Внокъ или внецъ *)
‘Пусть поэтъ творитъ не свои книги, a свою жизнь’.
Валерій Брюсовъ.
Горе, кто обмнитъ
На внокъ внецъ.
Валерій Брюсовъ.
Андрей Блый.
Венок или венец, Белый Андрей, Год: 1910
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Аполлонъ, No 11, 1910
*) Признавая первостепенное значеніе того спора, который поднятъ статьями Вячеслава Иванова и Александра Блока и перешелъ уже въ общую прессу, и желая по возможности всесторонне освтить его, редакція переноситъ печатаніе статей о символизм въ хронику: только такимъ путемъ недостатокъ мста можетъ быть устраненъ.
Обмнъ мнній о судьбахъ и назначеніи символизма, происходящій на страницахъ ‘Аполлона’ побуждаетъ меня высказать нсколько словъ.
Будучи несогласенъ въ корн со статьей В. Я. Брюсова ‘О рчи рабской, въ защиту поэзіи’, невольно выписываю слова В. Я. Брюсова изъ статьи его ‘Священная жертва»(Всы No 1, 1905 г.). Вотъ эти слова:
‘Мы требуемъ отъ поэта, чтобы онъ неустанно приносилъ свои ‘священныя жертвы’ не только стихами, но каждымъ часомъ своей жизни, каждымъ чувствомъ,— своей любовью, своей ненавистью, достиженіями и пaденіями’.
И я подписываюсь подъ каждымъ словомъ… Въ прекрасной, глубоко-прочувствованной стать А. Блокъ въ сущности говоритъ только это, онъ какъ бы спрашиваетъ себя и насъ, приносимъ ли мы свои ‘священныя жертвы’ каждымъ чувствомъ, каждымъ часомъ своей жизни. Съ другой стороны, В. Ивановъ опредленно высказывается въ томъ смысл, что символизмъ не есть только школа въ искусств. Казалось бы, Брюсову, выступавшему, нсколько лтъ назадъ, отъ лица русской символической поэзіи со своимъ credo, только радоваться этому совпаденію признанія В. Иванова съ собой.
‘Символизмъ не хотлъ и не могъ быть только искусствомъ’, исповдуетъ В. Ивановъ.
‘Мы требуемъ отъ поэта, чтобы онъ неустанно приносилъ свои ‘священныя жертвы’ не только стихами’, исповдовалъ В. Я. Брюсовъ въ 1905 году. Оба лозунга открыто признаютъ за символизмомъ нчто большее, нежели литературную школу, въ теченіи, сложившемся во Франціи, какъ литературная школа, а въ Германіи — какъ новое міросозерцаніе (къ символистамъ причислялъ себя и Ницше), могло и должно было содержаться нчто большее, нежели разсужденіе о чеканк стиха. Французскій символизмъ, правда, создался, какъ литературная школа, но германскій символизмъ слагался не только въ предлахъ исторіи литературы. И важно намъ не то, какъ слагался символизмъ исторически, намъ важно, что такое символизмъ, отразившійся здсь — какъ школа, а тамъ — какъ проповдь новаго міроощутенія. Признаніе двухъ крупнйшихъ представителей русскаго символизма въ томъ, что символизмъ не только литературная школа, указываетъ вовсе не на измну завтамъ символическаго искусства, а на характеръ русскаго символизма, оригинально выразившагося.
Брюсовъ, въ 1905 году давшій одинаковое съ Ивановымъ и Блокомъ опредленіе задачъ художника, въ 1910 году возражаетъ Иванову и Блоку слдуюшими юмористическими, но вовсе не убдительными словами: ‘Молоткомъ слдуетъ вбивать гвозди, а не писать картины. Изъ ружья лучше стрлять, чмъ пить ликеры… Ддушка Крыловъ предостерегаетъ отъ такихъ пвцовъ, главное достоинство которыхъ въ томъ, что они въ ротъ хмельного не берутъ’. (‘Аполлонъ’ No 9, стр. 31). Изъ того, что молоткомъ вбиваютъ гвозди вовсе не слдуетъ, чтобы я, подвергшись нападенію разбойниковъ и не имя никакого орудія, кром молотка, позволилъ себя убить, не защищаясь молоткомъ только потому, что имъ вбиваютъ гвозди. Изъ ружья, правда, не пьютъ ликера, но ружье въ арміи осуществляетъ дв, по существу несовпадающихъ цли: 1) изъ него стрляютъ, 2) къ нему привинчиваютъ штыкъ и дйствуютъ имъ, какъ холоднымъ оружіемъ. Конечно, не въ томъ красота пвца, что онъ не беретъ въ ротъ хмельного, но отсюда не слдуетъ вовсе, что пвецъ не сметъ заботиться о своей трезвости, вино, какъ мы знаемъ, ослабляетъ творчество. Чего хочетъ В. Я. Брюсовъ? Не хочетъ-ли онъ, чтобы незащищались молоткомъ, даже когда нтъ иного оружія, чтобы воины, разстрлявъ патроны и видя наступленіе врага на крпость, лучше бросили бы ружья и сдались въ плнъ, нежели привинтили къ ружьямъ штыки? Или онъ не хочетъ, чтобы поэты боролись съ алкоголизмомъ? Конечно, В. Я. Брюсовъ будетъ отрицать столь явное примненіе толстовскаго принципа непротивленія злу по отношенію къ любимому имъ искусству, но выходитъ, что въ данномъ случа именно такое непротивленіе онъ проповдуетъ.
Искусство искони символично, противъ символизма всяческаго искусства никто не споритъ, символизмъ этотъ приближается къ намъ, когда мы поднимемся къ снговымъ вершинамъ творческаго Олимпа. Символизмъ Гете, Данте, Шекспира аристократиченъ не только въ переносномъ смысл, но и въ буквальномъ, какъ была аристократична подлинная наука, подлинная философія.
Съ середины XIX столтія возросла демократизація знаній и философіи, цлые слои, досел никакъ не причастные искусству, являлись все боле и боле законодателями его судебъ, въ настоящую эпоху не кружки эстетически-образованныхъ людей — активные, участники жизни искусства, демократическія массы отнеслись къ искусству активно, смстилась линія развитія искусствъ, искусство — въ опасиости.
Развитіе символической школы въ искусств, какъ и проповдь символизма у Ницше и Ибсена, явились отвтомъ на распространяющуюся вульгаризацію искусства, аристократическія глубины вчнаго символизма предстали предъ массой въ явной, проповднической форм: символическая школа въ поэзіи суммировала индивидуальные лозунги художниковъ, (исповдуемые, какъ Privat-Sache), провозглашеніемъ этихъ лозунговъ, какъ параграфовъ художественной платформы, въ демократическихъ кабачкахъ, а не на высотахъ академическаго олимпійства началась проповдь символистовъ. Первые символисты выступали и какъ теоретики, и какъ художники: ‘неуловимое’ всякаго символа выбросили они на поверхность образа. Въ символизм французской школы ‘тaйное’ всякаго образа, извн отчетливаго, стало ‘явнымъ’ туманъ — образомъ. Гете извн ясенъ, и только подъ ясностью формы, гд-то тамъ, въ глубин, насъ встрчаютъ бездонные корридоры ‘неуловимаго’, Верлэнъ — извн туманенъ, но подъ туманной оболочкой у него часто сквозитъ простая и ясная мысль. Первый — аристократъ, второй — демократъ. Если въ классически законченныхъ формахъ Гетевскаго символизма не встаетъ съ настойчивостью вопросъ о происхожденіи мистической дымки запредльнаго, почіющей на искусств, то въ утрированно крикливомъ подчеркиваніи такой дымки у позднйшихъ символистовъ этотъ вопросъ встаетъ, а вмст съ тмъ встаетъ по новому вопросъ о цли, о смысл Художественнаго Творчества, о мст его въ іерархіи знаній и творчествъ (напр., религіознаго). Этотъ вопросъ теперь волнуетъ не только теоретика, онъ волнуетъ и художника, разобраться въ задачахъ и цляхъ искусства, независимо отъ сложившихся исторически его формъ, есть нын вопросъ совсти художника, а особенно художника-символиста, въ силу положенія своего подчеркнувшаго многое изъ того, что прежде замалчивалось, выставившаго явно предъ всми, какъ лозунгъ, индивидуальныя заявленія художниковъ прошлаго. Внокъ лaвровый, стыдливо покрывшій жреческій внець, символисты сорвали съ себя въ лиц Ницше, Ибсена, религіозныя исканія Бодлера, Верлэна, Уайльда, Гюисманса, Стриндберга, В. Иванова, Блока не заглушить анкетами о свободномъ стих, въ мученіяхъ со всти, въ борьб за дальніе горизонты жизни не только любовь къ искусству проявилась у современныхъ поэтовъ-символистовъ. ‘Только жреческій ножъ, разскающій грудь, даетъ право на имя поэта’ — писалъ самъ Брюсовъ. Внокъ былъ смненъ на внецъ. На внецъ смнилъ свой внокъ и Брюсовъ, заявившій опредленно:
Горе, кто обмнитъ
На внокъ внецъ.
А вотъ въ стать своей No 9 ‘Аполлона’ онъ именно мняетъ на внокъ внецъ, не хотлось бы отвтить ему его же словами: Горе…
Въ проповднической нот, проявившейся у величайшихъ символистовъ нашего времени Ницше и Ибсена, въ томъ, что они признаютъ въ художник творца жизни, мы и усматриваемъ привнесеніе цли, диктуемой искусству: изъ искусства выйдетъ новая жизнь и спасеніе человчества. Это и есть тотъ штыкъ, который привинчиваетъ къ ружью завоеватель-художникъ, въ искусств кроется религіозное творчество самой жизни, опредляющее само познаніе, такъ отвчаетъ развитіе главнйшихъ руслъ современной психологіи и теоріи знанія: штыкъ дарится художнику философомъ, штыкъ нуженъ, а Брюсовъ въ критическій моментъ высмиваетъ употребленіе штыка неудачнымъ сравненіемъ штыка съ ликеромъ. Такъ поступая, онъ рубитъ втку, на которой сидитъ, отрекается отъ своихъ словъ: ,На алтарь нашего божества мы бросаемъ самихъ себя’.
На алтарь своего божества, вруя въ магическую силу творчества, какъ начала преображенія жизни — бросаютъ В. Ивановъ и Блокъ свою дятельность, какъ литераторовъ: они исполняютъ завтъ Брюсова, отъ этого, вримъ, лишь разгорится пламя ихъ художественнаго творчества: В. Ивановъ дастъ еще боле совершенные сонеты, Блокъ — драмы. Но Брюсовъ смется надъ ихъ жреческимъ отношеніемъ къ искусству.
Я не отвчу ему его же словами: Горе…
Я построилъ этотъ отвтъ Брюсову на продолженіи и развитіи его шутки о ружь и ликер. Помимо шутки, В. Я. Брюсовъ опровергаетъ Иванова указаніемъ на то, что символизмъ есть опредленное историческое явленіе, Брюсовъ предлагаетъ остаться и современнымъ символистамъ на той теоретической почв, какую имли подъ собой французскіе символисты. Но признаемся: у нихъ не было никакой теоретической почвы, самый интересъ къ стиху, самыя разсужденія о форм хороши тогда, когда мы знаемъ, что такое искусство, форма, стихъ, лозунги символистовъ требуютъ философскаго оправданія и раскрытія, оставаться на почв исторіи невозможно, сожалть о томъ, что современные русскіе символисты вышли изъ круга интересовъ французскихъ символистовъ равнозначно сожалнію о томъ, что человчество вышло изъ первобытнаго состоянія. Да и кром того: пріурочивать символизмъ къ Франціи — узко: вдь Ницше опредленно заявлялъ себя символистомъ, а кругъ его темъ несоизмримъ съ кругомъ темъ, разрабатываемыхъ во Франціи. Символизмъ — всемірно-историческое явленіе, онъ весь еще — въ будущемъ, забивать его во Францію и измривать десятилтіемъ жестоко, отъ символизма не останется ничего. ‘Спросите Верхарна и Вилье-де-Гриффина,— восклицаетъ Брюсовъ, — и я увренъ, что вс они скажутъ единогласно, что хотли одного’… Было бы обидно за символизмъ, если бы судьбы его опредлялись личнымъ мнніемъ Верхарна и Вилье-де-Гриффина. Надюсь, что символизмъ нчто большее, нежели Вилье-де-Гриффинъ… Стремленіе символистовъ не въ томъ, чтобы разрушить тысячелтія прошлаго искусства, а въ томъ, чтобы освтить и углубить эти тысячелтія свтомъ будущаго. Эта вра въ будущее и двигаетъ всми нами, заявляющими открыто, что судьбы русскаго символизма не зависятъ отъ Франціи, какъ независятъ он и отъ школьныхъ опредленій. Иначе Брюсову пришлось бы согласиться съ жестокой критикой французскихъ символистовъ, напечатанной въ томъ же No ‘Аполлона’ въ стать ‘Парижскій діалогъ’. Вотъ что пишетъ авторъ діалога: ‘Послдовательные символисты не оставятъ твореній или оставятъ такія, которыя черезъ сто лтъ будутъ читаться только ради любопытства’. Символизмъ, понимаемый, какъ методъ литературной школы, обреченъ на гибель: это — ясно. Неужели Брюсовъ хочетъ гибели символизму? Но Брюсовъ двоится.
‘Пуcть поэтъ творитъ не свои книги, а жизнь’ — пишетъ онъ въ 1905 году. ‘Символизмъ хотлъ быть и всегда былъ только искусствомъ’ — пишетъ онъ въ 1910 году.
Горе, кто обмнитъ
На внокъ внецъ.
Вал. Брюсовъ.
Внокъ или внецъ?