М. Моравская
М. Моравская
ВОЛНУЮЩАЯ ПОЭЗИЯ
ВОЛНУЮЩАЯ ПОЭЗИЯ
Волнующая поэзия, Моравская Мария Людвиговна, Год: 1915
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Акмеизм в критике. 1913—1917
СПб.: Изд-во Тимофея Маркова, 2014.
В последние годы на смену символизма возникает новое поэтическое движение, это поэзия конкретная, близкая к жизни, близкая каждому будничному дню.
Новые поэты ищут темы в повседневной жизни. Пароходы, плывущие по Неве, серые люди, каждый день переезжавшие с одного берега на другой — вся их жизнь есть переезд с одного берега на другой, — в этом новый поэт увидит красоту. Старые дома, окрашенные в желтый цвет, потому что в туманном городе мало солнца, — охра, заменяющая солнце! — это лирика города.
‘В полях скрипучие воротца, и запах хлеба, и тоска’, — вот лирика деревенской обыденности. ‘Сколько милых девушек ходит в трауре, — светлых невест с черной фатой!’ — вот волнующая лирика войны.
Вы видите, в каких простых темах, в каких простых событиях можно находить красоту, и современная лирика уже не гонится за патентованной красотой, она чужда эстетства, ни музеев, ни дворцов в ней не увидите.
Обычные человеческие переживания, ‘сережки’, которые ‘пылят на стол’ и напоминают милый лес за городом, лес, утоляющий городскую тоску, тоска по родной стране, где ‘ни одна из снежинок не помнит уже обо мне!’ — обо всем этом бережно рассказывает новая поэзия, во всем этом умеет она отыскивать новую, волнующую красоту. Изображают ее новые поэты конкретно, их образы так жизненны, что, кажется, можно их ощупать руками. Никаких ‘лиловых туманов’.
Как соломинкой пьешь мою душу…
Жизнь ломается, как трость…
Над полями Польши горюет Антоний,
Бедный, лысый, глиняный святой…
Вы видите, эта горсть цитат имеет одно общее — почти физиологическую конкретность. Как жар и холод, как ветер и дождь, ощущаются образы новых поэтов, они реальны насквозь. Но это не объективная реальность, а внутренняя, душевная. Поэты ‘последнего призыва’ не описывают жизни, они дают ее почувствовать. Образы сами по себе для них не существуют, они важны лишь как выразители душевного волнения автора. Что такое ‘пыльные сережки’ сами по себе, стоит ли о них писать? Но если они выражают тоску, тоску по красоте природы, такой хрупкой, — вот-вот осыплются сережки, лишь только принес их в комнату, и опять в этих четырех стенах станет пыльно и серо — если так относиться к вещам, то становятся значительными самые будничные из них.
Вот эта одухотворенность обычных вещей — крупная отличительная черта новой поэзии. Я бы назвала ее ‘душевной конкретностью’. Душу и ее волнение изображают ‘поэты последнего призыва’. Самыми конкретными образами они говорят о самом ирреальном, о душевном волнении. В их изображении все обыденные предметы глубоко романтичны. И охра, заменяющая солнце, и соломинка, которою пьют душу, и черная фата осиротелой невесты — все это проникнуто душевным волнением. Никаких пейзажей, никакого образа ради образа не знает новая поэзия. Мир для человека, а не человек для мира!
Вся вселенная имеет значение лишь поскольку она отражает человека, — так кажется, когда читаешь эти стихи, где ‘бережно и нежно’ целуют ‘прошлогоднюю траву’, потому, что ‘снегами изранена, она еще жива’ и ‘шепчет прошлогодние слова’.
Даже траве способен дать душу современный поэт. А иначе она для него не существует, трава, как часть ландшафта — в этом не было бы никакого волнения. И все разнообразие мира, вся современность и прошлое, война и мир, гроза и тишина, купола церквей и мох на землянках, все это входит в современную поэзию, если отражает волнение души. Личность вернулась ко всей жизненной конкретности лишь для того, чтобы обогатить себя новыми переживаниями.
И с этой точки зрения самый обыкновенный, придорожный камень становится поэтичным, если о него облокотилась рука странника. Самая будничная реальность прекрасна, если она соприкасается с душой человека.
Форма такой взволнованной поэзии не могла остаться прежней, классической. Разве можно все многообразие радостей и страстей вместить в тесные рамки ямбов и хореев? Классическое стихосложение подходит для эпоса, для описания красивых вещей, для спокойных стихов. Современную лирику оно связывает. И поэты последнего призыва стали писать освобожденным ритмом, близким к разговорной речи. Этот ритм легко передает все изгибы душевного волнения, он близок к музыке, в его основе лежит так называемая ритмическая пауза. Стихи делятся на такты, а не на стопы. Количество стоп может не быть ровным. Если одна или две стопы пропущены (ритмическая пауза), это нарушает метр, который сковывает стихи, но усиливает их гармоничность. Вместо мертвого выстукивания ямбов и хореев получается живая гармония русской речи, такой естественно музыкальной, освобождающейся от тисков метра и классических форм, навязанных русскому языку филологами-западниками. Образцы такого освобожденного ритма читатели могут встретить в любом номере ‘Журнала для всех’.
Предтечей этого стихосложения был Тютчев. Одно из лучших его стихотворений ‘О, как на склоне наших дней нежней мы любим и суеверней’, написано освобожденным ритмом.
И старые классические приемы, такие однообразные в своей металлической звучности, тоже чужды новым поэтам. Они влюблены в ассонансы, которые естественнее в речи, чем точные рифмы, выстраивающиеся в стихах с неестественной правильностью, как солдаты на параде. Созвучия из народной поэзии: ‘случайная — печальная’, ‘повойничек — повольничать’, ‘панель — на ней’, ‘гость — погост’ — гораздо ближе современной лирике, чем старые литературные приемы. Народный ритм, ритм современной частушки, тоже родственен новой поэзии. И не только рифмы и ритм роднят эту поэзию душевного волнения с современной народной песней. В ней та же реальность образов, и душевное их содержание, та же близость к жизни и субъективный подход к ней.
Когда крестьянка поет: ‘цветок во снопик завяжу, любовь дружку не покажу’, снопик здесь не сам по себе, он душевный образ: любовь надо скрыть в душе, как цветок во ржи. Этот маленький полевой цветок — образ любви, как осыпающиеся сережки у современного городского поэта — образ тоски по природе. В народной песне та же ирреальная конкретность, и когда говорится о милом ‘его сахарные прянички растаяли в руке’ — то прянички растаявшие — не сами по себе, они лишь показывают, как сильно волновалась девушка, как горели ее руки.
Наша новая поэзия счастливо встретилась с поэзией народной, способы изображения у них общие, хотя темы — разные. И факт этой встречи лучше всего доказывает, что возникающая в последние годы поэзия — коренное русское движение, а не ‘Прекрасная иностранка’, какой была в России поэзия эстетов.
Печатается по: М. Моравская. Волнующая поэзия // Новый журнал для всех. 1915. No 8. С. 39—41. Републикуемая статья Моравской вызвала ответ Николая Ашукина, опубликованный (вместе с ответом Дмитрия Крючкова) в девятом номере ‘Нового журнала для всех’: ‘За последние годы мы были свидетелями неимоверно быстрого возникновения поэтических школ: одна сменяла другую (вспомним акмеизм, футуризм и пр.). Статья г-жи Моравской является в некоторой степени тоже маленьким манифестом (или по крайней мере носит черты его) новой поэтической школы’ (Ашукин Н. О волнующей поэзии // Новый журнал для всех. 1915. No 9. С. 59). Подробнее о близости статьи Моравской к акмеистической программе см.: Лекманов О.Л. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000. С. 130—136.