Время на прочтение: 22 минут(ы)
Вопль невинности, отвергаемой законами
Иван Пнин. Сочинения
М., Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1934
Классики революционной мысли домарксистского периода
Под общей редакцией И. А. Теодоровича
Вступительная статья и редакция И. К. Луппола
Подготовка к печати и комментарии В. Н. Орлова
Оригинал в библиотеке ImWerden
Родившийся требует призрения.
Наказ великия Екатерины, данный Коммисии о сочинении проекта Нового Уложения. Часть вторая. О праве особенном. Глава первая. Член четвертый.
ВОПЛЬ НЕВИННОСТИ, ОТВЕРГАЕМОЙ ЗАКОНАМИ
Всемилостивейший государь!
Пред троном я твоим сей повергаю труд
Возмездье мне — твой взор, мой лавр — твой
Но ежели снищу твое благоволенье,
Вот все — монарх! Прочти ты сам сие творенье
Наконец, воцарились милость и правосудие! Голос бедного услышан на престоле! Заслуги награждены, собственность вступила в свои права, добродетель уважена! Наконец, настали сии счастливые времена! Природа восторжествовала, талант восстал из пыли, в которой доселе пресмыкался, и истина везде без страха уже показываться может. Человек сделался человеком, священное чувство человечества возвратило душе его ее благородство и ее величие. О Александр! Добродетели твои воздвигли уже твердые памятники в сердце твоего народа! Отзыв его восторгов, отзыв искренних его о тебе молений громко раздается в мирном селении Петра и Екатерины. Они взирают на тебя, наблюдают все твои движения и с сердечным, умилением к тебе рекут: ‘Царствуй, Александр, гений кротости и мира! Да блаженствуют народы под скипетром твоим, да будешь отцом их’. Но ты и так уже поступаешь с ними, как с детьми своими, терпеливо выслушиваешь их жалобы, без гнева прощаешь их заблуждениям. Цари, конечно, во власти своей подобны богам: для них нет ничего невозможного, особливо для царей добродетельных. Милость во всем успевает, все обезоруживает, все ей покоряется, и жертвы, курящиеся на олтарях ее, еще сильнее возгараются в вечности. Государь, предки твои были законодатели. Ты наследовал их великий дух, тебе предлежит бессмертная слава довершить ими начатое. Само время, кажется, единственно только для тебя сберегало оную. Да основание народного блаженства утвердится на законах, из природы извлеченных, и да царствование твое как для настоящего, так и для предбудущих веков изобразит истинную науку законодательства.
Прости, государь, дерзновению моему. Я, может быть, первый отважился излить пред престолом твоим чувствования отверженной природы, но я — россиянин, молод и невинно-несчастлив. — Вот причины, которые, кажется, довольно достаточны для возбуждения к себе твоего внимания.
Я должен откровенно говорить с моим монархом, чистосердечие есть дань верноподданного доброму царю. Государь, я один из числа тех несчастных, которых называют незаконнорожденными. Брошенный на сей свет с печальною печатию своего происхождения, в сиротстве, не находя вокруг себя кроме ужасной пустоты, лишенный выгод, с общественною жизнию сопряженных, встречая повсюду преграды, поставляемые предрассудками, на коих самые законы основаны, и в том обществе, которого я часть составляю, в котором, равное с прочими имея право на мой покой и на мое счастие, не находить кроме горести и отчаяния и быть в беспрерывной борьбе с общим мнением, есть, государь, самое тяжкое наказание, достойное одного только злейшего преступника. Поставленный однажды в сем мире, уже ли я и мне подобные должны в оном страдать, не видя для себя никакой отрады? Если никто не воспротиворечит мне, что я существую, что также имел некогда родителей и что глас, могущественнейший глас природы дает мне название сына, то для чего же, когда на один шаг приступаю к правам сыновним, тогда законы государственные меня отвергают и не признают меня таковым? Если не одобряют они такого происхождения, то для чего же терпят, когда преступление сие делается гласным? Для чего сии толь важные по последствиям случаи оставляют без малейшего внимания? Для чего законодательство столь далеко отдалилось здесь от природы? Уже ли сын должен во всю жизнь свою наказываться за пороки своего отца? Сие, государь, осмеливаюсь я отдать на суд собственному твоему сердцу, оно лучше решит, должен ли сын отвечать: по законам ли он рожден или нет, и чрез то лишиться всех сыновних прав, отказываемых ему законом уже до его рождения? Какой из таковых младенцов захотел бы вступить в сей свет, если бы только мог знать, какая участь его в оном ожидает? Нет, государь, он, конечно, не вышел бы из утробы своей матери, он сделал бы ее своим гробом.
Если отец, заглушив чувства свои, не хочет видеть плода не позволенной законами страсти, не внемлет первым крикам младенца, возвещающим ему об обязанностях, к которым природа его призывает, отдает его в учрежденное для сего место {Человечество не престанет благославлять имя человеколюбивой учредительницы воспитательных домов! Сколько сохранено сим жертв, долженствовавших погибнуть без сего благодетельного убежища!}, в таком случае младенец, не зная, кому обязан он своим рождением, ничего чрез то не претерпевая, питает сыновнюю привязанность к тому месту, которое призрело его и воспитало. Но чему не подвержены бывают те, которые, возрастая в очах своих родителей и достигши таких лет, в которые рассудок, раскрывая им, кому одолжены они бытием своим, тем живее дает им чувствовать их несчастие, ибо что может быть, государь, жесточее сей несправедливости, прискорбнее для нежного сына, как, знав своего отца, не сметь назвать его сим именем. И когда отец, стараясь скрывать от общества, что он его сын, под личиною друга человечества, дает ему название воспитанника, название, которое в такое вошло употребление, что сии великодушные люди с величайшим успехом научились пользоваться оным на счет попущения закона. Иные, вменяя ни во что самым священнейшим залогом жертвовать преступному своему тщеславию, утешаются гласностию, что имеют столько-то несчастных жертв, с которыми поступают они наравне с своими слугами. Не редко случается, что брат наследует своего брата, что сестра наследует сестру свою, то есть так называемые незаконные дети делаются собственностию, делаются крепостными людьми законных детей, несмотря, что те и другие суть дети одного отца. Природа! что стало с тобою! Куда девались права твои! Во что обратилось твое святилище, сие сердце, которое вложила ты в грудь родителей и которое каждым биением своим наносит новый тебе удар!
