Вольтеръ и дло Каласа.
Вольтеръ и дло Каласа.
ИЗЪ ИСТОРІИ СУДЕБНЫХЪ ОШИБОКЪ.
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 2, 1898
Вольтер и дело Каласа, Вольтер, Год: 1898
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Въ послднее время Франціи пришлось быть свидтельницею событій, напоминающихъ довольно громкое дло, возникшее въ той же стран боле 135 лтъ тому назадъ. Тогда судъ города Тулузы осудилъ на смерть и предалъ лютой казни четвертованіемъ совершенно невиннаго человка, Ивана Каласа. Недавно возникли толки о будто бы невинно осужденномъ Дрейфус. Въ то время защиту невиннаго Каласа взялъ на себя знаменитый Вольтеръ, теперь на защиту Дрейфуса неожиданно выступилъ также крупный представитель литературы — Зола. Конечно, полная и общая параллель между этими двумя длами не можетъ быть проведена. Если даже Дрейфусъ и оказался бы невиннымъ, то перенесенное имъ страданіе — ничтожно по сравненію съ страшною смертью Каласа. Вдобавокъ невинность Каласа была несомннна даже для нкоторыхъ изъ его судей, тогда какъ невинность Дрейфуса подлежитъ огромному сомннію. Но все же въ обоихъ длахъ бросается въ глаза одна общая черта — борьба виднаго представителя литературы противъ дйствительной или мнимой судебной ошибки. Вольтеръ былъ правъ въ этой борьб и одержалъ въ ней верхъ, будетъ ли правъ Зола — Это еще покажетъ будущее.
Частью это невольно напрашивающееся сопоставленіе, частью глубокій интересъ самаго дла Каласа вызвали изъ праха забвенія эту страшную эпопею юстиціи добраго стараго времени. О процесс Каласа заговорили, ему посвящаютъ статьи. Мы пользуемся одною изъ нихъ, чтобы ознакомить съ этимъ дломъ нашихъ читателей, которымъ оно, вроятно, очень мало извстно.
Иванъ Каласъ (Jean Calas) родился въ март 1698 г., въ Лангедок. Его родители были протестантами, и онъ унаслдовалъ ихъ религію, обращаемъ сразу вниманіе читателей на эту существенную черту, послужившую какъ бы осью, около которой вращаются вс событія ужасной юридической драмы. Въ 1731 г. онъ женился на протестантк же, Анн-Роз Кабабень, поселился съ нею въ Тулуз и занялся торговлею. У Каласовъ было шестеро дтей — три сына и три дочери. Честнаго купца вс знали, онъ пользовался общимъ уваженіемъ, онъ дожилъ до 63 лтъ, не переставая пользоваться почетомъ. За это время одинъ изъ его сыновей, Луи, перешелъ въ католичество. Можно было бы думать, что это отступничество отъ вры отцовъ возмутитъ старика Каласа, подниметъ его фанатизмъ, поведетъ къ ссор съ сыномъ. Ничуть не бывало, Каласъ, напротивъ, явилъ собою примръ вротерпимости, замчательной для того времени. Онъ даже одобрилъ отступничество сына, говоря, что, ‘если оно искренно, то онъ не можетъ его не одобрить, ибо стснять совсть людей — это только создавать притворщиковъ’. Ссориться съ сыномъ онъ и не подумалъ, онъ продолжалъ все время помогать сыну денежными ссудами. У него была служанка католичка, старуха, вынянчившая всхъ его дтей, эта ревностная папистка, кажется, не мало посодйствовала обращенію въ католичество Луи, Каласъ зналъ это, но не отказалъ старой служанк. Вс эти знаменательные факты вротерпимости старика были хорошо извстны всмъ и каждому въ Тулуз.
