ВНУЧКА ДАНКУРА.
ВНУЧКА ДАНКУРА.
Разсказъ Александра Гуссе.
I.
II.
III.
IV.
V.
Elle tait de ce monde…
‘Отечественныя Записки’, No 1, 1848
Внучка Данкура, Гуссе Александр, Год: 1848
Время на прочтение: 21 минут(ы)
На-дняхъ я встртилъ г-жу де-ла-Поплиньеръ въ предурномъ обществ, т. е. выставленную въ окн какого-то мелкаго торговца, на Волтеровской-Набережной, между портретомъ аббата-вольнодумца и фламандскимъ праздникомъ Браувра. Поэтическое, грустное выраженіе привлекло меня къ г-ж де-ла Поплиньеръ, въ рисунк я скоро узналъ прекрасную работу Ла-Тура, хотя краски уже и выцвли. Невольно остановился я передъ произведеніемъ художника и изображеніемъ женщины, забывъ, что иду съ однимъ изъ своихъ пріятелей, большимъ насмшникомъ.
Пріятель посмотрлъ на меня и засмялся.
— Что это за старая знакомая, спросилъ онъ:— улыбающаяся такъ грустно, въ небесно-голубомъ шарф, съ напудренными волосами и обнаженнымъ плечикомъ?
— Всмотрись въ нее хорошенько, мой милый, если хочешь видть женщину, которая, назадъ тому сто лтъ, горячо любила.
— Прекрасные глаза, отвчалъ онъ:— окладъ лица очаровательный, ротикъ прелестный, шея гибкая и гордая. Не знаю, горячо ли любила эта женщина, но нтъ сомннія, что ее можно было любить до безумія. Какъ ея имя?
— Внучка Данкура, долго звалась она двицею Дегэ, историческое ея имя, де-ла-Поплиньеръ.
— Прекрасно! что жь ты говорилъ мн объ истинной страсти? Поплиньеръ играла сердцемъ, бросала его на-втеръ, какъ и вс женщины временъ регентства. Никогда глубокое чувство не заставляло биться эти холодныя сердца.
— Кто это теб сказалъ?
— Вс книги.
— И ты имъ вришь на-слово?
— Кому же врить?
— Самому-себ, своему разсудку, своему сердцу. Страсть можетъ измняться, но ни на секунду не перестаетъ быть страстью. Сто лтъ назадъ, она смялась, сегодня плачетъ, но и подъ улыбкой и подъ слезами — одно и то же сердце бьется, безпокоится и страдаетъ. Взгляни хорошенько на глаза и губы де-ла-Поплиньеръ, она улыбается съ лукавой привтливостью 1750 года, но кто знаетъ? и въ этой улыбк не скрывается ли тайная грусть? Кто слишкомъ-скоро проходитъ мимо этихъ портретовъ, тотъ не знаетъ сокровенной исторіи XVII вка. Впрочемъ, тутъ виноваты живописцы: они историки только для глазъ. Если Ла-Туръ написалъ сто женщинъ съ одинаково-втренымъ и насмшливымъ выраженіемъ, разв это уже значитъ, что онъ ихъ видлъ такими? Нисколько! это по привычк кисти. Ла-Туръ, какъ и Миньяръ, какъ и вс портретисты, воображалъ себ какой-то идеалъ, за которымъ скрывалась отъ нихъ истина. Но истина никогда не теряетъ своихъ правъ: разв не проглядываетъ она въ этой хорошенькой улыбк? Поврь мн, эта бдная женщина, выставленная теперь на-показъ, любила и страдала, когда была актриссой, знатной дамой, покинутой любовницей. Это драма въ трехъ дйствіяхъ.
Я вошелъ въ лавку и спросилъ о цн портрета.
— Это портретъ одной знаменитой актриссы, а какъ ее звали — не знаю. Я отдамъ ее за то., что мн стоитъ рама: 50 франковъ.
Мн не хотлось торговаться о такомъ хорошенькомъ личик,и я взялъ внучку Данкура, съ твердымъ намреніемъ отмстить за вс обиды, нанесенныя ей временемъ и исторіею.
Въ 1750 году, въ одной изъ самыхъ великолпныхъ гостиныхъ, въ улиц Ришль, хозяйка дома, сидя, или, лучше сказать, теряясь въ огромныхъ креслахъ, обитыхъ шелковою матеріей съ разводами, передъ добрымъ огонькомъ, разливавшимъ восточную нгу, около семи часовъ вечера, начала отчаянную войну съ Фанфрлюшемъ — средство сокращать время и терпливе ждать кого-то. Собачка лаяла и защищалась блыми зубами и черными когтями, оружіемъ дамы былъ веръ тонкой работы Патера, тотъ самый веръ, которымъ было дано боле тридцати пощечинъ людямъ значительномъ, какъ, на-прим., маршалу де-Ришль, маршалу де-Саксъ, маршалу Ловендаль. Дама эта была не герцогиня и не маркиза, но она была красавица — а красота съ незапамятныхъ временъ, во всхъ лтописяхъ, признала побдительницею. Впрочемъ, паша героиня была и не изъ тхъ мелкихъ обитательницъ Марэ, которыя подписываются на Mercure de France: она была знатнаго происхожденія, да и могло ли быть иначе, когда г. де-ла-Поплиньеръ соединился съ нею законнымъ бракомъ? Правда, сначала, бракъ ихъ былъ незаконный…
Вошелъ прекрасно-одтый слуга и на серебряномъ блюд подалъ письмо г-ж де-ла-Поплиньеръ. Когда онъ отвернулся, Поплиньеръ, блдная, полная нетерпнія, поцаловала письмо и перекусила своими хорршенькими зубками шелковую нитку, которая придерживала печать.
— Удивительно! сказала она: — Ла-Розъ еще не отворялъ двери, а я ужь предчувствовала, что есть письмо отъ Ришль.
Фанфрлюшъ не переставалъ лаять и кидаться на свою повелительницу. Г-жа Поплиньеръ бросила ему веръ, чтобъ онъ не мшалъ ей читать нжное посланіе, написанное на такой толстой бумаг, на какой въ наше-время ни одна кухарка не захотла бы писать свои счеты. За то ныншнія кухарки и пишутъ правильне, чмъ сто лтъ тому назадъ писали маршалы Франціи.
Вотъ что сохранилось въ исторіи отъ этого письма:
‘Душа моя, я въ отчаяніи, что не могу сегодня вечеромъ умирать у ногъ твоихъ: меня задержали при двор. Буду думать о теб безпрестанно, а въ десять часовъ, можетъ-быть, застану тебя еще за ужиномъ, потому-что надюсь…’
Только это и успла прочитать г-жа де-ла-Поплиньеръ, когда дверь отворилась. По ужасному шуму и хлопанью дверей, она узнала мужа, и въ испуг бросила письмо въ огонь.
— Въ печку его! сказалъ г. де-ла-Поплиньеръ и поклонился жен съ насмшливой улыбкой.
За нимъ шелъ нанятый умный человкъ. Въ то время, вельможи держали при себ писателей, какъ маркизы собачекъ, государственный откупщикъ платилъ своему умному человку двнадцать тысячь ливровъ — бездлица! но за то его умный человкъ былъ Мармонтель, такой-то умъ и нуженъ былъ главному откупщику. Надо замтить, что тогда, какъ и теперь, поэты получали жалованье только отъ публики: она даетъ славу, давая деньги.
— Садись, Мармонтель, сказалъ Поплиньеръ, придвигая кресло къ жен, а самъ отошелъ и прислонился небрежно къ камину.
Мармонтель, неловко раскланиваясь съ г-жею де-ла Поплиньеръ, спрашивалъ у ней о здоровь, о собачк… Она, казалось, не слушала его, но то была не новость: она его почти никогда не слушала, а если кто-нибудь замчалъ это, она говорила, что Мармонтелю платятъ, какъ бы платили за журналъ, и возражать ему не слдуетъ. Но въ этотъ вечеръ, г-жа де ла-Поплиньеръ не думала ни о Мармонтел, ни объ ум его. Грустно слдила она голубымъ своимъ взглядомъ за участію письма, которое вспыхнуло и исчезло.
— Не правда ли, сказалъ мужъ:— вы теперь сравниваете страсти съ письмомъ, которое сейчасъ сожгли? немного дыма, немного огня и немного золы.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ подарила его самой очаровательной улыбкой.
— Мн кажется, что вы сегодня умны.
— Нтъ, отвчалъ откупщикъ довольно-сурово:— я не уменъ, но у меня есть сердце, которое вы оскорбили.
— Ахъ, Боже мой! Проговорилъ Мармоптель, предчувствуя бурю: — я забылъ написать къ Клеро.
Онъ всталъ и хотлъ выйдти.
— Нтъ, вы останетесь, сказалъ Поплиньеръ ршительно: — вы не посторонній, отъ васъ нтъ секретовъ, разв вы не знаете, что Ришль…
— Я ничего не знаю, перебилъ Мармонтель: — эти вещи, какъ говоритъ арабскій поэтъ, пишутся на втрахъ или на волнахъ.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ приложила руку къ сердцу.
— Итакъ! сказала она, взглянувъ на мужа:— я жду вашего обвиненія, и уврена, что Мармонтель будетъ моимъ адвокатомъ.
— Итакъ, сударыня, вы любите Ришль, по-крайней-мр, позволяете ему любить васъ?
— Признаюсь, это я всмъ позволяю.
— Госпожа де-ла-Поплиньеръ подобна солнцу, примолвилъ Мармонтель: — къ нему вс стремятся, а оно ни для кого не спускается.
— Риторическая фигура, поэтическій оборотъ, безсмыслица! возразилъ г. де-ла-Поплиньеръ.— я буду говорить просто: вотъ, что случилось… не перебивайте меня, сударыня.
— Хорошо, потому-что я не буду васъ слушать.
Она взяла свой веръ и начала опять войну съ Фанфрлюшемъ.
— Если только память мн не измняетъ, началъ государственный откупщикъ:— вашъ ддъ Данкуръ былъ актръ, бабушка ваша, красавица Ла-Торильръ, была актрисса, мать ваша, извстная Мими Данкуръ, была актрисса, наконецъ, вы сами играли въ комедіяхъ и теперь — тоже разъигрываете комедію.
Довольный своимъ предисловіемъ, откупщикъ понюхалъ табаку, тряхнулъ печатками и, покачавъ головой, продолжалъ:
— И еслибъ вы удовольствовались только этимъ! Такъ нтъ, вамъ угодно было сочинить комедію, въ которую я попался какъ дуракъ, вотъ, почему вы и пользуетесь званіемъ госпожи де-ла-Поплиньеръ.
— Зачмъ вы говорите — званіемъ: я ношу ваше имя, проговорила Поплиньеръ съ очаровательнымъ презрніемъ.
— Да, да, у меня былъ домъ, экипажи, много денегъ, не доставало только любовницы (потому-что теперь на нихъ мода, иначе надо быть, какъ Ришль, мужемъ всхъ женщинъ), я обратился къ вамъ, вы не отказывались, а потомъ — посл медоваго мсяца, принялись плакать, кинулись къ моимъ ногамъ, просили моей руки, а я давалъ только сердце. Уврившись, что отъ меня вамъ ничего не добиться (не говорю о деньгахъ), вы отправились оплакивать свою добродтель у ногъ этой плутовки Тансенъ, затмъ бросились къ ногамъ кардинала Тансена, чтобъ еще у него поплакать да показать ему свои хорошенькіе глазки. Это случилось во время возобновленія откуповъ. Кардиналъ Тансенъ призвалъ меня и объявилъ безъ церемоніи, что король твердо ршился дать привилегію на откупъ тому только, кто женится на двиц Дегэ, внучк Данкура, образц добродтели, красоты и ума… Этого образца я не узнаю въ васъ, сударыня.
— Вотъ видите ли, сказала г-жа дела-Поплиньеръ съ нетерпніемъ: — вы сами сознатесь, что, женившись на мн, сохранили половину состоянія черезъ возобновленіе своего откупа. Не думаете ли, господинъ Поп-ли-ньеръ, что я должна благодарить васъ за имя, которое вы мн дали такъ неохотно? И еще какъ нелюбезно вы это сдлали: отвели меня къ нотаріусу, который написалъ (дурнымъ слогомъ) свадебный договоръ, вы дали мн на что купить, въ случа вашей смерти, траурное платье, потомъ повели меня въ церковь, рано утромъ, не давъ мн хорошенько проснуться, въ проливной дождь, насъ благословили какъ какихъ-нибудь Овернцевъ, въ одномъ изъ предловъ, гд я простудилась. Вотъ и вся церемонія.
— Это можно даже назвать бракомъ по невол, замтилъ Мармонтель.
— Какой же конецъ всему этому? спросила г-жа де-ла-Поплиньеръ.
— Конецъ, отвчалъ откупщикъ: — конецъ тотъ, что вы долго шутили надо мной, и что теперь я больше не хочу этого. Предваряю васъ, сударыня, что я самъ попрошу господина Ришль отправиться побждать куда ему угодно.
— Берегитесь! снова замтилъ Мармонтель:— влюбленные, которыхъ выгоняютъ въ дверь, обыкновенно возвращаются въ окно.
Извстно, что Ришль возвратился въ каминъ.
Тутъ вошли, одинъ за другимъ, трое или четверо гостей, потому-что у откупщика каждый вечеръ собиралось къ ужину веселое общество.
— А! это ты, ла-Туръ? Какой очаровательный портретъ написалъ ты съ мадмуазель де-Г.
Ла-Туръ вошелъ съ озабоченнымъ видомъ.
— Поврьте мн, сказалъ онъ откупщику:— гроза готова разразиться, война съ одной стороны, король дремлетъ, парламентъ не скрываетъ ничего, іезуиты разставляютъ везд свои сти.
Извстно, что ла-Туръ былъ глубокій политикъ, рисуя розовыя щечки на своихъ портретахъ, онъ предугадывалъ будущность народовъ.
— У насъ нтъ флота, сказалъ онъ однажды Лудовику XV.
— А тотъ, что написалъ Верне? отвчалъ король.
Шарль Ваяло, который вошелъ вслдъ за ла-Туромъ, не вмшивался въ политику, онъ любилъ, только свое искусство и думалъ только о немъ. Весело подошелъ онъ къ г-ж де-ла-Поплиньеръ и просилъ, ее быть завтра красавицей, чтобъ кончить начатый съ нея портретъ.
Явились Рамо и Вокансонъ, двое знаменитыхъ, но молчаливйшихъ людей XVIII вка, который такъ любилъ поговорить, Фонтенель и Монткрифъ, объ именахъ, мене извстныхъ, доложили тогда, когда уже шумная бесда боле и боле оживлялась, то были: маркизъ Мзъ, графъ Гишъ, потомъ аббатъ безъ аббатства, поэтъ безъ поэзіи, маркизъ безъ маркизства. Нсколько женщинъ мелькнули въ свою очередь — свободныя женщины того времени: Г-жа ле-Тансенъ, Веріеръ, Жофрезъ — не совсмъ свтскія и не совсмъ актриссы.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ, не смотря на шумъ и движеніе, происходившіе около нея, сидла одна, поглядывая то на часы, то за дверь. Съ нею говорили, но она слышала одинъ только голосъ, голосъ того, кого тутъ не было.
Пришли доложить, что ужинъ поданъ. Вс перешли въ столовую, разрисованную извстнымъ Удри. Столъ походилъ на что-то волшебное столько саксонскаго фарфора, богемскаго хрусталя и рдкихъ цвтовъ еще никогда не было видано у главнаго откупщика. Рам въ разсянности слъ возл г-жи де-ла-Поплиньеръ, никто не смлъ ссть рядомъ съ нею по другую сторону: эта честь предоставлялась отсутствующему, какъ замтилъ насмшливо г. де-ла-Поплиньеръ.
Вс еще были довольно-нелюбезны, по сыты, когда вошелъ герцогъ де-Ришль.
Г. де-ла-Поплиньеръ всталъ, какъ-бы увлеченный вдохновеніемъ.
— Герцогъ, не угодно ли вамъ будетъ ссть на мое мсто, потому-что я ршился занять ваше.
И онъ твердыми шагами подошелъ къ жен.
Ришль остановился, какъ побжденный, но потомъ приблизился къ г-ж де-ла-Поплиньеръ, поклонился и довольно-охотно слъ на мсто хозяина.
Гости переглянулись.
— Такъ я говорилъ, началъ да-Туръ: — что буря готова разразиться.
— Да, сказалъ откупщикъ:— я веду эту бурю, и она разразится какъ громъ.
— Какой прекрасный сюжетъ для картины! сказала Танснъ, обращаясь къ Шарлю Ванло:.— господинъ де-ла-Поплиньеръ ведетъ за собою облака, какъ Юпитеръ, съ сіяющимъ челомъ и олимпійскими бровями.
Подъ конецъ ужина, Ришль подвинулся къ Вокансону.
— О вы, который въ состояніи создать цлый міръ, еслибъ онъ не былъ созданъ прежде васъ, скажите мн, какъ надо входить въ домъ, если дверь въ него заперта.
— Не входить совсмъ, отвчалъ Вокансонъ, самъ не понимая хорошенько, что говорилъ.
На другой день, герцогъ бродилъ вокругъ отели Поплиньеръ и скоро замтилъ небольшой домикъ, примыкавшій къ одному изъ флигелей. Онъ вошелъ въ этотъ домикъ, единственнымъ жильцомъ котораго былъ старый музыкантъ, игравшій въ опер на гобо, и проводившій всю свою жизнь въ переписываніи нотъ. Ришль предложилъ ему плату за квартиру, съ тмъ, чтобъ онъ, Ришль, могъ, когда ему вздумается, во всякое время дня, занимать одну комнату въ дом. Старый музыкантъ принялъ это предложеніе съ удовольствіемъ. Въ тотъ же самый день, герцогъ привелъ туда каменьщика и слесаря, чтобъ сдлать эту комнату обитаемою, она отдлялась одной стной отъ маленькаго кабинета г-жи де-Поплиньеръ, въ которомъ у ней помщались фортепьяно, библіотека и небольшая кровать для отдыха. Въ послдствіи, она очень любила отдыхать на этой кровати. Ришль предупредилъ ее во-время: они видлись на праздникахъ, бывшихъ по случаю свадьбы дофина съ инфантою.
Каменьщикъ и слесарь тотчасъ, же принялись за дло. Стна была пробита въ каминъ г-жи де-ла-Поплиньеръ, слесарь вынулъ плиту и опять вставилъ очень-искусно, укрпивъ на незамтномъ шалнер, такъ-что она могла открываться по произволу. Ришль былъ въ восторг отъ своего новаго жилища, приходилъ туда всякій день, оставался иногда до утра, конечно, предаваясь военнымъ соображеніямъ. Прекрасная сосдка его нежаловалась.
— Удивительно, сказалъ одинъ разъ г. де-ла-Поплиньеръ Мармонтелю: — жена моя полюбила уединеніе. Конечно, въ ней пробудилось раскаяніе съ-тхъ-поръ, какъ я догадался избавиться отъ герцога Ришль. Никогда не надо отчаяваться въ женщинахъ. Вотъ она теперь и сидитъ за книгами, читаетъ Боссюэта и Фенелона, вчера я засталъ ее за фортепьяно, она играла какую-то церковную пснь. Шесть недль тому назадъ, она совсмъ не сидла дома, любила удовольствія, общество, а теперь заперлась какъ Пенелопа или Лукреція.
Вечеромъ, за ужиномъ, г-жа де-ла-Поплиньеръ, извиняясь передъ единственнымъ гостемъ, удалилась въ свой маленькій кабинетъ. Когда пришелъ откупщикъ, его приняли, какъ скучнаго и незванаго гостя. Онъ съ нкоторымъ удивленіемъ замтилъ, что жена его не читала и не играла на фортепьяно, но занималась своей прической, хотя никуда не собиралась въ тотъ вечеръ. Букетъ испанскихъ жасминовъ, только-что сорванныхъ изъ фарфорой вазы, былъ приколотъ къ волосамъ. Несносное посщеніе мужа безпокоило ее, потому-что она не его ждала.
— Вамъ угодно мн что-нибудь сказать? спросила она, прохаживаясь по комнат.
— Признаюсь, сударыня, я пришелъ сюда изъ любопытства, у васъ такъ хорошо, что я хотлъ бы отдохнуть здсь отъ своихъ заботъ. Согласитесь, что съ-тхъ-поръ, какъ я заперъ дверь побдителю, воюющему только противъ мужей, всмъ намъ стало очень-покойно.
— Да, сударь, радуйтесь…
Въ то самое время, герцогъ Ришль былъ за стною, раздался условный ударъ въ плиту, г-жа де-ла-Поплиньеръ поблднла.
— Что это? спросилъ г. Поплиньеръ прислушиваясь.
— Врно зажигаютъ огонь по ту сторону камина, отвчала она разсянно. Это сосдство иногда очень-непріятно, тамъ живетъ музыкантъ.
Раздался второй ударъ.
— Какой онъ несносный! продолжала г-жа де-ла-Поплиньеръ: я напомню ему, что и здсь живутъ люди.
Она взяла щипцы и стукнула ими раза два по плит. То былъ знакъ удалиться.
— Если вы хотите, я прикажу вашему сосду удерживать свои музыкальные порывы: эта стна, можетъ-быть, не примыкаетъ…
— О, не безпокойтесь! Мн очень-жаль будетъ помшать привычкамъ этого музыканта, я иногда люблю его слушать.
Чрезъ нсколько дней посл этого неудачнаго свиданія, г. де-ла-Поплиньеръ получилъ безъименное письмо такого содержанія:
‘Не знаю кто, самъ чортъ или человкъ, но только каждую ночь пробирается къ вашей жен любовникъ, не въ дверь и не въ окно.’
На слдующую ночь, г. де-ла-Поплиньеръ караулилъ у дверей маленькаго кабинета, и скоро замтилъ, что жена не одна: онъ слышалъ два голоса.
— Огонь, пожаръ въ дом! закричалъ онъ громко.
Горничная двушка (сторожъ ненадежный!), заснувшая въ сосдней комнат, отворила дверь откупщику.
Онъ вошелъ въ сапогахъ со шпорами, какъ Лудовикъ XIV въ парламентъ, вооруженный больше Лудовика XIV, потому-что держалъ въ одной рук плеть, а въ другой свчу. Онъ подошелъ прямо къ кровати жены. Она спала на одной подушк и съ такою непорочностью, что обезоружила реввивца.
— Но, сударыня…
Гжа де-ла-Поплиньеръ проснулась.
— Какъ вы меня испугали!
— Я васъ слышалъ сію минуту.
— Въ-самомъ-дл?
— Я узналъ голосъ Ришль.
Г. де-ла-Поплиньеръ посмотрлъ подъ кровать, потомъ за кровать.
— Вотъ фантазія, сказала г-жа дела-Поплиньеръ, очень-мило звнувъ и выказавъ свои зубки, блые, какъ у молодыхъ волчатъ.— Отворите ящикъ въ моемъ туалет, вроятно, герцогъ туда спрятался.
Откупщикъ бсился.
— Если вы сметесь надо мной, сударыня, я васъ уничтожу. Здсь былъ мужчина?
— Ахъ, г. Поплиньеръ! еслибъ вы знали, какъ мн хочется спать.
Поплиньеръ молча поискалъ своего соперника подъ фортепьяно, за занавсками, въ камин, везд, даже между книгами.
— Вотъ чудеса! бормоталъ онъ сквозь зубы: — завтра я приведу Вокансона, чтобъ разгадать…
При этихъ словахъ, свтъ отъ его свчи упалъ на шпагу, лежавшую на кровати въ ногахъ… Христофоръ Коломбъ не такъ обрадовался открытію Америки!
— Не угодно ли вамъ сказать мн, зачмъ эта шпага лежитъ съ вами?
Маршалъ де-Саксъ хотлъ отнять г-жу де-ла-Поплиньеръ если не у мужа, то у маршала де-Ришль, онъ думалъ, впрочемъ, что великій побдитель сердецъ былъ еще при начал своего романа съ этой красавицей, объ одномъ взгляд которой спорилъ весь дворъ, весь Парижъ. Онъ пріхалъ къ откупщику утромъ, когда жена его только-что вставала. Приложившись вжливо къ кончику ногтей г-жи де-ла-Поплиньеръ, онъ просилъ ее хать съ нимъ въ Саблонскую-Долину, гд хотлъ сдлать смотръ своимъ знаменитымъ уланамъ.
То былъ праздникъ для всего Парижа. Г-жа де-ла-Поплиньеръ поняла, что для такого праздника нужна царица, и, не умя скрыть своей радости, приняла предложеніе прекраснаго Мориса. Рожденная для сцены, она любила показать себя. Попросивъ маршала подождать и созвавъ всхъ своихъ женщинъ, она велла одть себя какъ-можно-скоре, обращая, впрочемъ, эоркое вниманіе на свжесть, красоту и блескъ наряда.
— Самъ Амуръ не умлъ бы васъ одть лучше и съ большимъ вкусомъ, сказалъ маршалъ, который, по обычаю того времени, оставался при ея туалет.— Хоть, правда, Амуръ не иметъ привычки одвать женщинъ, прибавилъ онъ съ видомъ побдителя…
Сли въ карету и съ шумомъ покатились въ Саблонскую-Долину, въ сопровожденіи всхъ лучшихъ офицеровъ французской арміи, извстныхъ если не храбростію, то происхожденіемъ. Маршала де-Ришль тамъ не было: онъ былъ у короля. Г-жа де-ла Поплиньеръ утшилась и развлеклась этимъ смотромъ, который льстилъ ея самолюбію. Она любила Ришль, но еще той счастливой, упоительною любовью, которая не допускаетъ ни горя, ни слезъ. Въ-послдствіи, дорого заплатила она за эти сладкія минуты любви и упоенія. Но теперь, безпечно предаваясь жизни, она торжествовала красотой.
