Владимир Ильич и украшение красной столицы, Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич, Год: 1933 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

В. Д. БОНЧ-БРУЕВИЧ

Воспоминания о ЛЕНИНЕ

ИЗДАТЕЛЬСТВО ‘НАУКА’
Москва
1969

ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ И УКРАШЕНИЕ КРАСНОЙ СТОЛИЦЫ

После переезда правительства в Москву из Петрограда Владимир Ильич очень скоро предложил подумать о таком украшении нашей Красной столицы, которое сразу бы придало ей совершенно иной, по сравнению с другими городами Европы, внешний облик. Он сейчас же переговорил с А. В. Луначарским и посоветовал ему прежде всего выбрать ряд хороших, ярких лозунгов из классической и марксистской литературы и эти лозунги оформить в виде надписей¹ на стенах домов в тех местах, где они особенно могут бросаться в глаза.

Эта идея социалистической пропаганды через лозунги, помещенные на домах, до такой степени увлекла Владимира Ильича, что он много-много раз спрашивал Анатолия Васильевича, как продвигается это дело, сердился на него, что оно продвигается очень слабо, и упрекал, почему с этим так мешкают. Но, как мы знаем, несмотря ни на что, это дело не очень-то продвигалось вперед, и только в некоторых местах мы увидели осуществление этой идеи Владимира Ильича. Так, против Иверской часовни, на здании бывшей Городской думы (ныне Центральный Музей В. И. Ленина], было отчетливо и ясно написано лепными буквами: ‘Религия — опиум для народа’. Эта надпись сохранилась до сего времени. Имелась надпись на Манеже и еще кое-где.

Однако за делами Владимир Ильич не мог отдавать этому делу много внимания. Пропаганда через надписи на домах так и застыла.

По указанию Владимира Ильича Московский Совет, где тогда председательствовал M. H. Покровский², стал думать об украшении Москвы различными памятниками. Одним из первых мероприятий в этом направлении было изменение надписей на обелиске, стоящем при входе в Александровский сад, около площади Революции. Этот обелиск был царским правительством возведен в честь 300-летия дома Романовых, поэтому на нем были выгравированы золотыми буквами имена царей и лиц, наиболее преданных престолу. Московский Совет постановил стесать эти никому не нужные надписи и вместо них выгравировать ряд имен деятелей революции и пропагандистов социализма. Список этих имен поручили составить В. М. Фриче³, который это и выполнил. Какая-то комиссия Московского Совета⁴ список утвердила, п надписи были выгравированы на месте имен царей и романовских приспешников. Нельзя сказать, чтобы выбор имен был вполне удачен. К сожалению, список Владимиру Ильичу не показали, on его не утверждал и как-то даже сказал, что там есть случайные имена, а некоторых недостает.

В скором времени Москва стала украшаться памятниками. Однажды Владимир Ильич поехал вместе со мной их осматривать. Когда мы приехали к Мясницким воротам, где стоял один из памятников, выполненный в кубистских формах, — а таких было несколько по Москве, — Владимир Ильич пришел в негодование и стал говорить о том, что это прямое издевательство, искажение той идеи, которая дана Наркомпросу и Моссовету.

— Как можно было допустить, чтобы эта декадентщина была возведена на наших пролетарских улицах? — говорил Владимир Ильич.— Кому нужны эти формы, которые зрителю ничего не говорят?

И Владимир Ильич потребовал от А. В. Луначарского, чтобы эти кубистские и иные декадентские памятники были немедленно сняты. Владимир Ильич очень волновался, звонил несколько раз в Московский Совет и говорил многим товарищам, что надо сначала смотреть, а потом уже ставить и открывать памятники.

Владимир Ильич любил пройтись по Александровскому саду у Кремлевской стены, и там ему очень нравился памятник Робеспьеру, стоявший недалеко от Троицких ворот, нравились и поза, и мысль, и решительность, которые были запечатлены скульптором в этой фигуре.

— Вот этот памятник наш, — сказал Владимир Ильич, — такие памятники нам нужны, а то безобразие, которое сделано вместо Кропоткина на стене Малого театра, я видеть не могу. Мне оскорбительно за Петра Алексеевича, что его могли изобразить в таком виде. Ведь это какая-то обезьяна изображена, а не человек, полный мысли и огня, которого мы все так хорошо знаем. Нельзя, чтобы любой дилетант допускался к изображению тех или иных исторических лиц без всякой проверки и критики.

Памятник Робеспьеру, к величайшему сожалению, был сделан из бетона, и когда после дождливых дней хватил ранний мороз, то помню, как мы все были взволнованы, когда узнали, что памятник дал трещины и к утру рассыпался на мелкие кусочки. И до сих пор на месте, где стоял этот памятник, нет ничего, и скульптуры Робеспьера нет в Москве ни на одной площади.

— Нам нужно изобразить и Марата, и Дантона, Бабефа, Бакунина и многих других революционеров старых времен, — говорил Владимир Ильич, — чтобы наши экскурсии по Москве, которые мы будем постоянно устраивать и с рабочими, и со школьниками, переходя от памятника к памятнику, могли получать сведения из истории революционной борьбы, слушая рассказ о революционерах вот здесь, у подножия памятников. Нам нужно возвести на площадях монументальные скульптурные группы, которые изображали бы те или другие эпизоды борьбы за освобождение трудящихся от власти капитала, самодержавия, от насилия церкви. Одна Парижская Коммуна дает нам множество первоклассных сюжетов.

Владимир Ильич придавал огромное значение украшению городов. Он мечтал о том, что ‘наша Москва’, ‘наш Питер’, как любил он называть город, носящий теперь его имя, и другие наши большие города украсятся, зазеленеют, будут иметь всюду и везде парки и площади, на которых могли бы гулять и отдыхать массы народа.

Владимира Ильича привлекала радость жизни. Но он терпеть не мог малейшего отклонения от естественности — в какое-нибудь уродство, в декадентщину, в извращенность.

Я помню, с каким величайшим негодованием он, вызвав меня, спросил:

— Кто разрешил, кто позволил сделать это издевательство над деревьями Александровского сада, которые окрашены в фиолетовый, красный и малиновый цвета?..

Оказывается, что какая-то декадентская группа, допущенная в то время Наркомпросом к украшению улиц, взяла на себя почин украшения Александровского сада и не нашла ничего лучшего, как эти великолепные вековые липы, красоту всего сада, искалечить искусственной окраской их могучих стволов, которую нельзя было ничем отмыть в течение нескольких лет.

Я ответил Владимиру Ильичу, что Управление делами Совнаркома здесь не участвует совершенно, что это все идет от Наркомироса и его отдела по Московскому Совету. Но он потребовал, чтобы я немедленно пошел в Александровский сад, осмотрел все, что там сделано, и принял экстренные меры, ‘чтобы смыть эту паршивую краску, — как сказал он, — с очаровательных /деревьев’.

Я вызвал кремлевскую воинскую часть, сейчас же пошел в сад и увидел, как там бегали какие-то люди с ведерками и окрашивали скамейки, стволы и сучья деревьев во всевозможные цвета. Сопровождающие меня красногвардейцы быстро очистили Александровский сад от этих квазихудожников, и мы приняли все меры, чтобы смыть этот позор с прекрасных деревьев, но все-таки смыть не смогли, и Первое Мая, которое как раз приближалось, Александровский сад праздновал в таком уродливом виде.

Краска оказалась настолько крепкой и въедливой, что долго не смывалась со стволов, и удивленные прохожие нередко спрашивали сторожей, отчего эти липы фиолетовые, а эти — кирпично-красные, а те — синие.

Мне неоднократно приходилось говорить с Владимиром Ильичем по поводу типичных признаков архитектуры различных мировых столиц, и между прочим довольно много мы толковали с ним о Париже. Здесь все внимание Владимира Ильича приковывалось к тем старинным предместьям великого города, где каждая улочка, каждая маленькая площадь и перекресток были живым воспоминанием о героических сражениях парижского пролетариата, который, начиная с Великой французской революции и кончая великими днями Коммуны, восставал, строя баррикады и оказывая отчаянное сопротивление сначала монархическим, а потом буржуазным узурпаторам власти.

С особой любовью Владимир Ильич вспоминал, зная буквально все на память, события Парижской Коммуны. Он знал, где какие были бои, кто погиб, кто проявил особый героизм. Он так увлекался, говоря об этих днях, что, казалось, мы с ним находимся в Париже и присутствуем там, где не так давно совершались великие бои парижского революционного пролетариата.

Он также обращал внимание на то, что французская политическая власть начиная с революции 1848 г., после разгрома которой вновь восторжествовала самая отвратительная реакционная наполеоновщина, трепеща перед вечной угрозой пролетарских предместий, откуда постоянно можно было ожидать новых и новых движений, стала страховать себя тем, что построила новые громадные кварталы, где широкие улицы правильно разрезали эту часть Парижа.

— И как вы думаете, для чего? — спрашивал Владимир Ильич.— Для продольного артиллерийского огня, которым современная буржуазия желает укрощать бунтующих пролетариев, поднимающихся с оружием в руках против своего классового врага.

— Это для атаки на пролетариат построены длинные, скучные улицы. Для него и для всех революционеров также заведены консьержи во всех домах, чтобы эти агенты парижской охранной полиции могли следить за каждым, кто только пришел или остался ночевать. До этой ловкой премудрости не дошло даже наше охранное отделение, которое через дворников не могло так держать под наблюдением жильцов каждого дома, как это делала изобретательная парижская полиция.

Из больших городов по архитектуре Владимиру Ильичу очень нравился Лондон своей особой оригинальностью п нигде не повторяющейся распланировкой улиц, когда вы не замечаете во многих кварталах ломаных очертаний их, углов, перекрестков, а идете по спокойной, как по лекалу, вьющейся улице, благодаря полукруглости домов, построенных по принципу амфитеатров.

Владимира Ильича в городах всегда отталкивала казенщина, схематичность домов, которые не привлекают своей внешностью. Он всегда говорил, что жилище человека должно быть прекрасно и удобно построено и вместе с тем нарядно и красиво снаружи.

— В таких домах наши рабочие будут жить, как только мы сколько-нибудь встанем на ноги, — говорил он.

Он всегда предъявлял самые высокие требования гигиены и санитарии как к устройству самих домов и квартир, так и к отдельным кварталам и дворам, его всегда задевали и оскорбляли неряшливость, разбросанность, непричесанность и подавляющая некрасивость строений для рабочих, владельцы которых всегда гнались лишь за выгодой, налепляя дом на дом, выгоняя как можно больше этажей, уменьшая разрезы окон, дверей и лестниц.

Все казарменное отталкивало Владимира Ильича, и он говорил, что казармы, построенные при фабриках и заводах, — это пример отвратительного, самого зверского отношения к жизни и быту рабочих. Эти жилища принижают каждого самим своим видом, помимо того, что рабочему там дается только самый ничтожный минимум условий существования. Домашняя обстановка толкала рабочих в трактиры, кабаки и всевозможные другие притоны, где как ни плохо было, но все-таки обстановка была другая, которая заставляла рабочих забываться от серой, будничной жизни на фабрике, на заводе и дома, в казарме и вокруг нее.

В ближайшие годы мы увидим прекрасные дома, которые действительно украсят нашу Москву, как того желал Владимир Ильич.

КАК БЫЛА НАПИСАНА БРОШЮРА ‘СОХРАНЯЙТЕ АРХИВЫ’

В третью ночь после Великой Октябрьской социалистической революции я был свидетелем весьма значительного разговора, который шел между Владимиром Ильичем и несколькими товарищами в той комнате Смольного, где в скором времени мы организовали кабинет Председателя Совнаркома. Зашел разговор о Комиссариате просвещения. Надежда Константиновна назвала А. В. Луначарского.

— Правильно, — ответил Владимир Ильич и внес его в список.

— Но при каком же комиссариате, — задал он вдруг вопрос, — будет у нас сосредоточено издание книг, особенно классиков? Конечно, при Наркомпросе, — ответил он сам себе.

— Как же издавать нам классиков, Владимир Ильич, — сказал я ему, — когда царская цензура до такой степени извратила то, что писали наши классики, что нередко от их произведений оставались одни искалеченные остовы. Ведь вот в ‘Воскресении’ Толстого одних цензурных выкидок сделано более пятисот¹.

— Ну что же, — ответил Владимир Ильич, — мы должны будем собрать все подлинные рукописи и подготовить полные академические издания наших классиков, а потом с нужными предисловиями и примечаниями мы будем издавать отдельные их произведения для широких масс. Но пока мы не можем этого сделать, дадим сочинения классиков в том виде, в котором они имеются сейчас².

Этот разговор Владимир Ильич возобновил в ту же ночь дорогой, когда мы с ним шли пешком ночевать ко мне домой. В первые дни Октябрьской революции мы нередко предпочитали из Смольного уходить пешком, а не ехать в автомобиле, что было очень заметно: ради конспирации мы к автомобилю еще не всегда прибегали.

— Как только будет возможно, — сказал он мне, — вы должны непременно взяться за это дело. Нам совершенно необходимо собрать все рукописи классиков и других писателей, привести их в полный порядок и издать, так же как и все другие материалы, для изучения нашей обширной литературы XIX века, нашей критики, публицистики, истории. Ведь в них отражалось очень многое из революционной и общественной борьбы своего времени, и все это глушилось цензурой.

И дорогой, и дома, когда мы с ним ночью ужинали, Владимир Ильич продолжал подробно развивать свои мысли: как надо поставить музейное и архивное дело, как надо всюду и везде собирать находящиеся в частных руках библиотеки, архивы, рукописи, автографы — не только по литературе, но и по критике, публицистике, истории и искусству — и какую все это представляет огромную ценность для нашей культуры, которую, как он сказал, мы развернем так широко, как нигде и никогда на свете.

— Мы должны показать всему миру, что значит истинно культурная работа в стране, где власть перешла к рабочему классу, где установлена всерьез и надолго диктатура пролетариата.

Владимир Ильич еще раз обращался к этой мысли. Уже в Москве, когда он получил случайное сообщение, что красноармейцы, стоявшие в одном из зданий, где хранились рукописи и переписка писателей, уничтожают их, не придавая им никакого значения, он после двенадцати часов ночи позвонил ко мне на квартиру и спросил меня, могу ли я сейчас же, к утру, написать брошюру о значении архивов и архивных ценностей, написать популярно, так, чтобы можно было завтра же через РОСТА и газеты разослать ее повсюду, дабы широкие массы знали, что не только нельзя уничтожать архивные материалы, но что, наоборот, их необходимо тщательно собирать. Я ответил Владимиру Ильичу, что попробую это сделать, и просил его разрешить завтра утром дать ему на просмотр то, что напишу. Я тотчас засел за работу и написал брошюру под заглавием ‘Сохраняйте архивы’. Владимир Ильич внес в нее некоторые поправки и распорядился напечатать в РОСТА, а через РОСТА в провинциальных газетах и в ‘Известиях’. Потом эта брошюра была отпечатана в пятидесяти тысячах экземпляров и разослана по красноармейским частям и всевозможным другим организациям. После она не раз переиздавалась и принесла несомненную пользу, так как мы стали отовсюду получать уведомления о том. где находились архивные ценности и различные бумаги. Владимир Ильич просил меня поставить это дело так, чтобы кто-либо из товарищей разъезжал по России и собирал эти материалы и архивы. Мой выбор пал на И. И. Вишневского, которого я хорошо знал по совместной литературной работе и знал также, что он страстно леооит архивное дело. Вишневский был снабжен особыми полномочиями, неутомимо разъезжал по СССР и свозил в Москву огромные архивы и целые библиотеки, которые мы тогда сдавали в Румянцевский музеи, теперешнюю Государственную библиотеку СССР имени В. И. Ленина.

Еще тогда, когда, казалось, не было ни минуты свободной думать об архивных ценностях, музеях и библиотеках, Владимир Ильич находил время не только обо всем этом думать, но и давать ценнейшие общие директивы по этому делу.

Теперь, когда наша партия свыше тридцати лет находится у власти и пользуется единодушной поддержкой всех трудящихся, совершенно естественно, что давнишние заветы Владимира Ильича и на этом участке нашей работы энергично осуществляются, помогая нашему культурному росту и исследовательскому творчеству.

ПРИМЕЧАНИЯ

В первой редакции опубликовано в газете ‘Вечерняя Москва’ (27.XI 1933, No 271) под названием ‘Какой хотел видеть Ленин Москву’. Печатается по III т. Избр. соч.

¹ В пункте 5-м декрета СНК от 12 апреля 1918 г. о памятниках Республики постановлено: ‘Той же комиссии поручается спешно подготовить декорирование города в день 1 Мая п замену надписей, эмблем, названий улиц, гербов и т. п. новыми, отражающими идеи и чувства революционной трудовой России’ (см ‘Декреты Советской власти’, т. II. M., 1959, стр. 96).

² М. Н. Покровский (1868—1932) — видный советский государственный и общественный деятель, историк, член большевистской партии с 1905 г. Принимал активное участие в революции 1905—1907 гг. и в вооруженном восстании в Москве в 1917 г. Зам, наркома по просвещению с 1918 по 1932 г., руководитель Коммунистической академии, Института красной профессуры, академик.

³ В. М. Фриче (1870—1928) — советский историк литературы и искусствовед, член большевистской партии с 1917 г. После Октябрьской революции вел партийную и советскую работу, с 1922 г. руководил Институтом языка и литературы при РАНИОН, главный редактор ‘Литературной энциклопедии’.

⁴ Список имен великих людей, составленный Народным комиссариатом просвещения, обсуждался на заседании СНК и в качестве Постановления подписан 30 июля 1918 г. В. И. Лениным, В. Д. Бонч-Бруевичем и Н. П. Горбуновым (см. ‘Декреты Советской власти’, т. III. M, 1964, стр. 118-119).

В. Д. БОНЧ-БРУЕВИЧ

Воспоминания о ЛЕНИНЕ

ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ И УКРАШЕНИЕ КРАСНОЙ СТОЛИЦЫ

КАК БЫЛА НАПИСАНА БРОШЮРА ‘СОХРАНЯЙТЕ АРХИВЫ’

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: