СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ГРАФА
Е. А. САЛІАСА.
Томъ I.
ИСКРА БОЖЬЯ.—ТЬМА.— МАНЖАЖА.— ЕВРЕЙКА.— ВОЛГА.
Изданіе А. А Карцева.
МОСКВА.
1891.
ВОЛГА.
ПУТЕВОЙ ОЧЕРКЪ.
(Е. А. М—ой).
ВОЛГА.
ПУТЕВОЙ ОЧЕРКЪ.
(Е. А. М—ой).
I.
II.
III.
IV.
V.
Волга, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1871
Время на прочтение: 70 минут(ы)
Вамъ угодно знать, какъ халъ я боле полуторы тысячи верстъ внизъ по Волг… Ваше желаніе — моя оговорка и смягчающее вину обстоятельство передъ судомъ читателя, если путь мой будетъ въ разсказ тмъ, чмъ онъ былъ въ дйствительности,— утомителенъ, подчасъ однообразенъ, изрдка пріятенъ, а вообще… боле назидателенъ, чмъ занимателенъ. Снова хать по Волг — я бы не желалъ.
Не такъ давно мн случилось спуститься по Дунаю отъ Пешта до Галана, и я не нашелъ на немъ никакихъ особенныхъ красотъ, помимо нсколькихъ утесовъ и скалъ, гд мн показали выточенный въ камн уступъ, тянувшійся вдоль берега, говоря, что это слдъ древней дороги въ Византію. Затмъ по всему пути на Дуна мн особенно хвалили Днпръ и его красоты. Я послушался и изъ Одессы похалъ по Днпру. Поднявшись черезъ Лиманъ и Херсонъ, я поспшилъ бросить Днпръ въ Никопол. Здсь я нашелъ много, если не красотъ, то курьезовъ и оригинальныхъ особенностей. Мсто австрійскихъ пароходовъ заступили какія-то паровыя расшивы, багажъ мой въ Херсон леталъ по воздуху, пароходъ въ мор и въ Лиман ложился отдыхать на бокъ, при совершенномъ штил и, полежавъ иногда довольно долго, шелъ версту и ложился на другой бокъ… На пристаняхъ публика иногда сообщалась съ берегомъ по систем Блондена и Леотара, если не по канату, то по жердочк, что, говорятъ спеціалисты, еще трудне. Нкоторые при этомъ нечаянно прохлаждались отъ жары въ рк. Наконецъ устройство руля на корм было необыкновенно искусно приспособлено, чтобы подковообразной, движущейся машинкой рзать ноги всякаго пассажира, замечтавшагося на берега, мсто же это составляетъ часть небольшой палубы перваго класса и ничмъ не огорожено. На эту палубу не допускались, разумется, пассажиры другихъ классовъ, но были допущены для нашего удобства и развлеченія: тарантасъ въ грязи и громадная карета екатерининскихъ временъ, въ которой всю дорогу сидлъ широколицый солдатъ-уланъ и курилъ махорку. Карет и ему было удобно, мы же вс жались на лавочкахъ у загрязненныхъ рессоръ и колесъ экипажей.
Этотъ путь — прошлое… Можетъ быть, теперь все на Днпр, даже и машинка — еще искусне и лучше устроены.
Что касается до красотъ Днпра, то для меня былъ и остался самымъ дорогимъ воспоминаніемъ городъ Никополь, гд я бросилъ и пароходъ и Днпръ, и благословляя днпровскіе пороги, помшавшіе мн взять билетъ до Кременчуга, переслъ въ перекладную. На Днпр вс мн хвалили, превознося до небесъ — Волгу. Но я не поддался въ третій разъ… Теперь мн стало нужно видть и Волгу и Донъ: вотъ почему я ршился снова на рчное путешествіе. Такъ какъ во время пути вы невольно замтите, что именно меня наиболе занимаетъ на Волг, то я объяснюсь впередъ. Мн хотлось видть тотъ край, т мста, которыя создали Пугачева и пугачевщину, поэтому, не удивляйтесь частымъ намекамъ и подробностямъ о Пугачев.
13-го іюня, будучи въ Москв, я собрался на нижегородскій вокзалъ, подъ проливной осьми-часовой дождь. хать съ Поварской въ этотъ вокзалъ дло не шуточное, не только въ дождь, но и въ самую великолпную погоду. Провожавшіе меня совтовали мн утромъ выслать впередъ подставу и запастись дорожнымъ. Отправляясь въ вокзалъ нижегородской дороги, я только утшалъ себя мыслію, что, пріхавши, я уже значительно сокращу путь отъ Москвы до Нижняго.
О нижегородской дорог приходится сказать, что она за исключеніемъ деревяннаго сарая вмсто амбаркадера, можетъ служить образцомъ нашимъ дорогамъ.
Начиная съ устройства вагоновъ, провизіи на станціяхъ, быстрой и покойной зды и кончая служащими при позд,— все хорошо. Меня же, какъ увидите впослдствіи, нельзя заподозрить въ пристрастіи.
Итакъ на нижегородской дорог я, во-первыхъ, нашелъ отдльныя кресла, поставленныя по направленію движенія. Кресла развинчивались, опускались, и ночью у меня была удобная постель безъ сосда и безъ vis—vis. Удобство этихъ отдльныхъ креселъ видно уже и изъ того, что пустъ ли вагонъ, или полонъ пассажирами — вамъ совершенно все равно, двухъ креселъ занимать вамъ невозможно и не нужно.
Затмъ на станціяхъ мы не стояли безконечно, неизвстно по какой причин, безчисленные начальники станцій и дистанцій, кассиры, телеграфисты, кондуктора, разные помощники разныхъ другихъ помощниковъ не мыкались безъ толку по платформ и въ дверяхъ станціи, принося и унося, говоря и толкуя что-нибудь (поврьте) совершенно не идущее къ длу, то-есть, къ прозду позда.
Въ первомъ класс не хала кучка служащихъ при желзной дорог съ кипой бумагъ, съ громкимъ говоромъ среди ночи, когда хочется спать, съ выскакиваньемъ на станціяхъ, при чемъ раздаются сухіе удары деревянныхъ дверей, точно удары изъ пистолета. Но это еще ничего! Я знаю дорогу, которую не хочется называть, гд господа начальники дистанцій или станцій влзаютъ въ первый классъ,— который они, разумется, предпочитаютъ остальнымъ для своихъ прогулокъ отъ станціи до станціи — вмст съ дамами извстной категоріи.
Я помню одного изъ этихъ господъ, который однажды, когда поздъ подходилъ уже къ городу Козлову, слъ съ своей подругой ради шутки въ разныхъ углахъ вагона, и милая парочка, щелкая орхи, перекидывалась скорлупой черезъ пассажировъ.
Я уже не въ первый разъ спрашиваю: неужели нельзя устроить, чтобы эти господа съ даровыми билетами здили и одни, и хоть съ десятками своихъ родныхъ или подругъ, въ особомъ вагон, во избжаніе той ошибки, что, служа на желзной дорог, они привыкаютъ смотрть на вагонъ перваго класса, какъ на свою спальню. Особый вагонъ поведетъ еще къ уничтоженію другого зла — запиранья въ позд цлаго вагона для публики, потому что кто нибудь изъ нихъ вздумалъ прохаться одинъ.
Владиміръ я проспалъ, и не могу сказать о немъ ни слова. Близко ли онъ былъ и виднъ ли съ амбаркадера — мн неизвстно. Когда я проснулся на зар, поздъ стоялъ на возвышенномъ мст: кругомъ станціи шла работа, стучали топоры, звонко разносился говоръ людской по утреннему воздуху, и передо мной мелькали тамъ и сямъ бленькіе, вновь выстроенные домики и сложенные срубы. Посреди всего на холм виднлась красивая маленькая церковь. Кажется, это былъ Ковровъ. Нтъ сомннія, что лтъ тому десять на этомъ бугр прогуливалась одна соха и колосился одинъ хлбъ, а лтъ еще черезъ десять будетъ цлый городокъ. Извстно, что наши дороги и вокзалы, помщаясь среди поля, создаютъ новые поселки, изъ которыхъ нкоторымъ суждено обратиться въ города, разумется, лтъ черезъ сто. Вторая Коломна уже существуетъ, а городокъ Грязи будетъ на русской карт очень скоро.
По поводу новыхъ поселеній по желзно-дорожнымъ линіямъ я скажу слово объ одномъ характеристическомъ явленіи. Когда въ Америк кучка поселенцевъ идетъ на проломъ въ двственные лса и съ опасностью жизни заводитъ колонію въ самыхъ дикихъ мстахъ, то немедленно вслдъ за ними появляются на вновь выведенныхъ кровляхъ — воробьи. Они упрямо и неизбжно идутъ за человкомъ, куда бы онъ нй шелъ. У насъ первыя живыя существа, упрямо идущія за поселенцемъ, куда бы его ни занесла судьба, это — тараканы и клопы… Я бы совтовалъ даже берлинскому кабинету немедленно выписать изъ Россіи съ тысячу мужичковъ въ Эльзасъ-Лотарингію, чтобъ немедленно и успшно оруссифицировать весь край. Затмъ, когда въ Америк, среди одичалой мстности, быть можетъ, еще невидавшей ни разу благо человка, выростетъ цлый новый поселокъ, то прежде всего появляется вывска надъ кузней и стучатъ молоты, изготовляя орудія на борьбу съ величественной и могучей природой…
Въ новомъ поселк на Руси прежде всего появляется вывска или просто метелка, приглашающая въ кабакъ… Затмъ, посл новаго прилива населенія и увеличивающихся средствъ, открывается другой, а тамъ третій кабакъ.
Всякій молодецъ на свой образецъ! Виноватъ — морозъ.
Въ девять часовъ утра свистокъ локомотива началъ усиленно и часто взвизгивать, вагоны запрыгали, постукивая на стрлкахъ… Рожокъ надсмотрщика прогудлъ впереди разъ и два… Поздъ подкатилъ къ вокзалу. Нижній-Новгородъ!
На этотъ разъ вокзалъ былъ лучше московскаго, и чуть не съ десятокъ картонныхъ афишъ или объявленій разныхъ пароходныхъ компаній, торчавшихъ въ разныхъ углахъ, пестрили комнаты и придавали имъ какой-то оригинальный видъ.
Изъ вокзала я отправился на пристань… Внизу мелькнула синева рки, направо и налво тянулись длинные ряды сараевъ, крышъ на колонкахъ и запертыхъ на глухо дверей и оконъ. Здсь происходитъ ярмарка. Это Нижній Базаръ…
Прямо передо мной за ркою, на зеленющей гор, внцомъ расположился Кремль, нсколько церквей сіяли крестами, а одиночкой разбросанныя зданія живописно спускались къ рк, покрывая гору бленькими и срыми пятнами среди зелени… Внизу у рки зданія сгустились, и эта часть города, разумется, и грязне, и хуже… Черные профили барокъ, судовъ и срая сть мачтъ рзко отдляли нижнюю часть города отъ верхней… У пристани кишилъ народъ. Извощикъ подвезъ меня къ контор Волжскаго Общества, но пароходъ отчалилъ въ тотъ же мигъ, чтобъ перейти на городскую пристань, на противоположномъ берегу. Я отправился на перевозъ, то-есть, заплативъ дв или три копйки, вошелъ на маленькій пароходикъ почти квадратной формы и попалъ сразу въ густую толпу съ запахомъ зипуновъ, дегтя и лука…
— Баринъ, лзьте сюда! раздался надо мной голосъ сверху.
Я увидлъ надъ собой узенькую площадку съ маленькой лсенкой. На ней стоялъ у колеса или штурмвала сдобородый старикъ, сидло три купца и какой-то краснолицый нижегородецъ въ фуражк съ кокардой. Я ползъ по приглашенію и по дорог прочелъ, что публику на мостикъ просятъ не лазитъ.
Пароходикъ тронулся, таща за собой паромъ, гд была наворочена куча телгъ, лошадей и людей. Боле десятка лодокъ сновали вокругъ пароходика, совались подъ носъ, тыкались объ него, или гнались сзади.
— Ишь проклятыя! мычнулъ старикъ рулевой. Мало ихъ учили!..
Когда мы были на средин рки, весь Нижній былъ у меня предъ глазами.
— Красивый городъ! невольно вымолвилъ я.
— Богатый! отозвался сосдъ купецъ.— Вы не здшніе будете?
Это былъ его первый вопросъ, когда мы причалили, онъ мн задалъ пятнадцатый:
— По своему длу изволите хать?
Когда я снова нанялъ извощика и похалъ среди пыли на вторую пристань парохода Волжскаго Общества, то пароходъ прозвонилъ и снова отчалилъ семью минутами ране, какъ мн объяснилъ извощикъ.
— Отчего-жь такъ?
— Переда забрать. Вишь ‘Самолетъ’ свистнулъ, показалъ мн извощикъ на другую пристань. Ну, тотъ и отчалилъ. Тутъ вдь держи ухо востро…
Объясненіе этого ребуса я узналъ и передамъ вамъ поздне. Я по невол отправился на плавучую пристань, гд разввался флагъ со словомъ: Самолетъ. Чрезъ полчаса я двинулся. На первый разъ до Казани…
Волга, разумется, производитъ съ перваго раза самое пріятное впечатлніе и отчасти въ этомъ не виновата. Посл города, пыли и жары, пріятно очутиться на вольномъ мст, свжемъ воздух и на раздоль.
Путешествіе на рчномъ пароход въ хорошую погоду, разумется, самое пріятное изъ всхъ способовъ передвиженія, придуманныхъ пока человкомъ. Въ экипаж тсно, въ вагон скучно, на пароход въ мор иногда великолпно, иногда пытка. Остается рчной пароходъ, гд, почти не измняя обыкновеннаго образа жизни, продолжаешь двигаться впередъ.
Отъ самаго Нижняго, а вроятно и выше, и по всей Волг, окружающее путешественника не выходитъ за предлъ трехъ цвтовъ или трехъ красокъ. Волга — это, есть именно, какъ удачно окрестилъ ее народъ — раздолье, и чмъ дале, то боле широкое раздолье, а на немъ безсмнно царятъ три краски: ясная синева небесъ и мутная синева рки, темная зелень праваго, постоянно возвышеннаго берега и лваго неизмнно-пологаго, и, наконецъ, яркая желтизна, даже близна песчаныхъ отмелей, косъ и островковъ, которые врзываются въ синія воды блестящими, иногда ослпительно блыми язычками. Малйшая хворостинка, пенекъ или что либо упавшее среди благо сахаровиднаго песка, рзко выдляется чернымъ пятномъ и видно издалека. Итакъ синее небо и синяя рка, зеленые берега и снжно-блыя линіи и угольники среди нихъ!— вотъ что видно кругомъ и иной разъ заставляетъ усомниться въ движеніи. Селеній страшно мало по берегамъ, хорошо, если ихъ попадется по два на каждый часъ зды… Помщичьихъ имній съ усадьбами почти вовсе нтъ. Города… но вдь это съ административной точки зрнія, а съ точки зрнія туриста — городовъ совершенно нтъ, за исключеніемъ именуемыхъ губернскими. Отъ Нижняго до Казани значатся на берегу Волги: Макарьевъ, Васильсурскъ, Козьмодемьянскъ, Свіяжскъ и Чебоксары. Два изъ нихъ не видны съ парохода, а три до такой степени похожи другъ на друга въ общихъ своихъ чертахъ, что можно принять одинъ за другой.
Правый берегъ, возвышенный, темнозеленый, на немъ уступами на выровненныхъ площадкахъ или ступеняхъ стоятъ нсколько церквей, съ десятокъ каменныхъ домовъ и съ сотню деревянныхъ домиковъ. Прибавьте побольше церквей и получите Чебоксары, оставьте одну церковь и одинъ каменный домъ — получится Васильсурскъ.
Исторія этихъ поселеній или городовъ всегда одна и та же: великій князь… или царь… въ борьб съ татарами выбралъ такое-то мсто, заселилъ его дворцовыми людьми или стрльцами и, укрпивъ, выбралъ пунктъ этотъ какъ опорную точку…
Еслибъ татарская Казань не пала, то, можетъ быть, Васильсурскъ былъ бы Нижнимъ, но теперь онъ остался въ томъ же вид поселка, какимъ былъ, вроятно, и при Василь Иванович — его основател. Если онъ не воспользовался тмъ временемъ, когда милліоны рублей проходили мимо него по Волг, то теперь съ желзными дорогами, его обошедшими, онъ на вки останется живописно расположившимся въ зелени поселкомъ.
Если честь основанія города не принадлежитъ московскому двору, то это чувашенинъ, мордвинъ, или черемисъ зажилъ здсь ради рыбнаго промысла или ради удобства убгать и прятаться по волжскимъ камышамъ, спасаясь отъ всякой бды, грянувшей то изъ татарской Казани, то изъ Москвы. Послдующія времена нашли на берегу т же хижины, тхъ же рыбаковъ, тхъ же окрещенныхъ идолопоклонниковъ, и среди поселка явилось зданіе подъ названіемъ воеводская расправа, а тамъ уздный судъ, а теперь и третье — земская управа, но единственное коренное измненіе, такъ сказать, событіе, послдовавшее въ теченіе трехъ вковъ, въ жизни этихъ административныхъ поволжскихъ единицъ, только то, что одно начальство ходило одтое по-русски, когда народъ одвался по-татарски, а затмъ начальство одлось по-нмецки и застегнулось на вс свтлыя пуговицы, народъ же одлся по-русски, и церковь заняла мсто мечети… Подъ конецъ же начальство вдругъ разстегнулось на вс пуговицы, а народъ началъ обзаводиться нмецкимъ платьемъ. Въ первую эпоху оно открыто драло праваго и виноватаго, а также взыскивало и съ праваго и съ виноватаго, во вторую эпоху длало то же самое, но въ этомъ укрывалось, въ третью… хочетъ отстать отъ этой вковой привычки. Что же длали въ это время, въ эти три эпохи, правый съ виноватымъ? Правый убждался опытомъ жизни, что быть правымъ не разсчетъ, и длался виноватымъ, а вкусивъ древа познанія добра и зла, находилъ, что быть виноватымъ — дйствительно не въ примръ сподручне. Такимъ образомъ партія правыхъ уменьшалась… партія виноватыхъ увеличивалась, становилась постепенно все боле и боле виновата, и разъ во сто, въ двсти лтъ накопившаяся пна горькой чаши хлестала за края… Самыя дикія мста Поволжья наиболе оживлялись. Гд больше острововъ и камыша — тамъ больше и народа, и отсюда уже по бурливымъ волнамъ шли на селенья и города другія не мене бурныя волны праваго и виноватаго люда… Красилась Волга кровью и затмъ снова все успокоивалось еще на сто лтъ: только бугоръ надъ ркой прозвался Стенькинымъ бугромъ, только гора мловая назвалась Двичьей горой и на ней еще носится, быть можетъ, безпокойная душа двицы-атаманши, только рченька какая-нибудь помнитъ у себя въ гостяхъ старцевъ, скиты и донского казака, ходившаго въ гости въ большіе города съ огнемъ и мечомъ.
Между Нижнимъ и Казанью я могу упомянуть о единственномъ помщичьемъ имніи — Юнга, которое вдали, среди ровнаго лваго берега, рисуется какими-то башнями усадьбы… а можетъ, и трубами завода… Наискось отъ яего на правой сторон мелькнуло село Юнта на самомъ берегу… Двухъэтажные деревянные дома стоятъ вс на сваяхъ или на курьихъ ножкахъ, опредляющіе собой крайній предлъ весенняго разлива. Здсь въ апрл длается Венеція, а иногда и просто потопъ, отъ котораго крыши, скарбъ и люди отправляются внизъ по матушк по Волг. А между тмъ каждый изъ этихъ оригинальныхъ домиковъ — подвинувшись на дв сажени выше, могъ бы обойтись безъ десятковъ свай, на которыхъ онъ стоитъ и которыя уподобляютъ его какомуто наскомому въ род втряницы или сороконожки, да кром того простоялъ бы спокойно 50 лтъ безъ весенней ванны. Но, увы! это, вроятно, строго запрещено здсь Провидніемъ, потому что вс дома и хижины стоятъ на той математической линіи, которая весной соприкасается съ быстрымъ потокомъ разлившейся рки.
— Объ весну дв недли въ вод, объяснилъ мн одинъ палубный пассажиръ съ окладистой бородой,— за то лтомъ недалечко до лодокъ, а зимой до проруби. А поди-ко, на гору воду-то таскать невесело. Да и лодку изъ-подъ глазъ не угонятъ…
Можетъ быть, онъ и правъ.
Единственный вполн красивый пунктъ въ этой части Волги, это — Макарьевъ. Города не видно вовсе, онъ стоитъ за сто саженъ отъ берега, въ низменности, но на самомъ краю берега, до половины въ вод, высится на мысу Макарьевскій монастырь, старинной кладки, и изящный профиль его напоминаетъ нкоторые профили московскаго Кремля. Здсь же эти колонки, ршетчатыя окошечки и зубцы башенъ и стнъ отражаются вдобавокъ въ волнахъ рки.
Смшную только шутку сыграли съ монастыремъ монахи. Они, очевидно, уже давно, надли на его зубчатыя башни деревянныя шапки, которыя теперь почернли и совершенно сгнили. Отъ этой круглой черной крышки всякая башня ужасно похожа на грибъ.
Судьба Макарьевскаго монастыря въ будущемъ — прокатиться по частямъ тоже внизъ по Волг. Рка въ изгиб сильнымъ напоромъ всякую весну бросается на него и отрываетъ по куску… Нсколько развалинъ древней кладки видны у края подмытаго берега на половину въ вод. Затрата двухъ, трехъ тысячъ рублей на укрпленье берега могла бы спасти отъ уничтоженья одинъ изъ немногихъ древнихъ памятниковъ, видимыхъ на Волг. А между тмъ черезъ 15 лтъ, а при двухъ, трехъ сильныхъ разливахъ и гораздо раньше — Макарьевскаго монастыря не будетъ на берегу Волги. Судьба, вроятно, хочетъ, чтобы монастырь, основанный въ 15-мъ. столтіи, выдержавшій много осадъ отъ казанцевъ и другихъ татаръ, боровшійся упорно и славно съ шайками Стеньки Разина,— погибъ въ 19-мъ вк, въ который Русь особенно усердно покрывается изъ конца въ конецъ сотнями и тысячами уродливыхъ колоколенъ и церквей. Половина той суммы, которая затрачивается ежемсячно въ любомъ уздномъ город, на 15-й и 20-й храмъ при 8—10 тысячахъ жителей и даритъ городъ нелпой постройкой — спасла бы древній памятникъ отъ гибели.
