Волшебный стол
Волшебный стол
* * *
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Волшебный стол, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1938
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
В одном московском клубе, в обеденном зале наверху, стоял в уголке у окна столик.
На чистой скатерти — четыре прибора. На приборах лежали винные стаканы.
Это значило, что стол занят, и каждый обед его занимали одни и те же четыре персоны. Персоны являлись всегда в семь часов к обеду, мрачные и скучные.
Их встречал метрдотель, прозванный почему-то ‘профессор’. Он был в очках и похож на интеллигента. И слуга, расторопный, худой и серьезный,— Яшка.
Другие столы в этом зале стояли подальше, потому что столик на четыре персоны был несколько шумлив и назывался ‘волшебный стол’.
За ‘волшебный стол’ приходили обедать всегда: московский художник Пукирев, московский домовладелец, служащий в опекунском совете, Митрошкин — сердитый брюнет с большой проседью и голубыми глазами, кандидат прав Московского университета, блондин с добродушным лицом, из себя полный, и спокойный, высокого роста, неизвестного происхождения, молодой человек по фамилии Всезнаев. Все москвичи.
Метрдотель, во фраке, встречал гостей, кланяясь и почтительно улыбаясь, а сам говорил Яшке:
— Когда закусывают, скорей водку убирай, а то бы драки не вышло. Ежели ругать тебя будут — мне скажи.
Яшка как только нальет по рюмке к закуске, то убирает графин. Его сейчас же начинают ругать.
Метрдотель сам несет к столу тарелки со стерляжьей ухой и ласково говорит:
— Пикеле у Омона-с поет так — всю душу отдашь. Вчера немножко послушать пришлось…
— Пересолили,— кушая уху, сказал всегда сердитый домовладелец, отклонил в сторону ложку и капризно отставил тарелку.
— Маркиза Мантериза де ля Тиза,— обронил в пространство художник.
Домовладелец нервно снова подвинул к себе тарелку и стал ложкой выбирать кусочки стерляди, запивая белым вином.
— Это кто ж такая маркиза?— спросил Всезнаев.
— Да вот вчера иду по Кузнецкому Мосту, а навстречу Николай, и с ним — в большой шляпе женщина лет восемнадцати, красота — прямо ослепляет… Он останавливается, смотрит на меня через пенсне и сюсюкает: ‘Позволь тебя представить моей невесте’.
Домовладелец уронил ложку в тарелку и, обернувшись к художнику и сверкая гневно глазами, резко крикнул:
— Вздор! Опять вздор!
— Нет, не вздор,— сказал спокойно художник. — Это уже которая. И все красавицы. Николай — загадочная личность. Везет. Непонятно, а везет. Недавно была у него Леля, шестнадцати лет,— красавица, потом Анфиса — блондинка, ротик маленький, пунцовый, глаза как васильки, молоденькая…
— Довольно!— уже в совершенном бешенстве закричал домовладелец. — Вздор.
— Нет, не вздор,— спокойно продолжал художник. — Я сам не могу понять, в чем здесь дело. Худой, согнутый, близорук, маленькие черненькие глазки, не выбрит, сюсюкает, а вот — успех!
— Да, удивительно… — соглашается кандидат прав. — А впрочем, он человек университетский, притом — музыкант, столбовой дворянин.
— ‘Столбовой дворянин’!— вскочив из-за стола и бросив салфетку, закричал домовладелец. — Кто столбовой дворянин? Он — столбовой дворянин? Не ври, слышишь ли, не ври, в последний раз тебе прощаю! Я отца знаю — разночинец, сухарь, чинуша выгнанный… И откуда ты все это берешь?
Не в меру огорченный домовладелец снова сел за стол и выпил с досады залпом стакан вина.
Метрдотель подал гуся и, улыбаясь, сказал:
— Пикеле, мамзель, очень хороша. За ужином за ней вертел Николай Василич. И чего в нем? Я за столом служил, так он с ней по-французски ‘ля-ля-ля-ля…’. Провожать ее поехал.
— Что такое?— взвизгнул домовладелец. — Молчать! Тебя не спрашивают! Что это такое, право? Распущенность!..
— Ну вот,— говорит художник,— вот вы сами видите, каков Николай. Непонятно. А денег у него ни гроша.
— Непонятно,— сказал Всезнаев. — Метрдотель врет. Пикеле приехала — завтра две недели. В среду мы ужинали у ‘Яра’ с фабрикантом Петрушиным, так на ней каратики… вот каратики, вам не поддудить.
— И тебе!— обернулся он к домовладельцу.
— А Николай,— сказал художник,— тут как тут! провожает…
— Врет! врет! все врет!— заорал домовладелец и, уронив на пол тарелку с гусем, торопливо направился к выходу.
На другой день приятели снова собрались за ‘волшебным столом’.
— К весне идет. Погода хороша… — сказал круглолицый кандидат прав. — Утром за Тверской заставой ехал я на извозчике от Корзинкина. Обгоняет меня пара в коляске. Смотрю — Николай Василич, и с ним брюнеточка — шляпка — элеганс… Думаю — Пикеле. Не иначе, что Пикеле.
— Значит, маркизу бросил,— серьезно заметил художник. — Ах этот Колька.
Домовладелец молчал, взял в руки бутылку, налил себе вина и выпил.
И вдруг ни с того ни с сего, сверкая глазами, сказал:
— Дураки. Не верю. Музыкантишка. Кто он? Фанфарон!.. Разночинец!
— Вот то-то и дело,— сказал спокойно художник,— в чем тут тайна? Особая психология или природный Дон-Жуан? Он и похож немножко на испанца — нос крючком.
— ‘На испанца’! ‘Дон-Жуан’!— качая головой, презрительно сказал домовладелец. — А еще художник. Приказчик он из ножовой линии. Вчера я справлялся — университета не кончил. Никакой не дворянин — самозванец. Пятьдесят лет ему. Чахоточный.
Он вдруг вскочил и в исступлении крикнул:
— И вообще, довольно. Встречу — морду ему набью. Этим кончится…
И расшиб об пол свой стакан.
‘Опять шумит волшебный стол’,— говорили другие посетители за соседними столами.
К столу подошел старшина и укоризненно обратился к обедающим:
— Простите, посетители просят не так громко беседовать. Оркестр играет — дирижер пугается…
Опять сидели приятели за столом, обедали, выпивали.
Когда подали утку с груздями, художник, отпив из бокала бургонского, как бы в пространство, сказал:
— Баронесса фон дер Шпецберг…
— Это что еще?— спросили приятели.
— Да вот,— сказал художник, вынимая из кармана большой конверт,— меня шафером приглашают.
— Как, к кому?— заинтересовались приятели.
— Николай женится. Венская графиня. Знаменитость. Писательница. Он познакомил меня. Красавица. Порода… Глаз с него не спускает, влюблена как кошка. В глаза смотрит, волосы ему на голове все поправляет. Мне говорила: ‘Только он один меня понял…’ Богатая женщина.
— Дай сюда,— сказал домовладелец.
Он вырвал конверт из рук художника, вынул из конверта блестящую бумажку с золотой каймой, прочел и с бешенством бросил на стол:
— Безобразие! Позор! Не позволю!
— Как не позволишь?— спросил художник. — Сердит, да не силен. Да чего ты все сердишься, тебе-то что?
— Не позволю!— кричал в исступлении домовладелец. — Я донесу. Он женат, опеку наложим…
— Ну, это еще неизвестно,— сказал спокойно художник. — Он за границей женится, где-нибудь в Монте-Карло. Там ведь церковный брак не признается. Да я видел его паспорт — там написано ‘холостой’.
— Врешь,— кричал домовладелец. — Уголовщина. Я разберу. Не позволю. Опека…
И, выскочив из-за стола,— загрохотала вся посуда,— ни на кого не глядя, пустился к дверям…
Утром художник лежал в постели в своей мастерской. Напротив сидел его приятель — кандидат прав.
Художник, смеясь, говорил:
— А хорошо я его поддел?.. Немножко дорогонько только: приглашение на свадьбу шафером к баронессе стоило двадцать пять рублей!
Ребяческая, дурашливая жизнь…
Да были ли в самом деле когда-нибудь эти четыре московские чудака и их поставленный в отдалении ‘волшебный стол’?
Волшебный стол — Впервые: Возрождение. 1938. 18 февраля. Печатается по газетному тексту.
Пукирев Василий Владимирович (1832-1890) — автор картины ‘Неравный брак’ (1862).
у Омона-с поет — см. прим. к с. 149 кн. 1 наст. изд.