Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ
(Фельетон)
‘Танечка! Чем я вам докажу свои пылкие чувства? Хотите, я вам презентую замшевые полусапожки на 64 пуговицы? Или, может быть, желаете, я завтра же пойду и в вашу честь пристрелю хоть самого бывшего царя?’ Так на танцульке говорил обольстительный матрос Пунаков, во время падеспаня, крутобедрой, смешливой, розовой девице с масляными глазами, вздернутым носом и жирными, пунцовыми губами. А если и не говорил, то во всяком случае мог сказать, и тогда лишь слабая паутинка преграждала бы ему путь от слова к делу. Недаром мне предлагал во времена Керенского один репортер: ‘Хотите, принесу вам подлинное интервью с бывшим царем! И возьму совсем недорого, по четвертачку за строчку. Это не трудно, надо только сторожу сунуть красненькую, а там — говорите сколько вам угодно’. Шингарев и Кокошкин были убиты в самом неприкосновенном убежище, в больнице, на больничных койках, ночью. Бонч-Бруевич отечески пожурил убийц: ‘Нехорошо, очень нехорошо, молодые люди. Не одобряю и, можно сказать, даже осуждаю’.
Убийцы, расстрелявшие милых мальчиков Генглезов, до сих пор не разысканы. Говорят, что они погибли в одном из междоусобных сражений. Но, если бы они и были живы, то, наверно, вместе с Басовым, они считали свой зверский поступок великим революционным актом. Ведь говорил же матрос, тащивший Генглезов на расстрел: ‘Это мои трофеи! Наконец-то от моей руки погибнут офицеры!..’
И, в самом деле, Танькиному матросу ничего не стоило бы доказать убийством кого-нибудь из Романовых глубину своих сердечных чувств к даме или пылкость своей ненависти к монархическому принципу. Среди ночи приходит в крепость самозваный караул. Пароль и отзыв узнать не трудно. Поддельная записка коменданта и печать на лицо. Старый караул сменен и вот… имя Танькиного ухажера становится достоянием истории, рядом со многими громкими именами.
У меня не имеется никаких поводов питать к великому князю Михаилу Александровичу личную приязнь. Однако, я должен указать, что Михаил Александрович обладает необычным благородством. Он не властолюбив, не эгоистичен, не двуличен, мягкосердечен, необычайно добр и сострадателен. Еще очень давно я заинтересовался моментальным фотографическим снимком, где тогдашний великий князь был схвачен во время <,нрзб>, скачки, на очень трудном препятствии. И с тех пор все, что мне о нем приходилось слышать или читать, как-то невольно задерживалось у меня в голове и укладывалось там на определенную полочку.
Его брак с любимой женщиной, которая никогда не могла сказать словами покойного недурного поэта К.Р. ‘что царская во мне струится кровь’. Этот брак у многих еще жив в памяти. Михаилу Александровичу пришлось тогда, принимая во внимание его все-таки исключительное положение, — перенести настоящее мученичество. Он испытал угрозу лишения титула и высылки за границу и действительную ссылку в армейский полк. А он на это отвечал: ‘А я все-таки люблю, и вы со мной ничего не поделаете’. На войне он зарекомендовал себя человеком стойкой храбрости: без тени рисовки, суетливости или задора. Всадники его дикой дивизии титуловали его ‘ва, султаном’, ‘ва, падишахом’, но, конечно, на ‘ты’, а за глаза звали — ‘наш джигит Миша’.
Обладая обыденным, но прямым и здоровым умом, он никогда не дилетантствовал ни в музыке, ни в поэзии, ни в истории, ни в военном искусстве. Все его сослуживцы, с которыми мне приходилось встречаться — солдаты и офицеры — отзываются о нем, как о человеке чрезвычайно вежливом и внимательном, светлом и простом в отношениях, добром товарище и хорошем строевом офицере. Его обычная скромность часто граничит с застенчивостью. Он нежно, без усилий, любит всех детей, любит цветы и животных. Он прекрасный семьянин. Вот и весь узенький круг его жизненных радостей. Он необыкновенно щедр и не отказывает ни в одной просьбе, помогая в нужде широкою рукою не только деньгами, но и другим, более тугим капиталом — личным влиянием. А главное — он совсем, окончательно, бесповоротно, безнадежно болен полным отсутствием властолюбия. Живя постоянно в Гатчине, но не видев до сих пор ни разу Михаила Александровича в лицо, я был почти свидетелем той беспредельной радости, которая им овладела, когда он узнал, что вместе с рождением Алексея от него отошла необходимость быть наследником. Тогда счастье, переполнявшее его, так и хлестало наружу, потому что он всех вокруг себя хотел видеть счастливыми в эти дни.
Его отказ в 1917 г. от принятия власти без воли народа звучит достоинством, спокойствием и любовью к родине. Мне говорят, что он продиктован Керенским. Форма — может быть, смысл — нет. Он, вероятно, охотно в силу естественного влечения, отказался бы тогда от всякой формы власти, как и от всяких титулов и всевозможных будущих благ, если бы это не было в его тогдашнем положении малодушием, граничащим с трусостью. А вот скажите вы мне, многие ли из тех, что довели Россию, — допустим из чистых идейных побуждений, — до черной гибели: найдут в себе мужество, отказавшись от власти, признаться: ‘Простите нас, мы ошиблись’.
Михаил Александрович скрылся неожиданно из Перми. Оно и понятно. Ведь не мог же он ждать лестного визита Танькиного кавалера. Конечно, можно при умении верить гарантиям большевиков о безопасности. Но верить ли его рьяным и крайним приверженцам? Если так — забавный рассказ: еврей-разносчик, зашедший в усадьбу, пятится от лающей большой собаки. Помещик его успокаивает: ‘Не бойтесь, Шепшерович, она не кусается’. А еврей возражает: ‘Ну, хорошо. Положим, вы знаете, что она не кусается. А она это знает?’
22 июня 1918 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Фельетон ‘Михаил Александрович’ впервые напечатан в газете ‘Молва’. — 1918. — No 15. — 22 июня. Затем, после ареста, Куприн включил его в малоформатный сборник ‘Тришка Будильник’ (1919) под измененным названием ‘Великий князь Михаил Александрович’, усиливающим акцент оппозиции.
— Михаил Александрович Романов (1878—1918), великий князь, сын императора Александра III, младший брат императора Николая II. Начальник Дикой дивизии, сформированной в 1914 г. из кавказских народностей. Генерал-лейтенант (1916). 3 марта 1917 г. отказался от принятия российского престола после отречения Николая II. После прихода к власти большевиков СНК принимает 9 марта 1918 г. решение о высылке великого князя и его секретаря Б. Джонсона в Пермскую губернию. Они были расстреляны в ночь с 12-13 июня 1918 г. в Мотовилихе под Пермью. Инициатором и организатором убийства был Гавриил Мясников — председатель Мотовилихинского совдепа и член коллегии пермской ЧК. После убийства было официально объявлено о побеге Михаила Александровича с секретарем.
Поводом для написания фельетона послужила распространенная властями информация, что великий князь Михаил Александрович Романов якобы бежал из-под ареста и сплачивает вокруг себя контрреволюционные силы. Не зная об истинной судьбе князя, который к тому времени был уже расстрелян, Куприн пишет, что и он на месте Михаила Александровича счел бы за благо скрыться, так как ничто не гарантирует политическим узникам советских тюрем и ЧК личной безопасности от желающих убийством доказать, к примеру, свою ‘ненависть к монархическому принципу’. Статья стала новым подтверждением демократических убеждений писателя: Куприн пишет о своем негативном отношении к российской монархии в лице Романовых, но и настаивает, что принадлежность к тому или иному классу или фамилии не должна быть критерием оценки качеств человека, и тем более, решать вопрос его жизни и смерти.
Призыв к уважению достоинства каждой человеческой личности был в условиях тех лет немаловажен. ‘Пролетарское принуждение’, начиная расстрелами и кончая трудовой повинностью, являвшееся, по словам Н. Бухарина, ‘методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи’, осуществлялось не только по принципу лояльности к власти, но и по классовому. Генерал или великий князь рассматривались не только как звание и титул, но как сама суть человека, его натура, а потому, в соответствии с доктриной, избавление от них — не преступление, а историческая необходимость. 1 ноября 1918 г. председатель ЧК и Военного трибунала М. Лацис, обосновывая необходимость массовой ликвидации буржуазии, давал местным ЧК следующие указания: ‘Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом. Первым делом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Все эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого. В этом смысл красного террора’. Председатель петроградского Совета Г. Зиновьев предложил ‘разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице’ (Стасова Е.Д. Страницы жизни и борьбы. — Изд. 2-е. — М.: Госполитиздат, 1960.— С. 105).
