Время на прочтение: 29 минут(ы)
П. Я. Чаадаев. Полное собрание сочинений и избранные письма. Том 2.
М., ‘Наука’, 1991
Документы из архивов III отделения и С. С. Уварова, относящиеся к делу о публикации Философского письма I в ‘Телескопе’
Ф. Голубинский А. П. Елагиной 1.II.1833
А. X. Бенкендорф С. С. Уварову 19 или 20.Х.1836
А. X>. Бенкендорф С. С. Уварову после 20.Х.1836
С. С. Уваров Николаю I 20.Х.1836
А. И. Чернышев С. С. Уварову 24.Х.1836
С. С. Уваров С. Г. Строганову 27.X.1836
Два донесения Московского осведомителя Кашинцова
Общие замечания
Постановление Цензурного комитета о недопущении к печати двух статей Чаадаева 31.I.1833
П. Я. Чаадаев и И. М. Ястребцов
Загоскин М. H. Статья без заглавия, направленная против ‘Философических писем’ Чаадаева. 1836
Маркиз де Кюстин. Россия в 1839 году (Отрывок из письма XXXVI)
Мишле Ж. Польша и Россия. Легенда о Костюшко
Сазонов Н. Место России на Всемирной выставке
Публикуются впервые З. А. Каменским по подборке Д. И. Шаховского. До 1951 г. она, как и весь архив Шаховского, хранилась в ИМЛИ (копии с русских и французских оригиналов — I, 6289, перевод на русский французских текстов — I, 6287), была в 1940 г. скопирована З. А. Каменским и в таком виде публикуется. При передаче в ИРЛИ в 1951 г. архива Шаховского (образовавшего фонд 334) копии на французском языке составили No 237, а документы на русском языке рассредоточены (часто повторяясь) в NoNo 143, 164, 224, 237, 240, 245А. Копии отзыва З. Мещерского на ФП — ф. 334, No 224 и некоторых документов — 245. Оригиналы документов находятся в ИРЛИ, ф. 93 (П. Я. Дашкова), он. 3 NoNo 881 и 1357-1370 (образующие одну папку): (письма Ф. Голубинского — No 1368, донесение Кашинцова — No 1370, оба документа — по-русски). На документах из Уваровского архива в материалах Шаховского в качестве источника его копий указан ОПИ ГИМ с шифром 41/158. Там находятся, по-видимому, копии, с которых, в свою очередь, копировал, а затем и переводил документы Д. И. Шаховской. Такое предположение подтверждается пометкой Шаховского на копии письма С. С. Уварова С. Г. Строганову, где значится: ‘перевод с копии’. В публикуемую подборку вошли далеко не все документы, относящиеся к этим событиям и хранящиеся в делах III отделения, равно как и других правительственных учреждений, и привлекших внимание Д. И. Шаховского. Значительные публикации подобных документов осуществил Лемке (с. 411-448), опубликованные им документы находятся также в ИРЛИ, ф. 93, оп. 3, No 881.
Комментарии к настоящей публикации принадлежат З. А. Каменскому. Последовательность в расположении документов несколько отличается от их последовательности в подборке Шаховского — мы придерживаемся хронологического принципа.
Ввиду несомненной важности для истории наследия Чаадаева пакета III отделения с документами по делу о ФП и дел из архива Уварова мы приводим ниже список этих документов, составленный Д. И. Шаховским: в пакете III отделения под названием ‘Перечень бумаг пакета III отделения с заглавием ‘Дело о Философических письмах Чаадаева» {ИРЛИ, ф. 334, No 224 ср. No 240) и в архиве Уварова под названием ‘Дела из Уваровского архива, имеющего отношение к катастрофе 1836 года’ (ф. 334, No 143) заключалось всего 28 документов, которые Шаховской разделил на три части:
I. Отдельные письма: 1) подлинное письмо Шеллинга Чаадаеву, Мюнхен, 25 сент. 1833 г., 2) записка Бенкендорфа без адресата от 8 дек. 1836 с просьбой прислать все ФП и No 15 ‘Телескопа’, 3) письмо Уварова, вероятно, Бенкендорфу 5 мая (1836), 4) письмо Голубинского Елагиной о ФП VI и VII, от 1 февр. 1833, 5) донесение Кашинцова о впечатлениях от ФП, 6) письмо, несомненно, Левашевой Чаадаеву, по-французски, 7) подлинное письмо Балланша А. Тургеневу, 2 июля ( 1836), 
записка (Левашовой к Чаадаеву), 9) перевод части письма Шеллинга Чаадаеву, 10) письмо на фр. яз. с подписью С. Р., несомненно, Е. Д. Пановой, от 8 марта 1836 о том, что она переписывала ФП I (No XXXIV), 11) ненаписанное письмо Чаадаева по-французски, 12) неотправленное письмо Чаадаева к И. Д. Якушкину 2 мая (1836) (No 75), 13) письмо Е. Г. Левашевой Чаадаеву, 14) письмо И. Д. Якушкина Чаадаеву, осень 1821.
II. Записка Чаадаева Бенкендорфу от имени И. В. Киреевского.
III. 1) Анализ ФП, без подписи, 2) оттиск ФП I из ‘Телескопа’, No 15, 1836 (в документе описка — 1831) с правкой рукой Чаадаева, 3) тексты всех восьми ФП (которые и образуют остальные десять номеров этой подборки, см. подробнее в комментариях к ‘Философическим письмам’).
Ниже публикуются некоторые из этих документов. Записка от имени Киреевского помещена в 1 томе настоящего издания.
Что касается содержания ‘Дела из Уваровского архива’, то опись его, сделанная Шаховским, такова:
1) письмо С. Г. Строганова к С. С. Уварову 5.Х.36, ОПИ ГИМ 41/173, 2) проект официального опровержения статьи Чаадаева, 41/124, л. 147-148, 3) проект вопросов, которые следует предложить Надеждину, 41/126, лл. 74-75, 4) из писем Э. Мещерского Уварову, 41/167, лл. 229, 231, 240, 5) выдержки из писем Уварова Николаю I, 6) Уваров — Государю, 12.VII.1836 (не ошибся ли Шаховской в дате — ‘катастрофа 1836 года’ началась в октябре), 7) Строганов — Уварову, 1.II.1837, записка (вероятно Ширинского-Шихматова) о допросе Болдырева, 5.XI.1836, 41/173, л. 103, 105, 106, л. 264.
Ф. Голубинский А. П. Елагиной
Достопочтеннейшая Авдотья Петровна!
Приношу Вам искреннейшую благодарность за обязательное письмо Ваше, Н. И. Надеждиным мне доставленное. Вы напоминаете в оном о 1830-м годе, и взявши в свои руки весы, на чужую чашку оных кладете золото, а на свою ничего. Прекрасная душа любит придавать цену и ничтожным услугам других, и не хочет видеть в себе тех редких достоинств, коими приветливость и любовь к Истинному и Изящному украшает оную.
Шалею, что я не мог удовлетворить Вашим ожиданиям касательно отрывков из Писем г. Чаадаева. О них сделано уже было суждение в Цензурном Комитете 1, когда я имел честь получить письмо Ваше: первые страницы, где показывается неосновательность Протестантских возражений против католической церкви, признаны не содержащими в себе ничего сомнительного. Но те места, где сочинитель приписывает первенство Церкви Западной, где говорит, что Папство существенно происходило из истинного духа христианства, также где представляет Моисея как Законодателя, своею силою основавшего веру в единого Бога, и пользовавшегося необыкновенными средствами к достижению сей цели, как человека, говорившего к людям из среды метеора, здешний Цензурный Комитет не мог одобрить. И я не мог и не хотел защищать их, ибо поступая так, я пошел бы против истины и против присяги. Я уважаю г. Чаадаева как философа — особливо по его мыслям об обелисках Египетских2: но больше несравненно Откровение Божественное, из которого вижу, что не Моисей был виновником законодательства Синайского, но сам Бог, и что закон Иудейский есть не только Монотеизм, но и содержит еще другие важные истины, близкие к учению Христианства, и центр Евангелия и Ветхого Завета — один — Господь Иисус, Проявитель Божества, посредник между Богом непостижимым и миром.
