Студент Лузин, готовившийся к экзаменам, прозанимался целую ночь и едва, как показалось ему, лег, его разбудил Новицкий.
— Чёрт знает! — возмущался тот. — Ждем его, а он дрыхнет.
Лузин что-то помычал, выругался и, когда Новицкий совсем вышел из себя, в недоумении поднял с подушки большую кудлатую голову.
— А… Коля…
— Целый час ждем… свинство!
— Да ну? Вот штука! Сколько же времени?
— Двенадцать скоро.
— Ах, чёрт возьми! — и Лузин стал быстро одеваться. Он нескладно суетился, хватал то, что не нужно, и удивлялся, как он так мог проспать, а Новицкий с присосом затягивался папиросой, отчего его впалые щеки казались еще худее, торопил и нервничал.
Он даже не дал Лузину как следует застегнуть тужурку. Нахлобучил на него фуражку и подал пальто.
Когда, сбежав по темной остро пахнущей котами лестнице, вышли на улицу, их ослепило вешнее солнце. Смеялось и словно струилось небо.
Радостно, полной грудью вдохнул Лузин возбуждающую свежесть утра. Мысль, что он сейчас увидит Лизу и что они будут вместе за городом, в лесу, сладостно повлекла его. Они останутся наедине, и он скажет ей, наконец, то, что так давно собирается сказать.
Он почти не слышал, что говорил ему Новицкий, не заметил, как сел на трамвай, не чувствовал, как его толкают. В теле было ощущение стремительной безудержности и размаха.
Замелькали окраинные одноэтажные, деревянные дома с садами и пустырями.
Заметив их, Лузин очнулся от своих мыслей.
Теперь уже близко — и его охватило нетерпение. Сейчас за церковью и вокзал.
На углу дожидалась компания, Новицкий замахал фуражкой, и компания оживилась.
Лузину показалось, что Лизы среди ожидавших нет.
‘Да, нет!’ — убедился он, не видя ее черной с белым шляпы.
Настроение его сразу упало. Сдерживая волнение, он рассеянно здоровался, жал руки и говорил что-то безразличное.
— А где же Елизавета Петровна? — спросил Новицкий.
— Она на вокзале.
И снова радостная волна хлынула в душу Лузина.
II.
В просторной, еще видно недавно срубленной, избе расположились пить чай. Думали устроить это на воздухе, но земля еще была сыра. В открытые окна подувало ласкающим ветерком и расточительно вливалось солнце.
Весело хлопотали около не хотевшего кипеть самовара, раздували его, дурачились. Глядя на них, хозяин избы, вылинявший от лет заскорузлый старик, улыбался как бы про себя в бороду.
Напрасно Лузин выискивал предлог уйти с Лизой от остальных, — та, как показалось ему, словно бы не хотела этого и вообще — он заметил — она всю дорогу держалась немного настороже и была далеко не той веселой, как обычно.
Отпили, наконец, чай и шумной гурьбой высыпали на улицу. Смеялись окна избы и лужи. Чванно и резко кричал на заборе огненно-красный петух.
По жирно-черным полям прохаживались грачи и тыкали в землю длинными носами.
Деревья были подернуты зеленью чуть раскрывшихся почек, а дали прозрачны и узывчивы. Тянуло сырыми запахами, крепкими и возбуждающими.
— Оо! О! — кричал во всю ширину богатырской груди плотный плечистый и краснощекий Королев, и с другой стороны извилистой речки из рощицы отвечал ему кто-то такой же сильный и весенний, как он: ‘о… о!’. Искрились пуговицы на его складной, влитой тужурке и залихватски сидела на голове фуражка.
Лузин глядел на Королева с раздражением и неприязнью, потому что Лиза напротив улыбалась ему и все время заметно не спускала с него глаз.
Чувство возмущения толкнуло Лузина подойти к Леночке. Он сделал это неловко, грубо оставив Лизу на полуслове.
Леночка — худенькая, миловидная, кудрявая, как барашек, — звонко смеялась чему-то, что рассказывал ей Новицкий.
— Как хорошо дышится! — сказал Лузин.
— Да, — блеснула она на него синевой глаз.
В это время Королев подошел к Лизе и от того, как он поднял уроненный ею платок, Лузину стало больно.
— Вам нравится Королев? — спросил он Леночку.
— А что?
— Да так! Мне кажется, что он должен нравиться женщинам.
— Он милый, но как-то…
— Не умен, — вырвалось у Лузина.
Спускались к реке.
Быстрая, с крутящимися воронками не отстоявшаяся вода была мутна и казалась густой.
— Господа, на ту сторону! — предложил кто-то.
Неподалеку у мостков, на которых рыхлая баба, подоткнув юбки, колотила вальком белье, покачивалась, стремясь уплыть, привязанная к столбику плоскодонка.
— Сейчас! — бросил Королев, что-то с жаром объяснявший Лизе, словно, кроме него, не было никого, кто бы мог переправить.
Это Лузина подзадорило. Торопливо сбежал он на мостки и стал отвязывать лодку. Узел был мокрый и туго затянутый, пока с ним возился Лузин, подоспел и Королев.
— Чёрт его знает, как завязан!
— Держите вот здесь за конец! — и Королев вынул перочинный ножик, раскрыл его и перерезал веревку.
Лодку сильно потянуло, и Лузин чуть не свалился в воду.
Королев притянул лодку и ловко прыгнул в нее.
— Елизавета Петровна! — крикнул он, сгибаясь над бортом и сильно, умело опираясь в дно шестом. — Пожалуйте, я вас первую перевезу.
Лузин стоял в растерянности. Слишком все поспешно и уверенно делал Королев.
Лиза — легкая, дразнящая — поймала руку Королева и сошла в лодку.
— Вы хотите на ту сторону? — спросил Лузин Леночку. — Пойдемте лучше в Ланинскую рощу.
— Что же, господа, от компании отбиваться? — заметил Новицкий, — потом никого не соберешь.
— Зачем нас собирать? — шаловливо улыбнулась Леночка, — мы и сами соберемся.
Королев высадил Лизу и уже кричал, подводя лодку:
— Пожалуйте следующего! А вы что же, Лузин, уходите?
— Мы в Ланинскую рощу, — ответила за Лузина Леночка, и ее голосок — короткий и звонкий — упал с крутого берега, как острый камушек.
III.
В ветвях шумел ленивый ветер. Из-под еще непросохших прошлогодних листьев робко, стыдливо пробивалась травка, и казалось, что если приложить ухо к земле, то будет слышно, как она растет.
Лузин, разостлав пальто и посадив на него Леночку, стоял пред ней и жмурился, закрываясь рукой от солнца.
— А вы, Елена Григорьевна, очень чувствуете весну? Вы такая, что должны красиво и тонко мечтать. Вы вся прозрачная. Вы и сейчас меня не слушаете, а мечтаете.
Леночка не ответила и только ласково улыбнулась, соглашаясь с ним.
Откуда-то справа остро прорезал небо веселый гудок паровоза, и заглушенным стуком поезда наполнилась роща.
— Не правда ли, скучно? — вдруг странно усмехнулся Лузин. — Весна, любить хочется, а у нас нет смелости, чтобы говорит об этом прямо! — и он подумал, что, если сейчас взять Леночку за руку, обнять, она не будет сопротивляться.
— Что же вы замолчали? Так хорошо начали.
— Хорошо?
— Конечно, хорошо. Это же — правда.
— Помните, у Гамсуна в ‘Пане’: ‘У тебя есть возлюбленный… Есть. Как он тебя целует, вот так!’
— А вы бы так не сумели.
Лузину показалось, что перед ним совсем другая Леночка, — так сильно порывисто дышала ее маленькая грудь, так обещающе глубоко глядели глаза, так свободно и просто она говорила.
— Подите сюда! Сядьте!
Лузин послушно сел.
Леночка придвинулась к нему, приблизила к его лицу свое и возбужденно засмеялась.
— Дайте мне вашу голову… Положите сюда! — и, как бы ободряя и полушутя, пригнула его голову к себе на колени.
Он был изумлен и странно обрадован.
И откуда в этой хрупкой девочки столько женщины?
— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — сказала она.
— О чем?
— О том, что все это значит. Да?
— Да.
— Ничего не значит, а все-таки ведь хорошо. Правда, и близко и далеко, и ты и вы. Давайте, съедим листок на брудершафт. — Она весело вскочила и, поднявшись на носках, притянула к себе березовую ветку. — Еще мало распущенных. Вот какой невинный, славный! — сорвала и остро откусила маленькими зубами от листика половинку. — А теперь вы. Откройте рот… Так… ну, на ‘ты!’ — и Леночка, закатисто смеясь, поцеловала его.
— На ‘ты’, — смеялся и Лузин.
IV.
Вернулись в город поздно вечером. После тишины и простора полей оглушил грохот улиц, — и пригнетающе сжали дома…
Лузин старался держаться с Лизой легко и просто и чувствовал, что ему это удается. Королев, казалось, был чем-то недоволен, он крутил усы, молодцевато держал плечи, но глядел совсем не так победоносно, как на пикнике.
Сначала всей компанией проводили Лизу, Лузин до конца выдержал игру и простился с ней по-товарищески развязно, потом компания разделилась, и вышло так, что ему пришлось провожать Леночку.
— Мне совсем не хочется спать, — заявила она.
— Пойдем ко мне! — и он взял ее под руку.
Разговор их перебрасывался с одного на другое, скользил вокруг какой-то затаенной, неясной мысли, и они шли по гулким тротуарам оживленно-близкие и неуверенные в своей близости.
У Лузина Леночка не захотела снять кофточку и неожиданно заторопилась домой. В ее голосе было беспокойство.
Доносило в открытую форточку бред засыпавшего города. Успокаивающий свет лампы был уютен и ласков. С тонким писком тикали за стеной часы.
— Посидите! — просил Лузин. — Не будете же вы дома сейчас спать! Снимите вашу кофточку.
‘Можно ведь и на ‘ты’, — думал он — но отчего-то там на пикнике это было естественно, а здесь разладилось’.
— Нет, я только минутку посижу и пойду.
Ее остренькое личико осерьезилось, и в глазах проходили еле заметные тени мыслей.
— Я вас не отпущу. Хотите, я вам буду рассказывать что-нибудь веселое?
— Нет, мне пора! — и Леночка встала.
— Почему вы так? Ведь вы же обещали посидеть.
Лузин чувствовал, что не может отпустить Леночку. Ощущение покинутости и буйное желанье близости понуждало его к этому.
Он взял ее за руки и посадил в кресло. Она покорно улыбнулась и сказала тихо: — ‘Зачем? Я лучше пойду’, — но в ее голосе почувствовалось полусогласие.
— Нет, вы не пойдете… Не пойдешь! — и он сильно, порывисто обнял ее.
Леночка кротко покорилась его ласке, молчала, и казалось, все беспорядочнее бегут тени мыслей в ее глазах.
Хрупкое, тонкое тело ее в эти минуты жило как бы отдельной от нее жизнью. Лузин понимал ее безволие, и было она таким захватывающим, пьяным…
Лузин проводил Леночку на утро и когда вернулся к себе, в душе его были горькая муть и усталость. Сознание того, что он сделал то, чего не должен был делать (потому что не любит же он ее), пытало его. Это просто его распущенность и только. А она… Конечно, она думает иначе. Она потянулась к нему со счастливой доверчивостью, и теперь он связан с ней зародившейся в его душе жалостью к ней. К тому же мучила его мысль о неясности отношений с Лизой. Спать Лузин не мог и, еле дождавшись восьми часов, чтобы куда-нибудь себя деть, собрался к Новицкому.
На лестнице столкнулся с посыльным в дверях.
— Тридцать четвертый, — взглянул тот на номер квартиры. — Студент Лузин не вы будете?
— Да, я.
Посыльный подал письмо. Лузин узнал Лизин почерк.
Сходя по лестнице, распечатал, остановился у окна на площадке и стал читать:
‘Приходите в сквер на обычное место в два часа. Елизавета’.
V.
Визгливо кричали и бегали по желтым дорожкам дети. Рябой сутулый бородач-садовник рыхлил неподалеку клумбу. Срывался с деревьев воробьиный гомон, перебрасывался через сквер, то затихал, то снова неожиданно рассыпался трескотней перебивающих один другого голосов. Лузин слушал Лизу с выражением тревоги и смущения.
Их разделяли лежавшие на скамейке ее ноты.
— Сейчас у меня была Леночка. Вы произвели на нее сильное впечатление, — полуусмехалась Лиза.
— А на вас, кажется, Королев? — поборол свое смущение Лузин.
— Словом, со вчерашнего дня все по-новому.
— Не знаю, как у вас, а у меня все то же.
Он гадал, знает ли она что-либо от Леночки. Леночка неожиданная: могла, пожалуй, все рассказать.
— Я не мог понять, что вчера было с вами. Все вышло не так, как я думал.
— Да, не так! — и ее густые, гордые брови почти сошлись.
— Знаете, Лиза? Отчего бы не поглядеть друг другу в глаза и не сказать, что чувствуем?
— Говорите!
— Я вчера хотел вам сказать, что я люблю вас. Теперь я это говорю так свободно, потому что это как бы в прошлом, да и сами вы это давно знаете. Почему вы вчера были такой. Я же и поехал на этот пикник только из-за вас, а что я ушел с Леной, так это потому, что вы ушли с Королевым. Может быть, я даже сказал ей что-нибудь лишнее. Такая была минута. Затем вы меня так оттолкнули. Что с вами вчера было?
Лиза густо заалела.
— Было… Я и сама не понимаю, что было… Я так себя презирала сегодня утром.
Лузину стало от этих слов радостно, и все его чувство, сдержанное, колебавшееся, хлынуло через край, мятежно и властно…
Когда он проводил Лизу домой, в небе уже горело золото заката.
Стоя у ворот, он долго держал ее руку в своей, и ее глаза говорили ему о счастье.
— Невеста моя, невеста! — расставаясь с ней, ликуя повторял он, — невеста.
VI.
Дома Лузин узнал, что заходила Леночка. Он совсем забыл, что обещал ей в шесть быть дома. Щемящее, томительное чувство поднялось из его души и заволокло мысли. Надо было сейчас же пойти к ней и все рассказать, но что-то удержало его — не то боязнь перед тяжелым объяснением, не то жалость. Сел было заниматься, но не мог сосредоточиться.
Вечером зашел Новицкий и позвал бродить.
Кончилось это, как и обычно, тем, что попали в ресторан. Лузин все время мучительно волновался, еле владел собой. Пил, стараясь заглушить мысли о Леночке, пьянел тупо и несуразно. Новицкий что-то рассказывал о последней сходке и о том, что решена забастовка…
Шныряли от стола к столу лакеи, гремела посуда и на эстраде навязчиво бубнил оркестр.
После третьего графинчика Лузин стал говорить горячо, с надрывом.
— Жизнь… О ней пишут миллионы книг, — торопливо и сбивчиво бросал он, — и никто ничего не решил, не узнал, и ни один дьявол никогда не объяснит, что такое жизнь.
— Зафилософствовал, значит — пьян! — вслух решил Новицкий, уже тоже в достаточной степени захмелевший. — Еще по одной под рыжика.
— Да, Вася, пьян, и надо быть вот как пьяным, чтобы все к чертям провалилось. Бывают, брат, такие минуты, когда быть трезвым страшно. Ты знаешь, я — человек, не мудрствующий лукаво, и ни в какие тайны не углубляюсь, но то, что со мной сейчас происходит, такая головоломка, что чёрт возьми. Я сейчас глуп, как вот этот стул. Видишь ли, я тебе объясню все по порядку… Ты, вероятно, заметил, что у меня с Елизаветой Петровной отношения больше, чем дружеские. Я ее люблю, а между тем вчера я так сподличал и перед ней и перед другой, что прямо, кажется, раздавил бы себя, как блоху — до того мерзко.
— Ну, ближе к сути!
— Вчера Леночка зашла ко мне, и я не знаю, как, почему все случилось, но, словом, я сделал подлость. Ведь у меня же ничего к ней нет, никакого чувства, я люблю Елизавету Петровну, и главное — подлее всего то, что и с Леночкой, пожалуй, не сумею теперь порвать. А, да чёрт! Давай лучше выпьем.
Он заметил, что, когда сказал о Леночке, Новицкий очень посуровел.
— Да, нехорошо! — согласился он, налил рюмки и еще более нахмурился.
‘Что он? Уж так же не любил ли ее?’ — с тревогой подумал Лузин.
VII.
На другой день Лузин был у Леночки. Комната была тесная и выходила окном в стену соседнего дома. Белое пикейное одеяло, аккуратно постланная накидка на подушках и столь же аккуратно сложенные на этажерке книги, платья на стене, закрытые простыней, и букетик фиалок в стакане на столе, — все носило печать нежной девичьей заботливости.
Леночка была необычайно радостна, Лузин несколько раз порывался высказаться, но она нечаянно перебивала его.
— Хотел, Лена, сказать тебе… — он запнулся, в голосе его была неуверенность.
— Что? — остановилась она посередине комнаты.
— Прости меня!
Она, по-видимому, его не понимала.
‘Нет, я не сумею сказать, — подумал Лузин, — лучше было написать’.
Ему стало стыдно. Когда шел к ней, то ведь окончательно решил, что все скажет.
— Я люблю, Лена… — уронил он тихо.
Леночка опустилась на стул, на лице ее было смущение…
— Я, Лена, не мог тогда владеть собой. Это все был весенний дурман какой-то. Да ведь и ты его чувствовала. Ведь ничего же, Лена, между нами нет, это ясно.
Леночка опустила голову. Молчала.
— Вот ты плачешь… я так боялся этого…
Но вдруг она встала, странно выпрямилась, видимо что-то хотела крикнуть, но сдержалась и сдавленно с трудом произнесла:
— Уйдите! Уходите!
Лузин густо покраснел и, неловко взяв с вешалки фуражку, не знал, что ему делать — уйти или еще что-нибудь сказать. Надо было как-то еще оправдаться, но оправдания не находилось.
— Идите же! Что вам тут делать?
Часто дышала ее грудь под белой батистовой кофточкой.
— Я виноват, Лена, простите меня! Но ведь было бы еще хуже, если бы я солгал, затаил.
— Да, да, конечно, хуже.
Он стоял с фуражкой в руке и чувствовал себя унизительно, словно украл что-то и пойман.
Торопливо стал надевать пальто, запутался в рукаве.
Леночка следила за ним таким взглядом, словно не верила, что он сейчас уйдет, но он взялся за ручку двери, выкрикнул: ‘простите!’ — и выбежал.
VIII.
Вечером Лузин, как было условлено, ждал Лизу к себе. После объяснения с Леночкой он никак не мог успокоиться.
Лиза пришла много позже, чем обещала. Она была в новой шляпе с яркими пунцовыми розами.
— А я позвала к тебе Семенова и Соню, они через полчаса зайдут, пойдем гулять. Да что ты хмуришься?
— Нет, я ничего.
— То-то! Чтобы этого не было! — деланно строго приказала она. — И вообще помни, если мне с тобой хоть одну минуту будет скучно, я уйду от тебя.
С парадной позвонили. Оказалось — Новицкий. Он был чем-то заметно расстроен и, посидев минуты три, вызвал Лузина в коридор.
— Ты был сегодня у Елены Григорьевны? — торопливо зашептал он.
— Был. А что?
— Я сейчас к ней заходил, не застал. Я боюсь, как бы чего не случилось.
— Пустяки! Почему ты думаешь?
— Я получил от нее странную записку.
— Записку?
— Да, вот! — и Новицкий достал из кармана измятый клочок бумаги.
‘Мне Вас очень надо видеть, — с трудом разобрал написанное карандашом Лузин. — Приходите сейчас же, хотя не знаю, может быть, Вы меня и не застанете’.
— Что ты с ней говорил? — допытывался Новицкий.
— Сказал все как есть.
— Да ну? Что же мы стоим? — и Новицкий прошел в переднюю, быстро надел пальто и, не простившись, вышел.
— Что случилось? — спросила Лиза, когда Лузин вернулся в комнату.
— Так, ерунда, боится, что у него будет обыск, и хотел у меня кое-что спрятать.
Лиза поверила.
IX.
Было часа три ночи, когда Лузин проводил Лизу. Чувствуя, что положительно не может оставаться в неизвестности и должен узнать, что с Леночкой, он по дороге к себе домой взял извозчика и поехал к ней. Решал, как ему лучше сделать: зайти ли самому, или послать дворника.
Когда извозчик остановился, Лузиным овладела такая тревога, что он еле смог объяснить дворнику, что ему от него нужно.
— У вас тут живет Ростовцева, в двадцать четвертом, так подите и узнайте дома ли она… я вам дам на чай.
Дворник был сонный и неповоротливый. Насилу сообразил и нехотя пошел.
Лузин стоял у ворот, ждал с безумным нетерпением.
Дворник что-то замешкался… Наконец послышались шаги.
— Ну, что?
— Нету, не ночуют.
Холод вошел в сердце Лузина.
‘Что же это? Неужели? — в смятении и страхе подумал он. — Может быть, заночевала у кого-нибудь из знакомых?’
Решил сейчас же поехать к Новицкому. Сел на того же извозчика и заторопил его. Путались мысли… Колотилось, как сумасшедшее, сердце. Новицкий не спал. Он, судя по его лицу, был в отчаянии.
— Я сейчас оттуда и к тебе, — сказал Лузин.
— Нет?
— Нет!
— Я уже звонил в участки. Ничего неизвестно. У знакомых нигде нет.
— Что же теперь делать?
— Ничего не делать, ждать! — и Новицкий зашагал по комнате, его короткая юркая фигурка так и швырялась из угла в угол.
— Я все-таки не думаю…
— А где же она?
Лузин смолк.
— Скажи, ты ее любишь? — вдруг вырвалось у него.
— А не все ли это тебе равно?..
— Ты не знаешь, как мне сейчас тяжело! Ты понять не можешь!
— Прекрасно все понимаю, но самое лучшее, если ты поедешь к себе. Мне, откровенно говоря, неприятно тебя видеть.
— Хорошо, как хочешь! — и Лузин покорно вышел.
На улице он разрыдался и долго не мог прийти в себя.
Незаметно в безысходном раздумье добрел до канала. Остановился на мосту.
Вода в канале была черная и, казалось, не текла. Дробились в ней вытянутые огни фонарей, словно чего-то ждали.
‘Что же теперь, что же?’ — обессиленный спрашивал Лузин судьбу и понимал, что ответа быть не может.
X.
Вернувшись к себе, измученный Лузин бросился, не раздеваясь, на постель и сейчас же заснул лихорадочно.
Спал он, то и дело задыхаясь от кошмаров.
Когда проснулся и взглянул на часы, было без четверти двенадцать.
Пережитое с разительной четкостью предстало ему во всех подробностях.
Не знал, что предпринять и вдруг заметил на столе письмо. Схватился с постели и, взглянув на почерк, понял, что сейчас сразу же все узнает. Быстро разорвал конверт.
На четвертушке писчей бумаги были набросаны торопливые кривые строчки:
‘Милый, я была неправа к тебе. У меня была с тобой минута счастья. Как это случилось — не все ли равно, но я верю, что и тогда, и после, у меня ты был искренен. Да, весенний дурман, назови как хочешь… Но так горько пробужденье! Я слишком поверила счастью и теперь не могу поэтому от него отказаться. Спасибо тебе, что ты сказал правду. Прости, если с этим письмом, может быть, придут к тебе грустные мысли… Лена.’
Лузин едва дочитал до конца. Судорожно скомкал в руке письмо и, ткнувшись лицом в подушку, стиснув зубы, долго лежал неподвижный.
‘Так и есть, — тяжело колыхалось в его мозгу, — так и есть!’
XI.
Была Лиза и сообщила, что с Леночкой несчастье: попала под поезд и ее отвезли в больницу.
— Меня ждет извозчик, — торопилась она. — Одевайся и поедем. У тебя такой вид, точно ты всю ночь кутил.
— Я занимался, — солгал Лузин, схватившись за первое, что пришло ему в голову.
По дороге в больницу Лиза рассказала, что Леночка вчера заходила к ней и не застала.
— Я в это время была у тебя. Мне кажется, что с ней что-то неладное. Это неслучайно.
— Какой я подлец! — решил Лузин, — не могу признаться.
В больнице к ним вызвали дежурную фельдшерицу и та сказала, что больная скончалась и сейчас находится в мертвецкой.
Лиза не выдержала, расплакалась.
— Я хочу ее видеть.
— Лучше после, — уговаривал Лузин. — Ты сейчас не можешь, надо успокоиться.
На дворе они встретили Новицкого. Он шел со стороны больничного сада — должно быть, из мертвецкой. Голова его была опущена, и шел он медленно. Если бы Лиза не окликнула его — прошел бы, не заметив.
— А… да… там… — показал он рукой и не остановился.
У ворот больницы Лузин посадил Лизу на извозчика и обещал часа через два заехать к ней.
— Мне надо поговорить с Новицким. Ты видела, какой он. И потом устроить все с похоронами.
