Во дни Юлиана Отступника, Эйскоф Джон, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 167 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Джонъ Эйскофъ

ВО ДНИ ЮЛІАНА ОТСТУПНИКА

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ

переводъ съ англійскаго
А. Б. МИХАЙЛОВА

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1914

I.

Оставалось полчаса до захода октябрьскаго солнца, когда Фавстулъ вышелъ изъ бань Деція на Авентинскомъ холм и тихонько поплелся домой.

Онъ шелъ по двумъ причинамъ: прежде всего, надо, однако, сказать, что онъ не былъ человкомъ, который сталъ бы утруждать себя подыскиваніемъ причинъ для своихъ дйствій. Этого онъ не длалъ никогда и по отношенію къ другимъ. Главная же причина въ томъ, что онъ страшно боялся растолстть. Онъ помнилъ, какъ располнлъ его отецъ и притомъ почти вдругъ, почти въ томъ же самомъ возраст, въ которомъ былъ теперь и онъ. А Фавстулъ-отецъ такъ славился своей особенно стройной, граціозной и аристократической фигурой. Когда же онъ началъ полнть, вся его благородная вншность не могла, конечно, не пострадать сильнйшимъ образомъ.

И въ настоящую минуту Фавстулъ — онъ сознавалъ это къ своему неудовольствію,—нельзя сказать, чтобы былъ худъ. Впрочемъ, онъ былъ твердо убжденъ, что едва ли у кого изъ его современниковъ окажется столь изящная вншность. По его мннію, не стоило быть аристократомъ, если, человкъ не располагалъ аристократической вншностью. Былъ смыслъ, конечно, вести свое происхожденіе отъ того пастуха, который взялъ на свое попеченіе Ромула, и его сестра Сабина гордилась этимъ больше, чмъ значительнымъ состояніемъ, оставленнымъ ей мужемъ. Но самъ Фавстулъ мало придавалъ значенія разнымъ родословнымъ. Онъ довольствовался тмъ тонкимъ ароматомъ, который даетъ человку высокое рожденіе и наличность котораго люди иногда принуждены бываютъ признать.

‘Когда человкъ походитъ по вншности на плебея, то онъ можетъ, дйствительно, оказаться плебеемъ’, думалъ онъ.

Кром того, Фавстулъ терпть не могъ перспективы потолстть, ибо мысль о томъ, что онъ вступилъ уже въ средній возрастъ, заставляла его съеживаться съ отвращеніемъ. Стать человкомъ средняго возраста для него было еще хуже, чмъ стать плебеемъ, хотя это, къ сожалнію, было совершенно неизбжно. Всякій, конечно, борется сильне противъ того, что неизбжно, чмъ противъ того, чего еще можно какъ-нибудь избжать.

‘Для глупаго человка, который позволяетъ себ толстть, уже и тридцать пять лтъ — средній возрастъ’, говорилъ себ Фавстулъ.

Онъ постоялъ нсколько минутъ на лстниц бань и разсянно глядлъ вдоль улицы по направленію къ тому мсту, гд находилась христіанская церковь св. Приски.

‘Но кто уметъ сохранить свою фигуру и въ тридцать лтъ такой же, какой она была въ двадцать пять…’

Фраза осталась безъ заключенія. Заключенія выводятъ только скучные люди, а Фавстулъ былъ глубоко убжденъ, что онъ не принадлежитъ къ ихъ числу.

Это была его давнишняя привычка говорить съ собой намеками, особенно бесдуя о какихъ-нибудь интимныхъ обстоятельствахъ, въ род того, что ему скоро стукнетъ тридцать пять лтъ. Мсяцевъ одиннадцать тому назадъ это его еще не терзало, но теперь, когда черезъ недлю-дв ему будетъ уже тридцать шесть, онъ частенько возвращался къ этому обстоятельству.

Вторая причина, почему онъ любилъ ходить, заключалась въ томъ, что Фавстулъ любилъ посплетничать. А только гуляя пшкомъ. можно было услышать даже самыя мелкія новости, которыя инымъ способомъ невозможно узнать. И Фавстулъ любилъ оглядываться вокругъ себя: у него былъ замчательно наблюдательный глазъ, который давалъ ему больше матеріала для разговора, чмъ какой бы то ни было разсказъ. Улица для него никогда не была безплоднымъ полемъ наблюденій, но, наоборотъ, всегда чмъ-нибудь привлекала его безпечное, изощренное вниманіе.

Фавстулъ отличался въ высшей степени добродушнымъ нравомъ, какъ это обыкновенно бываетъ съ людьми, которые всегда укрываются за спиною другихъ. Онъ зналъ, что по дорог домой онъ непремнно услышитъ или увидитъ что-нибудь такое, о чемъ интересно будетъ поговорить съ бдной Акціей. У него былъ даръ сдлать изъ пустяковъ цлую смшную исторію.

‘Бдная Акція!— подумалъ онъ, спускаясь съ лстницы.— Какая, должно быть, обуза это имть ребятъ! Я помню, когда я былъ мальчикомъ, мой отецъ такъ любилъ распространяться объ обязанностяхъ, которыя налагаетъ высокое рожденіе, о необходимости совершить что-нибудь въ мір (особенно въ эти гнусныя времена, когда пошли новыя идеи), что я хотлъ быть двочкой на мст Сабины. Съ двочекъ такъ мало спрашиваютъ. А изъ Сабины вышелъ бы великолпный солдатъ.. Помню я и свое дтство, помню, какъ мало я былъ расположенъ ссориться съ этими старыми двами богинями судьбы. Акція любитъ ходить повсюду и за все браться. Если кто-нибудь у нея отлучается на мсяцъ, на два — убылое мсто пополняется тотчасъ же. И это при возраст Акціи! Мн кажется, Акція была не въ дух, когда я разстался съ ней. Поэтому-то собственно я и поспшилъ отъ нея. Мн не хотлось, чтобы она замтила. что это не укрылось отъ меня. Непремнно надобно поймать какую-нибудь новость, что развеселитъ ее. Извстіе о побд Констанція и о смерти Константина взволнуетъ ее страшно, она любитъ слушать объ императорахъ. Какая досада за нее, что дворъ теперь не живетъ въ Рим!’

Тмъ не мене Фавстулъ не очень-то спшилъ домой съ этими новостями. Ему еще на многое нужно было взглянуть по дорог. Было 19-го октября, и по дорог то и дло попадались группы солдатъ и простыхъ гражданъ, шедшихъ къ довольно запущенной лавровой рощиц, гд до сихъ поръ народъ справлялъ армилустріумъ. Пусть императоръ исповдуетъ себ христіанскую вру и косится на языческія торжества: Римъ еще не сдлался христіанскимъ, и народъ хочетъ танцевать на своихъ празднествахъ, какую бы религію ни предпочиталъ дворъ. Поэтому въ народ нашлось немало празднаго народа, который готовъ былъ итти къ мсту погребенія царя Тація и въ честь его протанцевать свои воинственные танцы.

Фавстулу пришло было въ голову пойти за ними, но скоро онъ передумалъ и потихоньку пошелъ дальше. Онъ обратилъ вниманіе на старый домъ, въ которомъ около ста тридцати лтъ тому назадъ жилъ драматическій писатель Ливій Андроникъ, и слегка полюбопытствовалъ насчетъ другого дома, въ которомъ, говорятъ, жилъ одинъ поэтъ изъ Галліи, пріятель Овидія.

Простая хижина въ маленькомъ виноградник служила, по свдніямъ Фавстула, жилищемъ третьему поэту Эннію, который писалъ свои стихи для единственнаго своего слушателя — своего раба.

На вершин холма, откуда начинался Clivuis Publicus, онъ на нсколько минутъ остановился, чтобы полюбоваться видомъ мавзолея императора Адріана, виднвшагося въ желтоватой дали. Онъ воображалъ себ Кая Гракха и Марка Флакка, которые, спасаясь отъ нависшей надъ ними смерти бжали къ алтарю близлежащаго храма Діаны.

Потомъ онъ не спша пошелъ по дорог внизъ: спшить было не въ его правилахъ.

Его собственный домъ стоялъ какъ разъ у Палатинскаго холма. Недалеко отъ наго находился храмъ Ромула. Подходя къ нему, онъ видлъ. как^гь какая-то женщина, фигура которой показалась ему знакомой, онъ не могъ разсмотрть ея лица, ибо она шла къ нему задомъ,— быстро шла къ храму, прижимая къ груди ребенка. Ребенокъ, очевидно, былъ нездоровъ, и матъ несла его въ храмъ для того, чтобы онъ приложился къ бронзовой волчиц и, такимъ образомъ, получилъ исцленіе.

Онъ снисходительно улыбнулся, думая, что въ конц концовъ прикладываніе къ волчиц принесетъ ребенку такую же пользу, какъ и докторъ, только это будетъ стоить гораздо дешевле.

Не разъ посмивался онъ и надъ тмъ, съ какимъ благоговйнымъ чувствомъ его сестра Сабина врила въ то, что ихъ домъ стоялъ какъ разъ на томъ самомъ мст, гд была изгородь ихъ предка-пастуха Фавстула. Самъ онъ отлично зналъ, что это мсто было подарено Фавстулу Нерономъ, у котораго были такіе же идиллическіе вкусы, и что ихъ предку посчастливилось снискать себ расположеніе императора за нсколько мсяцевъ до его смерти, такъ что ему удалось удержать за собой и расположеніе и подаренный домъ.

Фавотулъ вернулся домой, никмъ не замченный. У дверей не было ни одного раба, но онъ не обратилъ на это никакого вниманія. Фавстулъ не гнался за тмъ, чтобы ему оказывали почтеніе, и любилъ уходить и возвращаться безъ всякаго парада. Иногда онъ нарочно скрывался изъ дому незамтно и бродилъ одиноко по городу въ то время, когда его домочадцы думали, что онъ дома. Ему нравилось дйствовать инкогнито, отчего эти маленькія прогулки превращались въ разнаго рода приключенія.

— Ты всегда столько увидишь!— съ удивленіемъ говорила ему Акція, когда бывала въ хорошемъ настроеніи духа.

— Это потому, что за мной не тянется цлый хвостъ рабовъ и приживальщиковъ для того, чтобы вс знали, кто идетъ,— обыкновенно отвчалъ онъ, чрезвычайно довольный и ея похвалой, и самимъ собой.

Конечно, такія уединенныя прогулки не всегда соотвтствовали достоинству патриція, и Фавстулъ разсказывалъ Акціи не о всемъ, что видлъ, и не распространялся при ней о разныхъ закоулкахъ города, куда попадалъ иной разъ во время этихъ прогулокъ.

Онъ прошелъ черезъ переднія ворота, по бокамъ которыхъ стояло дв целлы: одна для привратника на цпи, другая для цпной собаки. Цпи лежали возл целлъ, но Фавстулъ не держалъ цпной собаки и не обращалъ вниманія, что целла привратника была пуста: онъ лежалъ около нея и былъ прикованъ къ ней только цпями сна.

Солнце уже сло, и розовый отблескъ наполнялъ весъ атріумъ такимъ сіяніемъ, что Фавстулъ невольно остановился на мгновеніе и залюбовался. У него было много вкуса, и онъ не любилъ пропускать удовольствія, которыя представлялись ему. Не пропускать наслажденій — въ этомъ была его жизненная философія.

‘А сколько есть наслажденій, которыя ровно ничего не стоятъ,— разсуждалъ онъ самъ съ собой.— Ни денегъ, ни здоровья, ни труда. Т удовольствія, которыми я наслаждаюсь, могли бы имть и другіе, однако я сумлъ приберечь ихъ для одного себя’.

По средин атріума былъ небольшой фонтанъ. Вода падала въ резервуаръ съ мягкимъ журчаніемъ. Фонтанъ билъ не высоко и выбрасывалъ воду какъ-то нехотя, лниво, не шумя и не брызгая.

Небольшія статуи боговъ, разставленныя на низенькихъ столбикахъ, были древняго происхожденія, но незначительныхъ размровъ и довольно посредственной работы. Конечно, ихъ здсь разставилъ не Фавстулъ: они, вроятно, были ровесниками самому дому, который былъ построенъ фаворитомъ Нерона черезъ годъ посл знаменитаго пожара Рима.

Фавстулъ беззаботно взглянулъ на нихъ критическимъ окомъ, безъ всякой, впрочемъ, примси религіознаго чувства.

‘Они очень малы,— подумалъ онъ.— Въ этомъ розовомъ полусвт они похожи на игрушки. Изображенія боговъ, во всякомъ случа, должны были бы имть героическій видъ и соотвтствующій размръ. А то въ этомъ, напримръ, крошечномъ Юпитер нтъ ничего величественнаго. Маленькое изображеніе божества въ какой-нибудь задней, интимной комнат — еще ничего. Но дюжина ихъ, ростомъ не больше обезьяны, въ атріум такихъ размровъ. Я бы давно веллъ ихъ связать въ одинъ узелъ и убрать, но Сабина считаетъ это грхомъ, а досужіе языки станутъ говорить, что я сдлался христіаниномъ. Можно было бы ограничиться большой хорошей копіей Волчицы, и я могъ бы ее достать у одного скульптора въ Субурр. А, Флавія! Видно, не съ кмъ играть?’

Изъ-за одной колонны выглядывала маленькая двочка лтъ пяти, шаловливо засунувъ въ ротъ палецъ маленькой ручки, а другимъ медленно проводя впередъ и назадъ по основанію колонны. Она была такъ похожа на Фавстула, что сразу можно было сказать, что это его дочь, хотя она была смугла, какъ Акція, а Фавстулъ отличался близной лица, оттненнаго темно-срыми глазами и волосами цвта темной бронзы.

— А, Флавія! Теперь ты ужъ скоро перестанешь быть маленькой любимицей,— замтилъ онъ, внушительно покачивая головой.— Твоя мать теперь поглощена будущимъ новорожденнымъ. Почему не ты послдняя? Почему это твоя мать начала опять посл такого промежутка?

Флавія продолжала гладить колонну и смотрть на него, по разговоръ этотъ, видимо, не представлялъ для нея никакого интереса.

— Гд Тацій?

Двочка вынула палецъ изо рта и показала на внутренніе покои.

Солнечный свтъ уже померкъ, и быстро надвигавшійся полумракъ уже заполнилъ томными тнями пространство между колоннами, за которыми были расположены покой огромнаго дома. Чувствовалось что-то зимнее въ этихъ быстро надвинувшихся прохладныхъ сумеркахъ.

‘Надо зажечь свтильники’, подумалъ Фавстулъ.

Онъ не любилъ полусвтъ, предпочитая яркій свтъ и тепло.

Изъ полумрака поспшно вышла женщина и спросила:

— Фавстулъ, гд ты былъ до сего времени?

Какъ и братъ, она была высокаго роста, но на годъ или два старше его. Полнота не угрожала ей: когда она состарится, она станетъ худой и костлявой. Она носила, старомодное одяніе, отчего казалась старше, чмъ на самомъ дл была, тогда какъ Фавстулъ одвался, какъ подобаетъ настоящему молодому щеголю.

— Гд ты былъ? Мы всюду тебя искали.

— Въ сущности, нигд. Если бы вы послали за мной къ банямъ Деція, то вы нашли ты меня тамъ.

— Мы посылали къ банямъ Діоклетіана.

— Я былъ тамъ вчера. Но что случилось? Что-нибудь съ Акціей? Явился уже на свтъ соперникъ Флавіи, или только еще собирается? Надюсь, Акція не очень страдаетъ? Ничего страшнаго, не правда ли?

Было слишкомъ темно, и ему нельзя было разглядть выраженіе лица Сабины, но онъ чувствовалъ, что она настроена въ высшей степени серьезно.

Она сдлала легкое движеніе, желая взять Флавію за руку, но двочка вырвалась и убжала. Она не боялась сестры своего отца. Онъ дразнилъ ее, но она любила его, ибо онъ былъ мужчина, Сабина же была женщиной и притомъ, но соображенію двочки, довольно старой.

— Акція не чувствуетъ теперь страха,— отвчала Сабина серьезно, съ оттнкомъ грусти въ голос.— Но она очень страдала. Ребенокъ родился часа два тому назадъ.

— Ага! Новый Тацій, или новая Флавія?

— Фавстулъ, послушай! Неужели ты не видишь, что я подготавливала тебя къ дурнымъ встямъ. Страданія Акціи кончились. Еслибъ мы могли найти тебя, ты еще могъ бы съ ней проститься. Но она даже не знала, что тебя нтъ дома.

Фавстулъ въ душ былъ очень радъ, что его не нашли. Онъ весь съежился отъ болзненнаго чувства, которому не могъ сопротивляться его мягкій, чувствительный темпераментъ. Ему не хотлось сознаться себ, что Акція умерла. Его одинствоинымъ желаніемъ теперь было уйти опять изъ дому и очутиться гд-нибудь на улиц, гд вокругъ него толпились бы люди. Онъ былъ благодаренъ рабамъ, которые вошли съ зажженными свтильниками и повсили ихъ между колоннами. Въ знакъ траура Сабина, очевидно, запретила освщать домъ, и это раздражало его. Впрочемъ, его сестра была здсь только въ гостяхъ и притомъ была настолько благовоспитана, что не позволила себ распоряжаться въ его дом. Она даже не настаивала, чтобы онъ пошелъ проститься съ умершей женой, предоставляя ему самому сдлать это. и была скоре удивлена, чмъ раздосадована, когда онъ вдругъ повернулся и пошелъ въ свой богато разукрашенный покой.

II.

Сабина была женщиной стараго покроя, которой слдовало бы жить во времена республики. Ея чувства и предразсудки были почти чужды временамъ поздней имперіи. Она была закоренлая язычница по чувству консерватизма и крпко не любила христіанъ. Больше всего не любила она ихъ съ тхъ поръ, какъ, благодаря обращенію въ христіанство императора Константина, въ ея судьб произошелъ переломъ и положеніе ея круто измнилось. Обращеніе покойнаго императора и его попытки уничтожить культъ боговъ только заставили ее еще крпче держаться за старыя, привычныя божества.

Ея понятіе о жизни и въ особенности о жизни знатныхъ людей вытекало изъ опредленныхъ простыхъ требованій долга и общественной дятельности. Развлеченія и распутство она презирала, къ увеселеніямъ относилась подозрительно.

Какъ настоящая сестра, она питала большую привязанность къ брату, но эта привязанность отличалась скоре глубиной, чмъ теплотой и въ значительной степени объяснялась тмъ, что онъ былъ главою ихъ древняго рода. Личная любовь къ нему у нея едва ли могла быть: вс наиболе характерныя его свойства не нравились ей, и она относилась къ нимъ съ молчаливымъ неодобреніемъ.

— Сабина недолюбливаетъ меня,— уврялъ онъ свою жену, которая ревновала его ко всмъ, кто относился къ нему съ любовью.— Она видитъ во мн только сына ея отца.

— Но этотъ сынъ ты и есть,— возразила Акція.

— Ну, нтъ. Она считаетъ своей обязанностью относиться съ почтеніемъ къ Фавстулу только потому, что онъ глава всхъ Фавстуловъ, потомковъ этого неповоротливаго пастуха. Я вдь не таковъ, Акція?

— Зато она такова. Ни за что я бы не согласилась стать римской матроной только дли того, чтобы быть похожей на какую-то статую.

— Но ты нисколько и ни похожа на него. Вдь ты не ходишь вотъ такъ.

Акція громко засмялась и впала въ веселое настроеніе духа при вид того, какъ онъ изображалъ величавую походку своей сестры.

— Какъ будто подъ ней не ноги, а пьедесталъ,— пояснила она, хлопая своими пухлыми руками.

Сабина отлично знала, что золовка не очень-то долюбливаетъ ее, но это мало ее безпокоило: она такъ легко могла обходиться безъ всякой любви со стороны этой избалованной женщины.

Но ей пришлось испытать тяжелое чувство, когда около молодой женщины (несмотря на свои тридцать лтъ, Акція была похожа на двушку), почувствовавшей уже холодное приближеніе смерти, оказалась, вмсто веселаго, беззаботнаго и легкомысленнаго супруга, котораго она, впрочемъ, по-своему любила, она, эта невстка, которую та такъ боялась.

Акція не разъ, пускалась во флиртъ, о чемъ Фавстулъ зналъ очень хорошо. Но онъ нисколько не сердился на нее за это и только не хотлъ знать, были ли серьезны эти увлеченія. Знала о нихъ и Сабина. Слухи доходили даже до ея виллы среди холмовъ Олибанума, и такая огласка сильно ее раздражала. Тмъ не мене она понимала, какъ и самъ Фавстулъ, что если пустая, ищущая удовольствій и чувственная женщина и увлекалась кмъ-нибудь искренно, то виною этому былъ ея лнивый, эгоистичный, въ высшей степени беззаботный супругъ.

Если бъ Фавстулъ крпко побилъ ее за это, а потомъ осушилъ ея слезы поцлуемъ, Акція, наврно, любила бы его еще боле. Съ своей стороны, и Сабина одобрила бы это, находя, что иногда бываетъ полезно дать жен острастку, независимо отъ того, будетъ ли она посл этого больше или меньше любить своего мужа. Но для Фавстула такого рода нравоученія были уже слишкомъ архаичны. Кром того, онъ терпть не могъ слезъ, всякихъ сценъ и примиреній. Да и не совсмъ похвальное поведеніе его жены не особенно безпокоило его, пока оно не мшало ему самому дйствовать, какъ онъ хотлъ.

Гораздо больше хлопотъ надлала ему Акція своей смертью, чмъ своими прихотями и нескромнымъ образомъ жизни, который она всегда вела. По своему положенію, Фавстулы были не очень богаты, а между тмъ ея столъ былъ всегда заваленъ чудовищными счетами. Впрочемъ, тутъ было немало счетовъ и на его имя, и кредиторы были для нихъ общими врагами. Впрочемъ, у него не было глубокой непріязни и къ кредиторамъ, когда берешь въ долгъ съ твердымъ намреніемъ не заплатить по счетамъ, то надодливость кредиторовъ едва-ли можетъ вызывать особенную злобу.

Фавстулъ огорчился кончиной Акціи больше на нее самое, чмъ на себя. Конечно, ей хотлось жить, и такъ какъ эта пустая, лишенная содержанія жизнь доставляла ей удовольствіе, то ему было жаль, что она лишилась ея.

Бдная Акція! Гд-то она теперь? Въ Елисейскихъ поляхъ? Онъ улыбнулся, когда эта избитая фраза пришла ему на умъ: ему не врилось въ существованіе этихъ Елисейскихъ полей. Впрочемъ, ему не врилось ни во что: ни въ боговъ, ни въ людей, ни даже въ себя самого. Онъ не хуже половины боговъ, а большая часть людей, которыхъ онъ зналъ, была не хуже его.

‘Елисейскія поля! Вообразить только, что Акція въ Елисейскихъ поляхъ! Плохо бы ей пришлось тамъ! Конечно, въ дйствительности-то она теперь нигд…’

Но эта мысль показалась ему страшной: вдь это значило, что она теперь тамъ, откуда появилась тридцать лтъ тому назадъ.

Во всякомъ случа, она уже боле не страдаетъ, да Акція никогда и не могла страдать долго. Она не чувствуетъ теперь и огорченій, на которыя жаловалась еще нсколько недль тому назадъ.

Что онъ легко можетъ обойтись и безъ нея — это было совершенно ясно для него. Въ теченіе нсколькихъ лтъ его ежедневной задачей было поддерживать ее въ хорошемъ настроеніи духа, и это обстоятельство служило для него доказательствомъ, что онъ во всякомъ случа обладаетъ значительной долей добродушія, а постоянный успхъ, которымъ сопровождались его усилія, свидтельствовалъ объ его такт и ловкости.

Фавстулъ не нуждался въ свидтеляхъ его терпнія съ скучающей женой. Онъ просто старался, насколько могъ, не давать ей скучать. По-своему, онъ очень любилъ Акцію и вмсто того, чтобы раздражаться на ея выходки, онъ всегда умлъ найти въ нихъ матеріалъ для шутки. Капризы и эгоизмъ избалованпаго ребенка очень часто потшаютъ родителей, и онъ старался смотрть на нее, какъ на ребенка, и она не протестовала противъ этого.

Въ настоящую минуту онъ не сказалъ бы, что съ ея смертью онъ будетъ чувствовать ея присутствіе: его сожалніе о ней было самаго добродушнаго свойства и относилось къ ней самой: онъ хотлъ бы, чтобы она жила еще долго-долго, ибо жить было для нея главнйшимъ удовольствіемъ. Она была раздражительна и ревнива, хотя сама и не стснялась Давать ему поводы къ ревности въ достаточномъ количеств. Акція ревновала его даже къ своимъ собственнымъ дтямъ, когда ей казалось, что онъ любилъ ихъ больше, чмъ ее. Люди называли ее добродушной, потому что это было пухлое, самодовольное существо, безпрестанно разражавшееся громкимъ, безпричиннымъ смхомъ. Но Фавстулъ зналъ, что она вовсе не обладаетъ добродушіемъ. Словомъ, она была недалека, хотя и отличалась способностью пустить острую и колкую насмшку по адресу своихъ друзей, что, впрочемъ, она длала всегда съ визгливымъ смхомъ въ надежд на то, что ее примутъ за игривую хохотушку. Она была жадна и больше всего любила вкусныя яства. Ея пухлость была результатомъ но одного только природнаго расположенія къ полнот: если ей случалось ужинать тайкомъ съ какимъ-нибудь богатымъ поклонникомъ, то она являлась на такой ужинъ не столько ради поклонника, сколько въ ожиданіи вкусныхъ яствъ.

Самъ Фавстулъ лъ очень умренно, хотя самыя деликатныя блюда, и былъ убжденъ, что женщины не должны показываться, когда он дятъ. Для ихъ трапезъ должны быть отведены небольшія внутреннія комнаты, куда мужчина постснялся бы войти.

Несмотря на свое общественное положеніе, Акція во многихъ случаяхъ отличалась мужиковатыми манерами, ла всегда громко и чмокала губами, когда блюдо ей нравилось. Но Фавстулъ теперь забылъ о всемъ этомъ. Бдная женщина! теперь насталъ конецъ всмъ твоимъ недостаткамъ! Онъ никогда не придавалъ имъ большого значенія, къ чему же теперь вспоминать о нихъ?

Онъ былъ слишкомъ благовоспитанъ и отогналъ отъ себя мысль, что ея смерть, быть можетъ, создастъ возможность выйти изъ затрудненій, съ которыми онъ до сего времени не хотлъ считаться. Онъ былъ весь въ долгахъ, ибо они проживали вдвое больше, чмъ получали. Больше половины всхъ расходовъ приходилось на долю Акціи, но онъ не хотлъ объ этомъ вспоминать теперь.

Онъ слегка и на скорую руку поужиналъ одинъ у себя въ комнат. Ему не хотлось итти въ триклиніумъ, гд ему пришлось бы сидть съ Сабиной и неминуемо бесдовать о горестномъ событіи этого дня.

Когда онъ кончилъ свой ужинъ, кто-то слегка постучалъ въ дверь. Онъ подумалъ, что это явился рабъ взять блюда. Ему вспомнилось, какъ эта дверь послужила причиной его ссоры съ Акціей, которая настаивала на томъ, что для него будетъ довольно и занавси. Занавсъ у двери былъ, но вислъ онъ съ внутренней стороны, такъ какъ Фавстулъ былъ увренъ, что жена подслушиваетъ за его дверью.

Такъ какъ никто не входилъ, то прежде, чмъ дать знакъ, разршавшій стучавшему войти, Фавстулъ немного помедлилъ. Можетъ быть, это его сестра, и онъ осмотрлъ, не пропускаетъ ли дверь свтъ снизу.

Стукъ слабо раздался еще разъ. Онъ всталъ и подошелъ къ двери.

Атріумъ былъ теперь залитъ луннымъ свтомъ, фонтанъ уже не журчалъ.

‘Это стучитъ Сабина’, подумалъ онъ съ капризной улыбкой.

У дверей стояла молодая рабыня, прижимая къ своей груди ребенка.

— Клодія!— шепотомъ проговорилъ онъ и быстро юркнулъ обратно въ комнату.

— Не сердись,— промолвила она низкимъ голосомъ, съ выраженіемъ печальной покорности. Цлыми мсяцами не приходилось ей бывать здсь.

— Въ чемъ дл?— спросилъ онъ. безшумно закрывая дверь.

— Ребенокъ!— прошептала она, не поднимая глазъ съ земли.

Не прошло еще и года, какъ онъ находилъ прекрасными эти большія глубокіе глаза. Съ тхъ поръ онъ уже усплъ совершенно позабыть о нихъ. Но, при всей своей дрянности, онъ не былъ ни грубымъ, ни жестокимъ

Охладвъ къ Клодіи, онъ не могъ обращаться съ ней сурово или повелительно потребовать отъ нея. чтобы она уходила.

— Ребенокъ,— повторила она, крпче прижимая дитя къ груди.

Онъ равнодушно поглядлъ на него. На минуту онъ вспомнилъ о другомъ ребенк, который стоилъ Акціи жизни, и улыбнулся при мысли, что онъ до сихъ поръ даже не знаетъ, мальчикъ это, или двочка. То обстоятельство, что рабыня думаетъ о своемъ ребенк въ такой вечеръ, когда все. казалось бы, должно быть поглощено роковымъ появленіемъ на свтъ другого, нисколько не заинтересовало его: хотя онъ и смялся надъ родословными, но это не мшало ему быть аристократомъ до мозга костей.

— Онъ умеръ,— просто сказала Клодія, продолжая прижимать ребенка къ груди.

Ему представилось сначала, что она говоритъ о ребенк Акціи, и ему захотлось, чтобы вмсто матери умеръ этотъ ребенокъ,

— Тоже умеръ!— воскликнулъ онъ.

— Да,— отвчала Клодія такимъ тономъ, какъ будто хотла сказать: во всякомъ случа смерть одинакова и для рабовъ и для господъ.

Въ его голос было что-то такое, что заставило его попристальне вглядться въ лицо ребенка. Тоненькія ручки были синеватаго цвта и уже не хватали пальцы матери.

Если Клодія разсчитывала этимъ зрлищемъ подогрть его чувство, то она скоро поняла, что это ей не удалось. Любилъ ли онъ когда-нибудь и что-нибудь?

Ей было стыдно отъ сознанія, что она продолжаетъ еще любить его, но тмъ не мене это было такъ.

— Я ходила въ храмъ.— продолжала она,— и клала дитя подъ Волчицу. И все-таки ребенокъ не выздоровлъ.

Она подняла наконецъ глаза и съ любопытствомъ, какимъ-то страннымъ голосомъ спросила:

— Нельзя ли мн кормить другого?

— Ты хочешь кормить?— спросилъ онъ, удивляясь про себя страннымъ инстинктамъ женскаго пола, которые не внушали ему особой любви.

‘Онъ также твой’, подумала она про себя, но не сказала этого вслухъ. Въ ней было больше гордости, чмъ въ ея хозяин. Да ей было бы и стыдно обнаружить передъ нимъ свою любовь. Поэтому она только кивнула головой.

— Хорошо,— беззаботно отвтилъ онъ.— Это будетъ какъ разъ кстати.

Ему было даже пріятно, что она найдетъ теперь нкоторое развлеченіе отъ своего личнаго горя.

— Я уже нужна ей тамъ,— спокойно проговорила Клодія, поворачиваясь къ выходу и продолжая прижимать къ груди мертваго ребенка.

‘Итакъ, это, стало быть, двочка’, весело сказалъ онъ себ, закрывая за ней дверь и радуясь, что свиданіе наконецъ кончилось.

‘Тотъ или другой ребенокъ — для женщиyы это безразлично’, продолжалъ онъ философствовать, удивляясь, какъ странно все идетъ на свт.

Затмъ онъ услся въ кресло, взялъ книгу и осторожно развернулъ ее. Онъ былъ любителемъ книгъ и всегда обращался съ ними почтительно. Ему вспомнилось, какъ не любила книгъ Акція и какъ она не позволяла ему читать въ ея присутствіи.

‘Если человкъ не можетъ сидть безъ того, чтобы не взять книгу, то это признакъ пустого ума,— наставительно говаривала она ему.— Когда у человка есть въ голов свои собственныя мысли, то ему незачмъ брать ихъ напрокатъ у другихъ. Вотъ еще поэзія. Самый глупый сортъ книгъ! Никто не станетъ писать стихами, если онъ можетъ выразить свои мысли прозой. Поэты сами не знаютъ, о чемъ имъ писать. Поэтому они стараются писать стихи, разсчитывая, что изъ этого что-нибудь да выйдетъ’.

III.

Фавстулу было крайне непріятно не столько то, что Акція умерла, сколько непріятная необходимость хлопотать объ ея похоронахъ.

Но вотъ погребальная церемонія была уже совершена, и ея прахъ, какъ подобаетъ, положенъ въ урну въ одной изъ нишъ колумбарія на Аппіевой дорог. Скоро ея имя было такъ хорошо забыто, какъ будто она никогда и не существовала на свт. Да, по правд сказать, нее чемъ было и помнить: ея красота не выходила изъ предловъ простой миловидности, она никогда не любила и никогда ничего не сдлала для другого. Непоколебимое самодовольство можетъ, пожалуй, привлечь къ человку нкоторое вниманіе, пока онъ живъ, но этого еще очень мало, чтобы обезпечить его безсмертіе, когда его не станетъ.

— Узжай теперь къ себ,— съ учтивымъ сожалніемъ замтилъ сестр Фавстулъ. Онъ всегда былъ очень вжливъ не только съ людьми незнакомыми, но и со своими домашними. Но на этотъ разъ въ его голос чувствовалось больше учтивости, чмъ сожалнія о разлук.

— Твой пріздъ былъ не очень-то радостенъ,— прибавилъ онъ.

Возвращаться домой на свою виллу среди Сабинскихъ холмовъ въ осеннее время, по его мннію, было тоже не очень-то весело. Но онъ не былъ настолько наивенъ и не думалъ, что вс другіе обязательно раздляютъ его вкусы. У Сабины было большое помстье, и онъ зналъ, что она любитъ сама присматривать за своимъ хозяйствомъ.

— Хорошо. Я поду домой. Я не была тамъ уже цлый мсяцъ, и меня ждетъ тамъ цлая куча длъ. Послушай, Фавстулъ?

— Что?

— Нельзя ли мн взять Фавстулу съ собой?

Онъ слегка улыбнулся, услышавъ это новое имя. Оно показалось ему слишкомъ длиннымъ для такого маленькаго существа, которое онъ, впрочемъ, еще и не видлъ. Ему показалось забавнымъ это желаніе вчно напоминать объ ихъ родоначальник, пастух Фавстул. Но предложеніе сестры были для него какъ нельзя боле кстати. Обстоятельства всегда складывались для него весьма кстати. Онъ объяснялъ это тмъ, что онъ никогда не обращалъ на нихъ вниманія.

‘Это, должно быть, благоволитъ ко мн богиня удачи, подумалъ онъ про себя:— эта старая два, тетка богини счастья, капризная, насмшливая, водящая за носъ своихъ прислужниковъ и сама прислуживающая тмъ, кто не хочетъ ее знать!

— Это очень любезно съ твоей стороны,— сказалъ онъ вслухъ:— Фавстула будетъ, конечно, большой утхой для тебя.

Въ планы его сестры вовсе не входило забавляться съ маленькой Фавстулой, и онъ отлично это зналъ. Но ему нравилось немножко подразнить сестру.

— У меня самой нтъ дтей, а у тебя ихъ столько, что ты и самъ не знаешь, что съ ними длать.

— У меня только трое,— кротко возразилъ онъ.

— Я не предлагаю отпустить со мной Флавію: ребенокъ не любитъ меня.

— О, Флавія находятся въ очень хорошихъ условіяхъ: у нея есть все необходимое… У меня сегодня въ гостяхъ будетъ одно важное лицо,— продолжалъ онъ.— Не боле, не мене, какъ сама сапивная весталка Домиція. Ты знаешь ея посщенія — это настоящая церемонія. Она на десять лтъ старше Акціи, а важности у нея разъ въ двадцать больше. Бдная Акція никогда не умла быть важной, и даже враги ея но обвиняли ее въ этомъ. Домиція же величава. Она изволила выразить милостивое желаніе — взять Флавію на свое попеченіе.

— Но не можетъ же Флавія жить въ храм Весты.

— Можетъ быть, поэтому-то Домиціи и хочется имть на своемъ попеченіи двочку. Это даетъ ей великолпный предлогъ переселиться въ свой собственный домъ и жить на сбереженія. Храмъ Весты, въ которомъ она пробила около тридцати лтъ, вроятно, порядочно надолъ ей.

— Ужъ не хочешь ли ты сказать, что она собирается выйти замужъ?— воскликнула Сабина, видимо, смущенная и разсерженная.

Ей, конечно, было извстно, что всякая весталка посл сорока лтъ могла удалиться изъ храма Весты.

— Конечно, нтъ. Иначе она не изъявляла бы такой готовности обзавестись уже готовой дочерью. Конечно, если бы она захотла, она могла бы сдлать это. И при томъ получила бы еще приданое на общественный счетъ. Ради одного этого она могла бы ршиться на это, вдь къ деньгамъ она относится съ большой нжностью.

— Если бы я была весталкой, я уже не вернулась бы въ міръ,— убжденно промолвила Сабина.

— А если бъ я былъ женщиной, я бы непремнно сдлался весталкой. Это было бы какъ разъ по мн: жизнь безъ труда и денегъ въ волю. Удивляюсь, какъ это Нума не учредилъ весталокъ-мужчинъ… Домиція отлично уживется съ Флавіей. Акція всегда говорила, что он очень похожи другъ на друга.

Сабина была непріятно удивлена, слыша, какъ легко онъ вспоминалъ о жен. Съ ея смерти прошла всего недля, а онъ говорилъ о ней такъ, какъ будто она умерла нсколько лтъ тому назадъ или даже совсмъ и не умирала.

— Хорошо,— промолвила она.— Флавія, стало быть, у тебя взята. Если хочешь, я могу возьму съ собой Тація. Но ему уже исполнилось шесть лтъ, и его надо учить. Черезъ нсколько лтъ онъ уже будетъ слишкомъ великъ для меня: я не могу справиться у себя дома съ мальчикомъ девяти или десяти лтъ. У меня ему нельзя получить воспитанія и образованія.

— У него уже есть педагогъ, Матонъ. Онъ учитъ его гораздо больше, чмъ тотъ обнаруживаетъ желаніе.

— Свободный?

— Нтъ, изъ рабовъ. Я хотлъ было отпустить его на волю, но я знаю, что у него водятся деньжонки. Поэтому онъ можетъ купить себ свободу. Онъ человкъ не глупый, и Тацій любитъ его.

— Отличію, онъ также можетъ отправиться со мной и будетъ продолжать свои занятія съ Таціемъ. Ну, Фавстулъ?

— А?— промолвилъ братъ, которому этотъ разговоръ уже наскучилъ и казался черезчуръ прозаическимъ.

— Я беру отъ тебя дтей. Что бы ты сталъ съ ними длать? Но я желала бы, чтобы ты взялъ въ соображеніе…

— Вотъ ужъ никогда и ничего не могъ взять въ соображеніе! шутливо возразилъ Фавстулъ.

— Но я должна теб объяснить…

— Нтъ, нтъ. Пожалуйста, не объясняй. Именно объясненійто я никогда и не понимаю.

Оабнна была разсержена и ршила, что во что бы то ни стало брать долженъ ее выслушать.

— Тогда, скажу безъ всякихъ объясненій. Я беру дтей…

— Нтъ, нтъ. Я отдаю ихъ теб. Совершенно свободно. Или, лучше сказать, даю ихъ теб взаймы. Вжливые люди никогда не требуютъ обратно сами того, что даютъ взаймы.

— Однако,— продолжала безжалостно сестра,— ты долженъ же понимать, что Тацій вернется обратно къ теб, какъ только подрастетъ. Что же касается Фавстулы, то если она будетъ обручена съ кмъ-нибудь…

— Первый разъ объ этомъ слышу,— весело перебилъ ее Фавстулъ:— какъ время-то летитъ.

Если она достигнетъ брачнаго возраста, пока я еще буду жива, и будетъ обручена съ кмъ-нибудь, я дамъ за нею приданое, которое сама получила отъ моего отца. Если же я умру раньше, то это приданое будетъ для нея отложено. Вотъ и все. Большая часть того, чмъ я владю, перешла ко мн отъ мужа, а у него остались родственники…

— Надюсь, не такъ ужъ непріятные? Родственники со старо и и мужа обыкновенно обладаютъ этимъ свойствомъ — быть непріятнымъ.

— Я мало видаюсь съ ними. Нкоторые изъ нихъ — христіане, но не вс. Если они окажутся достойными людьми, то собственность, перешедшая ко мн изъ ихъ рода, должна вернуться къ нимъ обратно. Теперь я сказала все, что мн было нужно, и ты можешь звать сколько теб угодно. Теб не привыкать раздражать боговъ.

— Ну, раздражать ихъ — дти не трудное. Непостоянство ихъ характера — извстно всмъ.

Фавстулъ! Твое нечестіе…

— Нечестіе? Послушай, Сабина. Боги — мои хорошіе пріятели. Мое поведеніе цликомъ основывается на поведеніи ихъ самихъ. Я подражаю Юпитеру почти во всемъ: но могу только громы метать. Впрочемъ, я и не покушаюсь на это: со времени пожара при Нерон теперь такіе строгіе законы противъ поджигателей, что этого мн, вроятно, и не позволили бы. Особенно здсь, въ такомъ близкомъ сосдств съ циркомъ, гд, какъ ты, вроятно, помнишь, я вспыхнулъ пожаръ. Можетъ быть, божественный Неронъ сдлалъ ошибку, уничтоживъ тутъ нсколько деревянныхъ домишекъ. Въ его семь есть слабость — воображать себя богами…

Но Сабина уже не слушала. Всего сказаннаго было довольно, чтобы громъ упалъ на голову ея брата. Она, впрочемъ, была больше разсержена, чмъ испугана, и съ нескрываемымъ неудовольствіемъ вышла изъ комнаты.

— Что жъ, ты хочешь донести на мое нечестіе?— весело закричалъ ей вслдъ Фавстулъ.— Кому? Вспомни, вдь pontifex Maximus такъ далеко теперь отсюда, да къ тому же онъ — христіанинъ.

IV.

Въ одинъ изъ ближайшихъ дней Сабина ухала изъ Рима. Выхала она въ сопровожденіи своихъ слугъ, чуть забрезжила зоря.

Къ величайшему ея изумленію, Фавстулъ наканун ея отъзда вызвался хать вмст съ нею. Съ нимъ хало съ дюжину его людей, конныхъ и вооруженныхъ. Онъ оказался очень интереснымъ попутчикомъ, у котораго въ запас нашлось множество всякаго рода мелкихъ свдній, благодаря чему время шло незамтно. Не имя основательныхъ познаній ни о чемъ, онъ зналъ понемногу о всемъ и умлъ пользоваться этими знаніями. Онъ могъ поговорить и объ исторіи, и о городскихъ сплетняхъ и новостяхъ. Больше всего онъ любилъ исторію, потому что она давала ему больше всего матеріала для разглагольствованій.

Когда они подъхали къ Пренестинскимъ воротамъ, изъ церкви, устроенной во дворц царицы Елены во имя Св. Древа Господня и освященной нсколько лтъ тому назадъ папою Сильвестромъ, выходилъ народъ. Многіе изъ толпы принадлежали, очевидно, къ римской знати, а нкоторые еще такъ недавно были язычниками.

Фавстулъ былъ знакомъ со многими изъ нихъ и дружески здоровался съ ними, окликая ихъ по именамъ. Онъ зналъ, что для Сабины это было хуже полыни. Она откинулась вглубь своихъ носилокъ и гнвно хмурила брови.

— Это очень мило съ ихъ стороны, что они не забываютъ меня, сказалъ Фавстулъ сестр:— они теперь въ мод. Все больше и больше знатныя семьи начинаютъ посщать церковь.

Ему было отлично извстно, что его сестра постоянно дрожала, какъ бы и онъ самъ, нисколько не заботившійся о богахъ, не перешелъ въ одинъ прекрасный день въ новую вру, которая стала врой самого императора. Эти страхи доставляли ему большое удовольствіе.

О христіанств онъ едва ли зналъ что-нибудь, а то, что ему было извстно, отталкивало его отъ этого ученія. Что касается собственно христіанской вры, то въ этомъ отношеніи онъ былъ столь же равнодушенъ, сколь и невжественъ. Но у него было инстинктивное отвращеніе къ такому кодексу морали, который, по его предчувствію, никакъ не могъ подойти къ нему.

— Они пользуются своимъ тріумфомъ очень умренно,— продолжалъ онъ:— всего около сорока лтъ назадъ Діоклетіанъ жестоко преслдовалъ ихъ. Теперь настала ихъ очередь, но они не трогаютъ насъ. Девять лтъ тому божественный императоръ Константинъ,— я думаю… что онъ сталъ божественнымъ теперь, посл своей смерти,— приказалъ запереть вс наши храмы. А теперь они такъ же открыты, какъ и церкви. Папа никогда не пытался добиться этого какими-нибудь насильственными мрами.

— Онъ просто не смлъ этого сдлать,— гнвно отвтила Сабина.

— Ну, не знаю. Папа Юлій многое смлъ сдлать… А вдь, недурную могилу получилъ этотъ бывшій хлбникъ? Мн кажется, онъ былъ хорошій человкъ. По крайней мр онъ не стыдился своего прежняго ремесла. На могильныхъ барельефахъ изображены вс пріемы этого дла за исключеніемъ, разумется, подмшиванія мла въ муку.

Прохавъ мили полторы отъ воротъ, Фавстулъ указалъ сестр могилу царицы Елены, на которую Сабина взглянула довольно кисло.

— Она совсмъ не была Августой,— заявила она:— она была просто-напросто дочерью содержателя таверны, и Максиміанъ заставилъ Константина развестись съ ней, когда сдлался цезаремъ.

Она предпочитала любоваться дворцами императоровъ и охотно врила, что въ нихъ на одни только портики потребовалось боле двухсотъ мраморныхъ колоннъ. Но больше всего она восторгалась видами, открывавшими за ея родными холмами. Ей страшно хотлось попасть какъ можно скоре домой. Современный Римъ, посл нсколькихъ недль пребыванія въ немъ, надолъ ей.

— Вотъ здсь Камиллъ настигъ галловъ, обремененныхъ добычей изъ Рима,— продолжалъ Фавстулъ.

Это возбудило ея любопытство, и она не выразила никакого сомннія, когда ея собесдникъ прибавилъ:

— Онъ оставилъ въ живыхъ только одного галла, чтобы тотъ принесъ на родину всть о ихъ пораженіи.

Затмъ онъ показалъ рукою въ даль, становившуюся все боле и боле дикой.

— Вотъ Габія, куда наши отдаленные родственники Ромулъ и Ремъ были посланы учиться греческому языку и военному искусству.

Хотя это извстіе и показалось ей нсколько подозрительнымъ, тмъ не мене она отнеслась къ нему съ благоговніемъ.

— Здсь былъ большой храмъ Юноны — продолжалъ Фавстулъ и сейчасъ еще можно видть остатки его. Я не очень симпатизирую Юнон. Это былъ несчастный бракъ, и Хелонъ былъ совершенно не правъ, не придя на свадьбу. Если бы я былъ на мст Юпитера, я хорошенько бы разузналъ все насчетъ Вулкана…

Сабина сдлала видъ, что она спитъ, и онъ оставилъ ее въ поко, пока, пройдя миль семь, не дошли до одного мста, гд мощеная камнемъ дорога такъ хорошо сохранилась, что онъ непремнно потребовалъ, чтобы она выразила свое удивленіе.