Но если есть еще честные люди, которые, поступая согласно с совестию, почитая наравне с убийством отказаться от детей, данных им природою в награду их страсти и в большее утверждение их союза, и которые, прилагая для воспитания их все попечения, каковые только горячность нежного отца к детям внушить может, то видим, когда судьба, позавидовав счастию таковому, пресекает их дни, а с оными и все виды, которые во время жизни своей простирали они на пользу своего семейства, тогда пораженная таковым ударом мать впадает с невинными жертвами своими в бездну зол. Чей долг в сем случае призрить их? К кому прибегнуть они должны? — К законам? Они не примут их жалобы. К наследникам? Хорошо, если найдут в них человеков. — Но печальный опыт доказывает, что сии несчастные существа, лишенные всякой помощи, чаще всего влачат горестную жизнь, претерпевая язвительные насмешки, довершающие их нищету и отчаяние.
Какое сердце не тронется, смотря на сии ужасные картины, посрамляющие человечество! Ужели вопль невинности будет только разноситься в воздухе, и никакая благодетельная рука не исторгнет у развращения кинжалов, остримых им на ее погубление! О государь! доброта твоея души, соглашенная с мудрою твоею деятельностию, коея повсечасно даешь ты нам сладчайшие вкушать плоды, составляет единственную надежду, что ты склонишь человеколюбивый слух свой к сим невинно-несчастным и даруешь им принадлежащие им права. Великая и по делам своим бессмертная Екатерина II, по законам и сердцу которыя ты следуешь, чувствовавши всю важность сего предмета, в премудром Наказе своем, данном ею Коммисии о сочинении проекта Нового Уложения, предписала для сих несчастных сделать потребные узаконения, ибо родившийся, говорит она, требует призрения {Часть вторая. О праве особенном. Стр. 199.}. Так рекла Екатерина, и божественная душа ее, блистая в чертах сих, являет миру, сколь мысль сия достойна человеколюбивых государей. Тебе, монарх, остается совершить оную. Лавры, венчающие главу героев, увядают скоро на развалинах, кровию человеческою дымящихся, одна лишь память царей добродетельных, царей законодателей благословляется потомством, и слава их, стареясь, расцветает.
Источник сего нравственного зла происходит сколько от неуважения, столько и презрения к супружеству, сему священному постановлению, долженствующему составлять душу государственного тела, быть основанием общественного здания, без чего не будет оно твердо, рушится, и великие потребны уже будут пожертвования для восстановления оного. Древность, обильная опытами, подтвердит сию истину. Не видим ли мы, как, с одной стороны, многие государства процветали и восходили на высочайшую степень могущества, когда супружество, сохраняя свою силу, было уважено. Не видим ли, с другой стороны, как погибали они под собственными своими развалинами, когда оно ослабевало и преставало быть стражем общественных законов. Супружество, назидая, сберегает нравы, нравы сберегают законы, законы сберегают свободу. Вот священный характер, супружество изображающий! Оно, сохраняя тишину и согласие в недрах семейств, утверждает чрез то мир и спокойствие общественное, оно образует юные сердца детей, последующих обыкновенно во всем своим родителям, которые тем сильнее понуждаются помышлять о своих должностях, ибо обязаны в том бывают своим примером. Но если, несмотря на все сии виды, толикие общественные пользы в себе заключающие, если вопреки природе, вопиющей противу несправедливости, некоторые отцы, делаясь сугубо преступными как чрез нарушение законов честности, так и чрез небрежение прижитых ими детей, смеются над сими обязательствами, тогда закон, орудие правосудия, долженствующий без лицеприятия осуждать подобный поступок и порочную связь таковых родителей, обратя на них весь стыд и поношение, как справедливое возмездие за предосудительное их поведение, да не ограничит себя сими только исследованиями, но да прострет оные и на их детей, которым, кажется, для того только даровали они жизнь, чтоб о них совсем не думать. Уже ли сии невинно-несчастные, которые суть также, государь, твои подданные, должны исключительно оставаться без всякого права, без всякого закона, на который могли бы они опереться, и который бы под эгидом своим мог в случае спасать их невинность?
Человеколюбие твое, государь, ободряя меня в моем предприятии, внушило мне смелость всеподданнейше представить в рассуждении сего то, что, может быть, при первом взгляде поразит воображение и покажется странным, но которое, тем не менее, справедливо, ибо основано на самой природе. Мой долг есть изобразить истину в настоящем ее виде, и тщетны бы в сем случае были усилия искусства, старавшегося под пленительными красками истины представить ложь, ибо она никак не скрывала бы от прозорливой мудрости моего монарха, коего беру я смелость просить прочитать меня до конца.
I. Если законы природы существовали прежде законов человеческих, если они одни только постоянны, то законы общественные тогда лишь только назваться могут справедливыми, когда с оными бывают согласны. Если отец, приживши непоз-воленным образом детей, нарушил чрез то законы гражданственные, то какому бы он ни подвергал себя за то осуждению, со всем тем не может, без нарушения справедливости, лишен быть права признать их своими, ибо он есть отец, ибо право сие предоставляется ему законом природы. Следовательно, та же самая справедливость требует, чтобы таковые дети поступали в число законных детей.
Примечание. Сколько страждущих жертв чрез позволение сего воскреснут, монарх, из-под бремени теснящего их закона! Сколько детей возвращено будет чрез сие отцам их, которые, может быть, терзаясь грызением совести и желая от всего сердца признать их своими, лишены днесь сего естественного права!
II. Если кто от незаконно прижитых им детей своих отрекаться станет, а матери их или и сами дети, что он отец их, в том доказать могут, тогда справедливость обязывает его признать их своими: почему сии дети входят также во все права законных детей.
Примечание. Но сие божественное благодеяние может только простираться на будущие роды, то есть о того времени, как законодатель заблагорассудит учредить таковое постановление. Детям же, находящимся ныне в равных сему случаю обстоятельствах, да определится законом часть из имения отцов их. Сим образом, по крайней мере, обеспечится их состояние и защитится их невинность.
III. Если же матери или незаконно прижитые их дети, кто суть были отцы их, доказать не могут, в таком случае та же самая справедливость ограничивает право сих детей одною только свободою избирать себе род состояния, какой они пожелают.
Примечание. Право сие может действовать на все времена, как на прошедшие, так и на настоящие и будущие. И хотя сей закон, по некоторым отношениям, существует, но он, как видеть можно, есть только последствие двух выше сего приведенных мною пунктов, из которых, выключая первого по ясному в нем изображению сущности самого дела, как сей так и вторый пункты требуют особенного исследования.
Люди, не имеющие нравственности, люди, почитающие честность химерою, не видящие никаких препон в последовании внушению постыдных своих страстей, конечно, в случае ни во что поставят отрекшись от детей своих, особливо если могут еще надеяться укрыться от очей закона, долженствующего на сей конец сделать положительное определение, какие именно доказательства со стороны матерей и детей в рассуждении их отцов им принимаемы быть могут, дабы всякой, имея в виду сие постановление, мог по оному предпринимать свои меры. Чрез это пресекутся все затруднения в разбирательствах, число дел нимало не умножится, потому что течение оных будет свободно.
Но если, относительно к третьему пункту, не все дети равно будут счастливы в отыскании своих родителей, то, по крайней мере, получат все на оное равное право. Сим образом облегчится жребий их, и закон, оградя невинность сих несчастных, поставит их на одну черту с прочими сынами отечества, которое, открыв им свои недра, утешит их и успокоит. Они не столько будут сожаления достойны, что отцы их остались от них в неизвестности, сколь несчастны они теперь, будучи лишены прав потребовать их пред судилище законов и вопросить их: скажите, нечувствительные, пред зерцалом истины, обнаружьте сердца свои! Почто вы нас отвергнули? Почто скрывали себя от нас, скрывали, что вы виновники нашего бытия? Почто еще гнушаетесь нами? Разве мы сего достойны? Разве препятствовали вам в ваших наслаждениях? Скажите, что могло вас таким образом противу нас вооружить? Почто вы нас не любите? Или сего чувства не дала вам природа, или, ввергнув нас в поношение и отчаяние, тайно наслаждаетесь нашею горестию и нашими слезами? — Отцы! Отцы! Если глас совести может еще сколько-нибудь быть внятен для сердец ваших, если природа может еще в вас пробудиться, о, сколь были бы велики, если бы могли сделаться теперь справедливыми! Если хотите избежать раскаяния, непременно постигнуть вас долженствующего, то способы к тому еще вам открыты. Теките к престолу добродетельнейшего из царей, повергните себя перед оным. Александр примет просьбы ваши, ваш долг оправдать перед ним невинность ваших детей и возвратить им то, чего вы их лишаете.
Наконец, остается рассмотреть: не ослабнет ли чрез сии постановления супружество и не увеличится ли еще более зло предупредить желаемое? [sic]. — Я буду в сем случае руководствоваться опытом.
Если возьмем мы теперь супружество в том состоянии, в каком оно есть, а не в том, в каком быть должно, и как выше сего мною представлено, то увидим, что оно большею частию не иное что изображает, как подлый торг богатства и тщеславия, как совокупление имений, а не союз людей. Чего можно ожидать от таковых браков? Ничего более, как величайших и беспрерывных зол. Супруги, таким образом соединенные, без взаимного почтения, без взаимного дружества, без взаимного желания нравиться, как могут наслаждаться тем счастием, которым природа награждает только сердца, любовию сопряженные. Нет, такое соединение супругов есть не иное что, как заговор противу общества, противу добродетели и нравов. Кажется, что жена не мужу своему принадлежит, но тому, кто только пожелает над нею победы. Печальная истина! почто являешься ты мне между моими соотечественниками! Но ты, чтобы еще более поразить меня, представляешь мне зрелище, возмущающее природу, унижающее человечество! Там жестокая мать приносит в жертву корыстолюбию и тщеславию невинность и честь своих дочерей и, ввергнув их в поношение и несчастие, сама украшается таковыми трофеями!.. Здесь безрассудный, подлый муж, гоняясь за бессловием, ведет с веселым лицом жену свою на ложе сладострастного вельможи, дабы сей, в толпе его окружающей, взглянул на него с улыбкою и пожал у него руку. Я вижу сих супругов, которые, по взаимной ненависти, пренебрегая домашнею жизнию, в недрах коея образовались в Риме достойные сыны отечества, ищут удовольствий вне своего семейства, предаваясь дорогим издержкам и веселостям, по большей части в разорение их приводящим. Привыкшие к толь пагубной рассеянности, вид собственного их семейства делается уже для них тягостным, они скучают детьми своими, священную должность свою, в рассуждении их воспитания, поручают наемникам, которые, будучи у них в уничижении, могут ли воспитанникам своим внушить желание славы, благородное соревнование, великодушные чувствования, которые суть источником всех полезных государству дел? Могут ли поселить в них любовь к отечеству, любовь к общему добру и научить их познанию должностей человека и гражданина? Наконец, когда, допущая к себе детей своих, с