Между-тмъ, какъ г-жа де ла-Поплиньеръ любовалась смотромъ улановъ, знаменитый Вокансонъ, получивъ записку отъ откупщика, отправился къ ней въ домъ съ непредусмотрительностью поэта и подломилъ первый камень ея воздушныхъ замковъ
Где-ла-Поплиньеръ встртилъ Вокансона, взялъ его за руку и отвелъ, молча, въ извстный намъ кабинетъ.
— Другъ мой, сказалъ онъ ему съ чувствомъ: — каждый день и каждую ночь прокрадывается сюда человкъ, я поставилъ караулъ у дверей и у оконъ, скажи мн, нтъ ли еще другаго входа?
Вокансонъ, не отвчая ни слова, повернулся три или четыре раза на одномъ мст, потомъ снялъ поясной портретъ Данкура, писанный Ларжерьеромъ и вставленный въ богатую раму.
— Нтъ, нтъ, проговорилъ онъ, потупивъ голову: — здсь нтъ двери.
Онъ повернулся къ камину.
— Зачмъ нтъ ни дровъ, ни очага въ камин?
— Въ-самомъ-дл, подхватилъ де-ла-Поплиньеръ, затопавъ ногами отъ радости: — врно въ камин есть ходъ.
Вокансонъ сталъ на колни и протянулъ голову подъ мраморную обдлку.
— Невозможно! тутъ можетъ пролзть разв только десяти-лтній трубочистъ. Говоря это, онъ ударилъ пальцемъ по плит.
Въ эту минуту вошелъ Мармонтель, и вотъ, что онъ разсказываетъ объ этомъ приключеніи {Mmoires d’un pè,re, pour servir d’instruction ses enfants.}. Вокансонъ замтилъ, что плита на шалнер и такъ хорошо прилажена, что соединеніе ея съ каменною стнкой почти незамтно.
— Ахъ, что за чудная работа вскрикнулъ онъ, обратившись къ Поплиньеру: — какой искусный мастеръ это длалъ! Плита подвижная, она отворяется, но шалнеръ удивительно тонокъ. Нтъ табакерки, которая была бы такъ хорошо отдлана.
— Что? произнесъ Поплиньеръ блдня: — вы уврены, что доска отворяется?
— Да, я въ этомъ увренъ. Я совершенно вижу, отвчалъ Вокансонъ въ восхищеніи: — это просто чудо!
— Что мн за дло до вашихъ чудесъ? Есть тутъ чмъ восхищаться!
— Да, такіе мастера теперь рдки, у меня нтъ ни одного, который бы…
— Оставимъ вашихъ мастеровъ, а пускай мн приведутъ такого, который бы снялъ эту плиту.
— Какъ жаль ломать такую превосходную работу! сказалъ Вокансонъ.
Полчаса спустя, коммиссаръ того квартала утвердилъ формальною бумагой открытіе этого потаеннаго хода.
Г. ла-ле-Поплиньеръ, выслушавъ съ твердостью чтеніе этой бумаги, сказалъ: Г. коммиссаръ, вы забыли подтвердить мое униженіе, потому-что Ришль ужь полгода ходитъ сюда каждый день.
Коимиссаръ сдлалъ то, о чемъ просилъ его откупщикъ.
— А я, сказалъ Мармонтель, утирая слезу (онъ долженъ былъ пролить ее за своего хозяина): — я васъ утшу, я окажу вамъ услугу, которую Горацій приписываетъ музамъ: Vos bene consilium et datis, et dato gaudetis almae.
Если мы возвратимся за смотръ улановъ, то найдемъ г-жу де да-Поплиньеръ небрежно покоющуюся въ своей карет, разсянно слушающую любезности маршала де-Ловендаля, третьяго маршала, прикованнаго къ ея колесниц, говоря слогомъ того времени
Но вотъ, видитъ она, останавливается знакомый ей человкъ, очень-дурной наружности, но одинъ видъ котораго давно уже приводитъ ее въ волненіе, то былъ Гимонъ, адъютантъ герцога де-Ришль.
— Большое, несчастіе случилось сказалъ онъ ей таинственно.— Вашъ мужъ и этотъ негодяй Вокансонъ открыли ваши тайныя свиданія съ герцогомъ.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ почувствовала, что вся кровь ея хлынула къ сердцу, но она сохранила на лиц всю прелесть улыбки и спокойствія.
— Не правда ли, маршалъ, сказала она Ловендалю: — вы будете такъ любезны, что проводите меня домой сейчасъ же?
— Я готовъ провожать васъ хоть на край свта.
Когда карета остановилась у подъзда, швейцаръ, не отворяя двери, закричалъ г ж де-ла-Поплиньеръ, что онъ получилъ строгое приказаніе не пускать ей домой. Какъ ни кричалъ, какъ ни грозилъ ему виселицей маршалъ де-Ловендаль, дверь оставалась непоколебимою, какъ прусская армія при Росбах.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ ухала, но скоро воротилась на новую попытку, и въ этотъ разъ съ герцогомъ де-Саксъ. Швейцаръ, нехотя и слегка растворяя дверь, объявилъ, что ему запрещено…
— Знаешь ли ты, кто я? сказалъ маршалъ: для меня нтъ запертыхъ дверей. Войдите, сударыня.
Дверь пошатнулась на петляхъ, и швейцаръ отступилъ на три шага.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ вошла въ сопровожденіи маршала.
— Вотъ какъ, мой другъ, мой милый Поплиньеръ! Огласка, сцены, поводъ толкамъ… Къ-чему все это? Ты умный человкъ. Война, такъ война! И не-уже-ли ты вришь всмъ этимъ вздорамъ? Добродтель попадается иногда въ сти, но остается добродтелью. Еслибъ ты женился на женщин некрасивой и глупой, то и толковъ бы никакихъ не было. Прощай, мой другъ: ручаюсь на сердце твоей жены.
— Маршалъ, не смйтесь ни надо мной, ни надъ женой моей. Вотъ уже шесть мсяцевъ маршалъ де-Ришль ходить сюда чрезъ каминъ.
— Маршалъ за маршаломъ, мн самому хотлось бы лучше быть на его мст, но прежде всего молчаніе, тутъ нечмъ хвалиться. Я знаю многихъ, которые больше любятъ знать все про себя, нежели разсказывать на весь міръ. Впрочемъ, меня ждутъ въ Версали, оставляю васъ и совтую заключить мировую.
Когда маршалъ де-Саксъ удалился, г-жа де-ла-Поплиньеръ упала на диванъ и закрыла голову руками, то былъ побжденный передъ врагомъ-побдителемъ. Жалкая побда! Она думала, что врагъ будетъ великодушенъ, но ошиблась.
— Вы здсь не у себя, сказалъ онъ ей, какъ-бы съ высоты своего званія и богатства: — вонъ отсюда, и чмъ скоре, тмъ лучше! Можете взять портретъ своего дяди и его дочери. Если вы переживете свой стыдъ, то я назначу вамъ пенсію на пропитаніе
При послднихъ словахъ, гжа де-Поплиньеръ встала съ негодованіемъ и бросила взглядъ презрнія и грусти на того человка, о которомъ вс говорили, ‘пусть его насыщается своимъ золотомъ’.
— Прощайте же! сказала она съ грустною нгой, которую чувствуетъ каждый, предающійся въ первый разъ своей горькой участи: — прощайте, и не оскорбляйте меня воспоминаніемъ.
Она ушла и не возвращалась боле. Когда, ея хорошенькая ножка, щегольски обутая въ атласъ, очутилась на мостовой, она почувствовала горькую существенность жизни. Куда идти? она не знала. Мать ея умерла, мать, о которой она, въ вихр свта, не успла даже поплакать.
Бдная женщина! Утромъ, весь дворъ быль къ ея услугамъ, къ вечеру, она не имла подушки, чтобъ успокоитъ свою измоченную голову.
Маршалъ де-Ришль ухалъ въ Тулузу, но-еслибъ онъ и не узжалъ, она не осмлилась бы просить у него пристанища, а тмъ боле денегъ. Она готова была съ нимъ спорить къ могуществ, но теперь-свергнутая съ престола, ни за что не ршилась, бы унизиться передъ нимъ.
Остановись на углу Палеройяля, не зная, куда идти, предавшись вполн своему горю и любви своей, она вдругъ замтила, что ее окружила толпа любопытныхъ, слышитъ, что произносятъ шопотомъ ея имя, толкуютъ о ея приключеніи. Прежніе слуги ея вслухъ радовались исторіи подвижнаго камина: какъ не подлиться такою соблазнительною новостью со всмъ Парижемъ! Г-жа де-ла-Понлиньръ поняла, какъ глубока пропасть!
Она шла прямо, и вдруіъ вспомнила о маленькой квартирк въ улиц Вандатуръ, которую она оставила за собой посл смерти матери, чтобъ сохранить съ благоговніемъ мебель знаменитой Мими Данкуръ, не желая, чтобъ ее продали съ аукціона и находя ее слишкомъ-старомодною для помщенія въ дом де-ла-Поплиньера. Эта мысль для нея была какъ спасительная доска утопающему: она взяла ключъ у привратницы, торопливо вошла на лстницу и съ стсненнымъ сердцемъ отворила дверь. Ей казалось, что она входитъ въ могильный склепъ. Комната была мрачная, унылая, воздухъ въ ней быль сырой и удушливый. До-сихъ-поръ, г-жа де ла-Поплиньеръ удерживала слезы, но какъ-только дверь за нею затворилась, она дала имъ волю, и рыданія раздались по всмъ комнатамъ.
Не о матери, о себ-самой плакала она.
Странная игра судьбы! Чаще всего случается, что любовное приключеніе не только не вредить героин, но даже возвышаетъ ее, даетъ ей голосъ въ свт, иногда такое приключеніе длается источникомъ богатства — на этотъ разъ, оно было совершеннымъ паденіемъ. Вс насмшники были противъ г-жи де-ла-Поплиньеръ, журналисты не щадили ея: они жестоко осмяли романъ ея жизни, и скоро исторія о подвижномъ камин разнеслась по Парижу, по Франціи, по Европ, по всему свту, ее рисовали въ каррикатурахъ, сочиняли стихи на голосъ изъ ‘Вчнаго Жида’, и представляли на театр de la Foire. Г-жа де-ла-Поилиньръ не смла никуда показаться, она осуждена была на вчное заточеніе. Стоило только маршалу де-Ришль входить черезъ окно, а не чрезъ каминъ, и никакого бы шума не было. Вотъ, какъ опасны нововведенія!
Почти шесть недль прожила г-жа де ла-Поплиньерь деньгами, вырученными за платье и кружевной чепчикъ, которые продала въ Тампл ея горничная. Г. Поплиньеръ везд разсказывалъ, что даетъ жен пенсію въ 20 тысячъ ливровъ, но на дл, онъ прислалъ ей только фортепьяно, книги ея, наряды и горничную. Что касается до него самого — онъ утшался изо всхъ силъ. Чтобъ лучше отпраздновать свое вдовство, онъ пригласилъ, къ себ всю оперу, во глав былъ Рамо, который не разставался съ нимъ. Въ числ ежедневныхъ постителей были: Фонтенель, Ванло, ла-Туръ, Жантиль Бернаръ, Монткрифъ, Мариво, Кребильйонъ, но маршалы Франціи не здили. Мармонтель продолжалъ примнять къ нему стихи Горація и читать трагедіи. Откупщикъ не зналъ латинскаго языка, а въ александрійскихъ стихахъ своего поэта не понималъ ни слова. Вокансонъ былъ частымъ гостемъ и, какъ ни былъ развлеченъ своей механикой, но при каждомъ появленіи спрашивалъ о здоровь г-жи де-ла-Поплиньеръ и о томъ, скоро ли она снова покажется.
Когда маршалъ де-Ришль возвратился въ Парижъ, онъ уже зналъ, что тайна ихъ всмъ извстна. Онъ открылъ тайное убжище г-жи де-ла-Поплиньеръ и явился къ дверямъ ея Она ему отворила дверь и безъ чувствъ: упала къ ногамъ его. Трудно было узнать красавицу: такъ измнило и изсушило ее горе — Къ чему вс эти печали при первой неудач? сказалъ герцогъ, когда г-жа Поплиньеръ открыла глаза.
Онъ отнесъ ее въ кресло, сталъ передъ нею на колни и нжно цаловалъ ея руки.
— Маршалъ! проговорила она голосомъ, въ которомъ слышались слезы, — все кончено: вся Франція смется надо мной, я слишкомъ-хорошо понимаю это, читая газеты.
— Что за слабость — огорчаться толками этихъ негодяевъ! Хотите ли послушать добраго совта?
Она опустила голову и старалась улыбнуться.
— Надньте лучшіе свои наряды, сдлайтесь красавицей до наглости, сядьте въ карету, позжайте въ оперу и съ твердостью снимите маску. При вид вашихъ прекрасныхъ глазъ, вс сочинители этихъ глупыхъ сказокъ скажутъ: ‘втреница г-жа ла-Поплиньеръ!’ потому-что, видители, съ вашею красотой, если хотите быть правы, надо непремнно являться въ свт.
— Никогда! сказала Поплиньеръ, красня при одной мысли, что надо будетъ показаться въ публик.— Да и гд мои слуги? подумала она.— Гд моя карета?
Маршалъ де Ришль не имлъ обыкновенія долго просить о чемъ бы то ни было, ни Бога, ни женщинъ. Когда онъ убдился, что г-жа де-ла Поплиньеръ твердо ршилась жить въ изгнаніи, онъ ея не мучилъ боле. Во время пребыванія своего въ Париж, онъ видался съ нею почти каждый день, но скоро почувствовалъ, что любилъ ее только веселую. Этотъ человкъ не могъ себя пріучить къ слезамъ. Впрочемъ, у него было такъ много дла! Исторія подвижнаго камина не повредила ему нисколько, для него она была — одной лишней побдой, побдой, которая должна была покорить ему много сердецъ, дотол непокорныхъ. Его принимали везд, какъ побдителя, онъ чуть чуть не задыхался подъ-лаврами, или, лучше сказать, подъ миртами. Передъ отъздомъ въ Тулузу, онъ провелъ цлый вечеръ съ г-жею де-ла-Поплиньеръ и довольно-хорошо съигралъ роль страстнаго любовника, чтобъ обмануть бдную женщину, заставить ее думать, что она еще не одна. Оставляя ее, онъ совтовалъ ей разсяться, говорилъ, что желалъ бы и по возвращеніи найдти ее прекрасною и веселою. Въ угожденіе ему, г-жа де-ла-Поплиньеръ со страхомъ рискнула постить нкоторыхъ изъ подругъ своей матери, и между прочимъ г-жу де-Сувр, гд видла многихъ живописцевъ и литераторовъ, которыхъ впала прежде въ дом г-на Поплиньера. Около этого времени, она написала то нжное и страстное письмо, которое посл найдено было, вмст съ множествомъ другихъ письмахъ, въ архивахъ семейства Ришль.
Оно было написано правильно, но все въ немъ доказывало, что тутъ говорило сердце, а не умъ:
’22 января.
‘Милый мой, твой посланный еще не ухалъ, я такъ и думала, что за глупость, чтобъ адъютантъ, пріхавшій 19, ухалъ 20! Но что длать! надо слушаться, когда нельзя повелвать. Я стыжусь письма, которое написала теб вчера. Излишнее чувство, по-моему, есть начало безумія, надо быть въ томъ же настроеніи и читать эти вещи съ такою же любовью, съ какою он писаны: тогда только он способны воспламенить, а не охладить, не-уже-ли письма мои имютъ на тебя это послднее дйствіе? Все въ голов моей проходитъ быстро, и я часто давала теб замтить, что въ ней остается только то, что можетъ меня огорчить. Отъ природы я застнчива, а опытъ сдлалъ меня недоврчивою, все мн представляется въ дурномъ вид, и я боюсь, что мои длинныя письма наскучили теб. Ты мн говоришь, что они составляютъ твое счастье, но говоришь такъ слабо, такъ рдко повторяешь, отвчаешь мн на то, о чемъ я нисколько не забочусь, на-прим., о г-ж Сувре и о моихъ письмахъ. Мое единственное удовольствіе писать къ теб, думать, что ты будешь меня читать, что письмо мое будетъ въ твоихъ рукахъ, что ты займешься мною, хоть насильно, хоть разсянно, въ-продолженіе цлаго часа, это одно заставило бы меня переписывать газеты, еслибъ мн нечего было больше писать, но безпредльная довренность, которую я имла къ теб, заставляетъ меня говорить теб обо всемъ, до глупостей — я это чувствую, потому-что представляю теб все въ томъ безпорядк, какой у меня въ голов, и даже больше, я не хочу ничего забыть, а все подавляю, отъ того и нтъ никакого порядка.
‘Пускай же мои новости, даже мои опасенія.не имютъ на тебя ни малйшаго вліявія, какъ мечты моего воображенія, но что до моихъ чувствъ къ теб, какъ бы я ихъ ни выразила прибавь къ тому все, что ты можешь выдумать, сдлай усиліе, чтобъ хорошо ихъ себ представить, и все-таки ты не найдешь того, что есть въ-самомъ-дл. Я люблю тебя до беэумія, нтъ ничего на свт, чего бы я не предприняла, чтобъ доказать теб мою любовь и заслужить отъ тебя такое же чувство, но мн кажется, что если положить ихъ на всы, то он никогда не сравняются, чмъ тяжеле становится моя сторона, твоя все облегчается, безпокойство — принадлежность любви, но мои чувства къ теб больше любви. Голова моя воспламенена такъ, что ты бы надо мною сжалился. Я думаю, мое уединеніе и совершенное отсутствіе развлеченія много способствовали къ этому физически. Бываютъ минуты, когда я желаю и согласилась бы увидть тебя на одно мгновеніе, обнять и умереть. Когда я думаю объ этомъ, мн все кажется, что оно такъ и случится. Потомъ, желанія мои ростутъ, нетерпніе и препятствія, которыя могутъ встртиться, представляются моему воображенію такъ правдоподобно, что я падаю въ смертномъ изнеможеніи Но подумай, мой милый, что еще цлый годъ я должна провести безъ тебя, все, что прошло, не считается, я даже не уврена, будетъ ли и черезъ годъ конецъ моимъ страданіямъ. И какъ многое можетъ случиться въ это время! А я желаю тебя такъ сильно, что еслибъ пришлось видть тебя сегодня же вечеромъ — даже это мн показалось бы вчностью. Ты виноватъ, что я такая несчастная. Я не предвижу себ въ будущемъ достойнаго вознагражденія за вс муки, которыя терплю, одного только хочу я — насладиться тобою свободно, сколько бы захотлось, въ мои послдніе дни. По это никогда не сбудется Можно ли предполагать, чтобъ тонкій тростникъ устоялъ противъ желза? а мы съ тобой еще слабе… Ты мн разсказываешь холодно о поход, который долженъ продолжиться еще годъ, могу ли же я быть довольна? Повришь ли ты — оно довольно-смшно — но изъ всхъ людей, которыхъ я видала посл твоего отъзда, никто мн не былъ такъ пріятенъ, какъ Гимонъ, я его вижу съ такимъ волненіемъ, что боюсь, не отгадалъ бы онъ, что со мной длается, онъ говоритъ со мною о теб только мимоходомъ, и я его не иначе вижу, какъ при другихъ, но слушаю его съ такимъ удовольствіемъ, смотрю на него такъ нжно, что другой на его мст счлъ бы меня за сумасшедшую. Онъ меня очень занимаетъ, онъ увидитъ тебя, будетъ говорить, жить съ тобою въ тхъ безпрестанныхъ сношеніяхъ, о которыхъ я столько мечтаю, быть у твоего изголовья, при твоемъ туалет, въ опер, за обдомъ, на войн, на праздникахъ — все съ тобой однимъ, душа моя! Я чувствую къ нему нжность, какое-то особенное влеченіе, какъ-будто къ лучшему моему другу, хотя говорю съ нимъ о бездлицахъ, о самыхъ обыкновенныхъ вещахъ, одно его слово меня интересуетъ, его платье даже, которое ты, можетъ-быть, видлъ. Я безумная…
На это нжное письмо маршалъ Ришль не отвчалъ. Количество любовныхъ писемъ, которое онъ получалъ тогда, испугало бы теперешнихъ львовъ Гандскаго-Бульвара. Онъ отвчалъ на нихъ только изустно, не удостоивая даже воспоминаніемъ тхъ бдныхъ оставленныхъ, которыхъ не случалось ему больше встртить. Прошло около двухъ лтъ, а г-жа дела-Поплиньеръ и не слыхала о немъ.
Одинъ разъ утромъ, Ришль проходилъ по улиц Вандатуръ.— Ахъ, Боже мой! сказалъ онъ:— я и забылъ. Онъ зашелъ къ г-ж де-ла-Поплиньеръ. На этотъ разъ, священникъ отворилъ ему дверь.— Что это значитъ? Гд г-жа дела Поплиньеръ?
Священникъ молча провелъ его въ спальню. Та, которую онъ оставилъ въ полномъ расцвт красоты, которую онъ утшалъ — лежала теперь въ предсмертномъ бреду.
Горничная плакала, молча и неподвижно стоя у ногъ ея. Докторъ только-что вышелъ, объявивъ, что госпож ея остается жить нсколько часовъ.
— Ахъ, г-нъ маршалъ! рыдая говорила двушка: — вы ее убили, мы жили въ совершенной нищет, продавали платья, чтобъ прожить сутки, а еслибъ вы отвчали на ея письма, все бы она не дошла до этого. Еслибъ только вы знагя, какъ она мучилась!
— Какое томленіе, какая мука! сказалъ растроганный священникъ: — къ-счастію, она со вчерашняго дня въ безпамятств, и не чувствуетъ боле своихъ страданій.
Маршалъ Ришль грустно взялъ за руку умирающую и долго оставался въ такомъ положеніи молча, наклонясь надъ ея кроватью.
— Столько красоты, сказалъ онъ вдругъ: столько свжести… О, не уже-ли вы меня не слышите?
При звук милаго голоса, г-жа дела Поплиньеръ привстала и опустила голову, какъ-бы пораженная какимъ-то смутнымъ воспоминаніемъ.
— Слушайте, сказала она: — вотъ письмо моей матери.
Ослабвшей рукой взяла она открытое письмо, лежавшее на кровати, и начала громко читать то мсто, гд Мими Данкуръ описываетъ смерть своего отца:
‘Онъ вошелъ въ церковь замка, гд день и ночь горли дв лампады, каменная гробница и надъ ней костяное изображеніе — поражали взоры при вход. Каждую ночь приходилъ онъ и ложился туда, какъ бы искупая грхи, и оставался тамъ цлый часъ — онъ, который столько разъ и такъ ловко ложился на кровати, мене ему доступныя. Лежа тамъ, онъ восторженнымъ голосомъ произносилъ псалмы, я особенно запомнила слдующія слова: ‘Страсти окружили меня со всхъ сторонъ, какъ пчелы, он пожираютъ меня, какъ огонь пожираетъ терновникъ’. Выходя изъ гроба, онъ встряхивалъ плечами, какъ-бы чувствуя холодныя объятія смерти’.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ остановилась, вскрикнула: ‘Мн страшно!’ и протянула руки.
— Откройте мой гробъ, Ришль меня ждетъ. Слышите ли, онъ подалъ, знакъ въ плиту камина… Гд я?… Вотъ маршалъ де-Саксъ смотритъ улановъ. А! Ванло! какой хорошенькій портретъ! Теперь я ужь умерла, отошлите его къ Ришль. А вашъ рисунокъ, ла-Туръ, что изъ него будетъ?
— О, прости мн твою смерть! проговорилъ маршалъ, сжимая руки умирающей.
— Кто говоритъ со мной? Я не хочу ничего слышать. Еслибъ онъ былъ здсь, я бы и его не слушала. Кончено! Мой ддъ говорилъ: ‘Какъ постлалъ себ постель, такъ и ложись’.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ упала на подушки. истощенная послднимъ приступомъ смерти. Она заснула и ужь не просыпалась боле въ этой жизни.
Напрасно маршалъ говорилъ съ ней самымъ нжнымъ голосомъ: она не произнесла ни одного слова. Въ ночь она умерла, и не оставила, говоритъ Коде, ничего на свои похороны.
Скромное погребеніе было въ Сен-Роше, и никто не пришелъ поплакать на ея могилу. Даже Мармонтель не написалъ эпитафіи.
Узнавъ о смерти жены, г-нъ де-ла-Поплиньеръ почувствовалъ, что любилъ ее, но не хотлъ ее видть, не смотря на увщанія Маша и д’Аржантона, потому-что подъ-конецъ вс жалли объ участи прекрасной покинутой женщины, онъ сознавалъ себя немного-жестокимъ, и, любя литературу, сказалъ этотъ стихъ Малерба:
Когда Ришль умеръ, у него нашли рисунокъ ла Тура.
— Вы влюблялись во всхъ женщинъ, сказалъ ему однажды аббатъ Сулави — но никогда не любили
Ришль взялъ аббата за руку и подвелъ его къ портрету г-жи де-ла-Поплиньеръ.
— Аббатъ, я любилъ вотъ эту женщину, но любилъ — ужь посл ея смерти.