С чувствованиями совершенного почтения и признательности имею честь быть
Ваш покорнейший слуга
1 Речь идет об отзыве цензурного комитета на VI и VII ФП, которые Чаадаев хотел напечатать отдельной брошюрой (см. коммент. ‘Судьба литературного наследства’ в т. 1 наст. изд.). Упоминаемый отзыв см. ниже.
2 Имеется в виду фрагмент Об архитектуре, к тому времени опубликованный в ‘Телескопе’, 1832, No И. В нашем издании см.: ‘Варианты’ в т. 1 наст. изд.
A. X. Бенкендорф С. С. Уварову
Возвращаю Вам прилагаемые бумаги, которые были прочитаны Государем. Он был изумлен страхами Строганова! Ректор Болдырев не может быть на свободе, во время следствия он должен находиться под хорошим надзором где-нибудь в Вашем министерстве, так же как и Надеждин, который будет содержаться в канцелярии жандармского Управления, нельзя допустить их общения с публикой, оно дало бы повод к сплетням и пересудам, бумаги Белинского будут отобраны.
Ваши вопросы прекрасны2, из них возникнут и другие, я задержал те, которые предназначены для Надеждина, для того чтобы согласовать свои с предначертанным Вами ходом дела.
1 Примечание Д. И. Шаховского: ‘Собственноручное письмо Бенкендорфа на л[исте] б[елом] почт[овой] бумаги. Отметка Уварова о получении 19 или 20 октября’, разумеется, 1836 г.
2 Речь идет о вопросах, которые на следствии по делу о публикации ФП 1 были заданы Надеждину. Вопросы эти и ответы на них опубликованы: Лемке. С. 425-441.
А. X. Бенкендорф С. С. Уварову
(после 20 октября 1836 г.)
Посылаю вам, любезный друг, ответы Надеждина 1, если бы он писал так же в своем журнале, он был бы командиром у нас в полку. Прочтите с Протасовым и приезжайте ко мне в 2 часа. Государь приедет сюда только к обеду и было бы хорошо продвинуть дело.
1 Видимо, на вопросы, о которых идет речь в предыдущем письме, чем и определяется датировка письма. Ввиду связи этого письма с предыдущим мы несколько нарушаем хронологию в расположении писем.
С глубоким прискорбием (зачеркнуто)
Беру на себя смелость сопроводить два прилагаемые официальные рапорта почтительнейшим выражением В. И. В… глубокой скорби, испытываемой мною при доведении до Вашего сведения статьи, напечатанной в No 15 ‘Телескопа’. Неизменная строгость, с которой я уже более четырех лет наблюдаю за мельчайшими движениями в печати, предохранительные меры, постоянно принимаемые мною суровые кары, бывшие несколько раз справедливым их следствием, давали мне право надеяться, что мы обеспечили себя впредь от подобных нарушений установленного порядка, и я должен сознаться, Государь, что повергнут в отчаяние от того, что подобная статья могла быть напечатана во время моего управления. Статью эту я считаю настоящим преступлением против народной чести, так же как и преступлением против религиозной, политической и нравственной чести. Главное Цензурное Управление, внимательно рассмотрев ее направление, не сочло возможным сойти с законной почвы присвоенных ему прав, чем бесспорнее преступление, тем настоятельнее следует соблюсти по отношению к виновным в точности все формы справедливости. В. В., соблаговолите заметить, что на этих именно началах доклад и составлен, тот, который я к нему присоединил, в качестве министра, достаточно обоснован тем малым доверием, которое может внушать министерству человек, поддавшийся грубому обману и [который] покрывает своим именем статью, направление которого совершенно неожиданно обнаружило не бред безумца, а скорее систематическую ненависть человека, хладнокровно оскорбляющего святое святых и самое драгоценное своей страны.
Мне кажется, трудно найти где бы то ни было прямое обвинение прошлого, настоящего и будущего своей родины. В. В., оценивая в своей мудрости характер этой статьи, кажущейся с первого взгляда невероятной, благоволите оценить по справедливости ту борьбу, которую я веду, борьбу с людьми и с принципами, с ухищрениями и страстями, борьба эта была бы безнадежна, если бы твердая и бдительная поддержка В. В. не являлась постоянным утешением тех, кого Ваше доверие поставило на страже у прорыва, и которые пребудут там.
Я счел необходимым предупредить на всякий случай различные цензурные комитеты, зависящие от министерства, чтобы они не пропускали в журналах ни одной статьи, касающейся ‘Телескопа’. Может быть, В. В., сочтете необходимым позднее напечатать опровержение, обращенное не к нашей стране, где возмущение не может не стать всеобщим, а скорее для заграницы, жаждущей всякого рода клеветнических выходок. Но опровержение это требовало бы такта, настолько утонченного, что его нельзя было бы поручить журнальным писателям. Позволяю себе высказать мнение, что в настоящий момент обсуждение этой диатрибы ‘Телескопа’ только усилило бы зло.
Остаюсь в ожидании особых повелений В. В. по всем этим предметам.
1 Это письмо Р. Темпест опубликовал в переводе на английский язык в ‘Slavic Review’ vol. 42, N 2, July 1984, p. 282-283 и затем в журнале ‘Символ’ (Париж), 1986. Кн. 16. С. 122-123 на русском языке. Между текстом, опубликованным Р. Темпестом и публикуемым нами, есть разночтения. Публикуемый нами текст представляет, по-видимому, черновой вариант, а текст, опубликованный Р. Темпестом, — обработанный вариант. Думается, однако, что эта обработка сделана Д. И. Шаховским, поскольку оба варианта хранятся в его архиве. Однако существует еще один вариант. Под той же датой Уваров написал другое письмо, которое было отправлено царю и на котором Николай I написал свою знаменитую резолюцию о запрещении журнала, привлечении к ответственности его издателя и цензора и о том, что автор письма, должно быть, умалишенный. Этот вариант письма от 20 октября 1836 года опубликован в РА, 1884, кн. II, с. 457-458 (вместе с изложением содержания писем Бенкендорфа к Уварову по поводу тех же событий от 4 и 30 декабря того же года). Несомненно, что наш вариант является каким-то наброском. Р. Темпест же, не зная о существовании варианта из РА, по-видимому, полагал, что публикуемое им письмо было отправлено царю.
<А. И.> Чернышев С. С. Уварову
Спешу возвратить вам, любезный коллега, No журнала 1, который вы были так добры мне прислать, и благодарю вас за это сообщение. Я был возмущен, если бы прочел такую позорную статью, написанную иностранцем, и не могу передать чувства, испытанного мною, когда я узнал, что ее осмелилась написать рука русского!!
Или я жестоко ошибаюсь, или эта наглая публикация доказывает, что в Москве существует школа, проникнутая адскими идеями, развитыми в статье. Правительство должно обратить на это большее внимание и не должно ничего оставить в стороне до полнейшего выяснения всего. Мое почтение вашим дамам. Я исполнил ваше поручение к вашей кузине.
Царское Село.
24 окт. 1836 г.
1 Речь идет, конечно, о No 15 ‘Телескопа’ за 1836 г., где было напечатано ФП I.
