Вы ездите по дороге, пользуетесь ею: и когда нужно, можете, конечно, с нее съезжать. Но вы не можете ее портить, ни — давать поводов к распространению о ней худых слухов: так как по ней едут другие и еще долго будут ездить, может быть, будут всегда ездить…
Вот слова, взятые из обыденщины и которые применимы к церкви, к которой можно отнести слова Христа, сказанные о Себе: ‘Аз есмь путь‘.
‘Выход из церкви’ ломает церковь, потому что с ним соединено безмолвное и понятное каждому: ‘Я ею недоволен, это — не истина, это — не правда, я это презираю, я этим пренебрегаю‘.
‘Церковь’ есть ‘путь’ не физический, а духовный: и из нее нельзя уйти, не заявив: ‘Это ложный путь‘. Как книга, которую я не дочитываю или которую бросаю на середине.
Церковь есть мнение, народное мнение о ней, это в объективных условиях существования, не в зерне и сердцевине ее. Зерно, пожалуй, и жизненно, вечно: но без почвы что оно? Зерно — Евангелие, почва — народ. Когда люди ‘выходят из церкви’, то они портят почву, оставляя не только пустоту на месте своем (и на это каждый вправе), но расслабляя и расшатывая почву вокруг себя: вот на это уже нет у единиц права.
Разумеется, каждый, разорвавший в душе своей с церковью, не только может, но должен ‘уйти’, но как? Способ выхода должен быть таков, дабы ‘грядка’ не почувствовала, что ‘кто-то уходит’. На расшатывание — ни у кого права.
* * *
Это минимально, т.е. если отожествить церковь с дорогою. Но церковь, конечно, требует высших сравнений. По ее долговечности, древности, происхождению, по тысяче причин. Вы внимательны к душе человека, требуя для нее свободы: но почему вы невнимательны к коллективной душе народа, которая тоже есть? Есть ли она? Платон говорил о ‘душе мира’, не дробной, не составной, а единой и целой. Неужели не было ‘духа римского народа’, ‘эллинского гения’?.. Неужели нет ‘русской души’? Что такое ‘талант и дух рода’ как ряда генераций, восходящих к одному предку? Есть ли все это? Или есть только ‘Иван не помнящий родства’, с позволения сказать, — каторжник, которому не столько нужна ‘свобода’, сколько темная тайга, где бы он мог кого-нибудь зарезать. Мы живем в несчастнейшую пору ‘Иванов не помнящих родства’, но это, конечно, момент в истории, за которым настанут другие, как и раньше были совсем иные моменты. Требование ‘права выхода’ есть требование прав ‘частнейшей души’, animae privatissimae, в противоположность animae populi Russoram. Явно, что как клеточками организма мы соединены все и ‘моя клеточка’ зависима от материнской-отцовской: так вовне и в каждом русском живет лишь тень ‘души народа’, и я страдаю, когда что-нибудь умаляет в жизни, в силах, в достоинстве ‘русскую душу’, как она тянется одна от Рюрика до меня. Вот с этим страданием как обойтись: выходите из церкви, но так, чтобы я этого не почувствовал и даже об этом не знал.
Живет древо жизни людской, и листья с него опадают: во-первых, мертвые листья. А во-вторых: могут ли и вправе ли они гноить самое дерево или как-нибудь ему повреждать?
Есть здоровье индивидуума, но есть и здоровье народное. Почему вы бережете здоровье ‘Ивана’ и не бережете ‘здоровье русское’?.. Почему вы так деликатны к тому, ‘чего хочет Иван’, и вам даже на ум не приходит быть деликатным к тому, ‘чего хочет русский народ’?
А есть что-то, ‘чего хочет русский народ’.
Что такое был бы ‘Иван в тайге’ без этого ‘русского’ за ним, ‘психеи народной’ от Рюрика до него? Ну, пускай тогда он отречется от языка и будет безгласен, отречется от русского обличья, от русского костюма. Нет, если ты хочешь ‘отрицать Русь’ и отвергнуться от нее, то потрудись оставить одежонку здесь: выходи голышом… нет, выходи глупым, слепым, глухим, бессмысленным, без песни, без сказки, без воспоминаний, без надежд, без ‘убеждений’ из Руси. Ибо все это тебе Мать дала. Какая ‘Мать’? Вот психея народная. Забудь, что ты ‘человек’, и тогда ‘рождайся в немца’, рождайся зверенышем, рождайся духовно голым: а то ты уносишь одежонку. Но это — не твое. Дело в том, что ‘Иван в тайге’ есть, говоря словами Карамзина, ‘в некотором смысле существо метафизическое’, т.е. такового совершенно нет. Есть именно ‘русские’: и право их свернуть с ‘русской дороги’ весьма и весьма проблематично.
Голышом — да. Но такового — нет. Это — метафизика, отвлечение ‘от условий действительности’. А в ‘условиях действительности’ никто не вправе сбросить с себя ‘Русь’, сказав: ‘Эти сапоги старые, я уже их износил’.
Впервые опубликовано: Новое время. 1911. 29 ноября — 1 декабря No 12830—12832.