Вра Николаевна Фигнеръ.
Вра Николаевна Фигнеръ.
——
Вера Николаевна Фигнер, Иванов Сергей Андреевич, Год: 1907
Время на прочтение: 50 минут(ы)
Галлерея Шлиссельбургскихъ узниковъ
Подъ редакціею: Н. . Анненскаго, В. Я. Богучарскаго, В. И. Семевскаго и П. Ф. Якубовича
Часть I. Съ 29 портретами.
Весь чистый доходъ предназначается въ пользу бывшихъ шлиссельбургскихъ узниковъ.
С.-Петербургъ. Типографія М. М. Стасюлевича, Вac. остр., 5 лин., 28. 1907.
30-го сентября 1904 года вс немногочисленные уже обитатели Шлиссельбургской тюрьмы переживали минуты тревоги и волненія. Весь обычный обиходъ тюремной жизни, налаженный уже годами, нарушался событіемъ совершенно исключительнымъ, вызывавшимъ у всхъ сложное чувство радости и въ то же время печали. Въ этотъ день изъ Шлиссельбургской крпости увозили на поселеніе, посл 22-лтняго заключенія, дорогого и любимаго ихъ товарища, Вру Николаевну Фигнеръ, увозили неизвстно куда и неизвстно на что.
До тхъ поръ почти вс, выбывавшіе изъ Шлиссельбурга, водворялись въ самыхъ глухихъ и страшныхъ мстахъ Сибири — въ отдаленнйшихъ городахъ Якутской области и на Сахалин, попадая такимъ образомъ, какъ говорится, изъ огня да въ полымя. Такая же участь могла ожидать и Вру Николаевну. Тмъ не мене, и это было для нея, какъ и для всякаго шлиссельбуржца, громаднымъ шагомъ впередъ, являясь тмъ неизбжнымъ этапомъ, черезъ который необходимо было пройти всякому, чтобы воскреснуть къ жизни изъ глухой постылой могилы. Все же для товарищей, провожавшихъ Вру Николаевну, чувство радости, вызываемое ея освобожденіемъ, отравлялось мыслью о разлук съ нею, — разлук, можетъ быть, навсегда.
Въ небольшой кучк людей (оставалось ихъ всего ю человкъ), совершенно отрзанныхъ отъ всего живого, появлялась громадная брешь, ощущалась такая пустота, которую ничмъ нельзя было заполнить, ощущалась тмъ болзненне и сильне, что въ теченіе многихъ лтъ В. Н. являлась тмъ естественнымъ центромъ тюремнаго житья-бытья, около котораго привычно группировались остальные ея товарищи. И невольно вмст съ радостью тоскливое чувство щемило ихъ сердца. То же смутное двойственное чувство переживала и сама узжавшая. Перспектива близкой, столь желанной, хотя бы даже только полусвободы омрачалась и для нея мыслью о покидаемыхъ товарищахъ, съ которыми была прожита чуть не половина жизни, — о товарищахъ, связанныхъ съ нею не только тсными узами привязанности и дружбы, но и общностью пережитыхъ. вмст страданій и горя, т.-е. именно тмъ, что всегда наиболе прочно и близко связываетъ людей. Было и еще нчто, что бросало мрачную тнь на грядущее будущее. Вставалъ тревожный вопросъ: сможетъ ли, суметъ ли она, привыкшая за долгіе годы къ своеобразной тюремно-тепличной обстановк, войти въ курсъ новой и во многомъ измнившейся жизни, сможетъ ли, способна ли она понять это ‘новое’ и съ прежнею чуткостью отозваться на запросы и задачи осложнившейся и далеко ушедшей впередъ жизни.
Налицо были примры трудности такого приспособленія: трое изъ освобожденныхъ шлиссельбурицевъ, оставивъ за собой тюремныя стны и переживъ все, какъ казалось, самое ужасное, покончили съ собой, оказавшись не въ силахъ разршить эту нелегкую задачу…
Эти мысли и тревожное ожиданіе нарушали цльность радостнаго настроенія, которое такъ естественно было бы предположить у человка, выходящаго на свтъ Божій посл 22-лтняго заключенія.
Помнится мн, какъ расплакалась Вра Николаевна въ самый день своего отъзда, прочитавъ нсколько римованныхъ строкъ, написанныхъ ей на прощаніе однимъ изъ товарищей. Привожу ихъ здсь не въ качеств поэтическаго произведенія, а лишь потому, что, по словамъ самой Вры Николаевны, они врно передавали ея чувство и настроеніе.
‘Что теб сказать мн на прощанье?
Міръ живой открылся предъ тобой…
Новизна, тревога ожиданья
Поднимаютъ смутныхъ мыслей рой.
Позади остались башни, стны,
Горизонтъ широкій манитъ вдаль,
Приближенье жизни перемны
Будитъ въ сердц радость и печаль.
Годъ за годомъ гнетъ тюрьмы жестокій
Рвалъ вс связи, разбивалъ мечты,
И теперь, какъ путникъ одинокій,
На порог жизни стала ты.
Жизнь впередъ ушла… Все измнилось,
Мы же знали только мракъ тюрьмы.
И боязнь въ душ зашевелилась,
Что отъ жизни ужъ отстали мы.
Но не бойся, жизнь тебя захватитъ,
Овладетъ мыслью и душой
И сторицею теб заплатитъ
За тюремный мертвенный покой.
Кто, какъ ты, привыкъ въ тюрьм суровой
Лишь въ труд забвенье находить,
Для того всегда есть путь готовый
Свтъ и счастье въ жизнь людей вносить. ‘
Не легко, конечно, связать дв порванныя нити жизни и перешагнуть черезъ тотъ провалъ, какимъ являлось для Вры Николаевны шлиссельбургское заточеніе. Впрочемъ, заботливое начальство, поселивъ ее посл 22-лтняго заключенія около береговъ Благо моря, сдлало съ своей стороны все, чтобы изолировать ее отъ всякихъ жизненныхъ вяній, и только съ трудомъ удалось ей впослдствіи выбраться изъ этихъ дикихъ мстъ.
Вра Николаевна Фигнеръ родилась 24-го іюня 1852 года въ тетюшскомъ узд Казанской губ. въ имніи ‘Никифоровка’, принадлежавшемъ ея матери. Семья Фигнеръ, въ числ предковъ которой числится извстный партизанъ і8і2 г., состояла изъ 8 человкъ дтей. Двое изъ нихъ умерли маленькими, а изъ оставшихся 4 сестеръ и двухъ братьевъ В. Н. была старшею. Странное совпаденіе: ея отецъ, также какъ и отецъ другой ІІІлиссельбургской узницы, Л. А. Волкенштейнъ, занималъ мсто казеннаго лсничаго. Раннее дтство В. Н. прошло въ суровой семейной школ. Мать, очень рано вышедшая замужъ, была женщина кроткая, любящая, но безгласная, нашедшая въ лиц мужа суроваго главу и повелителя, которому она и покорялась безпрекословно почти до самой его смерти. Это былъ человкъ вспыльчивый и суровый, деспотическій характеръ котораго ложился тяжелымъ гнетомъ на всхъ окружающихъ. Для семьи его слово должно было быть, и на самомъ дл всегда было, безаппеляціоннымъ закономъ, а безпрекословное подчиненіе его вол — девизомъ, предъ которымъ все преклонялось. Повинуясь этой вол, мать не смла даже ласкать и баловать своихъ дтей, не смла вступаться за нихъ и защищать ихъ отъ частыхъ вспышекъ отцовскаго гнва.
Въ этомъ режим все было предусмотрно и соблюдалось неукоснительно. Дти должны были вставать и ложиться въ разъ навсегда установленное время, одваться и причесываться по форм, оффиціально здороваться и прощаться съ родителями, креститься и благодарить посл всякаго пріема пищи, не разговаривать во время ды, съдать все, что даютъ, безъ остатка, хотя бы и съ отвращеніемъ, довольствоваться простой пищей, чтобы не изнживать желудка, никогда ничего не просить, не брать и не трогать безъ спроса, въ особенности отцовскихъ вещей, терпливо переносить холодъ и всякія лишенія и т. Д. Всякое нарушеніе этихъ правилъ влекло за собой суровыя, даже жестокія наказанія, причемъ нердко отецъ пускалъ въ ходъ ременную плетку о трехъ концахъ, всегда висвшую на-готов въ его кабинет. Даже такіе неизбжные инциденты дтской жизни, какъ паденіе и ушибъ, неосторожное обращеніе съ огнемъ или обжогъ кипяткомъ влекли за собой наказаніе, какъ бы въ дополненіе того, что уже претерплъ ребенокъ. Впрочемъ, физическія наказанія доставались преимущественно на долю мальчиковъ. Двочекъ отецъ не билъ посл того, какъ однажды чуть не искалчилъ 6-лтнюю Врочку за капризъ въ бурю при перезд на паром черезъ Волгу. Но и отъ этого было не легче. Дти, въ конц концовъ, не только боялись отца пуще огня, но положительно трепетали передъ нимъ, боясь больше всякаго физическаго наказанія одного его холоднаго, пронизывающаго взгляда, отъ котораго ничто не ускользало. Да о томъ, чтобы скрыть отъ отца. какую-нибудь дтскую вину или шалость, не могло быть и рчи. Отъ дтей требовалась строжайшая правдивость и собственное признаніе въ своей вин. Сама мать служила примромъ этой правдивости: любящая и кроткая, она не утаивала отъ отца ни одного дтскаго проступка’ зная вс послдствія его гнва, которымъ она ихъ подвергаетъ. Въ этой мрачной, тяжелой обстановк ранняго дтства слагался характеръ двочки, превратившейся впослдствіи не только въ революціонерку, но и въ одну изъ самыхъ выдающихся, энергичныхъ борцовъ русскаго освободительнаго движенія 70-хъ и 80-хъ годовъ. Интересно было бы прослдить и выяснить, въ силу какихъ условій и подъ чьимъ вліяніемъ слагался этотъ исключительный во многихъ отношеніяхъ психологическій типъ женщины-революціонерки, но объ этомъ приходится пока длать только гадательныя предположенія. Все же можно предположить съ нкоторою вроятностью, что при наличности врожденнаго темперамента суровая обстановка ранняго дтства съ его военно-казарменнымъ режимомъ и прямолинейностью практиковавшейся системы воспитанія, оказала свое вліяніе на развитіе дтскаго характера. Нкоторыя чисто женскія черты его какъ бы стирались, дополняясь и осложняясь другими, свойственными по общепринятому мннію преимущественно мужчин. Рельефными чертами выступаютъ въ характер В. Н. такія черты, какъ выдающаяся энергія и настойчивость въ достиженіи того, что признано необходимымъ. Непреклонная ршимость въ важныхъ принципіальныхъ вопросахъ, доходящая порой до суровости. Что касается боязни колебаній или сожалнія о томъ, чего нельзя измнить — эти чувства остались навсегда чуждыми ея натур, и разъ принятое ршеніе или начатое дло неизмнно доводилось ею до конца.
‘Сидя въ предварительномъ заключеніи, — говорила В. Н. въ своей рчи на суд, — я часто думала, могла ли моя жизнь идти иначе, и могла ли она кончиться чмъ-нибудь инымъ, кром скамьи подсудимыхъ, и каждый разъ я отвчала себ: нтъ’. Передъ нами налицо сильная воля, доминирующая надъ другими душевными свойствами, особенно въ принципіальныхъ вопросахъ, и полное соотвтствіе слова съ дломъ. Эта воля можетъ только или подчиниться другой, еще боле сильной, или подчинять себ другихъ, деспотически, порою немного по-женски, но при этомъ въ такой форм, при которой подчиненіе не тяготитъ, а является добровольнымъ и естественнымъ. Послднее объясняется, конечно, и другими богатыми внутренними и вншними данными, въ которыхъ не отказывалъ Вр Николаевн даже ея заклятый врагъ — русское правительство. ‘Гибкій и блестящій умъ ея въ соединеніи съ красивой вншностью, чисто женская способность очаровывать людей съ перваго взгляда, съ перваго слова, умнье незамтно приводить ихъ къ признанію своей идеи — все это производило такое впечатлніе, что не разъ одинъ часъ разговора съ нею встряхивалъ человка и выводилъ его на другую дорогу’.
Къ счастью, среди людей, окружавшихъ Вру Николаевну въ раннемъ дтств, кром выпуклой, грозной фигуры отца, наводившаго ужасъ на дтей, и любящей, но безгласной и совершенно подавленной авторитетомъ мужа матери, находился человкъ, присутствіе и вліяніе котораго до извстной степени смягчало сурово-казарменную атмосферу родительскаго дома. Этимъ человкомъ была старуха няня, образъ которой навсегда остался для В. Н. свтлымъ воспоминаніемъ ея дтства, — та типичная крпостная няня русскихъ дворянскихъ семей стараго времени, для художественнаго воспроизведенія которой слдовало бы, по всей справедливости, отвести особое мсто въ русской литератур. Сколько добрыхъ чувствъ пробуждали въ сердцахъ своихъ питомцевъ эти простыя русскія женщины, сколько радостей, ласки и тепла вносили он въ ихъ жизнь, дополняя, какъ бы по наитію свыше, многіе недочеты домашняго воспитанія и корректируя своимъ вліяніемъ обычную ненормальность семейной обстановки помщичьихъ гнздъ стараго крпостного времени.
Въ семь Фигнеръ няня пользовалась исключительнымъ привилегированнымъ положеніемъ, особымъ почетомъ и уваженіемъ. Шестилтней двочкой она была взята въ барскій домъ къ ддушк Вры Николаевны въ качеств подруги его дтскихъ игръ, вмст съ нимъ выросла, вынянчила затмъ всхъ его дтей, въ томъ числ и мать Вры Николаевны, а теперь ростила и холила 3-ье поколніе Фигнеръ.
Бодрая и живая, несмотря на свои 70 слишкомъ лтъ, всегда занятая всевозможными хлопотами и работами по хозяйству, она являлась для дтей тмъ единственнымъ въ дом существомъ, съ которымъ они чувствовали себя легко и свободно. ‘Среди убійственной атмосферы казармы и бездушія, — говоритъ Вра Николаевна въ своемъ разсказ ‘Моя Няня’ (XIV Сборникъ ‘Знанія’), — единственной свтлой точкой, одной отрадой и утшеніемъ была няня. Вн ея не было ни свободы, ни признанія личности въ ребенк, какъ будущемъ человк, ни пониманія дтскаго характера, дтскихъ потребностей… ни ‘ малйшаго снисхожденія къ дтскимъ слабостямъ… одна безпощадность и плеть… Только въ комнат няни, куда отецъ никогда не заходилъ, только съ ней одной чувствовали мы себя самыми собой: людьми, дтьми и даже господами, и притомъ любимыми, балованными дтьми господскими. Это былъ своего рода храмъ — у бжище, гд униженный и оскорбленный могъ отдохнуть душой. Здсь можно было излить вс свои дтскія горести и обиды, найти ласку и сочувствіе… зарывшись въ нянины колни, выплакать горе и осушить слезы ея поцлуями… Доб]’ая душа! какъ бы мы безъ нея жили!? Это былъ цлый міръ теплоты и нжности, непринужденной веселости, любви и преданности… И какъ подумаешь, что эта привязанность и нжная отзывчивость изливалась въ теченіе многихъ и многихъ лтъ не на одно, а на цлыя три поколнія, — невольно останавливаешься съ благоговніемъ.’
Старая няня, какъ умла и какъ могла, баловала дтей, кормила ихъ сластями, разсказывала сказки, легенды о поволжскихъ разбойникахъ и о зарытыхъ кладахъ, уносившія дтей отъ тяжелой домашней прозы въ таинственный міръ грезъ и фантазій. Разумется, и они платили своей заступниц и утшительниц горячей привязанностью, а впослдствіи, когда подросли и очутились въ лучшихъ домашнихъ условіяхъ, взяли ее подъ свое покровительство и, въ свою очередь, баловали и холили ее. И не удивительно, что когда, много лтъ спустя, Вра Николаевна, вышедшая уже замужъ, возвратилась изъ-за границы и, пріхавши въ родную усадьбу, постила сельское кладбище, то изъ трехъ могилъ близкихъ людей — отца, тетки и няни — самой дорогой оказалось могила няни.
Въ 1863-мъ году, 11-ти лтъ, Вра Николаевна поступила въ Казанскій Родіоновскій Институтъ. Обладая прекрасными способностями, она училась блестяще и въ теченіе всего времени пребыванія тамъ была общей любимицей учителей и подругъ. Шестилтнее затворничество института скрашивалось для нея тмъ, что вслдъ за нею туда же поступила ея сестра Лидія. Лтнія вакаціи, на которыя двочки прізжали домой, позволяли имъ не отрываться совсмъ отъ домашней среды и семьи, внутренняя жизнь которой тмъ временемъ сильно измнилась. Вяніе 60-хъ годовъ не прошло безслдно и для отца Вры Николаевны, пробудивъ лучшія стороны его натуры. Въ немъ произошелъ полный нравственный переворотъ. Человкъ умный и много читавшій, онъ захотлъ и сумлъ оріентироваться въ новомъ положеніи. Бывшій крпостникъ’ какимъ онъ являлся до тхъ поръ по отношенію къ жен, дтямъ и прислуг, постепенно превратился въ либерала и занялъ мсто мирового посредника, нравъ его смягчился, прежняя необузданность характера и поведенія смнилась сдержанностью по отношенію ко всмъ.окружающимъ. Благотворное вліяніе оказала на него въ этомъ отношеніи жена, выросшая и окрпшая умственно и нравственно, благодаря чтенію и жизненному опыту, и превратившаяся изъ тихаго ребенка, какимъ она вышла замужъ, въ умную и развитую женщину, способную руководить развитіемъ своихъ дтей, въ близкаго и любящаго ихъ друга, какимъ она и оставалась для нихъ до самой смерти. Отношенія между отцомъ и дтьми тоже измнились, смягчились. Въ поэтическихъ воспоминаніяхъ Вры Николаевны объ отчемъ кров, относящихся къ боле позднему періоду дтства, звучатъ уже другія ноты, рисуются иныя, боле свтлыя картины:
‘Этотъ домъ ужъ теперь опустлъ
И стоитъ одинокъ, какъ гробница,
А когда-то онъ смхомъ звенлъ
И мелькнули въ немъ милыя лица…
На каникулы шумной толпой
Мы въ родное гнздо прилетали..
Шаловливой, веселой гурьбой
Мать съ отцомъ, какъ внкомъ, окружали…
Институтъ и его казенная наука не могли дать много для общаго развитія своимъ питомицамъ. Въ этомъ смысл гораздо больше дала Вр Николаевн семья, о чемъ она и говоритъ сама, вспоминая въ томъ же, выше цитированномъ стихотвореніи свой старый домъ, подъ кровлею котораго протекло ея дтство:
‘Тамъ я первую книжку прочла,
Умъ и сердце надъ ней пробудились…
Тамъ же посл цль жизни нашла —
Идеалы въ душ зародились.
Дома подъ руководствомъ матери началось знакомство съ литературой. Вмст прочли он русскихъ классиковъ и писателей той эпохи — Тургенева, Гончарова, Ршетникова, Помяловскаго и др., отъ которыхъ перешли къ знаменитымъ критикамъ-публицистамъ, Писареву и Добролюбову, а впослдствіи и къ передовой журналистик того времени. Институтка-двочка превращалась постепенно въ двушку, выростала духовно, и въ душ ея зазвучали неяснымъ аккордомъ новыя струны. Подъ вліяніемъ чтенія и размышленій надъ окружающей дйствительностью, у нея начало пробуждаться сознаніе ненормальности того общественнаго строя, при которомъ лишь незначительное, привилегированное меньшинство, къ которому принадлежитъ и она, пользуются, благодаря случайности рожденія, всми благами цивилизаціи, матеріальными и духовными, въ то время какъ темная, некультурная масса народа обречена на тяжелый физическій трудъ, нищету и безправіе, лишена всего того, что развиваетъ, облагораживаетъ человка и скрашиваетъ его жизнь. Нужно прибавить, что во всемъ этомъ не было никакого посторонняго революціоннаго вліянія, ни личнаго, ни литературнаго. Появившіяся чувства и идеи зарождались совершенно самостоятельно, развиваясь путемъ медленнаго, органическаго роста, что всегда придаетъ имъ наибольшую глубину и прочность. Съ революціонной литературой, тогда еще скудной въ Россіи, Вра Николаевна познакомилась уже значительно позже въ бытность свою за границей.
Въ 1869 году В. Н. кончила съ первымъ шифромъ казанскій институтъ. Передъ молодой 17-лтней двушкой открывалась блестящая, заманчивая перспектива. Красивая, изящная, образованная и матеріально обезпеченная, она имла, повидимому, вс данныя на успхъ въ такъ называемомъ свт, на блестящую партію и т. п. Но ея чувства и мысли уже неудержимо рвались въ другую сторону. Смутные до тхъ поръ запросы ума и сердца выливались въ опредленную форму — въ сознаніе необходимости найти себ разумную цль въ жизни и въ горячее стремленіе, чтобы эта цль клонилась къ благу несчастныхъ, обездоленныхъ судьбою людей. Но необходимо было прійти къ какому-нибудь конкретному ршенію, намтить практическій путь для осуществленія своихъ стремленій. Тутъ пришли на помощь Вр Николаевн журналистика того времени и то женское движеніе, которое было въ разгар въ начал 70-хъ годовъ. Въ частности большое вліяніе на нее имлъ примръ первой русской женщины-врача Сусловой, имя которой гремло тогда по Россіи, указавъ на дятельность врача, какъ на самую подходящую для удовлетворенія ея стремленій. Но практическое осуществленіе этого плана по разнымъ причинамъ отложилось на два года.
Въ 1870 году, черезъ годъ по выход изъ института, Вра Николаевна вышла замужъ за судебнаго слдователя казанской губ. А. В. Филиппова. Вскор посл этого умеръ ея отецъ. Вся семья съ матерью перебралась на жительство въ Казань, а молодые поселились въ ихъ деревн, гд и прожили первый годъ посл свадьбы. Этотъ годъ былъ, кажется, единственнымъ въ жизни В. Н. прожитымъ ею для себя, во имя личной любви, личнаго счастья. Вслдъ за этой мимолетной весной сердца вся дальнйшая ея жизнь протекла уже въ такихъ условіяхъ, при которыхъ свое ‘я’ отходило всегда далеко на задній планъ, и для личной жизни не было и не могло быть мста. За годами ученія за границей, посвященными упорному труду, идетъ длинный 7—8 лтній періодъ, отданный всецло длу борьбы съ насиліемъ, зломъ и угнетеніемъ, той тяжелой, неустанной, изнуряющей умъ и душу, борьбы съ сильнымъ неумолимымъ врагомъ, о которой такъ врно говоритъ Н. А. Морозовъ въ одномъ стихотвореніи, обращенномъ изъ неволи къ борющимся друзьямъ:
‘Тяжкій крестъ привелось вамъ принять,
Легкій жребій мн выпалъ на долю:
Трудно жить и бороться за волю,
Но легко за нее умирать.
Трудно жить, чтобъ порой не дрожала,
На врага подымаясь, рука,
Чтобы силъ не съдала тоска,
Если счастье въ борьб измняло.
Эту горькую чашу борьбы и тоски, съдающей силы борцовъ, пила она до дна въ теченіе своей многолтней революціонной работы. А затмъ — Шлиссельбургскія стны на цлыя 20 лтъ окутали ея жизнь глубокимъ мракомъ.
Выйдя замужъ, В. Н. продолжала лелять планы будущей медицинской дятельности. Неожиданно для себя она нашла поддержку и сочувствіе имъ въ своемъ муж, благодаря чему вопросъ этотъ разршился самъ собой безъ столкновеній съ кмъ-либо. Въ 1871 году, черезъ годъ посл свадьбы, мужъ В. Н. вышелъ въ отставку, и они вдвоемъ отправились въ Цюрихъ для поступленія на медицинскій факультетъ. Выборъ заграничнаго университета не былъ дломъ случая или каприза. Женскій медицинскій институтъ, функціонировавшій уже тогда въ Петербург, былъ поставленъ непрочно и не гарантировалъ для своихъ слушательницъ окончаніе курса. ‘А такъ какъ, — говоритъ В. Н., — ршеніе у меня было твердое, и я не хотла сойти съ разъ принятаго пути, то я ршила отправиться за границу’.
Появленіе В. Н. въ Цюрих совпало съ моментомъ значительнаго общественнаго оживленія. Только что совершившіяся событія въ Париж (парижская коммуна) и происшедшая тогда революція въ Испаніи находили сильный отголосокъ въ Западно-европейскомъ рабочемъ мір. Борьба въ интернаціонал и успхи соціалъ-демократической пропаганды въ Германіи также привлекали къ себ общественное вниманіе. Для русскихъ Цюрихъ являлся въ это время своего рода каедрой, высшей школой общественныхъ наукъ, откуда велась пропаганда соціалистическихъ ученій. Проживавшіе въ Цюрих М. Бакунинъ и П. Лавровъ читали публичныя лекціи и устраивали рефераты, поднимавшіе горячіе споры и возбуждавшіе новые вопросы. Здсь впервые въ прокламаціи Бакунина, имвшей цлью поддержать Нечаева, раздался призывъ ‘идти въ народъ’, развитый и обоснованный впослдствіи въ его книгахъ ‘Государственность и анархія’ и ‘Историческое развитіе Интернаціонала’. Здсь встрчались и преломлялись различныя соціалистическія и революціонныя теченія — ‘Бакунизмъ, Лавринизмъ, Якобинство’ — и вырабатывались теоретическія программы, получавшія затмъ практическое осуществленіе въ Россіи.
Новая атмосфера, новый міръ идей и чувствъ охватилъ молодую женщину, перенесенную сюда прямо изъ глухой русской провинціи. Передъ нею какъ бы открывалась завса, за которой развертывался широкій горизонтъ. Здсь впервые познакомилась она съ соціалистическимъ ученіемъ, сразу покорившимъ ее. ‘Идея соціализма, — говоритъ В. Н., — была воспринята мною первоначально почти инстинктивно. Мн казалось, что она есть не что иное, какъ расширеніе тхъ филантропическихъ идей, которыя возникли у меня раньше. Ученіе, общающее равенство, братство и общёчеловческое счастіе, должно было подйствовать на меня ослпляющимъ образомъ. Вмсто какихъ-нибудь ‘тетюшанъ’ у меня явилось представленіе о народ, о человчеств’.
Въ начал 70-хъ годовъ въ Цюрих собралось много русской молодежи, въ особенности молодыхъ двушекъ, пріхавшихъ сюда изучать медицину. Среди этой молодежи возникали разные соціалистическіе кружки, въ одинъ изъ которыхъ вошла и В. Н. Большинство членовъ этого кружка, — сестры Субботины, Лидія Фигнеръ, Джабадари, Александрова, Топоркова, Бардина, Чикоидзе и др.— судились впослдствіи по процесу 50-ти. Организація его, по словамъ В. Н., была весьма слабая: ‘каждый членъ могъ приступить когда угодно и какъ угодно къ своей дятельности. Дятельность же состояла въ пропаганд идей соціализма, въ розовой надежд, что народъ въ силу своей бдности и неблагопріятнаго соціальнаго положенія непремнно соціалистъ, что достаточно одного слова, чтобъ онъ воспринялъ соціалистическія идеи. То, что мы называли соціальной революціей, имло скоре характеръ мирнаго переворота, т.-е. мы думали, что меньшинство, видя невозможность борьбы, принуждено будетъ уступить большинству, сознавшему свои интересы, такъ что о пролитіи, крови не было и рчи’.
За границей Вра Николаевна провела слишкомъ 4 года. Это было время напряженной умственной работы, въ которой какъ бы закалялись силы и выдержка будущаго передового бойца русской революціи. Наряду съ спеціальными медицинскими занятіями, къ которымъ Вра Николаевна относилась всегда серьезно и добросовстно, много времени удлялось ею кружковымъ дебатамъ, общему чтенію, въ частности же ознакомленію съ литературой по соціальнымъ вопросамъ. Элементъ общественный уже доминировалъ въ ея мысляхъ и чувствахъ, и поэтому выработка опредленнаго міровоззрнія представлялась для нея такимъ же важнымъ, неотложнымъ дломъ, какъ и усвоеніе избранной спеціальности.
Въ 1873 году появилось извстное правительственное сообщеніе, полное клеветы и нападокъ на русскую молодежь, учащуюся за границей. Особой опал подвергался Цюрихскій университетъ. Правительство предлагало всмъ учащимся въ немъ русскимъ вернуться на родину, предупреждая, что полученіе докторскаго диплома не дастъ имъ права медицинской практики въ Россіи. Подчиняясь этому вызову, большинство членовъ кружка, къ которому принадлежала В. Н., возвратились на родину, — возвратились, впрочемъ, только для того, чтобы тотчасъ же принять непосредственное личное участіе въ такъ называемомъ ‘движеніи въ народъ’. Такимъ образомъ, правительство своимъ вызовомъ лишь ускорило для многихъ тотъ процессъ революціоннаго развитія, предупредить который оно хотло.
Но В. Н. не хотла сразу положить оружіе и отказаться отъ того, къ чему она такъ настойчиво стремилась. ‘Я всегда отличалась, — говоритъ она, — нкоторымъ консерватизмомъ, въ томъ смысл, что принимала свое ршеніе не быстро, но, разъ принявши, отступала уже съ трудомъ’. Слишкомъ обидно было ей бросать ту работу, на которую было потрачено уже два года. Въ виду этого В. Н. покинула Цюрихъ и перехала въ Бернъ, чтобы продолжать тамъ свое медицинское образованіе. Въ это же время произошелъ разрывъ ея съ мужемъ, который возвратился въ Россію. Дло кончилось скоро формальнымъ разводомъ, и съ тхъ поръ ихъ дороги разошлись уже навсегда. Около двухъ лтъ прожила В. Н. въ Берн, попрежнему для свое время между спеціальною работою въ университет и другими приватными занятіями. Но событія, происшедшія въ Россіи, снова вторглись въ ея жизнь и поставили на первую очередь новыя практическія задачи. Въ 1875 году почти вс члены Цюрихскаго кружка, возвратившіеся въ Россію по вызову правительства и занявшіеся соціалистической пропагандой въ народ, были арестованы, въ числ ихъ и сестра В. Н.— Лидія. Уцлвшіе отъ погрома товарищи писали Вр Николаевн, настойчиво убждая ее пріхать въ Россію, для того, чтобы поддержать дло кружка и возобновить его работу, нарушенную арестами. Есть натуры, — и къ числу ихъ принадлежитъ В. Н., — на которыя неудача, пораженіе не вліяютъ угнетающимъ образомъ, вызывая, напротивъ, новый приливъ энергіи, стремленіе еще и еще помряться съ противникомъ. Трудно было ей поэтому устоять передъ призывомъ друзей къ активной революціонной дятельности, и притомъ въ такую минуту, когда нужно было напрягать вс силы, чтобы поддержать пошатнувшееся дло. Къ тому же, В. Н., находившаяся уже на 4-мъ курс, считала свои медицинскія познанія достаточными для того, чтобъ тотчасъ же примнить ихъ къ длу, и смотрла на полученіе степени врача-хирурга лишь какъ на удовлетвореніе личнаго тщеславія. Обсудивъ все это и поршивъ вопросъ въ утвердительномъ смысл, В. Н. распростилась съ Бернскимъ университетомъ и въ конц 1875 года, возвратилась въ Россію., Это было тмъ ршительнымъ шагомъ въ ея жизни, тмъ Рубикономъ, перейдя который, она никогда уже не отступала назадъ.
Посл возвращенія В. Н. изъ-за границы начинается семилтній періодъ ея революціонной дятельности (1876—1883 г.), которая могла бы послужить богатымъ матеріаломъ для историка, пожелавшаго прослдить на живомъ конкретномъ примр вс фазы развитія русскаго революціоннаго движенія за означенный періодъ времени, постепенный ростъ въ немъ политической идеи и послдовавшій неизбжный переходъ его отъ мирной соціалистической пропаганды къ тмъ боевымъ схваткамъ, громъ которыхъ надолго нарушилъ спокойствіе правительства и его увренность въ своей прочности и безопасности. Цлые годы переживала она вмст съ друзьями-товарищами, изъ которыхъ въ конц концовъ уцлли столь немногіе, вс перипетіи героической борьбы небольшой кучки отважныхъ людей съ всесильнымъ правительствомъ, и ея мсто всегда было въ авангард борющагося отряда. Ея настойчивое стремленіе принимать непосредственное участіе въ наиболе опасныхъ боевыхъ предпріятіяхъ вызывало нердко оппозицію среди товарищей, знавшихъ ей цну и оберегавшихъ ее для тхъ ролей, въ которыхъ она была незамнима. Но въ основ этого стремленія никогда не лежало чувство мщенія или хотя бы даже доля жестокости, въ которой склонно было обвинять ее правительство. Объясняется это стремленіе мотивами чисто этическаго характера. ‘Мн казалось, говоритъ В. Н., что разъ я теоретически признала, что только насильственнымъ путемъ можно что-нибудь сдлать, то я обязана принимать непосредственное участіе въ тхъ насильственныхъ дйствіяхъ, которыя будутъ предприняты той организаціей, къ которой я примкнула… Я не могла съ спокойной совстью предлагать другимъ участіе въ насильственныхъ поступкахъ, если бы сама не участвовала въ нихъ, и только участіе давало мн право обращаться съ различными предложеніями къ другимъ лицамъ… Я знала, что и судъ всегда обратитъ вниманіе на то, принимала ли я непосредственное участіе въ дл… и я считала прямо подлостью толкать другихъ на тотъ путь, на который не шла бы сама’. Много душевной чуткости нужно имть человку, не знающему лично В. Н., чтобы понять и оцнить эту столь рдкую въ людяхъ щекотливость совсти, которая была ей особенно присуща.
Подъ суровой и неуклонной послдовательностью, которою проникнута вся ея дятельность, нужно сумть разглядть т высоко нравственные запросы, предъявляемые къ себ гораздо строже, чмъ къ другимъ, которые побуждали эту чуткую молодую женщину всегда имть для себя не только отвтственное, но и опасное мсто.
Возвращеніе В. Н. въ Россію совпало съ тмъ моментомъ, когда ‘движеніе въ народъ’ переживало уже нкоторый кризисъ, возбуждая въ умахъ многихъ сомнніе въ его цлесообразности. Тмъ не мене, ршеніе ея работать въ народ осталось неизмннымъ, и она искала лишь подходящаго мста и товарищей для осуществленія своихъ давнишнихъ плановъ. Проживъ нкоторое время въ Москв и заведя тамъ сношенія съ арестованными товарищами и рабочими, она побывала затмъ въ нкоторыхъ промышленныхъ центрахъ, гд велась уже или намчалась пропаганда среди фабрично-заводскаго населенія, знакомилась съ практической постановкой этого дла и сама принимала въ немъ дятельное участіе, благодаря чему даже привлекалась къ дознанію по длу пропаганды въ Московской и Вологодской губерніяхъ. Побывала она и въ Петербург, гд, между прочимъ, принимала участіе въ демонстраціи, устроенной на Казанской площади въ декабр 1876 г., и вообще приглядывалась къ тмъ настроеніямъ, которыя царили въ то время въ революціонныхъ сферахъ. Но все это служило только какъ бы практической школой, въ которой развивался ея крупный агитаторскій талантъ, покорявшій себ впослдствіи всхъ сталкивавшихся съ нею, — школой, выработавшей ту конспиративную умлость, благодаря только которой и могла просуществовать такъ долго Вра Николаевна, переживъ весь длинный и опасный періодъ народовольческаго наступленія.
Посщая въ 1876 г. Петербургъ, Москву и другіе провинціальные города, Вра Николаевна познакомилась и сошлась близко со многими членами функціонировавшаго тогда кружка народниковъ, извстныхъ подъ оригинальнымъ прозвищемъ ‘Троглодитовъ’. Нкоторыхъ изъ нихъ она знала еще за границей. Къ числу членовъ этого кружка, во глав котораго стоялъ Натансонъ, принадлежали: Богдановичъ, Александръ Михайловъ, Иванчинъ, Исаевъ, Софья Лешернъ, Соловьевъ, Квятковскій и многіе другіе, явившіеся впослдствіи наиболе дятельными членами ‘землевольческой’ и ‘народовольческой’ организаціи. Наученные прошлымъ опытомъ, народники этого момента задавались цлью поставить боле широко и устойчиво дло соціально-революціонной пропаганды въ деревн, охвативши своею организаціей возможно большій районъ ея. Вмсто прежнихъ пропагаторскихъ путешествій, совершавшихся въ одиночку отдльными лицами, проэктировалось устроить прочныя поселенія въ деревн интеллигентовъ — въ одиночку и по группамъ, съ цлью соціалистической пропаганды и созданія той чисто народной организаціи, которая, развившись и окрпнувъ, могла бы начать борьбу противъ существующаго строя. На первый разъ предполагалось устроитъ подобное поселеніе въ Донской области, въ район поволжскихъ и нкоторыхъ другихъ губерній. Въ конц 1876 и начал 1877 г. этотъ планъ началъ приводиться въ исполненіе. Въ числ другихъ членовъ кружка, двинувшихся въ народъ, находилась и Вра Николаевна, поселившаяся въ качеств земской фельдшерицы, вмст съ своей сестрой Евгеніей, въ деревн Студенцы Самарской губ.