Мстность была довольно дикая, и Сабина внимательно слдила, не появятся ли откуда-нибудь разбойники. Поэтому она не обратила особаго вниманія на дорогу и не замтила, что эта часть ея была вымощена совершенно иначе, чмъ остальная дорога. По обимъ ея сторонамъ высились отвсныя скалы футовъ въ семьдесятъ, поросшія гирляндами плюща и травы. По мр того, какъ они приближались къ Пренесте, дорога шла все боле и боле въ гору.

— Въ этомъ направленіи лежитъ Педумъ,— продолжалъ наставлять сестру Фавстулъ, указывая пальцемъ влво:— не бойся разбойниковъ, здсь нтъ никакихъ разбойниковъ, а если бы даже они и были, то не ршатся напасть на насъ! Посмотри, сколько слдуетъ за мной вооруженнаго народа. Здсь, между прочимъ, жилъ Альбій Тибуллъ, у котораго было тутъ хорошее имніе. За это-то Горацій и любилъ его, а вовсе не за то, будь уврена, что онъ также былъ поэтъ. Горацій всегда любилъ зажиточныхъ людей.

Abli, nostrorum sermonum candide judex

Quid nunc te dieam tacere in regione Pedana…

процитировалъ Фавстулъ. Онъ, впрочемъ, никогда не цитировалъ больше двухъ строкъ.

— Теперь старинныя названія замнены другими,— продолжалъ онъ:— и народъ зоветъ теперь это мсто Галликанумъ, въ честь Овинія Галликана, который, какъ ты, вроятно, помнишь, былъ префектомъ Рима при император Константин I.

Сабин непріятно было это постоянное напоминаніе о христіанахъ, занимавшихъ высокіе посты и должности, и она перестала интересоваться мстомъ, гд процвталъ этотъ другъ Горація.

Она ушла въ себя и молчала. Ея братъ счелъ за лучшее предоставить ее теченію ея мыслей. Хотя онъ и любилъ дразнить ее, но строго держался правила — не быть никому въ тягость.

Вокругъ нихъ разстилалась обширная, мирная равнина. Позднее октябрьское солнышко свтило ярко, но не грло. Съ горъ повяло на нихъ холодноватымъ, горнымъ воздухомъ, который пахнулъ на нихъ, какъ бы привтствуя ихъ приближеніе.

Вырвавшись изъ Рима и не очень-то опечаленная смертью не долюбливавшей ее невстки, тмъ боле, что Фастулъ какъ будто и не чувствовалъ этой потери, Сабина приходила въ отличное настроеніе духа но мр того, какъ они приближались ближе къ дому, гд были сосредоточены вс ея интересы. Одно только ее безпокоило. Она знала, что у ея брата нтъ, въ сущности, никакой религіи, а къ религіи она питала традиціонное благоговніе. Всякая религія сдлала бы его въ ея глазахъ боле порядочнымъ, хотя она дрожала отъ страха при мысли, что онъ можетъ въ одинъ прекрасный день стать христіаниномъ.

Ея отвращеніе къ христіанству основывалось на ея консерватизм. Римляне должны были вровать такъ же, какъ вровали ихъ дды и прадды, сдлавшіе Римъ величайшимъ на земл государствомъ. Сабина любила только свой народъ, христіанская же церковь хотла быть всемірной, значитъ, международной. Первымъ папой былъ еврей низкаго происхожденія, а потомъ его преемники были, какъ ей говорили, все иностранцы-греки, уроженцы Азіи и Африки, далматинцы. Ея несносна была мысль, что римляне знатнаго рода исповдуютъ религію, которая ничмъ не связана съ ихъ государствомъ, и даже дерзко заявляютъ, что она выше его. Главой этой церкви могутъ быть, да нердко и бывали, люди даже не римскаго происхожденія, религія которыхъ даетъ одинаковыя нрава варварамъ, рабамъ и патриціямъ. Великія учрежденія государственной религіи должны быть родовымъ наслдіемъ лучшихъ семей и открыты только для тхъ, кто изъ этихъ лучшихъ семей происходитъ. А между тмъ въ христіанской церкви папой можетъ быть и сынъ раба, для этого не нужно даже быть уроженцемъ Рима.

Серьезная и строгая, Сабина не была, однако, жестокой. Она не одобряла гоненій и избіеній христіанъ, если эти преслдованія вызывались только ихъ врой. Но они не могутъ быть мятежниками и должны сообразоваться съ законами, и если боги хороши для людей, выше ихъ стоящихъ, то они хороши, безъ сомннія, и для нихъ.

Сабин не приходилось переживать ни одного преслдованія. Гоненіе Діоклетіана кончилось какъ разъ въ то время, когда она родилась. Не обладая живымъ воображеніемъ, она не очень-то сожалла о тхъ, кому пришлось пострадать во время этого гоненія.

О папской вр она знала, пожалуй, еще меньше, чмъ самъ Фавстулъ, а о самомъ пап не имла никакого понятія. Ей не разъ приходилось слыхать, что пана милосердъ къ бднымъ и обиженнымъ судьбою, но это не производило на нее особаго впечатлнія: лапы, очевидно, были ловкими людьми и впали, чмъ добиться популярности въ народ. Къ тому же бдняки, съ которыми братались и за которыми ухаживали папы, представляли, очевидно, шайку недовольныхъ своимъ положеніемъ рабовъ или городскихъ бездльниковъ. Къ бднякамъ изъ окрестностей Олибанума и даже къ собственнымъ своимъ рабамъ онъ всегда была добра и щедра, но не потворствовала имъ: она знала, кто они такіе, и ихъ бдность была у нея передъ глазами. Нищій, котораго она сама не знала, въ ея глазахъ былъ ничего не стоящимъ существомъ, съ которымъ нечего было церемониться: отъ всякихъ поблажекъ онъ только длался бдне и хуже. Кром того, съ этими нищими надо было знать и мру: Сабина довольно щедро раздавала отъ своихъ избытковъ, не чувствуя отъ этого для себя никакого ущерба. Богатые люди могли поступать такъ: отъ этого ихъ богатство длалось для лихъ пріятне и дороже. Она любила, чтобы ея рабы были тепло одты зимой и хорошо питались. Но папа и его христіане отдаютъ нищимъ все, что у нихъ есть. Нкоторые, какъ она слышала., продаютъ все, что у лихъ есть — помстья и дворцы, мебель и серебро, драгоцнные камни и дорогіе ковры и вс вырученныя деньги сразу раздаютъ нищимъ. Это безуміе. Что же у нихъ останется на будущій годъ? Сабина не одобряла такой щедрой благотворительности. Ей казалось, что такая благотворительность бываетъ иногда хуже, чмъ закоренлый эгоизмъ и равнодушіе. По крайней мр, эгоизмъ и равнодушіе не разоряли знатныя семьи и не доводили ихъ почти до нищеты. Кром того, каждый большой родъ былъ обязанъ хранить и передавать потомкамъ его величіе. Чего же можно было ожидать, если теперешнія главы семей распродаютъ свои фермы, помстья и дворцы, доставшіеся имъ отъ предковъ, и мотаютъ деньги, раздавая ихъ сборищамъ всякихъ лнтяевъ и дармодовъ? Если такъ пойдетъ дальше, то знать скоро совсмъ исчезнетъ.

Сабина была твердо убждена, что всякій патрицій, ставь христіаниномъ, неминуемо долженъ быль погибнуть: папа становился его владыкой, а все, что у него было, должно попасть въ бездонные сундуки церкви. Кром того, его могутъ соблазнить сдлаться священникомъ, такимъ же священникомъ, какъ сынъ какого-нибудь сапожника. Въ такомъ случа роду, ведущему свое начало отъ Ромула, наступалъ конецъ.

Несмотря на всю незначительность своего брата, Сабин все-таки не хотлось, чтобы онъ сталъ духовнымъ лицомъ при такихъ условіяхъ. Почему бы ему не стать духовнымъ лицомъ въ своей старой религіи? Она желала для него только одного: побольше почета. Для человка знатнаго происхожденія только это и требуется. Старая религія давала хорошихъ гражданъ (въ какомъ народ были имъ равные?), храбрыхъ солдатъ, великихъ государствгиныхъ мужей. всхъ поэтовъ. которыми такъ восхищался Фавстулъ, словомъ. всхъ римлявъ. Чего же еще нужно было? Религію, которая нужна ея брату, можно было найти въ этой религіи боговъ. Религія же папы была слишкомъ добродтельна, слишкомъ интимна. Она вмшивалась въ повседневую, даже семейную жизнь человка, вс области жизни человка открыты для нея. Христіанскіе жрецы такъ любятъ во все вмшиваться. Они объясняютъ вамъ ваши обязанности, которыя вы понимаете сами и понимаете даже лучше ихъ, потому что эти жрецы выходятъ часто изъ простыхъ людей, не имющихъ понятія объ образ жизни знатныхъ людей. Они стараются захватить человка въ свои руки и лишить его радостей жизни, которыя даетъ ему его положеніе. Они объявляютъ все это суетой, отъ которой нужно поскоре освободиться, чтобы имть возможность какъ можно больше пожертвовать въ пользу бдныхъ и церкви.

Сабин больше нравилось, чтобы національная религія обладала хорошими средствами безъ такихъ покушеній на чужой карманъ. Она могла принести хорошій даръ храму (люди ея положенія длаютъ это всегда очень охотно), но по своему собственному побужденію и когда ей заблагоразсудится. Въ этомъ отношеніи христіане, подстрекаемые папой, выходятъ изъ всякихъ границъ. Она знала нкоторыхъ знатныхъ женщинъ, которыя лишали себя всякихъ драгоцнностей, даже родовыхъ, и отдавали ихъ на украшеніе церкви и массами жертвовали сосуды, которые употребляются при суеврныхъ церемоніяхъ этихъ христіанъ. Несомннно, многія языческія семьи разбросали направо и налво свои драгоцнности чрезвычайно предосудительно, не считаясь съ тмъ, что эти вещи принадлежатъ собственно даже и не имъ. Но они были или слишкомъ молоды, или ужъ слишкомъ стары.

Хуже всего было для Сабины то, что христіане исповдуются въ своихъ грхахъ своимъ священникамъ. Это было несносно. Людямъ, которые ведутъ себя, какъ слдуетъ, не въ чемъ исповдоваться. Въ крайнемъ случа, они могутъ это сдлать самимъ себ, но никакъ не жрецу. Выгребать всякую грязь изъ глубины своей души для того, чтобы выложить все это другимъ,— было, въ ея глазахъ, страшнымъ недостаткомъ самоуваженія и сдержанности. Кто же можетъ защищать это? Неделикатность этого обычая производила на нее самое непріятное впечатлніе.

V.

Фавстул было шесть лтъ, когда она впервые увидла своего отца. До этого времени она положительно не могла припомнить, видлъ ли онъ ее когда-нибудь, или нтъ. Но онъ умлъ истолковать этотъ вопросъ въ свою пользу (что онъ охотно длалъ и относительно другихъ) и ршилъ, что онъ ее видлъ. Напротивъ, Сабина хорошо помнила, что, вернувшись въ Римъ черезъ день посл того, какъ онъ столь вжливо вызвался проводить ее, онъ даже и не спросилъ ни разу о двочк.

Вскор посл возвращенія въ Римъ онъ писалъ сестр, что собирается путешествовать и узжаетъ немедленно. Онъ не пріхалъ проститься съ нею и даже не сообщилъ, куда онъ намревался хать. По всей вроятности, этого онъ и самъ не зналъ. Большой римскій домъ былъ заколоченъ, и Сабин пришло на умъ, что это даже хорошо: ея братъ не любитъ путешествовать со свитою и, такимъ образомъ, проживетъ меньше денегъ, чмъ если бы онъ оставался жить дома и велъ бы тотъ же самый образъ жизни, который онъ велъ со дня свадьбы. Приходило ей на умъ и то, что, благодаря передвиженію съ мста на мсто и смн впечатлній, онъ скоре избжитъ опасности сдлаться христіаниномъ.

Фавстула набиралась силъ и здоровья въ свжемъ горномъ воздух и незамтно изъ хрупкаго ребенка превратилась въ рослую сильную двочку. Сабина относилась къ ней, словно родная мать: она внимательно слдила за ея питаніемъ, ію позволяла никому лечить ее, ухаживая за нею сама, и учила ее вести себя, какъ подобало ея имени и высокому положенію.

Клодія была молчалива и покорна — два. качества, которыя Сабина наиболе цнила въ рабын. За ней никогда не слдили, и если она испортила двочку, то сдлала это такъ, что Сабина и не подозрвала этого, ей не могло и на умъ прійти, что двочка любитъ свою кормилицу больше, чмъ тетку. Клодія была рабыня, и богатая, занятая своими длами Сабина мало обращала на нее вниманія: ея дятельный практическій умъ былъ отвлеченъ совсмъ другимъ.

Что касается двочки, то она была почтительна и послушна, не любила ни болтать, ни шалить и, повидимому, вполн сознавала высокое положеніе своей тетки. Хотя это была еще маленькая двочка, но ея манеры отличались спокойствіемъ и достоинствомъ, которыя гораздо больше нравились Сабин, чмъ шумныя проявленія привязанности. Ея тетка никогда не изливалась передъ ней въ своихъ чувствахъ и не проявляла особой любви къ ея матери, о которой двочка не много знала. Если бъ даже Сабина и замтила, что ея племянница боле привязана къ Клодіи, чмъ къ ней, ея тетк, то едва ли она стала бы ревновать ребенка къ рабын, хотя, наврно, сочла бы такое положеніе длъ ниже своего достоинства. Но тайный инстинктъ подсказывалъ ребенку, чтобы она удерживалась отъ всякихъ ласкъ своей кормилиц, пока он не останутся одн.

О своемъ отц Фавстула почти не имла никакихъ извстій. Ей приходилось слышать о немъ очень рдко, а Клодія почти никогда не упоминала о немъ.

Немного зналъ объ отц и Тацій. Какъ большинство маленькихъ мальчиковъ, онъ быль скоре некрасивъ и неповоротливъ, слегка заикался и отличался тяжеловсными манерами. Казалось, онъ совсмъ не наслдовалъ отъ отца, его изящества, смялся онъ очень рдко. Лучше всего онъ чувствовалъ себя тогда, когда на него никто не обращалъ вниманія. Замтивъ это, его отецъ съ большимъ удовольствіемъ оставлялъ его не замченнымъ. Однако Тацій не былъ глупымъ мальчикомъ. У него было много здраваго смысла, и онъ быстро усваивалъ себ нкоторыя вещи. Онъ, напримръ, подмтилъ, что Сабина придаетъ его существованію боле важное значеніе, чмъ его сестр, потому что онъ былъ мальчикомъ и со временемъ могъ сдлаться главою ихъ древняго рода. Противъ этого онъ не имлъ ничего и охотно учился, какъ нужно быть важнымъ. Конечно, онъ былъ много старше Фавстулы: ему было девять лтъ, когда ей было всего три года. Даже въ свои шесть лтъ Фавстула не понимала еще, что значитъ вести свой родъ отъ Ромула. Но Тацію было уже двнадцать, и онъ отлично усвоилъ это.

Тацій очень рано свыкся съ мыслью, что на немъ лежитъ долгъ не дать ихъ древнему роду прійти въ забвеніе, что ему слдуетъ чмъ-нибудь отличиться, для чего лучше всего пойти на службу въ легіоны. Нтъ надобности, Думалъ онъ, быть слишкомъ ученымъ, чтобы стать знаменитымъ полководцемъ. Ему неоднократно приходилось слышать отъ Сабины, что въ другихъ областяхъ государственной службы ему, по всей вроятности, придется столкнуться съ конкуррсиціей со стороны христіанъ. И, какъ будущій глаза рода Фавстуловъ, мальчикъ крпко не любилъ этихъ христіанъ.

Сабина, которая привезла его къ себ только на время и увряла, что онъ не можетъ долго оставаться у нея, какъ будто совсмъ забыла, что мальчику давно было пора возвращаться домой. Она любила его больше, чмъ Фавстулу. Такъ какъ его отецъ все еще былъ въ отсутствіи и не было никакой возможности снестись съ нимъ, такъ какъ онъ писалъ откуда-нибудь какъ разъ въ тотъ самый день, когда узжалъ дальше, то время шло, и Тацій продолжалъ оставаться у тетки. Она не баловала его, такъ же, какъ и его сестру, но присматривала за нимъ больше, потому что у него не было няньки. Хотя она и была въ общемъ довольна Фавстулой, но не чувствовала къ ней особенной любви. Она исполняла вс обязанности по отношенію къ двочк, та платила ей тмъ же, а это было главное. Впрочемъ, она не питала и особенно нжныхъ чувствъ къ мальчику: въ ней не было нжности ни къ кому, и мальчику не приходилось жаловаться на этотъ недостатокъ. Онъ тоже былъ не изъ нжныхъ дтей и къ тому же чувствовалъ, что онъ любимчикъ. Отъ матери онъ наслдовалъ ревность — въ ребячеств онъ ревновалъ Флавію къ отцу, который больше дразнилъ и игралъ съ нею, и онъ продолжилъ бы ревновать ее я теперь, если бы для него не было ясно, что тетка не давала къ этому никакого повода. Хотя онъ и видлъ, что Клодія страстно любила, его сестру, а къ нему относилась равнодушно, но это не волновало его нисколько: Клодія была рабыня, и онъ просто не любилъ ее. Въ рдкихъ случаяхъ, когда кормилиц доставалось за что-нибудь отъ Сабины, это было дломъ навтовъ Тація. Фавстула знала это отлично.

По отношенію къ сестр мальчикъ былъ очень милъ и привтливъ: онъ старался относиться къ ней точно такъ же, какъ его отецъ относился къ нему самому. Но эти попытки подражать отцу выходили у него довольно неудачно. Тамъ и сямъ онъ открывалъ въ ея рчи слды сабинскаго діалекта и передразнивалъ ея ошибки.

— Н-неужел-ли я въ сам-момъ дл-л говорю такъ?— не обижаясь, говорила она. Когда она говорила сама, она не заикалась.

Если бъ онъ зналъ, что Фавстула гораздо красиве его, онъ непремнно сталъ бы ей завидовать. Но онъ былъ увренъ, что онъ очень похожъ на отца, который считался красавцемъ, какъ ему нердко приходилось слышать отъ тетки. Онъ, конечно, не понималъ, что вся прелесть его отца заключалась главнымъ образомъ, въ его живости и любезности. Его прекрасная шевелюра, красивые глаза и лицо, блиставшее своей близной, его боле усиливали благопріятное впечатлніе. У Тація же кожа была грубая и темная, глаза слегка черные, напоминавшіе глаза Акціи, и жесткіе прямые волосы, какіе бываютъ у крестьянъ. Фигура у него была тяжелая и неповоротливая.

Фавстула сначала не блистала красотой.

‘Нашъ родъ всегда отличался красивой наружностью,— самодовольно говаривала Сабина, причемъ Тацій сейчасъ же вспоминалъ, что онъ принадлежитъ къ этому роду.— Но Фавстула какая-то маленькая смшная худышка’.

Тацій хорошо запомнилъ эти разговоры, и когда Сабина перестала говорить на эту тему, онъ окончательно ршилъ, что его сестра не будетъ обладать кра’сивой аристократической вншностью.. На самомъ дл, она очень рано стала очень миленькой двочкой. Глаза у нея были немного срые, какъ у отца, бронзово-каштановые волосы вились, цвтъ лица отличался близной, тоже какъ у отца, и вообще она была гораздо красиве брата. У нея не было той живости и выразительности, какъ у отца, но ея лицо поражало своей осмысленностью, и тотъ отпечатокъ высокаго происхожденія, которымъ такъ гордился Фавстулъ, былъ гораздо сильне выраженъ у его дочери. Если лицо дочери было серьезне, чмъ лицо отца, зато оно было у нея благородне, и въ немъ не было ничего, тяжелаго, мрачнаго. Фавстулъ всегда былъ только смазливъ: его дочь общала впослдствіи стать красавицей.

VI.

Мы уже знаемъ, что Фавстула не видала своего отца, пока ей не исполнилось шесть лтъ.

Когда онъ прислалъ имъ извстіе изъ Рима о томъ, что онъ вернулся и скоро прідетъ извстить свою сестру, Сабина вовсе¹не была этому такъ рада, какъ это было бы естественно для сестры. Цлыхъ шесть лтъ она прожила, не видавшись съ нимъ и лишь изрдка получая о немъ извстія. А послднее время она даже не знала, что онъ въ Италіи. Теперь Тацію придется ухать отъ нея, и она, конечно, получитъ возможность внимательне заняться его сестрой. Двнадцати лтній мальчикъ, неглупый отъ природы, развивался у нея быстро и интересовался всми ея длами, около которыхъ она хлопотала. Фавстула же была еще слишкомъ мала и не могла замнить его.

Тацій былъ достаточно наблюдателенъ и скоро подмтилъ, что богатство и наживаніе денегъ есть дло несомннной важности. Величіе семьи, будущимъ главой которой онъ уже привыкъ себя считать, также составляло предметъ постоянныхъ размышленій и разговоровъ. Онъ зналъ родословную своего рода не хуже самой Сабины и относился съ одинаковымъ благоговніемъ какъ къ нервнымъ столтіямъ ея существованія, надъ чмъ такъ смялся Фавстулъ, такъ и къ позднйшимъ ея развтвленіямъ. Ни тетка, ни племянникъ никогда не заикались о родословныхъ другихъ семействъ, какъ будто забывая, что другіе могутъ быть еще боле древняго и знаменитаго рода.

Тацій не очень радовался возвращенію отца, не ожидая отъ него особой любви. Смутныя воспоминанія, сохранившіяся у Тація объ отц, который вчно дразнилъ его, не очень-то могли подогрть чувства мальчика, который уже привыкъ думать прежде всего о своихъ удобствахъ. Не нужно быть очень умнымъ для того, чтобы инстинктивно оцнивать правильно положеніе вещей, и у Тація явилось предчувствіе, что отецъ будетъ забавляться имъ, а, можетъ быть, даже и бранить.

Мальчикъ подхалимничалъ передъ теткой, а подхалимничать удобне всего, когда нтъ остраго, независимаго наблюдателя. Сама того не желая, Сабина дала замтить племяннику, что его отецъ быть не вполн тмъ, чмъ долженъ былъ бы быть глаза рода Фавстуловъ, и Тацій былъ увренъ, что ему не придется поладить съ отцомъ. А это очень тяжело находиться подъ наблюденіемъ и подвергаться насмшкамъ людей, которые сами живутъ въ стеклянномъ дом.

Наладившаяся уже жизнь какъ нельзя боле подходила для Тація и его тетки, и предстоящая перемна никому не доставляла удовольствія. Мальчикъ такъ долго жилъ у старой вдовы и духовно былъ такъ къ ней близокъ, что въ двнадцать лтъ сталъ самъ походить на старую дву.

Привольная, обильная жизнь въ большомъ деревенскомъ дом вполн соотвтствовала наклонностямъ мальчика: онъ чувствовалъ, и инстинктъ не обманывалъ его. что нигд, кром этой деревни, онъ не будетъ играть видной роли, и онъ падалъ духомъ, когда тетка говорила, что пора ему уже серьезно подготовляться для поступленія въ легіоны.

— Давно ты ужо не видалъ своего отца!— замчала она.

— Шесть лтъ!— подтверждалъ Тацій, какъ бы желая сказать, что столь продолжительное отсутствіе не длаетъ чести его отцу. Мальчикъ очень хорошо умлъ разсуждать о томъ, какъ должны поступать другіе.

— Да, шесть лтъ. Я думала, что онъ оставить тебя здсь на годъ, на два. Я говорила тогда ему, что скоро теб понадобится лучшее образованіе, чмъ то, которое ты можешь получишь здсь.

— Ты больше заботилась о моемъ воспитаніи, чмъ онъ.

— Я всегда о всемъ забочусь. Такъ какъ онъ ухалъ, то заботиться было некому, кром меня. Можно сказать, что ты у меня знаешь не меньше, чмъ другіе мальчики твоего возраста.

Тацій бросилъ взглядъ, свидтельствовавшій, что онъ и самъ это знаетъ. Впрочемъ, зная очень мало дтей своего положенія, онъ былъ не виноватъ въ томъ, что впадалъ въ данномъ случа въ ошибку. А, можетъ быть, онъ даже и не ошибался. Матонъ былъ человкъ умный, кром того, у него были и другіе учителя. Конечно, если бъ Тацій провелъ эти годы, которые онъ съ такимъ удовольствіемъ прожилъ у тетки, въ Рим, среди мальчиковъ-язычниковъ, онъ зналъ бы множество вещей, незнаніе которыхъ не составляетъ никакой потери. Но даже и теперь онъ былъ вовсе не такъ простъ и наивенъ, какъ предполагала Сабина. Среди рабовъ большого патриціанскаго дома было немало мальчиковъ того же возраста или немного старше его, и за неимніемъ другихъ товарищей онъ иногда приходилъ въ общеніе и съ ними. Съ нимъ это, впрочемъ, случалось гораздо рже, чмъ съ другими: слишкомъ онъ былъ исполненъ гордости и не любилъ никакихъ игръ.

Когда пріхалъ Фавстулъ, сестра нашла, что онъ нисколько не постарлъ. Когда его не было, ей казалось, что они страшно давно не видались. Теперь, когда онъ пріхалъ, ей представлялось, какъ будто они разстались очень недавно.

— Ты нисколько не перемнился,—увряла Сабина брата.

— Да и ты тоже,— отвчалъ онъ. На видъ ей, по крайней мр, лтъ пятьдесятъ.— мысленно добавлялъ онъ.

— О, когда зрлый возрастъ приходитъ рано, то человкъ потомъ долго не мняется. Зрлый возрастъ наступилъ дли меня, какъ только я овдовла.

— Ты все еще вдова…

— Конечно. Никогда и не думала мнять своего положенія.

— Въ такомъ случа, ты хорошо сдлала, что укрылась сюда, въ эти горы. Красивой вдов съ хорошими средствами трудно жить въ Рим.

Сабина не оспаривала предположеніе, будто бы только ея уединеніе спасало ее отъ горячихъ поклонниковъ. На самомъ дл ей было уже сорокъ три года, и она какъ-то никогда не была молода. Она благосклонно улыбнулась брату и съ своей стороны выразила радость, что и онъ также остался вдовцомъ. Фавстулъ въ отвтъ только засмялся, но не такъ, какъ всегда, и это сейчасъ же настроило Сабину подозрительно.

— Ты возьмешь Флавію теперь къ себ?— спросила она.

— Не теперь. Наша бывшая весталка Домиція не вышла замужъ, и Флавія теперь больше годится для ея общества, чмъ прежде. Ты съ ней, конечно, видалась?

— Не очень часто. Домиція не любитъ нашего здшняго образа жизни и разъ или два привозила Флавію повидаться съ братомъ и сестрою. Ты увидишь, какъ выросъ и развился Тацій.

— Онъ былъ глупый малый и нехорошаго характера,— холодно отвчалъ Фавстулъ.

— Ну, теперь онъ не глупъ. Онъ умный мальчикъ. Можетъ быть, ты принималъ за глупость его несообщителыюсть.

— Очень можетъ быть.

— И характеръ у него вовсе не дурной,— продолжала Сабина.— Я не позволяю у себя капризничать. Но съ Таціемъ ничего подобнаго не случалось. Ты сейчасъ увидишь его.

Фавстулъ не видлъ никакой необходимости спшить съ этимъ свиданіемъ, находя, что если онъ могъ не видаться съ сыномъ въ теченіе цлыхъ шести лтъ, то можно было подождать съ этимъ еще часъ-другой. Но Сабин нужно было сдлать кое-какія распоряженія. Она поднялась и вышла изъ комнаты.

Едва она успла скрыться въ одну дверь, какъ изъ другой появился Тацій. Онъ сталъ передъ отцомъ и смотрлъ на него молча, ожидая, пока тотъ заговоритъ съ нимъ.

Фавстулъ былъ, видимо, удивленъ, увидя передъ собой мальчика.

— Итакъ, ты и есть Тацій,— сказалъ онъ, подходя къ нему.

Его движенія попрежнему были свободны и изящны, и это обстоятельство въ представленіи сына сейчасъ же соединилось какой-то связью съ недостатками его характера.

Тацій, съ своей стороны, двинулся къ отцу навстрчу и довольно неуклюже привтствовалъ его. Отецъ назвалъ его просто Таціемъ, но мальчикъ вспомнилъ, что его полное имя Титъ Тацій Фавстулъ.

‘Попрежнему толстъ и неуклюжъ,— подумалъ про себя отецъ.— Онъ ходитъ, поднявъ плечи, какъ ходятъ носильщики’.

— Припоминаешь меня?— спросилъ онъ.

— Теперь, да.

Фавстулъ засмялся.

— Ты не находишь, что я выросъ?— продолжалъ отецъ.

Сынъ счелъ этотъ вопросъ глупостью, и хотя засмялся вмст съ отцомъ, но тотъ отлично понялъ это.

— Ты правъ,— весело замтилъ онъ.— Я не обладаю такой мудростью, какъ Сабина. Лучше подражай ей. Это будетъ теб полезне, чмъ оставаться такимъ легкомысленнымъ, какъ я.

Для Тація было совершенно ясно, что его отецъ не очень уменъ. Онъ считалъ, что не такъ подобало бы знатному римлянину бесдовать съ своимъ сыномъ. Онъ сталъ было смотрть на него, но вдругъ вспомнилъ, что это длаютъ только люди плохо воспитанные, и перенесъ свой взглядъ на стнное изображеніе бога Меркурія, удивляясь тому, какъ онъ могъ летть такъ прямо на одномъ крылышк у его ноги.

— Онъ никогда не летаетъ прямо, а всегда по чрезвычайно извилистому пути,— замтилъ Фавстулъ, чрезвычайно довольный тмъ, что сынъ былъ пораженъ тмъ, что онъ могъ такъ легко угадать его мысли.

— Да, я всегда могу въ точности знать, что ты думаешь. Вотъ еще разница между мною и Сабиной,— кротко замтилъ отецъ.

Тацій вдругъ покраснлъ. Если бы его отецъ прямо обвинилъ бы его въ томъ, что онъ подхалимничаетъ передъ теткой и что это ясно, какъ Божій день, то и тогда бы у него не было такого виноватаго вида. Фавстулъ находилъ, что мальчикъ очень забавенъ.

— Твоя тетка говорила мн, что ты далеко пошелъ впередъ,— продолжалъ онъ съ легкой усмшкой.— И она права. Ты сталъ еще боле забавнымъ.

Тацій понималъ, что эти слова — далеко не комплиментъ. Онъ былъ не изъ трусливаго десятка и сердито отвчалъ:

— Я такъ и думалъ, что ты будешь смяться надо мной.

Это замчаніе нисколько не подйствовало на отца.

— Не очень-то ты радъ, что я вернулся,— сказалъ онъ, наблюдая за тмъ, какъ подъ смуглой кожей сына то и дло вспыхивалъ густой румянецъ.

Тацій молчалъ.

— Да для тебя и нтъ никакой причины радоваться этому.

— С-с-сабина…— началъ было мальчикъ, но губы у него ссохлись, и слова не хотли сходить съ языка.

— Ну? С-о-собина?

— Она не смется надъ дтьми.

— А я и не зналъ, что ты еще дитя. Кстати, гд Фавстула?

— Вроятно, съ Клодіей. Позвать ее сюда?

— Да, пожалуйста.

Мальчикъ не безъ удовольствія бросился бжать. Выйдя изъ комнаты, онъ сдлалъ злое лицо и сильно покачалъ своей круглой головой. Его охватила ршимость отплатить отцу ненавистью.

Что касается Фавстула, то у него не было ни малйшаго намренія относиться къ сыну съ ненавистью: онъ вообще не долюбливалъ людей, но немного было такихъ, которыхъ онъ терпть не могъ. Оставшись одинъ, онъ думалъ о томъ, вернется ли мальчикъ обратно съ сестрой, или же пришлетъ ее одну съ Клодіей.

Клодія не пришла сама, а прислала свою питомицу съ Таціемъ. Почти одновременно вошла и Сабина.

— Я старательно ухаживала за ней,— сказала она.— Фавстула была хрупкой, болзненной двочкой. Сначала я даже сомнвалась, удастся ли намъ выходить ее. А теперь, какъ видишь, она блещетъ здоровьемъ.

Фавстулу сразу бросилось въ глаза, что она блещетъ не однимъ здоровьемъ. Онъ сейчасъ же замтилъ, что его дочь гораздо красиве, чмъ была Акція и чмъ когда-то былъ онъ самъ. Она была довольно высока для своего возраста, стройна, но не худа и не костиста, какъ ея тетка, съ которой, впрочемъ, она не имла ни малйшаго сходства. Она не лишена была природной граціи въ своихъ движеніяхъ, а ея красивые глаза смотрли серьезно и смло.

— Молодецъ, Фавстула,— замтилъ отецъ, взявъ ее за маленькія ручки и улыбаясь.

Похвала была не большая, но Тацій сразу преисполнился ревности. Отецъ улыбался и глядя на него, но тутъ была большая разница.

Полныя губы двочки распустились въ отвтную улыбку. Она потянулась къ отцу, чтобы онъ ее поцловалъ, и это былъ самый нжный, самый чистый поцлуй, который когда-либо выпадалъ на долю Фавстула. Онъ слъ и посадилъ двочку къ себ на колни. Она оглядывалась, какъ бы отыскивая глазами брата, но мальчикъ уже убжалъ прямо къ тетк. Отецъ даже не замтилъ его отсутствія.

Теперь Тацію стало ясно, что его сестра красива, а его отецъ считаетъ непривлекательнымъ и безобразнымъ. До этого времени онъ относился къ Фавстул равнодушно: вдь это была двочка, и онъ старался ея не замчать.

Фавстулъ обожалъ красоту: въ природ ли, или въ искусств онъ всегда умлъ подмтить ее, и красота его дочери такъ же не укрылась отъ него, какъ не укрылась бы красота цвтка.

‘Ну, красот и граціи ты но училась у Сабины,— подумалъ онъ про себя.— А вотъ Тацій — тотъ всему учился у тетки’.

— Знаешь, Акція непремнно стала бы завидовать ея красот,— сказалъ онъ черезъ голову ребенка смущенной Сабин.— Акція всегда старалась держать около себя такія рожи, чтобы я не очень-то засматривался на нихъ!

— Фавстулъ!— съ упрекомъ воскликнула вдова.

Тацій почувствовалъ, что его мать, которую онъ уже усплъ забыть, заслуживаетъ глубокаго сожалнія. И онъ горячо принялъ ея сторону.

VII.

Фавстулу не удалось ухать въ Римъ на другой день. Онъ похалъ черезъ два дня. Сабина, не очень-то огорчилась его отъздомъ, хотя находила, что онъ могъ бы пробыть у нея еще нсколько дней.

Объяснялся этотъ скорый отъздъ тмъ, что ямъ обоимъ было не по себ вмст. Она слишкомъ надодала ему. Если бы она оставила его въ поко, то, можетъ быть, онъ прожилъ бы еще нсколько дней спокойной деревенской жизнью. Но посл такой долгой разлуки Сабина считала необходимымъ принять брата, какъ важнаго гостя, и посвящала ему все свое время. Она принесла. ему въ жертву вс свои обычныя занятія и постоянно сидла съ нимъ, ничего не длая. Она не отличалась умньемъ вести разговоръ, а Фавстулу было не интересно слушать постоянно о томъ, какъ процвтаютъ ея дла. Сабина чувствовала, что въ лиц Тація она встртила бы боле внимательнаго слушателя. Съ другой стороны и ее мало занимали разсказы о его путешествіи.

Чтобы доставить брату общество, она повезла его въ гости къ однимъ сосдямъ, которые незадолго до того поселились здсь, въ своемъ сабинскомъ помсть.

— Они христіане,— какъ бы извиняясь, объясняла Сабина:— но очень хорошаго рода. Съ ними нечего много церемониться, но было бы неловко обойтись съ ними неучтиво.

— Кто они такіе?

— Это вдова Меланія! Она была замужемъ за Ациліемъ Глабріемъ. Ациліи перешли въ христіанство еще со временъ Домиціана. Они, несомннно, принадлежатъ къ одному изъ лучшихъ родовъ. Не помню, отъ кого происходитъ Меланія. Она вышла замужъ много спустя посл моей свадьбы, когда меня уже не было въ Рим. Ацилій Глабрій умеръ меньше года тому назадъ, и тогда Меланія переселилась сюда въ свое большое помстье. У нея есть дти, по еще очень маленькія.

Фавстула не особенно интересовалъ этотъ визитъ, но все же онъ отправился вмст съ сестрой, тронувшейся съ большой пышностью. Разстояніе между обоими домами было не больше трехъ миль, и ихъ видно было изъ каждаго имнія. Домъ Сабины стоялъ на откос горы, возвышавшейся надъ маленькимъ городкомъ Олибанумомъ, населеннымъ большею частью ея рабами. Домъ Ациліевъ стоялъ гораздо выше среди горъ, но отъ города его скрывала цпь холмовъ. Возл него была деревня, большая часть обитателей которой были христіане.

Между этими двумя мстами вилась довольно хорошая дорога, и Фавстулъ наслаждался ея красивыми видами. То она вилась по обрыву горы, причемъ по одну ея сторону открывалась глубокая лсистая долина, а по другую — круто возвышалась дикая, безплодная скала. По мр того, какъ они приближались къ Цивителлуму, дорога становилась все круче и круче.

Домъ Ациліевъ былъ расположенъ нсколько выше деревни, на плоскогорь, съ котораго горы понижались огромнымъ амфитеатромъ, шириной въ нсколько миль, края котораго были обрамлены небольшими холмами. Если смотрть въ другую сторону, то виденъ былъ Сублаквеумъ, гд Неронъ прорылъ свои искусственныя озера и выстроилъ себ виллу.

— Несмотря на эти новомодныя, варварскія имена,— сказалъ Фавстулъ,— надо полагать, что въ древности здсь былъ городъ пелазговъ.

Онъ обратилъ вниманіе Сабины на развалины циклопической стны, которая какъ будто вырастала изъ отвсной скалы, составляя ея продолженіе.

Сабина мало интересовалась пелазгами, ея интересы не шли дальше сабиновъ, ибо она твердо врила, и эта вра раздлялась и Таціемъ, что Фавстулы — сабинскаго происхожденія. Вниманіе ея было привлечено новой церковью съ крестомъ наверху. Прежняго храма и слда не было. Конечно, Ациліи — христіане, а рабы, естественно, вруютъ такъ же, какъ ихъ господа, что, впрочемъ, еще не значитъ, что они одобряютъ эту вру. Но рабы должны поневол держать языкъ за зубами.

Недалеко отъ деревни, которую можно было счесть за небольшой городокъ, дорога, ведшая къ дому Ациліевъ, развтвлялась и шла между двумя прекрасными статуями огромныхъ размровъ, стоявшими на простыхъ пьедесталахъ безъ всякихъ надписей.

— Геркулесъ и Марсъ,— сказалъ Фавстулъ.— Несомннно, они были переставлены сюда изъ близъ лежавшаго храма.

Сабина сердито взглянула на нихъ.

— Какъ они смли?— раздраженно спросила она.

— Вроятно, некому было войти въ это дло. Если здшніе жители — вс христіане, то, очевидно, Ациліи ршили, что статуи могутъ служить просто для украшенія. Въ прежнее время, когда еще боялись, что народъ будетъ боготворить ихъ, Ациліи предпочли бы разбить ихъ на куски.

— Какое святотатство!

— Конечно. Но странно, какъ боги выносятъ все это?

Сабина поспшила прекратить разговоръ и принялась разглядывать имніе. Владльцы его, очевидно, давно не жили въ немъ и не часто бывали здсь, и кое-гд замтны были слды запустнія, которое является неизбжнымъ слдствіемъ долгаго отсутствія хозяевъ. Контрастъ между хозяйствомъ Ациліевъ и ея собственнымъ имніемъ невольно бросился ей въ глаза.

Вотъ результатъ христіанскаго хозяйничанія!

Впрочемъ, Меланія приняла своихъ гостей безукоризненно, и ее ни въ чемъ нельзя было упрекнуть. Видно было, что это женщина вполн благовоспитанная, и Сабина не могла не отдать должное достоинству и граціи молодой вдовы. Меланія, видимо, не придавала никакого значенія своей красот, и это больше всего поправилось въ ней Сабин. Черты ея лица были красивы и тонки, и сама она была очень милая молодая женщина: небольшого роста, она отличалась прекраснымъ сложеніемъ, и вела она себя съ такой непринужденностью и граціей, что сразу было видно, что она чувствуетъ себя, какъ дома, въ томъ обществ, которое Сабина только и признавала обществомъ. Но ея нарядъ былъ слишкомъ простъ и скроменъ даже для вдовы. На ней не было ни одной драгоцнной вещи. Манеры ея также отличались скромностью, и хотя она была чрезвычайно вжлива и предупредительна, но во всемъ этомъ не было и тни желанія понравиться во что бы то ни стало.

— Очень любезно съ твоей стороны, что ты навстила меня,— сказала, она Сабин.— Конечно, я знала, что ты моя сосдка. Я слышала о теб — ты, говорятъ, образцовая хозяйка, и мн нужно учиться у тебя всмъ секретамъ хозяйства. Наше имніе было долго предоставлено самому себ, какъ видишь.

— Съ тхъ поръ, какъ я пріхала въ Олибанумъ, никто изъ твоей семьи тутъ, кажется, не жилъ.

— Никто. Мой тесть ршилъ, что горный воздухъ не особенно хорошъ для него. Кром того, онъ былъ очень занятъ въ Римф. Онъ былъ префектомъ города. Онъ умеръ въ прошломъ году.

— Видно, что тутъ было большое хозяйство,— промолвила Сабина, желая сказать какую-нибудь любезность.— Домъ гораздо лучше, чмъ мой.

— О, здсь никогда не было настоящаго дома. Былъ домъ, но очень давно. Во времена императора Нерона одинъ изъ предковъ моего мужа построилъ здсь огромную виллу. Можетъ быть, потому, что императоръ также построилъ себ виллу въ Сублаквеум. Очевидно, хотли длать то же, что длалъ императоръ.

Сабин показалось, что едва ли умстно длать намеки на разныя причуды императоровъ. Но она вспомнила, что и у Константина явилась причуда — стать христіаниномъ, и что теперешній Константинъ поддерживаетъ эту прихоть — и не высказала своей мысли.

— Ты одна живешь въ Олибанум?— спросила Меланія.

— Нтъ. Со мной живутъ дочь и сынъ моего брата. Его нсколько лтъ не было въ Италіи.

Фавстулъ уже усплъ осмотрть и оцнить хозяйку. Онъ нашелъ ее прекрасно воспитанной и свжей, но одтой безъ вкуса и изящества.

‘Вроятно, это входитъ въ число обязанностей христіанской религіи одваться, какъ старухи’, подумалъ онъ.

— Я человкъ — дурного поведенія,— началъ онъ весело:— и путешествовалъ, чтобы заглушить въ себ непріятное чувство, когда человкъ не исполняетъ дома своихъ обязанностей.

— Дома всегда столько обязанностей, что нельзя и льстить себя надеждой исполнить ихъ вс, какъ слдуетъ,— отвчала хозяйка, не показывая и виду, что она принимаетъ серьезно его слова я что они произвели на нее непріятное впечатлніе.

Сабина чувствовала, что ея личныя обязанности исполнены, какъ слдуетъ.

— Но, убгая отъ нихъ, еще боле пренебрегаешь ими,— замтила она, забывая, что возвращеніе брата не очень-то обрадовало ее.

— Во всякомъ случа надо избгать давать плохіе примры,— смиренно промолвилъ Фавстулъ.

— Это, дйствительно, очень важно,— улыбаясь, сказала Меланія.

Братъ и сестра занимали ее. Впрочемъ, сестру ей не трудно было сразу понять.

— А ты не одна здсь живешь?— заговорила Сабина, желая перемнить разговоръ.

— Нтъ, не одна. У меня дти — двое мальчиковъ и двочка. Кром того, съ нами живетъ тетка моего мужа. Да вотъ и она сама идетъ.

Въ комнату вошла пожилая женщина, лтъ шестидесяти. Меланія познакомила ее съ гостями.

Какъ и Сабина, она была вдова, но этимъ и ограничивалось ихъ сходство. Ее звали Ациліей, и ея мужъ, занимавшій въ легіонахъ высокое мсто, былъ замученъ при Діоклетіан. Она, очевидно, была когда-то очень красива и до сего времени сохранила слды былой красоты. Ея манеры были благородны и важны, хотя немного сдержанны.

Она поздоровалась съ гостями весьма учтиво, хотя, какъ показалось Фавстулу, нсколько сухо. Зато его сестр она очень понравилась. Она одобряла сдержанность, съ которой люди хорошаго рода обыкновенно встрчаютъ малознакомыхъ людей. Правда, въ Рим теперь было въ мод обращаться съ новыми знакомыми, какъ будто они были знакомы всю жизнь, но Сабин такое обращеніе не нравилось.

— Сколько лтъ твоимъ дтямъ?— спросила она, обращаясь къ Меланіи.

— Конечно, они не вс одного возраста,— шутливо замтилъ Фавстулъ прежде, чмъ хозяйка успла что-нибудь отвтить.

Меланія улыбнулась. Ацилія, повидимому, не поняла его замчанія. Сабина приписала это ея прямодушію.

— Моимъ сыновьямъ — одному четырнадцать, другому двнадцать лтъ. Ихъ зовутъ Христофоромъ и Фабіаномъ. Дочк же моей всего шесть лтъ, и ее зовутъ Домитиллой.

— А,— вскричала Сабина.— Моему племяннику тоже двнадцать лтъ, а племянниц — шесть.

Совпаденіе лтъ почему-то поразило ее. Она повернулась къ Фавстулу, который не такъ отчетливо помнилъ, сколько лтъ его дтямъ.

— Какая жалость, что Флавія двочка, и ей только одиннадцать лтъ,— промолвила она.

Ацилія бросила на него быстрый взглядъ, какъ бы считая его чудакомъ. Но Меланія поймала его смущенный взоръ и не могла удержаться отъ улыбки.

— Можетъ быть, когда подешь ко мн, ты захватишь съ собой и своихъ дтей,— продолжала Сабина.— Тацій и Фавстула никогда не видали около себя дтей такого же происхожденія, какъ они.

Отъ Ациліи не укрылось, что Сабина говоритъ о дтяхъ своего брата, какъ будто они были ея собственныя, и что онъ самъ почти не упоминаетъ о нихъ.

Меланія поблагодарила гостью и пригласила ее осмотрть ихъ хозяйство.

— Мн особенно нечего теб показывать,— сказала она.— Я въ род Корнеліи, матери Гракховъ. Кром дтей, у меня нтъ другихъ сокровищъ.

Это замчаніе не произвело особаго впечатлнія на Фавстула, но Сабин оно очень понравилось. Она усмотрла въ этомъ широкій взглядъ на вещи, котораго она не ожидала отъ знатныхъ христіанъ. И въ то же время она была поражена справедливостью этого замчанія.

Деревенскій домъ Ациліевъ представлялъ собою цлый дворецъ. Но внутри онъ былъ почти пустъ. Обстановка была очень дорогая, но ея было немного и, видимо, не прибавлялось въ теченіе нскольКихъ поколній. Кром обстановки, въ дом почти ничего но было: въ лтнее время ковры, конечно, были не нужны, но здсь не было также ни статуй, ни богатыхъ занавсей, ни зеркалъ изъ гладко полированнаго серебра, словомъ, никакихъ предметовъ искусства, которые обычно загромождаютъ дома богатыхъ знатныхъ людей.

— Дти въ саду,— сказала Ацилія.

— Изъ сада такой видъ, что стоитъ взглянуть,— добавила ея племянница.— Не угодно ли пойти туда.

VIII.

Стоило взглянуть и на самый садъ. Онъ былъ великолпенъ и въ настоящее время, пожалуй, еще красиве, чмъ въ дни своего прежняго блеска. Мраморныя баллюстрады сильно попортились за три столтія отъ холодовъ и дождей, шоссированныя аллеи мстами стали неровны, статуи потеряли свой первоначальный видъ, зато деревья разрослись до такой степени и пріобрли красоту, какой, конечно, у нихъ не было во дни Нерона.

Меланія была права: видъ изъ сада, или, лучше сказать, виды, ибо панорама отрывалась на много миль во вс стороны, были великолпны. Одинъ парапетъ сада шелъ по краю обрыва въ нсколько сотъ футовъ глубины, заканчивавшагося внизу огромнымъ естественнымъ амфитеатромъ, который, вроятно, въ стародавнія времена былъ заливомъ моря. Вдоль парапета шла широкая мощеная терраса, отдлявшаяся отъ сада съ внутренней стороны высокой густой изгородью изъ мирры.

Дти Меланіи находились какъ разъ здсь. Маленькая двочка играла въ торговлю, а ея братья и ихъ учитель были ея покупателями.

— У нея все страшно дорого,— со смхомъ говорилъ Христофоръ, когда мать представила его гостямъ.— Она проситъ за этотъ разбитый горшокъ девять поцлуевъ и устричную раковину.

— Это вовсе не дорого,— вмшался Фавстулъ.— Это ты стараешься купить подешевле. Хочешь мн продать его вотъ за это и въ придачу двнадцать поцлуевъ?

Онъ показалъ ей красивый ящичекъ изъ слоновой кости, который онъ купилъ во время своего путешествія.

Домитилла посмотрла сначала на ящикъ, потомъ на него.

— Онъ купилъ его первый,— оказала она, показывая на брата.

— Нтъ, нтъ!— закричалъ Фабіанъ.— Его купилъ этотъ знатный мужъ.

Христофоръ со смхомъ вручилъ покупку Фавстулу.

— Этотъ ящичекъ слишкомъ хорошъ для Домитиллы,— замтила Меланія.

— О, не стоитъ придавать ему значенія — поспшилъ сказать Фавстулъ, улыбаясь прямо ей въ глаза.

Меланія покачала головой.

— Она довольно избалована,— сказала она тихо:— и вы напрасно еще балуете ее.

— Подожди немного и посмотри на мою маленькую Фавстулу. Тогда тебя возьметъ зависть,— отвчалъ онъ.

Сабина не одобряла всего этого. Ацилія, вроятно, также. Здсь былъ еще одинъ человкъ, который спокойно смотрлъ на всю эту сцену. Это былъ Домній, молодой священникъ, состоявшій учителемъ при дтяхъ Меланіи.

Меланія уже представила его Фавстулу, который поклонился ему съ учтивой снисходительностью, не переставая въ то же время внимательно всматриваться въ него. Когда Меланія познакомила священника съ Сабиной, та, не глядя на него, она кивнула ему головой съ такимъ видомъ, какъ будто она принудила себя быть терпимой, что, по ея мннію, должно было совершенно его уничтожить. На оба поклона священникъ отвтилъ сдержанно, какъ подобаетъ благовоспитанному человку, и не сказалъ ни слова: видно было, что никто и не ждалъ этого отъ него.

Онъ былъ на нсколько лтъ моложе Меланіи, и ея обращеніе съ нимъ сбивало съ толку Сабину: хотя разница въ годахъ между ними была не велика, но ея обращеніе съ нимъ носило какой-то странный характеръ, какъ будто она была ему дочь и вмст съ тмъ въ ней было что-то материнское. Казалось, она то смотритъ на него, какъ на сверстника и на товарища своимъ дтямъ, то считаетъ себя его дочерью.

Сабина чувствовала себя обязанной относиться къ нему съ нелюбовью, разъ онъ былъ христіанскимъ священникомъ. Не встрчала въ ней сочувствія и идея, что съ нимъ надо обращаться, какъ съ равнымъ себ. Сабина была уврена, что онъ ни въ коемъ случа не можетъ быть равнымъ съ ними по происхожденію.Хозяева и гости шли теперь по террас: впереди шли три женщины съ Домитиллой, которая жалась къ матери, а за ними Домній съ своими учениками. Фавстулъ шелъ за своей сестрой. Онъ опять навелъ разговоръ на дв статуи, стоявшія на дорог при възд въ имніе, и Сабин стало досадно за его безтактность.

— Прекрасныя статуи,— распространялся между тмъ Фавстулъ.— Он стояли, кажется, во храм?

— Нтъ,— отвчалъ Домній.— Ихъ выкопали изъ земли. Лтъ двадцать тому назадъ Ацилій Глабрій хотлъ отыскать источникъ, который даетъ воду для фонтановъ, и наткнулся на эти статуи.

Сабина почувствовала, что въ этомъ отвт было больше такта, чмъ въ вопрос ея брата: Фавстулу, конечно, не слдовало возбуждать вопросовъ, которые могутъ касаться различія религій. Въ своемъ возможно краткомъ и быстромъ отвт молодой священникъ, очевидно, тщательно избгалъ даже отдаленнаго намека на это различіе.

Но Фавстулу, благовоспитанность котораго носила чисто вншній, свтскій характеръ, не хотлось разстаться скоро съ темой, которая такъ его интересовала.

— И ихъ тогда же поставили на ихъ мсто?— спросилъ онъ.

— Не знаю, право.

Домній, видимо, не желалъ продолжать этого разговора, но Фавстулу нужно было знать все объ этихъ статуяхъ.

— Но если он не были сразу поставлены на это мсто, то что же съ ними было раньше?

Домній разсмялся и сказалъ:

— Боюсь, что я не сумю отвтить на тотъ вопросъ. Двадцать лтъ тому назадъ мн было всего шесть лтъ, и я здсь не жилъ.

Шедшія впереди женщины остановились. Меланія обернулась къ Фавстулу и предложила ему взглянуть на Публаквеумъ.

Фавстулу волей-неволей пришлось прекратить разговоръ о статуяхъ. Полюбовавшись на видъ, вс пошли дальше. Меланія и Фавстулъ остались позади.

— Однако твой священникъ очень скроменъ,— замтилъ онъ обычнымъ своимъ насмшливымъ и мальчишески задорнымъ томомъ.

— А ты не любишь скромности?— улыбнувшись, спросила она.

— Не люблю, когда она становится на дорог между мной и моими желаніями. Мн хотлось знать, не было ли здсь намреній разбить эти статуи.

— Ни малйшаго. Мой свекоръ умлъ цнить скульптуру и находилъ эти статуи превосходными, да къ тому же он были еще и древними. Самое худшее, что могло тогда съ ними случиться, это быть снова закопанными тамъ, гд ихъ нашли.

— Чтобы предотвратить опасность поклоненія имъ?

— Да. Но такой опасности и не было. Вс окрестные жители христіане. Если бъ ихъ разбили, это могло бы оживить одно суевріе. Вотъ почему мой тесть опасался это сдлать.

— Какое, же суевріе?

Меланія немного помолчала, какъ бы обдумывая свой отвтъ.

— Мн кажется,— сказала она спокойно:— я не должна теб это объяснять.

Потомъ она быстро повернулась къ нему и съ своей открытой симпатичной улыбкой сказала:

— Что это мы все говоримъ о вещахъ, о которыхъ мы имемъ совершенно различный образъ мыслей?

— Ты не знаешь моего образа мыслей,— лукаво возразилъ онъ. Неужели ты думаешь, что я поклоняюсь этимъ статуямъ.

— Полагаю, что во всякомъ случа ты долженъ чувствовать къ нимъ почтеніе.

— Никакого. Я только любуюсь ими. Чувствовать къ нимъ почтеніе значило бы врить въ миы, воплощеніемъ которыхъ они являются. Теперь скажи мн, какое же суевріе не хотлъ поощрять Ацилій Глабрій?

— Я не люблю говорить вещи, которыя, наврно, будетъ непріятно слышать. Когда простые деревенскіе люди и многіе изъ благовоспитанныхъ горожанъ перестали врить въ старыхъ боговъ, они ударились въ противоположную крайность и стали считать ихъ за бсовъ.

— И ты въ томъ числ?

— Нтъ, ибо я вообще не врю въ ихъ существованіе.

— Я тоже не врю. Такимъ образомъ, оказывается, что мы оба однхъ мыслей. Не слдуетъ думать, что наша вра такъ различна, что какъ только мы заговоримъ о ней, такъ сейчасъ же и поссоримся.

Меланія предпочла пропустить мимо ушей это замчаніе и продолжала свое объясненіе, на которомъ онъ такъ настаивалъ и которое самъ же прервалъ.

— Итакъ, мой свекоръ ршилъ не разбивать этихъ статуй. Сначала наши христіане дйствительно уничтожали изображенія боговъ, но это было только въ т времена, когда опасность ихъ почитанія казалась слишкомъ реальной и значительной. Но даже тогда ихъ очень часто, вмсто того, чтобы разбивать, закапывали въ землю. Когда же христіане стали смотрть на прежнихъ боговъ, какъ на бсовъ, и относиться къ нимъ съ суеврнымъ страхомъ, тогда невжественнымъ людямъ стали разъяснять, что это не что иное, какъ произведеніе древняго искусства и что сами по себ они не добры и не злы. Мы должны были растолковать, что церкви нечего бояться безпомощныхъ статуй боговъ… Однако я слишкомъ ужъ заболталась и, вроятно, надола теб: впрочемъ, теб это по дломъ.

Съ этими словами она пошла впередъ и скоро догнала другихъ женщинъ.

— Христофоръ и Фабіанъ, пойдите въ домъ и посмотрите, не готовъ ли уже обдъ.

— Можно мн пойти съ ними?— спросилъ Фавстулъ.

Сабина съ изумленіемъ посмотрла на него. Если знатный римлянинъ выучился такимъ манерамъ во время своего путешествія, то для него лучше было бы оставаться дома.

Но ея братъ уже ушелъ съ мальчиками, которые смотрли на него съ нескрываемымъ удивленіемъ, что, видимо, доставляло ему большое удовольствіе.

— Намъ лучше всего уйти отъ нихъ,— дружески сказалъ онъ мальчикамъ.— Моя сестра все бранитъ меня, да и ваша мать длаетъ то же.

— За что же?— съ любопытствомъ спросилъ Христофоръ.

— За разные вопросы.

— Но я на это не сержусь нисколько,— сказалъ Фавстулъ.— Ты, стало быть, Фабіанъ, и теб двнадцать лтъ. Превосходный возрастъ! Моему сыну тоже двнадцать лтъ. Никто, впрочемъ, не скажетъ, что ему двнадцать лтъ.

— Откуда ты знаешь, что мн двнадцать лтъ?— спросилъ Фабіанъ.

— Я все знаю. Христофору четырнадцать, Домитилл шесть. Столько же и Фувстул. Вы какъ-нибудь прідете къ намъ съ матерью и Домитиллой, и тогда увидите ее и Тація.

— А ты тоже будешь тамъ?— спросилъ Фабіанъ, интересовавшійся больше гостемъ, чмъ дтьми, которыхъ онъ увидитъ.

— Нтъ. Я буду въ Рим. Послзавтра я узжаю отсюда

— Это очень жаль,— серьезно замтилъ Фабіанъ.

— Фабіанъ, это невжливо,— замтилъ его братъ.— Не твое дло выражать свои мннія по поводу отъзда Фавстула.

— А по-моему, это чрезвычайно вжливо,— со смхомъ возразилъ ему Фавстулъ.

Обдъ былъ уже готовъ, и управляющій домомъ, пожилой свободный человкъ, вышелъ изъ дому, чтобы доложить имъ объ этомъ.

Фавстулъ съ мальчиками отправился назадъ.

Когда хозяева и гости собрались въ большомъ, но почти пустомъ триклиніум, Сабин бросилось въ глаза, что рабы, которыхъ въ комнат было довольно много, не обносили всхъ фруктами и сладостями, какъ это везд длается. Здсь гостямъ прислуживали сыновья хозяйки. Взявъ блюда изъ рукъ рабовъ, они обносили ими старшихъ.

На возвратномъ пути она замтила брату:

— Мальчики отлично длали свое дло, но мн кажется, что это для нихъ нсколько унизительно. Они такъ почтительны, какъ и ихъ рабы. Да и рабы держатъ себя не такъ, какъ у насъ.

— Они держали себя очень почтительно.

— Ну, еще бы! Но все-таки разница есть.

— Да. Я и самъ это замтилъ.

Сабина никакъ не могла уяснить себ, въ чемъ заключалась эта разница. Ея собственные рабы были всегда хорошо вышколены, сытно накормлены, тепло одты, и она полагала, что они совершенно довольны и счастливы, если только это не какія-нибудь неблагодарныя животныя, съ которыми нечего считаться. Но рабы Меланіи вовсе не были похожи на рабовъ. Особенно это сказывалось на ихъ взаимномъ обращеніи и на отношеніи ихъ къ молодымъ своимъ господамъ. Къ нимъ они были въ высшей степени почтительны, но въ этой почтительности чувствовалась не только любовь, но и еще что-то такое, что соединяло ихъ равной и боле прочной связью, чмъ простая принадлежность однихъ къ другимъ.

Какъ женщина неглупая, Сабина довольно смутно опредлила эту особенность въ ихъ отношеніяхъ:

— Если бъ мои рабы были похожи на этихъ,— замтила она,— то я бы чувствовала, что они принадлежатъ скоре самимъ себ, чмъ мн.

Отъ нея не укрылось, что и въ своихъ взаимныхъ отношеніяхъ рабы Ациліевы проявляютъ уваженіе другъ къ другу и это ей очень не понравилось. Она не позволяла своимъ рабамъ ссориться и наблюдала за тмъ, чтобы они жили между собой въ мир и согласіи, но считала совершенно неумстнымъ, чтобы они обращались другъ съ другомъ, какъ свободные люди.

— Мн больше всего понравилась Ацилія,— сообщила она брату.

О Меланіи на этотъ разъ она не рапространялась уже, какъ прежде.

— А мн она вовсе не понравилась,— объявилъ напрямикъ Фавстулъ.— Мн кажется, что самый лучшій изъ нихъ — это Домній, а посл него Фабіанъ.

— Домній!— воскликнула Сабина, зная, что ея братъ нарочно хвалитъ священника, чтобы ее разсердить.— Вотъ теб примръ. Поучись у него, какъ нужно себя вести.

IX.

Вечеромъ Фавстулъ забавлялся такъ же, какъ и наканун, съ своей дочерью. Онъ игралъ съ нею, ласкалъ ее и заставлялъ говорить разныя смшныя вещи. Большую ихъ часть онъ подсказывалъ ей самъ, но потомъ повторялъ ихъ, выдавая ихъ за ея собственныя слова и не замчая, что двочка была для этого еще слишкомъ мала.

Раньше никто не занимался ею, баловали ее гораздо меньше, и такая перемна не могла не поразить ее. Всякій разъ, какъ отецъ говорилъ ей, что она сказала что-нибудь такое, надъ чмъ онъ весело смялся, она считала его очень умнымъ, и ей хотлось, чтобы онъ былъ около ея.

Она попробовала было привлечь къ ихъ веселой бесд и Тація, но это ей не удалось: Фавстулъ не пожелалъ этого, да и ея братъ не хотлъ быть на второмъ посл ея мст.

Къ тому же мальчикъ видлъ, что Сабина вовсе не одобряетъ такого отношенія отца къ дочери. Она такъ же ревниво относилась къ племяннику, какъ и онъ къ ней, и не видла никакой пользы въ той манер вести себя, какую Фавстулъ внушалъ двочк. Когда братъ объявилъ ей, что онъ долженъ скоро вернуться въ Римъ, она была сначала слегка обижена, но теперь она не особенно горевала объ этомъ: если бъ онъ остался здсь надолго, Фавстула избаловалась бы окончательно.

— Не надо,— тихо сказалъ Фавстулъ.— Не стоитъ принимать его въ нашу бесду. Мы вдь пустые люди. Зато онъ очень хорошъ, перенимая во всемъ примръ съ тетки.

Хотя эти слова и были сказаны довольно тихо, но Тацій отлично слышалъ ихъ: у него былъ хорошій слухъ.

Фавстула садилась на колни отца и начинала щипать его за уши своими маленькими пальчиками.

Тацій видлъ, что она что-то говорила отцу, но не могъ разслышать ея словъ. Конечно, это она смялась надъ нимъ.

А Фавстулъ разсказалъ ей о Домитилл, которая прідетъ къ ней, и сказалъ, что это очень хорошенькая двочка, но не такая хорошенькая, какъ Фавстула.

Увы! бдная Фавстула не понимала, что у ея красиваго, ласковаго отца не больше сердца, чмъ у его строптиваго, непривлекательнаго сына, что онъ завтра же можетъ разстаться съ нею безъ всякаго сожалнія, пришлетъ ей два-три шутливыхъ письма, которыя Сабина не передаетъ, однако, по назначенію, и опять забудетъ о ней года на четыре, какъ уже забылъ о ней раньше на шесть лтъ.

Ей представлялось, если можетъ представляться шестилтнему ребенку, что для нея начинается золотой вкъ, время веселаго и нжнаго общенія съ отцомъ, когда около нея будетъ человкъ, который станетъ принимать въ ней участіе, будетъ любить ее и находить ее хорошенькой и доброй.

Ея отецъ былъ, дйствительно, пустымъ человкомъ, и она понимала инстинктивно, что онъ вышучиваетъ Сабину и смется надъ своимъ сыномъ. Но сердце Фавстулы — единственное сердце во всей семь — было свободно, и Фавстулъ сумлъ его затронуть.

Клодія также любила ее, и она, въ свою очередь, любила Клодію. Но, несмотря на свой возрастъ, она уже понимала, что ея кормилица только рабыня, а она, Фавстула,— знатная римлянка, которая не можетъ довольствоваться любовью простой рабыни. Первыя шесть лтъ ея жизни прошли въ оживленной атмосфер язычества, и Клодія представлялась ей чмъ-то низшимъ, чмъ настоящій человкъ, хотя это представленіе и не сложилось еще въ отчетливую мысль.

Фавстула, конечно, и не подозрвала, что она предъявляетъ къ отцу совершенно непомрныя требованія: онъ никогда не любилъ никого, даже самого себя, и, въ свою очередь, не разсчитывалъ на чью-либо любовь къ себ. Онъ досканально зналъ все, что писали поэты о любви, но то, что понимали подъ любовью онъ самъ и языческіе поэты, не имло ничего общаго съ тмъ, чего жаждало сердце двочки.

Фавстулъ взялъ къ себ на руки свою маленьную двочку, красота которой была пріятна его глазу и льстила его гордости, поцловалъ ее, когда ребенокъ началъ плакать, потомъ слъ на своего великолпнаго коня, которымъ онъ гордился но мене, чмъ дочерью, и спокойно пустился по дорог въ Римъ.

— Ну, Фавстула,— промолвила Сабина.

Она, конечно, нисколько не сердилась на племянницу, когда ея неблагоразумный и несправедливый отецъ ухалъ въ Римъ. Она взяла къ себ маленькую двочку не для того, чтобы дурно обращаться съ нею: напротивъ, ей хотлось исполнить относительно ея свои обязанности, въ число которыхъ не входило портить и баловать ребенка. Въ теченіе двухъ сутокъ, которыя провелъ здсь Фавстулъ, онъ сдлалъ все, что могъ для того, чтобы сбить ребенка съ толку. Но два дня — срокъ небольшой, и Сабина хотла снова поставить двочку на правильный путь.

Въ ней было достаточно душевнаго благородства, чтобы не сваливать на Фавстулу нелпое поведеніе ея отца. Но Фавстула почувствовала, что счастье ея прошло. Ея солнце закатилось за гребень холмовъ, поднимавшихся на поворот дороги, по которой скрылся Фавстулъ. Олибанумская вилла опять погружалась для нея во мракъ.

Посл посщенія Фавстулы расположеніе Сабины къ племянниц уменьшилось еще боле. Она всегда больше любила Тація и видла, что и мальчикъ отвчаетъ ей тмъ же. Теперь они оба поняли, что любимицей Фавстулы является дочь, и Тацій сталъ еще дороже Сабин, чмъ прежде.

Тацій не отличался великодушіемъ и не могъ забыть сестр, что любовь отца досталась на долю ей одной. Онъ и прежде относился къ ней съ большимъ равнодушіемъ, а теперь двочка чувствовала, что братъ просто не любитъ ее. Прежде эта недоброжелательность выражалась для нея матеріально, теперь она только усиливала въ ней чувство полнаго одиночества.

Въ самый день отъзда ея отца случилось событіе, заурядное само по себ, которое, однако, оказало вліяніе на всю ея жизнь.

Меланія, желая отвтить на любезное посщеніе Сабины, ршила отдать ей визитъ немедленно и пріхала въ Олибанумъ въ самый день отъзда Фавстула. Она привезла съ собой и своихъ сыновей, безъ ихъ наставника-священника, къ великому удовольствію Сабины. Между прочимъ, она объяснила, что со времени трагической смерти своего мужа, Ацилія, никуда не вызжаетъ изъ дому, и что она не сочла возможнымъ воспользоваться разршеніемъ Сабины и привезти къ ней еще и свою маленькую двочку.

— Если ты, дйствительно, хочешь этого,— продолжала Меланія:— то я пришлю ее одну поиграть съ Фавстулой. Или, можетъ быть, ты пришлешь Фавстулу къ намъ.

Сабина послала за Таціемъ и его сестрой и велла имъ вести Христофора и Фабіана въ садъ.

— Нашъ садъ не такъ красивъ, какъ твой. Но пусть дти лучше играютъ на открытомъ воздух.

Об женщины сли въ атріум. Сабина держала себя съ важностью, достойной императрицы, какой-нибудь Юліи Сабины, жены императора Адріана. Меланія же была въ душ очень довольна, что здсь нтъ больше Фавстула, который невольно заставлялъ ее смяться. Сабина также чувствовала себя развязне безъ него и держала.себя милостиво и важно. Несмотря на то, что у нея никогда не было собственныхъ дтей, Сабина, замтивъ, что молодая вдова интересуется ихъ воспитаніемъ, пустилась излагать свои теоріи, какъ надо вести дтей, и Меланія ни разу не пыталась противопоставить свой небольшой опытъ ея мудрымъ теоріямъ. Хотя Тацій и Фавстула никогда и не страдали болзнями, о которыхъ распространялась ихъ тетка, но все-таки изъ этого должно быть ясно, что она отлично сумла бы ихъ выяснить, если бъ представился случай.

Потомъ разговоръ зашелъ о томъ, какъ управлять большимъ имніемъ. Здсь Сабина была интересне, ибо этотъ предметъ она знала въ совершенств. Меланія слушала ее съ такимъ вниманіемъ, что для Сабины знакомство съ нею оказалось настоящимъ кладомъ: для мудраго человка пріятно подлиться своими знаніями съ другими, и для Сабины было большимъ удовольствіемъ прибрать Меланію къ своимъ рукамъ и обогатить ее своей опытностью.

Разговоръ опять зашелъ о болзни: въ большомъ имніи всегда много рабовъ, а рабы болютъ такъ же, какъ и свободные люди. Отъ рабовъ перешли къ господамъ, и Сабина съ величайшей подробностью пустилась описывать болзнь, которою страдалъ ея мужъ. Она была хорошей женой, хотя и не очень любила его, а онъ былъ превосходнымъ мужемъ и еще боле превосходнымъ паціентомъ: ухаживаніе за больнымъ мужемъ было, очевидно, самымъ лучшимъ періодомъ замужней жизни Сабины.

Между тмъ дти гуляли въ саду.

На Тація не произвело никакого впечатлнія, что Фабіанъ былъ одного возраста съ нимъ. Онъ всецло посвятилъ себя Христофору, который, какъ старшій сынъ, имлъ, по его мннію, больше правъ на его вниманіе. Поэтому онъ отвелъ его въ сторону и старался забавлять его, не забывая при этомъ извлекать выгоды и для самого себя. Христофоръ, однако, предпочиталъ слушать его разсказы объ имніи Сабины, чмъ подвергаться его выспрашиваніемъ. Тацій, съ своей стороны, больше всего интересовался имніемъ тетки, которое онъ уже привыкъ считать, въ сущности, своимъ. Поэтому онъ скоро прекратилъ свои разспросы и принялся разсказывать только о своихъ длахъ. Въ одномъ отношеніи онъ оказался даже умне своего отца и тщательно избгалъ затрагивать вопросы, такъ или иначе связанные съ религіей. Ему было извстно, что христіане исповдуютъ какую-то нелпую религію, но ему было также извстно, что теперь эта религія встрчаетъ поощреніе и исповдуется самимъ императоромъ. Да и въ Христофор было что-то такое, что давало ему понять, что въ его присутствіи нельзя говорить о христіанств пренебрежительно. Осторожный но натур, Тацій направлялъ разговоръ на безопасные предметы, гд нельзя было опасаться ссоры.

Гораздо лучше шло дло у Фавстулы съ Фабіаномъ. Тутъ нечего было опасаться, что она начнетъ распространяться объ историческомъ величіи своего рода. Ея душа была еще полна отцомъ, и о немъ она не могла не разсказать своему товарищу. Тому показалось удивительнымъ, что она видла своего отца столько же, сколько и онъ самъ, и что до этого времени она ни разу не встрчалась съ нимъ. Одного того, что Фабіанъ провелъ нсколько часовъ въ обществ ея отца, было достаточно, чтобы Фабіанъ сдалъ для нея самымъ лучшимъ другомъ.

Мальчикъ отличался большой проницательностью, и с$одно разгадалъ, что Фавстула растетъ въ одиночеств, что она заброшена, хотя ей и стараются дать хорошее воспитаніе. Сабина представлялась ему деревянной старухой и напомнила ему каріатидъ, которыхъ ему приходилось видть въ Рим, хотя своей головой она поддерживала только свою тяжелую прическу. Съ Таціемъ онъ видлся не боле пяти минутъ, но и этого срока было достаточно. Онъ понялъ, что этотъ самодовольный мальчикъ съ большимъ самомнніемъ любитъ только самого себя и совершенно равнодушенъ къ сестр. Что касается самого Фавстула, то онъ сбилъ мальчика съ толку. Онъ былъ очень милъ съ нимъ, и, естественно, его маленькая дочка находитъ его обворожительнымъ. Но ему казалось страннымъ, что за всю свою небольшую жизнь дочь видла его такъ мало. Фабіанъ отличался тонкимъ инстинктомъ и простую ласковость не могъ принять за нчто большее и у него невольно зародилось раздраженіе противъ Фавстула и странная жалость къ его дочери.

Римскій мальчикъ въ двнадцать лтъ гораздо старше своего свернаго сверстника. Но Фабіану не приходилось раньше разбираться въ подобныхъ случаяхъ. Тмъ не мене онъ сразу почувствовалъ къ маленькой хозяйк нжное рыцарское чувство, заполонившее сразу его сердце. Это было первое существо, падлепное сердцемъ, съ которымъ пришлось встртиться Фавстул.

Съ этого дня Фабіанъ всегда думалъ о бдной, безпомощной двочк, которую онъ не долженъ забывать, которую онъ какъ-нибудь долженъ утшить за то пренебреженіе, которымъ она была окружена. Будучи по природы молчаливымъ и вдумчивымъ, Фабіанъ скрылъ свои чувства глубоко въ себ, какъ нчто священное, о чемъ было бы неприличнымъ распространяться вслухъ.

X.

Выйдя съ гостями въ садъ, Сабина увидла, что Фавстула совершенно подружилась съ Фабіаномъ, изъ чего она заключила, что мальчикъ порядочный размазня. Нельзя, однако, было отрицать, что мальчикъ прекрасно воспитанъ, что онъ не шалитъ и не болтаетъ лишняго. Сабина не безъ удовольствія замтила также, что онъ говорилъ съ нею и съ своей матерью только тогда, когда къ нему обращались.

Меланія отличалась мягкостью, простотой, совершенно лишенной пышности и важности. Но Сабина уже вчера замтила, что ея сынъ держитъ себя такъ, на людяхъ, по крайней мр, какъ будто она была королевой: въ его обращеніи всегда проглядывало почтеніе, смшанное съ искренней, горячей привязанностью.

— А гд же остальные?— спросила Сабина.

Въ ея глазахъ ея племянница и Фабіанъ не заслуживали особаго вниманія: ея разговорами могъ наслаждаться лишь глаза каждаго рода.

— Они пошли дальше,— отвчалъ Фабіанъ.— Они пошли слишкомъ быстро для насъ. А мы играли здсь на террас.

— Фавстула, вроятно, разсказывала вамъ о своихъ куклахъ,— съ тяжеловсной шутливостью начала Сабина.— А большому мальчику не интересно слушать о куклахъ, Фавстула.

Когда Сабина заговорила о куклахъ, Фабіанъ, продолжавшій держать двочку за руку, тихонько пожалъ ее, какъ бы желая сказать ей: ‘Мы знаемъ, о чемъ мы говорили. Это не касается взрослыхъ’.

Фавстула невольно почувствовала благодарность къ гостю: ей въ самомъ дл не хотлось, чтобы тетка знала, что они говорили объ ея отц и о его изящныхъ манерахъ.

— Гд же другія дти?— спросила опять Сабина.

Меланія сказала, чтобы Фавстула и Фабіанъ сходили за ними. Об вдовы остались на террас вдвоемъ. Садъ шелъ нсколькими уступами, на верхнемъ изъ нихъ, на самомъ краю, стоялъ домъ, задомъ онъ примыкалъ къ сабинскимъ холмамъ, одной стороной онъ выходилъ къ Риму, боле короткій его фасадъ смотрлъ на страну вольсковъ.

На самой нижней террас сада была расположена деревушка Олибанумъ, вся пріютившаяся подъ скалой. Деревушка была старинная, съ узкой, крутой дорогой, извивавшейся между домиками, подъ которыми лежали могучія древнія напластованія, древнйшія, можетъ быть, чмъ самъ Римъ.

Ниже этой деревушки виднлись зелеными пятнами виноградники и оливковыя деревья, окутывавшіе холмы, словно срыя облака. Вдали отроги переходили въ широкую долину, стлавшуюся между горами до самой безпредльной Камланьи и похожую на рку, впадающую въ океанъ.

— Какъ хорошо!— тихо сказала Меланія.

Сабина приняла эти слова за личную ей похвалу: это былъ ея видъ и ей казалось, будто восхищеніе имъ есть въ то же время восхищеніе и передъ ней. Въ ней не было этой способности восхищаться красотой, которая была у его брата. Однако она была настоящей римлянкой, а римляне никогда не были слпы къ красот, что доказываетъ мстоположеніе любого ихъ города.

— Видъ здсь не такъ обширенъ, какъ у васъ,— вжливо отвчала она.

— Оба вида такъ различны, что ихъ нельзя и сравнивать,— отвчала ея гостья.— Но въ хорошіе дни отсюда, я думаю, можно видть мавзолей Адріана.

— Да, можно. Впрочемъ, увидать этотъ мавзолей не очень пріятно: это обыкновенно предвщаетъ плохую погоду.

Въ тотъ же день вечеромъ, когда дти собрались вокругъ Меланіи, Христофоръ вдругъ спросилъ ее, были ли когда-нибудь консулы изъ рода Фавстуловъ.

— Кажется, не было,— отвчала она.— Не помню, впрочемъ. Знаешь, за двсти слишкомъ лтъ ихъ было очень много. Но почему ты спрашиваешь меня объ этомъ?

— Потому что Тацій Фавстулъ столько наговорилъ мн про свой родъ. Они ведутъ свое начало отъ пастуха, который выкормилъ Ромула.

— Его-то, вроятно, и звали Фавстуломъ,— шутя замтила Меланія.

— Но все-таки вдь Фавстулы не царскаго рода. Вдь этотъ пастухъ только выкормилъ Ромула.

— Въ республикахъ не бываетъ царскихъ родовъ. Даже сами императоры не царскаго рода — они являются только главой республики. Надюсь, ты не распространялся о консулахъ, которые происходили изъ рода твоего отца?

— Нтъ. Я о нихъ и не заикался. Но мн очень хотлось заговорить о нихъ, когда онъ такъ присталъ ко мн съ этими Фавстулами.

Меланія разсмялась.

— Искушенія для того и существуютъ, чтобы съ ними бороться. Надюсь, Фавстула не докучала теб разсказами о своемъ род, Фабіанъ?

— Она вообще ничмъ не докучала мн. Она гораздо лучше Тація.

— Тацій совсмъ не замчалъ тебя — замтила Меланія, улыбаясь своей веселой улыбкой.

— Не замчать меня! Ему столько же лтъ, сколько и Христофору, а онъ мн до подбородка не достанетъ. И весь въ угряхъ!

— Фабіанъ!

— Разв это не правда?

Не имя возможности отрицать этотъ фактъ, Меланія ограничилась замчаніемъ, что на это нечего обращать вниманія.

— Конечно, онъ въ этомъ не виноватъ,— согласился Фабіанъ.— Мы бы тоже покрылись угрями, если бы были такъ надуты спесью. Но ты намъ этого не позволяешь, а милостивая госпожа Сабина на это не обращаетъ вниманія.

— Было бы гораздо лучше, если бы и вы не обращали на это вниманія… Я съ тобой согласна, Фабіанъ: Фавстула дйствительно лучше своего брата. Очень рада, что она теб поправилась.

— Если Тацій,— горячо заявилъ Фабіанъ,— начнетъ когда-нибудь опять изводить меня своими предками, я не выдержу, а потомъ ужъ будетъ поздно раскаиваться. Если онъ будетъ все говорить о своихъ Фавстулахъ, то я преподнесу ему трибуна Лцилія Глабрія…

— На это онъ не обратитъ вниманія,— торжествующе воскликнулъ Христофоръ.— Плебейскій трибунъ не подйствуетъ на него.

— Но онъ потомъ былъ консуломъ и вмст съ Корниліемъ Публіемъ Сципіономъ побдилъ Антіоха при ермопилахъ. Разв ты слышала, когда-нибудь, чтобы кто-нибудь изъ Фавстуловъ въ тоже побдилъ Антіоха при ермопилахъ?

— Какъ же онъ могъ одержать эту побду, когда ее одержалъ Ацилій Глабрій?

— Отлично. Я поднесу еще ему взяточника претора Лцилія…

Меланія громко разсмялась.

— Не забудь упомянуть, что этотъ Ацилій былъ осужденъ за вымогательство,— сказала она.

— Меланія,— неожиданно раздался чей-то спокойный голосъ. Тетка ея мужа незамтно вошла въ комнату и прислушивалась къ ихъ бесд, хотя эта бесда, видимо, не доставляла ей особаго удовольствія.

— Не забудь еще, что его защищалъ самъ Цицеронъ!

— Ага!— радостно воскликнулъ Фабіанъ.— Неужели Цицеронъ сталъ бы защищать его, если бы обвиненіе было справедливо?

— Не могу теб сказать,— отвчала мать.

— А вотъ что будетъ хорошо для Тація,— продолжалъ мальчикъ.— Проконсулъ въ Сициліи, намстникъ Цезаря…

— Ну, теперь ты все кончилъ?— спросила Ацилія.

— Оставь его! Онъ страдаетъ припадкомъ семейной гордости.

— А Христофору пришлось пострадать отъ Фавстуловъ.

И онъ разсказалъ тетк, что пришлось вытерпть его брату. Тетка сочувственно кивала ему головой.

— Конечно, всмъ извстно, что Фавстулы ведутъ свое происхожденіе отъ воспитателя Ромула. Но ихъ родъ возвысился только въ царствованіе императора Нерона. Современные ему Фавстулы были любимцами Рыжебородаго.

— Ну, это еще немного,— замтилъ Фабіанъ.

Мальчикъ не любилъ прежнихъ императоровъ и не могъ забыть, какъ Домиціанъ заставилъ одного изъ его предковъ Ацилія Глабрія, бывшаго консуломъ въ 91 году до P. X., сражаться безъ всякаго оружія съ ну индійскими медвдями въ его амфитеатр въ Албанум.

— Ну,— сказала Меланія съ такимъ видомъ, что она желаетъ покончить этотъ разговоръ — Со стороны Тація, конечно, нехорошо такъ гордиться своимъ родомъ… Онъ это сдлалъ, впрочемъ, безъ всякой задней мысли, и съ вашей стороны было бы нехорошо, если бы вы нарочно стали дразнить его, разсказывая о слав рода Ациліевъ. Не забывайте, что онъ живетъ одинъ съ теткой въ деревн, гд не о чемъ, можетъ быть, и говорить, кром какъ о семейныхъ длахъ и преданіяхъ.

XI.

Ни Сабина, пригласившая съ собой къ Меланіи своего брата, ни Меланія, сдлавшая ей отвтный визитъ, по всей вроятности, не думали, чтобы эти посщенія повели къ установленію между ними дружбы. Вроятно, ни та, ни другая этой дружбы и не желали. Но обстоятельства вложились такъ, что между обими семья установилась если не дружба, то хорошее знакомство.

Черезъ нсколько недль съ того момента, какъ началось ихъ знакомство, до Меланіи дошли слухи, что въ Олибанум оспа и что нсколько рабовъ Сабины уже заболли. Къ величайшему изумленію Сабины, молодая вдова тотчасъ же пріхала ее навстить. Изумленіе ея возросло еще боле, когда Меланія предложила взять Фавстулу и Тація съ собой на виллу Ацилія.

— Имъ будетъ тамъ гораздо безопасне,— спокойно сказала она.— Я знаю, что домъ у тебя огромный, и ты, конечно, будешь держать ихъ гд-нибудь вдали отъ помщеній рабовъ. Но все-таки ты будешь спокойне, если они удутъ въ Цивителлумъ.

Сабина была совершенно ошеломлена такимъ любезнымъ предложеніемъ.

— А какъ же твои-то дти?— возразила она.— Представь себ, что зараза уже коснулась Фавстула и Тація. Что же тогда будетъ?

— На первое время я помщу ихъ отдльно. А черезъ нсколько дней это обнаружится. Западный флигель нашего дома совершенно отдленъ отъ остальной виллы, и они тамъ будутъ играть другъ съ другомъ, пока не выяснится, что всякая опасность миновала. А потомъ они будутъ помщены вмст съ моими дтьми.

— А если ты сама заболешь?

— Моя няня будетъ смотрть за ними. Плацида — очень хорошая женщина. Она даже недовольна тмъ, что мы никогда не болемъ и не даемъ ей случая показать ея усердіе.

Сабина колебалась, но Меланія продолжала настаивать.

— Не думаю, чтобы что-нибудь могло случиться,— сказала она просто.— Фавстула и Тацій, какъ ты сама говоришь, въ настоящее время совершенно здоровы, и черезъ нсколько дней, когда кончится срокъ наблюденій за ними, ихъ можно будетъ пустить играть къ моимъ дтямъ. Если же они останутся здсь, то ты будешь все время бояться за нихъ, пока оспа не прекратится совсмъ.

Сабина понимала, что она говоритъ правду. За Тація она страшно боялась, ибо нжно любила, несмотря на свою холодную вншность, за Фавстулу она боялась, такъ какъ облзнь могла на всю жизнь обезобразить ее и тмъ помшать ей въ свое время найти себ хорошаго жениха. Сабина видла, что двочка очень красива, и надялась, что она съ возрастомъ сохранитъ за собой эту красоту. Ей не хотлось давать ей большое приданое, и потому ея главнымъ шансомъ на хорошій бракъ оставалась ея красивая наружность.

Первоначально Сабина намревалась было дать за своей племянницей хорошее приданое и ничего не оставить Тацію. Теперь же, разсчитывая сдлать своимъ наслдникомъ мальчика, она не особенно охотно думала о его сестр, которая унесетъ у него столько денегъ.

— Меланія,— искренно сказала она,— ты въ самомъ дл очень добра. Даже слишкомъ добра.

— Ну, это пустяки,— добродушно возражала молодая вдова.

Въ лиц Сабины мелькнуло что-то такое, что едва не заставило ее разсмяться. Ей пришло на умъ, что такой знатной персон, вроятно, никогда еще не приходилось слышать, что ея рчи — пустяки.

— Я хочу сказать,— поправилась Меланія:— что это меня нисколько не стснитъ. Прізжай ко мн, Сабина, будемъ добрыми сосдями.

— Ты. очень добра, Меланія,— повторила она, вкладывая въ свои слова столько чувства, сколько она давно уже не проявляла,

Отъ природы она тоже была добра, но богатство и самодовольство сдлали ее черствой.

Она протянула гость руку, которую та горячо пожала.

— О, нтъ,— отвчала молодая вдова съ тмъ простодушіемъ, которое такъ подкупало въ ней.— Но позволь мн быть теб полезной, когда представится вотъ такой случай. Намъ въ самомъ дл будетъ очень пріятно, если дти будутъ у насъ. Прізжай.

— Охъ, нтъ,— продолжала отказываться Сабина.— Вообрази только, что они могутъ перенести заразу въ твой домъ. Вообрази, что ты сама можешь заразиться.

Меланія весело разсмялась.

— Вдовамъ нечего заботиться о своей наружности. Дло другое, если бъ былъ живъ мой бдный Ацилій Глабрій. Да не постуетъ онъ на мою шутку тамъ на небесахъ!

Сабина никакъ не могла понять этой веселости, съ какой Меланія относилась къ подобнымъ страннымъ вещамъ. Ей самой было всего сорокъ два года и она не боялась близкой смерти. Но мысль о ней, иногда приходившая ей въ голову, ужасала ее.

— Не знаю, право, повторила Сабина, начиная уступать.— Разв въ самомъ дл отправить къ вамъ Тація и Фавстулу, если оставаться здсь опасно.

Меланія увезла дтей съ собой. Сабина была ей благодарна, но не очень: выражать свои чувства было для нея сантиментальность — качество, которое она приписывала низшей пород — христіанамъ.

Фавстула была въ восторг отъ переселенія. Ея братъ былъ не особенно доволенъ имъ. Фавстул нравилось быть съ Фабіаномъ и съ его матерью. Тацій предпочиталъ остаться въ обществ тетки, а въ гостяхъ держался одиноко. Онъ былъ очень удивленъ, что тетка позволила имъ остаться у этихъ христіанъ, и не одобрялъ ея ршенія. Онъ зналъ, что у нихъ свои обычаи, исполнять которые отнюдь не слдовало. Неужели его, напримръ, заставятъ поститься? Но въ то же время ему не хотлось схватить оспу, и онъ все время тревожился за свое здоровье. Онъ воображалъ, что онъ очень слабаго здоровья, ибо время отъ времени у него появлялась желчь. Онъ не подозрвалъ, что эти припадки связаны съ его обычной жадностью къ д и къ дорогимъ блюдамъ.

XII.

Фавстула и Тацій должны были оставаться у Меланіи шесть недль. Никто изъ нихъ не заболлъ оспой. Мене, чмъ черезъ недлю было ясно, что зараза миновала ихъ, и Меланія перестала отдлять ихъ и себя отъ остальной семьи. Она никогда не разлучалась съ дтьми на столь продолжительное время, и Тацій былъ удивленъ, той безраничной радостью, которую проявляли ея дти, когда она вернулась въ ихъ среду. Сабин — онъ былъ въ этомъ увренъ — это показалось бы чмъ-то ребячески-глупымъ.

Онъ тотчасъ же прилпился къ Христофору, совершенно не обращая вниманія на Домитиллу и по возможности стараясь не замчать Фабіана. Такимъ образомъ, Христофору пришлось возиться съ нимъ нсколько недль.

Нужно было продолжать уроки, и учитель Тація Матонъ пріхалъ съ нимъ. Такимъ образомъ онъ учился отдльно отъ другихъ дтей. Къ тому же самъ Тацій показывалъ довольно наглядно, что онъ едва можетъ выносить христіанскаго наставника дтей Меланіи. Ему было даже непріятно, что Домній присутствуетъ при ихъ играхъ. И поэтому онъ при всякомъ удобномъ случа старался увести Христофора къ себ.

— Фабіанъ только тогда и чувствуетъ себя счастливымъ, когда на него смотритъ Домній,— замтилъ онъ какъ-то.

— Мы оба очень любимъ его,— спокойно отвтилъ Христофоръ.

— Мн кажется, что Фабіанъ будетъ священникомъ,— продолжалъ Тацій, какъ бы стараясь этимъ объяснить себ привязанность мальчика къ своему учителю.

— О, нтъ. Мы оба готовимся поступить въ легіоны.

Такой отвтъ смутилъ Тація. Онъ былъ убжденъ, что въ христіанскихъ семьяхъ по крайней мр одинъ изъ сыновей длается непремнно священникомъ.

Фавстула и Домитилла сначала нсколько дичились другъ друга и смотрли другъ на друга, какъ два котенка, встртившіеся въ первый разъ. Он мало походили другъ на друга: Домитилла была нжная, кругленькая двочка, слишкомъ маленькая для своихъ шести лтъ. Фавстула была высокаго роста, отличалась стройностью и думала далеко не дтскія мысли, навянныя на нее ея одинокой жизнью.

Скоро маленькая гостья привязалась къ Меланіи, которая съ своей стороны нжно относилась къ этой полусиротк.

— Она слишкомъ многое понимаетъ,— намтила она какъ-то Ациліи.— Ребенокъ долженъ быть ребенкомъ. Я уврена, что я не была такой въ шесть лтъ.

— Въ шесть лтъ ты была совсмъ ребенкомъ,— подтвердила тетка.

— И Домитилла совсмъ ребенокъ, и я очень рада этому. Мн бы очень не хотлось, чтобы у нея были такіе вдумчивые глаза, какъ у Фавстулы.

— Но жизнь Фавстулы совсмъ не похожа на жизнь нашихъ дтей.

— Бдная крошка! Какъ жаль, что у нея нтъ матери.

— Да и отца нтъ. Никого у нея нтъ. Тацій едва можетъ скрывать свою нелюбовь къ ней.

Къ общему удивленію, двочка скоро привязалась и къ Ациліи и любила бывать съ нею.

Въ одинъ прекрасный день, когда дти играли, вдругъ голоса ихъ замолкли и настала такая тишина, что Ацилія ршила заглянуть въ ихъ комнату. Въ ней тихонько подошла Фавстула и сказала:

— Домитилла только что заснула.

Ацилія не знала, что длать. Фавстула стояла около нея.

— Что же ты хочешь длать?— спросило старушка.

— Я хочу оставаться здсь.

— Ну, во что же мы будемъ играть?

— Не надо играть.

Фавстула замолкла, и Ацилія попрежнему не знала, чмъ со занять.

— Я не люблю разговаривать,— сказала двочка.

Ацилія въ душ не могла не согласиться съ Меланіей, которая называла двочку странной. Тмъ не мене она улыбнулась и сказала:

— О чемъ разговаривать?

И, желая смягчить сухость этого вопроса, она поспшно прибавила:

— Играть я не умю. Ты видишь, я уже стара.

— Ты, конечно, не думаешь объ играхъ,— отвчала Фавстула совершенно просто.

Ацилія разсмялась.

— Нтъ, не думаю. Сказать теб, о чемъ я думаю теперь?

— Скажи.

— Ну, хорошо. Я думаю о томъ, что ты очень странная двочка.

— Я въ этомъ не виновата.

Двочка сказала это съ такимъ сконфуженнымъ видомъ, что доброе серце Ациліи. перевернулось.

— Крошка моя!— воскликнула она и притянула ее къ себ.— Въ этомъ нтъ никакой вины, что ты такая странная. Скажи мн только, о чемъ ты все думаешь? Я иногда замчаю, что ты все смотришь на меня.

— Я иногда думаю,— не безъ колебанія сказала Фавстула:— что ты вовсе не похожа на мою тетку Сабину.

Ацилія и сама но желала походить на Сабину. Поэтому слова ребенка были даже пріятны для нея, но она не знала, что на нихъ сказать.

— Такъ мн нельзя думать? Нельзя?— спрашивала Фавстула.

— Отчего же нельзя. Мы не обязаны быть похожими другъ на друга.

— Ты, моя тетка и Меланія — вы вс вдовы. Это мн объяснилъ Тацій. А между тмъ вы вс разныя.

— Совершенно разныя.

— Это оттого,— таинственно продолжала двочка:— что у васъ мужья умерли отъ разныхъ болзней. Мужъ моей тетки умеръ отъ подагры. Это мн сказалъ Тацій. А мужъ Меланіи умеръ не отъ этого. Мн разсказывалъ о немъ Фабіанъ.

— Какая странная двочка,— подумала про себя Ацилія.

Но эта странность не отталкивала ее. Хотя она и говорила серьезныя вещи, но тонъ ея былъ совершенно ребяческій. Даже здсь, сидя на колняхъ Ациліи, она имла видъ такой заброшенной, такой одинокой.

— Мой мужъ тоже умеръ не отъ подагры,— сказала Ацилія, чувствуя, что говоритъ это противъ своего желанія.

Фавстула поглядла на нее такъ, какъ будто она была въ этомъ уврена.

— Онъ умеръ потому, что онъ былъ христіанинъ,— тихо добавила Ацилія.

Она не могла сказать этой маленькой язычниц, что онъ былъ растерзанъ дикими зврями въ римскомъ цирк, и ршилась прекратить этотъ разговоръ. Но и у Фавстулы пропало желаніе разспрашивать ее дальше: между прочимъ, она слышала отъ Клодт и о томъ, какъ, обращались прежде съ христіанами.

Лицо Фавстулы вдругъ покраснло и сдлалось малиновымъ.

— И мы длали это!— вздохнула она.

— Вы? О, нтъ, моя крошка. Конечно, не вы.

Въ широко открытыхъ глазахъ двочки отражался улшсъ и стыдъ. Ея губы раскрылись, и изъ груди ея вырвалось прерывистое дыханіе, похожее на беззвучное рыданіе. Ацилія, не отличавшаяся особой чувствительностью, охватила ее руками и крпко прижала къ себ ея голову.

Никто изъ нихъ больше не сказалъ ни слова объ этомъ эпизод. Ацилія не сказала объ этомъ Меланіи, а Фавстула скрыла это отъ Фабіана. Но съ этого времени старушка и двочка стали друзьями. Ацилія попрежнему продолжала смотрть за дтьми, когда он играли. Но время отъ времени чувствовала на себ такой пристальный взглядъ Фавстулы, что ей длалось даже непріятно.

Однажды Ацилія не выдержала и подъ какими-то пустячнымъ предлогомъ позвала къ себ двочку.

— Ты не должна давать такую волю Домитилл,— сказала она съ ласковой улыбкой.

Она замтила, что Фавстула, будучи старше Домитиллы на нсколько мсяцевъ, обращалась съ ней такъ, какъ будто та была много моложе ея и относилась къ ней, какъ взрослыя двушки относятся къ маленькимъ двочкамъ.

При этихъ словахъ Фавстула улыбнулась и вопросительно посмотрла на старушку, какъ бы желая сказать, что не за этимъ же она позвала ее къ себ.

— Я люблю играть съ Домитиллой,— промолвила двочка, видя, что Ацилія молчитъ.

— Она всегда любитъ играть. Только она нарушаетъ вс правила игры.

— А я ихъ почти совсмъ не знаю,— просто отвчала Фавстула — Дома я совсмъ не играла.

— Такъ что твое пребываніе у насъ — для тебя перемна. Нравится теб здсь?

— Нравится. Только…

— Что только?

Фавстула собрала вмст тогу Ацилліи и распустила ее въ вид вера. Ей, видимо, не хотлось говорить, и она слегка покачала своей головкой.

— Вдь къ теб вс относятся хорошо?— спросила Ацилія, наблюдая за нею.

— Вс. Это правда. Почему вы вс относитесь къ намъ хорошо?

— Мы любимъ васъ,— быстро промолвила старушка.— Почему бы намъ не любить васъ?

— Если бы я была на вашемъ мст, я бы не любила.

Фавстула выпустила изъ рукъ тогу и взглянула старушк прямо въ лицо.

— Если бъ я была на вашемъ мст, я бы ненавидла насъ и всхъ язычниковъ. И никогда не стала бы съ ними разговаривать.

Она по обыкновенію говорила тихо, но тонъ ея вовсе не отличался мягкостью. Напротивъ, въ ея широко прорзанныхъ глазахъ сверкали огоньки дикаго гнва.

Слова двочки задли Ацилію за живое.

Въ самомъ дл, разв она не ненавидитъ язычниковъ, растерзавшихъ ея мужа? Разв видъ ихъ не противенъ ей и разв она не избгаетъ встрчъ съ ними, насколько то позволяютъ условія римской жизни?

Ацилія была искренняя женщина и не ршилась сдлать двочк замчаніе за ея странныя и бурныя рчи: ей казалось, что она и сама виновна въ томъ, что ей не нравилось въ этихъ рчахъ,

— Я ненавижу ихъ,— продолжала, подумавъ, Фавстула.— Клодія много разсказывала мн. Но тогда все это казалось мн сказкой, пока я не пріхала сюда. Отецъ Клодіи тоже былъ христіанинъ, и ему отрубили голову, а вс его вещи были проданы. Тогда-то мой ддушка и купилъ Клодію и ея отца. На вашемъ мст я бы ненавидла Тація и меня и не взяла бы насъ сюда. Если бъ мы занесли сюда оспу, была бы большая бда.

Ацилія была поражена. Фавстула очень рдко говорила такъ долго. Въ словахъ ея чувствовался гнвъ и стыдъ.

— Надюсь,— промолвила Ацилія:— что ты не говоришь этого Фабіану?

— Фабіану? Нтъ. Онъ но знаетъ того, что я знаю. Мы никогда не разговариваемъ съ нимъ о христіанахъ и cultores deorum.

Она всегда употребляла это выраженіе, говоря о язычникахъ.

— Фавстула, ты не должна говорить такъ. Такихъ мыслей у тебя не должно быть.

— А он у меня есть,— возразила двочка съ такимъ ршительнымъ видомъ, какого прежде у нея не замчала Адилія.— Мы плохіе люди.

— Вы — не плохіе. Но нехорошо питать къ кому-нибудь ненависть. И нехорошо говорить противъ своихъ же.

— Я спрошу у моего отца,— холодно возразила Фавстула.— Онъ ненавидитъ жестокость и очень разсердился, когда однажды Тацій наступилъ ногой на одну собаку. Онъ сказалъ, что ему было бы по дломъ, если бъ собака хорошенько его искусала. Точно такъ же было бы по дломъ, если бы христіане теперь стали рубить намъ головы.

Ацилія употребляла вс усилія, чтобы исправить двочку, но это было очень трудно. Могла ли она проповдывать христіанскую любовь этой маленькой язычниц, не длая того, что ей запрещало чувство чести. Если не касаться христіанства, то, дйствительно, самымъ благороднымъ чувствомъ остается справедливость, и Фавстула, какъ всякій хорошій ребенокъ, страстно жаждала именно справедливости.

— Это все равно, что они — свои,— упрямо твердила двочка.— Если они заслуживаютъ наказаніе, то ихъ нужно наказать.

— Только не намъ. Это сдлаетъ Господь Богъ.

— Боги не станутъ заниматься этимъ. Наши длаютъ все, что хотятъ. Я разъ сказала Тацію, что сдлали съ христіаниномъ, который владлъ отцомъ Клодіи, и онъ мн отвтилъ, что ему досталось по дломъ и что боги это очень одобряютъ. Клодія разсказывала мн, что боги длаютъ гадкія вещи. Однажды Тацій напился пьянымъ. Онъ былъ очень страшенъ, но говорилъ, что онъ сдлалъ это въ угоду Вакху.

— Подражать твоему брату не слдуетъ.

— И мой отецъ длаетъ то же.

— Не слдуетъ разсказывать такихъ вещей про него.

— Но вдь онъ длаетъ это въ угоду Вакху.

Фавстула взглянула ей въ лицо съ такой хитростью, что старушка даже не улыбнулась.

Двочка еще была слишкомъ мала, чтобы разувриться, какъ ея отецъ, въ существованіи боговъ, но она уже не любила и не уважала ихъ.

— Вашъ Богъ,— спокойно продолжала она,— гораздо сильне всхъ нашихъ.

Ацилія, не считая удобнымъ пускаться съ нею въ дальнйшіе разговоры насчетъ боговъ, не стала оспаривать такого предположенія

— Если бы я была на его мст, я бы ихъ проучила,— съ ршительнымъ видомъ объявила двочка.

Въ эту минуту, къ величайшей радости старушки, въ комнату вошла Меланія. Она бросила на двочку взглядъ, который та поняла очень хорошо. ‘Я могла бы говорить съ тобой и дальше, но мн не нравится то, что ты говоришь’,— вотъ что прочла она въ этомъ взгляд.

Фавстула улыбнулась и покорно пошла играть съ Домитиллой.

XIII.

Фавстула большею частью проводила свое время съ Домитиллой. Тмъ не мене ей приходилось быть и съ Фабіаномъ, и когда дти оставались одни, двочка чувствовала себя счастливой. Фабіанъ казался ей самымъ лучшимъ изъ всхъ людей. Она никогда не докучала ему своимъ присутствіемъ и была безконечно благодарна, когда онъ принималъ участіе въ ея играхъ. Христофоръ ей тоже нравился, но она какъ-то не думала о немъ.

Тацій не особенно дружелюбно относился къ своему товарищу, по предпочиталъ его всякому другому обитателю виллы Ациліи.

Когда они пробыли у Меланіи нсколько недль, пріхалъ новый гость, прибытіе котораго взволновало Фавстулу. То была двоюродная сестра Фабіана и Христофора, по имени Цецилія, которая должна была прожить здсь десять дней. Она была лтъ на семь моложе Меланіи и также вдовла: ея мужъ умеръ черезъ годъ или два посл ихъ свадьбы.

Цецилія была самой красивой и важной женщиной, какую только приходилось видать Фавстул. Ей сейчасъ же пришло въ голову, что она принадлежитъ къ другому сорту христіанъ, чмъ Ацилія. Она, видимо, любила всякія развлеченія и удовольствія, была богата и стремилась наслаждаться жизнью. Отъ двочки не укрылось, что Ацилія не очень долюбливала эту родственницу. На Христофора гостья почти не обратила вниманія, но зато много занималась Фабіаномъ, будучи, очевидно, увренной, что онъ предназначенъ развлекать ее.

— Я не хочу прерывать твои занятія, Меланія, и мшать Ациліи молиться. За мной будетъ ухаживать Фабіанъ,— беззаботно сказала она, длая видъ, что она сама устроится, какъ ей добно.

Фабіанъ охотно вошелъ въ свою роль. Онъ также считалъ Цецилію самой красивой женщиной и ухаживалъ за ней съ такимъ усердіемъ, которое забавляло его мать и слегка раздражало тетку. Его нескрываемое преклоненіе было, видимо, очень пріятно гость, которой нравилось самообожаніе, особенно когда оно ей ничего не стоило. Она милостиво улыбалась мальчику и старалась пользоваться везд его услугами, Въ двадцать шесть лтъ она годилась ему въ бабки и сама чувствовала это.

— Двнадцатилтніе мальчики всегда влюбляются въ женщинъ, которыя годятся имъ въ бабушки,— замтила она какъ-то Меланіи.

Та разсмялась и пропустила мимо ушей это замчаніе. Цецилія должна была прожить съ ними около недли, и Фабіанъ не усплъ бы потерять свое сердце. А черезъ нсколько лтъ онъ будетъ уже далеко отъ нихъ и не позволитъ себ, даже въ этой дали, сдлать что-нибудь такое, что могло бы ее огорчить. А пока это мальчишеское ухаживаніе за такой пышной женщиной, какъ ея двоюродная сестра, не можетъ принести ему особаго вреда.

Цецилія любила и умла говорить. Она обыкновенно садилась, откинувшись въ кресло, и начала разсказывать что-нибудь Фабіану, который садился у ея ногъ и слушалъ ее съ величайшимъ вниманіемъ. Если Фавстул случалось играть съ Домитиллой тутъ же, она внимательно и ревниво слдила за Фабіаномъ.

Въ этихъ разсказахъ не было ничего такого, что могло бы не понравиться Меланіи, и разговоръ не прерывался, если она случайно входила въ эту комнату.

Мужъ Цециліи былъ проконсуломъ въ Испаніи, и она видла не мало любопытнаго въ этой стран. Въ своихъ разсказахъ она не останавливалась долго на одномъ и томъ же, а быстро перескакивала съ одной интересной темы на другую. Она не была тщеславной, но не безъ гордости. Ея красота, ея богатство, ея общественное положеніе нравились ей, но она не носилась съ этимъ.

Тмъ не мене Фавстула возненавидла ее. Если бы он были одного возраста, то и тогда двочка не могла бы ревновать ее больше.

Она ненавидла Фабіана за его ухаживаніе и въ то же время страстно любила его. Теперь она гораздо сильне любила и Ацилію, инстинктивно чувствуя, что старушк тоже не нравится эта красивая, пышная женщина, пріхавшая изъ Рима, чтобы поссорить ихъ между собою.

Меланія и ея тетка также замтили, что Фавстула измнилась, что она стала не такъ добра, не не придавали значенія этому обстоятельству: дти иногда бываютъ не въ дух, и это одинаково случается какъ съ маленькими язычниками, такъ и съ маленькими христіанами.

Она, впрочемъ, не ссорилась съ обими женщинами, а только старалась держаться подальше отъ Фабіана и холодно отказывалась, когда онъ предлагалъ ей поиграть съ нимъ.

Цецилія была очень добра къ двочк или, по крайней мр, старалась быть доброй. Но она не любила маленькихъ двочекъ: у нея самой не было дтей и она откровенно заявляла, что она не знала бы, что съ ними длать. Фавстула не хотла ея дружбы и показывала это довольно рзко.

— Наша маленькая гостья капризничаетъ,— замтила спокойно Цецилія,— Я недавно встртила ея отца въ Рим. Очень пріятный и образованный человкъ. Къ сожалнію, она не наслдовала отъ него хорошихъ манеръ.

— Онъ прізжалъ сюда какъ-то на одинъ день вмст со своей сестрой Сабиной, нашей сосдкой. Онъ дйствительно довольно добродушный человкъ. Но Фавстула вовсе не капризна.

— Ну, можетъ быть, это въ ней желчь. Я бы ей дала алоэ и приказала бы принимать это средство. Мн его часто давали въ дтств: отлично прогоняетъ дурное настроеніе духа.

Меланія не могла согласиться съ тмъ, чтобы двочка была желчной.

— Скоре Тацій,— продолжала она.— Фавстула же стъ очень мало и самыя простыя кушанья.

Цецилію не интересовало это и отъ Фавстулы она поспшила перевести разговоръ на ея отца.

— Въ Рим говорятъ, что онъ собирается жениться-второй разъ, на Тулліи, дочери Корнелія Туллія. Она очень красива, но не богата. А вс думаютъ, что онъ ищетъ только денегъ.

Меланія не интересовалась столичными сплетнями, но къ этому извстію она не могла остаться равнодушной: ей хотлось знать, какъ вторичный бракъ отца можетъ отразиться на Фавстул.

— Она, кажется, женщина добрая,— проговорила она.— Было бы совершенно другое дло, если бы у Фавстулы была хорошая мачеха.

Цецилія засмялась.

— Туллія вовсе и не женщина. Это пышная восемнадцатилтняя матрона, и я полагаю, что въ ея расчеты вовсе не входитъ сдлаться мачехой. Въ Рим никто и не знаетъ о существованіи вашихъ Тація и Фавстулы, а другая дочь Фавстулы живетъ у своей тетки Домицш, весталки.

Изъ этой новости Меланія заключила, что Фавстула, по всей вроятности, останется жить у тетки.

Когда Цецилія ухала, никто не вспоминалъ о ней, кром Фабіана, который, видимо, скучалъ о ней на первыхъ порахъ. Теперь у него было больше времени, и ему хотлось вознаградить Фавстулу за то невольное пренебреженіе, которое причинилъ пріздъ Цециліи.

— Пойдемъ въ садъ,— сказалъ онъ ей какъ-то, встртивъ ее въ атріум.— Мы уже давно не играли съ тобой.

— Нтъ. Я буду играть съ Домитиллой.

— Домитилла теперь спитъ.Пойдемъ.

Но Фавстула такъ и не пошла съ нимъ, а отправилась искать Клодію. Фабіанъ остановился около фонтана посреди атріума и сталъ поджидать ее. Ея рзкій отказъ обидлъ его.

Прождавъ ее съ часъ, онъ пошелъ одинъ въ садъ и остановился тамъ, наклонившись надъ парапетомъ террасы, гд онъ впервые встртился съ Фавстулой. Онъ слышалъ, что отецъ Фавстулы собирается опять жениться, и ему хотлось знать, извстна ли эта новость Фавстул. Онъ зналъ объ ея надеждахъ на то, что отецъ, сдлавъ первый визитъ, будетъ теперь посщать се чаще. Мальчикъ понималъ, что надеждамъ этимъ не суждено сбыться, и ему стало досадно за невольное пренебреженіе, которое онъ въ послднее время оказывалъ этой заброшенной двочк.

Онъ поднялся и сталъ смотрть прямо на великолпный видъ, разстилающійся внизу, не замчая и не видя его. Ему хотлось разыскать Фавстулу и сейчасъ же попросить у нея прощенія.

Онъ повернулся и его взглядъ упалъ на широкую блую террасу, на которую легла его тнь. Вдругъ рядомъ съ ней мелькнула чья-то другая тнь, не такая длинная.

На разстояніи шаговъ пятидесяти около парапета росла дикая олива, въ которую когда-то ударила, молнія. На этомъ мст въ старинныхъ камняхъ террасы образовалась глубокая расщелина. За деревомъ находилась почти скрытая имъ красивая мраморная скамейка. Противъ этого-то мста и мелькнула маленькая тнь.

Не спрашивая себя почему, Фабіанъ въ одно мгновеніе сбросилъ съ себя сандаліи и бросился бжать неслышно по мраморной террас, только крпче кутаясь въ свою разввающуюся тунику.

За дикой оливой на парапет стояла Фавстула, стараясь удержаться на самомъ его краю. Было удивительно, какъ она не сорвалась съ этой головокружительной высоты въ пропасть, которая отвсно открывалась подъ парапетомъ футовъ на двсти внизъ.

— Слава Христу, что я сбросилъ сандаліи,— прошепталъ Фабіанъ.

Услыша около себя шаги, Фавстула, пожалуй, не задумалась бы броситься въ пропасть.

И въ то время на другой сторон сада, гд работали рабы, послышалось громкое пніе.

‘Христосъ, Спаситель нашъ! Спаси насъ! Царь и Искупитель нашъ, помилуй насъ. Спаси заблудшихъ рабовъ твоихъ’.

Голоса раздавались весело и громко. Пніе прерывалось ритмомъ въ тактъ работы.

Фавстула могла слышать рабовъ такъ же хорошо, какъ и Фабіанъ, но она не обращала на нихъ вниманія: ихъ не было видно и работали они далеко. Овладвшій ею гнвъ былъ вызванъ не рабами и не ихъ Богомъ, распятымъ на подобіе раба, а ея собственнымъ обиднымъ положеніемъ.

— Фавстула! Фавстула!— закричалъ Фабіанъ.

Онъ схватилъ ее обими руками съ парапета и посадилъ на террасу. Дрожь пробжала по немъ, когда камень, на которомъ она только что стояла, вывалился и съ шумомъ полетлъ въ пропасть.

XIV.

Онъ никогда не спрашивалъ ее о томъ, что она хотла сдлать. Она не поблагодарила его за то, что онъ спасъ ее, но зато запомнила это на всю жизнь. Запомнила она и выраженіе его лица въ тотъ моментъ, когда онъ выпустилъ ее изъ своихъ объятій. Сначала она замтила только его голыя ноги.

Фавстула знала, что Фабіанъ никому, даже Меланіи не разскажетъ, отъ чего онъ спасъ ее. Но если бъ даже она усомнилась въ этомъ, ея гордость не позволила бы ей просить его сохранить все происшедшее втайн.

— Кого ты больше всего любишь?— вдругъ спросила она.— Конечно, посл Меланіи и Христофора.

— Тебя, разумется,— отвчалъ онъ просто, не колеблясь ни одной минуты.

Мимо высокой изгороди изъ мирры онъ повелъ ее къ тому мсту, гд пли рабы. Ихъ было четверо — старый слпой садовникъ Феликсъ, двое его сыновей Доній и Виталій и мальчикъ-сирота Сергій.

Въ тотъ же день Фабіанъ спросилъ свою мать:

— Можно у тебя попросить одинъ даръ?

— Но вдь ты не любишь особенно дорогихъ вещей?

— Я прошу тебя подарить одну вещь, которая стоитъ многихъ денегъ. Я прошу это въ первый разъ. Неужели ты мн откажешь?

— Конечно, нтъ, если только я могу пріобрсти это для тебя. Что за таинственность такая у тебя!

Фабіанъ засмялся и сказалъ:

— Теб ничего не придется покупать. Это нчто такое, что уже принадлежитъ теб.

— Ну, хорошо, я общаю теб.

— Ты знаешь рабовъ Феликса, Донія, Виталія и Сергія, которые работаютъ въ саду. Отпусти ихъ на волю.

Меланія была смущена: никто изъ ея рабовъ не выражалъ никакого неудовольствія своимъ положеніемъ. Она помолчала немного, выжидая, что Фабіанъ дастъ какія-нибудь объясненія, но онъ молчалъ, а Меланія была изъ тхъ родителей, которые никогда не допрашиваютъ своихъ дтей.

— Хорошо, пусть они будутъ сибодны,— промолвила она спокойно — Но если они пожелаютъ уйти отъ насъ, надо будетъ сдлать для нихъ что-нибудь. Нехорошо будетъ, если мы отпустимъ ихъ на свободу совершенно безпомощными и безъ всякихъ средствъ.

— Я думаю, что они не уйдутъ отъ насъ. Пусть они будутъ свободными людьми и остаются здсь.

— Они говорили теб что-нибудь?

— О, нтъ. Если бъ они говорили, я сейчасъ же сказалъ бы теб объ этомъ. Это мое собственное желаніе. Ты находишь его несправедливымъ?

— Нтъ. Если они получатъ свободу, то этимъ они будутъ обязаны теб.

Четыре раба были отпущены на волю съ древними слегка видоизмненными церемоніями, которыя были совершены въ христіанской часовн виллы. Фавстула просила показать ей эту церемонію, но Меланія ршительно воспротивилась этому. Она не знала, какъ отнесется къ этому Сабина, и не хотла сдлать ничего такого, что могло бы вызвать ее неудовольствіе.

По окончаніи церемоніи Феликсъ и его сыновья заявили, что они остаются на прежнемъ мст. Сергій же обратился къ Фабіану съ просьбой:

— Когда ты поступишь въ легіоны, я хотлъ бы сопровождать тебя.

Фабіану очень нравился этотъ юноша, который былъ всего года на три старше его и отличался умомъ и веселымъ характеромъ. Онъ общалъ ему, что Меланія исполнитъ его просьбу.

Вечеромъ того дня, когда произошла церемонія освобожденія, Меланія вошла въ таблинумъ, гд сидли Ацилія и мальчики, и съ улыбкой остановилась среди нихъ. Ея лицо было серьезно, но эта серьезность смягчалась ея ласковой улыбкой.

— Я пришла проститься съ вами на короткое время,— сказала она:— можетъ быть, на нсколько дней, а можетъ быть, и на нсколько недль.

Несмотря на ея спокойный и веселый тонъ, мысль о томъ, что она узжаетъ, взволновала всхъ.

— Что такое? Ты дешь въ Римъ?— быстро спросила Ацилія.

— Позволь мн хать съ тобой,— обратился къ матери Фабіанъ.

Въ присутствіи старшаго брата онъ не могъ просить этого и теперь виновато глядлъ на него. Но Христофоръ былъ не завистливъ.

— Я никуда не ду,— продолжала Меланія.— Дло вотъ въ чемъ. Заболла Клодія. Она поступила очень осторожно, и какъ только заболла, перестала ходить за Фавстулой, которая еще спитъ въ той своей комнат во флигел. Я должна навстить ее и останусь тамъ, пока все не пройдетъ благополучно. Поэтому вы не увидите меня нсколько дней.

— Что же предполагаешь у нея?

— По всей вроятности, это — оспа.

Никто не возражалъ. Было очевидно, что кто-нибудь долженъ ухаживать за Клодіей, а въ дом считали, что самыя отвтственныя вещи должны исполняться самыми важными лицами.

— Конечно, за ней могла бы ходить Плацида,— продолжала Меланія:— но я привезла сюда Клодію, я же должна поставить ее на ноги. Ацилія, напиши Сабин, Фабіанъ передастъ отъ меня поклонъ Фавстул. Тацій, завтра утромъ теб придется вернутье съ сестрой домой. Ну, а теперь прощайте.

Она поцловалась со старушкой, какъ он длали это каждый вечеръ. Потомъ Меланія поцловала сыновей и благословила ихъ.

— Прощай, Тацій. Передай Сабин, что мн очень жаль отправлять васъ домой. Но такъ будетъ лучше.

— Такъ будетъ лучше,— повторилъ Тацій.

Онъ отодвинулся назадъ, какъ будто близость Меланіи, которая еще только собиралась ухаживать за больной рабыней, уже стала опасной. Вс замтили и поняли это движеніе. Фабіанъ густо покраснлъ, Христофоръ былъ сконфуженъ и старался не смотрть на своего товарища.

Меланію разсмшила эта трусость эгоистическаго мальчика, и она нарочно не подошла къ нему, чтобы не пугать его.

— Бдная Фавстула,— промолвила Меланія, выйдя съ провожавшими ея дтьми въ перистиллумъ. Поцлуйте ее отъ меня.

Затмъ она поцловала еще разъ обоихъ сыновей и спокойно направилась къ больной.

XV.

Фавстула и Тацій прожили уже нсколько недль. Какъ могла заразиться оспою Клодія, когда всякая опасность, повидимому, уже миновала.

Нужно вспомнить еще объ одномъ лиц, которое до сего времени оставалось въ тни, о воспитател Матон, который пріхалъ на виллу вмст съ Таціемъ.

Въ то время, когда умерла Акція, Матону было всего двадцать три года. Теперь ему, стало быть, было сорокъ.

Онъ очень гордился своими талантами и не безъ причины: отличаясь необыкновенными способностями, онъ быстро схватывалъ, а, схвативъ, крпко держалъ въ памяти. Но сію умъ былъ довольно поверхностенъ. Еще боле гордился онъ своей вншностью, которая, впрочемъ, не представляла ничего особеннаго: такихъ людей можно было встртить каждый день сотни на оживленныхъ римскихъ улицахъ. Его широко разрзанные, блестящіе, черные глаза не отражали глубины и были похожи скоре на чернильное пятно, чмъ на каплю черной прозрачной жидкости. Подбородокъ у него былъ острый и слишкомъ маленькій, носъ — орлиный, но нсколько толстый, на кож не замтно было того оливковаго оттнка, который обычно встрчается у уроженцевъ юга. Ротъ у него былъ красиво очерченъ, но верхняя губа была слишкомъ толста, а нижняя, наоборотъ, слишкомъ тонка. Такіе рты также сотнями встрчаются на улицахъ Рима и Неаполя, и по нимъ не трудно сдлать характеристику ихъ обладателей: они обыкновенно принадлежатъ людямъ, снисходительнымъ къ себ и съ низкимъ образомъ мыслей.

Въ Олибанум былъ одинъ человкъ, который удивлялся Матону столько же, сколько и онъ самъ: то была рабыня Дидія. Она была года на три моложе Клодіи, но совершенно не походила на нее во всхъ отношеніяхъ. Она была миловидна, но не красива, ревнива и отличалась жестокостью и страстностью. Матонъ не любилъ ея, но ея явное преклоненіе передъ нимъ льстило ему, и онъ оказывалъ ей свое расположеніе. На самомъ дл онъ втайн любилъ Клодію, которая была къ нему равнодушна, и это равнодушіе еще больше разжигало его.

Клодія была не изъ тхъ, у кого на ум ухаживаніе и любовь: ея печальное прошлое излечило ее отъ этого. Ея слпая любовь къ Фавстулу перестала быть слпой, а въ конц концовъ и совсмъ прекратилась. Осталось только горячее чувство къ Фавстул.

Клодія держалась какъ можно дальше отъ Матона, но не могла не встрчаться съ нимъ.

Фавстулъ былъ правъ, предполагая, что у Матона есть деньги. Какъ онъ скопилъ эти деньги, было его секретомъ, Фавстулъ никогда не допытывался до секретовъ своихъ людей. Отецъ Матона былъ умне его и не такъ занимался собственной своей особой. Ко времени своей смерти онъ могъ купить свободу себ, у него не хватило денегъ, чтобы купить ее для сына.

Онъ отложилъ это дло, но смерть постигла его внезапно, и его тайныя сбереженія перешли къ сыну.

Матонъ могъ бы сразу купить себ свободу, но онъ ршился подождать. Зачмъ тратить деньги, когда можно получить ее даромъ? Онъ уже былъ воспитателемъ маленькаго Тація и въ случа успха могъ разсчитывать, что Фавстулъ отпуститъ его на волю — смерть Акціи и затмъ удаленіе въ Олибанумъ были не особенно пріятны для него. Ему хотлось оставаться въ Рим, гд было больше способовъ зарабатывать деньги, если не удержать ихъ подъ спудомъ.

Непріятно было также и то, что Тацій былъ такъ тупъ, онъ усердно занимался съ нимъ и училъ его, какъ только могъ. Разные учителя, прізжавшіе изъ Рима, не добились бы никакого успха, если бы не было Матона, и учителя это прекрасно знали. Во время урока Матону позволялось оставаться въ комнат, а затмъ, когда учителя узжали, онъ долженъ былъ повторять ихъ урокъ съ ученикомъ. Такимъ образомъ, ему удалось усвоить многое, чего онъ самъ по себ никогда не могъ бы узнать. Тацій былъ вялъ и тупъ, и Матонъ сердился, что его ученикъ не поддерживаетъ его репутацію. Когда Фавстулъ, по возвращеніи изъ путешествія, захалъ единственный разъ въ Олибанумъ, Матонъ сразу понялъ, что Тацій уже не любимецъ отца, какимъ онъ былъ въ дтств, и онъ ршился бы наконецъ купить свою свободу, не будь Клодіи. Она привязывала его къ Олибануму. Кром того, Тацій долженъ былъ скоро хать обратно, и Матонъ ршилъ выждать и уйти тогда, когда онъ вернется въ Сабин.

Когда прекратятся его занятія съ Таціемъ, то Фавстулъ, если у него есть хоть капля деликатности, потребуетъ за его свободу какіе-нибудь пустяки. Тогда же онъ выкупитъ на свободу и Кдодію, и ея господинъ, по всей вроятности, не будетъ этому противиться.

Между тмъ оспа свирпствовала не только въ Олибанум, но вспыхнула и въ самой вилл Сабины. Заболла одна изъ ея рабынь, Дидія, на обязанности которой было убирать ея голову подъ руководствомъ другой, боле пожилой женщины, которая пріхала съ Сабиной изъ Рима еще въ то время, когда она была замужемъ. Хотя Дидія была изолирована, однако Сабина была сильно встревожена, хотя и не старалась обнаруживать этого.

Впрочемъ, все обошлось благополучно. Никто больше не заболлъ, да и сама Дидія вскор объявлена была выздороввшей. Въ тотъ самый день, когда всякая опасность уже миновала, Сабина получила письмо отъ брата, который сообщалъ ей, что онъ женится на Тулліи. Цлый день думала Сабина объ этой новости и на утро ршила отправиться въ Римъ и переговорить съ братомъ о длахъ, о которыхъ въ письм не было ни слова. Какъ ни непріятно было ей это путешествіе, но у нея самой были кое-какія дла въ Рим, и она надялась, такимъ образомъ, сразу убить двухъ, а, можетъ быть, и нсколькихъ зайцевъ.

Прежде всего она займется своими собственными длами, потомъ познакомится съ Тулліей и сообразитъ, что этотъ бракъ дастъ для Фавстулы. Можетъ быть, придется теперь же отправить ее къ отцу. Наконецъ, надо будетъ подумать и о Тацій и предпринять что-нибудь для его будущаго. Пока что, Фавстулъ присылалъ дтямъ лишь шутовскія посланія, безъ всякаго намека на будущее.

Ихъ пребываніе у Меланіи длало эту поздку весьма удобной для Сабины: они были въ хорошихъ рукахъ, и Сабина, какъ всегда длается въ подобныхъ случаяхъ, постаралась себя уврить, что Меланіи ихъ пребываніе даже пріятно. На возвратномъ же пути изъ Рима она захватитъ ихъ съ собой.

На другой день раннимъ утромъ она тронулась въ дорогу. Дидія, которой до возвращенія госпожи нечего было длать, почувствовала себя нсколько дней на свобод, тмъ боле, цто съ госпожей ухалъ и управляющій рабами Танаквилъ. Во время болзни она страшно боялась, какъ бы оспа не обезобразила ея лица. Если бъ она и выздоровла, но лицо ея осталось изрыто оспинами, Матонъ тогда и не взглянулъ бы на нее. Поэтому, лежа въ постели, она давала многочисленные обты Венер. Теперь, когда опасность миновала, Дидія стала колебаться: вдь вс эти обты были сдланы въ бреду, носили условный характеръ и едва ли были обязательны для нея, такъ какъ нсколько ямочекъ отъ оспы все-таки осталось.

Она отправила письмо Матону, который явился безъ промедленія. Ему надоло въ Цивителл, къ тому же и съ Клодіей онъ былъ на ножахъ. Сначала ему было пріятно переселяться въ новое мсто, гд, въ отсутствіе Сабины, можно было разсчитывать на легкія приключенія. Но хорошо налаженный и даже нсколько строгій христіанскій распорядокъ на вилл Ациліи скоро надолъ ему. Дома, въ виду его занятій съ Таціемъ, онъ занималъ видное положеніе, котораго у него не было здсь. Кром того, никто изъ рабовъ Меланіи не занималъ у него денегъ, а это отнимало у него возможность показывать свое превосходство надъ ними, какъ это онъ длалъ въ Олибанум. Единственно, что нравилось ему въ Цивителл, это свобода отъ постояннаго наблюденія за Таціемъ, которое такъ надодало ему дома: онъ не имлъ ни малйшей любви къ своему питомцу и, льстя ему, презиралъ его.

Побывать въ Олибанум и повидаться съ Дидіей — вотъ чмъ хорошо было бы закончить свой вечеръ.

XVI.

Матонъ во всякомъ случа принялъ бы приглашеніе Дидіи, но теперь онъ отправлялся въ Олибанумъ тмъ охотне, что у него вышла ссора съ Клодіей.

Ему было бы гораздо легче видаться съ ней наедин на вилл Ациліи, чмъ дома: у Клодіи здсь было много свободнаго времени, такъ какъ Фавстула была при ней гораздо меньше, чмъ въ Олибднум. Но Клодія не шла ни на какія свиданія, и если Матону удавалось остаться иной разъ съ ней наедин, то только случайно. Она, очевидно, сознательно избгала его, и это еще боле подзадоривало его. Въ конц концовъ онъ принялъ ршеніе, которое, по его расчетамъ, должно было сломить всякое сопротивленіе съ ея стороны.

Ему и въ голову не приходило, что онъ можетъ ей не нравиться: онъ былъ слишкомъ высокаго мннія о своей наружности и воспитаніи. И, несомннно, когда она услышитъ о его предложеніи, она приметъ его съ благодарностью.

Вечеромъ наканун отъзда Сабины въ Римъ ему наконецъ удалось переговорить съ ней. Оставаясь наедин съ нимъ, Клодія обыкновенна держала себя холодно и замкнуто. Но за шесть недль, которыя пришлось прожить въ дом Меланіи, она успла присмотрться къ тому, какъ здшніе рабы относились другъ къ другу, и невольно стала мягче и привтливе. Это еще боле ободрило Матона, и онъ сталъ раскрывать свои карты раньше, чмъ хотлъ самъ.

Не пускаясь въ любовныя изъясненія, онъ сообщилъ Клодіи, что хочетъ хать къ Фавстулу и выкупиться на волю.

— Пожалуй, я скажу лучше, что одна особа, принимающая во мн участіе, желаетъ купить мн свободу,— прибавилъ онъ дипломатично.— Это будетъ лучше, чмъ дать Фавстулу понять, что у меня есть деньги.

Клодія выслушала его съ холодной вжливостью и сказала слова два, поздравляя его. Матонъ, продолжая развивать свои планы, выразилъ увренность, что Фавстулъ, въ виду всего, что онъ сдлалъ для его сына, отпуститъ его за недорогую цну. Клодія не раздляла этихъ надеждъ, но предпочла не высказывать этого.

— Если онъ этого не сдлаетъ,— продолжалъ Матонъ:— то это будетъ низко съ его стороны. Не будь меня, его сынъ остался бы глупымъ, какъ лягушка. Но, какъ бы то тамъ ни было, у меня есть деньги, гораздо больше, чмъ ты предполагаешь.

Клодія поздравила его еще разъ, что доставило ему большое удовольствіе.

Краснорчіе Матона развернулось, и онъ далъ Клодіи понять о счастливой участи, которая ее ожидаетъ.

Клодія внимательно выслушала его, поблагодарила за его благородныя намренія и ршительно объявила, что она не можетъ оставить свою маленькую питомицу, а если бы даже и могла, все равно не выйдетъ за него замужъ.

Такой ршительный отказъ взбсилъ Матона, и онъ не считалъ нужнымъ этого скрывать. Онъ грубо сталъ объяснять ей, какимъ для нея счастьемъ было бы имть такого мужа, какъ онъ. Чтобы задть ее еще боле, онъ сталъ разсказывать ея исторію, пока она не ушла изъ комнаты.

Письмо Дидіи нисколько не охладило его пыла и, отправляясь въ Олибанумъ, онъ больше думалъ о глупомъ упрямств Клодіи, чмъ о Дидіи. Для оскорбленнаго самолюбія лучшее лекарство — лесть, и онъ надялся услышать ее отъ Дидіи, которая постоянно льстила ему. Его красота, его геній, его манеры и голосъ — она не пропускала случая сказать что-нибудь лестное о всемъ этомъ.

Въ этотъ вечеръ она была щедре на похвалы, чмъ когда-либо. Страшное пятно, оставшееся около носа, заставляло ее не скупиться на комплименты. Было темно, и Матонъ не могъ видть ея уродства, но Дидія ни минуты не забывала о немъ.

Въ этотъ разъ Матонъ былъ особенно любезенъ съ нею, и она почувствовала, что онъ подпалъ подъ власть богини Венеры и ршилъ не сопротивляться ея велніямъ.

Посл однообразной и строгой жизни на дач Ациліи свиданіе показалось Матону чрезвычайно пріятнымъ. Онъ даже сталъ находить, что Дидія вовсе не такъ безцвтна, какъ онъ думалъ прежде. Но обида, которую ему нанесла своимъ отказомъ Клодія, чувствовалась еще очень остро, и онъ все время не переставалъ думать о ней. Какъ извстно, отъ избытка сердца уста глаголютъ! Такъ и у него нечаянно сорвалось съ языка это имя.

Въ одно мгновеніе Дидія пришла въ ярость, хотя и не показывала этого наружно.

— Ты, стало быть, тамъ съ ней постоянно видаешься?— промолвила она, насколько возможно холодно.

— О, нтъ. Но во всякомъ случа за нами тамъ не слдятъ такъ строго, какъ здсь.

Дидіи это было очень на руку.

— Не можешь ли ты передать ей отъ меня маленькій свертокъ?— спросила она съ напускнымъ равнодушіемъ.

— Небольшой?— въ свою очередь, спросилъ Матонъ, которому не хотлось обременять себя.

— О, совсмъ небольшой и легкій. Въ немъ чистое блье для нея. Если ты не хочешь взять его съ собой, то я пошлю его ей завтра.

Матонъ колебался. Если бы ему пришлось нести узелъ днемъ, то, конечно, не могло произойти никакихъ недоразумній. Но теперь была ночь. Впрочемъ, этотъ узелъ дастъ ему лишній поводъ повидаться съ Клодіей.

— Хорошо,— сказалъ онъ.— Если онъ не очень великъ, я возьму его съ собой.

Получивъ узелъ, Клодія, которая вовсе не нуждалась въ бль, была чрезвычайно удивлена. Не желая, однако, задерживаться съ Матономъ, она поспшила отнести узелъ въ маленькую комнатку, которую она занимала, рядомъ съ той, въ которой жила Фавстула во время карантина. Въ узл оказалось блье и шелковый шарфъ, который ей подарила Сабина во время послднихъ луперкалій. Нсколько времени тому назадъ онъ исчезъ у нея, и она думала, что его присвоила Дидія, которая теперь и возвращаетъ его. Какъ бы то ни было, она ршила никому не говорить объ этомъ.

Такимъ образомъ оспа перешла изъ Олибанума на виллу Ациліи.

Лишь только Меланія взглянула на Клодію, она сразу поняла, жертвой какой болзни она стала. Она ухаживала за рабыней съ такой нжностью, какъ будто Клодія была ея родной сестрой. Спокойно и весело длала она свое дло, со стороны можно было подумать, что во всемъ мір для Меланіи не существуетъ никого боле, кром ея больной, и что къ осп об он относятся, какъ къ простой шутк.

— Когда поправишься, ты создашь мн славу,— весело говаривала Меланія.— Это для меня первый случай. Плацида будетъ разсержена моимъ успхомъ: она не любитъ, когда другіе ухаживаютъ за больными.

Клодія часто думала о Фавстул, и ей хотлось поскоре выздоровть.

— Бдная Фавстула!— говорила Меланія.— Что съ ней будетъ, если тебя не станетъ?

XVII.

Клодія умирала.

Меланія поняла это въ то самое время, когда почувствовала, что и она заразилась страшной болзнью.

Она видла, что больная замтила это. Съ безпокойной благодарностью она видла, что это не испугало Меланію и не заставило ее падать духомъ.

— Когда я умру,— сказала она однажды:— я уже но буду никому принадлежать. Можно ли мн сдлаться христіанкой? Это вдь никого не можетъ касаться?

Сердце Меланіи разрывалось отъ скорби, но она поборола себя и съ легкимъ смхомъ отвчала:

— Я боялась говорить объ этомъ раньше. Я знала, что ты хочешь принять христіанство. Но я ршила поговорить объ этомъ, когда ты будешь поправляться.

Она подсла къ больной и стала говорить ей о Бог и человк, о Христ, о настоящей и будущей жизни.

И, говоря о христіанскомъ всепрощеніи и любви, Меланія тихо опустилась на колни подл Клодіи и покрыла ее поцлуями.

— Домина! Домина! Что ты длаешь!— закричала Клодія, стараясь оттолкнуть ее отъ себя.

— Ничего. Мы пойдемъ вмст къ Господу. Онъ соединилъ насъ здсь, чтобы мы вмст пали къ стопамъ Его. Онъ не обратитъ вниманія на наши оспины,— продолжала она, звонко, по-дтски засмявшись.— Онъ излечитъ ихъ. Мы будемъ зеркаломъ другъ для друга. Если мой видъ будетъ гнусенъ, то и ты должна примириться съ своимъ.

— Неужели у меня такой безобразный видъ?— смясь спросила Клодія.

— Да, довольно безобразный.

Вся красота Клодіи пропала, но для Меланіи она только вошла внутрь.

Вмсто доктора при больныхъ былъ священникъ Домній. Онъ дважды въ день навщалъ флигель, но Меланія не позволяла ему входить въ него. Флигель этотъ лежалъ ниже, чмъ главное зданіе и представлялъ собою остатокъ первоначальной виллы, которую при Нерон построилъ Ацилій Глабрій. Входъ въ него былъ изъ особаго садика, окруженнаго высокой стной. За нсколько лтъ до обращенія Константина флигель служилъ чмъ-то въ род женскаго монастыря, гд жила бабка Ацилія Глабрія съ нсколькими женщинами, посвятившими себя молитв.

Въ этотъ садикъ приносилось все, что нужно было для Меланіи и ея паціентки, и оставлялось у дверей. У дверей долженъ былъ останавливаться и Домній, сообщавшій вс новости и получавшій отъ нея распоряженіе. Здсь же онъ оставлялъ и свои лекарства, которыя онъ приготовлялъ, имя кое-какія свднія въ медицин.

На другой день посл того, какъ Клодія изъявила желаніе стать христіанкой, Меланія сообщила объ этомъ молодому священнику.

— Тогда позволь мн войти къ вамъ и крестить ее.

— Нтъ. Я уже окрестила ее сама. Вчера ночью она была очень плоха, сердце ослабло и нельзя было ждать. Сегодня ей немного лучше, но она слабетъ съ каждымъ днемъ.

— Не хочетъ ли она пособороваться?

— Хорошо,— отвтила, подумавъ, Меланія.— Зайди сюда черезъ часъ, она будетъ готова.

— А мн можно будетъ войти къ ней въ комнату?

— Въ этомъ нтъ надобности. Она будетъ здсь за дверями Пожалуйста, дотрагивайся только до одной ея руки и то стилемъ. Не забывай,— прибавила она съ веселымъ смхомъ, видя его нершительность,— не забывай, что ты долженъ слушаться меня. Самъ папа сказалъ теб это, отпуская тебя сюда. Кром того, на лицо ея страшно взглянуть. Теб извстно, конечно, что въ исключительныхъ случаяхъ достаточно помазать миромъ гд-нибудь въ одномъ мст. Мн хотлось бы, чтобы ты остался здоровъ и могъ присматривать за моими сыновьями.

— Хорошо. Я заодно пріобщу ее и св. тайнъ.

Вернувшись черезъ часъ, Домній увидлъ, что Клодія лежитъ на полу за дверями. Ее перенесла сюда Меланія. Вольная была вся закутана въ чистыя простыни, лицо ея было совершенно закрыто и видна была только одна рука.

Домній совершилъ помазаніе только одной руки, на ладони которой не было оспенныхъ пятенъ, но не стилемъ, а прямо пальцемъ, какъ это обыкновенно длалось. Затмъ Меланія, наклонившись надъ больной, откинула немного съ ея лица покрывало, оставивъ свободнымъ только ротъ, а Домній быстро положилъ ей на языкъ облатку съ причастіемъ и опустился на колни, читая установленныя молитвы.

Меланія снова взяла больную подъ руки и отвела обратно на ея постель. Она чувствовала, что ея болзнь усиливается съ часу на часъ, но ее поддерживала увренность, что Господь не отзоветъ ее къ себ, пока она нужна здсь для Клодіи.

Прошло нсколько дней.

Однажды Меланія, сидя около постели больной, тихо спросила ее, нтъ ли у нея враговъ, которыхъ она пожелала бы простить.

— Прости ты меня,— отвчала Клодія:— я знаю, что я для тебя сдлала.

Скоро ея не стало.

Въ эту ночь Фабіанъ вдругъ проснулся. Вставъ съ постели, онъ подошелъ къ брату и дотронулся до него.

— Христофоръ!— шопотомъ произнесъ онъ.

— Что? Я не сплю.

— Я видлъ странный сонъ… Но не могу его хорошенько припомнить. Мн казалось, что въ старомъ саду я вдругъ увидлъ какое-то сіяніе. Пойдемъ и посмотримъ.

Они пошли. Ночь была звздная, но луны не было. Кругомъ царила тишина. Слышно было только, какъ отдыхалъ усталый за день міръ. Горы въ темнот сливались въ одну темную массу.

Въ старомъ саду было много цвтовъ. Словно живыя существа, они также закрыли на ночь глаза. Братьями показалось, что надъ однимъ мстомъ, недалеко отъ входной двери, стоялъ какой-то блдный свтъ, похожій на полоску свтлаго тумана…

Когда вошли въ комнату, гд были мертвыя Клодія и Меланія, все оказалось въ полномъ порядк и чистот. Стоялъ какой-то особенный ароматъ, непохожій на ароматъ цвтовъ.

Больше въ Цивителл случаевъ оспы не было.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

XVIII.

Въ 350 году императоръ Константинъ былъ убитъ въ Испаніи Магненціемъ. Это событіе, не имвшее, повидимому, никакого отношенія къ судьб Фавстулы, тмъ не мене измнило ея исторію, расчистивъ дорогу Юліану, который черезъ десять лтъ сдлался единымъ императоромъ.

Сильне отозвалось на ея судьб другое событіе. Весною того же 350 года умерла Сабина, когда ея племянниц не было еще и десяти лтъ.

Она до самой ея смерти продолжала жить съ теткой въ Олибанум. Тацій давно уже служилъ въ легіон и лишь изрдка навщалъ тетку.

Неособенно хорошее впечатлніе вынесла Сабина отъ Тулліи, здившая въ Римъ наканун свадьбы своего брата. Молодая женщина довольно прозрачно дала ей понять, что она не желаетъ имть въ ея лиц свекровь, а отъ Фавстула она узнала, что и рчи нтъ о томъ, чтобы дти вернулись къ нему и жили при мачех.

Сабина выразила свое крайнее неудовольствіе и ухала обратно къ себ. Надо отдать ей справедливость,— она также не хотла отдавать дтей мачех, отъ которой, очевидно, не приходится ждать особой къ нимъ любви. Но все-таки она была разсержена и разочарована: Тацію предстояло служить въ арміи, а удерживать его сестру у себя ей не хотлось. Ей думалось, что новый бракъ ея брата дастъ ей удобный поводъ вернуть двочку къ отцу.

Она не была ни особенно строга, ни особенно жестка съ племянницей. Ей только не нравилось ея присутствіе, въ которомъ она видла результатъ неисполненія другими своихъ обязанностей. Однако Фавстула была слишкомъ наблюдательна и не могла не понимать, что ее здсь только терпятъ. Старуха и ребенокъ никогда не любили другъ друга: у старухи не было для этого сердца, а у двочки было странное сердце, которое могло платить любовью только за любовь. Пища и одежда и кровъ не могли подкупить ея чувства.

Сабина, впрочемъ, воображала, что вся ея любовь сосредоточилась на Таціи. На самомъ, же дл онъ былъ ей дорогъ, какъ наслдникъ ея состоянія.

Жизнь Фавстулы становилась все боле и боле одинокой въ тотъ самый періодъ, когда ребенокъ получилъ способность наиболе остро чувствовать это одиночество. Клодія любила ее, любила съ такимъ самоотверженіемъ, которое все ясне и ясне становилось ея душ. Но Клодія умерла. Меланіи также не было уже въ живыхъ, и Фавстула росла безъ материнской ласки, не испытывая материнской нжности.

Сыновья покойной Меланіи поступили въ легіоны, и Ацилія жила большею частью въ Рим, гд они сначала служили. Изрдка Христофоръ или Фабіанъ назжали въ Олибанумъ, но они появлялись бы здсь чаще, если бы Сабина принимала ихъ нсколько радушне и привтливе. Они напоминали ей о великомъ несчасть, которое она внесла въ ихъ семью, и она чувствовала, что она никогда не загладитъ передъ ними причиненнаго имъ зла.

Когда прізжалъ Тацій, Сабина устраивала ему пышную встрчу. Но эти прізды рдко давали ей удовлетвореніе. Онъ почти всегда просилъ денегъ, а она такъ не любила разставаться съ ними. Она копила деньги для него же, но разстаться съ ними еще при жизни было для нея мукой. Она обыкновенно просила его обождать и желала, чтобы все ея состояніе перешло къ нему лишь посл ея смерти.

То, что она давала ему, бралось изъ части, отложенной на приданое Фавстул. Эти деньги она держала при себ. Выдавать ихъ по частямъ Тацію для нея было легче, чмъ уменьшать ежегодный, заране ею высчитанный приростъ къ ея капиталу.

Когда его требованія начинали надодать ей, она говорила съ горечью:

— Ты хоть бы постыдился. Вдь ты грабишь свою сестру.

Но Тацій, получивъ, сколько ему было нужно, не проявлялъ никакого интереса къ положенію своей сестры.

Когда онъ узжалъ обратно въ Римъ, Сабина обыкновенно бывала не въ дух и становилась суше съ племянницей. Чмъ сильне таяло ея приданое отъ хищническихъ набговъ брата, тмъ усердне Сабина старалась находить въ ней всякіе недостатки.

Сабина умерла посл одного изъ такихъ визитовъ ея племянника. У нея была малярійная лихорадка, сильно отозвавшаяся на ея сердц. Ея болзнь совершенно выбила ее изъ колеи: она пользовалась всегда превосходнымъ здоровьемъ и думала, что такъ будетъ продолжаться всегда. Вокругъ нея люди болли и умирали, но то были люди низшаго, въ сравненіи съ нею, положенія. А смерть Меланіи она въ глубин души приписывала ея непростительной небрежности и слабости характера.

Когда ей случилось чувствовать себя нехорошо, она обыкновенно старалась не обращать на это никакого вниманія. Такъ поступила она и на этотъ разъ.

Въ этотъ пріздъ Тацій особенно раздражалъ ее своимъ назойливыми просьбами. Старуха не выдержала и стала осыпать его упреками въ томъ, что онъ не на высот своего достоинства.

— Если бъ я зналъ, что ты больна, я бы подождалъ,— отвчалъ онъ съ тмъ выраженіемъ, которое казалось ему особенно тактичнымъ.— Я бы тогда пріхалъ сюда черезъ мсяцъ.

— Что же ты думаешь?— въ гнв воскрикнула тетка:— сумма въ десять тысячъ сестерцій будетъ меньше, что ли, черезъ мсяцъ? Больна! При чемъ тутъ моя болзнь! Я больна черезъ эти десять тысячъ. Если я теб отдамъ ихъ, то больше, кажется, у Фавстулы ничего не останется.

Это, однако, нисколько не огорчило Тація: онъ считалъ эту сумму пустяками. Его тетка была очень богата, и притомъ онъ уже порядочно уменьшилъ размръ сестрина приданаго, которое тетка всегда могла пополнить, если бы пожелала. Если же она этого не желаетъ, то это ея дло, и онъ чувствовалъ раздраженіе за то, что отвтственность за это взваливаютъ на него.

Всякій разъ, какъ онъ съ полнымъ кошелькомъ возвращался въ Римъ, Сабина становилась свирпой съ Фавстулой. Ей было уже десять лтъ, и ея сообразительный умъ развивался быстро. Она отлично понимала причину неудовольствія ея тетки и сердилась не столько на старуху, сколько на брата. Характеръ у нея былъ не изъ покорныхъ, но она умла его сдерживать и длала все возможное, чтобы смягчить раздраженныя чувства старухи-тетки.

Однажды вечеромъ, вскор посл отъзда Тація, он остались одн. Сабина была въ такомъ мягкомъ настроеніи, въ какомъ племянница не видала ее уже нсколько лтъ.

— Твой братъ,— вдругъ воскликнула старуха,— надрываетъ мн сердце. Денегъ, денегъ и денегъ! Онъ вчно нуждается въ деньгахъ.

Фавстула не знала, что отвчать. Ей не нравился этотъ разговоръ, и ей не хотлось сказать то, что она чувствовала, а именно что Тацій эгоистиченъ и жаденъ.

— Ты всегда была добра къ нему,— замтила она мягко.

— Къ нему! Я хотла быть доброй и къ теб! Но онъ спустилъ почти все, что было отложено для тебя.

Сабина обвиняла во всемъ Тація. Упрекнуть въ чемъ-нибудь себя ей не приходило и въ голову.

Фавстула не могла понимать этого. Несмотря на свое преждевременное развитіе, ея умъ не направлялся, однако, въ эту сторону, и разговоръ о деньгахъ вызывалъ въ ней всегда отвращеніе.

— Пожалуйста, не безпокойся обо мн,— сказала она и вдругъ покраснла.

— Это вздоръ,— гнвно воскликнула Сабина:— тутъ дло шло о твоемъ приданомъ. Если у тебя не будетъ приданаго, кто возьметъ тебя замужъ? Дочери одного изъ Фавстуловъ не нужно огромнаго богатства, и мое.собственное приданое было невелико. Но я была красива, не хуже тебя. Но во всякомъ случа неприлично явиться къ мужу съ пустыми руками.

Старуха, видимо, волновалась, и Фавстула замтила, какъ она вдругъ схватилась рукой за грудь какъ бы для того, чтобы заглушить сильную боль.

— Прошу тебя, не безпокойся о моемъ приданомъ,— серьезно сказала она, вплотную подходя къ тетк.— Заботься только о томъ, чтобы поскоре поправиться…

— Какъ не безпокоиться… Ты говоришь глупости. Ты еще ребенокъ. Пойди скажи, чтобы пришелъ Танаквилъ. Объ этомъ нужно заботиться. Такъ и скажи Тацію. Я теб это приказываю. Онъ знаетъ, что онъ взялъ твои деньги. Стало быть, онъ и долженъ ихъ пополнить.

Фавстула тутъ же дала себ клятву, что, что бы ни случилось въ будущемъ, она никогда не скажетъ этого Тацію.

Когда она вернулась къ тетк съ Танаквиломъ, Сабина была уже мертва.

XIX.

Волей-неволей Фавстул пришлось теперь прожить нсколько мсяцевъ въ дом ея отца,— дваться ей было некуда, и она отлично это понимала. Въ теченіе четырехъ лтъ съ того времени, какъ Фавстулъ вернулся изъ своего путешествія, она едва видла своего отца. Только одинъ разъ на одинъ день прізжалъ онъ въ Олибанумъ.

Сабина была холодно учтива съ Тулліей. Та также не особенно старалась преодолть свое равнодушіе къ сестр своего мужа. На Фавстулу она не обращала почти никакого вниманія, а ея отецъ, казалось, боялся даже замчать ее.

Туллія была гораздо красиве покойной Акціи, но далеко уступала ей въ любезности. Было странно, какимъ образомъ Фавстулъ, добродушный характеръ котораго былъ самой привлекательной въ немъ чертой, могъ оба раза взять себ въ жены женщинъ съ такимъ дурнымъ характеромъ. Акція, впрочемъ, была только капризна, какъ избалованный ребенокъ. Иногда она длалась злой, но большей частью поддавалась на ласку. Но съ Тулліей Фавстулу скоро пришлось убдиться, что ласкою ее не возьмешь: въ ней не было ничего ребяческаго, разныя глупости ее не занимали. Зато у нея было жесткое сердце и, благодаря ея скверному характеру, съ ней не только нельзя было шутить, но приходилось наблюдать особую осторожность.

Во время своего кратковременнаго визита въ Олибанумъ она сразу ршила показать, что она не считаетъ Фавстулу членомъ своей семьи, и сдлала это съ большимъ успхомъ. Она не стала уговаривать своего мужа, чтобы онъ не слишкомъ носился съ своей дочерью, а заставила его понять свое желаніе всмъ своимъ поведеніемъ. Фавстулу хотлось взять дочь къ себ на колни и, какъ прежде, поиграть и позабавиться съ нею, но его жена никогда не оставляла ихъ вдвоемъ. Онъ отлично понялъ ее: ему стало ясно, что, во-первыхъ, его дочь не нравится его жен, а, во-вторыхъ, что его жена хочетъ дать понять, что его второй бракъ не долженъ ничего измнить въ томъ положеніи, которое создалось до него.

— Очень уменъ твой отецъ,— сказала Сабина, когда ея братъ ухалъ съ своей женой.— Два раза женился, какъ нельзя глупе!

Фавстула не видала боле своего отца до самой смерти тетки. Это событіе по невол заставило его взять ее къ себ. Цлыхъ четыре года двочка ломала себ голову надъ тмъ, почему отецъ не обращаетъ на нее вниманія. Теперь слова Сабины пришли ей на память.

Въ одномъ сходились тетка и племянница — въ сильномъ и заслуженномъ нерасположеніи къ Тулліи. Не видать ее боле было ихъ горячимъ желаніемъ. Владлица Олибанума твердо ршила не приглашать ее къ себ на будущее время, а Туллія, какъ, очевидно, и сама не имла ни малйшаго желанія прізжать сюда. Когда Фавстулу по временамъ приходило желаніе навстить сестру, она устраивала такъ, что это желаніе такъ и оставалось желаніемъ.

Фавстула лучше всхъ знала, какъ не рады ей въ отчемъ дом. Она не умла скрыть своихъ чувствъ, и это еще боле возбуждало мачеху противъ нея.

У Тулліи самой былъ теперь сынъ, некрасивый мальчикъ, весьма похожій на своего брата Тація. Мать ясно видла, что онъ будетъ нехорошъ собой. Будучи красавицей, она обвиняла въ этомъ Фавстула тмъ боле, что ребенокъ былъ похожъ на его перваго сына, не блиставшаго красотой. А тутъ еще красота Фавстулы, чувствовавшаяся, какъ личная обида. Если у него могли быть красивыя дочери, то почему его сыновья были такъ некрасивы?

Когда оказалось, что деньги Фавстулы почти исчезли, ея мачеха была вн себя. Несправедливость Сабины не находила въ ея глазахъ никакого оправданія. Фавстулъ и самъ не особенно стремился къ справедливости, но и онъ почувствовалъ, какъ нехорошо поступила Сабина въ этомъ случа.

— Тацій долженъ вернуть эти деньги!— въ гнв кричала она.— У него будетъ огромное состояніе, итакъ какъ Флавія обезпечена, ему придется подумать объ одной Фавстул.

— Онъ и подумаетъ о себ самомъ,— вставилъ ея мужъ.

— Онъ долженъ обезпечить Фавстулу. Не очень пріятно держать ее на своей ше, пока она не выйдетъ замужъ, а вдь ей всего десять лтъ. По крайней мр онъ долженъ дать ей приличное приданое и заране сказать о его размр.

Ея мужъ зналъ своего сына лучше.

— Это не придетъ ему въ голову,— весело замтилъ онъ.

— Не придетъ въ голову! Въ такомъ случа ты долженъ объяснить ему. Вдь онъ твой сынъ!

Тацій теперь былъ богатъ, и мачеха охотно вспоминала, что онъ ей родня. Относительно Фавстулы, у которой ничего не было, она предпочитала забывать объ этомъ обстоятельств.

— Если ты этого не хочешь, то я это сдлаю,— сказала она ршительно.

— Длай. Такъ будетъ даже лучше,— промолвилъ Фавстулъ съ кривой улыбкой.

Туллія немедленно послала за Таціемъ, который, впрочемъ, явился, когда ему заблагоразсудилось. Мачеха обращалась съ нимъ до сего времени, какъ съ человкомъ неотесаннымъ, и онъ былъ немало удивленъ происшедшей теперь съ ней перемной. Богатство давало ему немало привилегій, но онъ хотлъ удержать эти привилегіи только для себя. Пока деньги принадлежали тетк, онъ тратилъ ихъ, не задумываясь. Теперь же, когда он перешли въ его руки, онъ тщательно берегъ ихъ.

— Сабина,— серьезно начала Туллія, поздоровавшись съ пасынкомъ,— была такъ добра къ твоей маленькой сестр.

— О да, въ теченіе столькихъ лтъ она длала для нея такъ много

— Она усыновила ее.

— О, нтъ. Этого она не сдлала. Когда моя мать умерла, моя сестра была у тетки только въ гостяхъ. И это продолжалось десять лтъ.

— Но она не оставила ей никакого приданаго. Какъ можетъ твоя сестра разсчитывать выйти замужъ безъ приданаго?

— Но вдь Фавстула не только племянница моей тетки, но и дочь моего отца. Вроятно, Сабина и имла это въ виду.

— Вроятно, она имла въ виду, что Фавстула твоя сестра и потому сдлала тебя единственнымъ наслдникомъ.

— Да, единственнымъ наслдникомъ. Но вдь и Флавія моя сестра.

— Флавія уже пристроена и о ней заботиться нечего.

— Однако, если Флавія пристроена и я обезпеченъ и даже очень недурно, то отцу остается позаботиться только о Фавстул.

— Какъ только о Фавстул! Ты забываешь, что и у меня есть сынъ.

— Нисколько не забываю. Но вдь это твой сынъ, не правда ли? Вс дти отъ тебя будутъ твоими сыновьями и твоими дочерьми. Я былъ очень радъ слышать, что у тебя есть хорошее состояніе. У моей бдной матери были кое-какія крохи…

— Да, я слышала объ этомъ,— съ неудовольствіемъ сказала Туллія.

— Ты слышала совершенно врно. Слдовательно, моему отцу придется прежде всего подумать о Фавстул.

— Но что онъ можетъ сдлать для нея? У насъ огромные расходы.

— Тогда научи его жить экономне,— въ свою очередь прервалъ ее Тацій.— Ты пользуешься славой отличной хозяйки, и, я увренъ, это не пустыя слова.

Туллія едва сдерживала въ себ горячее желаніе выдрать его за его широкія уши.

Нельзя сказать, что мачеха особенно не нравилась Тацію, цо онъ твердо ршился отражать всякое съ ея стороны покушеніе на его карманъ.

Что касается Фавстулы, то вдь она была красавица, а онъ уродъ. Поэтому пусть кто-нибудь женится на ней ради ея красоты, а онъ, въ свою очередь, безъ труда найдетъ за деньги подходящую, для себя жену. До двадцати пяти лтъ онъ не могъ отчуждать своего имущества, но распоряжаться имъ онъ былъ въ прав.

Если бы бракъ Фавстулы завислъ отъ того, дастъ ли за ней братъ приданое, то она вышла бы замужъ очень немолодой. Да и зачмъ ей выходить замужъ такъ рано? Да и зачмъ ей вообще выходить замужъ?

Вдругъ его оснила блестящая идея.

— Можетъ быть,— произнесъ онъ небрежно, поднимаясь и длая видъ, что хочетъ итти:— для Фавстулы приданое и не понадобится вовсе.

— Разв она можетъ выйти замужъ безъ приданаго?

— Благородныя римлянки не всегда выходятъ замужъ. Многія длаются весталками.

XX.

Выйдя изъ отцовскаго дома, Тацій самодовольно улыбался, ему казалось, что онъ отлично обдлалъ свое дло. Его мачеха слыла оборотливой женщиной, но не ей обойти его.

Дла у него не было, и итти ему было некуда. Поэтому онъ ршилъ побродить вокругъ форума и кстати взглянуть на атріумъ Весты.

Домъ Фавстуловъ стоялъ между Люперкаліемъ и храмомъ Ромула, почти подъ самымъ Палатинскимъ холмомъ. Повернувъ направо и спустившись внизъ по направленію къ Viscus Tuscus, Тацій вышелъ между храмомъ Августа и храмомъ Кастора и Полукса на форумъ. Дорога привела ее къ небольшому открытому пространству — lacus juturnae — небольшому квадратному озеру, въ которомъ близнецы, по преданію, поили своихъ лошадей посл битвы при Регилл. Вода озера употреблялась въ храм и считалась священной. Здсь стояли конныя статуи этихъ полубоговъ. Неподалеку находился круглый храмъ Весты, перестроенный посл пожара женою императора Септимія Севера, Юліей Домной.

Къ нему примыкало общежитіе весталокъ атріумъ Весты. Тацій вдругъ почувствовалъ интересъ къ нему.

— Vale,— вдругъ произнесъ чей-то голосъ надъ самымъ его ухомъ,— какъ поживаешь?

Тацій быстро обернулся, но и не повертываясь онъ узналъ этотъ голосъ и слегка покраснлъ. Онъ не могъ говорить съ отцомъ иначе, какъ покраснвъ.

— Недурно,— отвчалъ онъ съ меньшимъ смущеніемъ, чмъ всегда. Въ немъ еще не успло испариться самодовольство отъ столь удачнаго исхода переговоровъ съ Тулліей. Съ видомъ, который казался ему веселымъ и безпечнымъ, онъ сообщилъ отцу, что онъ только что былъ у нея.

— Она, вроятно, въ восторг отъ тебя,— замтилъ отецъ.

— Она посылала за мной. Главнымъ образомъ для того, чтобы жаловаться на Сабину.

— На Сабину! Полагаю, что теперь кончились вс ея провинности. Но она была богата, а зло, которое могутъ натворить люди богатые, остается и посл ихъ смерти. Какъ бы то ни было, теб-то она, конечно, никакого зла не сдлала.

Фавстулъ говорилъ безъ всякаго раздраженія, не такъ, какъ его жена. Напротивъ, въ его тон слышалось самое любезное отношеніе.

— Она сдлала кое-что и для тебя,— возможно суше отвтилъ Тацій. Если бъ онъ не сознавалъ, что онъ теперь богаче отца, онъ никогда не ршился бы сдлать такой намекъ.

— Она вернула мн приданое, которое она когда-то получила отъ-нашего отца,— сказалъ Фавстулъ, зная, что его сыну это отлично извстно.

— Говорила теб Туллія о томъ, что ты долженъ позаботиться о приданомъ для Фавстулы? Она очень озабочена этимъ приданымъ.

Тацій отлично сознавалъ всю гнусность своего образа дйствій и не могъ взглянуть отцу въ лицо. Но его хватало на то, чтобы быть наглымъ. Это одно изъ преимуществъ богатства.

— Нтъ. Она еще не говорила объ этомъ,— отвчалъ Фавстулъ.

— Можетъ быть, ты самъ завелъ съ ней этотъ разговоръ?

— Ну, нтъ. У меня на этотъ счетъ другіе планы.

Фавстулъ самодовольно улыбнулся. Онъ теперь вывдалъ все, что ему хотлось знать.

— У тебя другіе планы,— повторилъ Тацій съ дланной беззаботностью.

— У меня всегда было много плановъ,— замтилъ ему отецъ, какъ бы говоря о томъ, что всмъ было извстно.

Тацій покраснлъ еще гуще.

— Хорошо имть хоть планы, когда нтъ ничего въ карман, какъ у тебя,— угрюмо сказалъ онъ.— Ну, а у меня кое-что есть.

— Ты говоришь о деньгахъ? Ты такъ и блещешь отъ нихъ.

Лицо Тація попрежнему было красно, но возражать онъ не ршался. Онъ зналъ, что чмъ больше онъ будетъ раздражаться, тмъ больше удовольствія доставитъ онъ своему отцу.

Бесдуя такъ, они понемногу подвигались впередъ и скоро очутились передъ входомъ въ общежитіе весталокъ.

Здсь стояла толпа прохожихъ, и происходила какая-то суматоха: отъ священной дороги приближались носилки, въ которыхъ несли одну изъ весталокъ, сопровождаемую большой толпой служителей. Ворота атрія открылись, и носилки исчезли за ними.

Отецъ и сынъ дождались прибытія и исчезновенія за воротами весталки. Зрлище было для нихъ слишкомъ обычно, и они смотрли на него безъ всякаго любопытства. Однако Тацій былъ на этотъ разъ какъ-то особенно внимателенъ, и это не ускользнуло отъ его отца.

— Ты знаешь эту весталку?— небрежно спросилъ онъ.

— Я? Нтъ. Я даже не видлъ ея лица. Это, должно быть, великая весталка, насколько я знаю.

— Нтъ, это не великая весталка. Слишкомъ мало слугъ, да и ручки ея носилокъ изъ слоновой кости украшены только золотыми кольцами.

— Хорошее дло быть весталкой,— съ разстановкой промолвилъ Тацій.

— Я это давно говорилъ твоей тетк Сабин. Вотъ было бы хорошо для меня.

— И она поврила теб?— сказалъ милый сынокъ, скорчивъ насмшливую улыбку.— Впрочемъ, я очень радъ,— продолжалъ, онъ:— что ты не послдовалъ твоей наклонности, иначе меня не было бы на свт.

— Я, дйствительно, такъ думалъ,— промолвилъ невозмутимо Фавстулъ.

— Ну, разъ существую я и есть на свт Фавстула,— бросилъ вскользь Тацій:— то почему бы ей не сдлаться весталкой вмсто тебя?

XXI.

Бредя въ одиночеств домой, Фавстулъ продолжалъ раздумывать о томъ, что съ такой неожиданностью сказалъ ему сынъ.

Только одно могло заставить его воспротивиться этому предложенію: оно зародилось у его сына, который сильно ненавидлъ его. Это онъ отлично зналъ. Онъ не платилъ ему, въ свою очередь, ненавистью, ибо отъ ненависти можетъ разлиться желчь, а Фавстулу вовсе не хотлось страдать желчью ради существа, къ которому онъ чувствовалъ только холодное презрніе. Однако онъ былъ не изъ тхъ разборчивыхъ людей, которые отворачиваются отъ даровъ только потому, что они принесены греками. Онъ предпочиталъ обращать вниманіе на стоимость самихъ этихъ даровъ. Если они могутъ пригодиться, то не все ли равно, откуда они идутъ?

До тхъ поръ, пока Тацій не произнесъ: ‘А почему бы Фавстул не сдлаться весталкой?’ — эта мысль не приходила ему въ голову. Несмотря на то, что она зародилась въ тупой голов его сына, изъ нея могло выйти кое-что толковое.

Будетъ приданое, или не будетъ приданаго — все равно въ ближайшемъ будущемъ Фавстула не могла выйти замужъ. Онъ уже усплъ хорошо изучить свою жену и ему не трудно было при его воображеніи представить ту петлю, въ которую мало-по-малу будетъ запутываться двочка. А петля, которую онъ вынужденъ будетъ наблюдать самолично, была для него несносна. Насколько Туллія была эгоистично-зла, настолько онъ по своей природ былъ эгоистично-добръ. Онъ понималъ, что его жена могла дойти до жестокости, и чувствовалъ, хотя смутно, какъ отразится эта жестокость на такой натур, какъ Фавстула. Онъ чувствовалъ, что въ этой борьб между мачехой и падчерицей и для него не будетъ покоя и что это будетъ старить его.

Если Фавстула въ самомъ дл сдлается весталкой, то, во-первыхъ, она окажется вн власти Тулліи, а, во-вторыхъ, и Туллія не будетъ злобствовать противъ нея. А Фавстула будетъ щедро снабжена всмъ, будетъ богата, получитъ вліяніе: теперь весталки были уже не таковы, какъ прежде: у каждой изъ нихъ накапливалось значительное состояніе, и за каждой сохранилось старинное вліяніе.

Для него будетъ великолпно, если его дочь, безъ всякаго съ его стороны самопожертвованія, сдлается богатой. Тогда онъ будетъ избавленъ отъ дурного расположенія духа своей жены: перспектива видть, какъ въ теченіе цлыхъ годовъ жена будетъ точить дочь, была для него мучительна.

Когда Фавстулъ составлялъ планы на будущее, воображеніе его работало особенно сильно. Ему вдругъ пришло въ голову, что въ недалекомъ будущемъ, лтъ черезъ десять-двнадцать, весталки могутъ быть уничтожены. Если это случится, то, конечно, интересы теперешнихъ весталокъ отъ этого не пострадаютъ, и каждая изъ нихъ получитъ отъ учрежденія круглую сумму и будетъ вполн свободна располагать дале собою. При такихъ условіяхъ Фавстула и ея двадцать дв товарки будутъ независимы и еще не успютъ лишиться своей красоты.

Туллія также обдумывала предложеніе пасынка, стараясь представить его въ самомъ выгодномъ свт мужу. Не зная, что они встртились съ Таціемъ, она сочла нужнымъ скрыть, что эта идея принадлежитъ ему. Она знала, какъ мало довряетъ Фавстулъ всему, что исходитъ отъ его сына. Фавстулъ, съ своей стороны, не сказалъ, что онъ говорилъ съ Таціемъ, и такимъ образомъ предоставлялъ жены воображать, будто этотъ планъ явился въ ея мудрой голов безъ всякой посторонней помощи.

Туллія была не мало удивлена, видя, съ какой легкостью онъ соглашается съ ней, и, не встрчая съ его стороны возраженій, пустилась въ подробныя соображенія о преимуществахъ ея плана.

— Конечно,— замтилъ ей Фавстулъ:— намъ придется ждать ваканцій.

— Ждать придется недолго. Еще вчера мой отецъ говорилъ, что великая весталка сильно больна — она, вдь, приходится мн двоюродной сестрой. Она всегда была очень слабаго здоровья и не могла выйти замужъ. Вотъ почему она и стала весталкой. Удивительно еще, какъ она продержалась столько лтъ. Если она умретъ, ближайшая къ ней по лтамъ весталка займетъ ея мсто, и такимъ образомъ откроется вакансія.

Туллія была такъ убждена, что ея родственниц уже не поправиться, что Фавстулъ смиренно замтилъ ей:

— Это, конечно, продолжится недолго. Фавстул въ октябр минетъ десять лтъ. Туда принимаютъ только въ возраст отъ шести до десяти лтъ.

Туллію, очевидно, это не обезпокоило.

— Теперь только апрль. Впереди еще шесть мсяцевъ. Великая весталка не протянетъ шести мсяцевъ. Мой отецъ считаетъ это вопросомъ нсколькихъ дней, а ты знаешь, какъ онъ остороженъ.

Фавстулъ, вспомнивъ о дловыхъ разговорахъ, которые ему приходилось вести съ нимъ передъ своей свадьбой, не сталъ спорить, что Корнелій Туллій, дйствительно, очень остороженъ..

Въ глубин души онъ благодарилъ боговъ за то, что, освободившись отъ Фавстулы, онъ умилостивитъ свою жену.

— Положеніе весталки,— продолжала Туллія, какъ бы завидуя этому положенію,— прекрасно.— Нтъ женщины, которая занимала бы столь высокое положеніе въ государств. Моя двоюродная сестра — тоже весталка.

— О,— воскликнулъ Фавстулъ, которому надоло уже слушать о двоюродной сестр,— сестра моей покойной жены тоже весталка.

— Домиція?— спросила Туллія такимъ тономъ, какъ будто она сомнвалась, много ли выиграли весталки отъ того, что въ ихъ числ оказалась сестра Акціи.

XXII.

Великая весталка оправдала хорошее мнніе о ней Тулліи и умерла съ приличествующей быстротой. Ея мсто было занято одной изъ шести старшихъ по возрасту весталокъ, а на освободившуюся вакансію попала какъ разъ во-время Фавстула. Устроить это дло было не трудно. Несмотря на то, что весталки были богаты и занимали почетное положеніе, нелегко было во всей огромной имперіи отыскать шесть двицъ благороднаго, хотя бы и плебейскаго рода, которыя ршились бы принести себя въ жертву безбрачію, или, лучше сказать, римскіе отцы потеряли уже склонность заключать своихъ дочерей-подростковъ въ холодное одиночество храма Весты. По древнему закону, если не оказывалось желающихъ занять вакансію, отбирали двадцать двочекъ въ возраст отъ шести до десяти лтъ и метали жребій, кому изъ нихъ стать весталкой, не считаясь съ тмъ, желаютъ ли этого родители, или нтъ.

Фавстулу никто не спрашивалъ о ея желаніи: ее просто увдомили. Ей обрзали волосы въ знакъ того, что съ этого момента она освобождается отъ власти отца и можетъ располагать своимъ имуществомъ, какъ ей угодно. Это, конечно, не имло для нея никакого значенія, такъ какъ все имущество ея давно растаяло.

Сначала Фавстула горько плакала о томъ, что ей пришлось разстаться со своими роскошными волосами, но досматривавшая за ней бывшая весталка утшила ее и уврила, что они у нея опять скоро вырастутъ. Такія весталки, достигшія сорокалтняго возраста и не пожелавшія, подобно Домиціи, вернуться въ міръ, оставались при атріум и смотрли за другими. Но, кром нихъ, тамъ было множество рабынь, и он вовсе не исполняли роль какихъ-то служанокъ. Частью он вдали воспитательную часть, такъ какъ будущія весталки поступали къ нимъ еще дтьми, частью длались компаньонками старшихъ весталокъ.

Весталка, приставленная спеціально къ Фавстул, носила имя Плотины. Это была женщина лтъ пятидесяти, имвшая такой видъ, какъ будто она такъ сразу и родилась въ этомъ возраст и никогда изъ него не выходила. Крайне некрасивая, она имла заячью губу, изъ-за которой слова вылетали со свистомъ, напоминавшимъ Фавстул свистъ втра въ замочной скважин. Но она была добродушна, любила посплетничать и похлопотать и не обнаруживала ни малйшая желанія промнять увядшее величіе сверхсрочной весталки на мірскую славу. Она происходила изъ хорошаго всадническаго рода и благоговйно удивлялась патриціанскому блеску родословной Фавстулы.

Ея отецъ былъ человкъ добродушный, но неисправимый игрокъ, и бдная Плотина смиренно покорилась своей судьб, помня о своихъ пяти сестрахъ и своей заячьей губ.

— Стало быть, ты совсмъ не знала своей матери!— воскликнула она:— хорошо, я буду теб вмсто матери, пока ты здсь. Помню я, какъ меня привели сюда, хотя это было уже сорокъ лтъ тому назадъ, и, понимаю, какъ одиноко ты должна чувствовать себя. Постараюсь, чтобы ты чувствовала это одиночество возможно меньше.

Однако Плотина не проявляла къ Фавстул той безконечной заботливости и преданности, какую она встрчала со стороны Клодіи. Но въ своемъ одиночеств она сильне чувствовала простую доброту этой женщины, чмъ вс услуги ея кормилицы-рабыни. Она привыкла, чтобы она была всегда у нея подъ руками, и только когда ея не стало, двочка почувствовала, чего она лишилась въ лиц своей кормилицы.

Разставаясь съ отцомъ, Фавстула была огорчена больше, чмъ прежде, въ Олибанум. Она знала, почему изъ нея ршили сдлать весталку, знала, что мачеха пожелала устранить ее съ своей дороги, знала, что отецъ не смлъ заступиться за нее. Простились они очень холодно. Фавстула не сочла нужнымъ прикидываться огорченной, и ея большіе глаза смотрли на отца съ такимъ выраженіемъ, что онъ едва выдерживалъ ея взглядъ.

— Ты будешь недалеко отъ насъ, всего за угломъ,— ршился онъ сказать, стараясь придать себ беззаботный видъ:— ты можешь часто навщать насъ.

— Никогда,— промолвила она безъ тни улыбки.

Съ Тулліей она простилась почти безъ гнва и раздраженія. Ей было ненавистно оставаться въ ихъ дом, и она была рада вырваться изъ него. Съ своей стороны, и Туллія, не питая любви къ двочк, считала такой исходъ совершенно естественнымъ.

Весталокъ было семь, считая въ томъ числ и ее. Кром того, оставалось еще четыре сверхсмтныхъ весталки. Съ этими двнадцатью женщинами ей придется прожить много лтъ, и она внимательно приглядывалась къ нимъ.

Великой весталк было тридцать четыре года, но она казалась старше своихъ лтъ. То было сухая, худощавая женщина съ цлой стью бородавокъ, изъ которыхъ одна помщалась какъ разъ на носу. Низкаго роста, коренастая, съ короткими тупыми пальцами, она отличалась плоскою головой, которую покрывала такимъ образомъ, какъ будто на ней не было ни одного волоса. Звали ее Волюмпія, но въ атріи ее называли просто ‘великая’. Она происходила изъ небогатаго всадническаго рода и держалась холодно по отношенію къ другимъ весталкамъ, превосходившимъ ее знатностью рода. Она была не особенно умна, но отличалась практичностью и скоро выказала себя хорошимъ администраторомъ обширныхъ имній, которыми ей приходилось управлять. Фавстул она сразу показалась несообразительной и несимпатичной, твердой, но не тиранически поддерживавшей дисциплину. Полагаясь боле на свой постъ, чмъ на самое себя, она держалась вдали отъ другихъ.

Ничто не ускользало отъ ея вниманія: равнодушная къ внутреннему міру ввренныхъ ея попеченію весталокъ, она проявляла рысье зрніе, когда дло шло о соблюденіи вншнихъ приличій. Никто не сталъ бы оспаривать, что изъ нея вышла отличная великая весталка, но никто и не полюбопытствовалъ бы, жива она еще, или уже умерла.

Относительно остальныхъ пяти весталокъ Фавстула скоро подмтила, что вс он, за исключеніемъ одной, крайне эгоистичны. Такъ какъ вс он были разнаго характера, то этотъ эгоизмъ проявлялся у нихъ различно. Кайя была эгоистична, но привтлива, Ливія — эгоистична и угрюма, Марція — эгоистична и жадна, Тацита — эгоистична и тщеславна. Только Клавдія была, повидимому, свободна отъ этого недостатка.

Сходство ея имени съ именемъ покойной кормилицы Клодіи заставило Фавстулу прежде всего обратить вниманіе на эту самую юную весталку. Моложе ея была только Фавстула. Она не отличалась такой красотой, какъ Клодія, но ея лицо носило отпечатокъ благородства и сдержанной любезности. Она происходила изъ знатной патриціанской семьи, но держалась очень скромно, въ противоположность Ливіи, безпрестанно говорившей о своихъ высокихъ связяхъ.

Когда Фавстула поступила въ атріумъ, Клавдіи не было еще тридцати одного года, но ея строгій видъ длалъ ее старше. То была единственная изъ обитательницъ атріума, которая показалась Фавстул красивой, хотя репутаціей красавицы пользовалась среди весталокъ не она, а двадцатишестилтняя Тацита.

XXIII.

Первое впечатлніе отъ весталокъ Фавстула вынесла изъ общаго ужина вечеромъ, въ день ея поступленія. Этотъ ужинъ удивилъ ее своей продолжительностью и великолпной сервировкой. Триклиніумъ былъ не великъ, но роскошно отдланъ. Блюда и кубки были изъ чистаго золота, великолпной работы. Пища отличалась изобиліемъ и изысканностью, вина были изъ лучшихъ виноградниковъ.

Фавстул было отведено мсто на конц стола. Мсто противъ нея было свободно, оно принадлежало Клавдіи, которая была на дежурств и поддерживала священный огонь на алтар богини Весты.

Великая весталка возсдала въ самомъ центр длинной части стола. По бокамъ ея сидли дв весталки. Напротивъ нея былъ другой, боле короткій столъ, за которымъ ли четыре бывшія весталки.

Великая весталка говорила немного и, видимо, не ожидала, чтобы кто-нибудь заговорилъ съ ней, если она не начнетъ разговора первая. Когда Ливія, сидвшая отъ нея справа, забывала это и обращалась къ ней съ какимъ-нибудь замчаніемъ, та длала видъ, что не слышитъ, или молча кивала головой, не удостаивая ее никакого отвта.

Фавстула подмтила, что это сердило Ливію. Видно было, что она не пользовалась здсь любовью и что всякій щелчокъ ей доставлялъ ея подругамъ большое удовольствіе. Отъ Фавстулы не укрылось, что, когда она обращалась къ Волумніи, великая весталка сейчасъ же длала какое-нибудь замчаніе Марціи, сидвшей отъ нея налво.

Марція была очень довольна, когда вс ли безъ особыхъ разговоровъ. да дважды въ день была для нея настоящимъ событіемъ. Ей было уже за тридцать лтъ, но она казалась гораздо моложе Ливіи и Волюмніи. Она была довольно неуклюжа, и ея маленькіе заплывшіе глаза съ каждымъ годомъ, по мр того, какъ округлялись ея щеки, длались все уже и уже. Ливія, наоборотъ, была худа и поджара, хотя ла не меньше Волюмніи. Пищу она проглатывала поспшно и нетерпливо, какъ будто старалась скрыть это. Свою порцію она всегда съдала раньше другихъ.

Великая весталка принимала пищу съ благоразумной умренностью. Умренность была ея конькомъ: она всегда длала все не скоро, но и не медленно, не мало, но и не много. Ея рчь, мысли, характеръ — все носило отпечатокъ умренности. Если она обнаруживала за кмъ-нибудь промахъ, то хладнокровно исправляла его.

Ея манера сть какъ нельзя боле обнаруживала ея характеръ. Она не жадничала и ла ровно столько, сколько могла переварить. Но она не относилась безразлично къ пищ и очень часто обращалась къ Марціи съ замчаніемъ по поводу именно ды.

— Это полезно,— говорила она: это значило, что кушанье ей нравилось. У нея, впрочемъ, все было полезно, ибо у нея былъ отличный желудокъ, и ей нравилось всякое кушанье.

Марція съ удовольствіемъ выслушивала эти одобренія: она завдывала хозяйствомъ, и вс кушанья изготовлялись по ея заказу.

Она была слишкомъ занята ужиномъ и не обращала вниманія на Фавстулу. Волюмнія также оставила ее въ поко, полагая, что она сказала ей уже все, что было нужно.

Ливія, быстро проглотивъ свою порцію, на досуг упорно поглядывала на юную весталку съ такимъ выраженіемъ, какъ будто хотла сказать:

— Да, ты очень знатнаго рода, но я знаю о теб всю подноготную.

И, бросивъ на нее колючій взглядъ, она тихо начинала говорить о чемъ-то Кай. Фавстула была уврена, что рчь шла именно о ней.

Ближе всего къ Фавстул сидла Тацита, время отъ времени длавшая ей короткія замчанія. То была поверхностная и добродушная особа, не особенно умвшая вести разговоръ.

^:—Не понравилось теб, когда теб остригли волосы?

— Не понравилось.

— Да, и мн не понравилось. Волосы у меня были чудные. Но они опять у тебя скоро вырастутъ. Ихъ, вдь, обрзаютъ только одинъ разъ.

Когда, наконецъ, она замолчала, Фавстула стала разглядывать четырехъ бывшихъ весталокъ, сидвшихъ отъ нея налво. Одна изъ нихъ была очень стара, кожа ея была похожа на печеное яблоко. Другой было немного больше сорока лтъ, и будь она немного помоложе, ее выбрали бы великой весталкой вмсто Волюмніи. Третья была съ горбомъ, четвертое мсто занимала Плотина.

Когда Фавстула отвела отъ нихъ свой взглядъ, ея глаза встртились съ глазами Тациты, которая улыбнулась и тихонько сказала ей:

— Он недурныя, но ужъ стары. Старости не избжишь.

‘Неужели и я буду когда-нибудь похожа на нихъ?’ промелькнуло въ голов Фавстулы.

Стиснутый на застроенномъ форум, артіумъ былъ все-таки довольно обширенъ. Онъ былъ даже огроменъ, если имть въ виду его назначеніе — служить жилищемъ горсточки женщинъ. Но посл обширнаго раздолья Олибанума онъ показался Фавстул крохотнымъ. Она не привыкла сидть взаперти. Несмотря на то, что она была уроженкой Рима, она страстно любила деревню съ ея величавыми свободными горахми. Ей казалось теперь, что здсь нтъ воздуха, и она чуть не задыхалась безъ деревенскаго втерка.

Весталки были обставлены чрезвычайно уютно. Но какая можетъ быть прелесть въ ихъ жизни, когда она лишена любви. Хотя ихъ было немного, однако, между ними не было единства и взаимной привязанности. Он носили одинаковую одежду и были заинтересованы въ богатств своей коллегіи — и только. Другихъ, боле глубокихъ связей между ними не существовало.

Фавстула знала, что вс эти женщины были приведены сюда еще дтьми, когда имъ было шесть-семь лтъ. Она понимала, что ихъ не спрашивали, желаютъ ли он попасть сюда, какъ не спрашивали и ее, и он представлялись ей выброшенными изъ людского общества, одинокими, какъ и она, затвердвшими и одеревенлыми въ этомъ одиночеств.

XXIV.

Въ атріум Весты было довольно много комнатъ: каждой весталк полагалось по крайней мр дв комнаты. Кром того, былъ общій для всхъ таблинумъ, триклиніумъ, архивъ и казначейство, Penus Vestao и священная комната, гд хранился палладіумъ, не считая кухни, ваннъ и другихъ принадлежностей. Остальныя помщенія были заняты рабынями.

Посл ужина великая весталка направилась въ таблинумъ. Вс оставались съ нею, пока она находилась тамъ. Но она пробыла тамъ недолго и удалилась къ себ. Посл ея ухода разговоръ оживился и сталъ боле интереснымъ. Весталкамъ разршалось посщать, въ случа надобности, и городъ, и потому новостей было много.

Эти сплетни не интересовали Фавстулу, и она ушла отъ нихъ. Непривычный костюмъ стснялъ ея движеніе. Пока у нея были волосы, она не замчала ихъ. Теперь, когда ихъ обрили, ей стало казаться, что каждый волосъ зацпляется за покрывало.

Откинувъ великолпную занавсь, отдлявшую таблинумъ отъ другихъ комнатъ, она тихонько проскользнула въ сосднюю комнату, съ красивыми мозаичными полами, отдлявшуюся отъ внутренняго двора мраморной колоннадой. На внутреннемъ двор росли какіе-то кусты, которые должны были служить напоминаніемъ о священной рощ Весты.

Было темно, хотя и не поздно, и отъ луннаго свта, проникавшаго въ перистиллумъ, они казались металлическими.

Фавстула вышла на дворъ и стала разсматривать статуи великихъ весталокъ, которыхъ было, казалось, безконечное множество. Т, которыя стояли на одной сторон, были въ тни, другія же ярко сіяли какимъ-то неземнымъ свтомъ. Эти статуи понравились ей больше, чмъ живыя весталки. Какъ ни холодны были ихъ блыя мраморныя лица, они все-таки казались ей боле похожими на людей, и въ ихъ молчаніи было больше достоинства. На нкоторыхъ лежалъ отпечатокъ покоя и усталости, какъ будто имъ лучше было быть статуями, чмъ живыми весталками. На другихъ застыла полуулыбка, какъ будто, приподнявъ блдную занавсь смерти, он удивились и спросили сами себя: ‘И это все?’

Среди этихъ статуй было одно лицо, удивительно прекрасное и вмст съ тмъ невыразимо грустное. Маленькая Фавстула долго стояла передъ статуей, и ей стало казаться, будто ея полныя чувственныя губы вдругъ задрожали. Фавстула почувствовала, какъ будто она совершила низость, стараясь проникнуть въ душевную тайну этой весталки, и она поспшно перешла къ сосдней фигур. Это была такая же прекрасная и молодая женщина, какъ и предыдущая, но на ея губахъ бродила горькая и гнвная улыбка, а брови были нахмурены надъ беззрячими глазами.

Фавстул она не понравилась. Но что-то невольно притягивало ее къ стату, и она долго простояла передъ ней.

— Она ненавидла все это,— прошептала она про себя:— теперь ей уже не было стыдно того, что она вывдала чужой секретъ: онъ былъ ясенъ для всхъ.

Лицо этой весталки было красиво, но неправильно. Линіи его говорили о ея выдающейся натур, но въ изгиб ея губъ, въ очертаніяхъ подбородка было что-то такое, что говорило о жестокой внутренней бород, о вражд ко всему человческому роду и ожесточеніи противъ самой себя.

— Ей было ненавистно все это,— повторила Фавстула, все съ большей и большей симпатіей всматриваясь въ мраморный ликъ весталки.

На двор послышался мягкій шумъ легкихъ шаговъ, и Фавстула быстро перешла къ сосднему пьедесталу.

Статуи на немъ не было, и надпись была стерта. Заинтересованная этимъ, Фавстула, чутко прислушиваясь къ легкимъ шагамъ, раздававшимся съ западнаго края атрія, тамъ, гд было святилище Весты, продолжала стоять на своемъ мст.

Ея высокая, но еще совершенно дтская фигура ярко выдавалась въ сіяніи луннаго свта.

— А, это ты, Фавстула,— сказалъ чей-то мягкій голосъ, и изъ темной колоннады вышла на дворъ весталка Клавдія.

Она была вся въ бломъ.

— Я иду изъ храма,— сказала она:— я была дежурной. Теперь я смнилась и иду ужинать.

Но она, видимо, не спшила.

— Ты одна?— спросила она своимъ низкимъ, пріятнымъ голосомъ.

— Да, одна.

Въ этомъ эхо ея собственныхъ словъ было что-то такое безотрадное, что молодая весталка почувствовала, что она задла ее за живое.

— Что же ты тутъ длаешь одна?— спросила она, подвигаясь къ ней ближе.

— Смотрю на эти статуи. Почему на этомъ пьедестал нтъ статуи? Почему на немъ нтъ имени?

— Потому,— неохотно отвчала Клавдія:— что для насъ ея имя должно быть вычеркнуто.

Ей, очевидно, не хотлось говорить больше.

— Почему же?— спросила было Фавстула, но въ эту минуту изъ перистиля совершенно беззвучными шагами вышла Волюмнія?

— Что вы тутъ длаете?— спросила она съ обычной своей сухостью:— двочк уже давно пора въ постель. Я скажу, чтобы Плотина присмотрла за ней. Что значитъ это ‘почему же?’

— Почему на томъ пьедестал уничтожено имя?— спокойно спросила Фавстула.

— Потому, что эта весталка вела себя дурно и обезчестила его. А что еще важне — обезчестила насъ. Клавдія, позови сюда Плотину.

Клавдія пошла дальше, и Фавстула осталась одна съ великой весталкой. Он недружелюбно посмотрли другъ на друга, но Фавстула нисколько не боялась ея.

— Что же такое она сдлала?— продолжала свои разспросы двочка.

— Сдлала то, чего весталка по обту не сметъ длать. Ты не должна задавать такіе вопросы.

— Ты можешь не отвчать на нихъ. А ее наказали?

— Конечно.

— Какъ?

— Какъ всякую весталку, которая опозоритъ себя и насъ: закопали живую въ землю.

Этотъ отвтъ былъ страшенъ самъ но себ, и холодный, безстрастный тонъ Волюмніи нисколько не смягчилъ его. ‘Если ты ужъ такъ хочешь знать,— казалось, хотла она сказать,— то смотри сама, что можетъ ожидать и тебя.

Фавстулу это, впрочемъ, не испугало, и она холодно указала на слдующую статую.

— И эта также была закопана живой?— спросила она съ улыбкой, отъ которой Волюмніи захотлось ее побить.

— Конечно, нтъ.

— Но у нея такой видъ.

— Видъ ничего не значитъ. Совтую теб не судить по виду.

— Я и не сужу по виду.

И Фавстула опять улыбнулась. Ей пришло на умъ, что самая старая изъ весталокъ имла хитрый видъ, а на самомъ дл была почти глупа, а Волюмнія, въ лиц которой не было ничего рзкаго, была остра, какъ ножъ. Въ эту минуту великая весталка, вроятно, досадовала, что Плотина такъ замшкалась.

Великой весталк показалось, что эта двочка знатнаго патриціанскаго рода слегка подсмивается надъ ея плебейскимъ происхожденіемъ. А это былъ самый чувствительный для Волюмніи пунктъ.

— Ты говоришь со мною не такъ, какъ подобаетъ,— холодно замтила она:— ты недостаточно почтительна. Я много старше тебя.

— О, да. Я это знаю.

Замчаніе, повидимому, не произвело никакого впечатлнія на Фавстулу.

— Но у меня и власть большая,— знаменательно продолжала Волюмнія.

— Что же ты можешь сдлать?

Великая весталка покраснла отъ гнва.

— Я могла бы, напримръ, приказать высчь тебя. Что бы ты сказала, если бы я отдала такое распоряженіе?

— Я сказала бы, что у тебя это можетъ статься,— безъ малйшаго колебанія отвчала Фавстула.

Въ той спокойной увренности, съ какой былъ данъ этотъ отвтъ, не было ни малйшей дерзости. Это было просто выраженіе своего мннія, которое, къ тому же, понравилось Волюмніи.

— Въ этомъ отношеніи ты права,— сказала она:— что я сказала, то я и сдлаю. А потъ и Плотина. Она уложитъ тебя.

Сдлавъ два-три указанія Плотин, великая весталка удалилась. Она хотла бы прибавить, чтобы Фавстула не распространялась о ихъ бесд, но сочла это ниже своего достоинства. Фавстула догадалась объ этомъ и затаила въ себ все то, что произошло между ними.

XXV.

Плотина, имвшая материнское сердце, была очень довольна, что ей приходится имть дло съ молодымъ и прекраснымъ существомъ. Несмотря на свою заячью губу, она сразу понравилась Фавстул., которая оцнила не столько ея уходъ, сколько ея нжную къ ней привязанность.

Первыя десять лтъ каждая весталка считается новичкомъ и занимается только тмъ, что изучаетъ свои обязанности и въ особенности сложный ритуалъ служенія богин. Обученіе такихъ новичковъ поручалось тмъ, которыя уже пробыли десять лтъ. Для этого Фавстула была прикомандирована къ Ливіи, но на самомъ дл она больше училась у Клавдіи. Ливіи не нравилась двочка. Ихъ семьи, одинаково знатныя, долгое время были политическими врагами и соперниками на другихъ поприщахъ. Ливія принадлежала къ роду Ливія Друза Колидіана, отца той Ливіи, которая сначала была замужемъ за Тиберіемъ Нерономъ, а потомъ за императоромъ Августомъ. Она была очень невысокаго мннія о Фавстулахъ. Нсколько лтъ тому назадъ одна изъ ея сестеръ собиралась выйти за отца Фавстулы, но Фавстулъ повелъ себя не особенно хорошо въ этомъ дл и вмсто нея женился на Акціи.

Его дочь также не понравилась Ливіи по многимъ причинамъ. Весталка не допускала и мысли, чтобы кто-нибудь могъ равняться съ нею знатностью рода, но вмсто того, чтобы громко высказать это, длала видъ, что ей скучно объ этомъ говорить.

Фавстула смотрла на нее во вс глаза, не моргая, и Ливіи, казалось, что она смется надъ нею. Она не удержалась и пожаловалась на нее Волюмніи.

— Едва ли это такъ,— строго замтила она:— если она и смется, то смется надъ чмъ-нибудь другимъ.

— Она очень упряма.

— Это обычный въ этомъ возраст недостатокъ, но это дло поправимое. Гораздо хуже это въ женщин уже пожилой.

— Я не вижу въ ней ни малйшаго благоговнія передъ богиней. Это возмутительно въ ребенк.

— Въ ребенк это объясняется невдніемъ. Почтеніе, какъ и обратное чувство, заразительно. Пусть она почерпнетъ у тебя это чувство благоговнія.

Ливія отправилась домой разстроенная, а Волюмнія вернулась къ себ очень довольная. Ей было пріятне, чтобы острые глаза Фавстулы подмчали недостатки Ливіи, чмъ ея собственные.

— Ты ужъ очень много носишься со своей Фавстулой,— замтила она потомъ Клавдіи:— это, впрочемъ, естественно. Но не находишь ли ты, что она глупа?

— Глупа? Нисколько.

— Упряма?

— О, нтъ.

— Способна ли она освоиться со своими обязанностями?

— И очень даже.

— Есть у нея призваніе?

— Призваніе?— заколебалась Клавдія:— пожалуй, она немного равнодушна. Но во всякомъ случа, у нея есть характеръ.

— По нашему уставу первыя десять лтъ весталка должна изучать свои обязанности, слдующія десять лтъ — исполнять ихъ безукоризненно, а потомъ въ теченіе десяти лтъ учить вновь поступающихъ. Я замтила, что второе десятилтіе многія стараются освободиться отъ своихъ обязанностей и переложить ихъ на другихъ. Ты скоро вступишь въ этотъ періодъ. Позволь дать теб совтъ: исполняй свои обязанности сама, не проси никого замнить тебя и сама никого не замняй. Вотъ и все, что я теб могу сказать.

Клавдія удалилась, понявъ, что великая весталка разсчитываетъ на нее, что она исправитъ и пополнитъ все то, чего не суметъ дать Фавстул. Ливія. Подъ ея руководствомъ двочка сдлала большіе успхи. На нее нельзя было бы пожаловаться, если бы она хоть немного боле интересовалась тмъ, что отъ нея требовалось.

Она запоминала все, о чемъ ей говорятъ, а ея быстрая наблюдательность помогала ей длать то же, что длали и другіе. По въ ней чувствовался недостатокъ чего-то, и Клавдія не могла понять, чего именно.

Однажды вечеромъ,— было еще не поздно, но уже совсмъ темно, дло было зимой,— Фавстула сидла рядомъ съ Клавдіей. Другихъ весталокъ не было, он по очереди охраняли священный огонь

— Что было бы,— спросила Фавстула какимъ-то страннымъ голосомъ,— если бы у тебя погасъ этотъ огонь?

— Меня подвергли бы бичеванію.

— Кто?

Клавдія замялась съ отвтомъ, такъ какъ сама хорошенько не знала этого.

— По уставу, великій жрецъ…

— Но великими жрецами уже давно стали императоръ? а они теперь исповдуютъ христіанскую вру.

— Это я знаю. Вроятно, въ такомъ случа одинъ изъ фламиновъ.

Глаза Фавстулы были устремлены на огонь, который языкомъ поднимался вверхъ, слегка колеблясь изъ стороны въ сторону. Онъ отражался на ея красивомъ лиц, почти всегда задумчивомъ, хотя лукавая улыбка и говорила иногда о внутренней веселости.

— Не все ли равно, если бъ онъ даже совсмъ погасъ,— промолвила она, положивъ подбородокъ на руки.

— О, Фавстула! Посл того, какъ онъ горлъ тысячу лтъ?

— Это вздоръ. Онъ горитъ только съ прошлыхъ календъ. Каждый годъ его задуваютъ и снова зажигаютъ. Не лучше ли, если онъ погаснетъ какъ-нибудь случайно?

— Великія несчастія падутъ на государство, если огонь, вслдствіе небрежности, погаснетъ.

— Почему же несчастіе должно пасть на все государство, если огонь погаснетъ по вин одной весталки? Это несправедливо.

— Вотъ поэтому-то виновную и предаютъ бичеванію. Богиня можетъ умилостивиться отъ этого, и невинные не пострадаютъ.

— Оттого, что ее будутъ бичевать, другіе не станутъ боле невинными. Мн кажется, боги дйствуютъ несправедливо.

— Фавстула, ты не должна такъ разсуждать. Разв мы можемъ осуждать божества?

— Ты хочешь сказать, что это можетъ ихъ разгнвать? Если они сердятся отъ того, что подслушиваютъ людскіе разговоры, то пусть сердятся.

— Фавстула, Фавстула! И ты говоришь такъ здсь, въ самомъ храм богини!

— Ну, она не моя богиня. Если она дйствительно все знаетъ, то ей извстно, какъ я ненавижу пребываніе здсь. Если она накажетъ меня за то, что я говорю правду, то пусть наказываетъ. Если ты бичуешь рабыню, которая не сдлала никакого вреда, то ты заслуживаешь гнва.

Весталка только головой покачала.

— Поистин, ты дурная двочка,— замтила она.

— Боюсь, что не только дурная, но и злая къ теб. Но если богиня длаетъ несправедливыя вещи, то я не могу не сказать ей этого. Для меня вс эти богини одинаковы, а ихъ много. Если имъ всмъ угождать, то это будетъ ужъ слишкомъ много. Къ тому же что нравится одной, то не нравится другой. Повидимому, он живутъ не очень-то дружно между собой, если все то, что про нихъ говорятъ, правда. Поэтому, я держусь отъ нихъ подальше.

— Но, Фавстула, къ Вест ты должна быть почтительна, ты ея жрица.

— Разв я виновата въ этомъ?

Она проговорила эти слова съ такою горечью, что Клавдія готова была оскорбиться, если бъ они не были произнесены съ такой тоской.

— Ты знаешь, Клавдія, почему я здсь. А если не знаешь, то можешь догадаться. Моя семья тяготится мою. Почему старая Плотина стала весталкой? Потому, что она некрасива, у ней заячая губа. У нея нтъ денегъ, и ея отецъ зналъ, что никто не женится на ней. Тацита очень красива, но она косолапа. Этого никто не замчаетъ изъ постороннихъ, ибо ее всегда носятъ на носилкахъ. Старуха Скрибонія почти выжила изъ ума, Валерія — горбата, у Миниціи лицо какъ у волка. Вс он пришли сюда, но разв кому-нибудь хоть немного нужна Веста?

— Мн нужна,— тихо и важно сказала Клавдія, устремляя на Фавстулу свои большіе глаза.

— Я часто удивлялась, зачмъ ты здсь,— нсколько спокойне сказала Фавстула.— Я знаю, твой отецъ тебя любитъ. Я помню тотъ день, когда мы встртили его. Это было, когда мы шли назадъ, неся священную воду изъ источника Эгеріи. Какъ засіяло радостью его лицо, когда онъ узналъ тебя!

— Да, ни одинъ отецъ не любитъ свою дочь такъ, какъ онъ. У меня нтъ ни сестеръ, ни братьевъ. Моя мать умерла пять лтъ спустя посл того, какъ я пришла сюда. Поэтому вся его любовь сосредоточивается на мн. Я была счастлива дома.

Она хотла еще что-то сказать, но сдержалась. Ея природная деликатность подсказала ей, что для Фавстулы это, можетъ быть, будетъ слишкомъ тяжелымъ контрастомъ. Но Фавстула не думала о себ.

— Скажи же мн, почему ты сдлалась весталкой? Неужели это твое собственное желаніе?

— Да. Мой отецъ и не думалъ о томъ, чтобы отдать меня сюда. Онъ долго не соглашался на это. Я постараюсь объяснить себ все. Я думаю, что я должна это сдлать. Но ты, можешь быть, не поймешь меня и мои слова покажутся высокомрными…

— Ты всегда производила на меня впечатлніе высокомрной,— съ легкой улыбкой замтила Фавстула.

Нсколько минутъ Клавдія сидла безмолвно, устремивъ глаза на слабо колыхавшееся передъ ней пламя. Она думала не столько о томъ, что она сейчасъ скажетъ Фавстул, сколько о самой Фавстул. Сколько у нея разнообразныхъ улыбокъ!

XXVI.

Фавстула не торопила ее и сидла смирно, опустивъ голову на одну руку, а другой лниво ухаживая за священнымъ огнемъ, отбрасывавшимъ на блыя стны слабый, колеблющійся свтъ.

— Не легко сказать теб то, что хотлось бы сказать. Правда кажется иногда нелпостью только потому, что она выходитъ изъ заурядныхъ устъ.

Фавстула перестала смотрть на священный огонь и тихонько положила свою руку на колни Клавдіи. Но та даже не шевельнулась.

— Я не такъ умна, какъ ты,— заговорила она.— Я могу говорить только правду. Хотя я и вдвое старше тебя, по подчасъ я чувствую себя ребенкомъ въ сравненіи съ тобой. Конечно, въ теб говоритъ не желаніе дерзить противъ боговъ, а чувство справедливости, которое говоритъ противъ всего несправедливаго гд бы это несправедливое ни совершалось, не исключая даже боговъ. Это я понимаю. Но мн представляется, что твоя натура гд-то надломлена. Теперь я знаю, отчего это. Вотъ поэтому-то я и хочу сказать теб, зачмъ я стала весталкой.

— Разсказывай, я хочу это знать.

Клавдія покачала головой, но повиновалась.

— Наша жизнь такъ коротка,— начала было она…

— Коротка? Лтъ восемьдесятъ, если не больше. Скрибоніи за девяносто! Коротка!

Говоря это, Фавстула стала поворачивать голову во вс стороны, какъ птица, посаженная въ клтку. Клавдіи было трудне продолжать, чмъ начать. Ей не хотлось говорить.

— Что они сдлали, заключивъ тебя сюда насильно!— тихо прошептала она.

— Правда ли это, Клавдія, за нкоторыя вещи насъ закапываютъ живьемъ?— съ какимъ-то свирпымъ любопытствомъ спросила Фавстула.

— Правда.

— Закапываютъ въ землю? Сколько времени длится это? Это не можетъ продолжаться нсколько дней. Я предпочла бы-умереть черезъ недлю, чмъ быть закопанной черезъ восемьдесятъ лтъ. Ибо черезъ недлю я не сдлаюсь такой слабоумной, какъ Скрибонія, и такой злой, какъ Ливія. Никто не можетъ черезъ недлю превратиться въ одинъ желудокъ, какъ Марція. Наша жизнь коротка! Такая жизнь! никто но замтитъ, конечно, что я здсь гнію заживо, но сама-то я ясно вижу это.

Если бъ она сказала это дрожащимъ голосомъ, это не произвело бы такого впечатлнія. Но голосъ Фавстулы былъ твердъ и, какъ всегда, музыкаленъ, и ни одна слеза не смягчала горечи ея словъ.

Нсколько минутъ Клавдія не могла сказать ни слова. Затмъ она мягко произнесла:

— Фавстула, тебя никто не спрашивалъ о томъ, желаешь ли ты поступить сюда?

— Никто. Однажды, когда я была совсмъ маленькой двочкой, я почувствовала себя несчастной и хотла кончить самоубійствомъ. Но одинъ человкъ, любившій меня, спасъ меня. И я была зла на него, зачмъ онъ остановилъ меня. Мн казалось тогда, что онъ вытащилъ меня изъ черной пропасти. Но вдь такая жизнь хуже всякой пропасти!

Теперь уже Клавдія закрыла лицо руками. Голосъ Фавстулы звучалъ, какъ стонъ раненаго. Она и не догадывалась о томъ, что стало ясно для Клавдіи. Никогда прежде она не заикалась о любви, и Клавдія думала, что ни одинъ лучъ любви не согрвалъ жизнь этого бднаго существа. Старшая весталка была уврена, что между богиней и ея юной жрицей стоитъ одна только преграда — равнодушіе, несклонность ея натуры къ этому призванію. Она отлично понимала, что служеніе весталокъ сводилось къ механическому исправленію обрядовъ и что для такой натуры, какъ Фавстула, нтъ возможности стать простой обезьяной, что она не согласится ни съ чмъ только потому, что такъ положено. Клавдію покоробило, когда ея младшая подруга стала говорить о богахъ такъ откровенно и съ такою критикой. Но это не показалось ей простой дерзостью, за которую слдуетъ наказать.

Теперь онъ уже знала больше: между Вестой и ея жрицей стояло живое лицо. Мысль о томъ, что Фавстул всего десять лтъ, утшала ее лишь отчасти: не всегда же она останется двочкой и при такомъ характер, какъ у нея, нельзя разсчитывать, что со временемъ все забудется.

— Это было давно?— спросила она.

— Да. Довольно давно. Мн было всего шесть лтъ.

— А ему сколько было лтъ?

— Онъ былъ много старше меня: ему было тогда двнадцать лтъ.Теперь онъ служитъ въ легіонахъ. Вроятно, гд-нибудь вдали отъ Рима, иначе онъ пришелъ бы проститься со мной. Вся его семья была очень ласкова ко мн. Его зовутъ Фабіанъ Ацилій Глабрій.

— Христіанинъ?

— Да. Они вс христіане. Вс они были очень добры ко мн.

— Многіе изъ христіанъ, я слышала, дйствительно очень добры.

— О, гораздо добре, чмъ наши!

Клавдіи не понравилось это восклицаніе. Оно показалось ей опаснымъ и некорректнымъ.

Она вздохнула и молча поднялась, чтобы поправить священный огонь. Фавстула глядла на нее, думая о томъ, что она только что сказала.

Какъ разъ противъ того мста, гд сидли об весталки, висло на стн великолпное кружевное покрывало. Оно было изъ Греціи и было принесено въ даръ богин однимъ римскимъ военачальникомъ, недавно вернувшимся съ Востока. Оно закрывало дверь въ сосднюю комнату и должно было предохранять священный огонь отъ дуновенія втра. Фигуры на немъ были вышиты въ натуральную величину. Между ними виднлись три двушки съ серьезными, торжественными лицами. Центральная фигура всей группы была изображена сидящей, и Фавстула могла ее разсмотрть лучше, чмъ остальныхъ, другую фигуру загораживала собою Клавдія, а третья выцвла, ибо этому покрывалу было не мало лтъ. Трепещущій свтъ отъ огня падалъ прямо на сидящую фигуру, и казалось, будто она шевелитъ руками. Фавстула устремила на нее неподвижные глаза, какъ будто стараясь разглядть, какъ она вяжетъ. Она догадалась, что на покрывал были изображены три богини Судьбы.

XXVII.

Былъ темный холодный зимній вечеръ.

Было уже довольно поздно, когда Фавстулъ вышелъ изъ дому и направился къ Большому цирку, повидимому, не обращая вниманія, куда онъ идетъ. Итти гулять ночью не представляло ничего заманчиваго, но онъ не могъ оставаться дома: ему надо было куда-нибудь скрыться отъ Тулліи и ея плача. Плача онъ терпть не могъ. Его послдній ребенокъ, сынъ Тулліи, умеръ, и мать плакала и кричала, какъ послдняя крестьянка. Несмотря на то, что въ обычной жизни она держала себя холодно и была, казалось, застрахована отъ многихъ чувствъ, теперь, когда погибъ ея цвтущій ребенокъ, все напускное соскочило съ нея. Мальчикъ былъ некрасивъ, но онъ былъ ея сыномъ, а все, что было ея, Туллія старалась держать крпко.

Вдругъ у нея явилось страшное подозрніе, что ея сынъ умеръ оттого, что они отослали отъ себя Фавстулу. Не то, чтобы она поняла это въ смысл наказанія за сдланную ею несправедливость, но ей пришло въ голову, что-кто-нибудь изъ многочисленныхъ боговъ и богинь могъ взять Фавстулу подъ свое особое покровительство и теперь чувствовать себя оскорбленнымъ.

Она ничего не сказала мужу объ этомъ. Она только терзала его своими яростными воплями о своей злосчастной судьб. Разв у него не четверо дтей, и только одинъ ребенокъ ея? Если уже нужно было отнять у нихъ ребенка, то почему же было не отнять кого-нибудь другого.

Фавстулъ терпливо цлыми часами сносилъ эти причитанія, но наконецъ не выдержалъ и бжалъ отъ жены. Для него лично смерть этого слабенькаго мальчика не была большимъ горемъ. Его единственнымъ желаніемъ было спастись на нкоторое время отъ стованій Тулліи.

Онъ вышелъ изъ своего дома почти украдкою, какъ бы боясь, что его вернутъ назадъ. Благополучно выбравшись, онъ сейчасъ же впалъ въ свое обычное веселое настроеніе и пошелъ впередъ безъ опредленной цли. Онъ ршилъ оставаться вн дома какъ можно дольше, чтобы, вернувшись, застать Туллію уже въ постели.

Поровнявшись съ входомъ въ Большой циркъ, онъ пошелъ по прямой дорог, ведущей къ Авентинскому холму

Идя по этому пути, онъ невольно вспомнилъ о томъ вечер, когда родилась Фавстула и когда онъ, вернувшись домой, нашелъ Акцію мертвой. Припомнился ему и разговоръ съ Сабиной, которой теперь тоже уже нтъ на свт, и приходъ съ умершимъ ребенкомъ Клодіи, которая также умерла. Вспомнилось ему дале, какъ онъ здилъ въ путешествіе и какъ въ Олибанум онъ убдился, что Фавстула стала красавицей. Вспомнилъ Меланію, Ацилію и ея двухъ племянниковъ и своего собственнаго некрасиваго сына. Меланія, Ацилія!.. Все это теперь тоже примерло.

И вспомнилось ему, какъ умерла его мать, когда онъ былъ еще маленькимъ мальчикомъ. Ея смерть вселила въ него ужасъ, и ему представлялось, что вотъ-вотъ придетъ и его конецъ.

За аркой Тита онъ остановился минуту-другую, чтобы сообразить, куда же ему идти — на форумъ по Священной дорог, или взять влво и пройти по Новой дорог мимо Атрія Весты и дворца Калигулы. Послдняя дорога, узкая и темная, не пользовалась хорошей славой, особенно вечеромъ. Не обращая, однако, на это вниманія, онъ взялъ немного вправо и пошелъ внизъ по склону по направленію къ форуму. По дорог, по которой онъ только что прошелъ, халъ какой-то всадникъ, по направленію отъ Meta Sudans. Было уже поздно, городъ угомонился, и въ свжемъ, чистомъ воздух Фавстулъ явственно слышалъ металлическій звукъ шаговъ лошади по мостовой.

Подойдя къ храму Весты, онъ опять остановился и покрпче закутался въ плащъ. Поднялся рзкій втеръ и сталъ довольно холодно. Облака вдругъ разорвались. Выглянула луна, и вещи, которыхъ до сихъ поръ нельзя было видть, вдругъ предстали передъ его глазами, блыя и блдныя. Высокая стна Атріума Весты безъ оконъ стояла передъ нимъ, словно привидніе, а за ней высилось огромное зданіе покинутаго императорскаго дворца.

Фавстулъ остановился передъ Атріумомъ и разсянно прислушивался къ стуку копытъ. Онъ различилъ по гулкому звуку, что всадникъ прохалъ черезъ арку Тита. Но онъ не думалъ ни о лошади, ни о всадник: его мысли были около Фавстулы. Спитъ она теперь, или же подъ руководствомъ старшей весталки наблюдаетъ за священнымъ огнемъ?

Всадникъ былъ уже совсмъ близко отъ него, и онъ невольно обернулся, чтобъ взглянуть на него. То былъ молодой человкъ, почти мальчикъ, но уже центуріонъ, хавшій на прекрасномъ кон. Фавстулъ всегда питалъ страсть къ хорошимъ лошадямъ и потому сталъ особенно всматриваться въ лошадь. Въ этотъ моментъ луна ярко освтила его лицо. Молодой центуріонъ, хавшій шагомъ, вдругъ остановилъ лошадь и радостно воскрикнулъ:

— Фавстулъ! Ты, должно быть, не помнишь меня, но зато я тебя помню. Я Фабіанъ Ацилій Глабрій.

И съ этими словами онъ проворно спрыгнулъ съ лошади. Они сердечно поздоровались.

— Мы видлись съ тобой всего одинъ разъ, и то пять лтъ тому назадъ. Это очень мило съ твоей стороны, что ты не забылъ меня воскликнулъ Фавстулъ.

Ему было пріятно, что за эти путь лтъ его наружность не потерпла большихъ перемнъ.

— Какъ странно,— продолжалъ онъ.— Только полчаса тому назадъ я думалъ о теб, но я былъ убжденъ, что ты далеко.

— Я и былъ далеко до вчерашняго дня. Но теперь я квартирую здсь. Я перешелъ въ гвардію…

— Ты сталъ совсмъ мужчина,— перебилъ его Фавстулъ, зная, что его знакомый находился въ томъ возраст, когда пріятно казаться боле старымъ, чмъ на самомъ дл.

— Не совсмъ,— со смхомъ отвчалъ Фабіанъ.— Я еще только крупный мальчикъ, но если ты запасешься немного терпніемъ, то я скоро буду и настоящимъ мужемъ.

— О, не спши, любезный Фабіанъ. Каждый глупецъ можетъ состариться, но даже мудрйшіе между нами не могутъ помолодть. Хотлъ бы я вернуть твои двадцать лтъ.

— Мн не двадцать, а только семнадцать, да и то не полныхъ.

Фавстулу было пріятно видть его, и онъ даже испытывалъ чувство благодарности къ этому юному центуріону, онъ уже дожилъ до такого возраста, когда молодые люди длаются учтиво-равнодушны къ его присутствію.

— О, я отлично помню тотъ день, когда мы познакомились,— сказалъ онъ.— И ты понравился мн больше всхъ, да и я теб, кажется, понравился. Христофоръ отнесся ко мн какъ-то недоврчиво. Помнишь?

Фабіанъ помнилъ все это очень хорошо. Онъ зналъ, что инстинктъ никогда не обманывалъ его брата. Правда, Фавстулъ понравился тогда ему: изящныя манеры и красивое лицо,— этого было довольно, чтобы пріобрсти его дружеское расположеніе.

Онъ самъ не могъ, впрочемъ, отдать себ отчета въ своемъ чувств къ отцу Фавстулы. Какъ отецъ, онъ ему ршительно не правился, и онъ былъ золъ на него. И въ то же время онъ былъ ему пріятенъ только потому, что онъ былъ ея отцомъ.

— Конечно, помню,— весело отвчалъ Фабіанъ.— Какъ поживаетъ Фавстула?

Фабіанъ замтилъ, какъ вдругъ перемнилось лицо его собесдника, но не понялъ причинъ этого. Онъ вспыхнулъ, вообразивъ, что его вопросъ показался слишкомъ фамильярнымъ.

— Прости,— сказалъ онъ.— Но ты знаешь, мы съ ней были пріятелями. Она съ Таціемъ долго жила у насъ, и моя покойная мать очень любила ее.

— Да, да,— отвчалъ Фавстулъ, вспомнивъ, что его посщеніе стоило жизни матери обоихъ мальчиковъ.— Этого никогда нельзя забыть. Фавстула здорова и живетъ хорошо.

— Посл смерти Сабины она, по всей вроятности, живетъ теперь съ тобой въ Рим?

Фабіанъ погладилъ лошадь. Онъ старался не смотрть на Фавстула, но хорошо замчалъ оттнки въ его голос.

— Да, она здсь въ Рим. Но живетъ она не со мной. Она живетъ здсь.

Во всю свою жизнь для Фавстула не было ничего боле труднаго, какъ промолвить эти слова. Теперь была его очередь краснть и, показавъ рукою на Атріумъ Весты, онъ отвернулся отъ своего собесдника.

— Здсь?— рзкимъ, отрывистымъ тономъ спросилъ Фабіанъ, взглянувъ на святилище Весты.

Высокая блая стна Атрія при лунномъ свт казалась огромной могилой.

— Да, здсь. Въ храм двственницъ Весты,— хрипло прошепталъ Фавстулъ.

Фабіанъ не могъ произнести ни слова. У него не было силы взглянуть въ лицо такому отцу. Цлые мсяцы мучилъ Фавстула стыдъ, но никогда еще онъ не испытывалъ столь жгучаго униженія.

‘Что я надлалъ!’ подумалъ онъ, но не промолвилъ ни слова.

Не смя прямо взглянуть въ лицо юнош, онъ украдкой поглядывалъ на него. Фабіанъ пристально смотрлъ на Атріумъ Весты. Онъ зналъ и любилъ Фавстулу больше, чмъ кто-либо, не исключая ея отца, и потому ни на минуту не могъ допустить мысли, что она стала весталкой по собственному желанію. Онъ вспомнилъ, что ея отецъ женился во второй разъ, вспомнилъ, что Сабина умерла, остальное ему стало ясно.

‘Она тутъ съ ума сойдетъ’, пронеслось у него въ голов.

XXVIII.

Съ тхъ поръ, какъ Фавстула стала весталкой, Фабіанъ не видалъ ее четыре года. Случилось такъ, что въ Рим ему пришлось оставаться всего нсколько недль. Атанарикъ и его готы тревожили границы имперіи въ Мизіи, и оба брата Ациліи были посланы противъ нихъ. Фабіанъ почувствовалъ облегченіе, удалившись изъ Рима, гд онъ только и думалъ о Фавстул, объ этой невольной плнниц, для которой онъ ничего не могъ сдлать.

Но какъ только представился случай вернуться въ Римъ, онъ сейчасъ же схватился за него. Въ начал февраля онъ пріхалъ въ столицу и недли черезъ дв ему удалось увидться съ Фавстулой.

Однажды, за нсколько дней до Люперкалій, верховная весталка встртила какъ-то Туллію, которая стала жаловаться ей, что Фавстула совсмъ забыла родныхъ.

— Это очень дурно съ ея стороны,— сказала она съ обиженнымъ видомъ.— Она какъ будто не хочетъ знать насъ.

Волюмнія была уврена, что Фавстула, дйствительно, не хочетъ знать свою мачеху, да и было отчего: она сама недолюбливала Туллію и считала ее воплощеніемъ патриціанской гордости и заносчивости.

— Не знаю, должна ли я позволять появляться въ город молодымъ весталкамъ, которыя еще проходятъ приготовительную стадію,— холодна отвчала она.

— Постить семью своего отца — это не значитъ еще появляться въ город. Къ тому же мы живемъ такъ близко.

— Я распоряжусь, чтобы она васъ навстила,— отвчала Волюмнія и отвернулась, какъ бы давая понять, что она больше не желаетъ продолжать этотъ разговоръ.

За день до начала Люперкалій она сказала Фавстул, что она хорошо бы сдлала, если бы, возвращаясь съ праздника, навстила своего отца.

— Ты подешь со всмъ парадомъ,— добавила она съ печальной улыбкой.— Твоя мачеха обижается, что ты ни разу не заглянула къ нимъ, и теперь я хочу, чтобы ты хала къ нимъ съ подобающей пышностью. Твоя мачеха очень важная персона, но пусть она не забываетъ, что весталка будетъ поважне ея.

Фавстул все это показалось забавнымъ. Если ужъ непремнно надо было хать, то она подетъ со всей пышностью и непремнно въ тотъ день, когда въ дом отца будетъ много постителей, а не одна Туллія.

Фабіанъ случайно шелъ къ римскому форуму и встртилъ Фавстула, который возвращался съ Люперкалій, справлявшихся недалеко отъ его дома. Они не встрчались съ той самой ночи, когда Фавстулъ объявилъ, что его дочь стала весталкой.

Фавстулъ принялся горячо упрашивать его, чтобы онъ зашелъ къ нему, и Фабіанъ не могъ ему отказаться. Фавстулъ представилъ молодого человка своей жен, которая показалась ему гораздо красиве, чмъ онъ ожидалъ. Онъ увидлъ передъ собой вполн свтскую женщину съ прекрасными глазами, которые умли быть гнвными, но теперь свтились лаской и привтомъ.

— А вотъ и моя дочь,— небрежно сказалъ Фавстулъ.

Фабіанъ едва не вскочилъ. Передъ нимъ стояла высокая двушка, гордая своимъ происхожденіемъ и красотой. Она была очень похожа на отца. Только видъ у нея былъ не такой привтливый, а глаза смотрли какъ-то остро и твердо.

— Моя дочь… Флавія,— произнесъ Фавстулъ, длая едва замтную паузу передъ ея именемъ.

— Нелюбимая дочь,— съ улыбкой сказала двушка.

Фавстулу это не понравилось. Ея замчаніе свидтельствовало о плохомъ ея воспитаніи, и онъ поспшилъ заговорить съ другимъ гостемъ.

Фабіанъ поклонился и сталъ мысленно сравнивать Фавстулу съ Флавіей. Она не была красавицей, но отличалась миловидностью, и многіе удивлялись, почему она до сего времени не вышла еще замужъ. Было извстно, что она получитъ богатое наслдство посл своей тетки Домиціи. Въ Рим относительно нея ходили сплетни, говорили, что у нея дурной глазъ. Сплетни эти дошли до Домиціи, которая въ одинъ прекрасный день, подъ горячую руку, передала ихъ Флавіи и просила ее держать себя осторожне.

— Если со мной приключится что-нибудь худое,— сердито сказала она,— я это припишу твоему дурному глазу.

Это замчаніе взбсило Флавію. Она стала болзненно подозрительной и всякій разъ, какъ кто-нибудь въ разговор съ нею закладывалъ руки за спину, она была уврена, что противъ нея длались пальцами ‘рога’.

Совершенно случайно Фабіанъ, бесдуя съ нею, заложилъ на одну минуту руку за спину. Флавія тотчасъ же замтила этотъ жестъ. Въ ея голубыхъ глазахъ вспыхнулъ гнвный огонекъ, но она овладла собой и продолжала быстро сыпать словами. Но она никогда ничего не забывала и не прощала.

Около Фабіана съ правой стороны стоялъ молодой человкъ съ добродушнымъ, мягкимъ лицомъ. Было замтно, что онъ весь находится подъ обаяніемъ Флавіи. Ему, видимо, хотлось занять мсто Фабіана, а Флавіи было пріятно заставлять его ждать.

Таблинумъ въ дом Фавстуловъ былъ довольно обширенъ и, однако, не могъ вмстить всхъ, гостей. Группа изъ этихъ трехъ лицъ стояла какъ разъ въ самыхъ дверяхъ, такъ что имъ виденъ былъ весь атріумъ до самаго входа въ него съ улицы.

Между гостями, стоявшими ближе къ выходу, вдругъ произошло какое-то движеніе и суматоха. Молодой человкъ, ухаживавшій за Флавіей, вытянулъ свою длинную шею, чтобы взглянуть, что случилось.

Къ Фавстулу подбжалъ рабъ и что-то тихо сказалъ ему. Тотъ немедленно быстрыми шагами пошелъ въ атріумъ, видимо, приготовляясь встртить какого-то важнаго гостя.

На ступеняхъ лстницы, ведущей, съ улицы, показались носилки, а въ дверяхъ появился въ парадномъ одяніи ликторъ съ своими fasces.

Молодой человкъ, ухаживавшій за Флавіей и называвшійся Луциліемъ, не могъ выдержать.

— Великій Юпитеръ, весталка!— воскликнулъ онъ, еще боле вытягивая свою длинную шею.

Фавстулъ помогъ женщин, сидвшей въ носилкахъ, сойти. Потомъ они поцловались и вошли въ атріумъ.

— О, это моя сестра,— замтила Флавія, бросая лукавый взглядъ на Туллію. Ей хотлось посмотрть, какъ она будетъ теперь держать себя. Об он были очень вжливы другъ къ другу, но любви между ними не было. Туллія была слишкомъ высокаго мннія о себ, но такого же мннія была о себ и Флавія.

‘Ей придется, однако, выйти къ ней навстрчу,— по думала она про себя.— Предъ весталкой должны преклоняться вс’.

Туллія, впрочемъ, и сама знала это хорошо: церемоніи были ея сильной стороной. Она двинулась впередъ черезъ атріумъ и встртилась съ Фавстулой какъ разъ по средин его. Внутри себя Туллія негодовала: она не предвидла, что Фавстула можетъ явиться къ нимъ въ полномъ парад. Тмъ не мене она старалась улыбаться какъ можно привтливе. То же длала и Фавстула. Вс отлично понимали положеніе и забавлялись.

Былъ яркій солнеч’ный день, и группа, остановившаяся по средин атріума, была отчетливо видна всмъ.

Фавстул было теперь пятнадцать лтъ — зрлый возрастъ для южанки. Она такъ же, какъ и ея сестра Флавія, была высокаго роста, но гораздо красиве ее. Длинная одежда сидла на ней, какъ на цариц.

— Я должна итти ее привтствовать,— промолвила Флавія и пошла съ другими гостями, Двинувшимися въ таблинумъ. Сестры встртились въ тотъ моментъ, когда Фавстула собиралась выйти изъ перистиля подъ широкую колоннаду, гд висла огромная бронзовая люстра.

— Salve, Фавстула,— сказала Флавія и слегка поцловала сестру сначала въ одну щеку, потомъ въ другую.

Фавстула улыбнулась и хотла было привтствовать сестру, какъ вдругъ тяжелая люстра сорвалась и съ трескомъ упала на мраморный полъ, задвъ ее по плечу.

Гости бросились къ ней на помощь. Вс толпились вокругъ нея, спрашивая, гд люстра ее ушибла. Фабіанъ и Луцилій были тутъ же.

— О, она меня не ушибла, а только задла,— спокойно отвчала Фавстула, хотя паденіе люстры было настолько сильно, что она почти упала въ обморокъ на руки отца.

— Тебя ушибло?— озабоченно спросилъ Фабіанъ.

Глаза ихъ встртились.

Она сразу узнала его, хотя теперь ему было уже двадцать одинъ годъ и прошло уже боле шести лтъ съ тхъ поръ, какъ они встртились съ нимъ послдній разъ.

Фавстула попрежнему была блдна, какъ смерть, но она быстро выпрягалась и сказала отцу, что можетъ теперь держаться на ногахъ и безъ его помощи.

— Ты такъ блдна! Пожалуй, упадешь въ обморокъ?

— Нтъ. Мн кажется, я больше испугалась, чмъ ушиблась. И ты также, Флавія? Тебя не задло?

— Нтъ. Я отдлалась только испугомъ.

Луцилій, куда-то исчезнувшій, появился съ кубкомъ вина. Онъ могъ бы, конечно, замтить, что Флавія поблднла не меньше своей сестры, но онъ этого не замтилъ и предложилъ Фавстул выпить вина.

Юная весталка улыбнулась и, поблагодаривъ его, отказалась. Но Фавстулъ взялъ кубокъ и заставилъ ее выпить вина.

Флавія зорко наблюдала за этой сценой, и отъ нея не укрылось ни безпокойство Фабіана, ни внезапная услужливость Луцилія, ни странное выраженіе на лицахъ гостей. Она знала, что про себя они повторяли на разные лады: ‘Опять ея дурной глазъ’.

И она стала ждать, подойдетъ ли къ ней Луцилій и спроситъ ли онъ, какъ она себя чувствуетъ. Но онъ не подошелъ, и Флавія была уврена, что это съ его стороны не простая разсянность. Такое невниманіе въ человк, ухаживавшемъ за нею, было нехорошо само по себ. Но теперь она убдилась, что и онъ знаетъ о ея дурномъ глаз и боится ея.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

XXIX.

Черезъ годъ посл этой встрчи Фавстулы и Фабіана Волюмніи исполнилось сорокъ лтъ и она перестала быть великой весталкой. Ея мсто заняла Ливія. Правленіе ея было также непродолжительно, такъ какъ она была моложе Волюмніи всего на три года. Слдующей по старшинству была Марція, но она умерла въ годъ вступленія Фавстулы.

За Ливіей великой весталкой стала Кайя. Но ея правленіе было еще короче. До сорока лтъ ей оставалось всего полтора года. Освободившееся посл нея мсто было занято Тацитой, и Фавстула, несмотря на свои двадцать лтъ, шла за ней по старшинству. Изъ младшихъ весталокъ одна Лоллія была принята на мсто умершей Марціи и имла всего девятнадцать лтъ. Остальные три, Эннія, Кальнурнія и Мильвія, были гораздо моложе.

Таково было положеніе въ атріум Весты лтомъ 360 года, когда Фавстула только что отбыла десятилтній срокъ своего послушанія.

Въ Рим стояла страшная жара и было много больныхъ. Вскор посл торжества въ честь богини Весты Тацита ршила, что и весталкамъ будетъ не худо покинуть Римъ на нкоторое время. Он отпускались по дв и должны были провести дв недли въ одномъ изъ имній, принадлежавшихъ ихъ коллегіи. Потомъ каждая пара возвращалась и оставалась въ Рим на мсяцъ съ тмъ, чтобы затмъ ухать опять. Такой порядокъ Тацита ршила сохранить до октября.

Во время своего вторичнаго отпуска, пришедшагося на сентябрь, Клавдія и Фaвcfyлa должны были хать въ имніе, расположенное на берегу моря между Остіей и Ардеей, недалеко отъ Лаврентума, въ мстности, которое теперь носитъ названіе Тог Paterno. Выборъ этого мста для ихъ отдыха вызывалъ нкоторое удивленіе, ибо мстность эта слыла лихорадочной, и никто не сталъ бы искать здсь себ убжица въ сентябр. Ни Клавдія, ни Фавстула не подозрвали этого и были очень рады вырваться куда-нибудь. Великая весталка объявила, что для нея слишкомъ далеко хать въ это имніе, и дала Клавдіи самыя подробныя указанія относительно длъ, которыя ее интересовали въ этомъ имніи.

За десять лтъ Тацита нисколько не похорошла, но тмъ не мене не переставала думать о своей красот. Она была не особенно умна, но надлена той хитростью, которою обладаютъ обезьяны. По немногимъ словамъ, которыми она обмнялась на прощанье съ Клавдіей, видно было, что она вдвойн завидуетъ ей.

— Надюсь, что эта перемна будетъ вамъ пріятна,— заговорила она, ласково кивая головой.— Надо позаботиться и о своемъ здоровь. Ты и теперь важная особа, а посл меня будешь великой весталкой. Я смотрю на тебя, какъ на мою преемницу, и теб нужно поправиться хорошенько. Это ужасное лто сильно отозвалось на теб. Такое здоровье, какъ у тебя, стоитъ только потерять, а потомъ ужъ не вернешь. Ты должна пополнть и посвжть, Такой тонкой хорошо быть въ юности, а въ тридцать лтъ это грозитъ худобой. Я накажу Фавстул, чтобы она смотрла за исполненіемъ моихъ совтовъ.

— Она страшно похудла,— продолжала она, обращаясь съ любезной улыбкой къ Фавстул.— Она въ томъ возраст теперь, когда люди могутъ лишиться навсегда своего здоровья. Поручаю теб смотрть за тмъ, чтобы морской воздухъ возстановилъ силы бдной Клавдіи. А то она и не доживетъ до великой весталки

Фавстула улыбнулась и общала, что морской воздухъ, конечно, сдлаетъ все, что отъ него требуютъ. За Клавдію, которая была совершенно здорова и только немного блдна, она нисколько не безпокоилась. Она была такъ же хороша, какъ и десять лтъ тому назадъ, и ея нжная, тихая природа была не изъ тхъ, на которыхъ время отзывается слишкомъ рзко.

Чтобы избгнуть жары и пробраться по улицамъ, пока он еще пусты, об весталки отправились рано утромъ, едва занялся свтъ. Имъ предстояло совершить путь миль въ двадцать, и он, конечно, хали. Для каждой была красивая деревянная повозка, украшенная бронзовой инкрустаціей. Весталки могли здить въ такихъ повозкахъ даже въ Рим, хотя въ город ихъ обыкновенно носили на носилкахъ. У нихъ были свои собственныя конюшни и нкоторое число рабовъ, которые, конечно, жили не въ Атріум.

Фавстула съ восторгомъ хала въ деревню. Ей было все равно куда хать, хотя она и предпочла бы хать въ горы, чмъ на берегъ моря. Когда он прозжали мимо дома ея отца, тихаго и запертаго въ этотъ ранній часъ, она вспомнила о Фабіан, котораго она не видала со времени Люперкалій, когда они встртились почти безмолвно. Пришла ей на умъ и Флавія, еще не вышедшая замужъ. Подивилась она, почему это въ глазахъ сестры свтилась такое ожесточеніе и гнвъ.

Гд-то теперь Фабіанъ? Увидятся ли они когда-нибудь?

Выхавъ изъ Рима черезъ Porta Ostiensis, он скоро подъхали къ маленькой базилик св. Павла, построенной Константиномъ Великимъ подъ Celia Memoriae, которая обозначала мсто погребенія апостола въ виноградник Луцины. Эта базилика стояла уже двадцать четыре года. Черезъ двадцать шесть лтъ ее потомъ замнили новой, гораздо боле обширной, которую построили императоры Валентиніанъ, еодосій и Аркадій.

Около базилики подъ тнью деревьевъ стояла группа христіанъ, дожидавшихся, когда откроютъ двери и начнется обдня. То были большею частью бдняки изъ Кампаньи, но лица ихъ были веселы. Они съ любопытствомъ смотрли на экипажи, за которыми бжала толпа рабовъ. Фавстул вспомнились давно минувшіе дни въ Цивителл и счастливое житье у Меланіи, рабы которой были какъ бы ея дтьми.

Об повозки хали нкоторое время рядомъ, и Фавстула безъ всякой задней мысли стала глядть на свою подругу. На ея лиц лежало какое-то особенное выраженіе, котораго она долго потомъ не могла забыть.

За базиликой св. Павла Via Laurentiana поворачиваетъ налво. Повозки оставили Via Ostiana съ ея лавками и виллами. Дорога стала безлюдне, боле похожей на деревенскую и, стало быть, боле пріятною для Фавстулы.

Путь пошелъ въ гору, и повозки двигались медленне.

— Скажи,— крикнула Фавстула своей подруг, которая хала впереди:— скажи, чтобы они не гнали такъ быстро, когда мы опять подемъ по ровной дорог. Намъ остается сдлать всего десять миль, а хать такъ пріятно.

— Да и пшеходамъ трудно поспвать за нами,— согласилась Клавдія.

Фавстул не разъ бросалось въ глаза, какъ заботилась о рабахъ ея подруга, что было необычно для гордыхъ и привыкшихъ къ роскоши весталокъ.

— Мн пріятно такъ хать,— заговорила Фавстула, когда повозки опять поровнялись.— А теб? Здсь гораздо лучше, чмъ въ Атріум Весты или на Форум.

Клавдіи рдко приходилось видть ее такой веселой. Она была похожа на двочку, которую отпустили изъ школы домой въ деревню. И Клавдіи было пріятно, что Фавстула чувствуетъ себя счастливой.

Они уже прохали третій камень, и рабъ, правившій повозкой Фавстулы, сталъ смотрть налво, подергивая правой рукой себя за ногу.

— На что ты смотришь?— спросила Фавстула.

— Вотъ мсто,— отвчалъ онъ, которое называется ad Aquas Salvias. Здсь былъ обезглавленъ апостолъ христіанъ Павелъ.

Рабъ съ открытымъ, добродушнымъ лицомъ умолкъ и, видимо, колебался, говорить ли ему дальше.

— Ну,— сказала Фавстула.— Продолжай дальше. Что тутъ произошло?

— Въ этотъ самый день, когда должны были казнить апостола христіанъ, недалеко отъ этого мста стояла благородная матрона, по имени Плавтилла. Она была обращена имъ въ христіанство и ей хотлось взглянуть на дего въ послдній разъ. Когда его вели изъ тюрьмы къ этому мсту, она упала на колни и, горько заплакавъ, просила его благословить ее. Апостолъ благословилъ ее и просилъ ее дать ему ея повязку, чтобы завязать ему глаза, когда его будутъ приготовлять къ казни. Полная вры и жалости, Плавтилла сорвала съ себя повязку и отдала ее апостолу. Затмъ Павла повели дальше и ускли вотъ здсь, гд теперь стоитъ церковь. Сохранился еще и столбъ, къ которому онъ былъ привязанъ, и кусокъ мрамора, на который онъ положилъ подъ мечъ свою голову. Когда его казнили, его голова упала на землю, и теперь тутъ сталъ теплый, никогда не изсякаемый родникъ. Голова подпрыгнула и снова упала на землю. И въ этомъ мст образовался еще теплый ключъ. Голова опять подпрыгнула и опять упала на землю, и тутъ явился третій родникъ, холодный, какъ ледъ. И когда голова падала на землю, уста апостола продолжали повторять имя ихняго Бога: Іисусъ! Іисусъ! Вотъ что мн пришлось слышать.

Фавстула молча и серьезно слушала разсказъ раба. Ни признака недоврія не было замтно на ея лиц. Она была уврена, что этотъ рабъ — христіанинъ, но ей не хотлось спрашивать его объ этомъ. Ей было извстно, что многіе рабы-христіане принадлежали языческимъ господамъ, но было странно, что и рабъ весталокъ — христіанинъ.

Когда онъ кончилъ свой разсказъ, Фавстула тихонько сказала:

— Prosit!

Лицо раба освтилось улыбкой.

— Богъ да благословитъ тебя,— спокойно отвтилъ онъ.— Да благословитъ тебя Спаситель и Искупитель.

Фавстула улыбнулась, и рабъ понялъ, что онъ не оскорбилъ ее. Можетъ быть, впервые на весталку призывалось благословеніе Божіе именемъ Христа.

Одолвъ еще одинъ холмъ, они спустились къ мосту. Дорога шла вдоль долины, которая теперь называется Vallerano. Фавстула упивалась ароматомъ деревьевъ, и свжій втерокъ ласкалъ ея щеки. Въхали въ лсъ, и на лицахъ и на дорог бгали поперемнно свтъ и тни.

Фавстула почувствовала, какъ будто съ нея спало много лтъ, и въ ея глубокихъ глазахъ виднлся огонекъ жизни, говорившій о счасть.

— Послушай, Клавдія,— крикнула она, когда экипажи въхали на слдующій холмъ.— Нельзя ли намъ пойти пшкомъ? И лошади отдохнули бы!

Клавдія согласилась. Об вышли изъ повозокъ и пошли на холмъ, приказавъ своимъ спутникамъ дожидаться ихъ на его вершин.

— Забудемъ на дв недли объ Атріум,— предложила Фавстула.

Клавдія покачала головой.

— Мы не можемъ забыть о немъ, ибо мы весталки,— сказала она какъ-то грустно.

— Попробуемъ все-таки,— возразила Фавстула съ ея высокомрной улыбкой.— Я, по крайней мр, могу предать все это забвенію, если меня оставятъ въ одиночеств.

Клавдія промолчала. Но ароматъ лса сталъ дйствовать и на нее.

— Вотъ бабочка!— воскликнула она.— Какіе цвты!

— Мн хотлось бы поймать ее. Но если я поймаю, я не стану долго держать ее въ плну. Пусть улетаетъ и наслаждается жизнью. Времени у нея не много.

— Теб хотлось побгать! Вотъ лицемрка! А говорила о томъ, что лошади отдохнутъ!

— Конечно, я лицемрка. Этому искусству я училась десять лтъ.

Фавстула засмялась, но ея веселье было похоже на т поперемнно темныя и желтыя полосы, которыя накладывали на дорогу то тьма, то солнце.

XXX.

Имніе, принадлежавшее весталкамъ, въ которомъ Клавдіи и Фавстул предстояло прожить дв недли, было очень обширно. Главное его богатство составлялъ великолпный строевой лсъ, которымъ было покрыто три-четверти его земли. Остальное пространство, гд не было лса или гд лсъ былъ сведенъ, было покрыто болотами или покрыто золотоцвтникомъ. Весь день здсь виднлись крестьяне, которые или вспахивали почву, или косили траву вмст съ этими цвтами смерти. Но смерть сильне насъ, и цлыя поколнія крестьянъ сложили свои кости въ этихъ болотистыхъ низинахъ побережья Лаціума.

Фавстула часто сидла на опушк лса и смотрла, какъ трудятся крестьяне. Они работали большими толпами, женщины и мужчины вмст. Одежда женщинъ была очень красива, гораздо красиве, чмъ ея собственная. Она знала, какъ тяжела и трудна была ихъ жизнь, и тмъ не мене видъ у нихъ былъ довольный. Они пли и смялись, кося твердые стебли цвтка смерти.

По временамъ, когда группа женщинъ подходила къ ней слиткомъ близко, она улыбалась, когда кто-нибудь изъ нихъ, поднявъ голову, встрчалъ взглядъ ея большихъ черныхъ глазъ. Он, въ свою очередь, улыбались ей и длали ей поклонъ, въ которомъ чувствовалась не рабская покорность — жители Лаціума никогда не были рабами сильныхъ міра сего,— а привтливость и почтеніе.

Однажды недалеко отъ нея работала крестьянка, у которой на рукахъ былъ маленькій ребенокъ. Мать старалась занимать его и въ то же время продолжала свою работу. Но ребенокъ капризничалъ, и мать была въ затрудненіи.

— Не заболлъ ли онъ?— тихо спросила Фавстула, сдлавъ знакъ женщин подойти къ ней ближе.

— Да. Болотная лихорадка…

— Разв теб нельзя остаться дома и ходить за нимъ?

— Нтъ, нельзя. Отецъ и я должны работать. И въ дом некому ходить за нимъ. Онъ не долго протянетъ и скоро умретъ.

— У тебя есть еще дти?

— Нтъ. Только этотъ. Я была долто замужемъ, пока онъ не родился. И больше у меня не будетъ. Но все-таки я мать, у меня хоть былъ ребенокъ. Если онъ умретъ, все-таки я останусь его матерью. Господь возьметъ его, но оставитъ мн это. Къ тому же мы бдны. Бдны, какъ пустая устричная скорлупа.

Фавстула поняла, что эта женщина христіанка: она говорила о Бог въ единственномъ числ. Ей стало жаль ее, хотя она видла, что и она возбуждаетъ жалость къ крестьянк.

— Дай мн его. Я подержу его, пока ты будешь работать,— сказала она.

— Ты слишкомъ добра. Но ты не умешь нянчить дтей.

Крестьянка не хотла дать ребенка Фавстул. Та предложила ей денегъ, гораздо больше, чмъ крестьянка видла за всю свою жизнь. Она взяла деньги съ тысячью благодарностей и опять пошла работать на безжалостномъ солнц, прижимая ребенка къ своей груди.

Былъ полдень, и ослпительный свтъ, заливавшій поля, раздражалъ Фавстулу, хотя сама она сидла въ благоухающей тни.

Она встала и тихо, ни на что не обращая вниманія, пошла по направленію къ морю.

Домъ, въ которомъ она жила съ Клавдіей, былъ занятъ управляющимъ и его семьей. Половина, на которой онъ жилъ, была довольно обширна, но низка. Въ конц дома возвышалась высокая башня, въ которой было нсколько большихъ комнатъ. Эти-то комнаты и были отведены для обихъ весталокъ. Кругомъ раскинулся лсъ, помнившій еще основаніе Рима. Онъ опускался внизъ и на много миль тянулся по берегу моря. Здсь-то и высадились когда-то выходцы изъ Трои, и Фавстула незамтно дошла до того самаго мста, гд Эней и его храбрые спутники, по преданію, сошли на землю. Между деревьями съ моря доносился легкій втерокъ, и здсь было сумрачно прохладно. Сосны, между которыми росли огромные каменные дубы съ темными блестящими листьями, благоухали.

Кто-то посовтовалъ императору Коммоду дышать здсь цлебнымъ воздухомъ лса, и онъ приказалъ построить для себя виллу въ самой глубин лса. Но императоръ не пользовался любовью, и, можетъ быть, т, кто далъ ему этотъ совтъ, не упускали изъ виду и болотъ, лихорадочныя испаренія которыхъ, словно привиднія, летали по зарямъ подъ всей округой. Объ этихъ болотахъ упоминалъ уже Виргилій. Фавстула и Клодія по ночамъ сами слышали кваканіе милліоновъ лягушекъ, населяющихъ эти болота. Недалеко отъ дома весталокъ стоялъ почти пустой Лаврентумъ. Луканъ прозвалъ его ‘Пустымъ городомъ’ въ то время, когда еще были живы апостолы Петръ и Павелъ, т. е. за триста лтъ до того, какъ Фавстула явилась въ эти мста.

Пока она шла черезъ лсъ къ морскому берегу, лягушки молчали, но зато въ воздух стоялъ гулъ отъ безчисленныхъ наскомыхъ, покрываемый рзкими, пронзительными криками цикадъ.

Фавстула дошла до конца лса, до того мста, гд показался низкій пустынный берегъ. Дойдя до послдняго, она сла подъ его тнью, обернувшись лицомъ къ морю. На обширной водной поверхности не было видно ни одного паруса. Море у горизонта было сапфирно-голубое, ближе у берега опаловое. Еще ближе къ ней тянулась полоса зарослей, а сзади узкая коса мокраго песку.

Фавстула смотрла и любовалась. Ей было пріятно сидть здсь посл тснаго, шумнаго Рима. Но ея мысли какъ-то незамтно сплетались съ прошлымъ, и это ее раздражало. Она не могла отдлаться отъ воспохминаній о храм Весты съ вышитой занавсью подъ дверью съ ея тремя Парками.

Почему эти Парки ткутъ нить, ея жизни и обрзаютъ ее своими ножницами? Что такое жизнь — самая великая вещь, которую она знаетъ и о которой ей, однако, извстно такъ мало?

На берегу показался всадникъ. По мокрому песку онъ беззвучно халъ отъ Остіи. халъ онъ тихо, видимо, ради прогулки, и былъ уже какъ разъ противъ того мста, гд сидла Фавстула, прежде, чмъ она замтила его.

— Фабіанъ!— крикнула она.

Всадникъ сразу узналъ ее по голосу. Онъ слзъ съ лошади и, подведя ее къ тому мсту, гд сидла весталка, привязалъ къ дереву.

— На этомъ мст когда-то сошелъ на берегъ Эней,— сказалъ онъ со смхохмъ, здороваясь съ ней.— Можно подумать, что ты Лавинія, поджидающая героя.

— Она не знала, что Эней явится сюда, а я не знала, что ты будешь тутъ прозжать. Что ты здсь длаешь?

— Моя стоянка за Остіей. А что ты тутъ длаешь и почему сидишь одна на берегахъ Лаціума?

Фавстула разсказала ему все и прибавила:

— Нельзя сказать, чтобы у тебя былъ довольный видъ. Я долго смотрла на тебя прежде, чмъ окликнуть.

— Нтъ, ничего. Надюсь, что ты счастлива, хотя и не понимаю, какъ ты могла сдлаться весталкой, это какъ-то не вяжется съ представленіемъ о теб.

Сама того не желая и не замчая, Фавстула открылась ему.

— Все это ложь, и я не врю въ Весту,— закончила она, сталкивая ногой камень, который покатился на мокрый песокъ.

Злоба душила Фабіана, злоба противъ тхъ, кто заживо заточилъ ее въ эту закономъ установленную могилу.

— Если ты не вришь въ боговъ,— спросилъ онъ:— то какъ можешь ты имъ поклоняться? Какъ могла ты принять обтъ?

— Да я и не принимала никакого обта. Меня привели къ жертвеннику и, какъ я узнала потомъ, отецъ принялъ за меня обтъ. Онъ что-то пробормоталъ, и я стала весталкой, хотя согласія моего на то не было. Однако какъ стало жарко. Втеръ совсмъ утихъ…

— Это часто бываетъ къ вечеру,— отвчалъ Фабіанъ, думая о томъ, что она ему сказала.

Его глаза блуждали по гладкой, словно намазанной масломъ поверхности моря. Фавстула откинула свое покрывало, и ея роскошные волосы упали ей на плечи. Но Фабіанъ не видлъ этого. Зато не укрылось это отъ другихъ глазъ: узкіе, глубоко всаженные глаза рабыни Тациты изъ-за низкихъ кустовъ терновника внимательно слдили за молодой весталкой.

XXXI.

Фавстула промолчала о своей встрч съ Фабіаномъ. Когда она вернулась домой, Тациты еще не было. Возвратилась она только къ ужину и стала разсказывать, что она длала цлый день. Она обошла хижины рабовъ, принадлежавшихъ къ этому имнію, и была поражена ихъ нищетою и жалкимъ видомъ.

— Многіе изъ нихъ христіане, и я встртила ихъ жреца,— говорила Тацита.— Это маленькій старичокъ, такой же бдный, какъ сами крестьяне. Онъ шелъ со мной до самаго дома. Вотъ отчего я и запоздала. Онъ очень предостерегалъ меня и говорилъ, что посл душнаго города легче всего схватить лихорадку. Онъ много разсказывалъ о крестьянахъ и говорилъ, что это народъ добрый. ‘Вашъ народъ, конечно’, возразила я.— ‘О нтъ, домина Клавдія, есть и среди вашихъ много добрыхъ людей. Они длаютъ добро многимъ, въ томъ числ мн и моимъ дтямъ’, возразилъ онъ.— Я дала ему денегъ, и онъ былъ пораженъ, какъ много онъ получилъ, хотя я вовсе не нахожу этого.

— У меня тоже есть деньги,— сказала Фавстула.— Отдай ихъ твоему старичку-жрецу. Кстати, что длаетъ здсь эта новая рабыня Тациты? Я видла ее, когда выходила.

— Дирка? Тацита прислала ее изъ Рима съ письмомъ ко мн насчетъ имнія.

— Напиши отвтъ сегодня же вечеромъ и отправь ее назадъ. У ней вчно какая-то вынужденная улыбка на губахъ. Не нравится она мн.

— Я не могу отправить ее сейчасъ же. Тацита пишетъ, что она больна и что ей хорошо будетъ пожить здсь нсколько дней.

— Надюсь, что она не видала тебя въ компаніи съ твоимъ старымъ священникомъ. Иначе она донесетъ великой весталк, и та тебя за это не похвалитъ.

— Я скажу объ этомъ Тацит сама. Она любитъ сплетни, но она не зла по природ.

— Ну, Тацита давно точитъ зубы на насъ обихъ?

— За что же?— наивно спросила Клавдія.

— Какой ты еще ребенокъ, Клавдія!— смясь, воскликнула Фавстула.— Тацита хочетъ быть не столько первой весталкой, сколько первой красавицей въ Атріи!

Несмотря на то, что Клавдія разсмялась на такое предостереженіе, она, однако, стала осторожне. А Фавстула вскор забыла объ этомъ разговор. Въ ея характер была черта, которая заставляла ее пренебрегать опасностью со стороны какой-то рабыни. Къ тому же, какъ вс живые и мыслящіе люди, она страдала разсянностью, отдаваясь часто своимъ собственнымъ мыслямъ.

Дирка пробыла на вилл съ недлю. Хотя Клавдія и приняла противъ нея нкоторыя мры предосторожности, тмъ не мене хитрая гречанка успла собрать кое-какія свднія и о ней и готовилась къ докладу великой весталк.

Фавстула ходила гулять не въ деревн, а всегда на берегъ моря, и Дирк было особенно удобно незамтно слдовать за нею между деревьями и кустами. Къ тому же рабыня была не крпкаго здоровья, и это ей было тмъ пріятне, что до берега было не боле мили и дорога шла вдали отъ болотистыхъ мстностей. Такимъ образомъ она могла и поправлять свое здоровье, и длать дло, за которымъ была прислана.

XXXII.

На двнадцатый день посл прізда на виллу Клавдія заболла и по вечерамъ сильно страдала отъ острыхъ приступовъ больлотной лихорадки. Въ этотъ день Фавстула видлась съ Фабіаномъ, но оставалась съ нимъ недолго и поспшила къ своей больной подруг. Фабіанъ, съ своей стороны, поспшилъ въ Остію за врачомъ, который къ вечеру и явился. Онъ сказалъ, что это, несомннно, тяжелый случай болотной лихорадки и что лучше всего для больной было бы вернуться въ Римъ. Хотя об весталки и выразили желаніе водвориться опять въ Атріум, но положеніе Клавдіи было таково, что о перезд нечего было и думать.

Фавстула написала обо всемъ письмо къ великой весталк и приказала отправить его съ верховымъ, который могъ доставить его часа черезъ два.

Въ полночь гонецъ вернулся обратно съ отвтомъ, что Клавдія должна оставаться на вилл, пока докторъ не позволитъ ей двинуться въ путь, и что Фавстула также должна оставаться при ней. Утромъ будетъ присланъ изъ Рима опытный врачъ.

Дйствительно, докторъ явился около полудня. Онъ нашелъ положеніе очень тяжелымъ, но ободрилъ Фавстулу, сказавъ, что угрожающаго пока нтъ ничего. Онъ общалъ побывать на другой день. При слдующемъ визит положеніе оказалось безъ перемны. На третій разъ наступило легкое улучшеніе.

— Черезъ недлю, если дло пойдетъ такъ, я думаю, будетъ возможно отправить ее въ Римъ,— сказалъ докторъ.— Непріятно, конечно, что въ Атріум такъ душно. Но сюда ей больше никогда не слдуетъ возвращаться. Зимой здсь очень хорошо. Но едва ли кому деревня нужна зимой.

— Но это мсто, вроятно, считается здоровымъ,— сказала Фавстула.— Иначе, зачмъ было императору Коммоду строить здсь виллу?

— Можетъ быть, императоръ и не думалъ о здоровь. Ему нужно было куда-нибудь скрыться изъ Рима отъ злыхъ языковъ. Можетъ быть, вс больше думали о здоровь государства, чмъ о здоровь императора.

Докторъ потеръ свои руки, въ полномъ удовольствіи отъ своего намека.

— Я знаю вашу семью,— сказалъ онъ Фавстул.— Мн приходится лечить вашу сестру, что, впрочемъ, бываетъ рдко. Она еще не замужемъ? Мы думали, что она выйдетъ за Луцилія, но обманулись въ своихъ расчетахъ. Онъ женился не на ней, а на своей двоюродной сестр.

Докторъ замолчалъ, какъ бы приглашая Фавстулу поддержать начатый разговоръ, но она упорно молчала.

Черезъ недлю об весталки вернулись въ Атріумъ, гд ихъ съ распростертыми объятіями встртила Тацита.

— Боюсь, что вы рано пріхали, слишкомъ рано. Ты еще совсмъ полуживая, Клавдія. Да и ты, Фавстула, постарла съ этими хлопотами. Теб можно дать лтъ тридцать. Я очень боялась за Клавдію, хотя докторъ находилъ мои страхи пустыми. Ну, знаете, весталка, которой предстоитъ занять мое мсто,— персона очень важная. Да и вообще весталокъ вдь не тысячами считаютъ.

Оправившись отъ болзни, Клавдія дала отчетъ о всемъ виднномъ ею въ имніи, и Тацита общала сдлать что-нибудь въ пользу тамошнихъ крестьянъ.

— Докторъ сказалъ, что зимой и весной тамъ воздухъ совершенно здоровъ. Поэтому, когда наступитъ здоровый сезонъ, ты и Фавстула, можетъ быть, отправитесь туда еще разъ и сами осуществите вс наши предположенія.

Но вскор разыгрались событія, которыя отвлекли вниманіе Тациты отъ внутренней политики Атріума.

Со времени воцаренія Константина Великаго христіанская религія сдлалась господствующей въ Римской имперіи, и не одному Фавстулу приходила въ голову мысль, что коллегію весталокъ слдовало бы давнымъ-давно уничтожить.

И дйствительно, коллегія и была уничтожена черезъ четверть вка, но до того суждено было разыграться многимъ событіямъ.

Предстояла ршительная схватка между христіанствомъ и язычествомъ. У императора Константина Великаго дтей не было, и престолъ долженъ былъ перейти къ его двоюродному брату Юліану, который былъ извстенъ какъ ршительный противникъ христіанства.

Флавій-Клавдій Юліанъ управлялъ Галліей въ качеств намстника императора. Вс знавшіе его хорошо понимали, что онъ не долго останется въ этой роли. Галлія была далеко отъ Константинополя, и Юліанъ чувствовалъ себя если и не вн подозрній, но вн досягаемости со стороны императора. Онъ не только управлялъ провинціей, но и всячески стрался снискать расположеніе ея населенія и войска. Умный и проницательный, онъ, несмотря на свое блестящее краснорчіе, умлъ молчать, когда это было нужно.

Когда умеръ Константинъ, Юліану было всего шесть лтъ. Онъ никогда не зналъ, что значитъ материнская ласка. Отецъ его былъ убитъ. Погибъ также братъ его отца, Далмацій, его собственный старшій братъ, погибли и оба сына его дяди. Подстрекателемъ ко всемъ этимъ убійствамъ считали Констанція. Уцллъ только Юліанъ и его братъ Галлъ, потому что они были еще очень молоды и казались слишкомъ незначительными.

Когда другіе братья Констанція умерли, онъ назначилъ Галла цезаремъ, но затмъ въ 354 году казнилъ его, обвинивъ въ заговор противъ себя. Юліанъ подвергался страшной опасности, но за него вступилась жена императора. Его выпустили изъ тюрьмы въ Милан и разршили ему ухать въ Аины. Въ 355 г. его вызвали изъ Аинъ и женили на сестр императрицы Елен, дали титулъ цезаря и отправили правителемъ въ Галлію.

Въ теченіе пяти лтъ онъ почти независимо отъ императора устраивалъ здсь военное и гражданское управленіе. Военными успхами онъ пріобрлъ любовь солдатъ и облегченіемъ налоговъ снискалъ расположеніе населенія. Когда въ 360 году императоръ приказалъ Юліану прислать лучшія его войска ему на помощь противъ персовъ, солдаты въ отвтъ на это требованіе провозгласили Юліана императоромъ.

Слухи о совершавшисхя событіяхъ давали Тацит много пищи для разговоровъ. Ее безпрестанно носили изъ одного богатаго языческаго дома въ другой, и въ Атріумъ она возвращалась лишь поздно вечеромъ, нагруженная новостями и разбитая отъ усталости.

— Императоръ Юліанъ,— она первая дала ему въ Рим этотъ титулъ — императоръ Юліанъ уже узжалъ изъ Галліи или собирался ухать оттуда, когда прибылъ гонецъ отъ двора…— не разъ начинала свой разсказъ Тацита.

— Императоръ Юліанъ публично объявилъ себя почитателемъ боговъ. Теперь папъ больше не будетъ. Какъ только императоръ сокрушитъ Констанція, онъ немедленно возстановитъ почитаніе прежнихъ боговъ. Клавдій Домицій говорилъ мн, что существуетъ предположеніе возстановить циркъ Нерона. Онъ еще предполагаетъ превратить весь Ватиканскій холмъ въ общественный садъ. Ему, очевидно, хочется быть городскимъ префектомъ. Но мой братъ говоритъ, что все это вздоръ и наша семья, какъ боле знатная, иметъ больше правъ на это мсто. Императоръ Юліанъ станетъ теперь верховнымъ жрецомъ, и наша семья будетъ подъ его непосредственнымъ наблюденіемъ. Какъ я благодарна великимъ богамъ за то, что я состою верховной весталкой въ такой моментъ, когда возстановляется наша истинная вра!

XXXIII.

Такъ какъ Атріумъ Весты находился на людномъ Форум, то весталкамъ обыкновенно не полагалось появляться на улиц и только иногда он должны были приносить священную воду изъ источника Эгеріи возл Porta Сарепа. Но на самомъ дл он съ давняго времени работали, ради моціона, въ своемъ виноградник, расположенномъ возл самаго источника Эгеріи за старымъ валомъ Сервія Туллія, между Porta Арріа и валомъ Аврелія.

Сюда весталокъ приносили на носилкахъ. Около виноградника он должны были сходить и итти дальше пшкомъ. Фавстула любила это мсто: тутъ было тихо и пахло ароматомъ холмовъ.

Однажды она шла въ одиночеств въ той части виноградника, которая была всего дальше отъ воротъ, оставивъ около нихъ ликтора и рабовъ, которые ее несли. Тацита объявила, что теперь весталки могутъ чаще пользоваться своими привилегіями, чмъ это было до сихъ поръ. ‘Христіане,— говорила она,— привыкли вышучивать весталокъ съ ихъ ликторами, но теперь надо еще подождать, кто надъ кмъ будетъ смяться’.

Идя по одной изъ уединенныхъ дорожекъ, Фавстула замтила садовника, который, наклонившись, занимался какой-то работой. Повернувъ на другую дорожку, она услыхала сзади себя шаги и, повернувшись, увидла, что садовникъ идетъ за ней.

Полагая, что у него есть къ ней какая-нибудь просьба, она остановилась и стала его поджидать.

— Ты весталка домина Фавстула, не такъ ли?— спросилъ, кланяясь ей, садовникъ.

— Да. Что теб нужно отъ меня?

— Ты не узнаешь меня? Я когда-то былъ рабомъ домины Меланіи въ Цивителл. По вол благороднаго господина моего Фабіана я теперь свободный члеовкъ. Свободу я получилъ какъ разъ тогда, когда ты гостила у домины Меланіи.

— Теперь я припоминаю. Ты, кажется, предпочелъ остаться въ услуженіи у Фабіана?

— Да, я и сейчасъ служу ему.

— Я думала, что онъ находится далеко отъ Рима…

— Это врно. Ему приказано было отправиться на сверъ. Онъ очень досадовалъ, что не могъ извстить тебя объ этомъ, и поручилъ сдлать это мн. У меня есть къ теб письмо отъ него. Когда ты его прочтешь, то увидишь, что ты можешь вполн положиться на меня.

— Я и теперь уврена въ этомъ,— просто отвчала Фавстула.

Фавстула взяла письмо, а Сергій опять принялся за свою работу, подрзывая корни лозъ. Письмо было написано, судя по дат, три мсяца тому назадъ. Фабіанъ самъ предупреждалъ въ немъ, что, быть можетъ, пройдетъ много времени прежде, чмъ оно попадетъ ей въ руки.

Дале онъ сообщалъ, что его легіонъ стоитъ въ Медіолан, но что, можетъ быть, ихъ пошлютъ дальше на Дунай, встрчать императора. Не произнося нигд слово ‘любовь’, Фабіанъ жаллъ о томъ, что она не христіанка, и высказывалъ скорбь, что невозможно снять съ себя званіе весталки, особенно въ такое время, когда усиливается вліяніе Юліана.

Медленно пройдя всю дорожку, Фавстула тихо пошла назадъ. Сергій попрежнему работалъ на своемъ мст.

— Завтра я приду сюда съ отвтомъ,— сказала она ему.— Если не завтра, то послзавтра. Ты будешь здсь?

— Да. Помнишь ли ты человка, который везъ тебя въ лавренціанское имніе. Это мой родственникъ, человкъ хорошій и добрый.

— Да, помню. Онъ христіанинъ и много разсказывалъ мн объ апостол Павл.

— Онъ хорошій человкъ. Не всмъ между нами можно доврять, но на него положиться можно и его бояться нечего, это онъ опредлимъ меня сюда на работу. Но если здсь будетъ рабыня Дирка, которая служитъ при великой весталк, то письмо передавать мн не слдуетъ.

Поговоривъ съ Сергіемъ, Фавстула пошла дальше, продолжая читать письмо. Фабіанъ выражалъ надежду, что Клавдія поправится, и писалъ, что старый священникъ много говорилъ о ней и прізжалъ даже къ нему въ Остію узнать о ея здоровь. Явиться лично къ ней онъ счелъ неудобнымъ, чтобы въ чемъ-либо не скомпрометировать ее. Дале Фабіанъ писалъ о своемъ брат. Онъ квартировалъ въ Арреціум, но теперь также получилъ приказъ выступить съ своей когортой въ Медіоланъ. ‘Никто не знаетъ,— писалъ онъ:— что мы будемъ здсь длать. Нкоторые думаютъ, что мы должны будемъ захватить Юліана, если онъ оставитъ Галлію, другіе полагаютъ, что мы должны итти навстрчу императору, который спшитъ въ Константинополь. Во всякомъ случа Христофора не будетъ въ Рим и на его помощь нельзя разсчитывать’.

XXXIV.

Свиданіе Фавстулы съ Сергіемъ произошло три мсяца спустя посл встрчи ея съ Фабіаномъ. Событія, разыгравшіяся въ этомъ же году, только подтверждали надежды Тациты на полное возстановленіе язычества. Извстіе о смерти императора Константина въ Киликіи и вступленіи во власть Юліана пришло въ Римъ почти одновременно съ встью о формальномъ отреченіи императора отъ христіанства. Никто не зналъ, какой политики будетъ теперь держаться Юліанъ. Съ другой стороны, увряли, что онъ вовсе не склоненъ преслдовать христіанъ и отмнять постановленія Константина въ церковномъ управленіи. Говорили, что онъ будетъ держаться вротерпимости. Но даже и т, кто говорилъ это, понимали, что христіанство будетъ унижено и все благорасположеніе императора будетъ отдано язычеству и его представителямъ. Предвидли, что теперь христіанамъ будетъ затруднено прежде всего поступленіе въ армію и на государственную службу. Первымъ доказательствомъ справедливости этого явилась перемна знаменъ. Теперь они воплощали въ своихъ символахъ идею язычества и императорской власти. Такимъ образомъ, вс, кто долженъ былъ выражать почтеніе къ императорской власти, принужденъ былъ одновременно выразить почтеніе и язычеству.

— Какъ императоръ уменъ!— съ восхищеніемъ воскликнула Тацита, услышавъ объ этой новости отъ своихъ весталокъ:— христіане такъ суеврны и упрямы, что, конечно, не подчинятся этому. Прежде отъ нихъ требовалось только, чтобы они возложили на жертвенникъ Юпитера кусокъ ароматической смолы не больше моего пальца, но они и этого не хотли сдлать. То же будетъ и теперь. Я очень рада, что у меня нтъ знакомствъ съ христанами. Многія семьи состояли съ ними даже въ родств. Я горжусь тмъ, что наша семья осталась совершенно чиста.

Многіе увряли, что Юліанъ не остановится на этихъ полумрахъ и что, наткнувшись на сопротивленіе христіанъ, онъ объявитъ ихъ государственными преступниками. Для такого ловкаго императора,— говорили они,— будетъ не трудно поставить христіанъ въ такое положеніе, что они покажутся мятежниками противъ императорской власти. Императору было всего тридцать лтъ. Ему, слдовательно, предстояло долгое царствованіе и торопиться было нечего.

Люди такого закала, какъ Тацита, смотрли на императора, просто какъ на врующаго поклонника боговъ. Другіе доказывали, что ему нтъ никакого дла до Юпитера или Марса и что онъ, воспитанный въ Аинахъ среди риторовъ, хочетъ совершенно иначе освжить старую религію новымъ толкованіемъ. Тацита сердилась на такіе разговоры и говорила, что все это одн сплетни.

— Если бъ даже императоръ приказалъ называть Юпитера Зевсомъ, а Венеру Афродитой, то не все ли это равно. Важно то, что онъ на нашей сторон. Онъ ненавидитъ этого Галилеянина, это всякій знаетъ.

Царствованіе Юліана, впрочемъ, продолжалось всего два года, и положеніе вещей, слагавшееся цлыхъ пятьдесятъ лтъ, не такъ-то легко было измнить въ двадцать мсяцевъ. Гоненій не было, но вс, кто принималъ участіе въ активномъ противодйствіи христіанамъ, пользовались милостью императора. Вс знали, что префектъ Рима — ненавистникъ христіанъ и язычникъ, ознамсновавшій свое правленіе казнью двухъ братьевъ Павла и Іоанна.

— Видите,— говорила Тацита,— я оыла права. Христіане упрямы. Вотъ вамъ братья Іоаннъ и Павелъ, которые живутъ въ старомъ домишк на Clivus Scauri. Я ихъ знаю по виду обоихъ. Одна моя родственница живетъ недалеко отъ ихъ лачуги. Она разсказывала мн, въ какой чести они были у Констанціи, дочери несчастнаго Константина и сестры нашего славнаго императора Юліана. Императоръ, зная это, предложилъ имъ поступить къ нему на службу. И представьте, они отказались и даже написали императору дерзкое письмо: они-де не желаютъ служить человку, который унижаетъ ихъ Господь. Ну, теперь имъ приказано черезъ десять дней явиться на службу и принести жертву Юпитеру. А иначе ихъ казнятъ, какъ измнниковъ. Начальнику когорты преторіанцевъ Теренціанъ веллъ принести къ нимъ въ домъ незамтно, чтобы не раздражать ихъ гордость, статую Юпитера и заставить ихъ преклониться передъ ней. Но моя родственница, которая живетъ совсмъ рядомъ съ нею, увряетъ, что они будутъ упорствовать въ своемъ отказ.

И Тацита обвела всхъ торжествующимъ взглядомъ.

— Конечно, твоя родственница права,— промолвила Фавстула.

— О, она умная женщина. Она на годъ старше меня и тоже не очень красива собой. Она увряетъ, что эти безсмысленные и запятнанные пороками люди поспшно раздаютъ свое имущество бднымъ. Они совершенно потеряли разсудокъ. Моя родственница — женщина очень умная — говоритъ, что если боги хотятъ наказать кого-нибудь, то прежде всего лишаютъ его разсудка.

— Ну, есть и такіе, которымъ боги очень благоволятъ и которыхъ и лишать-то нечего,— замтила Волюмнія.

Черезъ одиннадцать дней Тацита представила новыя доказательства упорства христанъ.

— Помните, я вамъ говорила относительно двухъ братьевъ Павла и Іоанна, которые живутъ въ лачуг, недалеко отъ моей родственницы. Вышло такъ, какъ я предсказывала. Когда Теренціанъ явился къ нимъ со статуей Юпитера и прочелъ имъ указъ императора, они едва выслушали его и стали молиться своимъ богамъ. Когда префектъ сталъ опять увщевать ихъ, они дерзко заявили, что готовы пострадать и даже пріять смерть за Христа, которому они поклоняются, какъ Богу. Префектъ вмсто того, чтобы подвергнуть ихъ публичному опозоренію, веллъ обезглавить ихъ въ ихъ собственной лачуг.

— Онъ поступилъ очень умно,— замтила Волюмнія.— Можно будетъ пустить слухъ, что они отправлены въ изгнаніе.

Прошло нсколько дней, и Тацита получила боле подробныя свднія объ этомъ происшествіи.

— Охъ, ужъ эти негодные христіане!— воскликнула она, возвратившись въ Атріумъ, посл усиленной погони за новостями.— Къ какой лжи они прибгаютъ. Въ город разсказываютъ, что посл казни этихъ Павла и Іоанна многіе стали одержимы нечистыми духами, а въ особенности сынъ Теренціана. Затмъ разнесли нелпый слухъ о томъ, будто префектъ привелъ своего сына къ лачуг, подъ которой были похоронены казненные, и здсь онъ избавился отъ демоновъ, посл чего отецъ и сынъ оба объявили себя христіанами!

XXXV.

Очень рдко Фавстул приходилось слышать черезъ Сергія о Фабіан. Сергій уврялъ ее, что его господинъ употребляетъ всяческія усилія, чтобы вернуться въ Римъ. Писемъ отъ Фабіана очень долго не было, и самъ Сергій нердко не могъ сообщить о немъ ничего.

Жизнь Фавстулы протекала въ полномъ уединеніи. Ни съ кмъ изъ своихъ родныхъ она не видалась, а отъ Клавдіи таилась, но смя открыть ей своихъ мыслей. Срокъ служенія Тациты истекалъ, и Клавдія готовилась занять ея мсто.

Въ конц мая 362 года Тацита вся ушла въ хлопоты: въ Колизе устраивались большія игры, и она не могла говорить ни о чемъ другомъ. На этихъ играхъ должны были присутствовать и весталки въ полномъ парад, и Тацита не знала, что длать: выражать ли громкое сожалніе о томъ, что императора не будетъ на этихъ играхъ, или радоваться его отсутствію, благодаря которому выигрывало ея собственное положеніе.

Еще задолго до игръ Фавстул смертельно надоли безконечные о нихъ разговоры. Ей нездоровилось: сырой и холодный втеръ, дувшій послднія недли съ юга-востока, подйствовалъ на нее такъ, какъ не дйствовалъ никогда прежде.

Долгое молчаніе Фабіана было легко объяснить, но совершенное отсутствіе встей о немъ тревожило ее сильно. Послдній разъ, когда она пришла въ виноградникъ въ надежд узнать о немъ что-нибудь отъ Сергія, передъ ними какъ изъ земли выросла Дирка. Но не одна, а съ Лолліей, вдругъ ставшей любимицей великой весталки.

Лоллія улыбнулась и прошла мимо. Но въ этой улыбк было что-то нехорошее, и Сергій встревожился.

— Не люблю я ее,— прогомолвилъ онъ. Въ послднее время она часто приходитъ сюда вмст съ этой Диркой… Нехорошо, что они видли, какъ ты разговаривала со мной.

Вечеромъ въ томъ же день Лоллія съ дланной наивностью сказала Фавстул:

— Ты, какъ видно, любишь гулять по винограднику. Это и хорошо. Свжій воздухъ подкрпитъ тебя. А то за послднее время ты совсмъ выцвла. Это и великая весталка замтила.

— Ты совсмъ разстроена,— сказала ей черезъ нсколько дней сама Тацита.— Когда кончатся игры, мы отошлемъ тебя куда-нибудь подальше изъ Рима, только, конечно, йена берегь Лаціума: врачъ говоритъ, что тамъ хорошо только зимой. Но, можетъ быть, это великое зрлище вдохнетъ въ тебя здоровье и развлечетъ тебя. Къ тому же неудобно, чтобы кто-нибудь изъ насъ отсутствовалъ на нихъ. Наше положеніе слишкомъ высокое, и наше отсутствіе будетъ замчено. Если теб неможется, то побори себя. Я пришлю къ теб на ночь Дирку съ каплями отъ сердца.

Какъ ни старалась Фавстула избавиться и отъ Дирки, и отъ капель, Тацита настояла на своемъ.

— Теперь времена очень бурныя,— добавила она.— Можетъ быть, у тебя есть родственники-христіане, и ты безпокоишься за нихъ?

— У меня нтъ родственниковъ среди христаіанъ,— отвтила Фавстула, едва шевеля ссохшимися губами.

— А мн казалось, что есть. Я слышала, что посл смерти матери ты жила въ имніи своей тетки и тамъ имла общеніе съ христіанами?

— Моя тетка сама недолюбливала христіанъ и хотя сосдями ея были христіане…

— Да, знаю. Мелилла, Meлампа, или какъ ее звали? Это были просто сосди, эти Фабіи?

— Ее звали Меланія. Она умерла теперь. И это были не Фабіи, а Ациліи Глабріи.

— А, Глабріи!— воскликнула великая весталка, поднимая брови,— и вс они также умерли?

И, не дождавшись отвта, она пошла къ себ.

Когда Дирка явилась съ каплями, Фавстула была уже въ постели. Наклонившись надъ ней, рабыня накапала въ кубокъ нсколько капель изъ маленькаго фіала и, разбавивъ ихъ водой, подалъ кубокъ Фавстул.

— Великая весталка весьма безпокоится о теб,— промолвила она.— Но это лекарство будетъ хорошо для тебя.

Фавстула что-то прошептала и протянула руку за кудкомъ.

— Спокойной ночи. Я сейчасъ усну. Я уже почти спала, когда ты вошла.

Принимая отъ рабыни кубокъ, она ногой отшвырнула подушку съ постели. Дирка нервно вздрогнула и стала смотрть, что упало съ кровати. Въ этотъ моментъ Фавстула опрокинула кубокъ въ заране приготовленный платокъ, поднесла пустой кубокъ къ губамъ и сдлала такой звукъ, какъ будто проглотила приготовленное для нея лекарство.

— Оно иметъ не особенно противный вкусъ,— сказала она.— Надюсь, что лекарство поможетъ мн заснуть.

— О, да. Оно, безъ всякаго сомннія, поможетъ теб заснуть.

— Можно взять свтильникъ?— услужливо спросила рабыня.

— Хорошо. Я сейчасъ засну.

— Не сейчасъ, но, вроятно, очень скоро.

И, сдлавъ почтительный поклонъ, Дирка удалилась.

XXXVI.

На слдующій день были назначены игры въ Колизе.

— Очень рада, что теб лучше,— сказала Фавстул великая весталка, когда они увидлись на другой день.— Это оттого, что ты хорошо провела ночь. Каковы мои капли!

— Дирка сказала, что отъ нихъ я должна заснуть?

— Это правда. Теперь ты видишь ихъ благодтельное дйствіе.

На этотъ разъ Тацита не выказала особаго желанія продолжать разговоръ. Ей было какъ-то не по себ, и она то и дло взглядывала бокомъ на Фавстулу.

Хотя Фавстула и не спала большую часть ночи, тмъ не мене ей въ самомъ дл было лучше. Только на разсвт она забылась легкимъ сномъ, но вдругъ почувствовала, что надъ ней наклонилась Дирка. Она вздрогнула и моментально проснулась съ чувствомъ близкой опасности.

— Прости, что я разбудила тебя,— вкрадчиво промолвила рабыня.— Я старалась не длать шума, но я не могла не взглянуть, какъ ты спишь.

— Благодарю. Мн теперь лучше. Да я и не такъ ужъ больна. Можетъ быть, мн удастся заснуть опять.

— Не надо ли чего-нибудь теб?

— Не надо ничего. Поблагодари великую весталку за ея сердечныя капли.

На самомъ дл Фавстула чувствовала себя лучше потому, что угнетенное состояніе ея духа вдругъ пропало и смнилось возбужденіемъ. Глаза ея сіяли, и видъ у нея былъ бодрый. Чувство близкой опасности заставило ее отбросить равнодушіе, съ которымъ она послднее время относилась ко всему. Она была далека отъ трусости. Она вдругъ поняла, что необходимо принять какое-нибудь быстрое ршеніе и что, вмсто того, чтобы не длать ничего, она должна сдлать что-то такое, что потребуетъ напряженія всхъ ея силъ.

Въ этотъ день она наблюдала за всми съ особеннымъ вниманіемъ и ей стало ясно, что ея избгаютъ, что съ нею говорятъ только тогда, когда это необходимо, но и то возможно короче.

Наступило время одваться въ парадныя одянія и отправляться въ Колизей. Едва Фавстула вошла къ себ въ комнату, какъ туда же проскользнула Волюмнія. Между ними не было особенно дружескихъ отношеній, и Фавстула была очень удивлена ея появленіемъ.

Он могли остаться вдвоемъ только одну минуту, и об хорошо понимали это: сейчасъ должны были прійти рабыни — одвать Фавстулу. Волюмнія держала себя какъ-то странно: ей какъ будто невольно хотлось выразить Фавстул свою симпатію.

— Присылала теб великая весталка вчера капли съ Диркой?— шопотомъ спросила она.

Фавстула, стоя передъ ней, молча кивнула головой.

— Ты не приняла ихъ?

— Нтъ.

— Жаль. Это для тебя было бы лучше. Если она опять пришлетъ лекарство,-то выпей.

Въ это время вошли дв рабыни, и Волюмнія удалилась, говоря, что она очень рада, что нашла Фавстулу въ добромъ здоровь.

Въ Колизей весталки двинулись цлой процессіей. Носилки каждой весталки были окружены ея собственными рабынями. Между каждыми носилками былъ промежутокъ, такъ что послдняя весталка должна была прибыть въ Колизеумъ, когда первая давно уже была тамъ. Этой послдней была Фавстула.

Императорскій входъ давно уже былъ закрытъ. Послднимъ входилъ черезъ него Констанцій. Рядомъ съ нимъ былъ входъ для весталокъ. Около него ране прибывшія ждали остальныхъ.

Когда носилки Фавстулы поровнялись съ Meta Sudans, она услышала голосъ Флавіи, которая ее привтствовала. Съ нею былъ и ихъ отецъ. Позади нихъ шла другая группа, направлявшаяся къ амфитеатру отъ Палатинскаго холма. Въ томъ же направленіи двигались сотни людей, но Фавстула, остановившаяся на минуту, чтобы поздороваться съ родными, невольно обратила вниманіе на эту группу. По средин ея былъ, видимо, плнникъ, и Фавстула вдругъ съ ужасомъ догадалась, зачмъ его ведутъ.

— Какъ хорошо быть весталкой,— льстиво промолвила Флавія.— Императора нтъ здсь, и вы теперь одн займете весь помостъ. Если бы на вашемъ пути попались плнники, которыхъ ведутъ на казнь, вы имете право простить одного изъ нихъ — трудный выборъ, конечно…

Пока Флавія говорила эти слова, Фавстула увидла, что толпа, сопровождавшая плнника, вдругъ заволновалась, такъ что, не останови она свои носилки, толпа неминуемо столкнулась бы съ нею. Въ ея ушахъ раздавались еще льстивыя слова Флавіи съ одной стороны, а съ другой — глухой шумъ, подобный шуму моря, который можно слышать, приложивъ къ уху раковину.

На лиц ея отца было такое выраженіе, какого она никогда еще не видывала: на немъ были написаны страхъ и состраданіе. До его слуха долетло одно имя, и онъ ршилъ попытаться уговорить Фавстулу вернуться назадъ.

— Не лучше ли будетъ вернуться?— опросилъ онъ сдавленнымъ голосомъ, наклоняясь къ ея рук.

— Великая весталка приказала мн передать весталк Фавстул, что она ждетъ ее,— прервалъ его ликторъ, приближаясь къ носилкамъ Фавстулы.

Рабы, несшіе ихъ, немедленно двинулись впередъ.

Фавстулъ съ старшей дочерью направились къ амфитеатру, стараясь попасть въ одинъ изъ входовъ, предназначенныхъ для патриціевъ, не занимающихъ какой-либо должности въ государств. Ихъ встртила здсь Туллія, пользовавшаяся своей привилегіей замужней патриціанки — здить по городу.

Фавстулу было извстно нчто, о чемъ не знала его младшая дочь-весталка. Флавія, покинутая Луциліемъ, убоявшимся ея дурного глаза, за послднее время часто встрчалась съ Фабіапомъ, и нельзя сказать, чтобы это было случайно. Съ перваго момента, какъ она увидла этого центуріона-христіанина, она знала, что онъ любитъ ея сестру. Но Фавстула была весталкой, и она ршила, что займетъ ея мсто. Но вс попытки ея были тщетны.

Любовь Флавіи была способна превратиться и въ ненависть. И теперь больше всего ненавидла она Фабіана и сестру, и наиболе близкой для нея была теперь Тацита.

Фавстулъ хорошо видлъ, что Флавія, не встртивъ сочувствія въ Фабіан, ненавидитъ его всми силами, но онъ не зналъ, что она дружна съ Тацитой.

Онъ чувствовалъ себя постарвшимъ и утомленнымъ, и едва отбился отъ рзкихъ нападокъ, которыми ихъ встртила Туллія. Ему было всего пятьдесятъ семь лтъ, но вмсто того, чтобы ожирть къ этому возрасту, какъ это обыкновенно бываетъ, онъ, наоборотъ, сильно исхудалъ. Черепъ его былъ голъ. Его шутки стали дки, и молодежь боялась его. Старики боялись его еще боле, хотя онъ никогда не задвалъ людей старше себя. Люди его возраста также не любили его общества и старались его избгать.

Фавстулъ, однако, дорожилъ своей жизнью, хотя и самъ не зналъ почему. Онъ чувствовалъ, что есть одно существо, которое онъ могъ бы полюбить, но онъ самъ отправилъ отъ себя это существо въ могилу заживо погребенныхъ, потому что у него не хватило мужества принять ея сторону и защитить отъ несправедливости. Двадцать лтъ тому назадъ онъ смотрлъ на распространеніе христіанства съ любопытствомъ и сожалніемъ. Онъ не питалъ къ нему ненависти и относился равнодушно и съ мягкимъ неудовольствіемъ: ему было жаль стараго міра, который отходилъ въ прошлое. Къ богамъ онъ былъ равнодушенъ, но онъ любилъ былую поэзію, которую отвергалъ новый міръ, любилъ былую, невозвратимую молодость.

Когда онъ слъ между женою и дочерью, его охватило жуткое чувство приближающейся трагедіи. Ко всякой трагедіи, а особенно цирковой онъ имлъ самое сильное отвращеніе. Во всякомъ случая, онъ явился въ забытый Колизей не ради гладіаторскихъ состязаній: онъ не переносилъ ихъ, ибо они дйствовали ему на нервы.

XXXVII.

Когда весталки заняли свои мста на императорскомъ помост, амфитеатръ былъ уже переполненъ до самаго верха, гд тснились зрители изъ простого народа. Несмотря на то, сотни народа продолжали еще подходить со всхъ сторонъ: недаромъ Римъ хвастался, что въ Колизеум можетъ помститься восемьдесятъ семь тысячъ человкъ.

Въ нижнихъ рядахъ сидли крупныя должностныя лица съ префектомъ города Апроніаномъ во глав. Тутъ же были и фламины и члены другихъ жреческихъ коллегій. На южной сторон амфитеатра возвышался Пульвинаръ съ незанятой ложой для императора, украшенной золотомъ и слоновой костью, Весталки сидли нсколько сзади этой ложи.

На улиц ярко свтило солнце и игралъ легкій, свжій втерокъ. Выдался первый прохладный день за цлую недлю. Но здсь подъ огромнымъ навсомъ было темно и душно. Между мачтами, поставленными вокругъ арены, было натянуто полотно, такъ что мста для зрителей были въ тни.

Тацита сидла недалеко отъ императорскаго трона. Рядомъ съ ней было мсто Клавдіи, затмъ Фавстулы. По другую сторону сидли Лоллія и прочія весталки. Если бы даже не предстояло ничего особеннаго, Фавстула и безъ того чувствовала бы себя плохо: видъ огромной толпы дйствовалъ на нее угнетающе, а отъ жары она едва не задыхалась. Она знала, что въ программу представленія войдутъ и гладіаторскія игры, запрещенныя Константиномъ тридцать семь лтъ тому назадъ. Прежде иногда не обращали вниманія на декреты Константина. Теперь ихъ не хотли исполнять демонстративно, чтобы показать, что положеніе вещей, созданное въ государств императоромъ-христіаниномъ, совершенно измнилось. Было бы опрометчиво думать, что въ цирк были одни язычники. Напротивъ, тутъ, несомннно, присутствовали и христіане. Но Фавстула знала изъ нихъ очень немногихъ, и ей не попалось на глаза ни одного знакомаго лица. Многіе изъ видныхъ въ город христіанъ не пожелали присутствовать на играхъ, видя въ нихъ прямую демонстрацію противъ христіанъ. Другіе остерегались и остались дома вслдствіе распространившихся по городу тревожныхъ слуховъ.

Первымъ нумеромъ появилась торжественная процессія, которая обошла кругомъ арены. Затмъ вышли атлеты и гимнасты, состязанія которыхъ многимъ понравились больше всего, ибо были безвредны. Потомъ арена удивительнымъ образомъ была превращена въ тропическій лсъ. Появились зеленые холмы, по которымъ прыгали дикіе зври. За ними была устроена охота. Зрители воодушевились и заволновались. Но время для трагедіи еще не настало. Правда, нсколько охотниковъ было ранено, нсколько, какъ передавалось шопотомъ, даже умерло отъ полученныхъ ранъ. Зато вс видли, что было убито огромное количество зврей.

Посл охоты наступилъ томительный антрактъ. Холмы опустились подъ землю, и сотни рабовъ забгали по арен, посыпая ее пескомъ.

Фавстула сидла молча, боясь, какъ бы ея сосдка Клавдія и Лоллія не услыхали, какъ сильно бьется ея сердце. Что-то подступило ей къ самому горлу и сдавило его. Казалось, вся кровь ея тла бросила ей къ глазамъ, хотя лицо ея было блдне обыкновеннаго.

— Игры даетъ Апроніанъ,— сказала Тацита своимъ однообразнымъ, скрипучимъ голосомъ.— Онъ такъ щедръ! И какой это римлянинъ!

Въ ушахъ Фавстулы раздалось вдругъ пніе, которое она когда-то слышала въ раннемъ дтств. Вспомнилось ей, какъ въ залитомъ солнцемъ саду Меланіи весело пли рабы.

Вспомнилось ей и какъ спасъ ее Фабіанъ…

На противоположной сторон арены показались гладіаторы. Они шли тихо, но гордо. Вся ихъ фигура выражала презрніе къ жизни, которая не дала имъ ни счастья, ни радости. Вс они были молоды, сильны и стройны, но смерть уже звала ихъ къ себ, но не слабостью и болзнями, не стонами усталыхъ отъ жизни людей. На огромномъ разстояніи, отдлявшемъ ихъ отъ зрителей, нельзя было видть ихъ лицъ. Можетъ быть, эти лица были грубы и суровы. Но такими ихъ сдлало ихъ воспоминаніе.

Фавстул за всю ея короткую жизнь не приходилось видть, какъ умираютъ люди. Непріятное чувство ожиданія охватило ее съ новой силой, и она почти ничего не видла передъ собой. Когда гладіаторы выстроились передъ императорскимъ помостомъ, она не могла различить ни одного лица.

Преклонившись передъ незанятымъ императорскимъ трономъ и эмблемами императорской власти, гладіаторы, при гробовой тишин, громко крикнули разомъ:

— Ave, Imperator, morituri te salutant!

Затмъ они раздлились на два отряда, каждый подъ предводительствомъ того ланисты, который ихъ обучалъ. Здсь были тяжело-вооруженные мирмиллоны, легко вооруженные секуторы и наконецъ ретіаріи, съ своими стями, открытыми кинжалами и трезубцами. Настала короткая, тяжелая пауза, и вдругъ съ шумомъ и стукомъ оружія об партіи бросились другъ на друга. Крики сражающихся перемшались со стонами раненыхъ и умирающихъ. На арен поднялась сильная пыль, сквозь которую едва видно было солнце. Лица зрителей стали возбужденне и свирпе, чмъ у самихъ сражающихся. По адресу тхъ, кто старался избгнуть смерти, неслись брань и угрозы. Человческая природа исчезла, и въ цирк осталось восемьдесятъ тысячъ зврей.

Едва успли стихнуть волчьи крики и визготня, которую можно услышать лишь у гіенъ, какъ на средин арены появился герольдъ и объявилъ зрителямъ, что игры эти — дло религіозное и потому он должны кончиться религіознымъ актомъ. Одинъ изъ государственныхъ преступниковъ, оскорбившій наиболе священные устои государства, долженъ публично искупить свою вину передъ религіей. Всмъ извстно, что благосостояніе Рима неразрывно связано съ нерушимой охраной Палладіума, которое доврено двамъ, посвящающимъ себя служенію богин Вест. Нтъ преступника боле страшнаго, чмъ тотъ, кто ршится совратить одну изъ нихъ. Человкъ, который появится передъ вами, уличенъ въ этомъ преступленіи и пусть онъ узнаетъ, какъ Римъ мститъ за своихъ оскорбленныхъ боговъ. Этотъ человкъ рожденъ и воспитанъ въ Рим, но онъ недостоинъ такой родины. Служа въ легіонахъ, онъ обезчестилъ оружіе, которое онъ носитъ, отказавшись почтить императорскія знамена. Этотъ же человкъ пытался совратить весталку, сманить ее отъ священнаго алтаря Весты къ себ. За это полагается смертная казнь посредствомъ бичеванія, и онъ долженъ умереть здсь, гд весь Римъ можетъ видть, какъ наказуется оскорбленіе его величія.

XXXVIII.

Если это было дломъ рукъ Апроніана, то онъ хорошо выбралъ моментъ: циркъ опьянлъ уже отъ крови и готовъ былъ погрузиться въ нее еще глубже. Вс были возбуждены, никто ни о чемъ не спрашивалъ. Объявленіе было сдлано отъ имени закона, и никому не приходило въ голову спросить, законна ли эта казнь въ такомъ мст. Разгорлся патріотизмъ, и даже т, кому не было никакого дла до Весты, вдругъ воспламенились за Римъ, для котораго они во всю свою жизнь ничего не сдлали.

Не было даже извстно, къ какой религіи принадлежалъ осужденный, хотя тотъ фактъ, что онъ отказался почтить языческія знамена, указывалъ, что онъ не принадлежалъ къ числу поклонниковъ боговъ.

Едва ли одинъ человкъ изъ пятидесяти могъ разслышать то, о чемъ говорилъ глашатай. Тмъ не мене его слова передавались изъ устъ въ уста, и черезъ нсколько минутъ вс знали, что этого человка должны засчь до смерти за попытку совратить весталку. Неизвстно, откуда стало извстно и его родовое имя — Ацилій Глабрій, и то, что осужденный — центуріонъ императорскихъ легіоновъ.

Фавстула слышала, какъ прошептала это имя Лоллія. Почти въ то же время объ этомъ Тацита довольно громко сказала Клавдіи, которая, повидимому, знала все ране. Она узнала плнника, пока Фавстула разговаривала съ своими родными и за дальностью разстоянія не могла различить центральную фигуру въ толп.

Теперь Фавстула узнала его. Она не дрожала, но ей казалось, что тло ея уже умерло. Одной рукой, которая была бле и холодне мрамора, она впилась въ мраморную ручку своего сиднія, другая безпомощно лежала на колняхъ.

Прошелъ новый слухъ: говорили, что осужденный христіанинъ. Брань и проклятія сыпались на него потокомъ.

Съ осужденнаго сняли его военные доспхи, и палачи, вооружившись бичами, приготовились къ своему длу. Она видла, какъ онъ перекрестился. Цлая буря ругательствъ понеслась со всхъ сторонъ при вид этого ненавистнаго знаменія.

— Пусть онъ умретъ!— кричали по всему цирку.

Уже нсколько часовъ Фавстула находилась въ какомъ-то особенно приподнятомъ настроеніи: ей казалось, что теперь-то она и должна принять какое-то важное ршеніе. Именно теперь. Если только… ея члены не откажутся ей повиноваться. Если только она найдетъ силы стать на ноги!

И она только крпче сжимала руками львиныя головы, которыми оканчивались ручки сдалища.

Клавдія не разъ уже посматривала на нее. Вдругъ она увидала, что Фавстула встаетъ съ кресла. Тщетно старается она удержать ее и заставить ее опуститься въ кресло.

— Фавстула! Опомнись,— шепчетъ она сдавленнымъ голосомъ, стараясь заслонить ее отъ Тациты.

Если бъ она знала, какъ легко было усадить ее обратно, какъ мало было силы въ этомъ онмвшемъ хрупкомъ тл!

Блдная, какъ полотно, Фавстула встаетъ во весь ростъ и видитъ цлые ряды лицъ съ дьявольскимъ, кровожаднымъ выраженіемъ:

— Я также христіанка!— раздается ея слабый голосъ.

Даже т, кто сидлъ близко отъ нея, едва могли слышать ея слова. И, однако, ихъ слышали. Императорскій помостъ выдавался до самой арены. Видть, что тамъ происходитъ, могли тысячи. Но никто, кром весталокъ и ихъ ликторовъ, не слыхалъ словъ, сорвавшихся съ блдныхъ, дрожащихъ губъ Фавстулы. Циркъ ревлъ надъ тломъ послдняго изъ Ациліевъ Глабрісъ, павшаго жертвою мученичества.

— Я тоже христіанка!— проговорила опять Фавстула.

— Не здсь, не здсь,— закричала на нее Тацита.— Клавдія, оттащи ее назадъ.

Въ этомъ, впрочемъ, не было и надобности. Тло Фавстулы было слабе ея духа. Едва Клавдія дотронулась до нея, она упала въ обморокъ. Никто не обратилъ на это вниманіе, ибо какъ разъ въ этотъ моментъ на арен совершалось нчто такое, что приковало къ себ глаза всхъ.

XXXIX.

Фавстула вышла изъ цирка, когда онъ былъ уже пустъ. Она была уже подъ арестомъ. Трупы убитыхъ гладіаторовъ были вынесены рабами. Нсколько христіанъ унесли трупъ Ацилія Глабрія.

Фавстула еще полулежала на своемъ тронообразномъ кресл. Она чувствовала себя странно-слабой, и ей было очень холодно. Никто не хлопоталъ о томъ, чтобы привести ее въ чувство, никто не старался согрть ея похолодвшія, какъ у мертвой, руки. Около нея стояли мужчины, и одинъ изъ нихъ, какъ только она стала понимать, сказалъ ей, что онъ ее арестуетъ.

Она не спросила его за что. Странно, что она даже не догадывалась объ этомъ. Ей казалось, что она виновата только въ томъ, что объявила себя христіанкой. Восклицаніе Тациты ‘не здсь’ совсмъ испарилось у нея изъ памяти.

Только вечеромъ, уже въ тюрьм, она узнала, что ее обвиняютъ въ нарушеніи обта.

Она ждала смерти и смутно понимала, что дло могло кончиться на арен Колизея. Ее, несомннно, признаютъ виновной, и она отлично понимала, что для нея нтъ никакой надежды.

У человка, который былъ убитъ на арен Колизея, во время его ареста нашли письмо къ ней. Письмо, правда было безъ адреса, но оно начиналось словами: ‘Дорогая моя Фавстула. Я знаю теперь, что ты христіанка,— писалъ Фабіанъ.— Я не могъ предполагать этого, пока ты сама мн этого не сказала. Теб остается только принять крещеніе, и теперь я скажу теб то, чего не смлъ сказать раньше. Ты ужъ не будешь принадлежать тогда Вест’.

Дале онъ писалъ ей о томъ, что любитъ ее. Въ его немногихъ словахъ видна была нжность, искусственно скрывавшаяся такъ много лтъ. Она должна стать его женой, и вотъ какимъ образомъ:

‘Теб и Клавдіи не трудно будетъ какъ-нибудь выбраться опять на берегъ Лаціума. Предупреди Сергія, если это можно. Я знаю, что намъ нужно ждать, можетъ быть, даже нсколько недль. Старикъ-священникъ, котораго ты встрчала въ имніи, окреститъ тебя и совершитъ наше бракосочетаніе. Насъ будетъ ждать лодка, которая доставитъ насъ на корабль. И лодка, и корабль принадлежатъ нашимъ единоврцамъ, которые перевезутъ насъ къ Африку. А что будетъ потомъ, зависитъ отъ того, какой оборотъ примутъ общественныя дла’.

Письмо это не дошло до Фавстулы. Но для тхъ, кто прочелъ его, этого было довольно.

Теперь она думала только о томъ, какъ бы спастись отъ ужасовъ Колизея. Тюрьма была для нея убжищемъ отъ этого страшнаго, переполненнаго искривленными лицами мста. Быть здсь одной, вдали отъ враждебныхъ взглядовъ, казалось ей покоемъ и миромъ.

Судъ надъ ней происходилъ не публично. Ее постоянно и подолгу допрашивали наедин. Все это было очень томительно и безполезно, ибо все было предршено заране: все равно они ршили ее казнить.

Но она не хотла признать себя виновной, и это упорство раздражало ея судей.

— Ты отрицаешь, что хотла выйти замужъ за этого человка?

— Онъ никогда мн объ этомъ не говорилъ.

— Однако онъ прямо говоритъ объ этомъ въ письм, которое было найдено при немъ, когда его арестовали.

— Я никогда не видала этого письма, и о брак онъ мн никогда не говорилъ.

— Онъ говорилъ теб о своей любви къ теб.

Она поняла, что они разумютъ любовь плотскую, и твердо отвчала:

— Никогда.

— Это ложь. Есть свидтельница…

— А, шпіонка. Я догадываюсь. Это Дирка, рабыня изъ Греціи.

Они ожидали, что она заявитъ протестъ и отведетъ эту рабыню, такъ какъ она не можетъ быть свидтельницей противъ нея, знатной римлянки. Но она и не думала объ этомъ.

— Это все равно, какъ ее зовутъ и кто она. Ты ее не видла.

— Конечно, не видла,— холодно отвчала Фавстула.— Въ противномъ случа ей не пришлось бы ужъ больше подсматривать.

— Стало быть, ты признаешь, что въ томъ, что она подслушала, было кое-что опасное. Дйствительно, она не разъ слышала, какъ этотъ человкъ упоминалъ слово ‘любовь’.

— Онъ говорилъ мн о любви ко Христу. Но онъ никогда не говорилъ мн о томъ, что онъ самъ меня любитъ.

— Однако онъ говорилъ теб о томъ, что думаетъ о теб постоянно, денно и нощно?

— Да, помню. Это было въ первый разъ, когда онъ встртилъ меня на берегу моря. Онъ говорилъ тогда, что мы давно не видлись, и уврялъ, что онъ вовсе не забылъ о мн. Онъ зналъ меня, когда я была еще маленькой двочкой. Конечно, онъ любилъ меня. Но вамъ не понять, къ чему привела его доброта ко мн.

— Къ тому, что онъ сталъ твоимъ любовникомъ и ты не разъ встрчалась съ нимъ.

— Онъ не былъ никогда моимъ любовникомъ. Вы не понимаете настоящей любви. Вы убили его и хотите убить меня. Для чего же вы являетесь сюда и ведете со мной праздные разговоры?

— Ты не смешь такъ говорить съ нами. Мы являемся_%сюда судить тебя. Если ты не. будешь отвчать намъ, мы велимъ тебя пытать.

— Но вы хотите заставить меня сознаться въ томъ, что я никогда не длала.

Ей предлагали еще много вопросовъ.

— Зналъ ли еще кто-нибудь о томъ, что ты встрчалась съ этимъ человкомъ на берегу?

— Знала, конечно, еще рабыня Дирка.

— Зналъ ли кто-нибудь изъ весталокъ?

— Нтъ.

— Съ одной изъ нихъ, Клавдіей, ты была особенно дружна…

— Когда я поступила въ Атріумъ, я была у нея въ послушаніи. Много лтъ она была такъ добра ко мн. Но дружбы между нами уже давно не было.

— Почему?

— Потому, что я не могла сохранять дружескія отношенія ни къ одной весталк посл того, какъ я ршила стать христіанкой. Какъ могла я сказать кому-нибудь изъ весталокъ о своемъ сокровенномъ желаніи?

— Ты захотла стать христіанкой, потому что твой любовникъ былъ христіанинъ?

— У меня не было любовника.

— Ты же сама сказала, что этотъ человкъ любилъ тебя.

— Я даже скажу вамъ, что и я любила его. Я люблю его и сейчасъ, хотя вы убили его. Но онъ никогда не былъ моимъ любовникомъ.

На другой день они напомнили ей, что она во время одного изъ прежнихъ допросовъ открыто заявила, что собиралась черезъ нсколько мсяцевъ принять христіанство.

— Совершенно врно,— отвчала Фавстула.— Я уже давно хотла сдлать это, и въ Колизе я только громко заявила объ этомъ.

— Но тебя никто не слышалъ. Отчего бы теб не отказаться отъ этого заявленія и не отречься отъ Христа? Императоръ, если ты обратишься къ его милосердію, безъ сомннія, замнитъ теб смертную казнь другимъ наказаніемъ. По нашей просьб онъ, можетъ быть, прикажетъ отправить тебя въ изгнаніе, напримръ, въ Пандатарію.

— Въ такомъ случа Христосъ отречется отъ меня.

— Итакъ, ты ршила умереть? А знаешь, что съ тобой сдлаютъ?

— Я знаю, что вы ршили убить меня, и знаю, какъ вы это исполните.

XL.

Фавстула давно уже сидла въ темниц. Посл неоднократныхъ мучительныхъ допросовъ судьи заявили, что признаютъ ее виновной и приговариваютъ ее къ смерти. Ее должны были сжечь живой.

Фавстула подумала, что казнь будетъ совершена въ непродолжительномъ времени, и спросила, когда это будетъ.

— День еще не назначенъ,— сказали ей.

Но самыя слова этого отвта показывали, что ея казнь — вопросъ нсколькихъ дней.

Она просила только одной милости, въ которой ей, однако, отказали. Впрочемъ, этотъ отказъ не удивилъ ее.

— Можетъ ли навстить меня христіанскій священникъ? Я буду говорить съ нимъ не одна. Можетъ присутствовать и тюремщикъ.

— Конечно, это не будетъ разршено ни въ какомъ случа. Это дерзкая просьба. Ты уже объявила себя христіанкой, и этотъ соблазнъ необходимо скрыть.

Тмъ не мене ея желаніе стало извстно христіанамъ, и они длали вс усилія, чтобы провести къ ней въ темницу священника.

Наконецъ ее совсмъ оставили въ поко, объявивъ ей, что она лишается всего, что принадлежало ей. Вс ея драгоцнности были конфискованы, и сама она перестала считаться римской гражданкой.

Однажды ночью Фавстула проснулась отъ страннаго, сна: ей приснилась Цивителла въ тотъ самый день, когда умерла Меланія.

Вся подушка ея была мокра отъ слезъ, пролитыхъ во сн. Долго лежала она съ открытыми глазами, и благодарная память о Меланіи подкрпила ее, какъ будто она сама была здсь. Теперь только поняла она величіе души Меланіи.

Сидя въ одиночеств, часто думала Фавстула и о своемъ отц. Давно-давно, когда онъ ласкалъ и баловалъ ее, она готова была считать его самымъ лучшимъ изъ людей. Но теперь она знала, что онъ отказался отъ нея, отказался по трусости, по малодушію передъ своей женой.

Безъ отца, безъ матери, безъ сестеръ и братьевъ стояла она одна-одинешенька среди холоднаго, безбрежнаго моря жизни.

Но она прощала ихъ всхъ. Она не упрекала отца за то, что онъ бросилъ ее на произволъ судьбы, оставила вс счеты съ нимъ: онъ для нея какъ будто умеръ.

Часто сидла она въ своей темниц до глубокой ночи. Въ ея ушахъ еще стоялъ шумъ цирка, похожій на шумъ раковины, когда ее приложишь къ уху. И иногда къ этому шуму примшивался другой, какъ будто кто-то скакалъ къ ней, какъ будто раздавался близко-близко стукъ копытъ. Но эти звуки были лишь въ ея воображеніи: въ самой могил не могло быть тише, чмъ въ ея подземной темниц.

XLI.

Когда ей сказали, что день казни еще не назначенъ, она поняла изъ этого, что это вопросъ всего нсколькихъ дней. Но со времени суда прошло уже нсколько недль. Казалось, о ней совершенно забыли, какъ объ умершей. Иногда ночью она просыпалась, садилась на постель и въ изумленіи видла, что она все еще въ своей темниц. Она обращалась съ вопросами къ тюремщику, и тотъ отвчалъ:

— Времени впереди довольно. Спшить незачмъ. Скучно отвчать нсколько разъ на одинъ и тотъ же вопросъ. Будь терплива.

Задержка въ казни объяснялась тмъ, что Фавстулъ сталъ энергично настаивать на томъ, чтобы раньше казни дло было утверждено императоромъ Юліаномъ. Къ нему присоединились нсколько другихъ язычниковъ знатнаго рода: имъ казалось, что наказаніе, которому подвергается дочь одного изъ нихъ, броситъ тнь на все ихъ патриціанское сословіе.

Вступились и патриціи изъ христіанъ, но ихъ мннія не имли вса. Большинство язычниковъ настаивали, что казнь должна быть совершена безъ всякаго доклада императору. Особенно настаивали на немедленной казни префектъ города, фламины и члены разныхъ другихъ религіозныхъ корпорацій. Но къ Фавстулу присоединились нсколько сенаторовъ, и дло кончилось взаимными уступками.

Дло не будетъ доложено императору, но Фавстулу дается восемьдесятъ дней, въ теченіе которыхъ онъ можетъ самъ просить императора за свою дочь.

Фавстулъ немедленно выхалъ изъ Рима и отправился въ Константинополь, хотя и не зналъ наврно, застанетъ ли онъ тамъ императора: одни говорили, что Юліанъ выступаетъ въ походъ противъ Персіи, другіе, что онъ двинется не раньше зимы. Эта неизвстность сводила съ ума Фавстула. Если Юліанъ дйствительно уже выступилъ изъ Константинополя, то онъ, очевидно, не застанетъ его во-время. Къ тому же бдный Фавстулъ былъ, какъ всегда, безъ денегъ. Онъ просилъ жену дать ему денегъ взаймы, но она отказала съ холоднымъ гнвомъ, о который разбивались всякія рчи. Тогда онъ ршилъ сдлать вещь, въ высшей степени для него непріятную, и отправился къ Тацію, но и тутъ ничего не вышло. Тацій заявилъ, что у него нтъ сейчасъ свободныхъ денегъ и что онъ самъ взялъ недавно въ долгъ. Подле всего было то, что этотъ заемъ онъ, дйствительно, сдлалъ у… Фавстулы,

Возвращаясь домой, Фавстулъ встртилъ Клавдію, которую несли въ Атріумъ. И это зрлище поразило его: много лтъ онъ видалъ, какъ такимъ же образомъ носили Фавстулу. Онъ бросился назадъ и почти спрятался за колонной базилики Юліи, пока весталка не скрылась изъ виду. Затмъ онъ вышелъ изъ этого убжища и пошелъ въ Vicus Tuscus, гд неожиданно встртился съ однимъ знакомымъ. Онъ даже забылъ о его существованіи, но тотъ сразу узналъ его и поздоровался съ нимъ.

— Да, я, дйствительно, Фавстулъ. Но не могу тебя припомнить. Къ тому же у меня спшное дло.

Въ прежнее время онъ былъ бы радъ остановиться и поболтать, но въ эту минуту ему было не до того.

— О, конечно, ты меня не помнишь. Мы встртились только разъ, да и то много лтъ тому назадъ. Я — Домній, священникъ изъ Цивителлы.

Фавстулъ сразу припомнилъ эту встрчу съ священникомъ, который ему такъ понравился. Онъ вжливо поклонился ему и хотлъ итти дальше.

— Извини мою назойливость,— сказалъ Домніо:— но я хочу быть теб полезнымъ. Мы, христіане, знаемъ все, что случилось, и я давно искалъ случая поговорить съ тобой. Мы вс заинтересованы въ этомъ дл. Мы знаемъ, что теб дали восемьдесятъ дней сроку,— говорилъ Домній, продолжая итти съ Фавстуломъ.

— Да, и часть ихъ я потерялъ напрасно. Я долженъ былъ бы выхать изъ Рима сегодня же…

— Прошу опять извинить меня. Но не можемъ ли мы помочь теб чмъ-нибудь?

— Чмъ же вы можете помочь?

— Въ Константинопол на подобныя дла понадобится не мало денегъ. Я не говорю, что деньги нужны для самого императора, но только для того, чтобы добраться до него. Не можемъ ли помочь теб этимъ путемъ?

Фавстулъ почувствовалъ, что Домній въ высшей степени деликатно подходитъ къ. вопросу о деньгахъ, и это тронуло его.

— Да,— отвчалъ онъ:— деньги тутъ необходимы, и я шелъ искать ихъ.

— Ну, если позволишь, мы сами будемъ твоими кредиторами,— продолжалъ Домній и объяснилъ, что онъ дастъ Фавстулу деньги, присланныя самимъ папой.

Такимъ образомъ, затрудненіе было устранено, и въ ту же ночь Фавстулъ верхомъ мчался въ Анкону, гд надялся ссть на какой-нибудь корабль.

— Ахъ, если бы она простила меня,— бормоталъ онъ про себя.

За всю свою долгую жизнь онъ въ первый разъ взялся за трудное и хлопотливое дло ради другого. И при мысли, что Фавстула, быть можетъ, проститъ его грхъ передъ ней, у него на сердц становилось какъ-то легче и свтле.

XLII.

Въ длинное и утомительное путешествіе Фавстулъ пустился только съ однимъ слугой, первымъ попавшимся въ послдній моментъ передъ отъздомъ. Часа за два до отъзда ему сказали, что одинъ изъ бывшихъ его рабовъ, Матонъ, настойчиво добивается переговорить съ нимъ. Онъ веллъ его позвать.

— Возьми меня съ собой,— сказалъ Матонъ.— Я знаю, куда и для чего ты дешь, и буду теб полезне, чмъ всякій рабъ, ибо я одинаково хорошо говорю и по-гречески, и по-латыни.

Фавстулъ съ минуту подумалъ о томъ, съ какою цлью этотъ Матонъ просится хать съ нимъ. Матонъ внимательно смотрлъ ему въ лицо и какъ бы угадалъ его мысли.

— Мн хочется побывать въ Константинопол и другого случая увидать новый Римъ не представляется.

Фавстулъ согласился. Чтобы избгнуть непріятныхъ разговоровъ, онъ всегда соглашался. Кто-нибудь да долженъ же былъ хать съ нимъ, а производить выборъ было некогда.

Онъ помнилъ, что этотъ Матонъ выкупилъ у него свою свободу, и ему стало стыдно, что онъ добровольно не отпустилъ его на свободу. Но тогда ему нужны были деньги, и онъ ихъ взялъ у него. И Фавстулъ ршилъ, что если онъ добьется въ Константинопол того, за чмъ онъ халъ, вернуть Матону его деньги.

Получивъ свободу, Матонъ черезчуръ увлекся желаніемъ разбогатть какъ можно больше и сталъ давать деньги взаймы безъ всякой осторожности. Гоняясь за высокими процентами, онъ потерплъ тяжкія потери. Поздка съ Фавстуломъ должна была, по его расчетамъ, вознаградить его за все. Въ Рим было не мало людей, которые были противъ того, чтобы Фавстулъ прибгъ къ милосердію императора. Эти люди готовы были даже заплатить за то, чтобы Фавстулъ потерплъ полную неудачу, и Матонъ уже получилъ отъ нихъ часть денегъ, но отказался отъ всякихъ хлопотъ, пока не получитъ впередъ всю общанную награду. Кром того, онъ имлъ въ виду получить отъ Фавстула обратно деньги, которыя онъ далъ ему за свою свободу. Если это ему удастся, онъ можетъ и не возвращаться въ Римъ, а устроиться, гд ему будетъ удобне.

Какъ бы то ни было, онъ сумлъ уврить Фавстула, что суметъ быть ему полезнымъ. При всякомъ удобномъ случа во время путешествія онъ дйствовалъ расторопно и энергично, такъ что приключеній съ ними не было. Не разъ Фавотулу приходила въ голову мысль, что, не будь этого веселаго и жизнерадостнаго спутника, онъ палъ бы духомъ.

Безпечные и непривычные къ работ люди обнаруживаютъ наибольшее нетерпніе, когда имъ приходится сдлать что-нибудь необыкновенное. Фавстулъ чувствовалъ самъ, что, не будь около него Матона, онъ впалъ бы въ такое раздраженіе, которое совершенно лишило бы его возможности владть собой. Но Матонъ умлъ представить пустяками всякія препятствія и подыскать оправданіе каждому промедленію. Мало-по-малу Фавстулу стало казаться, что его спутникъ принимаетъ горячо къ сердцу освобожденіе его дочери. Вдь она относилась къ рабамъ гораздо мягче, чмъ ея братъ. Къ тому же такой умный человкъ, какъ Матонъ, долженъ самъ понимать, что въ случа благополучнаго окончанія дла онъ можетъ разсчитывать на хорошую награду.

Но вс мысли Фавстула были всегда съ дочерью. Все напоминало ему о ней, и среди природы, вдали отъ Рима, ему начинало казаться, что его хлопоты не могутъ пропасть даромъ.

Наканун прізда въ Анкону рано утромъ они встртили на своемъ пути маленькую часовню. Она была заперта и безлюдна. Стояла она недалеко отъ дороги, на могил одного мученика. Темныя сосны почти скрывали ее подъ собой. Кругомъ не было и признаковъ жилья. Здсь съ ними произошло приключеніе.

— Лошадь твоя, господинъ мой, стала хромать,— объявилъ Матонъ.

Очнувшись отъ задумчивости, Фавстулъ сразу- убдился, что Матонъ правъ. По осмотр оказалось, что въ ногу бднаго животнаго впился большой гвоздь. Надо было его, во что бы ни стало вытащить.

Матонъ спросилъ, не пожелаетъ ли Фавстулъ подождать здсь немного, пока онъ отыщетъ кузнеца. Длать было нечего, Фавстулъ согласился, слзъ съ лошади и слъ около дороги.

Было совершенно свтло. Мстность была унылая, но Фавстулъ такъ досадовалъ на эту проволочку, что ему было не до унынія. Лошадь его щипала траву около дороги. Посидвъ немного, Фавстулъ поднялся и пошелъ по направленію къ часовн. Дверь въ нее оказалась отворенной, и въ нее вошли два или три крестьянина. Онъ слдилъ за ними незамтно и уже готовъ былъ войти самъ, какъ вдругъ изъ-за угла часовни показался какой-то старикъ и, увидвъ его, остановился въ испуг.

— Не бойся меня,— сказалъ Фавстулъ, съ улыбкой идя къ нему навстрчу.— Я путникъ и ду по длу, которое, наврно, заинтересуетъ тебя. Ты, врно, священникъ и хочешь служить обдню?

— Да. Я помолюсь о томъ, чтобы твое путешествіе кончилось удачно. Войди и помолись, сынъ мой.

— Хорошо. Но я не христіанинъ.

Ты дешь въ Константинополь просить за твою дочь! Это дло большого милосердія.

— Это для меня первое дло,— сказалъ онъ тономъ, въ которомъ слышалось смиреніе.

— Войди и отстой обдню,— предложилъ ему священникъ.— Проси Господа за свою дочь, и Онъ поможетъ теб. Въ теперешніе страшные дни мы принуждены забираться сюда тайкомъ, какъ во дни древнихъ мучениковъ. Эта часовня построена въ память мученицы, такой же молодой двушки, какъ и твоя дочь. Неисповдимы пути Господни!

Онъ сдлалъ шага два къ часовн.

— Хорошо, я войду,— сказалъ Фавстулъ.

— Больше сея любви никто же имать,— продолжалъ какъ бы про себя старый священникъ.— Войди, сынъ мой, скоро войдетъ на. небо жертва, принесенная на костяхъ мученицы за ту, которая готовится стать мученицей.

Въ ту же ночь Матонъ убилъ своего бывшаго господина.

XLIII.

Совершивъ свое злое дло, Матонъ не вернулся въ Римъ. Онъ получилъ гораздо больше денегъ, чмъ разсчитывалъ, и имлъ въ своемъ распоряженіи боле семидесяти дней, чтобы скрыться.

Римъ сдержалъ свое слово и ждалъ отвта императора въ теченіе восьмидесяти дней. На восьмидесятый Фавстул было объявлено, что часъ ея казни насталъ. Ее взяли изъ ея второй могилы, которую она все-таки ненавидла не такъ, какъ первую — Атріумъ Весты.

Въ послднюю ночь передъ казнью тюремный стражъ привелъ къ ней свою дочь, которой было поручено смотрть за узницей. Это было дикое, полусумасшедшее существо.

— Эй,— закричалъ тюремщикъ, почти силою втаскивая въ темницу свою дочь и поднося свтильникъ къ лицу Фавстулу.— Вотъ она будетъ теперь съ тобой, а то ты, пожалуй, не дождешься завтрашняго дня и надлаешь мн хлопотъ.

Двочка вырвалась изъ рукъ отца и съ боязливымъ удивленіемъ уставилась глазами на Фавстулу.

— Если она такая злая, то почему этого не видно на ней?— спросила она робкимъ и неувреннымъ голосомъ, какимъ говорятъ нмые, овладвающіе впослдствіи рчью.

— Что съ ней?— тихо спросила Фавстула.

Тюремщикъ, стоя за ея спиной, повертлъ пальцами около лба.

— Все это вздоръ,— закричала бдная двушка, дико набрасываясь на него.

Отецъ зналъ ея силу и попятился назадъ.

— Какъ тебя зовутъ?— спросила Фавстула, дотрагиваясь до нея рукой.

— Нигра,— быстро отвтила двушка, повертываясь къ ней.

— Нтъ, это только ея кличка — сказалъ отецъ — Я никогда не называю ее такъ.

Фавстула опустилась на свое грязное ложе и притянула двушку къ себ.

— Берегитесь,— крикнулъ тюремщикъ.— Она сильна, какъ смерть. Она убила свою мать за то, что та вздумала поцловать ее. Я никогда не цловалъ ее съ самаго ранняго дтства.

— Но вдь отецъ любитъ тебя. Иди и поцлуй его.

Нигра, рыдая и смясь, опустилась на колни, поползла по холодному полу и поцловала грубую руку отца, въ которой онъ держалъ ключи отъ темницы. Затмъ она выпрямилась и подставила ему для поцлуя свое смуглое лицо.

— Я устала,— прошептала она.— Оставь меня съ нею.

И, подойдя къ Фавстул, она смиренно улеглась около нея.

— Что это?— вдругъ спросила она, чувствуя, какъ на ея лицо упала теплая слеза.— Ты плачешь, потому что боишься смерти?

— Нтъ,— спокойно отвчала Фавстула.— Я объ этомъ и не думаю.

И она притянула къ себ на грудь черную голову бдной двушки.

— Ну, а теперь идемъ,— грубо сказалъ тюремщикъ.

— Иди съ нимъ.

— Я хочу остаться здсь.

— Иди съ отцомъ. Спасибо, что ты пришла ко мн. Вс эти мсяцы я не видала никого, кром мужчинъ.

— Не могу ли я что-нибудь сдлать для тебя?

Фавстула просила привести къ ней ночью священника Домнія. Тюремщикъ и его дочь исполнили ея просьбу, и крещеніе бывшей весталки совершилось.

XLIV.

Когда на другой день Фавстулу вывели изъ темницы, она отъ солнечнаго свта сначала не могла ничего разобрать. Нсколько мсяцевъ просидла она въ темнот, и теперь яркое освщеніе превратилось для нея во тьму. Долго не могла она разглядть толпу, хотя и слышала ея присутствіе.

Она слышала, какъ многіе ее проклинали, испуская грубыя ругательства. Самыя язвительныя ругательства сыпались со стороны женщинъ. Многіе, впрочемъ, жалли ее, но у нихъ не хватало мужества выразить ей свое сочувствіе, и она ничего не знала о немъ.

Ея наружность поразила тысячи людей, сошедшихся сюда, чтобы взглянуть на нее. Красота ея не исчезла, но перемнилась. Она была блдна, какъ воскъ, и на этомъ блдномъ лиц ея большіе, черные глаза сіяли, какъ звзды. Волосы ея пріобрли яркозолотистый оттнокъ.

Дневной свтъ ослпилъ ее, и она принуждена была на минуту закрыть глаза. Нигра умоляла, чтобы ей позволили сопровождать ее, но ей отказали въ этомъ: Фавстула должна была итти одна. Процессія двигалась медленно, и когда обезсиленная Фавстула подавалась въ сторону, тюремщики, шедшіе по бокамъ, толкали ее на средину.

Только разъ вспыхнуло ея лицо, когда до нея донеслось грязное названіе, данное ей кмъ-то. По она тутъ же устыдилась своего малодушія.

Многіе изъ тхъ, кто теперь смотрлъ на нее, принадлежали въ обществ къ ея же классу. Никто изъ нихъ не врилъ въ ея виновность. Они врили, что она полюбила христіанина и сама стала христіанкой, но не хотли допустить и мысли, чтобы она могла совершить что-нибудь позорное.

Фавстула казалась моложе, чмъ она была на самомъ дл. Несмотря на ея серьезность, въ ней чувствовалось что-то дтски-чистое. Она не улыбалась, и тмъ не мене на ея устахъ была какая-то привтливость. Только разъ эти уста задрожали, когда какая-то слпая двочка, плача о своей слпот, приставала къ матери съ вопросомъ:

— Какая она?

Солдатъ-язычникъ, стоявшій въ толп, сердито повернулся къ двочк и крикнулъ:

— Такая же, какими бываютъ вс женщины!

Наконецъ процессія достигла Campus Sceleratus возл Porta Collina. Это поле вело въ страну, населенную спокойными сабинцами. Въ могилу, приготовленную для Фавстулы, спустили лстницу. Чтобы сойти въ нее, ей поневол пришлось открыть глаза. У края могилы стоялъ солдатъ.

— Хлбъ съшь, но до вина не дотрагивайся,— шепнулъ онъ ей.

Путаясь въ длинномъ одяніи, Фавстула спустилась въ яму и скрылась изъ глазъ толпы. Лстницы подняли. Сейчасъ же на отверстіе могилы былъ опущенъ огромный камень, на него положили другіе и скрпили ихъ известкой. Къ камнямъ была приставлена стража. Жадная до зрлища толпа стала понемногу таять, возвращаясь къ своимъ прерваннымъ будничнымъ трудамъ.

Могила Фавстулы была гораздо больше и чище, чмъ ея тюрьма. Вырублена она была въ почв изъ мягкаго камня. Здсь стояла кровать для послдняго отдохновенія, масляная лампа, большой кусокъ благо хлба и острый ножъ. Тутъ же находился кувшинъ вина, очень крпкаго и отравленнаго. Это отравленное вино и острый ножъ должны были свидтельствовать о милосердіи язычниковъ.

— Тутъ все-таки лучше, чмъ въ Атріум Весты,— громко промолвила она, почти не слыша собственныхъ словъ. Въ голов ея вдругъ пронеслась мысль, что она уже никогда больше не услышитъ человческаго голоса, кром своего собственнаго. Ее охватила такая слабость, что ей казалось, что вотъ-вотъ она упадетъ. Ея ноги ослабли, такъ что она принуждена была ссть на жесткій полъ и спрятать свое лицо въ грубомъ шерстяномъ одял ея ложа. Страшный холодъ сталъ распространяться отъ сердца, заставляя ее дрожать. Черезъ нсколько минутъ ея мозгъ былъ какъ будто оглушенъ тяжелымъ ударомъ. Самообладаніе оставило ее и она стала какъ будто погружаться въ холодную пропасть. Она лишилась чувствъ.

Когда она опомнилась, вся ея молодая жизнь стала проходить передъ ней, протестуя и возмущаясь противъ ея жестокой судьбы. Что-то внутри ея заставляло ее жалть эту молодость и кричать противъ безжалостнаго приговора, похитившаго у нея жизнь. Было бы трудно устоять противъ этого голоса и не пожалть себя, не заявлять, что она не сдлала ничего такого, за что слдовало бы наказать ее. Но она не поддавалась этому искушенію и молилась.

Успокоенная молитвой, она заснула тяжелымъ сномъ, тмъ сномъ, при которомъ нельзя сказать, долго ли человкъ проспалъ. Проснувшись, она почувствовала голодъ и разломила свой хлбъ надвое съ тмъ, чтобы каждую половину опять раздлить на двое. Она думала, что эти восемь кусочковъ могутъ еще долго сохранить ей жизнь. Хотя жить для нея значило поддерживать медленное страданіе, но она тмъ не мене считала возможнымъ какъ можно дольше сохранить жизнь, ибо она дарована ей Богомъ. Она знала, для чего ей подложили ножъ, и понимала, что если она выпьетъ вина, то сразу освободитъ себя отъ муки ожиданія. Тмъ не мене ей казалось, что она должна терпливо ждать своего конца.

Она взяла кувшинъ и вылила изъ него все вино на каменный полъ. Длинной красной струей лилось оно, пока не осталось ни одной капли въ кувшин.

XLV.

Фавстулъ не вернулся въ Римъ. Его тло было найдено и предано земл недалеко отъ могилы мученицы Марулы. Умирающимъ онъ рано утромъ былъ найденъ тми самыми христіанами-крестьянами, которые видли его въ церкви, и усплъ высказать имъ желаніе, чтобы они перенесли его тло въ эту маленькую церковь на вершин холма.

Крестьяне бросились къ своему старенькому священнику, но онъ не могъ ничего сдлать. Т простыя лекарства, которыми онъ располагалъ, были здсь безполезны. Умирающій едва нашелъ силы сказать нсколько словъ:

— Фавстула…— прошепталъ онъ.

— Твоя дочь?— спросилъ священникъ, держа его уже холодвшія руки.

— Да.

Къ ней!

— Ты хочешь быть съ ней?— спросилъ опять священникъ.

Фавстулъ едва пошевелилъ губами.

Сдая голова священника низко наклонилась къ уху умирающаго.

— Раскаиваешься ли ты въ грхахъ своихъ?— прошепталъ онъ.

Фавстулъ уже не могъ говорить, хотя былъ еще живъ. Холодная вода, пролитая на него, вода крещенія, заставила еще разъ вздрогнуть это бдное умирающее тло… и все было кончено.

‘Историческій Встникъ’, тт. 135—136, 1914