Вода жизни, Гейер Борис Федорович, Год: 1911

Драматургия
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Скачать в PDF
Кабаретные пьесы Серебряного века
М.: ОГИ, 2018.

Борис Федорович Гейер

ВОДА ЖИЗНИ

Пьеса в четырех графинах
(Монодрама)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ, ЧИНОВНИК.

ПЕТР ИВАНОВИЧ, ЧИНОВНИК.
БУФЕТЧИК.
ПОМОЩНИК БУФЕТЧИКА.
АФАНАСИЙ, официант.
КАРЛ КАРЛОВИЧ, владелец колбасной.
БОГДАН АНДРЕЕВИЧ, его приятель.
ГИТАРКИН, отставной чиновник.
КЛАВИШКИН, служащий в банке.
МАНЯ ХОРЕК, САША ЧЕРНАЯ, девицы
ШВЕЙЦАР.
Посетители ресторана, официанты.

Маленький, довольно чистенький ресторанчик, какие бывают при фруктовых магазинах. Слева во всю длину буфет, уставленный батареей бутылок разной величины. Перед буфетом такая же длинная стойка, сплошь заставленная закусками и блюдами. Направо и на задней занавеси небольшие квадратные окна, так как помещение подвальное. В окно видны ноги проходящих по панели. В правом углу дверь с тамбуром.

Около двери за загородочкой — вешалка, у которой стоит швейцар. Пьяная физиономия, в зеленом пиджаке и фуражке с галуном. За стойкой стоит буфетчик, толстый, с красным лицом, чрезвычайно важный и уважающий себя. Он в пиджаке без передника. С посетителями любезен, с официантами строг. Помощник его, молодой, бледный, с реденькой бородкой, суетливый, также в пиджаке. Между рядами столов, покрытых белыми скатертями, сонно ходят официанты в пиджаках и белых передниках. В левом углу хрипит граммофон. За несколькими столиками посетители едят и пьют, часто меняясь. Часть из них в пальто, часть без. С улицы беспрерывно входят посетители, пьют и закусывают, стоя у буфета, расплачиваются и уходят. Справа у рампы два столика незанятых, куда садятся Иван Васильевич и Петр Иванович по приходе. Освещение электрическое, но скудное. На стенах рекламы водочных заводов. Около буфета стоит Афанасий и слушает буфетчика. За столом в глубине сидит за бутылкой пива Гитаркин, немного дальше от него — Карл Карлович. Первый плохо одет, руки трясутся и, когда говорит, очень суетлив. Второй толст, спокоен и говорит с весом, точно рубит.

1-Й ГРАФИН

БУФЕТЧИК: Так ты у нас внове, должен я тебе сказать, что наше дело требует большой деликатности… Понял?..
АФАНАСИЙ: Понял, Лександр Ваныч?..
БУФЕТЧИК: Что понял? Ничего ты еще не понял. У нас не трактиришка, где ты прислуживал, а ресторан. Понял?..
АФАНАСИЙ: Совершенно справедливо-с. Ресторан, одно слово, на положении первого разряда-с.
БУФЕТЧИК: Да, и надо вести себя здесь тонко. Окромя того, что про посуду давеча говорил, надо ндрав посетителя прозойти. Постоянных гостей по морганию века глазного понимать… Понял?
АФАНАСИЙ: Понимаю-с.
БУФЕТЧИК: За незнакомыми присматривать, чтобы дальше известного градуса не шли. Как наспиртился до точки, тут и стоп… Чтоб, значит, без скандалу.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: А что, Александр Иванович, почем теперь раки?
БУФЕТЧИК: Дорого-с, Карл Карлович. Очень дорого-с. Три гривенника сам платил… Не желаете ли отборненьких?
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Нет, я так… (Пьет пиво.)
БУФЕТЧИК (Афанасию): Так вот. Для всех насчет распознавания, насколько пьян, одна мерка есть. Сперва будут говорить о семействах, детях и сродственниках. Так ты тут давай все, что потребуют. Затем о службе заговорят и на начальство жаловаться будут — валяй, ничего, можно. Затем о политике заспорят и анекдоты неприличные вспоминать зачнут, тут уже ты попридерживай. Подавай, что требуется, но не спеши. Понял?
АФАНАСИЙ: Смекаю.
БУФЕТЧИК: Ну а как заговорил о Боге да о разных философиях — тут стоп. Один нарзан и больше никаких. И коли ты моих правил будешь держаться, завсегда у тебя без скандалу обойдется… Понял?
АФАНАСИЙ: Премного благодарю за науку-с… Но только осмелюсь спросить, Лександр Ваныч, разве уж все на единый манер?
БУФЕТЧИК: Все… Я этих пьяных, можно сказать, на своем веку что звезды на небе перевидел. И все под один колер потрафляют.
АФАНАСИЙ: Ну а еще дозвольте спросить, коли кто ежели один и молчат-с. Тогда как?
БУФЕТЧИК: Дурак. А ты с ним в разговор, да и щупай, на чем у него расположение вертится.
АФАНАСИЙ: Вполне понял-с.
ГИТАРКИН (стучит): Человек.
АФАНАСИЙ: Сию минуту-с. (Идет к Гитаркину.)
ГИТАРКИН: Еще бутылку.
АФАНАСИЙ: Такого же?
ГИТАРКИН: Ясно.

Афанасий берет бутылку и идет за новой, В дверях показываются Иван Васильевич и Петр Иванович. Иван Васильевич тянет Петра Ивановича за рукав. Тот идет неохотно. Оба лет 35—40. Иван Васильевич в форменной тужурке, видной из-под пальто расстегнутого. Оба в фуражках.

ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Да брось, Петр Иванович, дурака корчить. Выпьем рюмочку и двинем дальше.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Да не хочется мне. Надоело каждый день в этот кабак таскаться.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Да ты пойми, ведь одну только. И свежепросольненьким, свежепросольненьким ее… А… Ну-с, Александр Иванович, по единой.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну уж разве одну. (Подходит к стойке и важно здоровается с буфетчиком за руку.)
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ну-с, Александр Иванович, по единой.
БУФЕТЧИК: Побольше-с?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Само собой.
ПОМОЩНИК БУФЕТЧИКА (наливает): Кулебячка горячая-с, осетринка свежая, грибочки в сметане.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Нет, нам что-нибудь на скорую руку. Огурчик бы.
ПОМОЩНИК БУФЕТЧИКА: Свежепросольненький.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну, ну, конечно… Твое здоровье. (Чокается с Иваном Васильевичем и выпивает.)
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Еще по единой.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Хватит.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Уговорил. (С пафосом.) Он долго сопротивлялся, но наконец уступил… Жарь еще по рюмочке.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И прохвост же ты.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Я тебя знаю.
БУФЕТЧИК: Пожалуйте-с, самая холодная. (Оба пьют.)
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (крякает): Кха. Вот это здорово.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (разглядывает на стойке): А знаешь, рыбка недурна. Ежели бы и кусочек…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Пожалуй, я не прочь. Что ж, присядем, что ли.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Н-н-у-у. Разве на скорую руку. Не снимая.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Само собой. (Садится впереди.) Человек!
АФАНАСИЙ (подходит): Чего изволите?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Графин водки и два куска осетрины, и живо… мы торопимся.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Да поскорей, братец, у меня сегодня куча… А все-таки и уселись… Нехорошо.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Так не стоя же осетрину, Господи Боже же ты мой. Через пять минут на всех парусах катить будем.
КАРЛ КАРЛОВИЧ (буфетчику): А свинья опять подорожала. Одно несчастье. Столько свиньей на свете, а все дороже да дороже делается.
ГИТАРКИН: Свиней действительно много, да только которые на двух ногах ходят.
БУФЕТЧИК (угодливо хохочет): Именно-с. А настоящих в умалении.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Всякие есть, да только один дорог, а другой дешевле.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Прямо не понимаю, как это люди могут говорить такие глупости и быть довольными.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Да уж. Сидят целый день и болтают. И всё одно и то же.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Что ж он осетрину. Вот копается-то!
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (стучит): Человек!
АФАНАСИЙ (подбегает): Чего изволите?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Где же осетрина?
АФАНАСИЙ: Сию минуту-с. Гарнир кладут-с.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Гарнир кладут. Нам, братец, некогда. Поскорей шевелись.

Входит Клавишкин, раздевается и садится около Гитаркина, это молодой человек с закрученными усиками. Одет элегантно, но с приказчичьим вкусом.

КЛАВИШКИН (стучит, подходит официант): Карточку.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И если посмотреть, кабак же здесь. Грязно, темно…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Да и публика серенькая.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Этот граммофон все нервы издергает. Этакая гадость… Александр Иванович?..
БУФЕТЧИК: Что прикажете?
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Нельзя ли граммофон прекратить? Ведь это черт знает что за безобразие!
БУФЕТЧИК: Некоторые так очень уважают.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Да что тут уважать… Какофония.
БУФЕТЧИК (Помощнику): Останови машину. (Помощник останавливает.)
КЛАВИШКИН: Суп потафеш, ростбиф и мороженое. Графинчик водки и кусок паюсной икры. (Официант отходит.)
ГИТАРКИН: Обедать изволите?
КЛАВИШКИН: Да, после службы.
ГИТАРКИН: Я вас частенько здесь вижу, да все не приходилось познакомиться.
КЛАВИШКИН: Очень приятно — Клавишкин.
ГИТАРКИН: Гитаркин. Изволите служить?
КЛАВИШКИН: В ссудном банке. Работы масса, не успеваешь и домой забежать.
ГИТАРКИН: Ну а я на покое пенсией, да этим ресторанчиком пробавляюсь.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Да когда же наконец осетрина будет! Человек…
АФАНАСИЙ (с водкой и осетриной): Подаю-С. (Расставляет.)
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Однако же и долго ты, братец. Я же говорил — нам некогда.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (разливает): Ну-c, твое здоровье.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: За твое. Эх. А дома обед ждет. Нехорошо, Иван Васильевич.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ну, тебе что. У тебя жена — золото.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну уж и золото.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ангел. Ей-богу, не понимаешь ты своего счастья. Вот Фекла Васильевна, что за Оранжерейкиным замужем, говорит: ‘И повезло же Петру Ивановичу’.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Фекла Васильевна — дура набитая.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Дура и есть, а тут правду сказала.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: У ней три зуба фальшивых и один со свистом. Пожадничала на лишнюю пятерку, так ей зубодер нарочно сделал… ‘Свисти, матушка, да обо мне вспоминай’. Право, не зуб, а полицейский зубок вставил.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Н-ну?!
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Честное слово.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А у меня теща. Вот зверь…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Пилит всё?..
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: И Господи Боже ж ты мой. Жизнь, мол, жены заел, изволите видеть. А сама на моей шее, небось. К другой доченьке не едет.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Та не особенно ласково примет.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Злится, что не на той женился. А кой мне черт… Одного бока нет — прямо недоразумение какое-то, и нога закручена.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: А ты разглядел?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Чего разглядел! Жена рассказала. Как услышал, так и перекрестился. Вот, думаю, спас Господь, не женился. Влетел бы…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: А сам говорит, что не везет. Ну а дядя твой скоро помрет?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Как бы не так. Девяносто лет жулику, а все хрипит: ‘Еще девяносто проживу, а вы сидите да облизывайтесь’. А наследство-то всё — тысчонки три… Тьфу…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И есть же мерзавцы на свете.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Вот уж именно. И знаешь, к нему еще этот Николай Федорович подъезжает, начал дядюшкой называть. А он ему дядюшка, как мне теткой кочерга.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Николай Федорович. Наш департаментский?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Он самый. К нему да к Груздевой. Парень молодой, да из ранних. У Груздевой приданое есть, так он двух зайцев сразу ловит. Там наследство да здесь капиталец. Намедни говорит мне: ‘Это ангелочек’, — говорит. Про Груздеву-то.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Эта рожа да ангелочек!
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Прохвост.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Чтоб им ни дна ни покрышки.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ну, по единой. (Наливает.) Э-э-э… а тебе и не хватило.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну и ладно.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Как ладно! Это чтобы я больше выпил. Нет, это, брат, не по-товарищески. А не лучше ли графинчик?
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну пусть дольет.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А не лучше ли графинчик?
ПЕТР ИВАНОВИЧ (нерешительно): Пожалуй, многовато. Да и жена ждет.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Заладил одно: жена да жена. Эка важность какая, — жена.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Да ты ведь сам говорил, что она ангел, как же я могу ее одну оставить.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Уж и ангел. Женщина, как все женщины. Выпьем, что ли?
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Одну уж, пожалуй, для тебя.
БУФЕТЧИК: Горяченький ростбиф принесли. С корнишончиком-с, не угодно ли?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Давай, давай.
буфетчик (Афанасию): Два ростбифа на шестой.
ГИТАРКИН: Да, милостивый государь. Я, можно сказать, смотрю на людей, как на комаров. Летают, жужжат, а, можно сказать, все на один манер. Как есть тля, так будет тля.
КЛАВИШКИН: Вы филозов.
ГИТАРКИН: Хе-хе. Я спирит, милостивый государь, спирит, а не философ, и не от спиритизма, а от спирта-с, милостивый государь, вот что-с.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: А Богдан Андреевич что-то не идет. В мастерской, наверное, задержался… Да… сосиски теперь делать поменьше придется, Александр Иванович.
БУФЕТЧИК: Божья воля-с.

Афанасий меняет у чиновников на столе приборы.

ПЕТР ИВАНОВИЧ: И того, графинчик свеженький дай.
АФАНАСИЙ: Второй-с.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Что считать… Второй.
КАРЛ КАРЛОВИЧ (вздыхает): Свинья много, и нет свинья.
БУФЕТЧИК (у стойки): Второй графинчик на шестой.

Занавес.

2-Й ГРАФИН

Занавес открывается через несколько мгновений. Освещение несколько ярче. Кое-где сидят более красивые и нарядные лица.

АФАНАСИЙ (подает графин): Пожалуйста-с.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А и жарковато.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Надо пальто снять.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Торопимся ведь.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Да все равно, снять и надеть одна минута.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Истина. (Начинает снимать пальто.)
БУФЕТЧИК: Швейцар, сними пальто.
ШВЕЙЦАР (подбегает и помогает): Позвольте-с.
ПЕТР Иванович (смотрит умиленно на него): И какая славная рожа. Ей-богу, благородная рожа. Если тебя приодеть — в порядочное общество…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: В любую гостиную…
ШВЕЙЦАР: Помилуйте-с. Премного довольны.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Еще бы. Право, молодчина… Так вот я и говорю — черт его подери.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Да, сорок рублей получает, а гонору на двести.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И эдакий подлец. Я ему два рубля должен, так он вчера дерзнул… Слышишь ли, дерзнул… при всех спросить, когда отдам.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Мерзавец. Ну-ка, благословляясь. (Чокаются.)
ГИТАРКИН: Пить, батенька мой, великая вещь. Вот, говорят, пьяница. Ну и что ж такое. Пьяница такое видит и чувствует, что иному и во сне не снилось.
КЛАВИШКИН: А все-таки много вредно.
ГИТАРКИН: Ерунда-с. Мой отец шестьдесят лет пил, и что же вы думаете, от пьянства умер? Как бы не так. В бане ногу занозил и от этого умер.
КЛАВИШКИН: У нас в правлении, знаете…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И он дерзнул… Я на него сегодня его превосходительству пожаловался.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Н-у-у-у.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ей-богу. Меня генерал вызвал. Там справка одна была напутана. Ну, сперва эдак пожурил, старая лисица, а я ему говорю: ‘Это, — говорю, — ваше превосходительство, оттого, что вы не в курсе дела’.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Врешь.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Прямо так и отрезал. ‘Вы не в курсе дела’, — говорю.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Да ведь ты тихоня.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Что ж, что тихоня. До поры до времени. А уж я могу… могу, матку правду.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ну а бакенбарды что же?
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Нисколько не удивился. ‘Я, — говорит, — всегда ценил вашу откровенность’.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Здорово. (Наливает, чокаются и пьют.)
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Я ему говорю: ‘Дайте мне поуправлять департаментом, ваше превосходительство’. — Так
прямо и ляпнул. — ‘Дайте, говорю, и я вам живо попеределаю. Первое, это Николая Федоровича к черту. Курьера Сидорченко к чертовой прабабушке. Только взятки берет’.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Врешь!..
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Что вру?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Про Сидорченко не сказал. Он тебе бы показал, Сидорченко-то.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну, правда, про Сидорченко малость того… прихвастнул. Но зато про вице-директора… ‘Вы меня извините, ваше превосходительство, — говорю, — но ваш помощник — гнилая яичница’.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Так прямо и ляпнул?
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Так и ляпнул… гнилая яичница…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Мерзавец он.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И какой еще.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ну что ж генерал?
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Руку жал. ‘Очень, — говорит, — вам благодарен. На многое вы мне глаза открыли’.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Давай выпьем за генерала.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: А ну его к лешему. Очень надо за всякую дрянь пить.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Как дрянь! Вон он с тобой как разговаривает.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Мало ли что. Он чувствует. Он меня боится. Я ему могу такую свинью подложить.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Вот у меня тоже интересный случай был. Раз на даче иду это я…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Я ему прямо так и…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Иду это я на даче…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Постой. Я человек прямой. Правду-матку режу и…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Погоди, я скажу. Иду я это около пруда…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Я ему прямо: ‘Ваше прев…’
Стучат кулаками по столу, хватают друг друга за рукава и перебивают. Входит Богдан Андреевич — степенный немецкий ремесленник,
Богдан Андреевич (издали): Карл Карлыч.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Что так долго?
БОГДАН АНДРЕЕВИЧ: Эти мерзавцы, шустер, вечно пьяные, русская морда. Ну, как дела, Карл Карлыч?
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Плохо. Свинья опять дороже стал.
БОГДАН АНДРЕЕВИЧ: Кружка пива. (Официант подает.)
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Иду это я около пруда и вижу: его превосходительство в воде сидит.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Вон, говорю, их всех, к чертям…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Да постой…
ПЕТР Иванович: Ну, ну. (Успокаивается.)
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Нда-с. Ну, я с вежливостью и говорю: ‘Купаться изволите-с’. — А он мне: ‘Купаться-то купаться, а вот вы мне скажите, кто это вчера ерунду в исходящем написал и все номера перепутал?’ Это он мне-то.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: ИЗ ВОДЫ?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ну, ясно. — ‘Я, — говорит, — вчера не успел вас повидать да спросить’.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Вот подлец! Ехидина!
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ну, на меня тут злость напала. Ты ведь знаешь мой характер: огонь. ‘Как вам, — говорю, — не стыдно, ваше превосходительство, на лоне природы, так сказать, и в прообразе Адамовом и вдруг о делах’.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Правильно.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А он как шлепнет ладонью по воде да как закричит своим, знаешь, басом: ‘Я везде вам начальник. И на суше, и в воде’. Вот как.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну а ты что же?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А я взял его платье в охапку и говорю: ‘Коли так, вот заберу это все, а ты потом и доказывай, что генерал’.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Прямо на ‘ты’?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: На ‘ты’!
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Молодчинище. Выпьем за твое здоровье. Вот люблю друга.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Тут он взмолился: ‘Не губите, — говорит. — Я вас к ордену святого Станислава третьей степени представлю’. — Ну, тут я ему платье отдал, а он мне Станислава выхлопотал.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И врешь. У тебя нет Станислава третьей степени.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (обиженно): Ну и что ж, что нет. Будет. Он обещал.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну, коли обещал.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Разные свиньи бывают. Один потолще, другой похуже, но есть и тонкий, который много жиру имеет.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Что это он: свинья да свинья. Не про нас ли?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Немчура проклятая.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Пойду спрошу.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Брось… Ну его к черту.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Как к черту?.. Он мне свинья да свинья, а я что ж. Не могу, что ли?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Брось, говорю.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И это друг?! Вместо того чтобы за меня заступиться…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Да, я за тобой хоть в огонь…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Послушайте, вы, сосиска…
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Что такое?!
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Сосиска, говорю, немецкая. Почему вы нас все свиньями ругаете, позвольте вас спросить?
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Отстаньте от меня.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Как отстаньте! Сперва свинья, а потом отстаньте. Я государственный человек, милостивый государь…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Я свидетель, что вы нас все ‘свинья’ да ‘свинья’.
БОГДАН АНДРЕЕВИЧ: Абер вас ис дас?83
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Вот опять. Что я, по-немецки, что ли, не понимаю… Что вы сказали…
БУФЕТЧИК (выходит из-за стойки): Бросьте, господа. О чем тут спорить.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Нет, Александр Иванович, как это можно. Мы ваши гости, нас тут немчура свиньями обзывает. Это вы извините-с.
БУФЕТЧИК: Они изволят колбасную торговлю иметь, так о ценах на свинью говорили. Изволили ослышаться.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Врешь. Сейчас сам слышал, вон этот по-немецки сказал: ‘свинья’.
БОГДАН АНДРЕЕВИЧ: Ну и сказал. Ми о делах говорил, а вы к нам со свиньей лезете… Кто вас трогал?..
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Напились…
БУФЕТЧИК: Изволили ослышаться. Они наши постоянные гости, весьма благородные-с, только сейчас ошиблись.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Петя… Друг… Пожалуй, ошиблись…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И… не знаю…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ну их к черту. Будем водку пить.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Это лючьше.
БУФЕТЧИК: Недоразумение-с… Бывает… Афанасий! (Афанасий подходит.) О чем на шестом давеча говорили?
АФАНАСИЙ: Генерала ругали.
БУФЕТЧИК: Ну, ничего еще, значит… О Господи Иисусе Христе. (Зевает.)
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: И буфетчик — мерзавец. Лиса хитрая. Вон у него рожа какая маслянистая. Наворовал тут.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ясное дело — вор.
ГИТАРКИН: Без скандалу не обойдется. Я сейчас желаю к ним подойти и сказать, что в случае желания — могу быть благородным свидетелем.
КЛАВИШКИН: Стоит еще.
ГИТАРКИН: Не могу. Благородная кровь играет. (Подходит к чиновнику.) Извините-с, коллеги, я хотел сказать…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Очень приятно…
ГИТАРКИН: Гитаркин, отставной коллежский советник. Могу в случае какого-нибудь скандала благородным свидетелем.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Очень приятно. Присаживайтесь.
ГИТАРКИН: Мерси, я тут слышал, у вас недоразумение.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Да, было малость, да прошло. Водочки не угодно ли?
ГИТАРКИН: Нет, я пиво… Человек! Бокал светлого!
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Где служить изволили?
ГИТАРКИН: В департаменте неразъездных путей.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Что ж, полную пенсию выслужили, да и на покой.
ГИТАРКИН: Не, я того, так ушел. Недоразумение было.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: ВОТ ОНО ЧТО.
ГИТАРКИН: Да вы не думайте там что-нибудь… Воровство или что… А дело такое. Как-то подаю бумагу начальнику отделения, ну, как следует: ‘В ответ на ваше отношение от такого-то числа’ и так далее. А он мне говорит: ‘Какого года’. — ‘Как, — говорю, — этого года’. — ‘Сего года, значит’. — ‘Сего’, — отвечаю. ‘А где же сего?’ — Нет сего, да и шабаш. Ну, он мне выговор и бумагу разорвал. Я обозлился да и вставил: ‘от такого-то числа сего gn года по Рождество Христово’.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Хо, хо.
ГИТАРКИН: Хотели меня, милостивые государи, по третьему пункту. Еле выкрутился. А за что? Я ли не старался?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Вот встречу Игнашку, скажу ему: золотого человека выгнал.
ГИТАРКИН: Именно золотого. Я ему правой рукой был, закатит ли бумагу какую понужнее, сейчас, в один момент. Такое напишу, что тут год думай и ни черта не поймешь. Сейчас это: ‘В ответ на Ваше отношение за номером, сим имеем честь донести, что, принимая во внимание циркуляр от, за номером, и ссылаясь на последующее распоряжение господина министра от — за номером, а равно инструкцию, воспоследовавшую такого-то числа, коей, предусмотрев вышеупомянутый случай и на основании правил такого-то года, определил в означенных случаях руководствоваться законом о положении…’ И таким манером три страницы без одной точки. Так тут, батенька, думай не думай, а в конце концов плюнешь и бросишь приставать с ответом. Вот что я мог делать. А он меня за ерунду без прошения хотел.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: За талант.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ур-ра…

Входят Саша Черная и Маня Хорек. Обе одеты довольно бедно, но кричаще. Скромно усаживаются в углу и требуют чай.

ГИТАРКИН: Прекрасные дамы явились.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (рассматривая): Рожи.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А все-таки здесь скромно, ей-богу. Тепло, светло.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Хороший ресторан.
КЛАВИШКИН: Кхе… кхе…
САША ЧЕРНАЯ: Смотри-ка, Манька… Слева заигрывают.
КЛАВИШКИН: Кхе… позвольте за ваше здоровье, э-э-э, глоток вина.
МАНЯ ХОРЕК: Можно.
КЛАВИШКИН: Разрешите подсесть.
САША ЧЕРНАЯ: Пожалуйста.
КЛАВИШКИН (галантнораскланивается): Громобоев.
МАНЯ ХОРЕК: Очинно приятно… (Клавишкин садится.)
ГИТАРКИН: Подъехал.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: За ‘сего года’, господа, дернем.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Дербалызнем.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: За всех департаментских крыс.
ГИТАРКИН: Идет. (Чокаются и пьют.)
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А графинчик как будто высох.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Довольно бы.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А за погибель генералов надо же выпить.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Разве уж…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Человек!
АФАНАСИЙ: Чего изволите?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Свеженький.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: И если так, Богдан Андреевич, со свиньей пойдет, то я уж не смогу больше сидеть здесь.
БОГДАН АНДРЕЕВИЧ: И почему так дорожают… Ведь так много свиней.
БУФЕТЧИК: На шестой стол третий графинчик.

Занавес.

3-Й ГРАФИН

Сцена ярко освещена. Все лица, кроме действующих двух чиновников, красивые и нарядные. Когда начинает играть граммофон, за сценой ему подыгрывает незаметно оркестр.

ГИТАРКИН: Да… и этот мой начальник здорово нажился. Богатый человек теперь.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Где ж это он?
ГИТАРКИН: Война помогла. Получил разные суточные, прогонные, кормовые, ну да то да се…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Н-да, война. А скоро опять война будет.
АФАНАСИЙ (быстро подходит): Извольте-с. (Ставит на стол и потом в стороне отмечает у себя на бумажке.)
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И куда торопишься? Чего мечешься? Не на пожар скачешь.
АФАНАСИЙ: Изволили давеча сказать, что спешно…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Гм… Мало ли что… Когда спешно, а когда и нет. Бррысь. А войны не будет.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Вот увидишь, что будет.
ГИТАРКИН: С кем будет?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: С Китаем будет.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Немцы не дадут.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А за Китай заступится Америка, а против американцев пойдут японцы.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну, чего им ввязываться.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Как чего ввязываться! Нет, брат, ты не спорь. У меня сведения достоверные. Мне помощник начальника станции говорил, что у них такой циркуляр есть, что ой-ой-ой. Того и жди.
ГИТАРКИН: Вон оно что!..
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну и влетит же им.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Еще неизвестно.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Как же. У нас француз — раз, немец — два, англичанин — три и японец — четыре. А у них Америка — раз и обчелся.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Подожди. Как так? Почему у нас немец?
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Очень просто. Что ему ждать? Как начнем жарить. (Показывает на столе.) Здесь французы, здесь немцы, сюда англичане, с той стороны японцы, а мы отсюда, да по маковке, по маковке.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Постой, неверно. Англичане сюда, а немцы туда, зачем им сюда лезть. У них флот. Ты это сообрази…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Что флот? Им тут будет близко.
ГИТАРКИН: Подождите. Я знаю это дело. Я вольноопределяющимся был. Французы с этой стороны… Где Китай-то?
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Вот Китай… Эта салфетка.
ГИТАРКИН: Так японец с этой стороны и немец с этой…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Не пойдут немцы.
ГИТАРКИН: Пойдут…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Не пойдут. Какого рожна им лезть?
ПЕТР ИВАНОВИЧ: А я говорю, пойдут. Им тоже своя шкура дорога.
ГИТАРКИН: Да вот спросим немцев.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Правильно…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Гер… А гер… Извините, пожалуйста, позвольте вас спросить… Вот у нас спор. Когда будет война с Китаем, вы с нами пойдете?
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Как с вами!
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Германия за Россию или против?
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Война с Китай… Мы с вами.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ур-ра… Что я говорил?!
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Молодчинище немцы… За Германию, братцы.
КАРЛ КАРЛОВИЧ (очень важно): Данке84.
БОГДАН АНДРЕЕВИЧ: Prosit!85
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Я сразу увидел, что порядочные люди, умницы.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Присаживайтесь к нам…
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Да мы здесь о делах…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Бросьте… Давай о войне говорить.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Ну, пойдем, что ли, Богдан Андреевич.
БОГДАН АНДРЕЕВИЧ: Гут86. (Пересаживаются.)
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Вот это я люблю. Человек, жарь на граммофоне, засмаливай. (Граммофон играет с оркестром.)
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И какой приятный инструмент… Ей-богу, играет, так заслушаешься.
ГИТАРКИН: И все немцы выдумали.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Граммофон американский.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Граммофон наш…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Люблю немцев. Выпьем за здоровье немцев… Вы купцы…
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Колбасное заведение имею.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: То-то я слышал, такой умный и содержательный разговор ведете. Свиньи, говорите, да свиньи… Что ж, они подорожали.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: О-о, очень подорожали.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Вот подите. Черт их побери… Честное слово. Прямо по-свински поступают. Н-нет, Иван Васильевич, ты погляди на буфетчика… И что за славная рожа…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Н-да, люблю парня.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Александр Иванович… Пожалуйте сюда. Желаем за ваше здоровье.
БУФЕТЧИК (подходит): Покорнейше благодарю.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Рюмочку.
БУФЕТЧИК: Не пью-с.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И врешь… Одну…
БУФЕТЧИК: Не могу-с. Извиняюсь. Желаю быть и вам в добром здравии.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: За процветание сего учреждения…
ВСЕ: У-р-р-р-а…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Александр Иванович, будет война с Китаем или не будет?
БУФЕТЧИК: Полагаем так, что не будет, потому, куда им тогда чай свой девать-с. Уступят.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Что чай? Все заберем, уступай не уступай…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ты пойми, вот это Китай, а здесь мы. Это немцы, это французы. Мы его по роже, а они его по затылку. Мы по роже, а те по затылку…
БУФЕТЧИК: Всё возможно-с…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И люблю я тебя, Александр Иванович… Душа ты человек… Давай поцелуемся.
БУФЕТЧИК: Помилуйте, для чего же-с.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Не желаешь. Ладно, я это припомню.
БУФЕТЧИК: Помилуйте, ежели это для вас удовольствие.
ПЕТР Иванович: Люблю во-о-о-как… (Обнимает и целует.)
КЛАВИШКИН: Ну-с, мне надо идти, мои прекрасные дамы. (Расплачивается и уходит.)
МАНЯ ХОРЕК: Вот прохвост. Время занял, а на полтинник угостил.
САША ЧЕРНАЯ: Пошел народ теперь.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Германия отсюда пойдет.
ГИТАРКИН: А здесь японцы.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А сюда мы маркитаночку, маркитаночку хорошенькую посадим.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Куда маркитаночку. Разве сюда… Ей надо…
ГИТАРКИН: Помилуйте… Какие теперь маркитаночки… А вот когда я был вольноопределяющимся… Стоим это мы на маневрах, и тут — дело было под Шавлями — одна евреечка… ха-о-рошенькая…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ну, ну…
ГИТАРКИН: Так она это продавала… гм… знаете, разные финти-минти.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: ХО-ХО-ХО…
ГИТАРКИН: Н-да… Кому, значит, вино, там табак… Ну а кому…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ха-ха-ха…
ГИТАРКИН: Хи-хи… И говорит, понимаете: ‘У меня разнообразный товар, господин офицер. Вы все достать…’
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Хо-хо-хо… Так и говорит…
ГИТАРКИН: Так и говорит: ‘Офицеру нужны вино, карты и женщина’.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: На все руки.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Нет, это что, а вот мне рассказали…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Погоди, вот у меня случай был… Понимаешь, иду это я раз по улице, ну, это, в новом кителе, усы кверху, и вдруг дамочка навстречу и этак глазками — раз, раз…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Постой… Вот у меня анекдот. Господин подходит к девице и говорит: ‘Мадемуазель, позвольте’… (Оглядывается на другие столы и шепчет на ухо.) Хо-хо-хо… Нет, послушайте… (Шепчет. Все хохочут.)
ГИТАРКИН: Это что, а эта маркитаночка раз вот какую штуку удрала. (Рассказывает вполголоса, наклонившись над столом, во время чего Иван Васильевич засматривается на Маню и Сашу.)
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Экие славненькие… Петя, а Петя… Ей-богу, ничего…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Брось, дай слушать.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ей-богу, Петя, это ты напрасно их рожами назвал. Честное слово.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: ПОГОДИ.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Я позову. Ты вблизи посмотришь. Ей-богу, красавицы.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну и позови. (Иван Васильевич идет к девицам, раскланивается и разговаривает. За столом громко хохочут на рассказы Гитаркина.) Здорово…
БОГДАН АНДРЕЕВИЧ: Зер шён87.
ГИТАРКИН: Так вот, Карл Карлович, идем на войну?
Подходят Иван Васильевич и девицы.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Позвольте представить, прекрасные маркитаночки, готовые идти не только на войну, но и на что угодно.
ГИТАРКИН: Хо-хо… Очень приятно.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Садитесь, пожалуйста.
САША ЧЕРНАЯ: Так вы на войну?
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Прямо отсюда.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Мы им покажем.
МАНЯ ХОРЕК: Какое благородное общество!..
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Чело-эк…
АФАНАСИЙ (подбегая): Что угодно?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Графин, да побольше, и закуски разной.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: А пока в ожидании по единой за будущие победы.
ИВАН Васильевич (подталкивая Маню): С такой не страшно и на войну.
ВСЕ: Ур-ра…
КАРЛ КАРЛОВИЧ (добродушно): И тогда я больше не буду иметь дела со свиньями.
АФАНАСИЙ (у буфета): На шестой стол — четвертый графин.

Занавес.

4-Й ГРАФИН

Полное освещение. Граммофон играет вовсю.

ПЕТР ИВАНОВИЧ: Граммофон, зашпаривай… Славься…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: ‘Марсельезу’…
БУФЕТЧИК (подходит): Такие слова кричать не полагается.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А если я ж-желаю…
БУФЕТЧИК: Не полагается, Иван Васильевич, нехорошо-с и неодобрительно.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Господи Боже ж ты мой… Французы, приятели можно сказать, и вдруг нате…
БУФЕТЧИК: Мой совет-с…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Я люблю тебя, Александр Иванович, ей-богу… (Хочет его обнять. Буфетчик идет за стойку.) Не хочешь, так и черт с тобой, харя дурацкая.

Петр Иванович делается вдруг мрачным и сидит молча в стороне, по временам крутит в раздумье головой.

МАНЯ ХОРЕК: Вы бы ликерцем угостили.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Подожди. Сперва водку пить будем.

Афанасий приносит водку и закуску, меняет приборы.

ГИТАРКИН: Я влюблен… Прекрасная, позвольте поцеловать вас… (Хочет поцеловать Сашу.)
БУФЕТЧИК (подходит): В кабинет-с.
ГИТАРКИН: Чего?
БУФЕТЧИК: В кабинет-с.
ГИТАРКИН: У меня тут поэзия, любовь и луна, а ты мне кабинеты свои грязные. Убирайся…
БУФЕТЧИК: Всякому действию свое место положено. Что в общей зале-с, что в кабинете-с, и не в нашей власти изменить сей закон-с природы.
ГИТАРКИН: Да ты понимаешь, душа моя горит и млеет, а ты тут свои слова…
БУФЕТЧИК: Ничего не могу-с. (Отходит.)
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: За красоту и ж-жизнь, господа… Выпивайте дружно… (Все чокаются.)
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Гут. Очень жарко, даже вспотелся.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Петя, а Петя, что ж ты не пьешь?
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Брось, не могу я ваши мерзости видеть.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Да ты спятил.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Вы тут гогочете… а на кладбище, понимаешь, в могилах мертвые покойники, а в часовне звонят. Жа-алобно та-ак, о бессмертной душе напоминают.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Ерунда.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Как ерунда!.. Душа — ерунда?
ГИТАРКИН: Пр-равильно… Я и говорю: моя душа жаждет алкоголя…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Погоди. Говори: есть душа или нет?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Какая душа?
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Ну, ты скажи, куриная твоя душа или нет. Есть у тебя дух, эта самая… метафизика… которая без химии…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Пойди к черту.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (почти плача): А я говорю… Переселение это… умилительно… Был это я раньше крокодилом, и вдруг человек. В-ваня, понимаешь ли это… Крок-кодилом был… Каково это мне переносить.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (сочувственно): Тяжело.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И миры бесконечные звездами сияют… А каково… Понимаешь ты… бесконечность…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (озадаченно): Да… Которая без конца, значит.
ГИТАРКИН: Я эту психологию изучал. Разные эти бесконечности… Эм… Эмбир… Эмбриональ… нет… не то. Что-то вроде вибрионов…
САША ЧЕРНАЯ: Брось про холеру. Пей лучше.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И где тебе понять. Тут великое переселение душ из крокодила, а ты — холера… Вот пойду Александра Ивановича спрошу. (Идет к буфетчику.)
ГИТАРКИН: Я понимаю-с. Бесконечность — это все одно что этот графин. Сколько ни наливай — все пусто будет. Вот оно что, бесконечность-то.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Александр Иванович… И понимаете, как мне это обидно… Философия — наука какая, а они не понимают. Ну скажите, есть душа или нет.
БУФЕТЧИК: Оно, конечно, имеется. Разная душа имеется. У кого за мерзавца, а у кого, значит, голубиная.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: А крокодиличья бывает?
БУФЕТЧИК: Не могу доподлинно знать, но так полагаю, что не бывает.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Так, значит, у меня души не было… Не ожидал от тебя, Александр Иванович, такой пакости, Ей-богу, не ожидал.
БУФЕТЧИК: Помилуйте-с…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И больше я с тобой не знаком. И черт с тобой, коли так… Извольте видеть: нет у крокодила души… (обиженно подходит к столу),
АФАНАСИЙ: О душе-с, Лександр Иваныч.
БУФЕТЧИК: Ну, значит, и шабаш. Нарзан и никаких. (Посетители постепенно уходят, и свет понемногу уменьшается. Граммофон играет без оркестра, потом прекращается.)
ГИТАРКИН: Ж-желаю р-речь…
ПЕТР ИВАНОВИЧ (плача): Дожил… До чего, Господи Боже мой, дожил… Дар-вин и Шопенгауэр… Подлец я. Граммофон… Жарь похоронный марш…
ГИТАРКИН: Господа… Ж-желаю философскую речь…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Нажаривай…
ГИТАРКИН: Подожди… Вот мы все пьем… Да… А что мы пьем и для чего мы пьем… Вот в чем вопрос. Есть это-то общество трезвости… ер-рунда все это… Пить надо, господа, вот в чем дело… Водка, она нам дает новую жизнь. Вот это мы сидим здесь, умные разговоры ведем, и вы нам что братья и… того, как сестры родные… И есть это потому не водка, а вода. Да… Вода жизни, как говорят наши французы. Трансформация, по словам ученых философов, происходит… И это понимать надо. И потому за водку… тьфу… воду жизни. Ур-ра…
ВСЕ: Ур-ра…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Человек… Кофе и ликер…
АФАНАСИЙ: Извините-с, закрываем-с.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Как закрываете?..
АФАНАСИЙ: Пора-с. Извольте счетчик. (Дает счет. Немцы и Иван Васильевич дают деньги.)
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Вот те фунт… А если я не желаю?
АФАНАСИЙ: Нельзя-с.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: Безобразие!..
САША черная (Гитаркину): Пойдем, старик. (Встают, прощаются и идут к дверям.)
БОГДАН АНДРЕЕВИЧ: Ну, пошел, Карл Карлович…
КАРЛ КАРЛОВИЧ: До свиданья, господа. (Смеется.) А знаешь, Богдан Андреевич, мне теперь кажется, что свинья совсем стала дешевле.
АФАНАСИЙ (берет деньги): Премного благодарен.
БОГДАН АНДРЕЕВИЧ: Гут гетрункен88.
КАРЛ КАРЛОВИЧ: Зер гут89.

К ним привязывается Маня Хорек. Почти совсем темно. Петр Иванович спит, облокотившись на стол. Иван Васильевич дремлет. Пауза.

АФАНАСИЙ (подходит): Запираем-с. Пожалуйте. (Будит Петра Ивановича.)
ПЕТР ИВАНОВИЧ: Брось…
АФАНАСИЙ: Пожалуйте…
ПЕТР ИВАНОВИЧ (бормочет): Н-да… вода жизни… Н-нет, а каково он меня обидел: нет, говорит, крокодиличьей души… А…
АФАНАСИЙ: Закрываем, господин.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (осматривает и сразу трезвеет): А… чего? Ну, ну… Иван Васильевич…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (сонно): А идем, что ли (встает).
БУФЕТЧИК: Желаю быть в добром здравии.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (сухо): Прощайте.
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: И кабак же здесь, Господи Боже ж ты мой…
ПЕТР ИВАНОВИЧ: А немцы — прохвосты…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ: А рожи эти… Тьфу.
ПЕТР ИВАНОВИЧ: И буфетчик — вор. Обсчитал, наверное. Жулябия… (надевает пальто).
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (смотрит на Швейцара): Один тут порядочный человек, да и тот, пожалуй, свинья.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (убежденно): Свинья… (Ухолит, спотыкаясь).
БУФЕТЧИК: Так понял ты теперича, как с благородными гостями обходиться следует?
АФАНАСИЙ: Понял-с.
БУФЕТЧИК: Вот так и знай. У вас — ‘сивуха’, а у нас — ‘вода жизни’. Потому что первый разряд, брат… до трех часов ночи…

Конец.

83 Но что это такое? (нем.).
84 Спасибо (нем.).
85 Выше здоровье! (нем.)
86 Хорошо (нем.).
87 Очень красиво (нем.).
88 Хорошо выпил (нем.).
89 Очень хорошо (нем.).

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается по авторской машинописной копии: СПбТБ ОРИРК. Фонд ‘Драматическая цензура’. No 69683. Пьеса дозволена к представлению цензором H. В. Дризеном 2 сентября 1911 г. Премьера ее пришлась на открытие осенне-зимнего сезона театра ‘Кривое зеркало’ 17—18 сентября 1911 г. Хвалебный отзыв на пьесу написал критик (Петр Южный [Соляный П. М.] ‘Кривое зеркало’ // Театр и искусство. 1911. No 39 (25 сент.). С. 716).
Пьеса опубликована после смерти Б. Гейера (Библиотека ‘Театра и искусства’. 1917′ Кн. I (янв.), С. 1—14).
С легкой руки Гейера к теме пьянства стали обращаться авторы театров миниатюр: ‘Лекция по алкоголеведению. Сценка в 1 д.’ (1913) Н. Г. Смирнова и С. С. Щербакова, ‘Веселие Руси есть пити. Деревенская комедия’ (1914) Федоровича (наст. имя Сабуров Симон Федорович) и др.
Гейер Борис Федорович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Читатели… писатели, Гейер Борис Федорович, Год: 1915
  2. Публика, Гейер Борис Федорович, Год: 1911
  3. L’amour d’un cosak russe (Любовь русского казака), Гейер Борис Федорович, Год: 1910
  4. Эволюция театра, Гейер Борис Федорович, Год: 1910
  5. Эоловы арфы, Гейер Борис Федорович, Год: 1915
  6. Трамвай, маршрут No 27, Гейер Борис Федорович, Год: 1915
  7. Священный лебедь Капитолия, Гейер Борис Федорович, Год: 1912
  8. Воспоминания, Гейер Борис Федорович, Год: 1911
Электронная библиотека