М.Н. Катков
М.Н. Катков
Влияние современного положения дел в России на успехи крамолы
Влияние современного положения дел в России на успехи крамолы
Влияние современного положения дел в России на успехи крамолы, Катков Михаил Никифорович, Год: 1880
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Несколько слов, сказанных нами в заключение нашей заметки по несчастному делу Булюбаша в No 198 ‘Московских Ведомостей’, были подхвачены. Мы объявлены опасными людьми, подрывающими доверие к правительству, чуть не анархистами. Это делается в том самом органе, теми же людьми, которые с беспримерным бесстыдством укоряют в сикофантстве всякого, кто не по них скажет слово.
Наши слова были истолкованы в том смысле, будто мы порицаем систему действий, принятую графом Лорис-Меликовым в борьбе с крамолой, и что мы видим в этих действиях ряд уступок анархистам.
Пока мы говорим, мы обязаны говорить правду, как понимаем ее по нашему крайнему разумению. Революция наша остается в тумане, преступников ловили, казнили и ссылали, но концы крамолы и доселе остаются неразъясненными. Известно только то, что она не встречала должного сопротивления. Общество находилось в недоумении, отдельные власти действовали, не разбирая, где зло, и своими мерами нередко вызывали и усиливали его, в сферах интеллигентных и влиятельных обозначалось присутствие каких-то партий недовольных и злорадно смотревших на наши революционные скандалы. Достаточно припомнить знаменитый процесс Веры Засулич.
У нас идут толки о какой-то консервативной и какой-то либеральной партии, но таких партий у нас не имеется, и нет для них реальной основы. Зато у нас есть люди старых порядков и есть люди новых порядков, созданных реформами. Так, крестьянская реформа создала мировых посредников, которые много способствовали ее успеху. Это были действительно ‘лучшие люди’, оказавшие незабвенные услуги стране. К сожалению, ими не воспользовались в должной мере, их не обратили в постоянное учреждение, которое могло бы стать превосходным, все в себе соединяющим органом местного самоуправления, их одолели и сжили со света люди старых порядков, которые были тогда еще в полной и не надломленной силе. Затем явились земские учреждения, которые вызвали на свет массу новых людей. Масса, впрочем, остается массой, но из нее выделяются люди честолюбивые, импульсивные, ищущие влияния и значения. По своей идее земские учреждения должны были бы стать организацией местного самоуправления, обнимающею в одной системе все местные власти, как выборные, так и назначенные. Но они не имеют ничего общего ни с каким управлением, они не находятся ни в каком отношении ни к сельским обществам, ни к волостям, ни к земской полиции. Окруженные со всех сторон полувластями, сами они лишены всякой власти. Они так составлены и так поставлены, что отнюдь не служат местным продолжением общего государственного управления. Это как бы частные общества, хотя и организованные государством, но ему чуждые и от него отдельные. Служат они машиной для выборов, для обложения, для ассигновок и призваны деятельно заведывать только исправлением дорог и починкой мостов. Они как бы намек на что-то, как бы начало неизвестно чего-то, и походят на гримасу человека, который хочет чихнуть, но не может. В том виде и смысле, как они составлены и поставлены, они по необходимости обречены быть очагом недовольства и агитации.
Затем явилось на Руси небывалое дотоле учреждение, самостоятельно организованная судебная власть, отдельная и независимая от административной. Созданные этою реформой новые люди сначала были слабы и были окружены ревнивыми, неприязненно на них смотревшими силами. Как людям крестьянской реформы, так и новому судебному сословию в эти критические минуты его существования оказывали мы усердную поддержку и брали его сторону в его столкновениях с другими властями. С живым сочувствием следили мы за первыми шагами нового суда. Все, чем может способствовать независимое и убежденное слово, делалось нами в пользу нового учреждения, которое так много обещало для нашего благоустройства. Некоторые неясности и недомолвки, некоторые неудачные заимствования, слишком рабские применения ходячих доктрин не вредили идее учреждения и могли быть впоследствии легко устранены, пополнены и исправлены по указаниям опыта.
Перестояв критическое время, новое судебное сословие быстро стало возрастать и усиливаться, чему много способствовало то, что ядром его были главным образом питомцы привилегированного училища, вдвойне солидарные между собою и как товарищи по воспитанию, и как деятели одного поприща. Мало-помалу эти новые люди, при громадных правах своего учреждения, поставленного под открытым небом, при солидарности своих членов сверху донизу, совсем одолели своих противников и стали могуществом. Так называемая консервативная администрация, собиравшаяся ограничить эту новую политическую силу и поставить ее на место, сама подчинилась ей и способствовала ее возвеличению и преобладанию. Появление этих новых людей производило с точки зрения старых порядков странное действие. В два-три прыжка они достигали вершины той же иерархической лестницы чинов и отличий, по которой шаг за шагом взбирались люди старых порядков. Правительствующий Сенат как высшее судебное учреждение радикально изменился в своем характере и составе. Судебные деятели массами производились в patres conscripti [господа сенаторы (лат.)] и становились сановниками империи. Но, овладев полем, они, отчасти по самому характеру своего учреждения, все же находились как бы в оппозиции к правительству, которое, разумеется, принадлежит к старым порядкам. Пользуясь государственными отличиями, но не неся никакой ответственности в деле государства, эти лица чувствовали себя только критиками в вопросах политических. Дух антагонизма рос вместе с их усилением. Несостоятельность, неумелость и ошибки, которых они были свидетелями, оправдывали их в собственной совести. Критика начала выражаться практически в ходе и исходе судебных процессов, и суд становился как бы делом партии…
Когда судебные люди были слабы, мы были постоянно на их стороне, когда они стали сильны, нам поневоле иногда приходилось говорить не про них, за что подвергались мы в печати поруганию и выставлялись ненавистниками рода человеческого.
Вот в каком положении находились дела, когда граф Лорис-Меликов был призван к пресечению смуты, которая, пользуясь ошибками одних и злорадством других, доходила в последнее время до крайних неистовств. На кого было опереться? Люди старых порядков были большею частию деморализованы и сбиты с толку. Граф Лорис-Меликов возымел мысль обратиться прямо к людям новых порядков вообще, державшимся в стороне и как бы в оппозиции и занимавшимся критикой, он пригласил их принять участие в борьбе со злом и сделал шаг им навстречу, в чем, сколько мы понимаем, и заключался смысл его обращения к обществу. Истории предстоит доказать, что при данных обстоятельствах, быть может, ничего иного не оставалось делать. Пусть же новые люди войдут в государственное дело и примут на себя свою долю ответственности в нем, пусть они обновят собою старые порядки. Мы первые порадовались бы, если б опыт удался. Но хорошие и полезные деятели прежде всего должны доказать свое умение критически относиться к самим себе, доказать свою способность все видеть и все оценивать с точки зрения целого.
Если мы не имеем никаких предубеждений против новых деятелей, то не можем иметь и в пользу их никаких предубеждений. Невольно является вопрос: солидарны ли они, и в какой мере, с некоторыми органами нашей печати? Политическая агитация никогда, к сожалению, не бывает разборчива в средствах и не гнушается никакими союзами. Если была солидарность, то останется ли таковая и впредь, или, другими словами, сохранят ли те же органы свой прежний характер? Предположим, что сохранят и что солидарность останется, в таком случае подпольным деятелям нет ни малейшей причины быть недовольными. Они могут успокоиться и притихнуть временно на этом удобном этапе. Мы не желаем делать вышесказанное предположение, но подпольные деятели, по всему вероятию, такое предположение делают. Разубедить их могли бы только решительные факты, а вместо того появляются признаки, которые могут только внушать им уверенность, что праздник на их улице. К числу этих-то явлений нельзя не отнести и дело Булюбаша, которым было вызвано наше замечание, или дело Дьякова, о котором нам так часто приходилось говорить.
В этих и подобных прискорбных явлениях невольно чуется что-то недоброе, что-то кусающее, дух какой-то отместки, жестокой столько же, как и напрасной, и в то же время несообразительной. Предпринята ‘мягкая политика’ относительно пропагандистов, их массами освобождают и возвращают из-под надзора полиции, и вот в то же время приговаривают к позорящему наказанию человека, который в первой молодости увлекался их учениями, но давно отрекся от них и явился их противником и обличителем… О деле г. Булюбаша мы уже не говорим…
Но если ввиду подобных явлений подпольные деятели не могут не радоваться, то мы, в свою очередь, постараемся не предаваться унынию. Будем надеяться до конца, будем наделяться, что все прискорбные явления, которые смущают людей здравомыслящих и честных, исчезнут, как wesenloser Scnein [иллюзорный блеск (нем.)], как признаки положения, существенно изменившегося, что люди старых и новых порядков сгруппируются вокруг одного великого общего дела и что свет разумения укажет тем и другим что делать, что изменить, что поправить. Если опыт удастся заслугу графа Лорис-Меликова оценит история, если не удастся то следует винить положение, среди которого ему приходится действовать и которое не им было создано.
Впервые опубликовано: ‘Московские Ведомости’. 1880. 3 августа. No 213.