Одинъ изъ оставшихся въ семь сыновей, Маркъ-Антуанъ, вышелъ какимъ-то неудачникомъ. Онъ получилъ хорошее образованіе и къ торговл не чувствовалъ никакой склонности. Его тянуло въ адвокаты. Но онъ не могъ сдлаться адвокатомъ, не обратившись въ католицизмъ, а этого онъ не хотлъ. Жизнь молодого человка такъ и шла въ этой вчной борьб между совстью и склонностью. Онъ былъ скученъ, мраченъ, легко сбивался на разныя неблаговидности — кутежи, картежную игру, часто заговаривалъ о самоубійств. 3 октября 1761 года отецъ доврилъ ему довольно значительную сумму денегъ, которую надо была пустить въ какой-то торговый оборотъ, Маркъ-Антуанъ никакого оборота не совершилъ, а просто проигралъ эти деньги въ карты. Онъ скрылъ это отъ отца. Въ тотъ день у Каласовъ обдалъ ихъ добрый знакомый, молодой человкъ, по имени Лавейсъ. Посл обда Мапкъ-Антуанъ вышелъ изъ дому, а Лавейсъ остался и просидлъ до 10 часовъ вечера. Потомъ онъ распростился и вышелъ въ сопровожденіи младшаго сына, Пьера, который свтилъ ему. Проходя черезъ магазинъ, они вдругъ увидли передъ собою открытую настежь дверь, на двухъ половинкахъ которой была положена палка, а на палк вислъ уже остывшій трупъ Марка-Антуана.
Поднявшаяся тревога собрала толпу сосдей. Побжали за врачомъ, за полиціей. Врачъ могъ только констатировать смерть. Судебный слдователь, Давидъ де-Боригъ, на долю котораго выпало вести слдствіе по этому длу, былъ человкъ, быть можетъ, совсмъ не злой, но зато терзаемый неугомоннымъ желаніемъ выслужиться. Пока онъ снималъ первоначальный допросъ, въ это время у кого-то изъ собравшейся толпы любителей безплатныхъ зрлищъ вырвался крикъ: ‘Каласы сами убили сына!’ Это нелпое восклицаніе озарило слдователя, какъ цлое откровеніе. Въ самомъ дл, Каласы были протестанты, одинъ сынъ у нихъ уже совратился въ католицизмъ. Они сдлали видъ, что не сердятся на него, но, конечно, затаили въ сердцахъ фанатическое озлобленіе на отступника. И вотъ вдругъ другой сынъ, желавшій сдлаться адвокатомъ, не сегодня-завтра угрожалъ имъ новымъ отступничествомъ. Этого фанатики-протестанты не въ силахъ были стерпть, ясное дло, что смерть сына — дло ихъ рукъ. Укрпившись въ этой мысли до непоколебимости, Давидъ все слдствіе велъ въ этомъ направленіи, тщательно подбирая вс сплетни и слухи, которые подтверждали его догадку, и устраняя вс благопріятныя для Каласовъ показанія. Художникъ Матеи, напримръ, даетъ показаніе, что его жена слышала, какъ нкій Мандрилль утверждалъ, что какой-то человкъ слышалъ предсмертные крики Марка-Антуана. Давидъ старательно заносилъ эту цпь слуховъ, передаваемыхъ черезъ тридцать устъ и ушей, въ свой протоколъ. Свидтелей же, являвшихся давать показанія въ пользу Каласа, просто-на-просто прогоняли,— это было потомъ доказано при пересмотр дла. Самоубійцу схоронили съ необычайною пышностью, какъ жертву религіознаго фанатизма, а Каласа-отца и всю его семью, вмст съ злополучнымъ Лавейсомъ, заключили въ тюрьму. Публику искусственно