Отъ Нижняго до Казани мн попалось на глаза не боле двухъ десятковъ барокъ, расшивъ и блянъ. Он все боле вытсняются грузовыми пароходами, а тотъ товаръ, который пароходъ не можетъ грузить самъ, онъ тащитъ за собой на буксир. То же случилось и съ бурлаками. Бурлакъ будетъ скоро непонятное слово. Теперь мн попалось только судна три, и то маленькія, которыя на бичев тихо двигались мимо, а вдали, по краю благо сахарнаго берега, шло, казалось, какое-то длинное и узкое наскомое на безчисленныхъ ножкахъ, потому что издали разобрать отдльныя людскія фигуры нельзя: видны только шевелящіяся ноги медленно и равномрно двигающейся шеренги.
Если на Волг меньше блянъ, то вмсто нихъ рка усяна la lettre плотами сплавляемаго лса. Невольно дивишься тому краю, который ежегодно даетъ такое обиліе лса и до сихъ поръ не опустошенъ.
Постоянно, на каждомъ шагу направо и налво, попадаются эти плоты. Десятки ихъ, сотни и даже тысячи проходятъ съ свера, съ Оки и Камы, до Низовья. Около Козьмодемьянска, торгующаго лсомъ и гд была въ это время лсная ярмарка, мн попалась на глаза такая масса этихъ плотовъ, что, начавъ считать, я быстро дошелъ до пятисотъ и бросилъ… потому что мы обогнули мысъ, и я увидлъ на разстояніи боле версты всю правую половину рки уже не водяную, а деревянную.
Видъ крайне оригинальный, если прибавить, что на всякомъ плоту стоитъ маленькая конурка (если же плотъ въ нсколько рядовъ, то и большой домикъ), и вокругъ него копошится народъ, дымится огонекъ подъ котелкомъ и бгаютъ по бревнамъ ребятишки, иногда и собака лаетъ на пароходъ. Однажды на очень большомъ плоту стояла цлая изба, окруженная свжей зеленью, кустами и деревцами (какъ это было устроено — я не знаю), изъ окошекъ выглядывали фигуры въ пестрыхъ платьяхъ, на крыльц сидлъ старикъ и плелъ лапоть, а сажени за дв отъ избы, вокругъ котла, разслись кружкомъ человкъ 10 и обдали. И весь этотъ деревянный островокъ, на которомъ шла своимъ чередомъ будничная жизнь цлой семьи, тихо плылъ среди рки. Только при проход нашемъ, толпа добродушно загудла и замахала руками… да плотъ немного закачался и слегка запрыгали широкія бревна на волн, набжавшей отъ парохода.
Объ этихъ плотахъ и о неудобствахъ отъ сплава такъ называемыхъ однорядокъ, придется еще поговорить, какъ о крайне интересномъ безобразіи, укоренившемся на Волг и неуступающемъ ни предъ закономъ, ни предъ грубой силой.
Часовъ въ восемь утра я увидлъ направо высокій мысъ. Это былъ Услонъ. Село того же имени показалось подъ горой на берегу… Волга разливается особенно широко въ этомъ мст, длаетъ сильный изгибъ и уходитъ вправо за Услонъ.
Налво вилась и впадала въ Волгу рченка Казанка, а прямо передъ нами за равниной въ розовомъ туман чуть виднлась вдалек на возвышеніи — Казань. Городъ и съ парохода кажется великъ, красивъ и оригиналенъ. Несмотря на дальность разстоянія и на туманъ, я могъ отличать двоякій родъ высившихся зданій. Одни, широкія съ уступами, были колокольни, другія, поуже и пооднообразне, были мечети…
Пристань за три версты отъ города крайне уродлива и грязна, какъ и должна быть всякая пристань, вдобавокъ она весной совершенно заливается водою. Прохавъ по дамб равниной, тоже заливаемой весной вплоть до стнъ города, я увидлъ предъ собою крутую гору… По гор вилась кремлевская стна сроватаго цвта, а за ней, какъ и всегда на Руси, высились красивые храмы, башни и зданія тяжелой, топорной архитектуры, изображающія правильные до безобразія четвероугольники и параллелограмы. Такими каменными ящиками, желтыми или блыми, награжденъ у насъ всякій кремль, и везд одинаково раздавили они и гору, и окружающіе ихъ памятники древности!
Вскор, прохавъ какую-то огромную развалину, далеко не красивую, съ слдами пожара, извощикъ мой ползъ съ пролеткой на стну… Потомъ уже разобралъ я, что это улица, подымающаяся мимо Кремля. Чрезъ нсколько минутъ, взобравшись наверхъ, я былъ въ центр города, у воротъ Кремля и на Воскресенской улиц.
Описывать Казань подробно я не стану, но общій профиль ея, полурусскій, полутатарскій, слишкомъ оригиналенъ, чтобъ умолчать о немъ.
Если Благовщенскій соборъ и Сумбекова башня помстились въ Кремл рядышкомъ, какъ-бы на равныхъ правахъ, то и вся Казань, все въ Казани русское съ татарскимъ спуталось вмст, и три столтія господства не заставили казанскаго татарина стушеваться и исчезнуть, какъ въ другихъ мстахъ. Даже я готовъ скоре найти въ русскомъ населеніи татарскія черты и признаки, чмъ въ татарин — русскія. Кром того, говорятъ, на казанской почв чисто-русское смячко приноситъ подчасъ татарскій плодъ, неудобоваримый ни русскимъ, ни татариномъ. Во всемъ виновата, говорятъ, татарская княжна Сумбека, которая, среди потоковъ крови, грохота оружія, когда юный царь, побдитель Казани, стоялъ уже на гор съ знаменемъ въ рукахъ, а ратники жгли и грабили городъ…— взбжала на башню и, проклиная городъ во вки вковъ, напророчила ему въ далекомъ будущемъ великую бду по имени губернію, лихіе порядки и лихихъ правителей. Затмъ Сумбека бросилась съ башни внизъ головой, и башня назвалась ея именемъ.
Впрочемъ башня эта, какъ увряютъ, выстроена при Анн Іоанновн, и есть надежда, что Сумбека бросилась съ другой и, бросаясь, предсказывала Казани совсмъ не то… а что все это есть вымыселъ казанскихъ жителей… впрочемъ все-таки на чемъ нибудь да основанный…
Казанское царство существовало только одно столтіе. Основателемъ его былъ просто сбродъ удальцовъ изъ Орды, изъ Астрахани, съ Азова и Крыма, но изъ смшенія этого вышла порода казанскихъ татаръ, самая устойчивая, эяергическая и наимене уступчивая изъ всхъ другихъ монгольскихъ породъ… Золотая Орда, какъ ни сильна была во времена оны, но развалилась безслдно и остатки ея разсяны временемъ по всему Поволжью. Съ другой стороны, башкиры, калмыки, мордва, черемисы, чуваши, мещеряки уступили русскому вліянію или гнету… не только въ городахъ, но и по селамъ. Мечети съ прошлаго столтія исчезали быстро, и хотя ихъ разрушали русскіе, а не сами иноврцы, но он, однако, пропадали почти повсюду. Строго логическій результатъ полученъ тотъ, что теперь мордвинъ или чувашъ ходитъ въ русскую церковь и въ то же время молитъ бога Тора о томъ, чтобъ онъ запретилъ его усопшимъ предкамъ болтаться по свту и навдываться къ нему на домъ. Мордвинъ креститъ новорожденнаго прежде на свой ладъ, а тамъ уже въ церкви, и въ засуху, вмсто молебствія, колотитъ въ овраг посуду или весной пляшетъ такой танецъ, отъ котораго хлбъ выростетъ до небесъ. Крещенье ихъ достигнуто не словомъ и убжденіемъ, потому что православная церковь никогда не блистала миссіонерствомъ (даже слова этого нтъ по-русски), а было крещенье кулакомъ и штыкомъ, которое успшно вербовало врныхъ слугъ Пугачеву и его послдователямъ. Такъ или иначе, но иноврцы за послднія сто лтъ превратились повсемстно въ православныхъ язычниковъ… а нкоторые, какъ, напримръ, мордва, заговорили такимъ языкомъ, въ которомъ на каждую сотню словъ тридцать или сорокъ не мордовскихъ, да и не русскихъ.
Казанскій татаринъ не только въ деревн, но и въ самомъ город, вытсненный за черту его, не далъ разрушить своихъ мечетей и въ продолженіе трехъ столтій безпрепятственно и акуратно справляетъ свой рамазанъ и байрамъ. Отъ русскаго онъ ничему не научился, а напротивъ того, хорошо, еслибы безграмотный парень русскій былъ между своими въ такомъ же презрніи, въ какомъ межь своихъ находится татаринъ, непрочитавшій корана сотни разъ еще въ дтств. Школа, гд учитъ мулла, заведена Богъ всть когда… Предки теперешнихъ Селимовъ и Рахметовъ не спорили до слезъ о классическомъ или реальномъ обученіи, а ршили давно, что мулла долженъ учить всему: и вечерней молитв, и шитью сапоговъ, и исторіи жизни Магомета, и варенью пищи, и даже лченью легкихъ болзней и увчій. А того, чему учить не нужно, мулла самъ не знаетъ, даже Ахунъ не знаетъ вроятно… да и слава Богу!
Мы споримъ, что полезне Пет или Петру Петровичу — небесная механика, или сравнительная грамматика, а Петруха пока съ великимъ трудомъ и сопньемъ, точно священнодйствуетъ, когда ставитъ дв палочки крестикомъ, и если не очень этимъ утомился, то очень доволенъ… Часто грамота для него все, что пестритъ или чернется на бломъ фон… Помню такой случай:
— Батюшка, у насъ на стн ночью набаловались… Написали чтой-то на дому углемъ…— докладываетъ дворникъ хозяину.
— А что?
— Я-жь неграмотный… мудреное да длинное. Извольте взглянуть.
Оказывается, что кто-то вывелъ углемъ очень искусно, отдльными штрихами и съ перспективой, ползущаго черта съ рожками и съ лохматымъ хвостикомъ въ четверть длиной…
Никакой татаринъ никакъ бы не принялъ этого чертика за написанный стихъ изъ корана.
Большая часть названій и именъ въ Казани, разумется, татарскія, и если есть главная Воскресенская улица, есть Петропавловская, то равно есть Сумбекова или Сумберкова башня, есть озеро Кабанъ. Есть и такія названія, какъ Арское поле, гд главный звукъ напоминаетъ слова: аршинъ, базаръ и др. Вдобавокъ, въ этой сторон еще предъ взятіемъ Казани былъ взятъ приступомъ уже существовавшій отдльно поселокъ, названный русскими Арскимъ городкомъ.
Въ моей прогулк по городу, мн попадались татары особаго сорта,— не тотъ татаринъ, что, взваливъ громадный мшокъ за плечи, стоитъ среди двора и, оглядывая окна, кричитъ гнусливо: ‘штара платья, штара шапогъ’, а тотъ татаринъ, который лихо катитъ на рысак въ красивой пролетк. Ребенку, играющему на улиц въ бабки, и въ умъ не придетъ, свернувъ полукафтана, показать прозжему барину — свиное ухо.
Мн называли нкоторыхъ казанскихъ аборигеновъ, торговля которыхъ коснулась и хивинскаго рынка, и Петербурга…
Въ русскомъ населеніи распространено знаніе татарскаго языка. Всякій торговецъ маракуетъ немного. А между тмъизачастую среди густого населенія, положимъ, мордовскаго или калмыцкаго, русскій человкъ не знаетъ ни слова по ихнему и заставляетъ инородца коверкать русскій языкъ при всякомъ дл… Вроятно, казанскому татарину меньше и рже нужда въ русскомъ, чмъ мордвину или чувашенину.
Наконецъ,— и это не воображеніе,— типъ русскаго населенія, съ трудомъ, правда, уловимый, сильнйшимъ образомъ отдалился отъ всякаго русскаго — и великаго, и малаго, и благо… Если вамъ не хочется согласиться на предположеніе, что русскій здсь слегка татаризировался если русская статистика (увы, такой еще не народилось!)… скажемъ лучше, если русскіе исправники, становые, головы и старосты докажутъ намъ, что графы браковъ между православнымъ населеніемъ и магометанскимъ они не заводили, ибо такого циркуляра изъ Петербурга не бывало,— то въ такомъ случа я все-таки останусь при своемъ убжденіи, что въ лиц коренного русскаго казанца, праддъ котораго былъ уже казанецъ, я нахожу профиль, глаза, уши, сложенье, т же самые, что и у потомковъ тхъ удальцовъ инородцевъ, которые основали здсь въ 15-мъ вк отдльное царство.
Я остановился въ гостиниц Коммонена, которую вс единогласно рекомендуютъ дущему въ Казань. И дйствительно, она недурна, вроятно иностранное имя содержателя и, какъ мн показалось, прислуга изъ татаръ играютъ немаловажную роль въ томъ, что можно все получить и хорошо и довольно быстро, не прибгая къ такимъ средствамъ, какъ англичанинъ въ какомъ-то отел въ Петербург. Легенда говоритъ, что одинъ албіонецъ, разумется, страдавшій сплиномъ, прозвонивъ и прокричавъ цлое утро напрасно, придумалъ способъ боле дйствительный: зарядилъ пистолетъ и выстрлилъ. Вся гостиница сбжалась… въ переполох, ожидая найти мертвое тло.
— Дайте мн порцію чаю! объяснилъ милордъ, и затмъ зарядилъ другой пистолетъ, чтобы получить чрезъ нсколько времени — позавтракать.
Теперь пройдемте по городу. Если васъ Казань вовсе не интересуетъ или интересуетъ именно ныншняя Казань, то мн очень жаль, потому что въ Александровскомъ саду на музык я не былъ, а равно и концертомъ въ тотъ вечеръ не воспользовался, несмотря на увщанія лакея гостиницы, что тамъ ‘господъ очень много, и какая-то французинка либо пла, либо пть будетъ…’
Въ Швейцаріи я не былъ тоже, ни въ русской, ни въ нмецкой, а видлъ издали за городомъ зеленый бугоръ или холмъ, который удостоенъ этимъ названіемъ. Хоть и странное названіе, а все-таки лучше и поэтичне одного существующаго въ Москв. Московскія дамы и даже администрація всячески стараются перекрестить одну возвышенность въ Швейную горку, но народъ держится крпко за настоящее имя. Теперешней Казани — ни общественной, ни земской, ни административной — я не коснусь, потому что вовсе не за этимъ похалъ по Волг. Если этотъ вопросъ васъ очень занимаетъ, то справьтесь, исполнилось ли предсказаніе татарской княжны Сумбеки и исполняется ли досел.
Мн хотлось главнымъ образомъ видть въ Казани мста, гд дйствовалъ Пугачевъ.
Я досталъ изъ чемодана ‘Пугачевскій бунтъ’ Пушкина, ‘Волгу’ изданіе ‘Самолета’, то-есть, нчто въ род гида, гд главную роль играетъ, къ моему изумленію, статистика… Между тмъ извстно, что иностранное слово статистика въ перевод на русскій языкъ надо выразить цлой фразой: ‘Не любо — не слушай, а врать не мшай!’
Затмъ я поймалъ около архіерейскаго дома въ Кремл худенькаго семинариста и поставилъ его на краю горы, надъ ярко освщеннымъ и даже палимымъ городомъ, и началъ его искушать. Сначала на мои вопросы: ‘Гд Сумбекова башня? Которая церковь — Казанскій монастырь? Въ какую сторону Арское поле?’ семинаристикъ раскрывалъ широко глаза и прыскалъ со смху. Затмъ онъ вскор сдлался ручнымъ, и чрезъ полчаса я зналъ городъ. Не удовольствовавшись этимъ видомъ съ края архіерейскаго двора, я, по обычаю истыхъ туристовъ, взлзъ на высокую башню по совершенно гнилымъ ступенямъ… Какъ зовутъ эту башню, я узнать не могъ, она при възд въ Кремль, и на ней дежурятъ солдаты, чтобъ бить въ набатъ въ случа пожара. Такъ какъ мн ее называли тремя именами, то не привожу ни одного изъ нихъ.
Казань vol d’oiseau дйствительно третій городъ посл Москвы и Кіева, по живописному и оригинальному очертанію. Въ центр высится гора съ Кремлемъ, соборами и башнями (и съ двумя блыми гигантскими ящиками, гд присутственныя мста). Затмъ съ одной стороны тянется и спускается внизъ самая оживленная часть города съ главной жилой, Воскресенской улицей, отъ которой вправо уходятъ другія жилки, одн къ отдльной татарской слобод, гд рисуются въ воздух легкія мечети, гд неподалеку синетъ озеро Кабанъ, а за версту и дале блеститъ, изогнувшись змемъ, широкая Волга, пропадающая въ туманной равнин. Налво отъ хребта горы точно провалилось среди города Черное или грязное озеро, окаймленное зеленью, очевидно (и самое названіе подсказываетъ это), что здсь существовала искони большая гнилая лужа, которую въ наше время устроили, обсадили деревцами и сдлали гулянье или скверъ. Теперь такіе скверы стали появляться во всхъ губернскихъ городахъ, но отсутствіе средствъ, равнодушіе торожанъ къ поддержк ихъ, скудныя пожертвованія, преимущественно отъ купечества, которое движимо не столько любовью къ пейзажамъ, сколько уваженіемъ къ начальству, наконецъ обиліе собакъ и скотовъ (всякаго рода) приводятъ къ тому, что благое начинаніе часто не ведетъ почти ни къ чему… И правъ будетъ русскій человкъ, если, при вид трехъ сухихъ обломанныхъ прутиковъ, объденной травы съ тропинками въ углахъ, которыя прокладываютъ напрямки пшеходы (словно сберегая свое драгоцнное время), при вид поваленной изгороди и лежащей на земл скамьи или калитки, — назоветъ этотъ русскій скверъ по-русски, то-есть: скверное мсто.
Невдалек отъ Чернаго озера, въ томъ же углубленіи или овраг, стоитъ большое и некрасивое зданіе новйшей архитектуры — Казанскій монастырь, и по оригинальности профиля я предпочитаю меленькую, желтенькую церковь по имени Пятницкую… Повсюду, и на гор, и подъ горой, и вдали кругомъ города, виднются колокольни и куполы церквей и монастырей, придавая Казани ту характеристическую черту всякаго русскаго города, которая такъ поражаетъ иностранцевъ въ московскомъ Кремл, когда они смотрятъ на Замоскворчье и вообще на ‘сорокъ сороковъ’. Здсь же почти на первомъ план есть дв церкви дйствительно типично-красивыя и двухъ совершенно разныхъ… стилей (если только можно такъ выразиться). У самаго Кремля стоитъ на косогор церковь самаго убогаго вида о трехъ блыхъ главахъ въ рядъ — Іоанновскій монастырь, и затмъ невдалек изъ-за домовъ высится самая древняя по виду — Петропавловская церковь, на колонкахъ и барельефахъ которой еще видны слды подражанія новйшему готическому стилю…. Вдобавокъ на стнахъ ея видны почернлые фрески, изображающіе не святыхъ угодниковъ, а нчто въ род переплетающихся виноградныхъ втвей и листьевъ. Эти дв церкви необыкновенно типичны и красивы. Впрочемъ, будемъ надяться, что Іоанновскій, уже заштатный монастырь снесутъ долой ради очистки города, или замнятъ новымъ пирогомъ о пяти главахъ, а Петропавловскую церковь вымоютъ, вычистятъ и окрасятъ въ розовую или голубую краску.
Когда Пугачевъ ворвался въ Казань чрезъ Арское поле, то самъ бросился къ кремлевскимъ воротамъ и, поставивъ пушку у гостинаго двора, старался пробить брешь въ стн, сосредоточивая удары и нападеніе на древнюю Спасскую колокольню. Она, сильно поврежденная, геройски отбивалась и все-таки устояла еще на сто лтъ, но въ наше время явился другой Пугачевъ безъ пушекъ, а съ деньгами, и пожертвовалъ на украшеніе Спасскаго монастыря нсколько тысячъ. Старую колокольню повалили, вывели новую въ род тхъ, что продаются (въ малыхъ размрахъ) у всхъ кондитеровъ для чаю, добыли всевозможныхъ красокъ и занялись живописью. Теперь и новая колокольня, и подновленный монастырь, оба зданія — въ плать арлекина и, конечно, не имютъ ничего общаго съ прежнимъ Спасскимъ монастыремъ. Остались на двор только прежнія кельи — и за то спасибо.
Казанскій монастырь, который я наивно собирался увидть и который былъ когда-то взятъ помощникомъ Пугачева, офицеромъ Миневымъ,— не существуетъ, вмсто него я нашелъ, какъ сказано выше, тоже бламанже, которое можно видть во всхъ русскихъ городахъ… Но судьба Казанскаго монастыря иная: онъ былъ уничтоженъ въ два раза пожаромъ, и казанцамъ нечего было сохранить, кром мста и названья.
Могилы казанскаго героя и мученика, столтняго старика генерала Кудрявцева, убитаго при взятіи города, о которой упоминаетъ Пушкинъ, я тоже не нашелъ въ стнахъ Казанскаго монастыря, хотя искать было нетрудно, потому что всхъ могилъ здсь не боле восьми…
Затмъ я отправился поглядть на Арское поле и на Шарную гору… но увы! я былъ въ томъ же положеніи, въ какое попалъ бы казанскій житель временъ Екатерины…. воскреснувшій теперь. Поля я не нашелъ — одно названье, затмъ церковь и институтъ, которыхъ не искалъ. А Шарная гора вовсе пропала. Ушла она изъ памяти казанцевъ и, очевидно, не возвращалась еще. Если вы недовольны путешествіемъ по Казани и тмъ, что я не былъ въ Швейцаріи, то я вамъ разскажу въ утшеніе, какъ чугунный генералъ Державинъ катался по городу тому полтора или два года… Только я передаю право разсказа другому. Дйствіе происходитъ на театральной площади, гд жаритъ солнце. На средин видна на гранитномъ пьедестал бронзовая статуя Державина. Онъ сидитъ въ тог и смотритъ въ небо, словно ищетъ упрямую рифму. Невдалек отъ него музыканты какого-то пхотнаго полка раздираютъ на части окрестный воздухъ. Командиръ или капельмейстеръ въ бломъ кител и на блой лошади въ сотый разъ заставляетъ проиграть что-то такое очень огорчительное…
Передъ памятникомъ остановился господинъ съ книжками подъ мышкой и старается увидть профиль поднятаго лица Державина, но солнце смотритъ на него же съ другой стороны и не даетъ разглядть, сзади является фигура мщанина и говоритъ:
— Державинъ… Вонъ кусочекъ-то и обломился при перевоз!.. Вишь уголокъ-то…
— При какомъ перевоз?
— Вы, знать, не изъ здшнихъ. Это монаментъ генералу Державину!.. Онъ, изволите видть, при нашествіи французовъ въ Москву штоли… Наполевона побилъ шибко, вотъ какъ онъ померъ, покойный государь Александра Павлычъ и спросилъ:— Откель онъ родомъ?— Изъ Казани! докладаютъ ему. Вотъ и приказалъ государь вытопить изъ чугуна его портретъ въ самомъ, то-есть, сходствіи съ нимъ, чтобъ вотъ какъ живой былъ! Хорошо! Ну, вотъ этимъ самымъ дломъ анжанеры въ Питер и занялись.
— Кто?..
— Анжанеры чтоль… Ну, механики… Такъ-съ… Вотъ это его взяли, привезли въ Казань и постановили въ наверститут, гд студентовъ обучаютъ. Вонъ онъ, почитай, видать отсель… И долго же онъ тамъ стоялъ на двор… И вотъ тому не очень-то долгонько, подлинно не упомню… сказываетъ мн свекоръ мой, что при больниц здшней…— Слышь, говоритъ, генералъ-то Державинъ, чугунный-то, заутро подетъ къ тіатру. Пойдемъ поглазть…— Врешь!— Ей-богу! И подлинно заутро пошли и всю эту штуку проглядли… Куда антересно было… Вотъ и поставили тутъ на площади. А оно, изволите видть, приказъ былъ изъ Питера, что монаменту эдакого человка, вельможнаго и генерала, стоять на двор наверститута не пригоже… Это ему, значитъ, память ради публики, потому и должно ему на прозжемъ мст быть, а не во двору. Только вотъ тащили-то, доложу вамъ, очинна потшно было… народу страсть… а онъ детъ… долго халъ. Ну, да спасибо, цлъ дохалъ.
На другое утро часовъ въ шесть, я былъ уже на пароходной пристани ‘Самолета’. Не скажу, чтобъ я вынесъ много новыхъ свдній относительно эпохи Пугачева. Обратиться за помощью къ кому нибудь изъ казанцевъ было бы лишнее. Ихъ свднія, вроятно, были бы почерпнуты изъ той же ‘Исторіи пугачевщины’ Пушкина, да изъ письма архимандрита Платона Любарскаго.
Направо отъ дороги или отъ дамбы, когда дешь къ пристани, виднъ еще памятпикъ довольно странной архитектуры. Говорятъ, нчто въ этомъ род попадается въ верховьяхъ Нила. Я говорю о памятник русскимъ воинамъ, погибшимъ при взятіи Казани. Онъ оконченъ тому пятьдесятъ лтъ, но можетъ легко пойти за плодъ творчества какого нибудь искусника временъ Іоанна Грознаго. Скажу только, что усченная пирамида съ приклеенными порталами обшита листовымъ желзомъ, какъ любая крыша любого дома. И дешево, и сердито… но некрасиво.
Волга отъ Казани до Симбирска?!. Трудно что либо найти здсь для глаза. Рка чаще наполнена островами, но это не т острова, которые купаются въ вод и видимы отовсюду, а т длинныя и узкія косы, которыя тянутся на версту, а то и на нсколько верстъ, и длятъ Волгу на дв… Оки… Одинъ рукавъ принято звать Волгой, а другой Воложкой. Результатъ тотъ, что рка вмсто того, чтобъ расширяться, вдругъ, къ удивленію путешественника, становится уже, чмъ была, положимъ, въ Чебоксарахъ на двсти верстъ выше. Берегъ рки вчно тотъ же: направо высокъ и холмистъ, а налво блется песчаная полоска, покрытая зеленью.
Тамъ, гд впадаетъ Кама, разумется, русло расширяется, пройдя соединеніе ркъ и обернувшись назадъ, видишь дв полосы, расходящіяся въ равнин. Одна замтно сине другой… Говорятъ, что посл сліянія, на довольно большомъ пространств, Волга и Кама текутъ рядомъ, не мшаясь, одна слегка мутная, вторая лазурная… Говорятъ!..
Говорятъ… и въ этомъ уже и самъ я убдился, что на пароходахъ общества ‘Самолетъ’ случаются всякіе курьезы. Что прежде бывали невообразимые и неописанные ужасы, а теперь съ перемной, чуть не поголовной, служащихъ — стало лучше, но все еще ‘Самолетъ’ не сталъ вполн умницей. Много я наслышался исторій о порядкахъ самолетскихъ, и тщательно избгалъ этихъ пароходовъ, но судьба заставила меня хать изъ Нижняго на ‘Самолет’, а изъ Казани въ Симбирскъ опять меня взялъ ‘Самолетъ’… то-есть, этого мало, меня Христа-ради взялъ ‘Самолетъ’, потому что я его усиленно просилъ объ этомъ. До Казани я дохалъ хорошо, и могу жаловаться только на качество пищи. Капитанъ, датчанинъ, очень милый человкъ, велъ пароходъ самъ, почти не слзая съ мостика. Помощника его я видлъ только разъ на минуту… Онъ что-то приказалъ… чего (я чувствовалъ) не слдовало, затмъ сейчасъ же явился капитанъ, отмнилъ его приказаніе, и помощникъ снова исчезъ въ подполь. Не то было на этотъ разъ. Во-первыхъ, ‘Самолетъ’ опоздалъ на два часа слишкомъ. Не хочу называть именъ пароходовъ. Вообще цль моя не обличать гг. Д., Б. или Ж. и вовсе не доводить до свднія кого-либо что-либо… а просто разсказывать.
‘Самолетъ’ былъ даже, какъ говорятъ, подъ судомъ… за оскорбленіе парохода какого-то купца. Говорятъ, будто бы этотъ купецъ и его дрянной пароходишко дешевыми цнами и, наконецъ, грошевой платой отбивалъ у него пассажировъ и перевозилъ тихонько, но любезно и гостепріимно отъ пристани до пристани. ‘Самолетъ’, то-есть одинъ изъ его пароходовъ, выйдя однажды посл своего слабаго, но опаснаго врага — обогналъ его среди пути и… повернулъ назадъ, прошелъ и повернулъ опять въ догонку, и опять обогналъ, и опять обойдя кругомъ, началъ такимъ образомъ вальсировать вокругъ него къ ужасу пассажировъ, ожидавшихъ каждые полчаса стычки и путешествія на дно… Вальсъ обошелся благополучно, но, уходя впередъ, ‘Самолетъ’ будто бы салютовалъ пароходикъ, не флагомъ своимъ, а, а затмъ судился за оскорбленіе флага купца. Правда ли это, и когда было — не мое дло. Это разсказывается на Волг. Дале… Вжливость съ пассажирами была такъ утонченно груба, что я самъ знаю людей, которые лично составляли акты на палубахъ, и дали себ слово (уже нсколько лтъ тщательно соблюдаемое) на ‘Самолет’ не здить и никому его не рекомендовать.
Дале… ‘Самолетъ’ имлъ одну слабость Пароходы его легонькіе, пассажирскіе, безъ груза, плоскодонные и узкіе, идутъ дйствительно недурно, хотя и нисколько не быстре пароходовъ другихъ компаній, поэтому онъ былъ одержимъ страстью рисоваться своимъ ходомъ. Всякій самолетскій пароходъ, при всякомъ удобномъ, а зачастую и при совершенно неудобномъ случа — бросался на всхъ парахъ перегоняться. Дрова жглись какъ даровыя, машина, разогртая донельзя, начинала обыкновенно подумывать о томъ, не махнуть ли изъ воды на воздухъ, чтобъ доказать, что ‘Самолетъ’ можетъ летать и по воздуху… хотя недалеко!..
Перегоняться на Волг двумъ пароходамъ — кажется вамъ очень легко, очень удобно и безопасно. Не совсмъ такъ… Первое, фарватеръ или плесъ, какъ говорятъ здсь, гораздо уже, чмъ вы думаете, среди широкаго разлива, среди простора, пароходъ иногда такъ заворачиваетъ и даетъ такіе изгибы и зигзаги, что не врится въ возможность такого мелководья на такой большой рк. Кром того, на каждомъ десятк верстъ, въ нкоторыхъ мстахъ есть мели, которыя (по словамъ одного капитана одного изъ лучшихъ пароходовъ Волги) просто переходятъ… Въ одинъ рейсъ, есть мель здсь, а въ слдующій рейсъ, чрезъ дв, три недли, ея и слда нтъ, а версты на три ниже появляется новая мель. На низовьяхъ Волги бываетъ то же, даже съ цлыми большими островами… Никакой лоцманъ, самый искусный, не можетъ ручаться, что онъ сразу, а особенно идя на всхъ парахъ, не сядетъ очень крпко, а то и навсегда, на какую нибудь изъ такихъ наносныхъ мелей. Наконецъ Волга, хотя и широка, но вовсе не на столько, какъ она вамъ представляется на карт. Тамъ, гд она всего черне нарисована на бумаг или холстин, у васъ на стн или на стол, тамъ-то она и уже отъ раздляющихъ ее острововъ, и пароходъ слдуетъ однимъ изъ неширокихъ рукавовъ, при чемъ постоянно встрчаются разсянные по всему волжскому пространству — плоты, бляны, расшивы и, наконецъ, буксирные пароходы.
И не перегоняясь, легко налетть на встрчныхъ.
Эти игрища на Волг дошли до свднія правительства и теперь запрещены. Поневол приходитъ на умъ, что какъ ни великъ и многотоменъ нашъ сводъ законовъ, а все-таки не можетъ предвидть вс т дикости, на какія способны широкія натуры.
Мн придется еще много говорить о безобразной сторон Волги, то-есть той, которую видишь межъ двухъ береговъ, на вод, и я впередъ предупреждаю, что намренъ изрдка возвращаться къ своимъ іереміадамъ.
Когда пароходъ явился у казанской пристани, то въ контор заявили, что мстъ нтъ ни перваго, ни второго классовъ, и предлагали третій, то-есть, палубу. Я просилъ билетъ перваго или второго класса, чтобъ имть право сидть хоть въ рубк, то-есть, въ общей кают на палуб, общаясь не спускаться внизъ.
— Помилуйте! Вы получите билетъ, да и будете у капитана требовать себ койку, на основаніи этого билета.
— Не буду! Я только желаю имть право сидть въ рубк.
— Нтъ-съ. Не могу-съ. Насъ и то въ печати все описываютъ за безпорядки и за выдачу билетовъ сверхъ комплекта. Теперь это строго запрещено. Не могу-съ.
Мн выдали билетъ III класса, и затмъ еще человкъ девять раздлили мою участь. Мы сидли на мостик капитана.
Это дяніе ‘Самолета’, которое было справедливо, я заношу съ удовольствіемъ, хотя самъ отъ него пострадалъ, не имвъ возможности спуститься внизъ.
Я собирался изъ Казани хать не останавливаясь до Саратова, но при вид ‘Самолета’, и при мысли хать двое сутокъ и ночевать на палуб, я взялъ билетъ только до Симбирска, надясь по росписанію прохать оттуда днемъ позже на пароход общества ‘Кавказъ и Меркурій’. Какимъ образомъ сопоставить два факта, скажетъ всякій: съ одной стороны, общества пароходствъ жалуются, что ихъ развелось слишкомъ много и что приходится длать рейсъ иной разъ чуть не въ убытокъ и везти только двухъ и трехъ пассажировъ перваго класса, съ другой стороны, бываетъ недостатокъ билетовъ, и вдругъ человкъ 25 дутъ на палуб, несмотря на ихъ желаніе хать въ первомъ или второмъ класс. Что-жь это, исключительный случай? Нтъ, говорятъ, зачастую не хватаетъ мстъ, и прежде ‘Самолетъ’ сажалъ и клалъ на одну койку по парочк пассажировъ и боле…
Объясненіе такое: пароходы ‘Самолета’, идущіе отъ Рыбинска, и пароходы другихъ компаній равно отходятъ изъ Нижняго посл прибытія московскаго позда. Бываетъ два и три парохода въ одно утро… Они стараются, получивъ пассажировъ съ вокзала, скоре пускаться въ путь, чтобъ брать всхъ пассажировъ на промежуточныхъ пристаняхъ. Отсюда и ихъ аккуратность въ Нижнемъ, доходящая до того, что иной капитанъ, будто-бы соображаясь съ своими часами (которымъ нельзя же запретить иной разъ соврать), уйдетъ десятью минутами ране назначеннаго часа. Пароходъ другого общества, пропустившій въ вокзал птицу, то-есть, пассажира, старается, пустой, уйти скорй того, который набралъ пассажировъ. Дрова валятся въ цилиндръ, паровикъ и котелъ чуть не дышутъ отъ своихъ ощущеній… Свистки, звонки, крики капитановъ и лоцмановъ… Вс, даже пассажиры, переглядываются чрезъ Волгу съ парохода на пароходъ.
— Который скоре уйдетъ!..
— Тотъ ужь идетъ! Заворачиваетъ! А этому надо еще два свистка дать…
Одинъ отчалилъ и пошелъ, но въ попыхахъ направился прямо на расшиву… Нуженъ задній ходъ, заворотъ… Экая обида!..
Другой это видитъ. А! Погоди, родной!
И онъ тоже скоре отчаливаетъ и даетъ второй свистокъ ужь на сажень отъ берега, повернувъ по теченью, молодцомъ, чуть-чуть не треснувъ прившенной къ корм лодкой по оставшейся на пристани публик, онъ, какъ тонкій исполнитель правилъ, даетъ третій свистокъ уже на средин рки и… увы!— все было даромъ! Первый пароходъ съ рискомъ, но еще боле молодецки пролзъ мимо двухъ баржъ или расшивъ и уже за полверсты впереди…
— Ну, погоди, родной! смекаетъ запоздавшій.— Перегоняться запрещено… ну, да мы иное колно выкинемъ… На слдующей станціи не причаливать, съ лодки брать пассажировъ, а зазваются — наплевать!
Помощникъ капитана идетъ въ подполье. Чрезъ нсколько времени запасный клапанъ открытъ, паръ хрипливо гудитъ, вылетая изъ боковой маленькой трубы, и на полныхъ парахъ пароходъ надется нагнать первый, чтобъ идти у него на хвост, а на первой же пристани пройти впередъ, не причаливая.
Въ это время (предположимъ) подъзжаетъ къ пристани путешественникъ, оглушенный и уже смущенный частыми свистками еще на пути по городу… Пароходы уже далеко… Онъ смотритъ на часы, что-то спрашиваетъ, ругается, если убжденъ въ врности своихъ часовъ… Ему остается тоже свистнуть и вернуться въ гостиницу, давая себ клятву прізжать во время, то-есть за два часа до назначеннаго для отхода часа. Если же пароходъ запоздаетъ часа два, то онъ просидитъ четыре часа на припек среди вонючаго склада всякой всячины,— за то попадетъ на пароходъ. Часто слышишь это милое выраженье: попасть. детъ человкъ къ пароходной пристани, или къ амбаркадеру желзной дороги. Одинъ, зная, что онъ выхалъ во время, спшитъ, не детъ наврняка, а по опыту только надется попасть въ вагонъ или каюту… и не попадаетъ. Другой выхалъ поздно и тоже по опыту все-таки детъ, хотя, очевидно, надежды нтъ попасть… и дйствительно былъ правъ — попадаетъ…
Я слышалъ разъ типическую фразу одного управляющаго дорогой… Поздъ отходитъ въ два часа. Управляющій завтракаетъ съ дамами въ город и съ ними же детъ на позд въ два съ хвостикомъ… Ему уже заготовленъ отдльный вагонъ. Дамы смотрятъ на часы и волнуются. Управляющій обиженъ и даже оскорбленъ.
— Вдь безъ меня же не удутъ?
Разумется, поздъ стоитъ. Пассажиры молчатъ и вздыхаютъ. Только одинъ какой-то кричитъ, махая палкой.
И поздъ отходитъ получасомъ позже, и вс, надявшіеся попасть — попадаютъ.
Итакъ, на пароход ‘Самолета’, гд я устроился на мостик среди другихъ, халъ какой-то старикъ генералъ съ красноватымъ носомъ, онъ, зажмурившись, сидлъ на стульчик близъ свистка и почти всю дорогу мурлыкалъ, пригрваясь на солнышк:
Люди добрые, внемлите
Печали сердца моего…
Затмъ какой-то господинъ въ коричневомъ пиджак, красномъ шарф, ярко полосатыхъ брюкахъ, съ длиннйшими кудрями, помадившими его воротникъ, и въ городской высокой шляп. Онъ вступилъ въ громкій разговоръ съ капитаномъ, объясняя, что зналъ лично и наизусть Писарева, Добролюбова, Михайлова, Чернышевскаго… и вскор вся публика поневол тоже узнала это. Онъ зналъ чуть не всхъ профессоровъ московскаго и петербургскаго университетовъ и передавалъ старые, 25-ти лтніе анекдоты про старйшихъ и слабйшихъ изъ нихъ, ихъ выраженья, манеру читать… ихъ кляузы въ правленьяхъ, ихъ способъ экзаменовать и баллы ставить… случаи изъ ихъ домашней жизни… Публика слушала и мало интересовалась. Наконецъ, посл этого вс узнали, что онъ самъ пишетъ.
— Я въ одной моей стать коснулся этого вопроса! громогласно звякнуло вдругъ на мостик.
Генералъ, дремавшій и разбуженный, открылъ глаза, покосился на него, но видно не поврилъ и, снова зажмурясь, замурлыкалъ вполголоса:
Но теперь мн все постыло,
Жизнь прошла какъ милый сонъ.
На одной лавочк сидло цлое семейство. Пожилой господинъ съ красивой, молодой женой, двумя дочерьми и англичанкой. Къ нимъ изрдка являлся изъ третьяго класса негръ и, объясняясь на отвратительномъ французскомъ язык, удивлялъ публику своими ужимками.
Семейство это хало изъ-заграницы домой. Господинъ все курилъ и вспоминалъ съ другимъ господиномъ о Париж, объ Италіи. Дама дремала. Дти скучно и уныло слушали или глядли и на кудряваго писателя, и на генерала, и на отца… Англичанка ни на секунду не отрывалась отъ своего ‘Tauchnitz Edition’. Такъ хали мы часа два. Однообразные берега не заставляли насъ безпокоиться, и еслибы у меня былъ билетъ не третьяго класса — я даже ушелъ бы спать отъ жары и скуки.
Скоро, однако, прохавъ единственный городъ Тетюши, я началъ дремать. Путеводитель по Волг увряетъ, что здсь много развалинъ древнйшихъ городовъ, въ род г. Болгаръ, и разныя пещеры и т. д. Но съ парохода ничего этого, разумется, не видно.
Я проснулся отъ громкаго хохоту… Какъ его назвать?… Это былъ тотъ хохотъ, который иногда слышенъ въ передней, когда господъ нтъ дома и люди, при оставшихся дтяхъ, при учител или мамзел, не стсняются… Такіе же взрывы хохоту слышишь лтомъ въ окнахъ трактировъ средней руки, когда идешь мимо и спшишь миновать душный запахъ… Что-то дикое, грубое и невыразимо-пошлое звучитъ въ этомъ хохот!..
На мостик было уже не то… Капитанъ скрылся.
Помощникъ капитана, въ грязнйшемъ парусинномъ пальто, нечесаный и небритый, съ нимъ какой-то приземистый прикащикъ или мщанинъ по виду, въ синей чуйк и съ окладистой рыжей бородой, и затмъ еще какой-то чиновникъ съ кокардой на картуз сидли или врне качались на стульяхъ вокругъ стола, гд стояли три опорожненныхъ бутылки… Бесда и лица ихъ все оживлялись… Качанье усиливалось… Лоцманъ сидлъ и дремалъ на сундук, гд прячутъ флаги, фонари и т. д. У руля былъ какой-то паренекъ лтъ 18-ти, но и онъ сидлъ на низенькомъ складномъ стул, изрдка привставая, когда ему приходилось обходить встрчныя суда…
Бесда помощника капитана, чиновника и рыжей бороды была извстнаго рода. Они разсказывали другъ другу анекдоты, часто прибгая къ шепоту, посл котораго разражался надъ палубой дикій, полупьяный хохотъ.
Генералъ, дремавшій какъ и я, и разбуженный, попробовалъ-было снова:
Онъ меня разлюбилъ!
Онъ меня погубилъ!
но ему мшали собесдники, и онъ ушелъ въ каюту.
Нкоторыхъ дамъ уже не было, другія понемножку тоже убрались, потому что до нихъ стали долетать нкоторыя слова черезчуръ извстныя и не входящія (вроятно, потому) въ лексиконы. Я остался любоваться родимой картиной.
Черезъ четверть часа рыжая борода взяла въ руки трубу и, обгоняя бляны и расшивы, кричала густымъ басомъ:
— Чья бляна?
На блян молчали, не ожидая вопроса, и уже слишкомъ поздно слышалось:
— А-ва-ва! Ава-во-о!
— Ахъ, дьяволы!.. не разберешь. Должно Гаврилы Петровича!
— А вонъ, глядите, суденышко. Вдь ея, ей-богу,— ея… Сейчасъ умереть!
— Ну, вотъ ужь… сомнвался помощникъ капитана, дежа на локтяхъ надъ столомъ.— Садитесь… Еще бутылочку спросимъ. Бляна Сапожниковой, я чаю, у Самары.
— Эй, милай! обратилась борода съ трубой въ рукахъ къ рулевому.— Навернитка ты мн поближе къ ей… Во такъ!
Пароходъ, быстро подвигаясь по теченью, летитъ на бляну…
— Ты не больно… чортъ! лниво говоритъ помощникъ капитана, не подымая головы.
— Чего-жъ ты, эй милай! кричитъ борода парню, уйдя съ трубой и становясь надъ колесомъ.— Эдакъ не разслышишь. Вертай еще! Еще! Еще, чортъ…
Пароходъ идетъ, повидимому, прямо на бляну и можетъ даже зацпить ее.
— Вдь онъ наткнется! произноситъ вдругъ господинъ изъ-за границы. Какъ это позволяютъ…
— Эй, голубчикъ, ты осторожне. Что-жъ это лоцманъ-то спитъ…
Бляна саженяхъ въ пяти подъ носомъ парохода. Паренекъ круто и быстро заворачиваетъ вправо. На блян машутъ руками и сбгаются на передокъ…
— Нешто не видите! Теперь не ночь! оретъ оттуда мужикъ.
Пароходъ быстро проходитъ аршина на два отъ бляны.
— Чья б-ля-на? кричитъ борода въ трубу.
— Козлова. Макар… ев-ва-а-а!
— Ну, вотъ вамъ и не вдовы! лниво заключаетъ помощникъ капитана.
Я, не смотря на билетъ, ушелъ въ рубку, гд сидли пассажиры съ такими же билетами, какъ и мой. Тамъ жаловались и бранились съ прислугой. Дама, объявляя мужу, что обдъ, спрошенный два часа назадъ, montre en main, еще не поданъ. Кто-то другой повторялъ:
— Да ты понюхай! Ну, понюхай самъ!
Лакей нюхалъ и, тряхнувъ головой, насмшливо отзывается:
— Биштекъ, какъ биштекъ. Нынче его вся публика кушала, а вотъ вы изволите жаловаться.
— Ну, я этого сть не желаю… Дай котлету.
— Вдь тоже жара! У насъ ледника нтъ! объяснялъ лакей наивно, соглашаясь съ пассажиромъ.
Я чувствовалъ сильный голодъ, но сть боялся и спросилъ себ сельтерской воды… черезъ полчаса я спросилъ опять, наконецъ собрался спросить въ третій разъ и итти въ буфетъ, чтобы ее получить, кто-то сказалъ на палуб:
— Вотъ онъ! Видите, блется на гор, а вотъ церковь. Города-то самаго отсель не видно, онъ за макушкой… Это вотъ Внецъ!
Мы подходили къ Симбирску. Я уже не лъ и не пилъ только 12 часовъ. Вс и все прибыли въ цлости къ пристани. Ну, слава Богу!
У подошвы горы, кой-гд застроенной избушками, стоитъ пристань. Отсюда идетъ шоссе… то-есть твердая съ рытвинами дорога, и описываетъ невообразимые зигзаги, поднимаясь на гору. На половин дороги, продолжающейся, конечно, боле получасу, стоитъ бленькая церковь, кажется, Петра и Павла. Посл нея строенье деревянное сгущается и доходитъ до трехъ-четырехъ домовъ рядомъ. На верху горы показывается уголъ большого благо зданія присутственныхъ мстъ и виднется куполъ собора. Когда подымешься совсмъ наверхъ, то видъ города крайне страненъ и жалокъ. Сразу поражаетъ онъ мертвенностью и уныніемъ. Внецъ или нсколько красивыхъ блыхъ зданій на вершин горы, вокругъ нихъ пустыри или желтыя, сожженныя солнцемъ, полянки, кой-гд строющіяся зданія, кой-гд развалины… Послднихъ, разумется, боле. Эту часть города словно нарвали на куски. Вотъ высокое и ярко-блое зданіе стоитъ отдльно среди пыльной поляны, за нсколько саженей — два-три деревянныхъ домика словно хотятъ обозначитъ начало улицы, но ея нтъ, дорога выходитъ на желтую полянку, однако дале, еще на нсколько аршинъ, стоятъ дв-три развалины домовъ съ дырами вмсто рамъ и безъ крышъ. Одна изъ этихъ развалинъ была большимъ угловымъ домомъ. Около него какъ будто должны сходиться дв улицы…
Извстно, что страшные пожары почти уничтожили городъ. Большая часть пустырей и развалинъ заброшены владльцами уже за нсколько лтъ. Многіе продаются хоть задаромъ, но никто не покупаетъ пустыря среди пустырей, хотя мсто это должно быть по настоящему центромъ города, по близости къ Внцу и по великолпному открытому мстоположенію и виду на широко разлившуюся внизу Волгу, блестящую на протяженіи многихъ верстъ. Это положеніе на вершин высокой и открытой горы, гд всегда дуетъ втеръ, и погубило, вроятно, эту часть города.
За этими пустырями и развалинами виднется одиноко стоящій домъ шоколаднаго цвта — губернаторскій, подъ прямымъ угломъ другое зданіе, затмъ у нихъ обоихъ по vis—vis, и все это образуетъ четвероугольную площадку, устроившуюся какъ-то отдльно отъ красиваго ярко-благо собора и двухъ-трехъ большихъ зданій тоже ярко-блыхъ, которыя отодвинулись на край горы и составляютъ Внецъ.
Среди площадки пыльно-срая зелень, полуголые кустики, вточки и желтенькая травка — окружены ршеткой, а на средин этого сквернаго мста или сквера памятникъ какой-то барышн въ легкомъ разввающемся одяніи. За этой площадкой со скверомъ начинается уцлвшая часть города. Маленькіе домики деревянные или каменные maximum въ два этажа. Затмъ какой-то рядъ пыльныхъ метелокъ, идущихъ кривой линіей или поясомъ отъ одного голаго и обгорлаго края города къ другому… Затмъ зданія сгущаются вокругъ гостинаго двора, отъ него расходятся нсколько улицъ: здсь домовъ, лавокъ, людей и пыли уже достаточно. Кой-гд высятся церкви довольно красивыя и вс, очевидно, съ иголочки, или выведены посл пожара или подновлены съ основанія и до креста. Только близъ губернаторскаго дома виднется церковь старинной кладки.
Церковь эта очень оригинальна, но чмъ — трудно сказать. Самая большая похвала ей будетъ та, что она заставляетъ вспомнить Андрея Первозваннаго въ Кіев, построенную при Екатерин знаменитымъ Растрелли. Я остановился въ гостиниц, кажется, единственной въ город. Она на сквер и стоитъ vis—vis съ губернаторскимъ домомъ, и съ этой единственной церковью старинной архитектуры. Подъ моими окнами близъ крыльца стояло два ряда извощиковъ, играла шарманка, которой подвывали какія-то тощія двочки, маленькія годами и ростомъ, но пожилыя лицомъ. Это тридцатилтнее выраженіе лица, хрипливо-наглый тонъ голоса у 10-ти лтняго ребенка — отличительная черта этихъ несчастныхъ цыганствующихъ дтей, которыхъ воспитываютъ площадь, кабакъ, или постоялый дворъ съ извощиками.
Пустота, мертвенность и пыль, вершка на три, на раскаленной солнцемъ улиц — вотъ что видлъ я изъ оконъ. Изрдка, разъ въ четверть часа, прозжала пролетка извощичья, подымался громадный и густой столбъ пыли, который туманомъ летлъ на скверъ и памятникъ. Прохожихъ втеченіе двухъ часовъ я могъ насчитать не боле 30-ти человкъ. Въ томъ числ барыню съ шедшимъ за ней лакеемъ въ желтой ливре съ галуномъ временъ очаковскихъ, и затмъ попа въ скуфь и подъ блымъ зонтикомъ, которому кланялись вс прохожіе.
Мн кажется, что при этомъ запустніи и тоск и кажущемся малолюдств этой части города вс должны быть знакомы между собой и дружно вмст скучать. Я не выдержалъ и заговорилъ съ человкомъ гостиницы по поводу очень хорошаго обда, хорошаго на столько, что я даже удивился.
— Что у васъ всегда такъ пустъ городъ и такъ тихо? спросилъ я человка.
— Нтъ-съ! Какъ можно! Бываетъ такъ, что народъ кишмя кишитъ. Извощика не достанете ни за какія деньги, а у насъ хоть и много нумеровъ, а все полно господами съзжими…
— Когда же это?
— А вотъ во время выборовъ дворянскихъ.
— Да вдь это разъ — въ три года?
— Да-съ, не каждый годъ… А то вотъ тоже очень гвалтъ великъ въ царскіе прізды…
— Да вдь это два раза во сто лтъ! воскликнулъ я.— А то все эдакъ мертво.
— Чмъ же вамъ не понравилось у насъ? пустились его мозги разсуждать.— Конечно-съ, мы не Петербургъ, а вотъ тоже и гулянье есть. Музыка играетъ въ саду.
— Въ этомъ сквер?
— Нтъ-съ, въ больниц!
— Какъ въ больниц?!..
— При больниц садъ есть, такъ тамъ всегда музыка играетъ. Страсть что народу сбирается, и дворянства, и купечества и разночинства всякаго много. Бываетъ — жгутъ и люминаціи разныя…
— Да вдь садъ у самой больницы.
— Точно такъ-съ, при ней находится.
— Больные-то не жалуются на музыку и фейерверки?
— Зачмъ-съ… Умирать веселе на музык!.. съострилъ лакей.
Итакъ, если кому угодно умирать и исповдываться передъ смертью подъ звуки вальса изъ ‘Роберта Дьявола’ или канканъ-польки, то я рекомендую симбирскую городскую больницу.
Судьба моя была — сидть въ гостиниц и скучать, потому что я остановился въ Симбирск изъ-за билета 3-го класса и изъ желанія хать полторы сутки до Саратова не на самолетскомъ пароход, а на другомъ, боле удобномъ.
Когда смерклось совсмъ и городъ стемнлъ въ ожиданіи еще не поднявшейся луны и помертвлъ въ ожиданіи завтрашняго солнца, я пошелъ на Внецъ. Тамъ на самомъ краю горы за соборомъ и блыми зданіями тянется что-то въ род бульварчика съ крошечными кустиками и посреди всего торчитъ нчто на колоннахъ съ террасой наверху, напоминающее отчасти постройки для скачекъ и бговъ. Я поднялся наверхъ по наружной лстниц, которая совершенно отклеилась, то-есть отползла отъ верха, и держится, я полагаю, не столько шипами и гвоздями, сколько чувствомъ долга, такъ какъ обязанность ея вести наверхъ, то она свято и соблюдаетъ ее до послдней возможности.
Съ верхней террасы видъ великолпный. Городъ, то-есть соборъ и два-три зданія, за которыми не видать ничего остального, остаются позади, а подъ глазами крутой спускъ горы, нсколько разбросанныхъ по скату хижинъ, тоже бленькая церковь Петра и Павла и наконецъ широкій разливъ Волги и далекій противоположный берегъ, едва примтный въ ночной мгл. Налво рка уходитъ за мысъ, направо она, будто расширяясь вдвое, блеститъ широкой лентой на нсколько верстъ и исчезаетъ вдали, гд виднется гора или утесъ, еще праве — широкая равнина, заливаемая весной, и ближе къ гор и городу снова блеститъ что-то, рукавъ рки или рченка. Въ половодье, когда вся эта часть залита водой, образуя большое озеро, видъ долженъ быть великолпенъ… Вся гора и внизу вся рка были покрыты разбросанными огоньками, чуть-чуть мерцавшими въ ночной мгл. Теплый втерокъ несся съ рки въ городъ, онъ одинъ шумлъ, и кром него не слышно было ни единаго звука.
Симбирскъ, казалось, не спалъ, а вымеръ, хотя было не боле 10-ти часовъ. Вроятно, въ этотъ вечеръ больные, къ досад здоровыхъ, лежали безъ музыки по своимъ постелямъ.
Просидвъ съ полчаса на террас, я слдилъ за огоньками, двигавшимися по рк. Это были плоты, и объ нихъ надо сказать два слова…
Каждый плотъ обязанъ ночью имть шестъ съ фонаремъ, чтобы пароходъ не наскочилъ на него во тьм, что можетъ окончиться очень грустно не столько для плота, сколько для парохода. Три и четыре ряда саженныхъ бревенъ, иногда толщиной въ обхватъ человка, которыя положены одинъ на другой, причемъ только верхній рядъ виднъ изъ воды, представляютъ собой пловучую массу, о которую разбить носъ корабля очень легко.
Бывали примры, что пароходы съ маху възжали на плоты и топили ихъ, но не надолго… Плотъ всплывалъ невредимъ и плылъ дале, а пробитый пароходъ оставался чиниться.
Плоты не любятъ шестовъ и фонарей, гд должна горть свча, которая для мужичка, конечно,— драгоцнность. Помилуйте, среди пустой темной рки на шест жечь свчку цлую ночь изъ-за одного, двухъ пароходовъ, когда у себя въ изб, зимой, спшную работу кончаешь при сырой, трескучей лучин! Да это и подумать — волосъ дыбомъ становится, это чуть не грхъ, лучше ее, голубушку, приберечь на долгій зимній вечерокъ, когда гудитъ на двор мятель и счетъ окошки. Приберечь?.. Да. Но вдь и приберечь нельзя:— ея вовсе нтъ…
Купецъ, съ капиталомъ въ сто, двсти тысячъ, срубитъ лсъ, положимъ, на костромскомъ берегу, по 10 и по 15 рублей десятину, и сваливъ столтнія сосны и осины и дубы, уложитъ ихъ въ вод рядами или въ одинъ рядъ и, связавъ мочальными веревками, нанимаетъ, положимъ, Петруху.
— Вотъ, милый, за столько-то… Садись и позжай на однорядк внизъ по матушк до Козьмодемьянска, иль до Царицына. Додешь — деньги получишь отъ прикащика, не додешь, а разобьетъ тебя пароходъ, или размоетъ и размыкаетъ волна, и доболтыхаешься ты до пустого берега, растерявъ мое добро, а то и своихъ ребятъ, что по глупости берешь съ собой — ну, не пняй, ни гроша.
Петруха садится съ двумя другими парнями на однорядку и, пристроивъ 10-ти пудовой руль, который еле сдвинешь съ мста, отправляется въ путь. Онъ только посиживаетъ на плоту, да изрдка, при крутыхъ заворотахъ рки, когда его начнутъ ставить волны поперекъ ея или прибивать къ берегу, съ псенкой или съ ругней начнетъ возиться и потть у своего пятисаженнаго руля и съ помощью Божіей повернетъ плотъ опять по теченію.
Ужь ругаютъ же его въ пути, ругаютъ прозжіе пароходы, ругаютъ и простыя расшивы да бляны, ругаютъ и рыбаки на лодкахъ… А придетъ ночь, подуетъ втеръ, и начнетъ волна трепать его однорядку съ мочальными связями, того и гляди останется верхомъ на одномъ бревн, а то и топоромъ ко дну мигнетъ… А тутъ еще не дремли, держи ухо востро, содержи въ исправности огонекъ, настрогай лучины, набери хворосту и всю долгую безлунную ночь, не смыкая глазъ, поддерживай костеръ… Вотъ просидлъ часъ, два, пять часовъ просидлъ, еле-еле двигаясь межь береговъ, тихо все на рк, только волна плещетъ, только птица ночная кричитъ жалостливо, только кое-гд мерцаютъ такіе же огоньки по рк. Вонъ плеснуло что-то большое и брызнуло на плотъ… Рыба на огонь бжитъ, а можетъ и, водяной, балуетъ на безлюдь. А дрема одолваетъ! И что дровецъ даромъ пожегъ среди теплыни и тиши ночной… Спать бы, да спать!..
И вотъ задремалъ мужиченка, и потухъ его огонекъ… Снится ему пашня съ сохой, тощая лошаденка, ребенокъ босой съ другимъ на рукахъ немного чмъ его меньше и моложе… Свистокъ!.. Вишь соха свиститъ. Чудно! Другой свистокъ… Пашня стала ркой… День — ночью, соха бревномъ… Свистокъ и свистокъ!
За сажени четыре свтятся три огня, красный, зеленый да блый по средин и повыше… Изъ чего-то чернаго, близко и быстро надвигающагося, течетъ ярко пламенная струя и вьется огненнымъ змемъ въ темномъ воздух.
Скоре, впопыхахъ и съ просонокъ, жжетъ онъ руки, раздувая и разжигая огонекъ. Вотъ освтился плотъ…
Обходитъ его пароходъ весь въ огонькахъ, полонъ народу и, шумя колесами, обдаетъ его блой пной и волной.
— Чортъ! Дьяволъ! Возьму вотъ — да свезу въ ближній городъ въ полицію. Дрыхнешь, дьяволъ! Гд у тебя фонарь?.. Черти!…
— Э-эх-ма! вздохнетъ, позвывая, мужиченка. Поди вотъ… Вонъ оно какъ…
И скоро опять онъ дремлетъ, и опять тухнетъ костеръ.
Капитаны пароходовъ страшно жалуются на способъ сплава лса, на однорядки, размываемыя волной и покрывающія рку на протяженіи версты одиночными срубами и балками, которыя разглядть въ вод нтъ возможности, а между тмъ колесо, ударивъ по саженному и 10-ти вершковому въ діаметр срубу, разлетается, какъ сахарное, въ мелкіе куски. Фонарей ужь никто не требуетъ. Хотя бы костры поддерживались аккуратно всю ночь.
Случалось, что иной пароходъ останавливался, забиралъ съ плота омку или Кузьку и доставлялъ съ жалобой въ городъ… Но къ чему же это можетъ вести?
Мужикъ съ однимъ ломтемъ хлба ссылается на хозяина, хозяинъ за тысячу верстъ, а плотъ пропалъ, да Христосъ съ нимъ! Лсъ дорогъ хозяину на мст пригона, а пока не достигъ до покупателя, ему цна пустая.
Я вернулся въ гостиницу съ Внца, не встртивъ ни души нигд.
На другой день, въ шесть часовъ вечера, росписаніе общало одинъ Самолетскій пароходъ и одинъ общества ‘Кавказъ и Меркурій’. Я мысленно избралъ послдній и думалъ: какъ бы убить время до вечера. Смотрть было нечего въ погорвшемъ город. Существуетъ здсь, говорятъ, интересная Карамзинская библіотека. Но если самый скверъ Карамзинскій запертъ, и я долженъ смотрть на памятникъ за пять саженей изъ-за ршетки, то что же за наивность была бы стремиться — достигнуть до его библіотеки? Вроятно, на это нужно нсколько недль, а у меня только нсколько минутъ свободныхъ.
Желая видть памятникъ поближе, я сталъ наводить справки, какъ проникнуть въ скверъ. Оказалось, что ключъ у какого-то сторожа, но что сторожитъ онъ не памятникъ и теперь находится въ мст своего жительства, а гд — никто не зналъ.
На мое счастье, часа въ два пополудни, привели партію арестантовъ въ цпяхъ, съ двумя часовыми и, отперевъ ршетку, заставили ихъ что-то работать. Я собрался и пошелъ къ скверу, за первыми же дверцами я увидлъ сдого какъ лунь старика съ необыкновенно благообразнымъ лицомъ. Онъ ласково и добродушно глядлъ изъ-за ршетки.
— Гд мн войти въ садъ?
— А вонъ оттоль! указалъ онъ на противоположныя двери противъ губернаторскаго дома.
— А ты бы мн здсь отперъ. Я бы теб на чай далъ. А то шутка ли кругомъ итти! сказалъ я, ужасаясь и небольшой прогулк по площади подъ палящимъ солнцемъ.
— Да я, баринъ, не сторожъ, а то бы отперъ. Сторожъ ушелъ.
— Да ты то кто-жь?..
— А вотъ при партіи…
Тутъ только, глянувъ сквозь ршетку, увидлъ я на моемъ старик кандалы и, право, удивился, даже собирался уже спросить, за что старинушка добролицый попалъ въ кандалы и въ острогъ. Въ эту минуту солдатъ съ ружьемъ крикнулъ на него, и старикъ побрелъ къ кучк, работавшей на дорожкахъ.
Нечего было длать. Я обошелъ кругомъ сквера, не очень впрочемъ большого, и вошелъ.
Памятникъ барышн въ легкомъ одянь — это памятникъ Карамзину. Его очень хвалятъ… Посмотримъ — за что.
Начну съ описанья. На гранитномъ пьедестал стоитъ фигура, разставивъ ножки и ручки (какъ большая часть неудавшихся нашихъ статуй въ род Суворова на Царицыномъ лугу, или хоть Ришелье въ Одесс и другихъ). Фигура эта — молоденькая двушка. Говорятъ, это изображеніе одной изъ музъ, говорятъ, что это Кліо,— можетъ быть! Если я назову ее двочкой или барышней, или ничего не говорящей и безсмысленной фигуркой, то и это можетъ быть. Внизу виднъ небольшой бюстъ, выглядывающій изъ выдолбленной въ гранит нишы, а подъ нимъ подпись, дйствительно необходимая:
‘H. М. Карамзину, историку Россійскаго государства’.
Бока того же пьедестала заняты барельефами, изображающими моменты изъ жизни Карамзина, вроятно, самые важные.
Вотъ весь памятникъ.
Еслибы госпожа Кліо изобрла и долгіе годы трудилась надъ составленіемъ или рожденіемъ Карамзина и, наконецъ, богатила бы имъ Россію и русскихъ, то этотъ памятникъ былъ бы достойнымъ воздаяніемъ за ея труды. Случилось, однако, наоборотъ: Карамзинъ произвелъ на свтъ эту русжую Кліо: онъ — отецъ, она — его дтище. И еслибы его не было, то не было бы и ея. Поэтому было бы боле смысла (оставить на пьедестал фигуру Карамзина, а эту музу — если ужь она непремнно нужна — поставить внизу, въ нишу или около него.