ВТОЧКА ВЕРБЫ
ВТОЧКА ВЕРБЫ
Пасхальный разсказъ ФРАНСУА КОППЕ
‘Всемірная Иллюстрація’, No 1417, 1896
Веточка вербы, Коппе Франсуа, Год: 1896
Время на прочтение: 7 минут(ы)
— Никогда! воскликнулъ старикъ Буржель, порывисто вставая и бросая салфетку на столъ.— Никогда!.. Ты меня понимаешь?.. Никогда!…
И между тмъ, какъ старый мастеръ-каменьщикъ въ бшенств ходилъ по столовой, рзко поворачиваясь, какъ медвдь въ клтк, стуча тяжелыми сапогами, мама Буржель, опустивъ въ тарелку глаза, увлаженные слезами, машинально чистила сухой миндаль.
Года два уже, какъ подобныя ссоры часто разражались между супругами обыкновенно къ концу обда, за дессертомъ. Уже два года какъ они поссорились съ сыномъ своимъ Эдуардомъ и какъ тотъ, противъ ихъ желанія, женился на своей любовниц, которую онъ, Богъ знаетъ, гд встртилъ, въ Латинскомъ квартал, какъ разъ въ то время, когда оканчивалъ свой курсъ правовднія. Какъ любили они, какъ нжили они съ дтства своего Эдуарда, единственное дитя ихъ, родившееся посл ихъ десятилтняго супружества, когда они уже и надяться перестали имть дтей! Тогда же Буржель, бывшій подмастерье, а въ то время мелкій подрядчикъ, сказалъ жен:
— Знаешь, Клемансъ, съ этимъ бдовымъ Гаусманомъ Парижъ вверхъ дномъ перевернутъ, постройки шибко идутъ и если такъ будетъ продолжаться, то я черезъ двнадцать — пятнадцать лтъ составлю славное состояніе. Надюсь, что нашему малышу не придется лазить по лсамъ, какъ приходилось его отцу, да всякій разъ возвращаться совсмъ разбитымъ, въ срой куртк, выпачканной известкою… Какъ думаешь, хозяюшка? Мы изъ него барина сдлаемъ.
И все шло по желанію отца. Эдуардъ, поступивъ въ лицей Louis le Grand, великолпно учился, и Буржель, крестьянинъ, пришедшій изъ глуши провинціи въ Парижъ съ парою башмаковъ и двумя монетами по сто су, съ гордостью видлъ, какъ господинъ министръ поздравлялъ его сына при раздач наградъ на общемъ конкурс. О, это человкъ будущности: шутя окончитъ лицей, получитъ ученую степень, и тогда вс дороги ему открыты! какая угодно карьера.— А мы оставимъ молодчику двадцать пять тысячъ ливровъ годового доходу, говорилъ Буржель, дружески хлопая ладонью по плечу жены.— А тамъ, когда придется его женить, мать найдетъ ему хорошенькую двушку, такую же воспитанную какъ онъ, чтобы она составила его счастье, а намъ бы длала честь.
Увы! Гд эти милыя мечты! Молодой человкъ, которому они имли слабость устроить въ город отдльное помщеніе, встртилъ эту двушку, — понятно, погибшую — и сошелся съ нею. Тутъ и ученье не пошло. Въ двадцать пять лтъ Эдуардъ не представилъ еще письменной работы на степень лиценціата. Родители, очень огорченные, обманутые въ ожиданіяхъ, все же еще не приходили въ отчаяніе. ‘Молодость свое возьметъ’, думали они. Но вдругъ, въ одинъ прекрасный день, идіотъ осмлился объявить имъ, что онъ обожаетъ свою сожительницу и хочетъ жениться на ней. О, счастье еще, что отца Буржель не хватилъ тогда апоплексическій ударъ, уши его налились кровью, чуть не лопнули. Онъ выгналъ сына, отказавъ ему въ содержаніи.
— Если ты дашь мое имя этой негодяйк! воскликнулъ старый каменьщикъ, посинвъ отъ гнва,— не жди отъ насъ ни копйки ране нашей смерти! Неблагодарный, безсердечный сынъ оскорбилъ ихъ до конца: онъ прислалъ имъ требуемыя закономъ повстки и прекратилъ съ ними всякія сношенія. Теперь онъ женился на своей кукл и жилъ скуднымъ содержаніемъ прикащика гд-то въ глуши, въ предмстьи, какъ бднякъ.
Старые супруги жестоко страдали въ эти два года, съ тхъ поръ, какъ не видали боле сына. Но въ послднее время положеніе еще обострилось. Виновата, видите ли, была мать. Она страшно горевала и первая поколебалась. Горе превозмогло гнвъ. Она стала подумывать о прощеніи, наконецъ, осмлилась заговорить объ этомъ съ мужемъ.
Тотъ пришелъ въ ярость, закричалъ ‘Никогда!’ такъ, что стекла затрещали, и запретилъ своей бдной жен заводить объ этомъ рчь.
Повиноваться ему она была не въ силахъ и нсколько разъ пробовала защищать виновнаго. Но при каждой новой попытк отецъ Буржель выходилъ изъ себя и длалъ страшную сцену. Въ дом былъ адъ. Эти двое стариковъ, которые не могли ни въ чемъ упрекнуть другъ друга, которые жили и трудились вмст боле тридцати лтъ, нжно и врно любя другъ друга, вдругъ сдлались почти врагами, были какъ на военномъ положеніи. Непріятности начинались каждый вечеръ къ концу обда. Споръ всегда оканчивался обидными сердцу каждаго словами:
— Слушай, знаешь, что я скажу теб, Буржель? Состраданія въ теб нтъ!
— А ты, старуха, знай разъ навсегда… Это просто низость съ твоей стороны!
И каменьщикъ уходилъ, хлопнувъ дверью.
Оставшись одна подл лампы въ своей богатой гостиной, гд она все-таки сохранила свои прежнія привычки простой женщины, въ бломъ чепчик, старуха-мать плакала надъ своимъ вязаньемъ. Буржелю было скучно дома, видя постоянно ея грустное лицо, онъ шелъ въ сосдній кафе, гд нсколько обычныхъ партнеровъ ожидали его для партіи. Тамъ, сдавая карты, онъ громилъ правы ныншняго времени. когда власть родителей не признается дтьми и уваженіе къ семь съ каждымъ днем пропадаетъ. Онъ, по крайней мр, даетъ хорошій примръ и останется къ непокорному неумолимымъ до конца. Это была почти единственная тема его разговоровъ, и, несмотря на обаяніе его богатства, его товарищи по игр, посл его ухода, часто называли его надодливымъ и ‘старою бритвою’. Но въ его присутствіи его горю сочувствовали и одобряли его твердость. Особенно одинъ — чиновникъ по сбору налоговъ — тотъ, котораго трубка такъ дурно пахла, обыкновенно отвчалъ на вс жалобы старика на сына этою одобрительною фразою:
— Браво, отецъ Буржель! Вы… римлянинъ!
Въ дйствительности, отецъ Буржель былъ родомъ изъ Вьеннъ и о древности имлъ самыя смутныя понятія. Несмотря на то онъ довольно туманно слышалъ исторію стараго Брута, и мысль, что онъ такъ же энергиченъ, какъ тотъ, пріятно щекотала его самолюбіе. Однако, когда онъ уходилъ изъ кафе и совсмъ одинъ оставался ночью, онъ говорилъ себ — о, совсмъ шепотомъ: А вдь у Брута было жестокое сердце — страшно подумать — приговорить сына къ смерти!
Наступило радостное Вербное Воскресенье, втеръ еще суровъ, но солнце уже ярко свтитъ. Невольно вспомнишь пословицу: ‘До апрля не снимай ни нитки’, а все-таки весь Парижъ принялъ праздничный видъ. Женщины, какъ бы стыдясь своихъ зимнихъ. уже утратившихъ свжесть, костюмовъ, возвращались изъ церкви съ вербами, виднвшимися изъ ихъ муфтъ. Въ этотъ день вс съ вербами, даже у лошадей у омнибусовъ вточки за ушами.
Отецъ Буржель, наканун поздно возвратившись изъ кафе, гд засидлся за картами до полуночи, проснулся поздно. Онъ въ убійственномъ расположеніи духа. Вчера вечеромъ, за дессертомъ, жена опять говорила ему объ Эдуард и старалась его умилостивить. Она узнала, что жена ихъ сына — какъ ни говори, ихъ невстка, отрицать этого нельзя — вовсе не дрянь, какъ они прежде думали. О, безъ сомннія, бдная двушка была корсетницей. Да подумай: мы-то, родители, сами-то что-жь такое? Разбогатвшіе работники ничего боле. Никогда же они и не надялись устроить сына въ С.-Жерменскомъ предмстіи, не такъ ли? Когда Эдуардъ познакомился со своей Анжелиной — имя некрасивое, да вдь не ея же это вина — такъ тогда она была порядочная двушка, почти. Какъ бы то ни было, съ тхъ поръ, какъ она живетъ съ ихъ сыномъ, даже гораздо ране ихъ брака, ничего нельзя сказать противъ нея. И, знаешь-ли, Буржель, ровно ничего дурного! Неужели же, наконецъ, онъ не сжалится, не будетъ снисходительнй къ этимъ бднымъ дтямъ?… Вдь они въ нищет, старина, да, въ нищет! У гадай-ка, что зарабатываетъ нашъ Эдуардъ въ страховомъ обществ, гд ему удалось получить мсто?.. двсти франковъ въ мсяцъ, то, что ты тратишь на сигары и въ кафе, твои карманныя деньги… Вдь просто сердце разрывается. Я не прошу, чтобы ты ихъ видлъ, но хоть бы помогъ имъ немножко, у насъ всего вдоволь, разв это не было бы справедливо?
Мужъ не отвчалъ ничего и задумчиво вертлъ въ рукахъ только что опорожненную рюмку, жена встала, обошла вокругъ стола и робко положила руку на плечо раздраженнаго главы семьи. Напрасно! Папа Буржель вдругъ вспомнилъ, что онъ ‘римлянинъ’ и разразился проклятіями, прореввъ свое вчное: ‘Никогда!’.
Старый мастеръ-каменщикъ въ это утро была, особенно угрюмъ и недоволенъ. Онъ уже раздраженъ тмъ, что, брясь два раза, обрзался. Не тутъ-то было! Не будетъ онъ такимъ простофилей, чтобы давать содержаніе своему господину сыну. Вдь я ‘римлянинъ’. Разв на его мст древній Брутъ сталъ бы давать деньги? Подумать только, а вчера чуть-чуть не разчувствовался! Вотъ что значитъ слушать женщинъ, у нихъ на грошъ энергіи нтъ.
И, твердо принявъ такое ршеніе, отецъ Буржель надлъ блую рубашку и полный срый праздничный костюмъ. Хотя уже нсколько лтъ тому назадъ онъ свое дло продалъ, но по привычк сохранилъ свой профессіональный костюмъ,— срый цвтъ не боится известки на постройкахъ.
Онъ спустился въ гостиную,— онъ такъ гордился этой гостиной въ то время, когда еще все его занимало,— и смотрлъ на столовые часы, на которыхъ Галилей изъ золоченой бронзы — отчего Галилей?— указываетъ пальцемъ на мраморный глобусъ, служащій циферблатомъ, и, какъ будто, утверждаетъ, что онъ вертится. Глобусъ не вертится — можетъ быть, чтобы угодить инквизиціи, передъ которой знаменитый математикъ отказался отъ своей ереси, но циферблатъ указываетъ одиннадцать часовъ, утромъ у старика хорошій аппетитъ, и онъ недоволенъ, что сегодня завтракъ будетъ только въ полдень. Мать Буржель возвращается отъ обдни съ цлымъ пучкомъ вербы, которую кладетъ на столикъ, вдругъ вся комната наполняется ея свжимъ сильнымъ запахомъ.
Отецъ Буржель не поэтъ, натура у него не деликатная, но у него, какъ у васъ и у меня, есть ощущенія, и эти ощущенія, какъ у васъ и у меня, могутъ вызывать воспоминанія.
Между тмъ, какъ старуха раздляетъ втки, чтобы убрать ими комнаты, ихъ сильный ароматъ смущаетъ сердце старика. Вспоминается ему утро Вербнаго Воскресенія — ахъ, какъ давно это было!— когда онъ былъ еще подмастерье, а жена его ходила шить поденно. Они женились незадолго передъ постомъ, шелъ еще ихъ медовый мсяцъ. Какъ сегодня, она, возвратясь изъ церкви, принесла нсколько втокъ вербы въ ихъ бдную, единственную комнату и повсила иха. надъ иха. кроватью. Какъ мила была она, и какъ онъ ее любилъ! И въ эту минуту быстро пронеслись въ его памяти долгіе годы ихъ общей жизни, во время которыхъ она всегда была такая трудолюбивая, разсчетливая, преданная. А вотъ теперь онъ заставляетъ страдать эту бдную женщину изъ-за дурного сына!… Да такъ ли ужъ онъ дуренъ? Безъ сомннія, отца и мать слдуетъ почитать, повиноваться имъ. Однако, разв молодость и любовь не могутъ служить оправданіемъ многаго!
Въ эту минуту старуха, которая слдитъ за нимъ взволновапнымъ взоромъ, взяла вербочку, подошла къ стн, подняла руку и поставила втку надъ фотографіей ихъ Эдуарда — Эдуарда еще гимназиста, въ то время, когда онъ получалъ вс награды и когда они такъ гордились имъ!
Старикъ каменьщикъ не понимаетъ, что съ нимъ. Голова его кружится, запахъ вербы опьяняетъ его: по опьяненіе хорошее опьяненіе великодушія и состраданія. Онъ подходитъ къ жен, беретъ ее за руки и, бросивъ взглядъ на портретъ, шепчетъ своимъ грубымъ, вдругъ осипшимъ, голосомъ:
— Какъ скажешь, Клемансъ, еслибы мы его простили?…
— Ахъ! крикъ радости вырывается изъ сердца матери. Мужа, называетъ ее Клемансъ, какъ въ лта ихъ молодости, уже лтъ пятнадцать, какъ онъ не называлъ ее такъ!.. Она чувствуетъ, что онъ все такъ же любитъ ее, ея мужъ, ея старый товарищъ!…
Она кидается ему на шею, покрывая поцлуями лицо его, обими руками беретъ его за голову и шепчетъ ему на ухо. Это было свыше силъ ея. Въ послднее воскресенье она ходила къ сыну, онъ такъ горюетъ, что оскорбилъ ихъ! Еслибы онъ смлъ, онъ бы сто разъ пришелъ просить прощенія!
— И, знаешь ли, голосъ ея длается мягокъ и ласковъ,— знаешь ли, я видла его жену… На нее тоже не слдуетъ сердиться, право… Премиленькая, хорошенькая, какъ роза!… Обожаетъ нашего Эдуарда, это сейчасъ чувствуется… Такъ хорошо ведетъ ихъ маленькое хозяйство… Ея прошлое? Я сама знаю. Эдуардъ вдь любитъ ее… Между простыми людьми — а мы сами вдь изъ простыхъ — вовсе этой строгости нтъ… При этомъ я теб еще скажу: мы скоро будемъ ддушкой и бабушкой, ужъ третій мсяцъ она въ ожиданіи… Отецъ Буржель задыхался, закрылъ ротъ жены своими толстыми дрожащими пальцами, онъ проговорилъ:
— Довольно, мать… Прикажи поставить четыре прибора, да пошли за извозчикомъ. Послушай, отвеземъ имъ одну изъ этихъ втокъ въ знакъ примиренія… и привеземъ ихъ завтракать сюда…
И, между тмъ, какъ мать, задыхаясь отъ счастья, падаетъ рыдая на грудь мужа, отецъ Буржель — куда двался римлянинъ, древній Брутъ?— въ свою очередь заплакалъ, какъ старая баба.