Видение кольмарского судьи, Доде Альфонс, Год: 1873 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 5 минут(ы)

ВИДНІЕ КОЛЬМАРСКАГО СУДЬИ.

(Сказка Альфонса Додэ).

До того времени, когда онъ присягнулъ на подданство императору Вильгельму, не было человка въ мір счастливе неважнаго судьи Доллингера, состоявшаго при кольмарскомъ суд. Входилъ онъ въ засданіе, надвинувши на бекрень свою судейскую шапочку, поглаживая объемистый животъ, улыбаясь, какъ піонъ, цвтущими губами надъ тройнымъ подбородкомъ, красиво лежащимъ на батистовомъ галстух.

‘Ахъ, какъ же славно вздремну теперь!’ — казалось, говорилъ благополучный судья, усаживаясь на свое мсто, и любо было посмотрть, какъ онъ протягиваетъ толстенькія ножки, какъ онъ покойно располагается въ своемъ большомъ кресл на мягкомъ кожаномъ кружк, благодаря которому онъ сохранилъ ровность характера и блестящій цвтъ лица, несмотря на то, что тридцать лтъ уже принадлежалъ къ составу сидящей магистратуры. Бдняга Доллингеръ! Погубилъ его этотъ кожаный кружокъ. Такъ хорошо было ему на этой мягкой подушк, обтянутой лескиномъ, такъ обсидлся отъ на своемъ мст, что предопочелъ сдлаться нмцемъ-прусакомъ, лишь бы не разстаться своимъ кресломъ.

— Сидите, господинъ Доллингеръ, сидите,— сказалъ ему императоръ Вильгельмъ.

И Доллингеръ сидитъ,— сидитъ до сихъ поръ на своемъ прежнемъ судейскомъ мст въ Кольмар и преспокойно творить судъ отъ имени его берлинскаго величества.

Въ сущности, ничто не измнилось: кольмарскій судъ остался точь-въ-точь такимъ же, какимъ былъ и прежде, вялымъ и монотоннымъ, въ той же неприглядно-унылой зал съ обтертыми лоснящимися скамьями, съ голыми стнами, издавна прислушавшимися къ пустословному бормотанью адвокатовъ, съ тми же высокими окнами, дающими мало свта изъ-подъ коленкоровыхъ сторъ, съ тмъ же изображеніемъ распятаго Христа. Переходя въ прусское подданство, кольмарскій судъ ничуть не уронилъ воего достоинства: какъ и прежде, въ его зал красуется бюстъ императора. Все это прекрасно, только… Деллингеру, все-таки, какъ будто не по себ. Какъ онъ ни потягивается въ своемъ кресл, какъ ни старается уссться поплотне и попокойне, а о прежней сладкой дремот нтъ уже и помина, если же и удается еще порою вздремнуть во время засданія, то непремнно снятся какіе-нибудь ужасы…

Снится Доллингеру, будто онъ на вершин большой горы, врод Хонека или Эльзасскаго Баллона {Названія двухъ горъ Вогезской цпи. Первая называется по-французски. Honek, по-нмецки: Hoheneck (1,366 метр. вышины), вторая — по-французски: Ballon d’Alsace, по-нмецки: Brетkopf (медвжья голова, выш. 1,429 метр.). Прим. перев.}. Какъ онъ попалъ и зачмъ попалъ въ судейскомъ наряд и на своемъ судейскомъ кресл на такую вышину, на которой нтъ ничего, кром рдкихъ корявыхъ деревьевъ, да цлыхъ тучъ мелкихъ мошекъ,— Доллингеръ самъ этого не знаетъ и сообразить не можетъ. Онъ чувствуетъ только, какъ его пробираетъ дрожь отъ выступиваго холоднаго пота и отъ страха передъ какимъ-то кошмаромъ, багряно-красное солнце встаетъ по ту сторону Рейна, изъ-за замковъ Шварцвальда, и по мр того, какъ солнце поднимается выше, тамъ, внизу, въ долинахъ Тайна, Мюнстера, по всему Эльзасу начинаютъ проноситься какой-то неясный шумъ, топотъ южества ногъ, грохотъ дущихъ колесъ. Шумъ ростетъ и приближается, и жутко становится Доллингеру. И вотъ кольмарскій судья видитъ, какъ по дорог, извивающейся и ползущей вверхъ по склону горы, подвигаются къ нему безконечные, печальные обозы, все населеніе Эльзаса поднялось разомъ и эмигрируетъ этимъ горнымъ путемъ.

Вотъ длинныя телги, запряженныя четверкою воловъ,— т южныя телги, съ ршетчатыми боками, что встрчаются во время жатвы нагруженными золотистыми снопами, теперь он гружены не хлбомъ родныхъ полей, а мебелью, домашними пожитками, земледльческими орудіями. На нихъ навалены широкія кровати, высокіе шкафы, кадки, прялки, дтскіе стулья кресла праддовъ, дорогія воспоминанія старины, вытащенныя изъ своихъ тихихъ угловъ, оторванныя отъ милыхъ сердцу, вками освященныхъ очаговъ. Цлые дома узжаютъ на этихъ возахъ. Потому-то они и двигаются такъ медленно и скрипятъ такъ жалобно. Волы съ трудомъ тянутъ ихъ, точно сама земля-кормилица цпляется за колеса, точно сухіе комья этой земли, приставшіе къ боронамъ, плугамъ, мотыгамъ и граблямъ и длающіе возы еще тяжеле, все еще не могутъ оторваться отъ бороздъ и грядъ покинутыхъ родныхъ полей. За возами тснится молчаливая, сумрачная толпа людей всякихъ званій возрастовъ, начиная съ высокихъ стариковъ въ трехуголкахъ, едва бредущихъ, опираясь на палки, и кончая блокурыми, кудрявыми ребятишками въ бумазейныхъ штанишкахъ, подхваченныхъ одною помочью,— начиная съ параличныхъ старухъ, которыхъ несутъ на своихъ плечахъ молодцы внуки, и кончая грудными дтьми, пригрвшимися на рукахъ матерей… Вс, бодрые и немощные, т, кому идти въ солдаты на будущій годъ, и т кому пришлось пережить страшную войну,— изувченные кирасиры, ковыляющіе на костыляхъ, блдные, измученные артиллеристы въ оборванныхъ мундирахъ, сохранившихъ на своихъ лохмотьяхъ слды гнилыхъ казематовъ Шпандау,— вс они гордо проходятъ по дорог, мимо сидящаго у ея края кольмарскаго судьи, и, поровнявшись съ нимъ, каждый отворачивается отъ него съ страшнымъ выраженіемъ негодованія и отвращенія на лиц.

Несчастный Доллингеръ! Какъ бы хотлось ему спрятаться и убжать… Невозможно: его кресло приросло къ гор, его кожаный кружокъ приросъ къ креслу, а самъ онъ — къ своему кожаному кружку. Тутъ судья понялъ, что его кресло — тотъ же позорный столбъ и что выставили его на такой вышин для того, чтобы позоръ его былъ виднъ какъ можно дальше… А шествіе продолжается, идетъ село за селомъ, т, что тянутся отъ швейцарской границы, гонятъ огромныя стада, покинувшіе берега Саара катятъ передъ собой рудокопскіе вагончики, нагруженные желзными орудіями своего тяжелаго промысла. За ними двигаются города, все населеніе бумагопрядиленъ, ткацких фабрикъ, кожевенныхъ заводовъ, толпы горожанъ, священниковъ, раввиновъ, членовъ магистратуры,— мелькаютъ черныя, красныя всхъ цвтовъ одежды. Вотъ и кольмарскій судъ съ своимъ старымъ предсдателемъ во глав… И Доллингеръ, чуть не умирая отъ стыда, пытается скрыть свое лицо, но его руки парализованы, онъ хочетъ закрыть глаза,— вки неподвижны, не повинуются его усиліямъ. Онъ обреченъ смотрть и видть, сидть тутъ у всхъ на виду и не пропустить ни одного изъ презрительныхъ взглядовъ, которые бросаютъ на него проходящіе мимо его бывшіе товарищи по служб.

Ужасно положеніе судьи, выставленнаго на этотъ позоръ! Но еще ужасне то, что въ этой толп онъ узнаетъ всхъ своихъ близкихъ и что вс они длаютъ видъ, будто не узнаютъ это. Жена его и дти проходятъ мимо, опустивши низко головы. Повидимому, они тоже удручены стыдомъ… Даже его маленькій Мишель, его любимецъ, и тотъ прошелъ, не взглянувши на отца. Только старый предсдатель суда пріостановился на секунду и сказалъ ему:

— Пойдемте съ нами, Доллингеръ. Не оставайтесь тутъ, мой другъ…

Но Доллингеръ не можетъ встать. Онъ мечется, зоветъ, а шествіе все тянется и тянется мимо цлыми часами, и когда оно скрывается вдали съ наступленіемъ вечера, гробовое молчаве охватываетъ лежащія тамъ, внизу, чудныя долины съ ихъ мющими колокольнями, съ закоптлыми трубами фабрикъ и вводовъ. Всь Эльзасъ ушелъ. Одинъ только остался кольмарскій судья, какъ пригвожденный къ позорному столбу,— остался идящимъ на своемъ кресл и несмняемымъ.

…Вдругъ картина перемнилась: ряды тисовыхъ деревьевъ, темные кресты, могилы, толпа людей въ траур… это кольмарское кладбище, чьи-то торжественныя похороны, звонъ на всхъ городскихъ колокольняхъ… Хоронятъ члена суда Доллингера. Смерть сдлала то, чего не могло сдлать понятіе чести: она оторвала, наконецъ, несмняемаго судью отъ его кожанаго кружка и протянула во всю длину человка, упорно продолжавшаго сидть на своемъ кресл, чего бы это ни стоило.

Нтъ ничего страшне, какъ видть себя во сн умершимъ и оплакивать свою собственную кончину. Съ сокрушеннымъ сердцемъ Доллингеръ присутствуетъ на своихъ похоронахъ. Но не боле, чмъ смерть, приводитъ его въ отчаяніе то обстоятельство, что во всей этой громадной толп, тснящейся у гроба, нтъ ни одного друга, нтъ никого изъ родныхъ, не видно ни одного природнаго кольмарца,— одни прусаки и только прусаки! Прусскіе солдаты составляютъ почетный конвой, впереди гроба и за гробомъ идутъ члены прусской магистратуры, и рчи, которыя говорятся надъ его могилой, — прусскія рчи, и земля, которою его засыпаютъ и которая кажется ему такою холодною и тяжелою, есть, увы, прусская земля!

Вдругъ толпа почтительно разступается, къ могил подходитъ великолпный блый кирасиръ и подъ плащомъ несетъ, повидимому, большой внокъ изъ иммортелей. Въ толп пробгаетъ говоръ:

— Бисмаркъ… Самъ Бисмаркъ!…

А кольмарскій судья, лежа въ своемъ гробу, сокрушенно думаетъ:

— Много чести вы мн длаете, ваша свтлость… но если бы тутъ былъ, вмсто васъ, мой маленькій Мишель…

Громкій хохотъ прерываетъ его печальную думу,— безумный, непристойный хохотъ, какой-то дикій и неудержимый.

— Что тамъ такое? Что случилось?— недоумваетъ въ ужас судья.

Онъ приподнимается, смотритъ… Князь Бисмаркъ благоговйно возложилъ на могилу его кожаный кружокъ, его мягкій кружокъ, обтянутый молескиномъ, на которомъ красуется надпись:

Судь Доллингеру,
украшенію сидящей магистратуры,
въ знакъ глубокаго сожалнія.

На кладбищ вс хохочутъ, за бока хватаются отъ смха, отъ этого самодовольнаго прусскаго хохота дрожатъ каменные стнки могилы, въ которой бывшій кольмарскій судья горько рыдаетъ, уничтоженный срамомъ вчнаго осмянія…

М. Н. Р.<емезова>

‘Русская Мысль’, кн.XI, 1887

ВИДНІЕ КОЛЬМАРСКАГО СУДЬИ.

Судь Доллингеру,украшенію сидящей магистратуры,въ знакъ глубокаго сожалнія.

Читайте также:

Судь Доллингеру,
украшенію сидящей магистратуры,
въ знакъ глубокаго сожалнія.