возбуждали противъ обвиняемыхъ, распуская всякія нелпицы. Одинъ изъ прокуроровъ суда подалъ отзывъ, въ которомъ указывалъ на явныя неправильности предварительнаго слдствія. Его обвинили въ оскорбленіи суда и покарали трехмсячнымъ запрещеніемъ отправлять свои обязанности. Старшина слдователей тоже было вздумалъ ввести нкоторый законный порядокъ въ ходъ слдствія, но его обвинили въ томъ, что онъ ‘потворствуетъ’ обвиненнымъ. Такимъ образомъ изъ процесса одинъ за другимъ устранялись не только вс свидтели въ пользу Каласа, но даже и вс члены суда, которые не хотли заране преднамренно вести все дло такъ, какъ будто бы въ виновности Каласа не оставалось уже ни малйшаго сомннія. Судебное разбирательство происходило съ особою торжественностью, въ десяти засданіяхъ. Одинъ изъ судей предложилъ было проврить на мст, могло ли при наличныхъ условіяхъ совершиться самоубійство. Но съ этого надо было, по настоящему, начать, судъ, вроятно, чувствовалъ это внутренно, про себя, и потому отклонилъ предложеніе. Каласъ былъ присужденъ къ пытк и казни колесованіемъ большинствомъ восьми голосовъ противъ пяти. Отсюда слдуетъ, что изъ числа судей пятеро, несмотря на страшное давленіе, которое на нихъ оказывали, все же отказались признать Каласа виновнымъ. Судьи были, видимо, неспокойны, они не даромъ придумали эту пытку предъ казнью, имъ думалось, что авось 63-хъ-лтній старикъ не стерпитъ истязаній и признается въ небывалой вин. Но они ошиблись, Каласъ съ изумительнымъ мужествомъ свидтельствовалъ подъ пыткою о своей невинности. ‘Я невиненъ’, твердилъ онъ все время, пока его вели на казнь. У самаго эшафота священникъ убждаетъ его покаяться. ‘Отецъ,— отвчалъ ему Каласъ,— неужели вы допускаете, что отецъ можетъ убить сына?’ Уже изуродованнаго колесованіемъ, готоваго испустить духъ, его все еще убждали сознаться, указать своихъ сообщниковъ. ‘Увы,— отвчаетъ онъ,— тамъ, гд нтъ преступленія, какіе же могутъ быть сообщники?’
Тяжелое положеніе настало для его судей посл его казни. У нихъ на рукахъ оставались еще жена Каласа, его дти, ихъ другъ Лавейсъ, вс они считались сообщниками (да и не могло быть иначе, еслибъ Каласъ былъ виновенъ). Что съ ними длать? Надо полагать, что совсть у судей праведныхъ была не особенно спокойна, подумали, подумали они, и ршили отпустить семью Каласа на вс четыре стороны. Но вся острая нелпость такого оборота дла немедленно дала себя почувствовать. Если вс они невиновны, то значитъ и Каласъ былъ невиненъ?.. А если онъ виновенъ, то какъ же такъ оставить ненаказанными его соучастниковъ? Пришлось взять указъ объ освобожденіи назадъ. Подумали вновь и поршили — подвергнуть Пьера Каласа изгнанію. Вышла новая нелпость. Если Пьеръ невиненъ, за что же его изгонять? Если виновенъ, то, конечно, не меньше отца и долженъ быть казненъ. По судьямъ видно было уже не до логическихъ тонкостей, имъ хотлось одного — сбыть это ‘непріятное’ дло съ рукъ какимъ бы то ни было способомъ, только бы поскоре.