С. С. Уваров С. Г. Строганову 1
С. Петербург 27 октября 1836 г.
Пользуюсь отъездом кн. Голицына, чтобы ответить на Ваше официальное письмо от 13, пришедши сюда после 15 No Телескопа. Князь сумеет рассказать Вам о всеобщем взрыве возмущения, вызванном позорной диатрибой в нем заключенной. И не только духовные власти, как Вы, кажется, думаете, но все власти и особенно наивысшая были поражены этим происшествием. Мой посланный от 22 отвез Вам приказ Государя по этому делу. Главное Управление предположило закрыть журнал с будущего 1-го января. Его Величество приказал закрыть тотчас же. Автор статьи без сомнения безумен и очень виновен, но есть некто еще более безумный и более виновный — это цензор 2, подписавший свое имя под такой мерзостью, он, кроме цензорских функций, облеченный Вами еще званием ректора 3, даже не счел нужным обратиться к Вам с вопросом о Вашем мнении. Дерзость редактора 4 не меньше. Можно ли было ожидать от них такого пренебрежительного к нам отношения? Испытанное мною огорчение было и остается очень сильным, я чувствую себя глубоко униженным тем, что подобная статья могла быть напечатана при моем управлении 5, я не думаю, чтобы где-нибудь в другом месте можно было найти более прямое обвинение нравственного строя нашей страны и если что-нибудь может смягчить для правительства подобную неудачу, то только то глубокое и всеобщее негодование, которое вызвала эта диатриба во всех классах и на всех ступенях общества. К счастью, ни в какой стране и ни в каком народе не встретить сочувствия втаптыванию в грязь родины и оскорблению ее в ее верованиях, — нравственных и политических понятиях в ее истории, в ее прошлом и будущем. Общее порицание будет сопровождать это произведение больного и зараженного ума н если бы какие-либо неблагонадежные граждане и восхваляли его исподтишка, а создатели клеветнических вымыслов за границей за него ухватились и бросили бы нам его в лицо (что вполне возможно), благоразумное большинство как в стране, так и вне её, рассудит его по достоинству. Здесь нет никого, кто бы не испытывал этих же чувств, и я убеждаюсь, что так же дело обстоит и в Москве, особенно же, что наша молодежь отринула с презрением это антинациональное кощунство. Тем не менее, ввиду обстоятельств момента, Ваше присутствие в Москве чрезвычайно необходимо и я предлагаю Вам на время отложить Ваш отъезд в Петербург.
Примите уверения в совершенной моей преданности
P. S. Я велел тщательно обследовать содержание нумеров Журнала Министерства и поставил на ноги всю редакцию, выяснил, что о книге Павлова 6 там не упоминалось. Вы без сомнения были введены в заблуждение сходством заглавия или имени. Если бы появилось в каком-нибудь журнале восхваление статьи, помещенной в No 15 Телескопа, мне не оставалось бы другого выхода, как надеть власяницу и принести публичное покаяние.
1 Перед текстом письма запись Д. И. Шаховского: ‘Письмо Уварова Строганову (перевод с копии). Копия. С. Петербург 27 октября 1836 г. Другим почерком: почерк No 4. Письма к гр. Г. С. Строганову’.
2 Болдырев А. В.
3 Московского Университета, попечителем которого был в это время Г. С. Строганов.
4 Н. И. Надеждин.
5 В это время С. С. Уваров был Министром народного просвещения.
6 Речь, по-видимому, идет о писателе Н. Ф. Павлове, три повести которого появились в 1835 г. и вызвали недовольство в правительственных кругах. Но о каких ‘сходствах’ идет речь, установить пока не удается.
ДВА ДОНЕСЕНИЯ МОСКОВСКОГО ОСВЕДОМИТЕЛЯ КАШИНЦОВА
О слухах касательно Надеждина, Болдырева и Чеадаева 1 кор. от Кашинцова
В Москве идет рассказ, что издатель Телескопа Надеждин и Цензор сего Журнала Ректор Университета Болдырев вытребованы в С. Петербург за переводную статью г. Чеадаева и что издание сие запрещено. Вообще все рады сему, особенно отцы семейств, которым давно желалось, чтоб сей журнал был запрещен и даже всегда дивились, как сего давно не последовало.
0 Чеадаеве, который у всех слывет чудаком, идет слух, будто поведено: что как статья его заставляет сомневаться в его добром здоровье, то чтоб к нему ездил наведываться по два раза в день доктор.
Этот рассказ сопровождается необыкновенным общим удовольствием, что ежели действительно эта молва справедлива, то что для Чеадаева невозможно найти Милосердие Великодушное и вместе с тем развительнее наказания во отвращение Юношества от влияния на оное сумазбродство.
1 Таково написание фамилии в этом документе.
По слухам за секрет рассказываемым напечатание статьи Чаадаева Философические письма много приписывают побуждению его к тому, будто бы кроме Надеждина особенно Алекс. Ив. Тургенева, который будто уже и струсил и от того под всегда носимою им маскою для скрытия фальшивых правил его ускакал в С. Петербург.
Некогда (очень давно) было Вашему Превосходительству доложено о замечательном литографированном портрете, на котором изображен или Александр Тургенев или постыдный брат его 1, с книгою: ‘О теории налогов’ и с дерзкою надписью: без боязни обличаху.
Я слышал секретно, что в числе взятых и препровожденных к Вам бумаг Чаадаева и экземпляр сего литографированного одного из Тургеневых портрета находится.
Говорят, что Надеждин имел особенную дружбу (если таковой человек может ее к кому-либо иметь) с молодым Селивановским, недавно наследовавшим типографию от отца своего. Есть мрачный глухой гул, что будто бы типография сия подвергалася подозрению еще в 1826 году по доносу Барона Штенгеля 2, что там намеревались заговорщики печатать буйные прокламации. Но это эхо прошедшего весьма теперь невнятно, ибо если что и было, то без сомнения все давно истреблено и будто и тогда уже заблаговременно и самые литеры были перелиты. В сей же типографии печатался Convenions Lexi-kon по второй книге воспрещенный.
У сего Селивановского, говорят, бывали частые беседы по субботам. По наблюдению Собеседниками замечены в частых посещениях следующие: Доктора Михаил Воскресенский, Пик и Кетчер, как говорят, переведший на русский язык ‘Философргческие письма’ 3 Чаадаева, служащий в Горном Правлении Селиванов, участвующий, как говорят, в издании Московского Наблюдателя, издатель сего журнала Андросов, издатель картин света Вельтман, книгопродавец Свешников, типографщик Решетников и профессора скверных правил: Погодин и Давыдов4.
По секретным сведениям замечательно, что после происшедшего с Чаадаевым, Селивановский все бумаги свои собрал и снес в особую комнату, и сказывается больным.
Говорят, что он необыкновенно трусливого характера. Кажется, он в Москве много помогал в статьях о театре ругать Надеждину Дворянство, называя его чопорною аристократиею.
По гласности же странно для многих, что он, кажется, пользуется титлом Комиссионера II отделения собственной Его Императорского величества Канцелярии и будто так важно печатает это титло на всяком маловажном щете своем.
2 Декабря 1836
Москва 5
1 Н. И. Тургенев.
2 По-видимому, декабриста Штейнгеля В. И.
3 Это не так — см. коммент. к ФП.
4 В оригинале все фамилии подчеркнуты карандашом, видимо, не автором, писавшим чернилами, а тем, кто читал донесение.
5 Примечание Д. И. Шаховского: ‘Дата почему-то написана почерком, совсем отличным от текста остального’.
Если попытаться определить дух этого сочинения путем обозрения обнаруживающихся в нем различных направлений, то придешь к следующим заключениям. Общее и господствующее направление — римско-католическое, цель, по-видимому, более религиозная, нежели политическая, и скорее умозрительная, нежели догматическая.
Революционные принципы нигде не получают открытого выражения. Либерализм вытекает из совокупности суждений о России и явно выступает в хорошо известных местах первого письма и в приведенных здесь также отрывках второго.
Философские и религиозные взгляды автора подходят ближе ко взглядам сен-симонистов, обратившихся к христианству и к идеям Ламенэ, Бюшэ, Балланша и Экштейна, чем к школе Де-Мэстра, Бональда, Ботэна или выдающихся немецких католических писателей. Так, одно место в письме2 по поводу бессмертия души и превознесение автором Магомета — в письмах VI и VII3 отзываются сенсимонизмом. Но основа философской системы автора все же христианская и мнения не правоверные прорываются в некоторых выражениях его мысли, в некоторых выводах и в некоторых приложениях, есть и такие, которые могли бы быть отвергнуты и римской догматикой. В конце концов, следов политического учения сои-симонистов в письмах этих не обнаруживается.
1 Авторство кн. Э. Мещерского установил Д. И. Шаховской (ИМЛИ, I, 6250), ссылавшийся при этом на ‘Уваровский архив’. Мы публикуем лишь заключительную, обобщающую часть этого отзыва, который (в машинописной копии) хранится в ИРЛИ ф. 334, No 224. Французский текст отзыва полностью напечатан у Rouleau, p. 191-196. Однако он ничего не говорит об авторстве этой рецензии. Следует сказать, что Мещерский стремился своим отзывом как-то смягчить удар по Чаадаеву. Мещерский был знакомым Чаадаева или даже его приятелем. Во всяком случае, рассылая экземпляры 15-й книги ‘Телескопа’, Чаадаев послал его и Мещерскому (см. в т. 1 наст. изд. Показания Чаадаева 1836 г.).
Некоторые сведения об Э. Мещерском см. в СП II. С. 394, примеч. и в сообщении Н. В. Снытко ‘Парижский корреспондент’ (об архиве Элима Мещерского см.: Встречи с прошлым. М., 1984. Вып. 5. С. 31-40). Дальнейшие примечания принадлежат Э. Мещерскому.
2 Пусть я буду жить сто тысяч лет после того, что я называю смертью, и что есть лишь явление, не связанное с моим духовным существованием, отсюда еще далеко до вечности… Если вечная жизнь есть только награда за совершенную жизнь, как может сказаться заключением существования, протекшего в грехе? и т. д.
3 Автор оценивает Магомета как одного из тех, кто более всего способствовал осуществлению плана, предначертанного ‘божественною мудростью для спасения рода человеческого’ (и. VI). И в другом месте: в общем историческом развитии религии откровения религия Магомета непременно должна рассматриваться как одна из ее ветвей (п. VII).
ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦЕНЗУРНОГО КОМИТЕТА О НЕДОПУЩЕНИИ К ПЕЧАТИ ДВУХ СТАТЕЙ ЧААДАЕВА
от 31 Генваря
1833 г.
Комитет находит следующее:
1) В первой статье, содержащей в себе опровержение выражений Протестантов против церкви Католической и защищений достоинства сей церкви при многих суждениях правильных есть такие мысли, кои не могут быть одобрены. Именно стран. 5 стр. 13: ‘В золотой век церкви, в век величайших ее страданий, — еще струилась кровь Спасителя’. Кровь Спасителя, в собственном смысле, изливалась во время его страданий, и тогда, когда воин пронзил копьем ребро его. В смысле таинственном она не перестает изливаться и ныне и во все времена церкви Христианской в таинстве Евхаристии. Следовательно, пролияние крови Спасителя нельзя относить как отличительный признак к Церкви Апостольской I а II века по Р. X., о которой говорит здесь сочинитель. Стран. 5 стр. 16: ‘Безрассудно мечтать о возвращении такого состояния вещей, которое происходило только от чрезвычайных бедствий, угнетавших первых христиан’. Под сим состоянием разумеет сочинитель совершенство церкви Апостольской (стр. 3), но нельзя сказать, чтобы сие совершенство происходило единственно от бедствий церкви. Бедствие было только содействующею причиною, а не главною. — Стран. 7 стр. 2-5: ‘Таинство причащения, сие чудное открытие разума Христиан, если позволено так выразиться, материализирует души’. Оба сии выражения (открытие разума Христ. и материализирует души) — неправильны. Стран. 10 стр. 1-5: ‘Папство в свое время происходило существенно из источника духа христианства… почему же не предоставить ему первенства перед всеми христианскими обществами’. Стран. 11 стр. 1-3: ‘Оно совершенно выполняет всегда свое предназначение, сосредоточивает мысли христиан’. Стр. 13: ‘Пусть оно исчезнет с лица земли и вы увидите, в какое заблуждение впадут общества религиозные’. Все сии мысли противные истинным понятиям о православии, чистоте и превосходстве церкви Восточной.
2) В статье о Моисее (стр. 12-21) основные понятия несправедливы. Главное недоразумение состоит в том, что сочинитель видит в Моисее не посланника Божия, а законодателя, который при всей странности характера, совмещающего в себе свойства противоположные, силою своего гения и употреблением средств необыкновенных достигает того, что утверждает на целые века в пароде израильском свою систему — монотеизм. Эти превратные и противные смыслу Св. Писания понятия о Моисее выражены на стр. 15 — ‘не знаю, чему более удивляться и далее’… Сюда же относятся следующие выражения. Стр. 17: ‘Моисей мог найти у своего народа или у других идею о Боге национальном, мог воспользоваться сим обстоятельством, так, как воспользовался другими… для того, чтобы ввести в мысль человеческую свой высокий монотеизм’. Стр. 18-19: ‘Читайте второзаконие с сей точки зрения, и вас удивит свет, разливающийся отселе не только на систему Моисея, но и на всю откровенную философию. Каждое слово сей особенной книги дает видеть идею господствующую (над строкой карандашом: l’idee surhumaine) {Так в тексте ‘Русской мысли’ (ред.).} в духе ее писателя. Отселе также происходят и ужасные истребления, кои предписывал Моисей. Его предназначение не состояло в том, чтобы представить образец справедливости и совершенства нравственного, но в том, чтобы вложить в дух человеческий оную неизмеримую идею, которой не мог дух человеческий произвести из себя’. Кроме сего главного заблуждения встречаются в сей статье и другие неправильные мысли, кои замечены на самой рукописи. Стр. 13, 19-25, 18, 16, 20, 19 et cetera.
Поелику же по исключении сих мыслей в статье о Моисее останется несколько отрывков, кои хотя не заключают в себе понятий ложных, но соединены с мыслями неправильными и без оных не будут иметь связи, то вся статья сия не может быть также одобрена.
Русская мысль. 1896. Кн. 4. С. 149-151. Постановление касается ФП VI и VII, которые Чаадаев представил для публикации отдельным изданием у Московского типографа Семена, и ФП I. А. Кирпичников, опубликовавший этот документ, установил, что ‘первая статья’, которая рассматривается под индексом ‘1)’, есть заключительная часть ФП VI, а ‘вторая’ — ‘статья о Моисее’ — часть ФП VII (там же, с. 151). Об этом Постановлении см. в ‘Приложениях’ письмо Ф. Голубинского к А. П. Елагиной.
