Ноября 4/16. Середа. Терни. Утром в 6 часов, когда было еще темно, поехали мы смотреть каскаду Терни. Вне города едешь садами оливковыми и виноградниками. Сменив коней на волов, мы начали взбираться на гору Pacebelo. Открылся великолепный вид на долину и город Терни и развивался постепенно по мере нашего восхождения. Глаза, соскользнув с сизых скал, бегут по долине, довольно широкой, укрытой виноградом, и провожают поток, уже скатившийся с утеса. Долина, выходя из гор, ширеет и ширеет, вдали белеется город Терни и другие города. Взор убегает еще в горы, в долины, в леса, и далеко-далеко встречается с небом… Объехав скалу, увидели мы на горе маленькую дугу снежной воды, над нею дым и услыхали шум. Вот первые признаки водопада. Близ дороги сошли в пещеру сталактитов, образованных внутри земли водою, пробивавшеюся сквозь землю. Спустились узким отверстием по камням, служащим ступенями, хватаясь за камни же, проводники зажгли свечи и кучу хвороста. Представьте себе под землею колонны, высеченные водой из камня, разных величин, над вами висят камни же в виде колоссальных зонтов, грибов, мешков, похожих на туши со свиным салом, и других причудливых форм. Простолюдин средних веков сказал бы, что тут дьявол готовил себе сало, и оно окаменело. Эта пещера верхом своим похожа на италианские лавки с сыром, колбасами и сосисками, но только в колоссальных размерах. Мы прозвали ее по-италиански la pizzicheria del diavolo. Грота тем замечательна для естествоиспытателя, что служит образчиком для внутренности окружных Апеннин вообще, которые все сталактитного образования. Как же колоссальна должна быть эта каменная фантасмагория, которой здесь только малый образчик?
Для истории каскады надобно знать, что в Риэти есть долина, по которой разливается поток Велин и образует озера, этот Велин просасывал горы и образовывал озеро в долине. От снегов горных бывали частые наводнения не только в этой долине, но и в Тибре, ибо Велин, превратившись, как увидим ниже, в Неру вносит самый богатый апеннинский вклад поителю вечного города. Курий Дентат в 481 году по основания Рима свел все сии воды в одно лоно и сбросил их с горы. От этого прекратились наводнения — и долина Риэти получила от Цицерона название Темпейской. Итак, этот водопад обязан происхождением своим искусству и отваге древних римлян.
Через виноградный сад и потом узким отверстием, прорезанным в скале, мы пришли к тому месту потока, где он разбегается на свой прыжок тысячефутовый. Быстроты воды не выносит взор. Над потоком нависли густые деревья, большею частию каменные дубы (licini).
Оттуда, через следы каналов Павлова и Григорьева, ныне оставленных, ибо и при папах занимались также устройством течения сих вод по причине наводнений, мы прошли к тому месту, где вода только что сбегает на свою первую ступень, или огромную чашу, в которой, раздробясь млечной влагой, сбегает ниже перлами и росою. Сходя постепенно, стали мы наравне с серединой и видели радуги на водяной пыли, веющей от падения, и потом сошли к самому низу или жерлу водопада. Он величав, но не страшен, как все искусство, как вся природа Италии. Здесь нет ни черных скал, ни ущелий, ни вертепов, ни мрачных деревьев. Все открыто, озарено ясным небом. Здесь высокое не ужасно, не потрясает нерв, не кружит головы, не подавляет духа, здесь красота есть гармония и равновесие.
Байрон в своем ‘Чайльд-Гарольде’ описал этот водопад, но его северное воображение любило иногда преувеличенное и мрачное. Он называет его влажным адом или адом вод (the hell of waters). Поэт страданий человеческих, поэт внутренних пыток души, своим унылым, северным чувством накидывал тучи на ясное небо Италии, наводил мрачную тень на самые светлые явления ее природы. Он видел в шипящем кипении этих вод бесконечную пытку, он видел в прекрасной картине водопада какую-то ужасную казнь, в этой радужной росе, блиставшей над бездною, пот от великого издыхания раздробленных вод в пучине — и, наконец, накинув на все это радугу, олицетворил в ней любовь, которая с неизменным ликом сторожит безумие.
Невольно заглядишься на водопад. Вода так нежно сбрасывается сверху и разбивается на брызги, вечно переменные, но формою все те же. Так шампанское из бутылки в стакан льется пеной, внизу кипит как в колоссальном дне стакана. Тут молоко, жемчуг, и серебро, и золото, и платина, и лучи солнца: все смешалось в одну дивную краску. Однообразный шум! Однообразное непонятное кипение, в котором мысль теряется! Приятно видеть, как по горе вьются маленькие жилочки воды, из которых каждая несет свой тощий вклад в эту бездну. Не таковы ль усилия частных людей в общей массе человечества? Вокруг веет влажная пыль, досягавшая и нас. Окрестные кусты, травы вечно покрыты влагою. На них отсвечивают чудные радуги.
Мы пошли далее, кругом всей каскады: эта прогулка — целая поэма. Каждая точка зрения замечена, начиная от разбега реки до полной картины, венчающей путешествие. Мало-помалу развивается перед нами целое, чем далее заходишь, тем более оно открывается. Все расчислено заранее по художественной Италии, везде приготовлено место отдохновения, где только водопад принимает новый вид или развивается более. Есть и свои неприятности: на каждом месте зрения являются сторожа-просители, толпа нищих и оборванных мальчишек предлагает свои ненужные услуги, просит денег, канючит, пищит в уши безотвязно, девчонки пристают с сталактитами и просят, чтоб вы купили…
Мы спустились вниз среди цветущих кустарников, перешли реку по натуральному мосту. Велин, сбросившись, принимает в себя Неру, вытекающую смиренно к нему навстречу из долин Апеннинских и, буйно обняв ее, уходит тотчас с нею под землю. Потом они оба после тайного подземного сочетания вновь дружно пробиваются из-под камней, текут по тесной долине, сжатой двумя горами Monte-Angelo с одной и Monte-Vallo с другой стороны и выходят на огромную долину Терни, но Велин уступает свое имя Нере, которая несет общие их воды в Тибр. Место, где скрываются обе реки, образует натуральный мост, называемый Ponte di tartaro, у сего моста кружились в воде пни деревьев огромной величины, палки, прутья и мертвый, весь вздутый теленок — это добыча Велина. Все это сбежало с ним вместе и осуждено здесь на вечное пребывание. За мостом взбираешься на гору penna rossa (красное перо), противоположную водопаду. Здесь открывается лучшая точка, с которой виден весь водопад.
В беседке, сплетенной из хвороста, сели мы против него самого и отдыхали телом и зрением. Вода скидывается как скатерть белая, как плеча Венеры Медицейской, как свежий стан стройной красавицы: так правильна форма каскада. Над потоком высоко летели два гуся. Как приятно засматриваться на падение воды и беспрестанно провожать эти брызги сверху донизу! Под это много придумаешь. Внизу вода бьет по утесам, сбегая многими лентами, в свои оковы заключает островки с деревьями и после уж скрывается под земь. Сошед вниз и идучи вдоль потока, мы увидели развалины моста, сделанного еще до Курия Дентата и затертого водою, но не так давно открытого, верно, он соединял две горы, строен по-этрусски из травертина*, т.е. сложен большими точеными камнями.
* Травертин, или Тибурин, — камень, отрываемый в окрестностях Тиволи, древнего Тибура, отчего он и называется тибуртин, а уж потом перековеркан в травертин.
Рощею вечнозеленых каменных дубов, а потом лимонов мы, следя поток, шли у горы Vallo, которая, как говорят, оторвалась от противоположной горы Angelo. По ней восходят дубы, оливы и сосны италианские, торчащие на самом верху. Гора Angelo грозит падением, огромные сизые массы лежат внизу, другие уже треснули и нависли. Когда выходишь из гор в долину Папиньо, увенчанную золотым венцом виноградным, приятно оглянуться на эти две горы, как будто на торжественный арк для исхода сочетавшихся рек, хорошо бы над ними перегнуть свод! Как просторен, великолепен этот чертог Апеннин, в котором таится одно из лучших мгновений Италии, одно из чудес природы, в своих красотах всегда наблюдающей строгий размер, — где совершается брак буйного Велина с кроткою Нерой.
Впервые опубликовано: ‘Телескоп’. 1834. Ч. 19. С. 243-250.