Въ то время, какъ шелъ этотъ возмущающій душу процессъ, Вольтеръ спокойно проживалъ въ своемъ Фернейскомъ помсть. До него дошелъ слухъ о дл Каласа, онъ нисколько не сомнвался въ виновности погибшаго старика, очевидно, извстіе пришло къ нему въ такомъ вид, что у него не поднялось и тни сомннія. Въ письм отъ 22 марта 1762 года къ Лебо онъ говоритъ: ‘Вы, наврное, слышали объ одномъ добромъ гугенот, котораго тулузскій парламентъ колесовалъ за то, что онъ удавилъ своего сына, а вдь, пожалуй, этотъ святой реформатъ думалъ, что свершаетъ доброе дло, такъ какъ сынъ его собирался стать католикомъ, и значитъ онъ предупредилъ вроотступничество, онъ принесъ сына въ жертву Богу и, должно быть, почиталъ себя при этомъ превыше Авраама, потому что Авраамъ только повиновался, а нашъ кальвинистъ повсилъ сына по собственному побужденію, по внушенію совсти’. Изъ этихъ словъ ясно видно первое впечатлніе, полученное Вольтеромъ о дл Каласа. Каково же было его изумленіе, когда, нсколько времени спустя, постившій его зазжій марсельскій купецъ разсказалъ ему все дло и изложилъ его въ настоящемъ свт. Этотъ купецъ жилъ во время процесса въ Тулуз, слдилъ за дломъ съ невольнымъ тщаніемъ и любопытствомъ и вынесъ полное убжденіе въ невинности Каласа. Вольтеръ слушалъ и не врилъ, какъ говорится, своимъ ушамъ. Фактическое изложеніе дла явно показывало, что обвиненіе Каласа было невроятно, съ другой стороны, была еще невроятне мысль, что судьи, безъ всякаго личнаго интереса, присудили невиннаго человка къ колесованію. Процессъ Каласа съ этихъ поръ не выходилъ у него изъ головы, безпокоилъ его, мучилъ. ‘Я просто вн себя,— писалъ онъ въ это время, къ одному изъ своихъ друзей,— я интересуюсь дломъ, какъ человкъ, и немножко, какъ философъ. Мн хочется узнать, на какой сторон тутъ ужасы фанатизма. Въ настоящее время интендантъ Лангедока въ Париж, узнайте отъ него объ этомъ дл, и сообщите, что онъ вамъ скажетъ’. Съ такою же просьбою онъ обращался къ разнымъ высокопоставленнымъ лицамъ, но, конечно, эти важныя лица не торопились удовлетворить его любопытство. А между тмъ страстный интересъ къ этому длу буквально не давалъ Вольтеру покоя. Не получая ни отъ кого отзыва на мучившія его сомннія, онъ, наконецъ, ршился самъ начать изслдованіе дла. Онъ узналъ, что сынъ Каласа, Пьеръ, живетъ въ Швейцаріи. Вольтеръ увидлся съ этимъ молодымъ человкомъ, тщательно выспросилъ его, изучилъ его. Пьеръ, почти еще юноша, буквально потрясъ его своимъ наивнымъ пересказомъ всхъ ужасовъ, свидтелемъ которыхъ судьба назначила ему быть. Одного этого свидтеля, очевидца и потерпвшаго, было довольно, чтобы убдиться въ совершившемся судебномъ разбо, но Вольтеръ и не думалъ этимъ ограничиваться. Онъ опросилъ двухъ генуэзскихъ купцовъ, лично ему извстныхъ за людей неподкупной честности и правдивости, хорошо знавшихъ Каласа. Т вполн подтвердили его убжденіе въ невинности мученика тулузскаго правосудія. Тутъ ужь Вольтеръ понялъ, что не можетъ оставить этого дла. Нравственно онъ былъ непоколебимо убжденъ въ невинности Каласа, но этого было мало. Онъ задалъ себ задачу — поднять вновь этотъ гнусный процессъ, пересмотрть его, и установить невинность Каласа юридически. Сколькихъ это стоило ему трудовъ, объ этомъ можно судить по одному мсту изъ его статьи по поводу дла Каласа: ‘Если бы знали, сколько понадобилось хлопотъ и трудовъ, чтобы вырвать, наконецъ, нсколько юридическихъ доказательствъ въ ихъ пользу, то пришли бы въ ужасъ. Какая злая судьба устроила такъ, что обвинять людей столь легко, а оправдывать ихъ такъ тяжко и трудно?’
Если бы мы захотли здсь систематически, шагъ за шагомъ, прослдить вс мытарства, которымъ добровольно подвергъ себя фернэйскій философъ, движимый неугомоннымъ желаніемъ добиться правды въ этомъ темномъ дл, то намъ понадобилось бы вдесятеро больше мста, чмъ то, какимъ мы можемъ располагать. Мы должны поневол ограничиться лишь кое-какими выдающимися эпизодами этой неутомимой кампаніи, которой одной достаточно, чтобы Вольтеру простить вс его прегршенія, вольныя и невольныя. И въ самомъ дл эта возня съ дломъ Каласа составляетъ, быть можетъ, самый благороднйшій, самый гуманный актъ въ жизни этого замчательнаго человка.
Началъ онъ, конечно, съ того, что употреблялъ всевозможныя усилія, чтобы обратить вниманіе выдающихся государственныхъ людей на процессъ злополучной семьи, взятой имъ подъ свое покровительство. Но Вольтеру надо было выбиться изъ силъ, чтобы только побороть равнодушіе этихъ людей, чтобы заставить ихъ себя выслушать. Государственный секретарь Сенъ-Флорантенъ пишетъ Вольтеру на его настойчивыя просьбы, что тмъ, кто хлопочетъ заКаласовъ, ‘пути правосудія не заперты’, что же касается его самого, то его это дло ‘никоимъ образомъ не касается’.
‘Я боюсь, — писалъ Вольтеръ къ Одиберу, — что въ Париж мало думаютъ объ этомъ ужасномъ дл. Пусть колесуютъ невинныхъ хоть сотнями, а Парижъ будетъ себ болтать о новой комедіи и думать о хорошемъ ужин’. Но онъ нисколько не смущается равнодушіемъ, съ которымъ вс относятся къ его хлопотамъ. Онъ заране его предчувствовалъ, и хорошо знаетъ, что добьется правосудія только тогда, когда ему удатся взбунтовать общественное мнніе. ‘Во всемъ этомъ чудовищномъ дл я длалъ только то, что длаютъ вс люди — слдовалъ своей склонности. Дло философа не только жалть несчастныхъ, но и служить имъ’. Кардиналъ Берни, котораго Вольтеръ осаждалъ своими письмами, зная его за человка очень вліятельнаго въ высшихъ сферахъ и притомъ за своего почитателя, не утерплъ таки и задалъ философу обычный въ такомъ случа, банальный вопросъ,— что вы, дескать безпокоитесь, изъ-за чего волнуетесь, какое вамъ дло? Вольтеръ отвтилъ ему словами, исполненными возвышенной простоты: ‘Вы спрашиваете меня, изъ-за чего я взялся за это дло? Изъ-за того, что никто другой за него не брался’. На подобный же вопросъ другого лица онъ отвчаетъ: ‘Я натолкнулся на еврея, истекающаго кровью, дозвольте же мн возлить на его раны вина и масла, вы хотите быть левитомъ, дайте мн быть самаряниномъ’. Иные уговаривали его бросить это дло, не шумть, не поднимать скандала. Къ чему это? Вдь это можетъ даже задть интересы государства, унизить Францію. ‘Да,— отвчаетъ Вольтеръ,— для возстановленія чести Франціи существенно важно, чтобы тулузское ршеніе было пересмотрно, и либо утверждено, либо осуждено, какъ неправедное’. Голоса, поднимавшіеся въ пользу замалчиванія этого дла, были, къ удивленію, весьма многочисленны, а резоны въ пользу этого замалчиванія иногда крайне курьезны. ‘Стоитъ ли,— говорили иные,— поднимать такую кутерьму изъ-за одной семьи какихъ-то темныхъ купцовъ?’ ‘Правда,— отвчаетъ Вольтеръ,— изъ-за религіозной вражды погибла не одна семья, а тысяча, но эти ужасы прошли, о нихъ люди начали уже забывать, и вотъ тутъ-то вдругъ каласовское дло и разразилось надъ нами, какъ ударъ грома’.
Отмтимъ здсь существенную черту. Вольтеръ, будучи самъ глубоко убжденъ въ невинности Каласа, отнюдь не высказывалъ никому этого своего убжденія. Онъ хотлъ только, чтобы были выяснены нкоторыя темныя стороны дла и съ этою цлью были опубликованы нкоторыя обстоятельства, которыя тулузскій судъ тщательно и упорно держалъ подъ спудомъ. Онъ не хотлъ мириться ни съ какими ‘секретами’ правосудія, разъ его приговоръ становится достояніемъ публичности. Въ этомъ-то и состояла главная трудность. Вольтеръ съ самаго начала обратился къ тулузскому суду за разъясненіями и тогда же сразу и окончательно убдился, что ничего ровнехонько отъ него не добьется. Судъ хранилъ упорное молчаніе, и потому какъ друзья, такъ и недруги Каласовъ были оставлены въ жертву темноты и невднія. Своимъ молчаніемъ судъ обезоруживалъ сторонниковъ Каласа, не имя подъ руками отчета о дл, нельзя было сказать о немъ ничего положительнаго. А судъ упорно отказывалъ выдать дло для просмотра. По этому поводу у Вольтера вырвались слова, полныя негодующаго отчаянія: ‘Значитъ, можно безнаказанно лить неповинную кровь и отдлаться только тмъ, что, молъ, не желаемъ сказать, почему она была пролита?’ Судъ ничего не хотлъ слушать. Каласа казнили — вотъ и все, а публик нтъ никакого дла, за что именно его казнили. Вотъ ужасное резюме этого ужаснаго дла, которое Вольтеру пришлось сдлать на первыхъ порахъ.
Однако, упорное сопротивленіе суда выдать дло Каласа начало понемногу приносить свои плоды. Въ публик зародилось и постепенно укрплялось смутное подозрніе. Если дло шло правильно и законно, то чего ради скрывать его? Этотъ вопросъ невольно рождался у каждаго. А Вольтеръ не переставалъ бить тревогу. Онъ не могъ успокоиться ни на минуту. Какая-то невдомая сила влекла его, точно помимо воли, разъ взявшись за это дло, проникнувшись сознаніемъ правоты невинно пострадавшаго, онъ не могъ отстать, пока не добился своего. Его письма обращались въ летучіе листки, въ дкіе памфлеты, которые расходились въ публик, жадно подхватывались, читались со вниманіемъ, съ интересомъ, съ восхищеніемъ. Онъ сумлъ мало-помалу заинтересовать дломъ Каласа не только Францію, но и всю Европу. ‘Кричите везд и всюду объ этомъ дл’,— писалъ онъ своимъ многочисленнымъ заграничнымъ корреспондентамъ, и т охотно старались возбудить общій интересъ къ длу, которое возмущало ихъ самихъ, Нечего и говорить о томъ, что тулузскіе судьи хорошо знали, откуда вышла искра, изъ-за которой сыръ-боръ загорлся, и ненавидли Вольтера, какъ личнаго врага. Онъ понималъ, что излишнее раздраженіе этихъ людей противъ него, совершенно не страшное для него самого, можетъ сильно вредить длу, и потому употреблялъ вс усилія, чтобы обойтись съ ними елико возможно мягче. ‘Я никогда, — писалъ онъ,— не позволялъ себ никакой непочтительности по отношенію къ тулузскому парламенту, я приписывалъ смерть Каласа давленію на судъ фанатизма толпы и того лютаго усердія, которое проявилъ слдователь Давидъ, желавшій во что бы то ни стало отличиться’. Каласъ былъ, по его словамъ, жертвою ‘жестокаго легковрія судей’. Но напрасно Вольтеръ кричалъ о своемъ нежеланіи кого бы то ни было обидть. Въ этомъ дл поднялись противъ него интересы цлаго судебнаго сословія. Однажды къ адвокату вдовы Каласа явился какой-то юрисконсультъ и съ гордостью заявилъ ему, что напрасно онъ надется на пересмотръ дла: ‘Во Франціи найдется побольше судей, чмъ Каласовъ’. Эта гнусная дерзость представителя правосудія дошла до Вольтера, была имъ подхвачена, комментирована и распубликована, такими случаями онъ широко пользовался, ибо тутъ дло шло не о суд вообще, а о явно порочныхъ его представителяхъ. Не мало доставалось отъ Вольтера также усерднымъ ревнителямъ католичества, которые съ полною откровенностью твердили о томъ, что ‘лучше помириться съ колесованіемъ невиннаго кальвиниста, чмъ заставлять восемь судей признаваться въ томъ, что они были введены въ обманъ’.
Между тмъ публика страшно негодовала при вид упорства, проявляемаго тулузскимъ судилищемъ. Мало-по-малу поднимались голоса, которые взывали къ общественному суду. Пусть тулузскій судъ молчитъ, дло отъ этого, конечно, пострадаетъ съ формальной стороны, но общественное мнніе само пересмотритъ и перершитъ его, и произнесетъ свой суровый приговоръ противъ судей, убійцъ неповиннаго. Къ Вольтеру со всхъ концовъ свта начался наплывъ писемъ, которыя доводили его до умиленія. ‘Боже,— восклицаетъ онъ въ одномъ изъ своихъ писемъ,— какъ сильна истина! Тщетно судъ пускаетъ въ ходъ руки своихъ палачей, тщетно замыкаетъ свое длопроизводство, предписываетъ молчаніе — истина возстаетъ противъ него со всхъ сторонъ, вынуждаетъ его краснть за самого себя!’
Общественный приговоръ по этому длу значительно опередилъ судебный его пересмотръ. Вся Франція и Европа пришли къ полному убжденію въ невинности Каласа задолго до того, какъ удалось добиться указа о пересмотр, этотъ указъ послдовалъ только въ феврал 1765 г., т. е. черезъ три года посл гибели Каласа. Верховная коммиссія, назначенная для кассированія дла, вполн оправдала Каласа, возстановила невинность его и его семьи, приказала тулузскому суду вычеркнуть изъ дла первоначальное ршеніе и внести въ него актъ реабилитаціи Каласа. Тутъ только стало ясно, до какой степени интересъ къ этому длу охватилъ всю страну. Въ Париж, въ день отмны приговора тулузскаго суда публика собиралась толпами на улицахъ, въ паркахъ и шумно выражала свою радость, судей привтствовали громомъ аплодисментовъ, а бдная семья Каласа не знала куда дваться отъ безчисленныхъ поздравленій. Вольтеръ въ это время былъ у себя, въ Фернэ, у него гостилъ младшій Каласъ. Онъ сразу получилъ массу писемъ о состоявшемся новомъ приговор по длу, между прочимъ, и отъ самой г-жи Каласъ. ‘Мы задыхались отъ слезъ, читая эти письма!’ — восклицаетъ Вольтеръ въ своемъ письм къ д’Аржанталю.
Агитація по длу Каласа не унялась посл новаго приговора. Теперь поднялись на ноги друзья тулузскихъ судей. Они усиливались подкопаться подъ новый приговоръ. Одно время они публиковали якобы предсмертное признаніе бывшей служанки Каласа, которая подтвердила фактъ убійства Маркъ-Антуана старикомъ-отцомъ. Но служанка поспшила заявить, что она еще, слава Богу, жива и здорова и никакихъ признаній не длала. Много было подобнаго рода выходокъ, но вс он оказывались выдумками и клеветою самаго беззастнчиваго свойства.
Въ 1778 году Вольтеръ появился, посл долгаго и невольнаго отсутствія, въ Париж. Ожидавшая толпа окружила его на улиц и восторженно привтствовала.
— Кто это такой?— спросила у одной старушки женщина изъ простонародья.
— Какъ,— воскликнула старуха — разв вы не знаете, кто онъ? Это тотъ самый, что спасъ Каласовъ!