Такимъ образомъ, давнишніе ея планы и мечты получили, наконецъ, осущестиленіе, впрочемъ не надолго. Не успла она хорошенько оглядться и ознакомиться съ окружающими условіями и людьми, какъ черезъ три мсяца неожиданное осложненіе заставило ее покинуть только что занятое мсто. Въ Петербург была арестована на Николаевскомъ вокзал нкая Чепурина, свидтельница по длу 193-хъ, везшая Вр Николаевті въ Самару много писемъ. По тогдашнему времени этихъ писемъ было вполн достаточно, чтобы навлечь на адресата всяческія подозрнія и полицейскія репрессіи. Александръ Квятковскій поспшилъ въ Самару предупредить Вру Николаевну, и лтомъ 1877 года они вмст вернулись въ Петербургъ. Здсь прожила она до начала 1878 г., принимая участіе въ дятельности петербургскихъ революціонныхъ кружковъ, расширяя кругъ знакомыхъ и пріучаясь къ практик революціонныхъ работъ.
Первая неудача не измнила плановъ В. Н. и не ослабила ея стремленіе къ дятельности въ народ, а продолжавшееся еще и по окончаніи процесса 193-хъ движеніе въ народъ помогло ей устроиться въ деревн не одиноко. Въ начал 1878-го года прежніе ‘Троглодиты’ сорганизовались уже на боле прочныхъ основахъ въ группу, получившую названіе ‘Земля и Воля’.
Измнившіяся условія дятельности выдвинули на очередь новыя задачи политическаго характера. Тмъ не мене, наряду съ усиленіемъ . политическаго элемента и возникновеніемъ идеи непосредственной борьбы съ правительствомъ (дезорганизаціи его), пріобртавшими все боле и боле сторонниковъ въ революціонныхъ кругахъ, прежняя народническая программа деревенской дятельности оставалась у землевольцевъ неприкосновенной и практически осуществлялась. Къ лицамъ, уже поселившимся въ цляхъ пропаганды въ нсколькихъ губерніяхъ (Саратовской, Самарской, Астраханской, Тамбовской, Воронежской губ., въ земл Войска Донского и др. мстахъ) въ качеств волостныхъ писарей, земскаго медицинскаго и учительскаго персонала и т. п., продолжали присоединяться новые пропагандисты. Въ числ ихъ находилась и Вра Николаевна. Лтомъ 1878 г. она снова очутилась въ деревн, устроившись въ качеств земской фельдшерицы въ Петровскомъ узд Саратовской губ. вмст съ сестрой Евгеніей, которая взялась за обученіе крестьянскихъ дтей.
Т условія и та обстановка, въ которыхъ очутилась опять В. Н., оказались крайне неблагопріятными, полицейскій режимъ, уже всесильно царившій тогда въ Россіи, окружалъ желзнымъ кольцомъ всякаго интеллигента, появлявшагося въ деревн, и ставилъ всевозможныя преграды всмъ попыткамъ даже самой мирной, культурной работы.
‘Вспоминается мн та пора,
Какъ по нивамъ родимаго края
Раздалось, срый людъ пробуждая,
Слово братства, свободы, добра…
Какъ забили въ смятеньи тревогу
Слуги мрака, оковъ и цпей
И покровомъ терновыхъ втвей
Застилали къ народу дорогу.’
Поселившись вторично въ деревн, Вра Николаевна была уже достаточно опытна и обладала тмъ тактомъ, который вполн гарантировалъ ее отъ какихъ-нибудь неосмотрительныхъ поступковъ.
Не задаваясь на первое время никакими спеціально-революціонными практическими цлями, она прежде всего хотла подойти ближе къ деревенскому люду, познакомиться съ мстнымъ населеніемъ, привлечь его симпатіи и заручиться его довріемъ къ себ, какъ къ человку, которому близки его нужды, интересы и печали. Ни въ какихъ нелегальныхъ поступковъ нельзя было обвинить Вру Николаевну. Тмъ не мене, мстное начальство тотчасъ же подняло тревогу. Началась та мелкая травля, цну которой можетъ понять вполн только человкъ, испытавшій ее на себ. ‘Противъ меня, разсказываетъ В. Н., въ очень скоромъ времени составилась цлая лига, во глав которой стояли предводитель дворянства и исправникъ, а въ хвост урядникъ, писарь и т. д. Про меня распространяли всякіе слухи…, что я безпаспортная, что дипломъ у меня фальшивый и проч.’ Вс деревенскія событія, почему либо непріятныя администраціи — уменьшеніе волостнымъ сходомъ жалованья волостному писарю, несогласіе крестьянъ на невыгодную сдлку съ помщикомъ и т. п., — все это ставилось въ вину Вр Николаевн. Начались назды исправника, разслдованія, аресты крестьянъ — и все это въ связи съ ея именемъ, а затмъ и доносъ губернатору. И только благодаря участію и хлопотамъ предсдателя управы, ее оставили въ поко. Тмъ не мене, положеніе длалось очень тяжелымъ. ‘Вокругъ меня образовалась, говоритъ В. Н., полицейско-шпіонская обстановка. Меня стали бояться. Крестьяне обходили задворками, чтобъ придти ко мн въ домъ. Вотъ эти-то обстоятельства и привели меня къ вопросу: что я могу сдлать при данныхъ условіяхъ?’ Подобный вопросъ естественно вставалъ самъ собою предъ всякимъ, находившимся въ такомъ же положеніи. Нужно замтить, впрочемъ, что отношеніе В. Н. къ народу не измнилось. Она вовсе не разочаровалась въ возможности успшно работать въ народ, сохранивъ и впослдствіи самое хорошее воспоминаніе объ установившихся между нею и крестьянами отношеніяхъ во время ея пребыванія въ деревн. Неожиданное обстоятельство снова вторглось въ жизнь В. Н. и ускорило ту развязку, наступленіе которой было неизбжно.
2-го апрля 1879 г. совершилось покушеніе Соловьева. Передъ этимъ онъ довольно долго прожилъ въ Саратовской губ. въ качеств волостного писаря, видался и поддерживалъ постоянныя сношенія съ В. Н. Арестъ его обратилъ вниманіе петербургскихъ властей на Саратовскую губернію и на интеллигентную молодежь, проживавшую тамъ въ народ. Въ виду ареста, грозившаго почти неизбжно Вр Николаевн, какъ человку, поддерживавшему близкія отношенія съ Соловьевымъ, она была принуждена оставить мсто и скрыться. Съ этого момента и до самаго своего ареста, т.-е. цлыхъ четыре года, В. Н. жила уже въ положеніи ‘нелегальнаго* человка.
Въ это время землевольческая организація, втянувшая въ свои ряды вс наиболе крупныя революціонныя силы Россіи, продолжала походъ, предпринятый ею для дезорганизаціи правительства. Борьба обострялась и обострялась.
Политическій элементъ получалъ все большее и большее преобладаніе надъ чисто экономическимъ. Политическія условія, въ которыхъ жила Россія, неизбжно выводили на эту дорогу вс живыя общественныя силы. Тмъ не мене, расширеніе политической сферы дятельности партіи вызывало расколъ въ рядахъ ея самой. Чтобы выяснить и разршить эти вопросы, были созваны два революціонныхъ създа — Липецкій и Воронежскій, исторія которыхъ уже хорошо всмъ извстна. На послднемъ създ присутствовала и Вра Николаевна, приглашенная туда его организаторами.
Оставляя свое мсто въ Саратовской губ., В. Н. уносила съ собою убжденіе въ невозможности веденія пропаганды и организаторской дятельности въ народ, но не потому, чтобы проповдь идей соціализма и революціи не находила тамъ достаточнаго отклика, а исключительно въ силу вншнихъ, полицейско-политическихъ условій, отнимавшихъ всякую возможность даже чисто культурной работы. Для людей, столкнувшихся во очію съ печальной россійской дйствительностью и упершихся въ ея глухую стну, представлялась только одна дилемма: или совершенно бросить мысль о всякой дятельности въ народ и на этомъ успокоиться, или попытаться расчистить путь къ этой дятельности, вступивъ въ борьбу съ тмъ политическимъ режимомъ, который сковывалъ желзнымъ кольцомъ всю Россію, обрекая ее на нищету, невжество и угнетеніе. Жизненный опытъ (свой и чужой), логика ума и чувства, — все это въ совокупности призывало В. Н. къ послднему. На Воронежскомъ създ она объявила себя сторонницей политической борьбы, оставаясь въ то же время горячею противницей разрыва, предупредить который было однако уже невозможно. А затмъ, когда разрывъ этотъ совершился, В. Н. присоединилась къ партіи Народной Воли, къ партіи активной борьбы и вошла въ ея организацію въ качеств члена Исполнительнаго Комитета. Съ этихъ поръ, т.-е. съ середины 1879 г. имя ея тсно связано со всмъ тмъ, что совершалось въ рядахъ партіи, почти со всею ея боевою дятельностью, развившеюся такъ послдовательно и энергично. Одно простое описаніе фактовъ, въ подготовленіи которыхъ В. Н. играла дятельную роль, подвергаясь одинаковой со всми прочими участниками опасности, а нердко даже и большей, занялъ бы слишкомъ много мста (покушеніе подъ Александровскомъ, подготовленіе къ Одесскому покушенію, Московское покушеніе, участіе въ подготовленіи і-го марта, дло Стрльникова, военная организація, организація типографіи и проч.). Было бы, однако, большой ошибкой думать, что въ этомъ именно и заключалось главное содержаніе четырехъ лтъ нелегальной дятельности. Кром этой категоріи фактовъ, въ которыхъ В. Н. принимала непосредственное личное участіе, по мотивамъ чисто нравственнаго характера, о чемъ говорилось уже выше, у нея была еще другая сфера дятельности, гд ея блестящія способности находили соотвтственное примненіе. Это была дятельность организатора, дятельность агитатора-пропагандиста. Всюду, гд бы ни появлялась В. Н., — а появлялась она въ самыхъ разнообразныхъ сферахъ, въ парадныхъ гостинныхъ, въ кружкахъ учащейся молодежи, въ квартирахъ рабочихъ, — она пользовалась не только успхомъ, но вызывала даже поклоненіе. Вс студентки, по выраженію Плеве, ‘были отъ нея безъ ума’. Въ литературныхъ кругахъ Петербурга, гд собирались сливки русской передовой журналистики, ее встрчали съ величайшимъ уваженіемъ, съ любовью и прямо гордились ея посщеніями. Еще большее, пожалуй, впечатлніе производила она въ кружкахъ военныхъ, гд ее положительно носили на рукахъ. Н. К. Михайловскій разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ, помщенныхъ въ ‘Революціонной Россіи’, случай, какъ одинъ молодой человкъ, вовсе не расположенный къ революціи, представленный на одномъ вечер Вр Николаевн, просидвъ съ ней рядомъ въ теченіе ужина, не имя однако настоящаго представленія, съ кмъ онъ бесдуетъ, ушелъ съ вечера съ совершенно новыми взглядами и идеями. И такихъ случаевъ можно было бы привести не мало’ Среди крупныхъ фигуръ личнаго состава народовольческой организаціи В. Н. занимала видное мсто.
Посл 1-го марта 1881-го года она переселилась изъ Петербурга въ Москву, а затмъ перехала на югъ въ Одессу и Харьковъ, гд и прожила послдній годъ своей вольной, но печальной жизни. Наступившій тогда моментъ требовалъ особеннаго напряженія силъ для продолженія борьбы. Революціонная волна уже какъ бы отливала, между тмъ какъ. правительство все усиливало репрессіи, стараясь задавить ‘крамолу’. Организація несла громадныя потери и мобилизировала вс силы, которыя можно было привлечь. Одинъ за другимъ, уходили съ арены дятельности на смерть и заточеніе прежніе дятели партіи. Кругъ старыхъ близкихъ друзей, съ которыми В. Н. начинала свою революціонную работу, постепенно рдлъ и рдлъ, и, наконецъ, насталъ часъ, когда она увидла себя одинокой, окруженной новыми людьми. Нсколько старыхъ друзей, товарищей по первому Исполнительному комитету, удалившихся за границу, звали ее туда, хотя бы для временнаго отдыха, звали настойчиво, но тщетно. Не въ характер В. Н. было уходить съ поля битвы именно тогда, когда присутствіе опытнаго и закаленнаго бойца, какимъ являлась она, было особенно нужно, особенно важно, и не вдали отъ Россіи, а на самомъ мст происходившей борьбы.
Въ моментъ возникновенія Народной Воли имлся на лицо значительный контингентъ революціонеровъ испытанныхъ и опытныхъ, сохранившихся отъ народническаго движенія прошлыхъ лтъ, благодаря тому, что движеніе это носило боле мирный характеръ и поэтому допускало извстное сбереженіе силъ. Да и полицейско-сыскная организація не была доведена тогда до такого совершенства, въ результат чего опять-таки можно было просуществовать довольно долго. Изъ этого, такъ сказать, ‘запаса революціи’ (не говоря о землевольцахъ) составилась первая народовольческая организація’ изъ него же по преимуществу пополнялась та громадная убыль ея членовъ, которая являлась неизбжнымъ результатомъ интенсивности борьбы и ея остраго революціоннаго характера. Этотъ личный запасъ былъ, наконецъ, исчерпанъ безъ остатка, все энергичное, активное вошло мало-по-малу въ составъ дйствующаго отряда. А для накопленія новыхъ кадровъ то горячее, боевое время было боле чмъ неблагопріятно: слишкомъ сократилась тогда ‘продолжительность индивидуальной революціонной жизни’, и новымъ людямъ почти некогда было даже выработаться, не говоря уже о томъ, чтобы оставаться въ ‘запас’. Ждать же періода сравнительнаго затишья, въ надежд, что оно окажется боле благопріятнымъ для процесса новаго накопленія революціонныхъ силъ, — было вовсе не въ характер В. Н., да и фактически невозможно. Нужно было продолжать работу, продолжать борьбу во что бы то ни стало, прекратить ее хотя бы на время — значило сложить оружіе и признать себя побжденнымъ.
Но послднее именно для В. Н. было невозможно. Вся ея жизнь, вс чувства и идеи были всегда настолько тсно связаны съ революціоннымъ дломъ, что мысль о прекращеніи работы была для нея совершенно невозможной. Говорю все это для того, чтобы пояснить, почему даже вся присущая ей энергія, весь громадный опытъ и упорная настойчивость, съ которою она пыталась поднять революціонное дло, призвать къ жизни новую организацію все же не приводили ни къ чему. Обстоятельства оказывались сильне, единичный человкъ оказывался безсильнымъ бороться съ ними.
1882 годъ, послдній годъ вольной революціонной жизни Вры Николаевны, былъ отмченъ крупною попыткою поставить боле широко дло военно-революціонной организаціи. Иниціатива этой попытки исходила отъ В. Н., и она имла вс шансы на успхъ, если бы рука Дегаева не погубила дло въ самомъ его зародыш.
10 фев. 1883 г. В. Н. была арестована въ Харьков на улиц, и не по какой-либо своей или чужой неосторожности, не благодаря случайному стеченію обстоятельствъ, какъ это бываетъ часто, но преданная тою же братоубійственной рукой Дегаева. Для правительства арестъ В. Н. имлъ значеніе крупной побды. Впослдствіи жандармы утверждали, что Дегаевъ спеціально за выдачу ея получилъ 10,000 рублей.
Какъ ни странно это, но для В. Н. арестъ явился какъ бы избавленіемъ отъ непосильной, въ конецъ изнурившей ее работы. Впослдствіи она сама говорила, что желзная тюремная дверь, захлопнувшаяся за нею, дала ей своего рода отдыхъ и успокоеніе отъ того громаднаго напряженія силъ, котораго требовало отъ нея отвтственное положеніе, занимаемое ею въ организаціи, сложность и важность лежащихъ на ней функцій и ея многолтняя нелегальность. Только тамъ, за тюремною стною, снова сдлалась она сама собою, могла зажить своею жизнью, подневольною, но все же своей, позабыть о тхъ заботахъ, которыми были полны каждый ея день, каждый ея часъ въ теченіе многихъ лтъ. Нужно самому испытать, что такое положеніе нелегальнаго революціонера, испытать не въ теченіе одного — двухъ мсяцевъ, а въ теченіе цлыхъ годовъ, какъ это выпало на долю В. Н., чтобы понять то чувство физическаго и нервнаго покоя, которое охватываетъ человка, освобожденнаго, хотя бы даже тюрьмою, отъ узъ многолтней нелегальности.
Правительство торжествовало. Одна В. Н. стоила для него сотни другихъ. Въ лиц ея сходилъ съ арены борьбы послдній, находившійся въ Россіи, членъ і-го Исполнительнаго Комитета Народной Воли, — того славнаго Исполнительнаго Комитета, дятельность котораго пронеслась грозою надъ самодержавной Россіей…
Посл ареста В. Н. была тотчасъ-же отправлена въ Петербургъ и заключена въ Петропавловскую крпость. Въ виду важности, придаваемой ей правительствомъ, слдствіе о ней и о другихъ причастныхъ къ ея длу лицахъ было поручено особой коммиссіи подъ предсдательствомъ жандармскаго генерала Середы. Характерный эпизодъ сопровождалъ его первую встрчу съ нею. Когда генералъ Середа постилъ въ первый разъ В. Н. въ Петропавловской крпости и остался на един съ нею въ камер Трубецкого бостіона, онъ обратился къ ней съ просьбой разршить ему поцловать ея руку. Облеченный довріемъ высшаго правительства жандармскій генералъ приносилъ свою дань почтенія и уваженія той женщин, смертный приговоръ которой онъ долженъ былъ подготовить…
Полтора года провела В. Н. въ предварительномъ заключеніи въ Петропавловской крпости, въ ожиданіи суда. Мысль о немъ вовсе не тревожила ее, и она спокойно подтвердила вс предъявленныя ей грозныя обвиненія, не задумываясь о послдствіяхъ этого.
Въ это время В. Н. много читала, занималась англійскимъ языкомъ, но все-же ея нервы подъ конецъ сильно разстроились. Страшно поразило ее предательство Дегаева, о которомъ она узнала лишь черезъ годъ посл своего ареста. Слишкомъ жестокимъ ударомъ было для нея извстіе о низкой, коварной измн этого человка, уже давно принимавшаго участіе въ революціонномъ дл, человка, обласканнаго ею, пользовавшагося безусловнымъ ея довріемъ въ послдній годъ ея жизни, и все же продавшаго себя врагу, выдавшаго сотни людей, въ томъ числ и ее, погубившаго все, надъ созиданіемъ чего они столько трудились. Долго, долго спустя не могла она оправиться отъ ужаснаго впечатлнія этой измны. Окруженная кошмаромъ этого предательства, шла В. Н. на судъ, вспоминая съ ‘стсненнымъ сердцемъ’ о своихъ, давно уже погибшихъ друзьяхъ и товарищахъ, и скорбя о томъ, что не въ ихъ братскомъ кругу пришлось ей дать свой послдній отчетъ передъ судомъ. Много душевной боли и тоски о прошломъ, о своемъ одиночеств среди ‘новыхъ людей’ слышится въ ея стихотвореніи, посвященномъ Л. А. Волкенштейнъ, гд она вспоминаетъ эти дни суда, воскресившіе въ ея памяти ‘славное братство’ прошлыхъ дней и все пережитое ею съ того времени.
‘Было мн въ эти дни не до новыхъ людей:
Жизнь прошедшая мн рисовалась…
Проходилъ предо мной рядъ погибшихъ друзей,
Братство славное мн вспоминалось.
Съ этимъ братствомъ несла я тревоги борьбы —
Силы сердца ему отдавала:
Вс несчастья, измны, удары судьбы
До послдняго дня раздляла.
Но союзъ нашъ, борьбою расшатанный, палъ,
Неудачи его сокрушили:
Безпощадно судъ смертью однихъ покаралъ,
Въ равелин другихъ схоронили…
И пришлось въ часъ разсчета одной мн предстать
Съ грустнымъ взоромъ, назадъ обращеннымъ,
Между новыхъ людей одинокой стоять
Съ думой тяжкою, съ сердцемъ стсненнымъ…
На суд Вра Николаевна выглядла настолько больной и измученной (это не помшало сказать ей прекрасное заключительное слово), что Катковъ съ радостью поспшилъ объявить въ Московскихъ Вдомостяхъ о тяжелой болзни ‘знаменитой революціонерки Фигнеръ’, находящейся, будто-бы, въ послднемъ градус чахотки. Защитникъ В. Н. въ своей рчи, произведшей на всхъ сильное впечатлніе, прямо заявилъ, ‘что ему, какъ защитнику, сказать нечего: его кліентка сдлала все возможное для самообвиненія, сказавши о себ все наиболе тяжелое’… Заключилъ онъ свою рчь тмъ, что его кліентка ‘не ждетъ и не желаетъ ни милости, ни снисхожденія’. Приговоромъ военно-окружного суда (процессъ 14-ти) она была приговорена къ смертной казни, замненной ей но конфирмаціи безсрочными каторжными работами. Во время предварительнаго слдствія мать и сестры В. Н. посщали ее въ Петропавловской крпости, окружая нжной заботливостью, какую только можно было проявить въ тхъ условіяхъ крпостного режима, въ которыхъ она содержалась. Посл суда произошло послднее свиданіе ея съ матерью, — послднее, потому что он не видлись уже никогда больше. Мать, цлые года мечтавшая еще разъ обнять свою мужественную дочь, свою любимицу, которою она гордилась, не дождалась ея выхода изъ Шлиссельбурга и умерла за нсколько мсяцевъ до ея освобожденія. На послднемъ свиданіи, прощаясь съ матерью, В. Н. взяла съ нея слово, что та никогда не обратится ни къ кому ни съ какими просьбами объ ея освобожденіи. Говорятъ — и не безъ основанія, — что съ теченіемъ времени нравы постепенно смягчаются, пріемы правленія становятся гуманне, и что именно ХІХ-й вкъ и, въ особенности, вторая его половина шагнули далеко впередъ и въ этомъ направленіи. Къ сожалнію, приходится сказать, что наша родина является исключеніемъ изъ общаго правила. Когда за полвка передъ тмъ, въ грозное царствованіе Николая I, осужденныхъ декабристовъ ссылали на каторгу, по его распоряженью,
‘Одли ихъ въ рубища, сняли кресты,
Но право свиданія дали’.
А черезъ 50 лтъ русское правительство послало на каторгу людей, въ томъ числ и женщинъ, тоже одвши въ рубище, тоже снявъ кресты, но при этомъ отнявъ у нихъ, — у многихъ до самой смерти, — право свиданія даже съ женами, мужьями, дтьми и родителями!
Замна Вр Николаевн смертнаго приговора безсрочными каторжными работами повлекла, конечно, за собою заточеніе ея въ Шлиссельбургъ. Эта новая русская Бастилія, воскресшая въ конц ХІХ-го вка, должна была служить мстомъ пожизненнаго заточенія для наиболе опасныхъ противниковъ самодержавнаго правительства. Разумется, и для В. Н. тамъ было запасено мсто.
При отправк въ Шлиссельбургъ Вры Николаевны и осужденной вмст съ нею Л. А. Волкенштейнъ было найдено необходимымъ выполнить весь церемоніалъ, соблюдаемый въ такихъ случаяхъ, выполнить даже въ форм боле жестокой и утрированной, чмъ то длается обыкновенно. Посл суда обихъ женщинъ одли, дйствительно, въ ‘рубище’, въ полномъ смысл этого слова: въ грубое, немытое арестантское блье, въ засаленные, вытертые срые арестантскіе халаты, забрызганные сукровицей и матеріей больныхъ, а передъ отправкой въ Шлиссельбургъ заковали въ наручники, чего до тхъ поръ никогда не практиковалось по отношенію къ политическимъ женщинамъ. Сама по себ заковка не имла никакого реальнаго смысла и длалась не съ цлью предотвращенія бгства. Перездъ на пароход до Шлиссельбурга длился только 6—7 часовъ, и многочисленный жандармскій караулъ служилъ достаточной гарантіей противъ всякой подобной попытки. Маленькія руки В. Н. свободно проходили черезъ браслеты наручниковъ, а боле узкихъ не оказалось. Но все-же ихъ оставили на ней. Всей этой церемоніей, очевидно, хотли произвести извстное впечатлніе на осужденныхъ, но цль не была достигнута. Бываютъ такіе моменты въ жизни людей, когда страданіе и условное униженіе вызываютъ не обиду, не боль, а напротивъ — только чувство самоудовлетворенія и гордости. Такъ было и тутъ: об осужденныя, побрякивали своими наручниками, гордясь тмъ, что и имъ привелось одть ихъ.
30 сентября 1884 г. въ арестантскомъ рубищ, закованная, переступила В. Н. порогъ Шлиссельбургской крпости, а покинула ее только черезъ 2о лтъ. Двадцать безконечныхъ лтъ, проведенныхъ во мрак этихъ угрюмыхъ стнъ! Цлая вчность въ жизни взрослаго человка!
Тамъ, въ стнахъ крпостныхъ замуравленные,
Много лтъ были скрыты они,
Лишь одни палачи окровавленные
Сторожили ихъ ночи и дни.
