ?

— Нтъ, зачмъ же, вашесклародье, это такъ было: когда г. землемръ шелъ по лсу, то мы ему показывали, гд пасли, а онъ говоритъ: ‘чего вамъ — жалко графскаго лса, что-ли? Говори что по всему лсу пасли, и довольно’, ну, а теперь врать не хотимъ: по всему лсу никогда не пасли, далеко очень.

Сервитутъ я показалъ, конечно, въ дйствительныхъ размрахъ, не боле, а съ моимъ участковымъ землемромъ ршился во что бы то ни стало разстаться. Въ первый моментъ моего изумленія я даже хотлъ записать въ протоколъ показаніе крестьянъ о землемр, чтобы привлечь его къ отвтственности, но послдующія разсужденія заставили меня отказаться отъ этого намренія. Изъ разсказовъ моего сослуживца, посредника сосдняго участка, замчательно хорошаго человка и товарища, я уже зналъ что мой предмстникъ и землемръ Выпиваловъ были большіе пріятели и вполн солидарны въ своихъ антипатіяхъ ко всякому собственнику, а потому безъ предварительныхъ разговоровъ, указаній и соглашенія землемръ никогда не ршился бы показать сервитутомъ лсную дачу, которая тянется на сорокъ верстъ. Но если бы даже землемръ дйствовалъ по собственнымъ побужденіямъ, въ видахъ полученія большей задльной платы, то и въ этомъ случа, кром нкотораго скандала, ничего не вышло бы, въ силу установившагося у членовъ присутствія, Крестовоздвиженскаго и Чертикова, взглядовъ на характеръ дятельности крестьянскихъ учрежденій вообще и на ограниченіе крестьянскихъ земель въ частности. Поэтому, опираясь на занятія Выпивалова частными работами и на его медленность въ исполненіи данныхъ ему порученій, я просилъ мировой създъ о назначеніи ко мн другаго землемра, что и было исполнено.

Но еще задолго до этого увольненія у меня было другое дло о сервитут въ имніи Порчье, барона Иксберга, дло настолько характерное что невозможно не разсказать о немъ. Въ этомъ имніи крестьяне при крпостномъ прав пасли свой скотъ по лсу помщика, а при составленіи выкупнаго акта, по взаимному соглашенію помщика и крестьянъ, послднимъ дана особая земля для пастьбища, кажется, около двухъ сотъ десятинъ, взамнъ отказа отъ лсной пастьбы. Это ‘полюбовное соглашеніе’ было утверждено поврочною коммиссіей и сервитутъ, такимъ образомъ, уничтоженъ, почему баронъ Иксбергъ и завелъ правильное лсное хозяйство съ подсвомъ лса. Много лтъ спустя, не помню уже какимъ образомъ и по чьимъ совтамъ, началось дло объ этомъ сервитут, и когда я принялъ участокъ, мн предстояло разршеніе жалобы крестьянъ въ губернское присутствіе, сообразно его указаніямъ, а именно: предоставить крестьянамъ право пастьбы по лсу барона Иксберга и присудить имъ вознагражденіе за лишеніе ихъ пастбищъ въ лсу въ послдніе годы (а ихъ чуть не двадцать два). У себя дома, еще до разбора дла, я полюбопытствовалъ узнать приблительно возможную сумму этого вознагражденія и увидлъ что она превышаетъ тридцать тысячъ рублей! Разсматривая планъ всего имнія барона Икеберга и его лса, какъ составленный двадцать пять лтъ назадъ, такъ и вновь снятый по порученію моего предмстника, я убдился что и форма дачи и количество лса владльца нисколько не измнились. Между тмъ изъ сообщенія крестьянскаго присутствія само собою вытекало предположеніе, по заявленіямъ крестьянъ, что лсъ въ одной части былъ расчищенъ, или уже неизвстно какъ измнилась его площадь, о замн же сервитута ничего не было сказано. Выхавъ на мсто и уже ознакомясь съ содержаніемъ выкупнаго акта, я прямо заговорилъ, чрезъ переводчика, конечно, съ латышами объ этой замн и былъ пріятно удивленъ латышскою честностію.

— Вы отказались отъ пастьбы скота съ лсу барона Иксберга, когда была у васъ поврочная коммиссія?

— Отказались, потому — онъ далъ особую землю для пастьбы скота.

— И вы добровольно заключали условіе съ нимъ объ этомъ?

— А какъ же, добровольно, комисники утвердили.

— Гд же теперь эта земля, которую вы получили вмсто лсной пастьбы?

— Гд? У насъ, мы засваемъ хлбъ на ней.

— Чмъ же виноватъ баронъ Иксбергъ что вы засваете эту землю, а не пасете на ней скотъ.

— Мы и не обвиняемъ барона.

— Зачмъ же вы подали прошеніе, чтобы вамъ опять предоставили пастьбу въ лсу, да еще взыскиваете деньги за недозволеніе тамъ пасти въ теченіе послднихъ лтъ?

Молчали латыши и переминались съ ноги на ногу.

— Для чего же вы писали объ этомъ?

— Намъ сказали: пишите, говорятъ, все вамъ дадутъ, ну, мы и написали…

— Кто же это вамъ такъ сказалъ?

Но на этотъ вопросъ я такъ и не получилъ отвта, да я и безъ словъ догадался, кто научилъ…

Въ виду результатовъ моего разбора, я отказалъ крестьянамъ во всхъ ихъ требованіяхъ, причемъ, въ моемъ постановленіи подробно и ясно указалъ вс обстоятельства дла и выяснилъ полнйшее отсутствіе всякихъ правъ у крестьянъ на удовлетвореніе ихъ требованій. Но въ губернскомъ присутствіи ‘воротилами’ были Чертиковъ и вполн солидарный съ нимъ Крестовоздвиженскій, которые (а особенно первый) во-что бы-ни-стало хотли присудить крестьянамъ право пастьбы по лсу барона Иксберга и ‘пощипать’ его, а потому оно отмнило мое постановленіе и настоятельно потребовало отъ меня постановленія новаго ршенія въ указанномъ уже имъ смысл… Но тутъ уже я стоялъ на твердой почв и сообщилъ присутствію, что постановить такое несправедливое, по моему убжденію, ршеніе я не могу, а если оно непремнно желаетъ такого ршенія, то слдуетъ командировать для этого другаго посредника, чмъ кончился вопросъ объ этомъ воображаемомъ сервитут, я не знаю, потому что оставилъ службу въ С.-З. кра.

Въ заключеніе я скажу нсколько словъ объ отграниченіи въ имніи барона Тропа (не въ моемъ участк). Во время крпостнаго права въ лсахъ этого помщика были поселены и надлены участками земли семь или восемь лсныхъ крпостныхъ сторожей, а при составленіи выкупнаго акта поврочною коммиссіей эти участки, по добровольному соглашенію крестьянъ и помщика, были замнены другими участками. При этомъ баронъ Тропъ обязался выдать переселяющимся денежную помощь (по 50 р., кажется, на дворъ) и выстроить на новыхъ мстахъ усадебныя постройки и дома, что имъ и было исполнено въ свое время. Спустя нсколько даже много лтъ, эти бывшіе лсные сторожа заявили жалобу на то что баронъ Тропъ построилъ имъ дома хуже, чмъ были ихъ прежніе, безъ рзныхъ птуховъ на конькахъ, и не вырылъ колодцевъ, но баронъ Тропъ, не дожидаясь разршенія этой жалобы, приказалъ вырыть имъ колодцы и сдлать рзные птухи на конькахъ крышъ. Посл этого, опять спустя нсколько лтъ, лсные сторожа (все при ‘отграниченіи’) заявили что на ихъ прежнихъ лсныхъ участкахъ у нихъ были ‘сады’, въ которыхъ были яблони, а на ихъ новыхъ усадьбахъ баронъ Тропъ не засадилъ садовъ, ‘почему они’… и проч. Баронъ Тропъ приказалъ засадить имъ сады, ихъ засадили и владлецъ имнія успокоился. Но для крестьянъ было мало и этого: при одномъ изъ отграниченій крестьяне заявили просьбу уже о возврат имъ прежнихъ лсныхъ ихъ участковъ, которые ‘были для нихъ удобне’, и о переселеніи ихъ на старыя мста. Эта безобразная просьба была уважена, но по жалоб барона Тропа, одною изъ инстанцій крестьянскихъ учрежденій (не помню уже, какою) ршеніе было отмнено и въ мое время вновь разсматривалось въ мировомъ създ, не знаю какъ разршилось теперь это дло, да и разршилось ли еще? Едва-ли…

——

Разсказомъ о моихъ поздкахъ по дламъ о сервитутахъ въ имніяхъ графа N… и барона Иксберга я оканчиваю мои воспоминанія, полагая что содержаніе этихъ записокъ достаточно ясно обрисовало положеніе края.

В. Березинъ.

‘Русскій Встникъ’, NoNo 1, 3, 4, 7, 11, 1896

Восемь лтъ въ Сверо-Западномъ кра.

I.

Читайте также: