М. Горький
М. Горький
Весенние мелодии
Весенние мелодии
Фантазия
Комментарии
Весенние мелодии
Комментарии
Весенние мелодии
Весенние мелодии, Горький Максим, Год: 1901
Время на прочтение: 5 минут(ы)
В саду, за окном моей комнаты, по голым ветвям акации прыгают воробьи и оживлённо разговаривают, а на коньке крыши соседнего дома сидит почтенная ворона и, слушая говор серых птичек, важно покачивает головой. Тёплый воздух, пропитанный солнечным светом, приносит мне в комнату каждый звук, я слышу торопливый и негромкий голос ручья, слышу тихий шорох ветвей, понимаю, о чём воркуют голуби на карнизе моего окна, и вместе с воздухом мне в душу льётся музыка весны.
— Чик-чирик! — говорит старый воробей, обращаясь к товарищам. — Вот и снова мы дождались весны… не правда ли? Чирик-чирик!
— Фа-акт, фа-акт! — важно вытягивая шею, отзывается ворона.
Я хорошо знаю эту солидную птицу: она всегда выражается кратко и не иначе, как в утвердительном смысле. Будучи от природы глупой, она ещё и пуганая, как большинство ворон. Но она занимает в обществе прекрасное положение и каждую зиму устраивает что-нибудь ‘благотворительное’ для бедных галок и старых голубей.
Я знаю воробья, хотя с виду он кажется легкомысленным и даже либералом, а в сущности это — птица себе на уме. Он прыгает около вороны с виду почтительно, но в глубине души хорошо знает ей цену и никогда не прочь рассказать о ней две-три пикантных истории.
А на карнизе окна молодой щеголеватый голубь горячо убеждает скромную голубку:
— Я умр-ру, умр-ру от разочарованья, если ты не разделишь со мною любовь мою.
— А знаете, сударыня, чижики прилетели! — сообщает воробей.
— Фа-акт! — отвечает ворона.
— Прилетели и шумят, порхают, щебечут. Ужасно беспокойные птицы! И синицы явились с ними… как всегда… хе-хе-хе! Вчера, знаете, я спросил, в шутку, одного из них: ‘Что, голубчик, вылетели?’ Ответил дерзостью… В этих птицах совершенно нет уважения к чину, званию и общественному положению собеседника… Я, надворный воробей…
Но тут из-за трубы на крыше неожиданно явился молодой ворон и вполголоса отрапортовал:
— Внимательно по долгу службы прислушиваясь к разговорам тварей, населяющих воздух, воду и недра земли, неукоснительно следя за их поведением, честь имею донести, что означенные чижики щебечут о весне и осмеливаются надеяться на якобы скорое обновление природы.
— Чик-чирик! — воскликнул воробей, беспокойно оглядываясь на доносителя. А ворона благонамеренно покачала головой.
— Весна уже была, она была не однажды, — сказал старый воробей. — А насчёт обновления всей природы — это… конечно, приятно… если происходит с разрешения тех сил, коим сие надлежит ведать…
— Фа-акт! — сказала ворона, окинув собеседника благосклонным оком.
— К вышеизложенному должен добавить, — продолжал ворон, — означенные чижики выражают недовольство по поводу того, что ручьи, из коих они утоляют жажду, якобы — мутны, некоторые же из них дерзают даже мечтать о свободе…
— Ах, это они всегда так! — воскликнул старый воробей. — Это от молодости у них, это ничуть не опасно! Я тоже был молод и тоже мечтал о… о ней…
— О — ком?
— О ко… ко-ко-ко-кон…
— Конституции?
— Только мечтал! Только мечтал-с! Разумеется — скромно мечтал… Но потом — это прошло, явилась другая ‘она’, более реальная… хе-хе-хе! и, знаете, пожалуй, более приятная, более необходимая воробью… хе-хе…
— Э-гм! — раздалось внушительное кряхтенье. На ветвях липы явился действительный статский снегирь, он милостиво раскланялся с птицами и заскрипел:
— Э, н-не за-амечаете ли вы, господа, что в воздухе пахнет чем-то, э…
— Весенний воздух, ваше-ство, — сказал воробей. А ворона томно склонила голову набок и каркнула звуком нежным, как блеяние овцы:
— Факк!
— Н-да… Вчера за винтом то же самое говорил мне один потомственный почетный филин… ‘Чем-то, говорит, э, пахнет…’ А я ответил: ‘Заметим, понюхаем, — разберём!’ Резонно, а?
— Так точно, ваше-ство! Вполне резонно! — почтительно согласился старый воробей. — Всегда, ваше-ство, надо подождать… Солидная птица всегда ждёт…
На проталину сада спустился с неба жаворонок и, озабоченно бегая по ней, забормотал:
— И заря улыбкой нежной гасит в небе ночи звёзды, ночь бледнеет, ночь трепещет, и — как лёд на солнце — тает тьмы ночной покров тяжёлый. Как легко и сладко дышит сердце, полное надежды, встречу солнцу, встречу утру, встречу света и свободы!
— Эт-то что за птица? — спросил снегирь, прищуриваясь.
— Жаворонок, ваше-ство! — строго сказал ворон из-за трубы.
— Поэт, ваше-ство! — снисходительно добавил воробей.
Снегирь искоса посмотрел на поэта и проскрипел:
— Мм… какой серый… прохвост! Он что-то там насчёт солнца, свободы прошёлся, кажется? а?
— Так точно, ваше-ство! — подтвердил ворон. — Занимается возбуждением неосновательных надежд в сердцах молодых птенцов, — ваше-ство!
— Предосудительно и… глупо!
— Совершенно справедливо, ваше-ство, — отозвался старый воробей, глупо-с! Свобода, ваше-ство, суть нечто неопределённое и, так сказать, неуловимое…
— Однако, если не ошибаюсь, кажется, вы сами к ней… взывали?
— Фа-акт! — вдруг крикнула ворона.
Воробей несколько смутился.
— Действительно, ваше-ство, однажды воззвал… но при смягчающих вину обстоятельствах…
— А… то есть как?
— После обеда, ваше-ство! Под влиянием… то есть под давлением винных паров… И с ограничением воззвал, ваше-ство!
— То есть как?
— Тихо сказал: ‘Да здравствует свобода’ и тотчас же громко добавил: ‘в пределах законности’.
Снегирь посмотрел на ворона.
— Так точно, ваше-ство, — ответил ворон.
— Я, ваше-ство, будучи старым воробьём, не могу себе позволить серьёзного отношения к вопросу о свободе, ибо сей вопрос не значится в числе разрабатываемых ведомством, в котором я имею честь служить.
— Факт! — снова каркнула ворона.
Ей ведь всё равно, что ни подтверждать. А по улице текли ручьи и пели тихую песнь о реке, куда они вольются в конце пути в своём близком будущем:
— Широкие, быстрые волны нас примут, обнимут и в море с собой унесут, и снова, быть может, нас в небо поднимут горячего солнца лучи, а с неба мы снова на землю падём прохладной росою в ночи, снежинками или обильным дождём.
Солнце, великолепное, ласковое солнце весны, улыбается в ясном небе улыбкой бога, полного любви, пылающего страстью творчества.
В углу сада, на ветвях старой липы сидит стайка чижиков, и один из них вдохновенно поёт товарищам где-то слышанную им песню о Буревестнике.
Произведение написано М.Горьким в марте 1901 года и тогда же направлено им в редакцию журнала ‘Жизнь’ для напечатания в апрельском номере. Царская цензура запретила печатание рассказа, дав, очевидно, по недосмотру, разрешение лишь на опубликование ‘Песни о Буревестнике’, которой заканчиваются ‘Весенние мелодии’. ‘В апрельской книжке ‘Жизни’, — доносил один из жандармов своему начальству, — предназначался к напечатанию рассказ Пешкова ‘Весна’ (‘Весенние мелодии’. — Ред.), в коем характеризуется современный момент, — момент возрождения сознания в обществе. Действие происходит в пернатом царстве, которое разделяется как бы на два поколения, одно — консервативное, старое, а другое — молодое, стремящееся к свободе. Представитель молодого поколения — чиж — поёт крайне возбуждающую песнь ‘О Буревестнике’. Самый рассказ был запрещён цензурой, но отдельно ‘Песнь о Буревестнике’ напечатана в апрельском нумере текущего года журнала ‘Жизнь’. (Сб. ‘Революционный путь Горького’, Центрархив. М.-Л., 1933, стр.49—50.)
Вплоть до Октябрьской революции ‘Весенние мелодии’ находились под цензурным запретом и распространялись среди читателей в нелегальных изданиях, чему содействовал и сам автор. 15 июля 1931 года М. Горький писал по поводу фантазии ‘Весенние мелодии’ Нижне-Волжскому архивному управлению: ‘…черновик её был передан мною кружку московских студентов, высланных в Н. Новгород, они и занимались размножением и распространением её’. (Сб. ‘Алексей Максимович Горький. Статьи и документы’, Саратов. 1937, стр. 20.)
Одно из ранних гектографированных изданий произведения заканчивалось следующим примечанием: ‘От редакции. Предлагая читателям последнее произведение М.Горького, редакция имела целью познакомить русскую публику с ‘Весенними мелодиями’ в полном виде, так как в печати имеется только отрывок этой фантазии, напечатанный ‘по недосмотру отечественной цензуры’ в журнале ‘Жизнь’ за 1901 год. При полном отсутствии в России свободы слова даже такая грациозная вещь, милая шутка, как ‘Весенние мелодии’, в глазах аргусов-цензоров является чем-то ‘зловредным’ и ‘потрясающим’ устои, наша цель — борьба с давящим гнётом цензуры, и страстное желание наше — это знакомить сограждан со всем тем светлым, молодым и сильным, что правительственный карандаш вымарывает, как якобы опасное и вредное, заражающее ‘ядом свободы’ умы русских рабов’.
В 1931 году Нижне-Волжский краевой архив снял машинописную копию с гектографированного московского издания ‘Весенних мелодий’, 1901, и послал её на просмотр М. Горькому, прося разрешения на опубликование. Писатель внёс в присланный ему текст ряд важных поправок и добавлений, сообщив Н.-Волжскому архивному управлению следующее: ‘Рукопись переписана небрежно, текст её — плохо помню, а насколько мог вспомнить — кое-что исправил’. (Сб. ‘Алексей Максимович Горький. Статьи и документы’. Саратов, 1937, стр.20.)
В собрания сочинений произведение не включалось.
Печатается по тексту гранок набора для предполагавшегося издания в журнале ‘Жизнь’, сверенному с рукописью 1901 года, с учётом всех изменений и добавлений, внесённых писателем в машинописную копию произведения в 1931 году. (Все указанные тексты находятся в Архиве А.М. Горького.)