П. Я. ЧААДАЕВ И И. М. ЯСТРЕБЦОВ
П. Я. Чаадаев воспользовался книгой И. М. Ястребцова {В дореволюционной справочной литературе (см. напр.: Змеев Л. Ф. Русские писатели. СПб., 1886, словарь Брокгауза и Ефрона и др.), а также в некоторых советских работах (см. напр.: Торопыгин П. Г. П. Я. Чаадаев и И. И. Ястребцов // Уч. зап. Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1987. Вып. 748) биографию И. М. Ястребцова смешивают с биографией Ивана Ивановича Ястребцова (1776-1839), крупного чиновника министерства духовных дел и народного просвещения при Голицыне, члена Российской Академии наук. На ошибочность такого смешения указывали: Сакулин П. Из истории русского идеализма. М., 1913. Т. 1, ч. 1. С. 372, Чулков Н. П. Примечания… // Летописи Гос. лит. музея. Кн. 3. Декабристы. М., 1938. С. 79, Каменский З. А. П. Я. Чаадаев. М., 1941 (канд. дисс. хранится в биб-ке МГУ). С. 462.} ‘О системе наук, приличных в наше время детям, назначаемым к образованнейшему классу общества’ (М., 1833) для выражения своих взглядов на Россию и в этой связи — на философию истории, изменившихся к этому времени по сравнению с теми, которые он обосновал в ФП. Эта книга Ястребцова представляет собой расширенное и радикально переработанное издание первой его книги ‘Об умственном воспитании детского возраста’ (М., 1831), и эта переработка была произведена в значительной мере под воздействием идей Чаадаева, что было зафиксировано самим Ястребцовым: на странице 201 упоминается ‘одна особа, которой мы обязаны основными мыслями теперь излагаемыми’. В подстрочном примечании приводились инициалы ‘особы’: ‘П. Я. Ч.’. Сам Чаадаев упоминал об этом в письме к С. Г. Строганову (No 83), считая соответствующие места книги Ястребцова своим алиби — доказательством такого изменения своих взглядов по сравнению с идеями ФП, которые должны были, по его мнению, в значительной мере реабилитировать его в глазах правительства. На это же рассчитывал и А. И. Тургенев, сообщая П. А. Вяземскому об этом обращении Чаадаева к Строганову {ОА, т. III, с. 359-360). Уже после завершения трагической истории публикации ФП I в ‘Телескопе’ Чаадаев писал о книге Ястребцова и своем участии в ней И. Д. Якушкину 19.X.1837: ‘Появилась… серьезная книга, вся исполненная моими мыслями, которые мне откровенно и приписывались’ (см. No 91). Впоследствии М. О. Гершензон собирался включить выдержки из книги Ястребцова в подготовленное им собрание сочинений Чаадаева, но не завершил эту работу (см.: Герцен, Огарев и их окружение / Бюлл. Гос. лит. музея. М., 1940. No 5. С. 385-405). Книгу Ястребцова, как документ, отражающий эволюцию взглядов Чаадаева после написания ФП (с приведением обширных выдержек из нее), анализировал 3. А. Каменский в упомянутой диссертации (с. 459-473). В ‘Антологию педагогической мысли России первой половины XIX в.’ (М., 1987) П. А. Лебедев включил выдержки из второй: книги Ястребцова с кратким биографическим комментарием, однако связи идей Ястребцова и Чаадаева он не отметил.
Ниже мы приводим тексты из книги И. М. Ястребцова ‘О системе наук…’, к которым можно отнести утверждение Чаадаева, что Ястребцов выражал в своей книге его идеи, и по которым можно проследить, в каком направлении эволюционировали взгляды Чаадаева на Россию. Публикация П. Г. Торопыгина и 3. А. Каменского.
(С. 83-84): ‘…Отечество состоит в идее, развиваемой жизнью какого-либо народа… Человечество развивается постепенно. Цель сего развития есть достижение до возможного совершенства. Совершенство человечества должно состоять, как можно вывести философически, в том, чтобы уметь произвольно, т. е. по убеждению собственного его разума, сделаться тем, чем предопределено ему свыше’.
(С. 86): ‘Если народ не может развивать особенной какой-нибудь идеи в пользу человечества, то он не может составлять и отечества. Есть поэтому народы вовсе без отечества, как большая часть диких племен’.
‘…Служа отечеству, мы служим самому человечеству. Отечество существует до тех пор, пока существует его идея, а существует она до тех пор, пока развивается. Как скоро разовьется вся, отечество прекращается, ибо источник его жизни, идея, иссяк. Для него останется тогда одна жизнь, и в своем роде бессмертная, в истории. Народ же или народы его, или, так сказать, изнывают в ничтожестве, или образуются в другие отечества.
Государство сильно, когда отвечает идее отечества, оно слабее, и идет даже к своей погибели, как скоро противится ей’.
(С. 87): ‘Трудно и не всегда возможно постичь идею отечества, ее трудно определить и тогда, когда она много уже обнаруживала себя, а как предугадать ее, в самом начале ее развития? Между тем отечество подвигается вперед беспрерывно, оно не остановится для того, чтобы подождать, пока кто-нибудь откроет его идею и приспособит к сей идее воспитание’.
(С. 95): ‘Человечество, развиваясь, изменяется, изменение сие обнаруживается духом времени’.
(С. 191): ‘Какая идея нашего отечества? Она должна быть отлична от идей собственно европейских, ибо до сих пор Россия составляла как бы особенный мир в Европе. Россия не участвовала ни в одном из тех великих движений умов, которые приготовили нынешнюю Европу. Не было для нее ни крестовых походов, ни феодализма (в примечании И. М. Ястребцова: ‘Удельная система России, так же как и удельная система Испании, была отлична от феодализма’),.. ни влияния классицизма, ни реформации… Без преданий, без памятников минувшего, она как будто родилась только вчера, и опоздала войти в свет Европейский. В Европейском свете развились такие стихии, которые и не вошли еще в состав России. Оттого Европа не чувствует великого северного государства своим’.
(С. 192): ‘И, однако, промысел, конечно, не без намерения отдал во владение русскому народу шестую часть земного шара, почти все климаты, основательный ум, силу терпения и богатый язык. Не без намерения промысел положил и отличные стихии образования сему народу пред прочими народами европейскими’.
‘Назовем новую европейскую цивилизацию, для краткости, скандинавскою, по той причине, что Скандинавы были первыми ее виновниками’.
(С. 192-193): ‘Различные народы, принадлежащие к ней, трудятся каждый различным образом, в пользу человечества. Германия, например, служит сражением высших отвлеченностей. Англия превращает теорию в практику… Франция распространяет сию цивилизацию по всей Европе.
На границах сей, так сказать, скандинавской Европы, находится иберийский полуостров с африканской стороны, и Россия с азиатской’.
‘Иберийский полуостров и Россия назначены… как многие причины заставляют думать, для высоких ролей в драме человечества. Вероятно, сие назначение состоит в том, чтобы скандинавскую цивилизацию передать в надлежащем виде, с одной стороны, Азии, с другой — Африке’.
(С. 193): ‘Полагаем, что идея нашего отечества состоит в таком превращении скандинавской цивилизации, какое необходимо для мира азиатского, и что идея Испании имеет подобное значение для мира Африканского.
Россия и Испания не отстали от Европы, а идут своим собственным путем, отличным от Европейского’.
(С. 194): ‘Испания и Россия назначены, кажется, быть в свое время такими же центрами цивилизации для двух частей света, каким центром цивилизации служит теперь Англия для Европы’.
(С. 195) : ‘Рассматриваемая с этой точки зрения, вся история Русского народа должна представить четыре периода: в первом периоде преимущественно азиятские стихии составят основание народа, во втором, откроется широкий вход стихиям европейским {В сем смысле, Петр Великий не Россию внес в Европу, а Европу в Россию (примеч. И. М. Ястребцова).}, в третьем, стихии азиятские и европейские переработаются в оригинальную Русскую цивилизацию, в четверти, наконец, цивилизация Русская сообщится приготовленной для этого Азии. Четвертый период будет уже для России, как ныпешнее состояние для Англии, временем ея устарения’.
(С. 196): ‘Россия способна к великой силе просвещения. Это можно утверждать не из патриотического только тщеславия или надежды, но из соображения обстоятельств, в которых Россия находилась и находится. Ее эпоха существования, прошедшая жизнь и характер народа так устроены Провидением, что она не только может, но готова достигнуть до высокой степени совершенства в деле развития человеческого’.
(Далее Ястребцов рассматривает ‘Эпоху существования’, ‘прошедшую жизнь’ и ‘характер народа’ России.)
(С. 198): ‘Эпоха существования’. ‘Россия может усвоить себе великие богатства, собранные старанием веков прошедших у разных народов Европы. Россия молода сравнительно со старою Европою по многим отношениям. Но молодость есть именно тот счастливый возраст, в котором, при благоприятствующих обстоятельствах, происходит быстро развитие свойств самых важных’.
(С. 199-200): ‘Самые заблуждения прошедших времен служат полезными уроками и тяжкие уроки заблуждений, и наставления истины окружают со всех сторон юную Россию. Ей остается выбирать и ими пользоваться, но для нее недостаточно усвоить себе их в таком виде, в каком они существуют у других народов. У других народов они соединены тесно с некоторыми… невыгодами. Сию примесь невыгод должно отделить от истинного добра и воспользоваться одним сим последним в чистоте его. И здесь то основание патриотической надежды нашей. Не в том только предвидим высокую участь России, что она может заимствовать много у других и обратить в пользу свою чужие труды, но в том особенно, что она по прошедшей своей жизни и характеру народа может сделать выбор с полной свободой, может принять и отбросить все то, что ей угодно, т. е. принять все полезное и отбросить все вредное’.
(С. 201): именно здесь Ястребцов и ссылался на ‘П. Я. Ч.’ — З. К., П. Т.): ‘Прошедшая жизнь’: ‘Россия свободна от предубеждений, живых преданий для нее
почти нет, а мертвые предания бессильны. Россию поэтому и называют юною, что прошедшее как бы не существует для нее’.
(С. 202): ‘Характер народа’: ‘терпеливый’, исполнительный, чуждый строптивости и т. п., словом — ‘белая бумага: пишите на ней’.
(С. 203): ‘Россия не только может, но готова достигнуть до высокой степени совершенства в деле развития человеческого. Для этого нужно ей прежде всего искренне приступить к рассмотрению своего положения, и всякий благонамеренный Россиянин должен в сем случае отбросить в сторону тот лояшый патриотизм, который ищет прикрывать недостатки, и выказывает одни блестящие стороны своего отечества. Кто хочет исправиться, тот признает сперва вину свою, или кто хочет усовершенствоваться, тот примечает сперва свои несовершенства. Какая польза и какая честь обольщать себя?’
Приведенные выдержки из книги Ястребцова показывают, что у Чаадаева были все основания утверждать, что если не его коренные философские идеи, то философско-историческая концепция эволюционировала весьма существенно. Если в центре ФП находилась критика истории и действительности России, и упования на ее возможности в будущем оставались лишь слабыми намеками, оговорками, антитезами критическому пафосу, то, как видно из книги Ястребцова, эти акценты разительно переменились. В центре концепции России теперь оказалась идея исторических преимуществ России перед Западом, хотя и покоящихся на утверждении, что Россия может оптимально использовать достижения Запада.
Таков был пафос идей Чаадаева о России с середины 30-х гг. и лишь к концу 40-х и в 50-х гг. обнаруживается тенденция обратного изменения этих акцентов.
<СТАТЬЯ БЕЗ ЗАГЛАВИЯ, НАПРАВЛЕННАЯ ПРОТИВ 'ФИЛОСОФИЧЕСКИХ ПИСЕМ' ЧААДАЕВА (1836)>
Человек необыкновенный, которому потомство не перестанет дивиться, Наполеон называл таковые статьи поджигательными пламенниками, я говорю таковые лишь по их содержанию, но писанных со вкусом и пылом убеждения {Г-жа Сталь никогда не говорила с явным и неистовым озлоблением против сограждан своих и существовавшего порядка дел: она, в славном своем творении О Германии, лишь заметила в германцах более вольномыслия и более идеализма, чем во французах, — но Наполеон не простил ей и этого (примеч. М. H. Загоскина).}. Та, о которой хотим говорить, может называться отравленною льдиною. Мы уже привыкли к подобным ей, — и я никому не советовал бы возражать на нее: автор не стоит чести страдальца, всегда интересного для толпы невежд, хотя бы он был прав, как Иуда. Известно, что все мутители народов говорят им: ‘Вы гнилушки, но подождите: мы вас одушевим, разогреем, очистим атмосферу, в которой вы живете. Вам скучно дома и в гостях, вы везде кочующие, везде как на постое, как чужие: мы вас развеселим. Ваша жизнь еще не составилась, вы не составляете еще необходимой части человечества: вы живете лишь для того, чтобы мы преподали вами великий урок миру. Мы породним вас с семейством человечества, введя в атмосферу Запада. Вы глупы, у вас немота в лицах, в ваших взглядах что-то холодное, у вас в крови что-то противное просвещению, вы взяли Париж и тем отодвинулись на 50 лет от просвещения. Отцы ваши были также глупы, и не оставили ни памятников, ни преданий, которые говорили бы о доблестях народа. Мы дадим вам эпоху живую, безмерно деятельную, мы введем вас в эту поэтическую игру нравственных сил народа. Безверие нам не удавалось, это старо: мы употребим христианство, и осуществим на земле Царствие Божие’ {Подчеркнутые строки взяты из самого сочинения (примеч. М. H. Загоскина).}.
А народы, наученные и ежедневно научаемые, говорят им: ‘Увольте нас от этих благ: ваша поэтическая форма бытия, в которую вы хотите ввести игру народных сил, шумна и кровава для нас, современников, развратительна и гибельна для детей и внуков наших. Пример в глазах: что осталось святого и нравственного для нового поколения там, где Марат и Робеспиер прошли по трупам отцов и матерей? Мы не просимся породниться с ними, избавьте нас от такого Царствия Божия на земле’. Вот что говорят им массы, которые, по их мнению, сами собою не думают, но умно и благодетельно управляются.
И ужели русские без омерзения могли читать эту статью? (Это писано тот час по прочтении Философического письма). У нас нет памятников великих дел! Нет славных преданий! Нет и не было народных добродетелей! Нет поэзии в скрижалях нашей истории! — Не злой ли безумец один может сказать, что мы развратились от Византии? Нет, вместе с великим даром истинного православия, которое утвердило величие России, спасая ее не один раз от Римского ига, мы почерпнули там и первые выгоды образованности. — Но наша образованность и Православие никуда не годятся: они не Западные.
— Что отвечать на это?.. Статья, писанная Русским против России на французском языке, по одному этому заслуживает уже смех и презрение. Но добрый патриот не будет смеяться: он с сожалением укажет в ней отцам и матерям на бедственные следы французского воспитания. Оставя дух вредного вольномыслия, видно, что автор изучал историю отечества по Леклерку и Левеку, и наблюдал его быт по заключениям аббата Шапа и аббата Перреня. Родители! ужаснитесь мнимоневинного желания, чтобы дети ваши отличнее других лепетали на языке наших врагов-завистников, оставляя в небрежении свой, богатый и благозвучный. Пусть их сердца пленятся сперва родными его звуками, пусть на нем передадутся им события отечественного края, слава и высокие добродетели предков, пусть возгордятся они своим, а после отдадут справедливость и чужому, хваля достойное хвалы, отрицая достойное порицания, пусть будут они просвещенными, но просвещенными Россиянами, — дабы великая тень Петра не разбила, подобно Моисею на Синае, скрижалей своих, где предначертал он нам твердое величие и беспримерную славу.
Публикуется с оригинала, хранящегося в ГПБ, ф. 291, ед. хр. 25, лл. 1-2. Публикация В. В. Сапова.
Статья не датирована, но как видно из слов: ‘Это писано тот час по прочтении Философического письма’, написана в октябре 1836 г., так как объявление о выходе 15-й книжки ‘Телескопа’ появилось в ‘Московских Ведомостях’ 3 октября 1836 г. Годом ранее М. H. Загоскин написал комедию ‘Недовольные’, в которой в карикатурном виде выведены М. Ф. Орлов и П. Я. Чаадаев (см. No 75 и примеч. 3 к нему).
РОССИЯ В 1839 ГОДУ, СОЧИНЕНИЕ МАРКИЗА ДЕ КЮСТИНА. ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЕ г-ну М.***
ЭМСКИЕ ВОДЫ, 22 ОКТЯБРЯ 1839 г.
[…] Несколько лет тому назад один умный человек, любимый всею Москвой, благородный по происхождению и по характеру, но к несчастью для него самого снедаемый любовью к истине, страстью опасной где бы то ни было и смертоносной в этой стране, вздумал утверждать, что католическая религия более благоприятна для развития умов, для расцвета искусств, чем русская византийская религия, он думал по этому поводу то же, что и я, и осмелился это сказать — непростительное преступление для русского. Жизнь католического священника, — говорится в его книге, — есть или по меньшей мере должна быть жизнью совершенно необыкновенной и представляющей из себя добровольное каждодневное принесение в жертву простых естественных потребностей, это доказательство в действии, причем непрестанно возобновляемое в глазах недоверчивых окружающих, превосходства духа над материей, жертва, снова и снова приносимая на алтарь веры для того, чтобы доказать завзятым безбожникам, что человек не во всем покорен зову плоти и что он может получить от верховного владыки средство ускользнуть от законов мира материального, затем он добавляет: ‘Благодаря совершившимся со временем преобразованиям католическая религия отныне может использовать свою способность к действию лишь во благо’, одним словом, он утверждал, что католицизм оказался несостоятельным с точки зрения великого предназначения славянских народов, ибо единственно в них заключается одновременно высокое вдохновение, совершенное милосердие и истинный рассудок, он подкрепляет свое мнение большим количеством доводов и старается показать превосходство религии независимой, то есть общей, над религиями местными, то есть ограниченными политическими рамками, короче, он придерживается мнения, которое и я всей душой разделяю.
Этот писатель обвиняет греческую религию в том, что в характере русских женщин имеются некоторые недостатки. Он утверждает, что если они легкомысленны, неспособны пользоваться в своей семье авторитетом, сохранение которого христианская супруга и мать вменяет себе в обязанность, то по причине того, что они никогда не получали настоящего религиозного воспитания.
Эта книга, избежавшая, благодаря уж не знаю какому чуду или уловкам, цензурного надзора, взбудоражила всю Россию: из ‘Петербурга и престольной Москвы доносились крики ярости и смятения, наконец, сознание верующих настолько помутилось, что из конца в конец империи требовали наказания сего безрассудного защитника матери христианских Церквей. К тому же дерзкого писателя презирали, объявляя его сторонником нововведений, ибо…, — и это никак не назовешь непоследовательностью человеческого ума, почти всегда противоречащего самому себе в ходе разыгрываемой людьми комедии, — лозунг всех сектантов и раскольников состоит в том, что следует чтить религию, в которой родился, — такова давно забытая истина Лютера и Кальвина, которые в религии сделали то, что множество героев республики желали бы сделать в политике: получили власть для своей выгоды. Наконец, по всей Руси не хватало кнута, Сибири, каторги, рудников, крепостей, одиночных камер для того, чтобы обезопасить Москву с ее византийским православием от властолюбивого Рима, на службе которого был нечестивый догмат о человеке, предавшем Бога и свою страну!
С беспокойством ожидаем решения, которое определит судьбу столь опасного злодея, поскольку вынесение приговора все задерживалось, пропала всякая надежда на высшую справедливость. И тогда император в своем безграничном милосердии объявил, что наказания не будет, что есть не преступник, которого следует сразить, но сумасшедший, которого надо запереть, и добавил, что больной будет обеспечен врачебным уходом.
Без промедления последовала эта новая разновидность пытки, причем настолько суровой, что мнимый сумасшедший решил, что ему придется оправдать смехотворный приговор, вынесенный безраздельным властелином Церкви и Государства. Мученик за правду чуть было не потерял разум, в наличии которого ему было отказано решением сверху. Ныне, после трех лет строго соблюдаемого лечения, столь же унизительного, сколь и жестокого, несчастный великосветский богослов получил, наконец, относительную свободу, но — не чудо ли это! — теперь он сомневается в собственном рассудке и, вверяясь императорскому слову, сам себя признает безумным!.. О глубина человеческой слабости!.. Нынче на Руси слово царской хулы равносильно папскому отлучению от церкви в Средние века.
Говорят, что мнимый сумасшедший может теперь общаться с несколькими друзьями, когда я был в Москве, мне предлагали навестить его в его уединении, но меня удержало опасение и какая-то жалость, поскольку мое любопытство могло ему показаться оскорбительным. Мне не сказали, какое наказание было применено к цензорам опубликованной им книги.
Вот совсем свежий пример того, как сейчас на Руси обстоит дело со свободой совести. Спрашиваю вас без обиняков, имеет ли право путешественник, к счастью или к несчастью для себя узнавший подобные факты, не обнародовать их? В таких делах то, что вам известно наверняка, помогает вам понять то, о чем вы догадываетесь, и из всего этого создается убеждение, которое вы обязаны по возможности сообщить окружающим.
Я писал без личной ненависти, но также без страха или умолчаний, я не побоялся даже наскучить вам […]
Custine (le marquis de). La Russie en 1839. P., 1843. P. 370-374. Перевод Л. З. Каменской.
Книга Кюстина была широко известна в Европе и привлекла большой интерес читателей: на французском языке она выдержала два издания в 1843 и затем еще два — в 1846 и 1855 г., в 1843 г. она была переведена на английский (Bruxoles) и затем дважды на немецкий (Lpz. 1844, 1847) языки. Об откликах на высказывание Кюстина о Чаадаеве см.: Quenet, p. 293-295. Из русских авторов на книгу Кюстина отозвались Н. И. Греч (Examen de l’ouvrage do le marquis de Custine intitule la Russie en 1839. P., 1843), Я. Н. Толстой (La Russie en 1839 revee par m. Custine, P., 1844) и К. К. Лабенский (Un mot sur l’ouvrage de М. de Custine, intitule: La Russie en 1839, P., 1843). Чаадаев знал, конечно, о книге Кюстина и даже пытался передать ему свои впечатления о ней и какие-то дополнительные соображения (см. No 98 и примеч. 2 к нему, No 116 и примеч. 3 к нему).
ПОЛЬША И РОССИЯ. ЛЕГЕНДА О КОСТЮШКО
Все сказанное нами о нравственном небытии, в которое погружается Россия, слишком слабо по сравнению с тем, что сами русские сказали по этому поводу. Состояние, в котором они пребывают, настолько мучительно, что ни кляп во рту, ни намордник не помешали этим немым горемыкам выразить из глубины своего in расе {Спокойствия, безмятежности (лат.).} свое возмущение. Многие, как блестящий адмирал Чичагов, глубоко отчаявшись, покинули родину. Иные остались и на какой-нибудь час откупили у жизни счастье вольности, восклицая: ‘Россия мертва!’.
Сию печальную тайну можно было разгадать, читая полные отчаяния стихи их лучших поэтов, проникнутые скорбью и скептической иронией. Но этих косвенных признаний было недостаточно для русской души, она была слишком угнетена.
В один прекрасный день в московском журнале ‘Телескоп’, обычно осторожном и невыразительном, появилась ускользнувшая от внимания цензора статья, которая потрясла всю Россию. Статья эта, подписанная именем Чаадаева 1, была эпитафией империи, но в то же время и самого автора, он знал, что написав эти строки, обрекает себя на смерть, более того, на неведомые муки и заключение. По крайней мере, душу свою он облегчил. Со зловещим красноречием, с убийственным спокойствием он как бы обращает к своей стране свое предсмертное завещание. Он предъявляет ей счет за все те горести, которые сопутствуют любому мыслящему человеку, анализирует с приводящей в отчаяние неумолимой глубиной терзание русской души, затем, в ужасе отвернувшись, проклинает Россию. Он говорит ей, что в человеческом смысле она никогда не существовала, что она представляет из себя лишь пробел в человеческом разуме, заявляет, что ее прошлое бесполезно, настоящее никчемно и что у нее нет никакого будущего.
Император приказал запереть этого человека в сумасшедший дом 2. Истерзанная Россия думала, что он прав, но промолчала. Начиная с 1842 года не появилось никакого нового русского издания, ни плохого, ни хорошего 3. По сути дела, ужасная эта статья была последней. После нее наступила могильная тишина. Но в глубине могилы зародилась искра. Мы ни в коей мере не присоединяемся к анафеме, которой был предан Чаадаев.
Michelet J. Pologne et Russie. Legende de Kosciusko. P., 1852. P. 128-130. Перевод Л. З. Каменской.
Книга эта имелась в библиотеке Чаадаева (см. Каталог. No 477), как и несколько других работ этого автора (см. там же. NoNo 476, 478, 479). С идеями Чаадаева Мишле познакомил Герцен, послав позднее ему портрет Чаадаева, вызвавший восторг Мишле (см. Письма: Герцен — Мишле 24.XI.1858 // Герцен. Т. XXVI. С. 227, Мишле — Герцену 25.I.1859 // La Revue. 1907. XX. P. 318-319). Сперва М. И. Жихарев (Жихарев — Пыпину 2.Х.1871, ИРЛИ, ф. 334, No 166), а затем М. О. Гершензон (см.: Образы прошлого. М., 1912, С. 229) показали, что мнение Мишле о России сложилось под влиянием Чаадаева.
1 Автор ошибается: статья не была подписана.
2 Это, как известно, не соответствует действительности.
3 Непонятно, что имеет в виду автор и что означает дата ‘1842’.
МЕСТО РОССИИ НА ВСЕМИРНОЙ ВЫСТАВКЕ
<...> Я отвечал на вопрос, почему в России мало личностей замечательных, прямо и отчетливо, теперь должен прибавить, что, по моему убеждению, личностей сильных и оригинальных в России найдется довольно. Чья же вина, если иностранцы о них не имеют понятия? Здесь я стою на почве не твердой. О лицах, живущих в России, говорить мудрено, однако же попытаюсь исполнить этот долг, не слишком опасаясь следствий.
Какая страна, например, может представить личность более самобытную, благородную, смелую и всегда себе самой верную, как П. Я. Чаадаев? <...>
Петр Яковлевич по воспитанию принадлежит к второй эпохе царствования Александра. Молодое поколение развивалось тогда в Петербурге под влиянием Жозефа де Местра, Шатобриана и немецких романтиков. Содержание б этом направлении было не совсем действительное, но пока оно не превращалось в мистицизм, давало опору независимости характерам. Чаадаев от природы слишком был здравомыслящ для того, чтобы предаться мистицизму, мнения его юности обозначаются тем, что он был одним из ближайших друзей Пушкина. Преданный светской жизни, как прилично было его положению и той деятельности ума и характера, которая всегда его отличала, он с молоду пользовался уважением сверстников и целого общества за ум, за таланты, за любезность, но особенно за достоинство характера. Это качество готовило ему вскоре испытания. Царствование Александра омрачалось более и более, свирепый Аракчеев забрал всю власть в свои руки, трудно становилось человеку с нежным чувством чести и с высоким понятием о правах личности дышать в этом воздухе, несмотря на молодость и неважный чин, он был на примете как один из беспокойных, и скоро принужденным нашелся оставить службу, отказаться от официальной будущности и уехать за границу.
Что он в продолжение нескольких лет делал в Европе, мне известно только отчасти, всего более я слыхал об нем от покойного Ламенне, который питал к нему высокое уважение и называл его русским де Местром. После этих годов странствия Чаадаев, возвратясь в Россию, поселился в Москве и жил там постоянно без выезда.
Вот человек, одаренный, конечно, способностями необыкновенными, умом гениальным, речью свободной и увлекательной, но не проявивший своих великих и блестящих качеств нигде кроме светской жизни, и этот человек, лишенный богатства, не имеющий чина, не принадлежащий даже к знатному семейству, делается одним из важнейших лиц в Москве и потом мало-помалу в целой России.
Скромный домик его посещаем постоянно сенаторами, членами государственного совета, генерал-адъютантами, обер-церемонимейстерами и даже министрами. Всех он принимает с равной любезностью, но и с равным достоинством, перед всеми неизменно он остается самим собой и в этом-то тайна его всеми признанного превосходства.
Обладающий обширными сведениями, следивший за нравственным и политическим развитием Европы и России, в продолжение четверти столетия, Чаадаев знаком и с идеями и людьми. Сам он не участвующий и не желающий участвовать в непосредственной деятельности, сохраняет полное беспристрастие, а по достоинству и прямоте характера говорит всегда правду или то, что правдой считает, о системах, о происшествиях, о лицах.
В России, в царствование Николая, когда правду нельзя было ни печатать, ни говорить, ни даже думать, когда за правду ссылали в Сибирь, отправляли на Кавказ, сажали в Шлиссельбург, Чаадаев говорил всегда и о всем правду. Можно прибавить безнаказанно, потому что медвежья шутка Николая, объявившего его сумасшедшим, не имела и не могла иметь никаких для него последствий. После, как и прежде, русское общество равно его уважало, а сам он равно говорил правду после, как и прежде.
Явление это и самое существование такой личности оправдывает Россию во многих обвинениях. Чаадаев принадлежит к породе героев: в Риме, при Диоклециане он был бы мучеником, при Иване Грозном он назывался бы Адашевым, при Петре Великом Яковом Долгоруким, теперь он Чаадаев.
Придет время, Россия напишет действительно имя его на тех обломках, о которых пророчил Пушкин <...>
Полярная Звезда на 1856 г. Лондон, 1856. Кн. 2. С. 239-2-11. В другой своей статье — ‘Литература и писатели в России’ — Н. И. Сазонов писал о Чаадаеве: ‘Чаадаев, известный широкой публике лишь как автор письма в несколько страниц… останется тем не менее в истории умственного развития России как человек, поставивший новые вехи на пути прогресса. Из всех русских он был наиболее непримиримым отрицателем и имел редкостное мужество жить сообразно своему образу мыслей’ (ЛН. Т. 41-42. С. 197).
Прочитали? Поделиться с друзьями:
