Ганс Христиан Андерсен
Ганс Христиан Андерсен
Ветряная мельница
Ветряная мельница
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/andersen-2.jpg)
Ветряная мельница, Андерсен Ганс Христиан, Год: 1865
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Источник текста: Ганс Христиан Андерсен — Сказки Г. Хр. Андерсена
Издание: Т-ва И.Д. Сытина
Типо-лит. И.И. Пашкова, Москва, 1908 г.
Переводчик: А.А. Федоров-Давыдов
OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Оскар Уайльд
На вершине одного холма стояла ветряная мельница, у неё был очень гордый вид, и на самом деле она очень гордилась.
— Я вовсе не горда, — говорила она, — но я очень просвещена и снаружи, и внутри. У меня есть солнце и луна для внешнего обихода, и в то же время и для внутреннего, да еще, кроме них, у меня имеются стеариновые свечи, масляная лампа и сальные свечи, смело могу сказать, что я очень светлая личность, я мыслящее существо и так хорошо сотворена, что полюбоваться мною и то уже большое удовольствие. У меня отличная гортань в груди, четыре крыла, сидящих у меня на голове, как раз под шляпой, это почище птиц, у которых всего два крыла, и те они должны таскать на спине. По происхождению я голландка, что можно видеть по моей фигуре, крылатая голландка, этот род существ причисляется к сверхъестественным существам, — я отлично знаю, — но тут нет ничего сказочного!.. Галерея опоясывает меня посредине, а в нижней части у меня находятся жилые помещения, там живут мои мысли. Моя самая устойчивая мысль, которая там всем управляет и распоряжается, по выражению моих остальных мыслей, называется: хозяин мельницы.’
Он знает, чего хочет, он господствует с высоты над мукой и отрубями, но у него всё же есть подруга, и называется она ‘мать’, она — сердце всей мельницы, она не бегает без толку из угла в угол по мельнице, потому что она также знает, чего хочет, знает, что может, она кротка, как легкий ветерок, она сильна, как буря, она отлично умеет осторожно взяться за что-нибудь и отстоять свою волю. Она — мой кроткий дух, отец же — мой твердый дух, их двое, но вместе с тем они одно, они даже и называют друг друга: ‘моя половина’.
У них есть маленькие мальчишки: юные мысли, которые могут подрасти. Малютки эти — ничего себе, но иногда поднимают возню и крики. Когда я недавно в задумчивости позволила отцу и его помощникам осмотреть мое горло и грудь, чтобы исследовать, что такое случилось там, — у меня что-то было не совсем в порядке, и всегда полезно исследовать свое здоровье, — малютки подняли ужасный шум, что не особенно прилично, когда кто-нибудь, подобно мне, занимает видное положение, всегда нужно помнить, что стоишь на виду, общественное мнение всегда следит за вами. Но, что я хотела сказать?.. Ах, да! Малютки подняли ужасный шум! Самый младший забрался наверх, в мою шляпу и так там скакал и визжал, что мне даже стало щекотно. Маленькие мысли могут подрасти, — я часто слышала об этом, и со стороны также могут явиться посторонние мысли, хотя и не совсем такие, как принадлежащие к моему племени, насколько я могу окинуть глазом, вокруг меня нет никого подобного, но в бескрылых домах, где не слышно про ту работу, какая происходит во мне, зарождаются свои мысли, эти мысли приходят к моим мыслям и обручаются с ними, женятся и выходят замуж, как это называют люди. — Это всё довольно странно, но много странного можно найти на свете. Что-то нашло на меня или произошло во мне, что-то изменилось в механизме мельницы, кажется, будто отец — одна из двух половин — изменяется, приобретает более мягкий, кроткий характер, имеет более любящую подругу, такую молодую и кроткую и всё же ту же самую, но ставшую мягче и кротче под влиянием времени.
— Всякая горечь испарилась, и, в общем, всё стало гораздо радостней.
Дни проходят, и настают новые дни, всё более ясные и радостные, а затем, да, — это сказано и записано, — затем настает день, когда мне приходит конец, но и не совсем конец. Мне предстоит быть сломанной, чтобы я могла снова подняться с земли, обновленная и улучшенная, я должна перестать существовать, и всё же продолжать существовать, — я должна сделаться совсем иной и всё же остаться той же самой! Мне это всё очень трудно понять, как я ни просвещена светом солнца, стеарина, масла и сала! Мое старое помещение и стены должны подняться из обломков в совершенно новом виде.
Буду надеяться, что старые мысли останутся при мне: отец на мельнице, мать, большие и малые, вся семья, я ведь всё это вместе называю одним и вместе с тем и многими, всю эту компанию мыслей, — я должна так называть их, я не могу отвыкнуть от этого!
И я тоже должна остаться ‘сама собою’ с жерновами в груди, с крыльями на голове, с галерей вокруг талии, иначе я сама себя не узнала бы, и остальные также не могли бы узнать меня и сказать: — ‘Вон там, на холме у нас стоит мельница, какой у неё горделивый вид, и всё же она совсем не горда!’
Всё это говорила мельница, она даже сказала гораздо больше этого, но это самое главное.
Дни наступали, дни проходили, и самый недавний день был последним.
Мельница погибла в огне, пламя высоко поднялось к небу, охватило ее снаружи и изнутри, оно облизывало балки и доски и, наконец, пожрало их. Мельница рухнула, и от неё осталась только кучка пепла. Дым поднялся над пожарищем, и ветер развеял его…
Всё, что было живого в мельнице, осталось в живых, и что было приобретено при этом не относится к данному случаю.
Семья мельника, — одна душа, много мыслей и всё же лишь одно целое, выстроило себе новую, роскошную мельницу, которая заменила прежнюю и совершенно походила на нее, и все говорили: — ‘Вон на холме стоит мельница! Какой у неё горделивый вид!’. Но новая мельница была лучше устроена, более современная, — во всем был виден прогресс. Старый деревянный материал был весь гнилой и источенный червями и обратился в прах и пепел, и из этого материала нельзя было выстроить новой мельницы, как думала об этом старуха, она ведь поняла людские слова буквально, а известно, что далеко не всё можно понимать буквально!