коими редко бывают вместе, сии невинные существа, ласкаясь вокруг них, восхищают сердце постороннего человека, тогда холодность и равнодушие оттеняют на лицах их родителей ту нечувствительность, которая обыкновенно сопутствует повреждению нравов. Вот источник зла, наводняющего общество! Вот где кроются семена разврата и порока! Обычай взял верх над законами, законы уступили ему владычество над собою, и сей колосс, пред коим все раболепствуют, для которого никаких не щадят жертв, если только получит должное направление, тогда все воспримет настоящий вид, все преобразуется, закон вступит в свое место, нравы возникнут и утвердятся. Обычай довершил беспорядки, в супружествах существующие. Обычай поставил ни во что нарушение сего священного союза. Прелюбодейство не возбуждает никакого стыда, ибо роскошь, волокитство и кокетство, сделавшись стихиею обществ, занимают мужчин и женщин, несмотря ни на их лета, ни на их возрасты, ни на их состояния. Святые храмы превратились в место их свидания и переговоров, святые храмы сделались торжищем их преступных чувствований. Волокитство, поступая в число достоинств, паче прочих усовершенствованное, подобно будучи хамелеону, очаровывая все своею волшебною наружностью, скрывая под оною черные свои виды и сыпля цветы по нечистому пути своему, обольщает, ловит неопытную невинность, которая потом, в свою чреду, начинает ловить другие жертвы, и таким образом сии две пагубные страсти, удалясь от благородной цели своей и истинного своего источника, повредили сердца людей, а с оными развратили общества. Честная любовь сделалась редкою вещию, ибо язык прямой любви не может быть внятен для сердец развращенных, потому что любовь не может быть постоянною страстию, если чувствительность ее не истекает из добрых нравов. — Но сего не довольно. Обычай простер власть свою даже до того, что вероломные супруги, явным образом предаваясь склонностям своим, выключая законного семейства, имеют еще по нескольку незаконных семейств, которые, будучи жертвою несчастного своего рока, не смеют жаловаться на судьбу свою, потому что судьба их зависит совершенно от сих прелюбодеев, которые, не отдавая никому в таковых делах своих отчета, поступают с ними, как хотят, в их воле призрить их или бросить. И хотя многоженство законом не позволяется, но в самом деле оно существует.
Равным образом безбрачные, не видя для себя ни малейших принуждений, предпочитая свободу узам супружества и имея безбедное состояние, не находят довольно побудительных причин, чтобы жениться, ибо, не подвергая себя нимало бесславию, могут открытым образом жить с любовницами, имея детей, и переменять их по своему желанию. Закон молчит перед таковым обычаем. Он молчит — будучи в сем случае подобен умершему благодетелю человечества, над прахом коего тщетно плачут несчастные, тщетно желают изобразить ему всю трату души их, тщетно просят еще от него помощи. Распростертый пред ними труп не внемлет их рыданиям, благодетельный дух его оставил оный на веки! — Мертв и тот закон для общества, коего не видит оно благотворительного действия!
Вот общие картины супружества и безженства! Женатые и холостые, каждый из сих состояний, последуя своим обычаям, кажется, спорят между собою в преимуществе приносимого ими обществу вреда, а вместе показывают, сколь мало те и другие чувствуют цену пользы нравов. Итак, толь предосудительный образ жизни сего рода требует непременного обуздания. Но какие меры, какие постановления нужны для совершения толь великого предприятия? — Бессмертная Екатерина II в премудром Наказе своем {Глава VII. О законах подробно. ї 77.} определяет следующие средства, говоря о сем роде преступлений: поелику ‘оные суть нарушение чистоты нравов или общей всем, или особенной каждому, то есть всякие поступки против учреждений, показующих, каким образом должно всякому пользоваться внешними выгодами, естеством человеку данным для нужды, пользы и удовольствия его. Наказание сих преступлений должно также производить из свойства вещи. Лишение выгод, от всего общества присоединенных к чистоте нравов, денежное наказание, стыд или бесславие, принуждение скрываться от людей, бесчестие всенародное, изгнание из города и из общества, словом: все наказания, зависящие от судопроизводства исправительного, довольны укротить дерзость обоего пола. И воистину сии вещи не столько основаны на злом сердце, как на забвении и презрении самого себя. Сюда принадлежат преступления, касающиеся только до повреждения нравов, а не те, которые вместе нарушают безопасность народную, каково есть похищение и насилование, ибо сии уже вмещаются между преступлениями четверного рода, которым и определяет она казнь наказанием.
Но как главнейший предмет мудрого законодателя должен состоять в предупреждении действия страстей, ибо обширная, беспредельная мысль его должна обнимать будущее, равно как объемлет она настоящее и прошедшее, ибо законодатель исполнит одну только половину своея должности, если ограничит усилия свои поражением и наказаниями. Следовательно, он беспрестанно заниматься должен предупреждать пороки, отъемля у них их пищу и их выгоды, сколько общественный порядок и внушение природы позволить могут. Но чем предупредить преступления? Тем ли, когда некоторое число людей не более будет щадимо, как все люди вообще или каждый из них особенно, тем ли, когда никто никогда не будет бояться другого гнева, кроме гнева закона, тем ли, когда науки распространятся и просветится разум, тем ли, когда, поощряемые к работе, люди убегать будут праздности как источника их развращения, тем ли, когда попечительное воспитание с самого детства побуждать станет к патриотизму и добродетели, тем ли, когда добродетель сия иметь будет свои награждения, тем ли, когда найдут великую выгоду быть добрым, честным и благоразумным, тем ли, наконец, когда не допустят никого любить порок и устугать оному? Ах! если однажды вкрадется он в душу, тогда жар благородных чувствований гаснет, и тот человек не далек уже от преступлений, которые, ничем не будучи воздерживаемы, оставаясь без всякого взыскания, усиливаются и совершаются с некоторым еще тщеславием.
Рим во время блистательного своего величия, когда вселенная покорствовала его оружию, Рим во внутренности стен своих занимался тогда начертанием тех законов, которые, устроя благоденствие его граждан, достигли, наконец, до нас и послужили основанием для всех европейских законов. — Я никак не могу умолчать о тех превосходных и предмету моему соответствующих постановлениях, которые, дабы побудить римлян к супружеству, предоставляли женатым людям следующие исключительные права: ‘Отец семейства, имевший более детей, был всегда предпочитаем как в искании чинов, так и в самом отправлении оных. Консул, имевший более детей, брал первый пуки {Имеется в виду пучок ликтора. — Ред.} и мог выбирать себе провинции, сенатор, который более имел детей, писался первым в списке сенаторов и первый подавал мнение свое в сенате. Также можно было прежде назначенных лет поступать в судии, потому что на каждое дитя причитывалось по году заслуги {Монтеский, Разум законов.}.
‘Неженатые у римлян не могли ничего получать по завещанию посторонних, а женатые, но бездетные, больше половины не получали.
‘Выгоды, которые могли иметь муж и жена по взаимным друг от друга завещаниям, были ограничены законом. Они могли, если у них детей не было, наследовать друг от друга только десятую часть имения, если же имели детей от первого брака, то могли давать друг другу столько раз десятую часть, сколько имели детей.
‘Если муж отсутствовал от жены своей для другой какой причины, не по делам, до общества касающимся, то не мог он быть ее наследником’. {Наказ великия Екатерины. Глава XII, ї 283, 284, 285.}
Вот каким образом законодатели Рима старались приводить супружество в уважение, зная, что чрез сие могли они только достигнуть предположенные ими цели как к сохранению нравов, так и размножению народа. Следовательно, тем не менее снисходили к нарушителям сего союза, и наказания их в рассуждении сего хотя были уже слишком строги, но которые если будут основаны на свойстве преступлений и не превзойдут своих мер, тогда, конечно, несомненную принесут пользу. Ибо если наказания не могут образовать нравов народных, то, по крайней мере, могут способствовать к сбережению чистоты оных. Разврат тогда только становится общим, когда частное развращение избегает строгости законов, принужденных попущать оное. Не цензура произвела в Риме людей добродетельных, но без нее добродетель блистала бы в оном менее времени. Цель сего судейства состояла не в том, чтобы рождать героев, но дабы воспрепятствовать, чтобы они не развратились. Вот какое влияние наказательные законы имеют на нравы общественные. Итак, они должны, дабы сохранить нравы, наказывать преступления, противные воздержности общественной и частной, то есть противные благоустройству, учрежденному в государстве, каким образом наслаждаться чувственными удовольствиями.
Я бы привел некоторые узаконения в рассуждении прелюбодейства и любодеяния, существовавшие в Риме и существующие ныне в некоторых европейских державах, но кровавые эшафоты и пылающие костры, воздвигнутые ими на погубление сих несчастных жертв, не достойны быть представленными пред взоры кротости и человеколюбия! Законы Миносовы, законы Августовы, законы Солоновы в сем случае соответствовали лучше свойству преступлений и достойны внимания законодателя. ‘Самое надежное обуздание от преступлений, — говорит великая Екатерина, — есть не строгость наказания, но когда люди подлинно знают, что преступающий законы непременно будет наказан’. {Наказ. Глава X. О обряде криминального суда. ї 222.}
Итак, если преступления будут предупреждаемы, если кроткие, но нелицеприятные законы не будут прощать преступников, если приведенные выше мною способы, премудрой законодательницею Севера предписанные, соглашены будут с приличными сему предмету узаконениями законодателей древних и новейших времен и какие проницательностью твоею, монарх, избраны будут полезные к сему средства, тогда несомнительный успех увенчает сие благодетельное, сие великое предприятие, ибо стремительные желания ищущих себе жертв соблазнителей, которые не по природе, но по одному только обычаю сделались таковыми, получат тогда благороднейшее направление. Мысль о могущих произойти от того последствиях будет сильна удержать их от их намерения. Владычество разврата, конечно, истребится, ибо кто захочет быть врагом своея чести, быть врагом самому себе? Кто захочет вступить тогда в порочную связь, зная, что преступное наслаждение производит законный плод, который при самом появлении своем вступает под охранительную сень законов, не теряя никогда своих прав? Какая женщина захочет принести себя в жертву развратителю, когда презрение других будет возмездием за таковое ее поведение? Жить с любовницами выдет из обычая, следовательно брачный узел необходимо укрепится, и связь супружества, обняв все, что только входит в состав общественного благополучия, тем сильнее утвердит и продлит свое существование. Невинность, извлеченная из небытия, не будет более жертвою поругания, сия невинность, лишенная даже средств к своему защищению, и против коея прошедшие времена не устыдились вооружить самые законы. Но как все, проходя чрез горнило времен, очищается и усовершенствуется, следовательно многое из того, что для наших предков, по тогдашним обстоятельствам и образу мыслей того века, казалась лучшим средством, превосходнейшим постановлением, было бы, в отношении к нам, не только бесполезно, но даже несправедливо. За временами варварства, в котором посредством мучительнейших пыток думали узнавать правду, следовали времена не столь грубые. Просвещением озаренные умы увидели, что пытки не суть к тому способы, что чрез оные не столько узнавали природу, сколько открывали терпения. И подлинно, что может быть несправедливее и жесточее, как мучить человека, о преступлении которого еще сомневаются, и почему бы боль могла заставить говорить лучше правду, нежели ложь? — Наконец наступило благополучное для нас время! Просвещенная милость, сокруша скипетром своим сей презрительный памятник бесчеловечной инквизиции, изгладила на веки самое название оного, и история золотым пером изобразит благодеяние сие между теми добрыми делами, о которых с душевным удовольствием и признательностью не престанет вспоминать человечество. Итак каждый век образуется в чреду, каждый народ образуется по воле его правителей. Между всеми твоими, государь, в пользу подданных твоих попечениями, во дни кроткого и справедливого твоего правления, уже ли предрассудок, владычествовавший в невежественные времена наших предков, сей общества тиран, сие чудовище, которое, подобно минотавру, пожирает невинных детей, приносимых ему в жертву нечувствительными отцами, будет и между нас сохранять свое владычество? Нет, государь, сие не может быть совместно с твоею благостию. Руководствуемый любовию к своему народу, имея целию его блаженство, любя простоту, истребляя роскошь, водворяя нравы, из всех сих истинно великих видов, дух твой занимающих, нельзя, чтобы и сей предмет сердца твоего не коснулся. Спасти невинность, оградить ее законами, обуздать своевольство, воздержать от развращения, заставить свято сохранять союз супружества и, наконец, употребить все нужные для достижения сея великия цели меры — без сомнения, достойно твоего внимания. Нумы, Ликурги, Солоны, Конфуции, равно как и обожаемые Севером имена Петра и Екатерины, все сии законодатели, украшающие летописи мира, уступят тебе, монарх, первенство над собою, ты станешь превыше их, когда попранные права вопиющей невинности, которой стоны сама вечность заглушить не может, под скипетром твоим восстанут из своего ничтожества, ибо никакое царство, никакое правительство, от самых первоначальных времен мира до настоящих дней, в рассуждении сего предмета, не представляет истинных законоположений, основанных на природе и одобряемых разумом.
В состав настоящего издания входят все сочинения Пнина в стихах и прозе, а также произведения, принадлежность которых Пнину не установлена окончательно (отдел ‘Dubia’). Несмотря на незначительный объем литературного наследства Пнина, проблема издания его сочинений в достаточной степени сложна по причинам: 1) почти полного отсутствия рукописного фонда (личный архив Пнина не сохранился, известно, что незадолго до смерти он роздал свои рукописи приятелям), 2) крайней скудости биографических данных о Пнине, на основании которых можно было бы установить его авторство в спорных случаях, и 3) недостоверности многих печатных текстов (особенно это относится к стихотворениям, напечатанным после смерти автора). Кроме того, сочинения Пнина до настоящего времени не только не были ни разу собраны воедино, но и не учтены в полном составе.
Архивные разыскания и просмотр журнальной литературы 1790—1800-х гг. позволили нам ввести в научный оборот несколько неизвестных доселе текстов Пнина, а также, в иных случаях, восполнить цензурные купюры и установить новые редакции. Кроме того, архивные разыскания доставили также некоторые новые материалы для биографии Пнина.
Первый отдел настоящего издания содержит полное собрание стихотворений Пнина, из которых два (‘Бренность почестей и величий человеческих’ и ‘Карикатура’) появляются в печати впервые. Заглавие отдела — ‘Моя лира’ — принадлежит самому Пнину: так он предполагал назвать невышедший в свет сборник своих стихотворений. Внутри отдела стихи разбиты по жанрам на четыре группы: 1) оды (занимающие в поэтическом наследии Пнина центральное место), 2) разные стихотворения (элегические, сатирические и пр.), 3) басни и сказки и 4) стихотворные мелочи (апологи, мадригалы, эпиграммы, надписи, эпитафии). Внутри отдельных групп стихотворения расположены в приблизительном хронологическом порядке (более или менее точную хронологию стихотворений Пнина в большинстве случаев установить не удается).
Для стихотворений, напечатанных в 1804—1806 гг., авторство Пнина устанавливается окончательно. Более сложен вопрос о принадлежности Пнину неподписанных стихотворений из его ‘Санктпетербургского Журнала’ 1798 г. Включив большинство из них в состав сочинений Пнина, мы руководствовались следующими соображениями. В журналистике XVIII в. самое понятие ‘издатель’ соответствовало понятию ‘автор’, и писатель, печатавший свои произведения в собственном журнале, обычно их не подписывал (заметим, что Пнин вообще предпочитал не подписывать свои стихотворения и в журналах 1800-х гг. помечал их знаком: *****, только посмертно опубликованные стихи подписаны его полным именем). Стихотворения, напечатанные в ‘Санктпетербургском Журнале’, делятся на две группы: 1) подписанные именем автора, либо его инициалами, либо снабженные пометами: ‘сообщено’, ‘от неизвестной особы’ и т. д., и 2) анонимные, явно принадлежащие перу одного и того же автора: об этом свидетельствуют как отличительные особенности их стиля и языка, так и, в некоторых случаях, общность тематики (в разных книжках журнала напечатаны два стихотворения, обращенные к одному и тому же лицу — девице Ч…). Из первой группы стихотворений ни одно не подписано именем Пнина или его инициалами. Между тем, по авторитетному свидетельству Н. П. Брусилова (см. стр. 234 наст, издания), журнал Пнина ‘был занимателен для публики по прекрасным стихотворениям, излившимся из его пера’. Уже одно это служит, как нам кажется, достаточно веским основанием для того, чтобы приписать Пнину анонимные стихотворения из ‘Санктпетербургского Журнала’ (заметим, кстати, что соиздатель Пнина А. Ф. Бестужев стихов не писал). Но есть еще одно, более веское, доказательство в пользу авторства Пнина: два неподписанных стихотворения Пнина из ‘Санктпетербургского Журнала’ (‘Сравнение старых и молодых’ и ‘Счастие’) в 1805 и 1806 гг. были напечатаны его друзьями вторично — одно с инициалами, а другое с полным именем Пнина. Это обстоятельство имеет, конечно, решающее значение. Включая, исходя из всего вышесказанного, в состав настоящего издания анонимные стихотворения из ‘Санктпетербургского Журнала’, мы допустили, однако, три исключения — для пьес: ‘Вечер’ (ч. I, стр. 42—45) ‘К луне’, (ibid., стр. 82—83) и басни ‘Воробей и чиж’ (ч. IV, стр. 200—202), решительно ничем не напоминающих поэтической манеры Пнина (две первых пьесы очень похожи на стихи Евгения Колычева, напечатанные в том же журнале). Не включено в настоящее издание также четверостишие ‘К Груше’, напечатанное за подписью: Пнин в ‘Опыте русской анфологии’, сост. М. Л. Яковлевым, 1928, стр. 143. Четверостишие это принадлежит, вероятно, гр. Д. И. Хвостову, так как впервые было напечатано в журнале ‘Друг просвещения’ 1804 г., ч. IV, стр. 242, за подписью: . . . , какою подписывал в названном журнале свои стихи Хвостов. В виду неавторитетности текстов ‘Опыта русской анфологии’, а также в виду того, что никаких данных об участии Пнина ‘в Друге просвещения’ не имеется, — приписывать ему четверостишие ‘К Груше’ нет достаточных оснований (равно как и сказку ‘Овдовевший мужик’, напечатанную за подписью: П… ъ в ‘Друге просвещения’ 1804 г., ч. 111, стр. 105).
Основные прозаические сочинения Пнина—‘Вопль невинности, отвергаемой законами’ и ‘Опыт о просвещении относительно к России’ — печатаются в настоящем издании в новых редакциях, второе из них — ‘Опыт о просвещении’ — с обширными дополнениями, сделанными Пниным для второго издания, не пропущенного цензурой (см. подробнее в примечаниях).
В отделе ‘Dubia’ собраны некоторые из анонимных статей ‘Санктпетербургского журнала’, которые по тем или иным основаниям мы сочли возможным приписать Пнину (подробные мотивировки см. в примечаниях).
В приложениях к сочинениям Пнина даны переводы трех глав ‘Системы природы’ и восьми глав ‘Всеобщей морали’ Гольбаха, напечатанные в ‘Санктпетербургском журнале’, а также стихотворения на смерть Пнина. Включение переводов из Гольбаха в состав настоящего издания имеет очевидный смысл, поскольку Пнин был несомненным ‘русским гольбахианцем конца XVIII века’ и поскольку переводы эти — единственное отражение идей Гольбаха в легальной русской литературе павловской поры — существенным образом дополняют наши представления о философских и социально-политических мнениях Пнина. Что же касается стихотворений на смерть Пнина, выразительно рисующих его образ ‘поэта-гражданина’, то они имеют далеко не только узко-биографическое значение. Смерть Пнина в кругу его литературных друзей и соратников была воспринята как чрезвычайно тяжелая утрата и послужила предлогом для широкой идейной манифестации: в стихотворениях и речах, читанных на траурных заседаниях Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, молодые писатели-радикалы (‘радищевцы’) провозгласили Пнина ‘поэтом истины’, ‘не боявшимся правду говорить’, образцом гражданина добродетельного и просвещенного, павшего жертвой социальной несправедливости. Таким образом, смерть Пнина была не только биографическим, но и литературно-политическим фактом. По тем же основаниям включена в книгу и некрологическая статья Н. П. Брусилова ‘О Пнине и его сочинениях’.
Текст сочинений Пнина и приложений печатается без строгого соблюдения орфографии и пунктуации подлинников, так как орфография самого Пнина (судя по немногим сохранившимся автографам) отличается крайней неустойчивостью (он писал, например, и ‘щастье’ и ‘счастье’), а орфография печатных текстов (подчас не соответствующая даже орфографическим правилам XVIII в. и явно ошибочная) принадлежит не Пнину, а его издателям. Нами сохранены только некоторые особенности оригинала, имеющие определенное стилистическое или историко-лингвистическое значение. В некоторых случаях нами выправлены явные опечатки.
Редакционная аппаратура настоящего издания, по условиям места, не могла быть развернута достаточно широко. Не загружая комментарий мелочами, уместными в изданиях академического типа, мы ограничились только самыми необходимыми и по возможности краткими пояснениями. Данные о жизни и литературной деятельности Пнина сосредоточены в биографическом очерке, примечания же к отдельным произведениям имеют узкослужебное, преимущественно библиографическое и текстологическое назначение, персональные биографические справки об упоминаемых в тексте лицах выделены в указатель имен. Общая характеристика Пнина, его философских и социально-политических взглядов дана во вступительной статье, место и роль Пнина в истории русской поэзии выясняются в специальном очерке ‘Пнин-поэт’.
Приношу благодарность В. М. Базилевичу, В. В. Гиппиусу и И. В. Сергиевскому за их любезное содействие в деле осуществления настоящего издания, а также директору библиотеки Ленинградского государственного университета И. П. Вейсс, предоставившей мне для ознакомления материалы архива Вольного общества любителей словесности, наук и художеств.
1933, апрель.
ВОПЛЬ НЕВИННОСТИ, ОТВЕРГАЕМОЙ ЗАКОНАМИ
Печатается с парадного автографа Пнина, поднесенного им Александру I. (Эрмитажное собрание манускриптов, No 34, — ныне в Ленинградской государственной публичной библиотеке им. M. E. Салтыкова-Щедрина). Кроме того, нам известно еще два автографа этого сочинения: черновая рукопись с добавлениями и исправлениями (также в Ленинградской государственной публичной библиотеке, шифр: F. II. No 70) и беловая рукопись с незначительными поправками (в Институте русской литературы Академии Наук СССР, шифр: 26. 5. 239), а также четыре современных его списка (Московский исторический музей, Чертковское собрание, шифр: 200. Г. 14/3, Ленинградская государственная публичная библиотека, шифр: II. Q. 52, Институт русской литературы Академии Наук, шифр: 4868. XXV б. 30 и там же — список, поступивший в 1928 г. от Н. П. Бауэра).
С черновой рукописи Публичной библиотеки ‘Вопль невинности’ был опубликован Е. В. Петуховым в ‘Историческом Вестнике’ 1889 г., т. XXXVII, стр. 147—160. Публикуемая нами впервые окончательная редакция ‘Вопля невинности’ содержит, сравнительно с первопечатным текстом, некоторые разночтения, преимущественно стилистического порядка. — На обороте заглавного листа беловой рукописи Института русской литературы (совпадающей за малыми исключениями с публикуемым нами текстом) имеется густо зачеркнутый эпиграф в стихах:
Великие дела царей потомство славит.
В замену тронов их, им жертвенники ставит
Двустишие это принадлежит, вероятно, Пнину (ср. в ‘Опыте о просвещении’: ‘Снять оковы с народа, возвратить людей человечеству, граждан государству есть такое благодеяние, которое делает царей бессмертными, уподобляет их божеству и налагает дань благодарности на потомство, которое в замену их тронов воздвигает им жертвенники’ — стр. 138 наст. издания). В стихотворном посвящении Александру I в беловой рукописи Института русской литературы, в первом стихе, вместо: ‘Пред троном я твоим сей повергаю труд’ первоначально стояло: ‘Пред троном я твоим сей излагаю труд’.
На заглавном листе черновой рукописи Публичной библиотеки имеется помета (рукой Пнина): Сие сочинение удостоено высочайшего внимания и награды‘. Точную дату награждения — 24 ноября 1802 г. дает письмо к Пнину Н. Н. Новосильцова, скопированное Пниным на обороте 2-го листа беловой рукописи ‘Вопля невинности’, хранящейся в Институте русской литературы (см. стр. 261 наст, издания).
На обороте последнего листа беловой рукописи Института русской литературы Пнин приписал следующее:
‘Напечатание сего сочинения принести может величайшую пользу. Во первых, повсеминутный страх увидеть предлагаемые мною законы учрежденными, будет сильно удерживать людей от порочных связей, в которые (не будучи теперь ничем обуздываемы) вдаются они со всею стремительностью. Во вторых, истины, в оном изображенные, могут также сильно действовать на сердца, удобные к принятию оных, и вообще сочинение сие побудит людей к обращению взоров своих на их поведение, напомнит им о святости исполнений их должностей, и тем самым приуготовит уже половину желаемого дела’ (приписка эта сделана позже, другими чернилами).
А. С. Поляков без достаточных оснований полагал, что ‘Вопль невинности’ служил источником известного стихотворения Пушкина ‘Романс’ (см. его статью ‘Пушкин и Пнин’ в сб. ‘Пушкин и его современники’, вып. XVII—XVIII, 1913, стр. 249—264, ср. статью А. Бема там же, вып. XXIII—XXIV, 1916, стр. 23—44, и рецензию Н. Лернера в газете ‘Речь’ 1913 г., No от 23 декабря).
‘Наказ’ Екатерины II, данный Комиссии 1767 г. о сочинении проекта нового уложения, из которого Пнин взял эпиграф к ‘Воплю невинности’ и на который неоднократно ссылается в тексте, в течение долгого времени служил основной ‘скрижалью’ русского дворянского либерализма и при Павле I попал даже в число ‘запрещенных книг’. Являясь по существу конспектом крупнейших памятников просветительной литературы XVIII века (заполненный более чем наполовину выписками из ‘Духа законов’ Монтескье и трактата ‘О преступлениях и наказаниях’ Беккария), ‘Наказ’ сыграл известную роль в развитии дворянско-либеральных настроений, но никакого практического значения не имел, поскольку ‘Екатерина была не из тех’, которые способны рискнуть ради теории своим личным практическим интересом’ (Плеханов). Поучительную характеристику ‘Наказа’, роли, которую ему приписывали, и его действительного значения см. у М. H. Покровского в ‘Русской истории с древнейших времен’, т. IV (изд. ‘Мир’ 1914, стр. 65—71).
На стр. 107 в примечании имеется в виду императрица Мария Федоровна (жена Павла I), в ведении которой находились женские институты и воспитательные дома.
На стр. 108 Пнин пишет: ‘Великая и по делам своим бессмертная Екатерина II, по законам и сердцу, которые ты следуешь’, — имея ввиду известные слова манифеста о воцарении Александра I: ‘Мы, восприемля наследственно императорский всероссийский престол, восприемлем купно и обязанность управлять богом нам врученный народ по законам и по сердцу в бозе почивающей августейшей бабки нашей, государыни императрицы Екатерины Великие, коея память нам и всему отечеству вечно пребудет, любезна’ (манифест был написан Д. П. Трощинским).
В ‘Вопле невинности’ Пнин воспользовался некоторыми положениями и формулировками анонимной статьи ‘К Наисе’, напечатанной в ‘Санктпетербургском Журнале’ 1798 г., (ч. II, май, стр. 123—134, и ч. IV, октябрь, стр. 43—46), принадлежность этой статьи Пнину вызывает, однако, сомнения.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