То душевное настроеніе, которое испытывала В. Н. въ первое время своей Шлиссельбургской жизни, картинно рисуетъ она сама въ стать, посвященной памяти П. А. Волкенштейнъ. ‘Тотъ, кто былъ когда-либо подъ обаяніемъ образа Іисуса, говоритъ она, во имя идеи претерпвшаго оскорбленія, страданіе и смерть, кто въ дтств и юности ставилъ его идеаломъ, а его жизнь — образцомъ самоотверженной любви, — пойметъ настроеніе только что осужденнаго революціонера, брошеннаго въ живую могилу за дло народнаго освобожденія. Въ первое время посл суда душа, во многихъ отношеніяхъ, настроена почти такъ же, какъ у человка, который умираетъ: спокойный, просвтленный, онъ не цпляется судорожно за то, что покидаетъ, но твердо смотритъ впередъ съ полнымъ сознаніемъ, что наступающее — неизбжно и неотвратимо. Мало того: идеи христіанства, которыя съ колыбели безсознательно и сознательно прививаются всмъ намъ, внушаютъ осужденному отрадное чувство, что наступилъ моментъ, когда длается проба человку, испытываются силы его любви и твердости его духа, какъ борца за т идеальныя блага, добыть которыя онъ стремился не для своей преходящей личности, а для народа, для общества, для будущихъ поколній’.
Но подобное настроеніе ‘христіанской мученицы’ не могло продолжаться долго. Слишкомъ жестока была окружающая обстановка и безчисленны поводы къ столкновеніямъ съ тюремщиками, слишкомъ трагичны картины тюремной жизни, чтобы ‘противъ палачей окровавленныхъ, стерегущихъ ночи и дни’ узниковъ, не возникло чувство отвращенія, негодованія и возмущенія. Началась продолжительная война изо дня въ день между заключенными и тюремной администраціей, выражавшаяся въ возможныхъ протестахъ, которые вызывали, въ свою очередь, новыя жестокости. Въ числ протестующихъ оказалась и Вра Николаевна, и на долю ея тоже пришлось сиживать по шести дней въ темномъ карцер на хлб и вод, спать на голомъ асфальтовомъ полу и выслушивать грубые замчанія-окрики знаменитаго въ Шлиссельбургскихъ лтописяхъ ‘Ирода’.
Положеніе двухъ женщинъ, заключенныхъ въ Щлиссельбург, не только не отличалось ничмъ къ лучшему отъ положенія товарищей-мужчинъ, но во многихъ отношеніяхъ было хуже и тяжеле. Двумъ женщинамъ, заключеннымъ въ ‘мужскую’ тюрьму, отданнымъ днемъ и ночью подъ неусыпный надзоръ грубыхъ, отборныхъ по наглости и жестокости жандармскихъ унтеръ-офицеровъ, приходилось отвоевывать себ самыя элементарныя права женщинъ, — хотя бы право имть минуты, свободныя отъ наблюденія наглаго мужского взгляда. И отвоевать себ это право было не такъ легко. Приходилось вести долгія препирательства съ ‘Иродомъ’, приходилось выслушивать его цинично-наивныя фразы: ‘Вотъ что выдумали! Экая невидаль! Не видали, подумаешь, никогда унтеръ-офицеры голыхъ женщинъ’. Трудно даже сказать, чего тутъ было больше: грубой наивности, цинизма или жестокости…
Не безъ труда удалось также добиться права получать одинъ разъ въ недлю (!!) — по субботамъ — гребенки, чтобы расчесывать свои уцлвшіе волосы. И это разршеніе считалось величайшею льготой, какимъ-то отступленіемъ отъ тюремной инструкціи. Не говорю уже о тамъ, что и поздне, въ лучшее время, когда мужчины могли свободно видаться другъ съ другомъ, мняя пары какъ на гуляніи, такъ и работ въ мастерскихъ, — для женщинъ не могло быть такой смны. А съ увозомъ Л. А. Волкенштейнъ, Вра Николаевна осталась совсмъ одинокой. Но, кром этой частной борьбы во имя нкоторыхъ спеціальныхъ правъ женщинъ, велась общая борьба во имя измненія всего строя тюремной жизни. Нужно было жить — и для этого отвоевывать шагъ за шагомъ необходимый minimum условій, при которомъ возможно существованіе, или умирать. И дилемма эта разршалась въ обоихъ направленіяхъ. Съ одной стороны, шла неустанная, упорная война съ тюремщиками, приносившая въ конц концовъ кой-какіе результаты, борьба, въ которой В. Н. принимала всегда участіе. Съ другой стороны, смерть то и дло уносила свои жертвы, не дождавшіяся измненія къ лучшему условій существованія. Люди таяли, умирали на глазахъ товарищей, хотя и отдленные отъ нихъ стною. Этотъ процессъ умиранія и обстановка самой смерти были ужасны по глубин своего трагизма и положительно раздирали душу у невольныхъ свидтелей этихъ сценъ, не имвшихъ никакой возможности облегчить хоть чмъ-нибудь муки умирающихъ. ‘Мертвая тишина стояла въ тюрьм, говоритъ В. Н., описывая послднія минуты Исаева. Вс мы притаились, какъ будто сжались, и съ затаеннымъ дыханіемъ прислушивались къ полному затишью… Не было ни звука… и среди напряженнаго состоянія внезапно раздавался протяжный стонъ, скоре похожій на крикъ. Тяжело быть свидтелемъ разставанія человка съ жизнью, но еще тяжеле и страшне быть пассивнымъ, замурованнымъ въ каменный мшокъ слушателемъ такого разставанія’.
Можно себ представить, какое впечатлніе производили эти мучительныя картины на всхъ заключенныхъ, и тмъ боле на больные, расшатанные нервы В. H. А такихъ картинъ проходило тогда передъ глазами слишкомъ много, и уйти, укрыться отъ нихъ было некуда, — ни у себя въ камер, въ которой заключенный проводилъ подъ замкомъ 23 часа въ сутки, ни даже въ короткія минуты прогулокъ. В. Н. описываетъ, что чувствовала она, замчая во время гулянья слды крови на снгу, оставляемые тутъ больными, умиравшими товарищами, у которыхъ доставало еще силы дотащиться до мста прогулки. ‘На снгу справа и слва виднлась алая, только что выброшенная кровь… Это былъ символъ изсякающей жизни, — жизни товарища, которому не поможетъ наука, никакая сила человческая… И отвести отъ этой крови глазъ было некуда. Небольшое пространство клтки было сплошь завалено снгомъ: оставалась лишь узкая тропинка, по которой, поневол, только и приходилось ходить. Отвратительно было это палачество, которое нсколькими ударами лопаты могло скрыть кровавый слдъ, но цинично выставляло его на муку и поученіе невольныхъ постителей… Намъ же тогда не давали даже лопатъ’.
Говорятъ, что нервы человка притупляются предъ однообразными, хотя бы и мучительными впечатлніями и, въ конц концовъ, могутъ огрубть и привыкнутъ ко всему. Но для заключенныхъ въ Шлиссельбург судьба не была такъ милостива. Нервы наши какъ бы изощрялись въ своей впечатлительности, напрягались и съ каждымъ разомъ реагировали все болзненне и болзненне. Происходило это, вроятно, потому, что и отдохнуть имъ было не на чемъ…
Вереница срыхъ, тусклыхъ дней, сливавшихся въ одно безформенное цлое, не имвшее, какъ казалось, ни начала, ни конца, прерывалась лишь тогда, когда въ жизнь тюрьмы врывалось что нибудь исключительное, жестоко-трагичное. И тогда безмолвіе каменной могилы нарушалось такими звуками, отъ которыхъ сердце холодло и сжималось отъ боли, печали и негодованія. Раздавался стонъ умирающаго, долетали звуки его агоніи, мучительной, иногда безконечно долгой. Доносился порою полувопль, полукрикъ сумасшедшаго, заглушаемый усиліями ворвавшихся къ нему жандармовъ, не желавшихъ признавать въ немъ больного. И когда все это прекращалось, затихало, — наставала та жуткая тишина, отъ которой сердце замираетъ въ-тоскливомъ ожиданіи чего-то опять надвигающагося, неизбжнаго, еще боле жестокаго и ужаснаго.
Въ эти тяжелыя минуты безысходной тоски и ужаса единственнымъ утшеніемъ и отдыхомъ являлись для В. Н. короткія минуты свиданія съ Л. А. Волкенштейнъ, которыми он могли пользоваться только черезъ день, на гуляньи. Но и эти свиданія съ живымъ человкомъ, товарищемъ сдлались возможными не съ самаго начала, а лишь года черезъ два — три посл привоза, т.-е. тогда, когда обстановка тюремной жизни и одиночество проявили уже свою разрушительную работу надъ человкомъ. ‘Мои нервы и организмъ, — говоритъ В. Н., — были потрясены въ глубочайшихъ своихъ основахъ. Я была слаба физически и измучена душевно… Общее самочувствіе мое было прямо ненормально… И вотъ я получила друга, на котораго тюремныя впечатлнія не дйствовали такъ губительно, какъ на меня, и этотъ другъ былъ воплощеніемъ нжности, доброты и гуманности… Мы подружились дружбой самой нжной и идеальной, какая возможна только въ такихъ условіяхъ, въ какихъ мы тогда были. Мы походили на людей, выброшенныхъ кораблекрушеніемъ на необитаемый островъ. У насъ не было никого и ничего кром другъ друга… Вс сокровища своей любящей души она щедрою рукою отдавала мн. Въ какомъ-бы мрачномъ настроеніи я ни приходила, она всегда умла чмъ-нибудь развлечь и утшить меня. Одна ея улыбка и видъ милаго лица разгоняли тоску и давали радость. Посл свиданія я уходила успокоенной, преображенной… Камера не казалась мн такой суровой, и жизнь мрачной…’ — ‘Когда въ тюрьм, — говоритъ дале Вра Николаевна, — происходило какое-нибудь несчастье, когда умирали наши товарищи, стоны и предсмертную агонію которыхъ мы слышали отчетливо въ стнахъ тюрьмы, замчательно отзывчивой въ акустическомъ отношеніи, мы встрчались блдныя, взволнованныя и безмолвныя. Стараясь не смотрть другъ другу въ лицо, мы цловались и, обнявшись, молча прохаживались по дорожк или сидли на земл, прислонившись къ забору. Въ такіе дни простая физическая близость, возможность прижаться къ плечу друга — была уже отрадой… и облегчала тяжесть жизни’…
Но наступила минута, когда и эта единственная радость, единственное утшеніе отнимались у Вры Николаевны. Въ виду того, что не вс товарищи сразу стали пользоваться льготою свиданій, и нкоторыхъ долго ея лишали, об Шлиссельбургскія узницы не захотли, по иниціатив Л. А. Волкенштейнъ, находиться въ боле привилегированномъ положеніи и отказались отъ свиданій, столь важныхъ и насущныхъ для нихъ обихъ. И только черезъ 1 1/2 года, когда вопросъ о свиданіяхъ для всхъ заключенныхъ разршился въ положительномъ смысл, он снова увидали другъ друга.
Много горькихъ минутъ доставляли Вр Николаевн думы о матери, которую она горячо любила, объ отсутствіи надеждъ когда-либо увидаться съ нею и о томъ, какъ эта безнадежность должна убивать старушку.
Прізжавшія изъ Петербурга высшія власти и мстная тюремная администрація настойчиво подчеркивали ту мысль, что для безсрочныхъ нтъ и не можетъ. быть выхода изъ Шлиссельбурга, и что только искреннее раскаяніе можетъ открыть предъ ними двери тюрьмы. ‘Отсюда не выходятъ живыми, — говорилъ тюремный врачъ, какъ бы въ утшеніе одному трудно больному, почти умиравшему товарищу Вры Николавны, — отсюда только выносятъ Шогами впередъ., И не велика разница умереть раньше или позже’. Даже относительно срочныхъ Шлиссешьбурицевъ вопросъ казался крайне сомнительнымъ. Такъ напр., отставному офицеру Лаговскому, заключенному въ Шлиссельбургъ на 5 лтъ безъ суда административнымъ порядкомъ, наканун дня его предполагаемаго освобожденія было объявлено, что по высочайшему повелнію срокъ его заключенія продолженъ еще на 5 лтъ. Эта боль и тоска, питаемая мыслью о вчной разлук съ матерью, вылилась у В. Н. въ прекрасномъ стихотвореніи, посланномъ ею съ однимъ увозимымъ товарищемъ для передачи матери:
Если, товарищъ, на волю ты выйдешь,
Всхъ, кого любишь, увидишь, обнимешь,
То не забудь мою мать!
Ради всего, что есть въ жизни святого,
Чистаго, нжнаго, намъ дорогого,
Дай обо мн ты ей знать!
Ты ей скажи, что жива я, здорова,
Что не ищу я удла иного,
Всмъ идеаламъ врна…
Было мн трудно здсь въ первое время:
Страшной разлуки тяжелое бремя,
Думала, сломитъ меня.
Но не сломило… Теперь не блдню,
Что ужъ надежды въ душ не имю
Мать дорогую обнять!..
Мать не прошу я любить: сердце чуетъ,
Что и безъ просьбъ она любитъ, горюетъ,
Образъ мой въ сердц хранитъ.
Но пусть не плачетъ, меня вспоминая:
Я весела… Я бодра… Пусть родная
Горесть себя не томитъ!
Пусть лишь въ молитвахъ меня поминаетъ,
Пусть лишь крестомъ издали осняетъ —
Дочь трудный путь да свершаетъ!..
Нужно сказать, что до Шлиссельбурга В. Н. никогда не занималась поэзіей. Здсь случайное обстоятельство толкнуло ее на это. Одинъ товарищъ послалъ ей къ именинамъ въ качеств привта, нсколько римованныхъ строкъ, на которыя она и отвтила своимъ первымъ стихотвореніемъ:
Намъ выпало счастье — вс лучшія силы
Въ борьб за свободу всецло отдать…
Теперь же готовы мы вплоть до могилы
За дло народа терпть и страдать!..
Въ первое время форма и размръ не совсмъ давались Вр Николаевн, но она быстро справилась съ этимъ, какъ и со всмъ, за что когда-либо бралась. Впрочемъ, количество ея поэтическихъ произведеній не велико. Краткіе періоды творчества смнялись длинными періодами, годами, когда она ничего не писала.
Темную и еще мало изслдованную область представляетъ изъ себя психологія одиночнаго заключенія. Въ Шлиссельбургской практик бывали случаи, когда люди, выносившіе всю тяжесть одиночнаго заключенія, налагаемаго на нихъ въ качеств наиболе тяжелаго наказанія, не довольствовались той почти идеальной его формой, въ какой оно примнялось въ Шлиссельбург, и сами создавали себ на время еще боле совершенную систему одиночества. Это случалось обыкновенно, когда человка слишкомъ ужъ потрясало какое-нибудь исключительно трагическое происшествіе тюремной жизни, или когда на него находило по тмъ или другимъ причинамъ особое тоскливое настроеніе. Впрочемъ, часто это бывало первымъ симптомомъ надвигающагося психическаго недуга. Находили такія минуты и на В. Н., когда даже перестукиванье съ сосдями, которое въ обыкновенное время являлось жизненной необходимостью для заключеннаго, становилось тяжелымъ, невыносимымъ для ея расшатанныхъ, издерганныхъ нервовъ. И тогда, разсказываетъ В. Н., ‘больная, измученная, еле держась на ногахъ, съ полными слезъ глазами, я все-таки подходила къ стнк и стучала’… Но затмъ ея силъ не хватало уже на это. Всякій шорохъ, стукъ заставлялъ ее вздрагивать, вскрикивать, это нервное вскрикиваніе звучало такъ болзненно, что слышать его становилось положительно жутко. Кончалось это тмъ, что В. Н. на время совершенно изолировала себя въ своей раковин-камер, замыкалась въ себя и просила сидвшихъ вблизи товарищей оставить ее наедин съ самой собою, не вызывать на разговоръ и не тревожить. И она уходила на недлю, на дв въ сторону отъ тюремной жизни, переживая одна надвинувшееся на нее тяжелое настроеніе. Не въ ея характер было выносить наружу, даже передъ товарищами, свои чувства, свое горе. Но вотъ проходилъ острый періодъ, и В. Н. снова появлялась въ товарищескомъ кругу.
Шли годы, одинъ за другимъ, самые трудные первые годы Шлиссельбургской эпопеи проходили и уносили одну за другою свои жертвы, находившія послднее успокоеніе у подножья крпостныхъ стнъ.
Пали вс лучшіе.. Въ землю зарытые,
Въ мст пустынномъ безвстно легли!
Кости, ничьею слезой не омытыя,
Руки чужія въ могилу снесли…
Среди заключенныхъ происходилъ своего рода естественный отборъ: вымирали сначала больные, изнуренные уже предшествующимъ заключеніемъ, вслдъ за ними — боле слабые, организмъ которыхъ быстро разрушался подъ вліяніемъ какъ бы спеціально приноровленной для этого обстановки заключенія, а затмъ очередь дошла бы, наврное, и до остальныхъ, если бы начавшееся измненіе режима не пріостановило этого процесса вымиранія {Въ теченіе первыхъ 5-ти лтъ существованія Шлиссельбургской тюрьмы (1884—1889 г.) изъ 53 человкъ, переступившихъ за эти годы ея порогъ, трое были скоро увезены, 9 казнены, 5 сошли съ ума и 16 человкъ умерло отъ чахотки, цынги и самоубійства, т.-е. исчезло 57% заключенныхъ.}.
Въ конц 1887-го года, посл самосожженія Грачевскаго, исчезъ съ Шлиссельбургскаго горизонта ‘знаменитый’ Иродъ, уволенный за то, что ‘проглядлъ’ и допустилъ совершиться этому факту самоубійства. Высшія власти, приспособивъ весь тюремный режимъ къ тому, чтобы онъ наврняка убивалъ заключенныхъ, не хотли, однако, допустить, чтобы т сами налагали на себя руки и ускоряли такимъ образомъ то, что во всякомъ случа должно было неминуемо случиться. Трудно объяснить это ‘охраненіе’ отъ самоубійства чмъ-нибудь инымъ, кром утонченной жестокости, стремившейся продлить агонію обреченныхъ, — заставить ихъ испить до дна ту горькую чашу, которую имъ подносили, прежде чмъ они уйдутъ изъ жизни. Исчезновеніе Ирода не внесло, однако, какихъ-либо существенныхъ перемнъ въ тюремную жизнь. Общій характеръ ея оставался прежній до начала 90-хъ годовъ.
Лтомъ 1888 года В. Н. пережила тяжелыя, горькія минуты. Умиралъ, сраженный скоротечной чахоткой, ея старый, близкій другъ Ю. Н. Богдановичъ (Кобозевъ), вмст съ которымъ переживала она и движеніе въ народъ, и періодъ славнаго народовольческаго наступленія. Богдановичъ умиралъ, какъ умирали и другіе, — подъ замкомъ, одиноко, безъ всякаго ухода и призора, причемъ у Вры Николаевны отнято было даже утшеніе облегчить своею непосредственною близостью послднія минуты умирающаго друга. Порядокъ, въ которомъ заключенные располагались въ камерахъ, завислъ отъ тюремной администраціи и былъ или случайнымъ, или преслдовалъ опредленную цль — изолировать другъ отъ друга тхъ, со стороны которыхъ можно было ожидать совмстнаго протеста. Умирающаго Богдановича и В. Н. раздляли з камеры. И вотъ, воспользовавшись посщеніемъ тюрьмы начальникомъ штаба корпуса жандармовъ ген. Петрова, они оба заговорили съ послднимъ о томъ, чтобъ ихъ помстили въ сосднихъ камерахъ. Происходило это за 1 1/2 мсяца до смерти Богдановича, когда въ исход его болзни не было уже никакого сомннія, и притомъ въ такой періодъ шлиссельбургской жизни, когда, посл упорной борьбы заключенныхъ за право стука, оно было уже признано администраціей. И, тмъ не мене, ген. Петровъ наотрзъ отказался удовлетворить даже и это невинное желаніе. Смерть Богдановича, ея медленная, мучительная агонія настолько потрясла В. Н., что она мсяца на 2 — з замкнулась въ себ, въ своей камер, переживая наедин тяжелыя минуты горя. И гд только находила силы эта миніатюрная, хрупкая женщина бороться со всми безпощадными, разрушающими духъ и тло вліяніями тюрьмы, которыхъ не выдерживали несравненно боле сильные организмы?!
Въ конц 1889 года произошла общетюремная 8—9-ти-дневная голодовка, вызванная тмъ, что посл посщенія тюрьмы двумя Дурново — министромъ внут. дл. и директоромъ департамента полиціи, — по ихъ распоряженію были отобраны у заключенныхъ т немногія, принадлежавшія имъ лично книги, которыя незадолго передъ тмъ были имъ выданы на руки. На 9-й день, когда выяснилось, что продолженіе голодовки обрекаетъ на неизбжную смерть нкоторыхъ больныхъ, наиболе слабыхъ товарищей, она была прекращена. Но В. Н., упорная, какъ и всегда, въ своемъ ршеніи, продолжала голодовку еще нсколько дней и прекратила ее только по настойчивымъ мольбамъ товарищей.
Въ начал 90-ыхъ годовъ, произошли значительныя реформы въ тюремномъ режим. Трудно сказать, чмъ были он вызваны. Насытили-ль высшія власти свое мстительное чувство, уморивъ половину заключенныхъ, или просто не желали, чтобъ это учрежденіе опустло и естественнымъ путемъ прекратило свое существованіе? Во всякомъ случа, въ силу тхъ или иныхъ соображеній, обстановка тюремной жизни сильно измнилась. Время гулянья было увеличено, пища улучшена, открыты мастерскія, тюремная библіотека стала пополняться, и приличное обращеніе на ‘вы’ окончательно замнило прежнее хамское ‘ты’ Ирода или обращеніе въ безличной форм. Общеніе между заключенными увеличилось, благодаря совмстной работ въ мастерскихъ (по двое) и праву перемнять по своему желанію товарища по гулянью и работамъ. Только дв женщины были лишены этого разнообразія, но посл продолжительной борьбы и для нихъ открылась возможность непосредственнаго общенія съ остальными товарищами-мужчинами. Верхнія половины заборовъ, раздлявшія.огороды и мста прогулокъ, были замнены деревянными ршетками, и такимъ образомъ об узницы получили возможность ежедневно во время гулянья видться черезъ ршетку съ товарищами, а также бесдовать съ ними у открытыхъ дверныхъ форточекъ мастерскихъ. Измненіе режима благотворно повліяло на разстроенное физическое здоровье и расшатанные нервы. В. Н.: по-немногу она окрпла, и громадный запасъ присущей ей энергіи нашелъ себ примненіе даже .въ тсныхъ рамкахъ Шлиссельбургской жизни.
Весь день В. Н. оказался заполненнымъ: огородныя работы смнялись работами въ мастерскихъ (переплетная, столярная, токарная) и домашними занятіями — шитьемъ, вязаньемъ фуфаекъ для товарищей и т. п. Обладая достаточною подготовкою, В. Н. начала, кром того, проходить систематическій курсъ естествознанія, ботаники, зоологіи, минералогіи, физики, химіи, астрономіи, подъ руководствомъ одного изъ товарищей — Лукашевича, очень свдущаго въ этой области науки. Занималась В. Н. уже самостоятельно и общественными науками, поскольку это было возможно при наличности той нелпой департаментской цензуры, которой подвергались вс новыя, поступавшія въ тюремную библіотеку, книги по общественнымъ вопросамъ. По ея иниціатив и при ея непосредственномъ участіи, устраивались общія чтенія и дебаты, лекціи по естествознанію, философіи и другимъ общественнымъ вопросамъ, писались рефераты, однимъ словомъ, В. Н. была всегда въ фокус того, что составляло общественную жизнь Шлиссельбургской тюрьмы и въ чемъ проявлялась совмстная дятельность заключенныхъ. Все это можетъ показаться, конечно, мелкимъ, незначительнымъ сравнительно съ тмъ, чему была посвящена вся ея вольная жизнь и многолтняя революціонная работа. Но въ то же время все это рисуетъ образъ человка способнаго и умющаго во всякой обстановк, при самыхъ неблагопріятныхъ условіяхъ, наполнять свою жизнь трудомъ, отыскивать возможное примненіе своимъ способностямъ и энергіи, побуждая къ тому же и другихъ своимъ примромъ.
Въ ноябр 1896 года крупное событіе нарушило обычное теченіе Шлиссельбургской жизни. Совершенно неожиданно послдовало объявленіе о примненіи коронаціоннаго манифеста къ восьми человкамъ изъ 2і-го, составлявшихъ тогда населеніе тюрьмы. Частичное примненіе манифеста лишь къ одной части Шлиссельбурицевъ и непримненіе его къ десяти безсрочнымъ, въ томъ числ и къ В. Н., какъ бы съ умысломъ подчеркивало безнадежность положенія послднихъ.
Примненіе манифеста повлекло за собою немедленный увозъ изъ Шлиссельбурга пяти человкъ, въ томъ числ и Л. А. Волкенштейнъ.
Тюрьма сразу опустла, а въ ближайшемъ будущемъ ей предстояло еще боле опустть, благодаря предстоявшему увозу еще шести человкъ срочныхъ. Положеніе В. Н., потерявшей въ лиц Л. А. Волкенщтейнъ того близкаго друга, о которомъ она вспоминаетъ съ такою любовью, сдлалось еще боле одинокимъ, и возможность общенія съ товарищами-мужчинами не могла, конечно, замнить ей интимную женскую близость и дружбу, которою были связаны об Шлиссельбургскія узницы. По счастью, на помощь Вр Николаевн пришло одно обстоятельство, внесшее новое содержаніе въ ея жизнь и занявшее ея время и мысли работой, которой она отдалась со свойственными ей увлеченіемъ и настойчивостью.
Всякій шлиссельбуржецъ, наврное, вспомнитъ всегда съ чувствомъ сердечной признательности доктора Безроднаго, прослужившаго слишкомъ пять лтъ тюремнымъ врачемъ и относившагося все время съ неизмннымъ доброжелательствомъ и вниманіемъ къ нуждамъ заключенныхъ. Какими-то путями ему удалось добиться въ департамент полиціи разршенія снабжать заключенныхъ разными коллекціями изъ подвижного музея техническаго общества — ботаническими, минеральными, физическими и др. Вслдъ за коллекціями стали поступать въ тюрьму различные заказы изъ музея, за исполненіе которыхъ съ полною охотою взялись заключенные. Изъ матеріаловъ, собираемыхъ ими самими, а также получаемыми изъ музея въ вид массы сушеныхъ растеній, наскомыхъ, минераловъ и т. д., составлялись различныя коллекціи, гербаріи, отправлявшіеся въ музей, рисовались статистическія и ботаническія таблицы, изготовлялись ящики, футляры для присылаемыхъ физическихъ инструментовъ и т. д. Душой всхъ этихъ работъ, организаторомъ ихъ являлась В. Н., принимая въ нихъ и непосредственное личное участіе. Ея собственными руками изготовленъ былъ не одинъ десятокъ прекрасныхъ гербаріевъ, минералогическихъ и энтомологическихъ коллекцій и т. п.
Эти работы, которымъ она посвящала много времени, не мшали ей однако продолжать обычныя занятія — спеціальныя по естествознанію, чтеніе, изученіе англійскаго и итальянскаго языка, многочисленные переводы съ французскаго и нмецкаго и т. д. Вспоминая это время, можно лишь удивляться изумительной трудоспособности и трудолюбію В. Н., настойчивости и умнію, съ которыми она доводила до конца вс свои разнообразныя работы и научныя занятія, удляя при этомъ время и товарищамъ, общимъ чтеніямъ и дружескимъ бесдамъ съ ними.
Можетъ быть, именно эта напряженная работа и занятія и поддерживали В. Н., давая хоть какой-нибудь исходъ ея энергіи и спасая отъ тяжелыхъ вліяній тюремной жизни. Вдь не нужно думать, что въ теченіе этихъ 8—ю лтъ (1890—1900 г.) жизнь тюрьмы протекала уже вполн тихо и безмятежно. Положеніе заключенныхъ, правда, улучшилось, сравнительно съ первымъ трагическимъ періодомъ шлиссельбургской жизни, но улучшилось именно только ‘сравнительно’, и тюрьма попрежнему продолжала носить характеръ замурованнаго склепа, какъ бы позабытаго всмъ міромъ, гд заключеннымъ было суждено доживать свои дни, безъ надеждъ на что-либо лучшее, наблюдая, какъ разваливается и осыпается даже толща стнъ, отдлявшихъ ихъ отъ жизни.
А внутри только стны обваливались,
Распадаясь на мусоръ и хламъ,
Каждый годъ разрастались и сваливались
Лопухи по забытымъ угламъ.
Продолжалась та же постоянная, упорная война за различныя мелкія льготы, отъ совокупности которыхъ зависла вся жизнь заключенныхъ, прерываемая время отъ времени моментами острыхъ конфликтовъ съ администраціей. Призракъ смерти и сумасшествія не царилъ надъ тюрьмою такъ властно, какъ прежде, но и за эти годы заключенные схоронили нсколькихъ товарищей, и на ихъ глазахъ развивались, хотя и не такъ часто, какъ прежде, картины психическихъ заболваній, мучительныхъ и безнадежныхъ, какъ это было, напр., съ Похитоновымъ въ 1895 г. Трагическій элементъ убавился, но не исчезъ совершенно изъ Шлиссельбургской жизни. Тюрьма продолжала оставаться тюрьмою, и при этомъ исключительною, убивавшею у своихъ безсрочныхъ обитателей всякую надежду на будущее, отрывавшею ихъ навки отъ живого міра, отъ всего, что придавало цну и смыслъ ихъ жизни. И мысль о безцльности этого существованія невольно мелькала порою у многихъ, угнетая умъ и душу!
‘Если бы хоть маленькая струйка вашего сочувствія, хоть маленькій притокъ вольнаго воздуха и свжихъ людей проникалъ къ намъ, — отвчаетъ В. Н. въ своемъ письм архангельскимъ ссыльнымъ на ихъ привтствія, — намъ жилось бы легче! Но мы были оторваны всецло и безнадежно отъ всего милаго и дорогого, и это было, пожалуй, тяжеле всего… Часто, — говоритъ она дале, — воображеніе рисовало мн картину Верещагина, въ натур, впрочемъ, никогда не виднную мною: на вершин утесовъ Шипки, въ снговую бурю, стоитъ недвижно солдатъ на караул, забытый своимъ отрядомъ… Онъ сторожитъ покинутую позицію и ждетъ прихода смны… Но смна медлитъ… смна не приходитъ… и не придетъ никогда! А снжный буранъ крутится, воетъ и по-немногу засыпаетъ забытаго… по колна… по грудь… и съ головой… И только штыкъ виднется изъ-подъ сугроба, свидтельствуя’ что долгъ исполненъ до конца. Такъ жили и мы, годъ за годомъ, и тюремная жизнь, какъ снгомъ, покрывала наши надежды, ожиданія и даже воспоминанія, которыя тускнли, стирались,.. Мы ждали смны, ждали новыхъ товарищей, новыхъ молодыхъ силъ… Но все было тщетно: мы старли, изживали свою жизнь — а смны все не было и не было’.
Такъ рисуетъ сама Вра Николаевна картинно и глубоко врно т чувства и мысли, которыя переживала она, какъ и вс товарищи, находя лишь нкоторое забвеніе въ томъ неустанномъ труд, которымъ наполнялась вся ея тюремная жизнь.
Но, при всемъ сознаніи безнадежности своего положенія, при всей душевной усталости, которая является неизбжнымъ удломъ продолжительнаго заключенія, В. Н. неизмнно сохраняла всегда глубокую вру въ правоту и грядущую по бду той идеи, того дла, которымъ она служила прежде, служила и теперь, оставаясь на своемъ ‘забитомъ посту’ безъ надежды, что увидитъ день этой побды. И она, конечно, испытала рдкія, но полныя высокаго счастья минуты, которыя выпадаютъ и на долю замурованнаго на вки человка, провидящаго духовнымъ взоромъ торжество его идеи, сознающаго, что онъ исполнилъ свой долгъ, и увреннаго, что и впредь выполнитъ его до конца.
Но, темницей глухой не подавленные,
Появлялись страдальцы изъ тьмы,
И, давно всми въ мір оставленные,
Говорили въ безмолвьи тюрьмы:
‘Пусть насилья законы безсмысленные
Налагаетъ на насъ произволъ.
Не помогутъ вамъ казни безчисленныя
И падетъ угнетенья престолъ!
‘Вы не страшны для насъ, угнетающіе,
Хоть умремъ мы въ глуши отъ меча…
Вчной жизни струи обновляющія
Не пресчь вамъ рукой палача!’
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вотъ, въ 1901 году эта свжая, обновляющая струя вторглась въ жизнь В. Н. и ея товарищей и, поднявъ общій тонъ ея, внесла небывалое до тхъ поръ оживленіе. Въ ма этого года, въ первый разъ посл 13-ти лтняго промежутка, сильно пордвшая шлиссельбургская колонія пополнилась новымъ членомъ — Карповичемъ. Онъ явился первой ласточкой разгоравшагося движенія, первымъ желаннымъ встникомъ изъ міра жизни и борьбы. Появленіе его, расшевеливъ жизнь тюрьмы, повлекло, однако, за собою цлый рядъ столкновеній съ тюремной администраціей, старавшейся, хотя и безуспшно, изолировать ‘новичка’ отъ ‘стариковъ’ и препятствовать, по возможности, ихъ сношеніямъ. Впрочемъ, для подобныхъ столкновеній назрвали уже и другія причины. Надвигавшаяся общероссійская реакція (министерство Сипягина и Плеве) неизбжно должна была отразиться и на положеніи заключенныхъ всевозможными репрессіями, какъ это бывало и раньше. Тюремная администрація не разъ уже намекала на возможность измненія къ худшему тюремнаго режима, поясняя, что сидящіе въ Шлиссельбург связаны круговою порукою съ дйствующими революціонерами и являются отвтственными за то, что совершаютъ послдніе. Нуженъ былъ только предлогъ, чтобы открыть походъ противъ шлиссельбургскихъ ‘вольностей’, и онъ скоро представился. Въ феврал 1902-го года М. Поповъ сдлалъ попытку переслать черезъ рядового жандармской команды письмо къ роднымъ, перехваченное тюремнымъ начальствомъ. Въ этотъ же день заключеннымъ было объявлено, что они лишаются многихъ существенныхъ льготъ, которыми они пользовались въ теченіе послднихъ лтъ, а затмъ, не довольствуясь этимъ, тюремная администрація умышленно вызвала инцидентъ, воскресившій къ жизни прежніе порядки, очевидно съ цлью доказать свое твердое ршеніе идти до конца. Былъ пущенъ въ ходъ старинный излюбленный жандармами пріемъ — доводить людей до неистовства систематическимъ безпрерывнымъ заглядываньемъ въ дверной глазокъ, причемъ объектомъ этихъ манипуляцій избрали меня, человка завдомо нервнаго. Доведя меня, что называется, до благо каленія и принудивъ, въ конц концовъ, залпить дверной глазокъ бумагой, чтобы спастись отъ вызывающаго, назойливаго заглядыванья, шесть жандармскихъ унтеровъ, подъ предводительствомъ смотрителя тюрьмы и самого коменданта крпости, ворвались въ мою камеру и принялись вязать меня, надвая сумасшедшую рубаху. Дло кончилось тмъ, что со мной случился припадокъ глоточной спазмы, и въ безчувственномъ состояніи, связаннаго, меня унесли въ другую камеру.
Ближайшіе сосди, до слуха которыхъ долетлъ шумъ и возня, подняли на ноги всю тюрьму. Поднялся неистовый стукъ во вс двери, чмъ попало, крики и требованія допустить къ пострадавшему товарищу и позвать доктора, который и появился вскор, но только черезъ часъ привелъ меня въ чувство, заявивъ протестъ противъ незаконнаго поведенія администраціи, которая, по тюремнымъ правиламъ, не имла права прибгать къ сумасшедшей рубашк безъ его разршенія.
Это былъ многознаменательный инцидентъ, указывавшій на то, къ какимъ пріемамъ борьбы и усмиренія предполагаетъ прибгать тюремная администрація. Не желая и не считая возможнымъ допустить, чтобы этотъ случай прошелъ для нея безнаказанно, съ перспективою повториться въ ближайшемъ будущемъ, В. Н. ршила дать надлежащій отпоръ, не предупредивъ никого о своемъ ршеніи, какъ всегда поступала въ такихъ случаяхъ. На другой день она пригласила смотрителя тюрьмы, жандармскаго ротмистра Гудзя, и передала ему для отправки въ департаментъ коротенькое письмо къ матери, въ которомъ просила послднюю побывать немедленно въ департамент полиціи и обратить его вниманіе на то, что случилось недавно въ Шлиссельбургской тюрьм и грозитъ опять войти въ обиходъ ея жизни. Черезъ часъ смотритель возвратился и принесъ письмо обратно, сообщивъ, что оно не можетъ быть отправлено, а на сдланное ему указаніе, что по существующей инструкціи онъ обязанъ отправлять въ департаментъ все, что вручаютъ ему заключенные, объявилъ, что въ такомъ случа тюремная администрація лишаетъ ее права переписки, — что опять таки превышало компетенцію мстной администраціи и зависло отъ департамента. Представлялось очевиднымъ, что тюремное начальство желаетъ замять дло, не доводя его до свднія Петербурга. И вотъ, чтобы помшать этому, В. Н. самоотверженно ршилась совершить такой серьезный фактъ, скрыть который, — думалось ей, — администрація уже не сможетъ, что и поведетъ къ разслдованію всего происшедшаго. Неожиданнымъ, быстрымъ движеніемъ сорвала она съ илечъ смотрителя погоны и бросила ихъ на полъ. ‘Что вы длаете! Что вы длаете!’ — повторилъ нсколько разъ растерявшійся смотритель и поспшно скрылся изъ камеры.