‘Сразу’ и ‘все вместе’ — вот прием героического подъема. ‘Сразу’ и ‘окончательно’ — вот вторая его черта. Так и поднялась Русь против пьянства, где 1) никому нельзя было пить и 2) ничего нельзя было пить. Именно эта полнота решимости и поддерживала энтузиазм, который прошел волной по России, подобно чуду. Ведь избавление от пьянства равно величайшей религиозной реформе, по объему, по количеству спасенных душ, спасенных состояний, сохраненных в целости биографий — это вполне религиозно-нравственная реформация, не задевшая ни йоты ‘старого упования’, нашей древней православной веры. Всеми это и было принято как социальное чудо. Оглядывались и говорили: ‘Чудо! Русь не пьет! Россия трезва’.
Именно, полнота-то чуда и родила энтузиазм… А ведь чтобы охотно и радостно его принять, нужно было большое напряжение энергии. Помилуйте, лишиться ‘такого удовольствия…’. Даже академик Глубоковский называет его ‘утешением…’. Да что там: Владимир св. сказал: ‘Не можем без того быти…’
И вдруг через тысячелетие: ‘Можем!..’
Чудо! И всего труднее оно было крестьянству: единственное утешение… Кабачок, пирушка и водочка. Свадьба, именины, крестины — водочка. Сладкая беседа — водочка.
Хорошо. Но ‘когда все согласны’ — и крестьянство душевно порешило с водкой. Я имею письма от крестьян, в пору мобилизации, где они своим умом копаются, как заменить питейный доход другими доходами для казны, — ‘а водке, чтобы не быть вовсе… ‘.
И вдруг энтузиазм пал! Этот-то драгоценный энтузиазм, родник всего. Ибо без радости ‘не пить’ — нельзя ‘не пить’.
Почему же он пал сейчас? Не то дьявол, не то немец помутил хвостом воду. Пошла измена, пошло предательство. Побежали, крадучись, назад ‘свои…’.
— Народу, конечно, нельзя пить, но нам — можно. Это баре, аристократы говорят. Богатеи. Говорят о виноградных винах.
— Водку — запретить, но пивцом побаловаться можно! Ведь это баловство, а не вред.
Можно представить себе, как примет это народ. ‘Все вместе’ — и народ был рад. Но теперь он скажет: ‘Мы — опять на последях…’ ‘Баре у нас отняли, а себе оставили’. И он назовет реформу, которая была святою, — ‘окаянною’, а нас самих назовет ‘окаянными’, ‘чужими’, ‘хитрыми’.
Да так оно и есть. Мы себе ‘утешеньице’ оставили.
Хотели ведь именно трезвости, рвались к трезвости! Ведь в этом вопрос, а не в том, чем быть пьяну.
Великое Царское решение — ‘не быть пьянству на Руси’ обошли хитрыми оговорочками и обходцами. Обошли ради каких-то (сравнительно с винной монополией) грошей для казны и ради нашего подленького удовольствия.
Скверно.
Скверно стало дело.
Нужно ждать окончательного и безисключительного Царского: ‘Повелеваю вовсе не пить’.
Мы, людишки, схитрим. Только Царь видит прямой и великий путь. И пожалеет он свой народ.
И не даст зародиться язвящей социальной разнице (‘одни пьют’, ‘другие не пьют’).
Уже появляются статейки о какой-то пошлой готеборгской системе ‘не пить’ (с урезочками). Когда не понимают, что русский народ никогда ‘урезочек’ не примет, — а ему — ‘пить’ или — ‘не пить’. Когда русская система или русский случай и вообще ‘даровал Бог’ — вышел превосходнее всего, вышел неслыханно.
И мы обязаны совестью, образованные классы совестью перед крестьянством обязаны умолить Государя Императора дать после двух рескриптов — третий и последний: ‘Повелеваю вовсе не пить’.
Тогда разговоры и хитрости кончатся.
Впервые опубликовано: ‘Новое время’. 1914. 15 окт. N 13863.