Владимир Михайлович Шулятиков, Михайлова Мария Викторовна, Год: 1990 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

М. В. Михайлова

Шулятиков, Владимир Михайлович

(псевдонимы литературные — Б-ич, В. Ш., Д., Д-ъ, -ич М. М., Ш., Еpatо, Donnerwetter, псевдоним партийный —Донат) [30,IХ(12.Х).1872, Москва — 26.III(8.IV).1912, там же] — литературный критик, журналист, публицист, литературовед переводчик. Партийный деятель. Член РСДРП с середины 90-х гг. После окончания с серебряной медалью 1-й Московской гимназии в 1892 г. поступил на историко-филологический факультет Московского университета. В университете был один из организаторов Кружка любителей западно-европейской литературы, в котором сблизился с В.Брюсовым, В. Фриче, П. Коганом. По свидетельству друзей, один из первых, кто в начале 90-х принес в университет ‘свежий воздух революции и учение Карла Маркса’ (Архив АН СССР. Ф. 643. — Оп. 1.. — Д. 92) и ‘до конца оставался верен социал-демократическому знамени’ (Звезда. 1912. — No24).

В. М. Шулятиков в 1893 году.

Уже во время обучения и сразу после окончания курса в 1896 г. Ш. пробует свои силы и в качестве переводчика. В журнале ‘Театрал’ публикуются его переводы пьесы испанского драматурга Хосе Эчегарайн (1896. — No 55-90). Впоследствии в печати появляются его переводы стихотворений Ады Негри, романов Бласко Ибаньеса, пьесы Б. Шоу. Обычно для перевода Ш. выбирал произведения ярко выраженного социального звучания. Имеются данные, что он знал 26 языков.

Одновременно он выступает как критик (рецензия на пьесу В. Сарду — Театрал. — 1895. — No48 и литературовед (статья ‘Два благородных родственника’, спорный вопрос шекспировской критики’ — Театрал. — 1896. — No86, 88). В этих работах Ш. Показал себя последователем культурно-исторической школы литературоведения.. В 1898-1899 гг. его рецензии и заметки появляются в библиографическом отделе ‘Русских ведомостей’, а с 1900-1903 г. он публикует ‘Критические этюды’ в газете ‘Курьер’ и является ее ответственным секретарем. В эти годы Ш. ведет борьбу за марксистскую методологию литературоведческого анализа, вырабатывает принципы социально-генетического подхода к искусству, отвергает оценочную эстетику идеалистов, критикует механистичность последователей И. Тэна, демонстрирует ‘недостаточность’ народнических взглядов на литературный процесс, восстает против поверхностного усвоенного марксизма Е Соловьева-Андреевича. Работу в газете прерывают арест и ссылка — сначала в Тверь (1902 затем в Архангельскую губ. (1904—1905). Амнистия 1905 г. позволила Ш. вернуться к партийной работе. Он становится членом литературно- лекторской группы при МК РСДРП, пишет листовки, выступает с докладами в рабочих аудиториях. В годы революции и реакции он сотрудник большевистских изданий ‘Борьба’ (1905, 1907) ‘Светоч’ (1906), ‘Рабочее знамя’ (1908), ‘Вестник труда’, ‘Рабочее дело’, ‘Пролетарий’ (1909), ‘Голос жизни’, ‘Наш путь’. (1910), ‘Наше время’ (1911), в которых публикует статьи, посвященные профсоюзному движению, борьбе с оппортунистами всех мастей. Последний раз Ш. был арестован в 1910 г. Умер от рака желудка.

Балуев и В. М. Шулятиков в архангельской ссылке, 1904 г.

По признанию соратника был ‘трогательнейшей фигурой… в нашей партии’ (С к в о р ц о в, С т е п а н о в И. И. Из воспоминаний // На заре рабочего движения в Москве.— М.. 1919.— С. 112). За страстность в отстаивании марксистских взглядов получил прозвище ‘философ-ортодокс’ (К у р с к а я А. С. Пережитое.— М., 1965.—С. 86).

Переиздавая в 1918 г. стихотворения Ады Негри, переведенные Ш., В. Фриче писал, что необходимо восстановить в памяти ‘имя товарища, всего себя отдавшего бескорыстному н мужественному делу пролетарской революции’ (Н е г р и Ада. Стихи.— М., 1918.— С. ХХV). И, может быть, частично и себя имел в виду критик, когда переводил следующие строчки итальянской поэтессы: И будешь ты биться пером и примером / За дальнего счастья грядущие дни, / И миру укажешь ты в сумраке сером / Зари нарожденной огни’.

Ш. был лично знаком с В. И. Лениным. В 1909 г. принял участие в совещании расширенной редакции газеты ‘Пролетарий’, проходившем в Париже под руководством Ленина и осудившем ‘Каприйскую школу’, возглавляемую А. Богдановым. На этом совещании Ш. занял ленинскую платформу, вынес отрицательное суждение об отзовистской деятельности Богданова, отмежевался от идей богостроительства.

Однако на определенном этапе (1905—1910) находился под влиянием философии Богданова, что отрицательным образом сказалось на его взглядах, получивших наиболее полное воплощение в книге ‘Оправдание капитализма в западноевропейской философии’ (М., 1908), сурово раскритикованной Лениным (Поли. собр. соч.— Т. 29.—С, 459—474). В ней Ш., отстаивая классовый подход к идеологии, доказывал, что вся буржуазная философия на протяжении всей истории была занята защитой эгоистических интересов господствующих классов, а ‘все представления буржуазии о мире и человеке’ строились по образу н подобию ее промышленных организаций (Оправдание капитализма в западноевропейской философии.— С. 150). Ш. проигнорировал участие других классов в создании надстройки. Та или иная философская система у Ш. оказывалась слепком с ‘внутренней стороны капиталистического предприятия, вследствие чего все философские понятия трактовались им как антитеза организующих верхов и исполнительных низов (Там же.— С, 7), а история философии строилась как параллель к развитию мануфактурного производства.

‘Опошление материализма’, на которое указал В. И. Ленин (Поли. собр. соч.— Т. 29.— С. 474), безмерное упростительство отозвались и в литературно-критических статьях, написанных в эти годы: ‘Новая сцена и новая драма’ (Кризис театра.— М, 1908) и ‘Неаристократическая аристократия’ (Литературный распад.— Пб.. 1909.— Кн. 2). В обеих статьях Ш. отнесся к произведению как набору символов, требующих расшифровки, чему должно способствовать возведение к ‘общему ‘материальному’ источнику’ (Неристократическая аристократия.— С. 243). Обнаружив у модернистов постоянное варьирование мотивов смерти, разрушения, тьмы и сумасшествия, критик сделал вывод о проповеди ‘сокращения’ жизни, своеобразном неомальтузианстве Андреева, Арцыбашева, Сологуба и Гиппиус. Эти теории вызваны, на его взгляд, тенденцией современного капиталистического производства к увольнению рабочих, изгнанию массы ‘необученного’ пролетариата из технически оснащенных цехов. Этим же объясняет Ш. и появление условного театра: требования экономики диктуют режиссеру уничтожение декораций, сведение реквизита к минимуму, уменьшение количества рабочих сцены.

Этот взгляд резкой критике подверг А. Луначарский, увидев в нем не классовый метод в исследовании культуры, а ‘своеобразную мизантропию, желающую во всех высоких мотивах видеть обман’, радостно вскрывающую за ‘показным идеализмом’ — низменную правду’, ‘корыстные’ интересы господствующих классов (Л у к а ч а р с к и й А. В. Собр. соч.: В 8 т.— М., 1967.—Т. 7.—С. 187). Возникший же в модернистской литературе ‘культ личности’, презрение к ‘толпе’, гипертрофия ‘я’ — это не что иное, как замаскированное требование высокой квалификации для рабочего, которая может помочь ему занять достойное место в обществе, построенном на конкуренции. Идея ‘культа талантов’ прозвучала у Ш. уже в статье о А. П. Чехове — ‘Теоретик талантливой жизни’ (Правда.— 1905.—No1), в которой отрицание писателем мещанского прозябания, ненависть к пошлости трактовались как возвеличивание ‘профессиональных способностей ‘интеллигентного пролетариата’, жаждущего обстановки, способствующей развитию его природных способностей. Мировоззрение писателя, по Ш., оказывалось великом замкнуто на производственных интересах той социальной группы, которую он представляет. В результате Чехов был причислен к ‘лагерю современных идеалистов’. Такой вывод был сделан Ш. потому, что к этому времени он все современное искусство начал воспринимать как продукцию ‘обанкротившихся интеллигентных ячеек’ (Восстановление разрушенной эстетики // Очерки реалистического мировоззрения.— М., 1904), оказавшихся несостоятельными в социальном смысле, неспособными к созданию собственной культуры и вынужденными поэтому обращаться к ранее использованным художественным приемам, в частности к романтизму. Реализм при таком подходе оставался детищем прошлого — эпохи разночинцев, впрямую участвовавших в жизни, в ‘борьбе за существование’ и не прибегавших к ‘возвышающим обманам’, к ‘выдумкам’, чтобы облегчить себе столкновение с жестокой ‘правдой жизни’ а ‘скрасить мгновение неизбежного конца’ ( Там же.— С. 90). Все современное искусство в интерпретации Ш. оборачивалось искусством-игрой (Там же.— С 654). Таким образом, уже к моменту написания работы ‘Восстановление разрушенной эстетики’, Ш. отказался от многих своих ценных наблюдений над художественными произведениями и литературным процессом в целом, которые была сделаны им в первый период деятельности (1899— 1903), когда он предлагал ‘отыскивать и выяснять до бесконечности сложные звенья, связующие художественные образы и психологию писателя с многоразличными общественными ячейками’ (Курьер.— 1902.— No 42).

Он не считал возможным все события духовной жизни ХIХ века выводить из ‘бурных событий’ 1789—1815 гг., как это делали многие его современника. Ш. подчеркивал, что литературные явления возникают в силу ‘различных исторических причин и при определении их происхождения нельзя игнорировать целый ряд посредствующих звеньев как интеллектуального, так и социального порядка’ (Русские ведомости.— 1899.— No 295). (Позже им оказалось пропущено как раз ‘психологическое звено’, а исследование ‘условия существования общественных ячеек’ он подменял изучением технологии и способа производства.) Именно тщательное ‘отыскивание’ связующих ‘звеньев’ помогло ему не обмануться ‘отражением’ общественно экономических отношений в ‘идейных’ романах Боборыкина н Вербицкой. Он сопротивлялся распространению в критике мнения, что на рубеже веков русская литература переживает упадок. Показателем подлинной идейной мощи русской литературы служили ему произведения Короленко, Вересаева, Серафимовича. Отличительной чертой ‘новейшего реализма’ рубежа веков (Курьер.— 1901.— No 145) он считал усиление лирического начала, эмоциональное, а не право учительное воздействие на читателя, углубление психологического анализа. Ш. указал на особую роль времена в пьесах Чехова, подчеркнул значение обстановки, приобретающей символический характер (Курьер.— 1901.—No 65, 70). В творчестве М. Горького Ш. услышал гимн… строительству жизни’ и ‘истинным строителем’ назвал Данко (Курьер.— 1901.— No236), отметив, однако, что ни на какую планомерную созидательную работу босяки не способны, они ограничиваются только словесными выпадами в адрес мещан.

Полемически заострена против народнической теории ‘героя и толпы’ ст. Ш. о Добролюбове (Курьер. 1901. No 320) Сопоставляя идеи Добролюбова и Писарева, он отмечал что Писарев огрубил идеи Добролюбова, выдвинув на первый план ‘сильную личность’. Вероятнее всего с опровержением некоторых положений эстетической теории Писарева связана и обширная работа Ш. ‘Восстановление разрушенной эстетики’.

Хотя прямым ‘виновником’ рождения ‘нового искусства’ Ш. объявил ‘современное машинное производство и современное железоделательную промышленность’ (Курьер.-1900.- No 322), борьба с декадентством шла у него по линии выявления социальных корней этого явления Во власти пессимистических настроений оказались те общественные группы которые находятся ‘вне… прогрессивного общественного развитиях (Курьер.— 1900.— No 336). Одним из первых Ш. сумел распознать идеалистический ‘крен’ бывших соратников по марксизму — Н. Бердяева и С. Булгакова. В их обращений к религии он увидел отказ от материалистического понимания законов исторического развитая. Почувствовав нарастание интереса к Достоевскому в их среде (Назад к Достоевскому // Курьер.— 1903.— No 287), он противопоставил идеалистической интерпретации его творчестве социально-генетическое обоснование противоречий мировоззрения писателя. Говоря о Мережковском и Гиппиус, он предостерег против упреков символистов в ‘злостной мистификации’, показав, что их колебания и двойственность миропонимания являются следствием занимаемого ими общественного положения — ‘между адом ,,мещанского’ застоя… и раем прогрессирующей ‘живой’ жизни’ (Курьер.— 1903.—No 273). В отличие от некоторых критиков марксистской ориентации, Ш. не поддался широковещательным призывам Ницше о рождении сверхчеловека будущего а, хотя отметил антибуржуазный характер ницшеанской философии, сделал вывод о ее реакционности: антибуржуазный пафос Ницше перерастает в антидемократизм, презренное к массе. Правда, в своей критической практике Ш. использовал взятый из ницшеанской философии термин ‘культ страдания’, который, однако, у него оказывался тождественным понятию эксплуатации и притеснения народа. ‘Неудержимое влечение к жизни’, ‘вера в светлое будущее человечества’ (Ада Негри. Стихотворения.— С. VII ) отмеченные им в поэзии итальянской поэтессы явились, по его справедливому наблюдению свидетельством роста классового сознания пролетария, но источник его — ‘культ страдания’, который и вырабатывает сильных и жизнестойких людей. Тем же мотивом ‘страдания’ объединил он творчество Надсона, Мережковского, Минского, Бунина в исследовании ‘Этапы новейшей лирики’ (‘Из истории новейшей русской литературы’ — М., 1910), рассматриваемом Ш. как подготовительный этюд к ‘безличной’ истории литературы’ (С. 199), которая будет служить идеологической иллюстрацией процесса сложения буржуазного обществах (С. 294) и о создании которой он мечтал.

В. М. Шулятиков в 1911 году.

В самом конце жизни Ш вступал на путь преодоления ‘вульгарного социологизаторства’, начал осознавать значение писателя не только как выразителя классовых и групповых интересов, но и как художника, ценность которого не уменьшается несмотря на ‘минусы его ‘социальных символов веры’ (Б л а с к о И б а н ь е с. Полн. собр. соч. (Вторжение) // Предисл. В. М. Шулятикова.—М., 1911.—Т. 1—С. 7). Противоречия литературно-критической деятельности Ш. отразили сложность становления социально-генетического метода в литературоведении на том этапе, когда отстаивание общественной функции произведений литературы происходило в борьба с концепциями имманентных закономерностей художественной специфики, когда указание на роль классов в происхождении литературы оборачивалось приравниванием содержания произведения к настроениям той или иной социальной группы. В последнее время наметился пересмотр однозначно отрицательного отношения к философскому наследию Ш. было предложено даже отказаться от бытовавшего долгое время термина ‘шулятиковщина’ (См. ‘Философскне науки’.— 1985.—No 1)

Соч.: Ада Негри. Стихотворения / Пер. с итал. и предисл. В. Шулятикова — М., 1900. Избр. лит.-критич. статьи Ред. с примеч. В. Гебель: Вступ. ст. В. Совсуна.— М.: Л., 1929.

Лит.: Д о б р ы к и н М. К. В. М. Шулятиков // Литература и марксизм.— 1930 —. Кн. 6, П л е х а н о в Г.В. Избр. философ, произв.— М.. 1957.— т. 3, Г о р е л о в И. Е. Большевики в период реакции (1907—1910).— М., 1975, Воспитанники Московского университета — большевика ленинского поколения.— М, 1982: Соратники.— М., 1985: Горелов И. Партийный псевдоним — Донат // Аргументы и факты.— 1987.— No 36, Сте п а н ов В. Н. Адресовано в Москву.— М., 1987, М и х а й л о в а М. В. Н. А. Добролюбов в марксистской критике начала ХХ века // ‘Стезею правды к добра’. 150 лет со дня рождение Н. А. Добролюбова. Материалы Добробовских чтений и памятных дней на родине Н. А. Добролюбова.— Горький, 1987.

Шулятиков, Владимир Михайлович

Читайте также: