С. Глаголь (С. С. Голоушев)
Весенние художественные выставки в Москве
I. ПЕРЕДВИЖНАЯ ВЫСТАВКА
III. ВЫСТАВКА КАРТИН г. СЕМИРАДСКОГО
Весенние художественные выставки в Москве, Глаголь Сергей, Год: 1890
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Русская прогрессивная художественная критика второй половины XIX — начала XX века.
М., ‘Художественная литература’, 1977
[…] Толпа, являющаяся на каждую художественную выставку, видит перед собою сотни больших и маленьких картин во всевозможных рамах, быстро перебегает она от картины к картине, перебрасываясь разговорами с массою встречных знакомых, внимание ее развлечено, и она останавливается лишь на двух, трех наиболее эффектных вещах, да и то недолго, потому что надо поспеть на другую выставку или на дешевые товары. И вот в этой толпе мелькает перед вами фигурка присяжного рецензента, он также рассеянно переходит от картины к картине, подыскивая курьезы, которыми можно воспользоваться для двух-трех остроумных замечаний, и затем спешит обежать остаток недосмотренных картин, чтобы скорее взяться за перо и сказать свое грозное слово. Ни публике, ни рецензенту нет дела до того, что предшествовало этой выставке и как созидались эти картины. Они забывают, что каждая из этих картин плод долгих месяцев работы, горьких сомнений и разочарований, что за каждой из этих картин целая жизнь, которая выразилась, как умела, и если рецензент подходит к этим картинам без той любви, которая наполняла самого художника, если ему не дороги, так же, как самому художнику, интересы искусства, они останутся чужды друг другу. Итак, прежде всего почтение перед этими 98 картинами и перед этими 5-ю десятками людей, посвятивших себя служению искусству.
Общий приговор, что настоящая передвижная выставка бедна. И действительно, на ней нет ничего, что собирало бы перед собой целую толпу и служило бы предметом толков целого города. Такое затишье всегда бывало на передвижной выставке после двух-трех лет, ознаменованных очень крупными вещами. Правда, картина г. Ге, снятая с выставки, возбуждала много толков и даже вызвала курьезную филиппику одной газетки (которая делала ответственными за г. Ге всех без исключения русских художников, обвиняла их в нигилизме и чуть не требовала поголовно всех засадить за решетку), но и эти толки вызывались более самим трактованием сюжета, нежели художественной стороной картины. Однако, несмотря на отсутствие очень крупных вещей, на выставке есть немало произведений, подолгу останавливающих на себе внимание посетителя.
Жанр на выставке, как и почти всегда, слабее пейзажа, а среди жанровых произведений картин, затрагивающих с той или другой стороны общественную жизнь, еще меньше. Г-н Матвеев в своем ‘Венчании’ попытался дать страничку из той области, которую так мастерски затронул когда-то г. Репин в своем ‘Не ждали’, но попытка так и осталась попыткой. Г-н Матвеев появился впервые на передвижной выставке с своей ‘Против воли постриженной’. Эта картина его была во всех отношениях выше ‘Венчания’. В ‘Венчании’ только в лице жениха заметно некоторое выражение, но и его лицо не типично так же, как не типичны и невеста, и священник, и смотритель. Смотря на картину г. Матвеева, трудно сказать, кто этот жених, юноша ли, расплачивающийся каторгой за минуты увлечения, или фанатик, гордо носящий свои кандалы, или, наконец, легкомысленный молодой человек, завертевшийся в делах и теперь подавленный тяжестью постигшей его кары. По технике картина также гораздо слабее ‘Постриженной’, слабо нарисована и сухо написана. В общем она почти не оставляет впечатления. Смотря на нее, только чувствуешь, какой берущий за душу сюжет выбран художником, а исполнение его положительно вас не удовлетворяет.
Тему, близкую к тюремной жизни, выбрал и г. Иванов. Этого художника давно влечет к себе область ‘униженных и оскорбленных’, и на сей раз он подошел к ней совершенно с новой стороны. До сих пор в его картинах вас поражала сама происходящая перед вами драма. Отдельных действующих лиц вы почти не замечали, и они не оставались в вашей памяти. Теперь перед вами тип, и тип настолько удачно схваченный, что он надолго остается в вашем воспоминании. Смотря на этого подрастающего парию человечества, вы чувствуете, что он преступник не потому только, что он попался с поличным, а потому, что он носит эту преступность в глубине своего дегенерированного мозга, и дайте ему все, что ему хочется украсть, он все-таки останется преступным или в разгуле разврата или в руках разыгрывающихся и ничем не уравновешенных страстей. Городовой с тупоумным лицом еще более оттеняет ‘бродягу’, и за интересом лиц забываются некоторые технические недостатки. Одно только что бросается неприятно в глаза в этой картине — это громадность фигур… Картина смело могла бы быть вдвое, вчетверо меньше и нимало бы от этого не потеряла.
Те же бродяжки и бездомная бедность в картине Вл. Е. Маковского ‘Ночлежники’, мерзнущие перед ночлежным приютом в ожидании, когда его отворят. Многие обвиняли Вл. Маковского за излишнюю подчеркнутость типов, но стоит только пойти в любой день к д. Ляпина у Покровского бульвара, чтобы убедиться, что все эти типы выхвачены прямо из жизни. Только фигура в шляпе, с папкою под мышкой — нечто вроде пропившегося неудачника художника,— как будто придумана. В общем картина написана несколько небрежнее, чем обыкновенно, особенно в пейзаже, но впечатление от нее все-таки в высшей степени правдиво.
Семейная культурная жизнь затронута в двух картинах г. Савицким, и надо сознаться, затронута для современного ее положения довольно характерно. Обе картины служат хорошей иллюстрацией к одному ходящему по рукам, но еще не напечатанному произведению одного из сильнейших наших художников-писателей, трактующего тот же семейный вопрос. По технике, однако, картины нельзя назвать удачными. Особенно неприятна какая-то краснота во всех лицах, делающая их ненатуральными и как будто загримированными. Эта краснота была заметна и в последней большой картине художника ‘Проводы солдат’, раньше же ее не было, и пойманный бродяга, солдатик, был гораздо лучше. Особенно резко поражает эта краснота в 3-й картине художника: ‘Бабушка и внучка’, где обе фигуры положительно точно вымазаны красной краской. […]
‘Вдали от мира’ Мясоедова производит странное впечатление. Несколько лет тому назад художник точно устал от того жанра, который тянул его к себе, и ушел ‘вдаль от мира’, от людей с их невзгодами и страстями к пейзажу, к всепримиряющей природе, и вот начинается борьба жанриста и пейзажиста, которая особенно бросается в глаза в этой картине. Посмотрите на этого монаха и скажите, что перед вами? — Яркие пятна от заходящего солнца, костер, разгорающийся в глубине картины, и яркие пятна цветов на первом плане совершенно убивают монаха, который затерялся где-то там, в тени нависших ветвей, вы смотрите, вы чувствуете этот чудный вечер с его свежим ароматным воздухом и совершенно забываете о человеке, а между тем он так хорош с своим благообразным, бледным лицом и кроткими глазами. Он точно мешает цельности впечатления этого вечера. Зачем он здесь с своим отреченьем от мира, от жизни, когда вся природа так и дышит жизнью, так исполнена жаждою радости и любви. Человек мешает пейзажу, и пейзаж убивает человека. Смотря на картину, хочется вырезать монаха с частью полотна, закрыть эти яркие пятна цветов и огня, оставив только намек на этот вечерний отблеск заката. Попробуйте посмотреть на картину, закрывая рукою низ, бока и верх картины, сосредоточьте ваше внимание на одной фигуре и посмотрите, насколько выигрывает картина по силе впечатления. Во всяком случае картина неизмеримо выше последних ‘жнецов’ и ‘сеятелей’ того же художника, и нельзя не приветствовать возвращение г. Мясоедова к осмысленному, проникнутому идеей жанру. Если мы вспомним ‘Чтение манифеста’ г. Мясоедова, его же ‘Присяжных’, ‘Засуху’, ‘Вечер на крымском берегу’ с двумя характерными фигурами, его последние картины и ‘Вдали от мира’, мы увидим, что г. Мясоедов, несмотря на свои седины, бодро идет за временем, и нет сомнения, что на следующих выставках он даст нам еще более сильные вещи.
Картина Нестерова производит также странное впечатление. Уже одним своим золотым венчиком художник как бы подчеркивает свое отчуждение от реалистической школы и заявляет, что к нему неприложимы те требования, которые мы обыкновенно предъявляем к выставляемым произведениям. Картина, несомненно, производит мистическое впечатление, и бледный худенький отрок очень типичен. Во всяком случае картина несравненно интереснее ‘Мельника колдуна’ позапрошлого года и прошлогоднего ‘Пустынника’. Весьма интересно, что даст г. Нестеров далее, тем более, что его работы на этюдной выставке обличают несомненное понимание натуры и жажду работать. Однако в картине бросаются в глаза два несомненных упущения. Прежде всего отрок смотрит мимо призрака, и затем весь задний план совершенно не уходит и не дает впечатления перспективы. Нельзя допустить, чтобы глаз наш мог одновременно ясно видеть и фигуру такой величины, как отрок Варфоломей, и задний план, отстоящий на целые сотни сажень и более. Если бы не было этой пестроты во всем заднем плане и было в его тоне больше воздуха, вся картина несомненно бы выиграла в своей выразительности. […}
В заключение остается сказать несколько слов вообще о той молодежи, которая все в большем и большем числе появляется на выставках Товарищества в качестве экспонентов. Еще 10 лет тому назад мы видели, что на 20 человек членов Товарищества приходилось едва 4 экспонента, на выставке же настоящего года мы видим, что на 24 члена Товарищества приходится уже 35 экспонентов.
Очевидно, что симпатия молодежи к передвижной выставке все более и более растет, несмотря на то, например, что в Академии художеств предоставляются всевозможные льготы экспонентам и Академия как бы желает отвлечь молодежь от передвижников. Явление это вполне понятно. Для каждого из молодых художников принятие его картины на передвижную выставку не есть одно только простое допущение его показать свою картину публике и поскорее найти покупателя. Принятие на передвижную выставку есть своего рода почет, которого добивается и с трепетом ждет каждый молодой художник, и это потому, что подбор картин на передвижных выставках всегда был крайне строг и беспристрастен. Если передвижная выставка желает удержать за собой это почетное положение, то она должна быть постоянно все более и более строгой как по отношению экспонентов, так и по отношению самих своих членов. […]
Г-н Семирадский не русский художник, как по сюжетам своих картин, так и по самой обособленности его выставок. Почему-то он давно обегает и залу Общества любителей художеств и на сей раз — увы! — с большим ущербом для себя. Изящные картины его страшно потеряли среди этих пустых ободранных стен не залы, а скорее какого-то сарая. Они точно выставлены без рам, а между тем блещут обыкновенными достоинствами. Г-н Семирадский — салонный художник, художник того круга буржуазии, который смотрит на искусство как на своего слугу, требует от него красоты и наслаждения и не любит, чтобы в голове его будили беспокойную мысль и ‘проклятые вопросы’. Даже в своей раздирающей душу драме ‘Светочей христианства’ он дал такую прелесть красок и красоту групп, что драма потонула в них и не производит на вас впечатления. Картины, выставленные на сей раз, впрочем, и не касаются никаких драматических мотивов. Хотя на одной из них продают и обнажают молодую рабыню, но ей, вероятно, это дело уже привычное, да и не все ли равно, кому принадлежать — торговцам или богатому патрицию, даже второе, пожалуй, лучше. Интерес картины вовсе не в этом и даже не в выражении лиц, которое все-таки очень неопределенно, а в той детальной разработке всего написанного, которая действительно превосходна.
Посмотрите на этот мрамор, на это золото или черепаховую выкладку скамьи, на ткани одежд, посмотрите на них вблизи и за несколько сажен, все передано так тонко, что вы как будто осязаете и этот шелк, и металл, и камень.
Другая картина ‘Элегия’ представляет излюбленный Семирадский мотив солнечных лучей, проникающих сквозь листву и падающих причудливыми пятнами на мрамор и ткани одежд. Картина также очень изящна и оставляет приятное впечатление.
‘Артист’, 1890, кн. 7, стр. 103—108