Михаил Пришвин.
Вернисаж
Михаил Пришвин.
Вернисаж
Комментарии
Комментарии
—————————————————————————
Вернисаж, Пришвин Михаил Михайлович, Год: 1917
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Вчера, друзья мои, выезжал в Царское Село, стыдно сказать зачем: покупать черный хлеб. Возвращаюсь из Царского с хлебом, а на столе у меня лежит почетный билет на вернисаж выставки ‘Мира искусства’. По простоте своей роздал я хлеб жильцам голодным и себе оставил только на раз. Утром съел остаток черного хлеба, надел смокинг и — на вернисаж.
Вернисаж, нужно вам знать, происходит от слова vernir — полировать: художники полируют картины, и вообще вернисаж значит праздник художников. Раньше, во времена белого хлеба, я почему-то презирал все эти вернисажи и премьеры, теперь на черном хлебе меня затрепало: каждый день куда-нибудь, — до того, что некогда сходить к зубному врачу. И так замечаю, что не я один, а как-то все теперь больше, чем прежде, без толку треплются.
Судьба одной картины потянула меня на вернисаж. Я видел ее в мастерской художника и принимал участие в совещании, выставлять ее теперь или погодить. Казалось, с одной стороны, что эту картину, по сюжету военную, публика неминуемо будет судить по войне, а не по искусству. А с другой стороны, выходило и так, что если пережитое нами во время войны сольется с замыслом художника, что если это не Петрова-Водкина, а наша собственная картина окажется, то как же ее не выставлять? Как-то раз говорю одному знакомому, что вот картина есть замечательная, три года сидел над ней художник.
— Сюжет?
— Война.
— И он приемлет войну?
Такой человек был решительный, что я побоялся, и говорю:
— Нет, не приемлет.
И стал об этом раздумывать. Пушек на картине нет, аэропланов, убитых, и всего только два раненых: вождь — прапорщик, центральная фигура, смертельно и один солдатик, который, можно думать, потом вылечится. Словом, батального очень мало, но сказать, что вовсе нет, тоже не совсем верно: линия солдат со сверлящими глазами, с ружьями наперевес идет в атаку. А в то же время а не батально: земля под ними не та земля, из-за которой дерутся, а чудесно преображенная земля, мать-пустыня. Лицо у смертельно раненного — лицо существа высокого на земле: человека.
Мой собеседник спросил:
— Ток он войну не приемлет?
— Нет, — говорю, — войну не приемлет.
Не согласился он со мной. Одним словом, волнение художника перед выставкой передалось мне. И, как узнал, что картина выставляется, как же тут не идти на вернисаж.
Иду на выставку и представляю себе перед картиной толпу приемлющих и неприемлющих в согласии: один будет толковать ее батально — и что же? — там батально все верно, а неприемлющим тоже хорошо: не радость же войны изображена на картине. Мастерство остановит эстетов. Среди всех них какая-нибудь женщина в трауре узнает своего любимого и… ‘Вот, может быть, из-за этого картину надо бы подождать выставлять’, — раздумывал я.
И оказалось совершенно другое, потому что я никогда не бывал на вернисажах. Собралось тут народу столько, что картин почти совершенно не видно. И какой народ? И разговор не о картинах, а о разном, что вчера видели и слышали, о премьере в одном театре, в другом, о ‘Маскараде’, о Мейерхольде, об оккультизме.
С трудом нахожу я ‘нашу картину’, мало толпятся возле нее.
— Что это? — говорят о смертельно раненном.
— Дон Кихот!
— Лицо иконографическое.
— А какое художественное разрешение?
— Война!
И переходят к другому. Но другое тоже только на мгновенье показывается, заслонили, переходят к третьему, к четвертому. И так как-то все кругом, и кажется, что вернисаж значит водоворот.
Картина в этот водоворот не попала, завтра ее узнают, оценят другие, но в этот водоворот она не попала: она слишком серьезна.
Вышло не так, как хотелось, но вышло к хорошему. Вы меня поймете, если представите любимое произведение, как любимое существо в водовороте: сегодня оно предстало на мгновенье, удивило, но кого удивило? Предстало и погрузилось, а потом вынырнуло вверх тормашками, потом боком, потом рука, нога, нос. И главная беда в том, как хорошенько подумаешь, что не любимое это существо ныряет в водовороте, а сам ныряешь в этой праздной толпе.
Уходя с выставки, говорю знакомому, что никогда в жизни своей не приду на вернисаж.
— Придете! — спокойно говорит он.
И, должно быть, приду: затянуло меня.
На Марсовом поле вспоминаю что-то, где-то тут было похожее…
Ах да! скэтинг-ринк.
Тут было это. Скэтинг-ринк и вернисаж — это очень похоже. Там тоже шло все кругом. Толпа, залитая светом электричества, в пыли мастики, пахнущая пудрой, потом, духами, мчится очень скоро по кругу, не находя себе выхода: свыше было ведено некиим злым существам вселиться в них и низвергнуться, но выхода не было нигде, чтобы низвергнуться, и одержимые мчались по кругу, не находя себе выхода.
Так что нового, друзья мои, о вернисаже я сказать вам ничего не могу: был скэтинг-ринк, а теперь вернисаж… Но поистине ново то, что завтра я опять за черным хлебом должен выезжать в Царское Село.
Впервые — под псевдонимом Михаил Хрущевский в газете ‘День’, 1917, 21 февраля (отдел ‘Письма в провинцию’). Печатается по изданию: Собр. соч. 1956—1957, т. 4.
…что если это не Петрова-Водкина… — Речь идет о картине ‘На линии’ К. С. Петрова-Водкина (1878—1939), советского живописца, графика, театрального художника и педагога.
…о ‘Маскараде’, о Мейерхольде… — Имеется в виду первая сценическая редакция драмы М. Ю. Лермонтова ‘Маскарад’, поставленная известным советским режиссером В. Э. Мейерхольдом (1874—1940) на сцене Александринского театра. Премьера состоялась 25 февраля 1917 г.
Источник текста: Собрание сочинений. В 8 т / М. М. Пришвин, Том 2. Кащеева цепь. Мирская чаша. Произведения 1914-1923 гг. — Москва: Худож. лит., 1982. — 21 см. С. 627 — 629.