М.Н. Катков
М.Н. Катков
Внутренние смуты во Франции и поддержка их политикой Бисмарка
Внутренние смуты во Франции и поддержка их политикой Бисмарка
Внутренние смуты во Франции и поддержка их политикой Бисмарка, Катков Михаил Никифорович, Год: 1871
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Невозможно без содрогания читать описание бойни, происходившей в Париже 22 марта, подробностями которой переполнены тамошние газеты… Сколько проклятий сыпалось на Людовика Наполеона, стрелявшего в толпы безоружных граждан! Какими красками — и в стихах, и в прозе — изображали так называемые защитники народа, вроде Виктора Гюго с компанией, убийцу мирных граждан, которому они сулили то галеры, то виселицу! Что скажут они теперь? Вот эти герои свободы, эти чада революции, вот эти неизвестные, эти таинственные, к которым жалкие фразеры стремили свою несчастную страну! Вот что таилось на дне бездны, куда ее ринули! Вот слово разгадки! Вот последняя поверка великой революции, которая сорвала Францию с исторической почвы! Теперь вы можете измерить те исполинские шаги, какими неслась эта страна по пути прогресса, открывшегося для нее в последние годы минувшего столетия. Дантон, Робеспьер, Наполеон — вот поколение, которое принадлежало еще к другой эпохе: это творцы революции. Февральские герои и Людовик Наполеон — вот ее дети. Гнусные трусы и убийцы бельвилльские — вот ее внуки. Далее идти некуда. Великая революция разрушила все исторические основы государства, февральская революция расшатала основы общества и сделала необходимостью Наполеона III, нынешние герои являются практическим отрицанием всего, что люди называют нравственностью и честью. Это апофеоз всякой мерзости, всякой подлости. Здесь не распознаешь грабителя с наемным поджигателем, каторжника с подосланным от неприятеля агентом. И все это беспрепятственно хозяйничает посреди многочисленного вооруженного населения, которое с тупой покорностью отдает себя в распоряжение этому новому, неслыханному правительству, перед которым достославные деятели 2 декабря — идеальные герои!..
‘Гнусные трусы, — говорит ‘Journal des Debat’, — спасавшиеся бегством при одном появлении неприятеля, стреляли в упор в безоружных сограждан, которые осмелились выразить свою преданность порядку, свое уважение к избранникам всеобщей подачи голосов’. Так называемые ‘преступления’ Второй Империи бледнеют перед этим бессмысленным террором, не имеющим себе ничего подобного в истории, даже во времена первой революции, самые кровожадные представители которой действовали по крайней мере во имя какого-нибудь принципа… Здесь мы не видим ни принципа, ни знамени, перед нами совершается нечто до такой степени дикое, что все останавливаются в недоумении. Горсть неизвестных людей, пользуясь бедственным положением страны и деморализацией войска, привлекает к себе часть национальных стражников, состоящую из лентяев и бродяг, которые не хотят расстаться с оружием, чтобы даром получать деньги, и возглашает о своем намерении ‘спасать республику’. И с чего начинают свои действия эти самозванные спасители республики, эти уличные провозвестники свободы, равенства и братства? Они расстреливают двух республиканских генералов, подвергают истязаниям двух других, запрещают газеты, производят аресты, наконец, стреляют в людей, которые совершают мирную манифестацию в честь республики и порядка!
Действительно, идти далее некуда. Франция должна или погибнуть, или оставить путь революции. ‘L’incident est clos’ — должна она сказать, оглядываясь с горьким чувством на пережитый ею революционный период.
Европа с недоумением смотрит на события во Франции, и у всякого на устах один и тот же вопрос: ‘Чем это может кончиться?’
К числу небывалых явлений в летописях истории принадлежит, конечно, и дружественная переписка между прусскими властями и мятежниками, торжествующими в Париже. По поводу ноты, адресованной генералом Шлоссгеймом центральному комитету, из Компьена от 21 марта ‘Liberte’ замечает следующее: ‘Общее внимание обратило на себя то обстоятельство, что прусская нота, адресованная комитету, рекомендует немецким властям дружественное положение относительно парижского правительства. В первый раз еще немецкая дипломатия употребляет столь многозначительное по нынешним обстоятельствам выражение. Г-н фон Бисмарк не мог сделать ничего менее для выражения признательности к услугам, оказанным во время осады людьми 31 октября, которые под предлогом войны на жизнь и смерть расстроили оборону’.
Та же газета замечает, что так как ответ, данный центральным комитетом генералу Шлоссгейму, подписан просто делегат по иностранным делам, то все интересуются узнать имя этого делегата, ‘ибо есть основательные поводы предполагать, что он природный прусак’.
‘Norddeutsche Allgemeine Zeitung’ оговаривает слово дружественный в письме генерала Шлоссгейма и объясняет, что это не более как ошибка в переводе. Но общий тон послания соответствует этому слову. Всех поразила разница при сравнении тона прусских обращений к французскому правительству в Версале и к анонимному Бельвилльскому комитету. ‘Если сравнить, — говорит парижский корреспондент ‘Times’, — текст двух сообщений, генерал-майора фон Шлоссгейма к фактическому коменданту Парижа и генерала Фабрице к министру иностранных дел в Версале, то почти возможно вообразить себе, что неприятель решительно склоняется более к инсуррекционному лагерю, чем к тому, над которым развевается знамя Франции’. Казалось бы, собственный интерес немцев и обеспечение верного исполнения мирных условий должны требовать скорейшего прекращения смут, представляющих даже не борьбу партий, а начало разрушения всех основ общественных и нравственных, и в этом смысле еще могут быть понятны угрозы, обращенные к г-ну Жюлю Фавру, ибо только при восстановлении порядка Франция получит возможность выплатить свой громадный долг. Но как объяснить поощрение, даваемое уличным бунтовщикам и трусам, которым стоило бы только пригрозить, чтобы они попрятались в свои норы?
Замечательно также, что герои бойни на Вандомской площади являются вежливыми дипломатами в сношениях с прусаками. ‘Если тексты двух немецких сообщений, — продолжает корреспондент ‘Times’, — различаются как по содержанию, так и по манере, если слова обращения к инсургентам дружественны, а обращение в Версаль грознее, то ответы обеих властей различаются еще более. Ответ г-на Жюля Фавра отличается достоинством и благородством, он защищает несчастный город, захваченный врасплох мятежом, и старается отвратить от него бедствия, коими угрожают ему, а ответ комитета городской думы гнусен, лжив и подл’. Эти герои ‘обороны до последней крайности’ объявляют, что они принимают мирные условия, хотя и слагают ответственность за них на версальское правительство, они чуть не отказываются от самой революции, совершенной ими, говоря, что она исключительно муниципальная, что противоречит всем их прокламациям и всем их деяниям, и присовокупляют, что эта революция ‘нисколько не враждебна немецким армиям’.
Впервые опубликовано: ‘Московские ведомости’ 1871, 19 марта, No 61.