Фельетон был направлен не столько в защиту великого князя Михаила Александровича, сколько на осуждение беззакония и произвола новой власти в отношении любого обывателя. Печатные выступления Куприна этого периода послужили причиной его ареста. В ночь на 1 июля писатель был арестован в своем гатчинском доме и спустя несколько часов доставлен в петроградский революционный трибунал. Постановление следственной комиссии при революционном трибунале гласило: ‘Следственная комиссия, рассмотрев фельетон А.И. Куприна ‘Михаил Александрович’, помещенный в No 15 газеты ‘Молва’ от 22 июня 1918 г., и принимая во внимание:
1) что бывший великий князь Михаил Александрович с самого начала российской революции выдвигался монархическими партиями как кандидат на престол взамен свергнутого Николая II, и что в настоящее время он, скрывшийся из-под надзора советской власти, определенно выдвинут в качестве кандидата партиями контрреволюции, стремящимися к восстановлению монархии, и является объединяющим для них именем, под флагом которого в восточной части России происходит активное движение, направленное к свержению советской власти,
2) что означенный фельетон, являющийся публичным восхвалением личности Михаила Александровича Романова, носит характер явной тенденции, направленной к тому, чтобы содействовать созданию благоприятной психологической почвы для восстановления в России монархии в лице бывшего великого князя Михаила Александровича, и
3) что при таких условиях фельетон А.И. Куприна является прямым вызовом революционной демократии и актом контрреволюционным, — следственная комиссия постановила:
Привлечь А.И. Куприна к революционной ответственности за помещение в газете ‘Молва’ фельетона контрреволюционного направления, мерой пресечения для него избрать заключение под стражу’ (Аресты и обыски // Наш век. — 1918. — No 106).
Вечером 3 июля писатель был освобожден под подписку явиться в суд и под поручительство члена литературного фонда Ф. Д. Батюшкова. Но в ночь на 3 июля был арестован редактор ‘Молвы’ В. Муйжель и, в связи с его допросом, Куприн вновь вызывался в следственную комиссию (Освобождение А.И. Куприна // Наш век. — 1918. — No 108, Последние известия // Там же. — No 109).
Допрос редактора, в основном, касался примечания под статьей Куприна. В. Муйжель объяснил, что как редактор он не был согласен со статьей: характеристикой великого князя и литературным выполнением произведения. Кроме того, он считал неподходящим упоминать в данный момент имя Романова. Тем не менее, статья была напечатана потому, что он с большим уважением относится к имени писателя и ‘не мог не опубликовать произведения Куприна, как не мог бы в свое время не опубликовать произведения Л. Толстого или А. Чехова’. А примечание под статьей подразумевало исключительно ответственность моральную. 6 июля допрос Куприна и Муйжеля был закончен, последний был освобожден. Следственная комиссия признала необходимым для завершения дела ознакомиться с остальными статьями Куприна, напечатанными в газете ‘Молва’ (Освобождение В.В. Муйжеля // Наш век. — 1918.— No 111).
Газета ‘Молва’ (редакторы И. Василевский, В. Муйжель) была закрыта 1 июля и стала выходить под названием ‘Эра’, в которой писатель опубликовал статьи ‘Убийство В. Володарского. У могилы’ (No 1), ‘Сенсация’ (No 5), ‘Третий пункт’ (No 7).
Дни своего вынужденного заключения Куприн описал в статье ‘Сенсация’ (Эра. — 1918. — No 5), где особо отметил, что больше всего неприятностей доставляли ему газетные заметки о его аресте. Репортеры, смакуя детали и выдвигая версии причин ареста, невольно давали революционному трибуналу все новые и новые поводы для размышлений. В статье Куприн, помимо всего прочего, высказал свои мысли о профессии репортера вообще и ее специфике в данное время в частности: ‘Репортер бухнул неосмотрительно и без злого умысла. Но кто же не поймет того, что при иных условиях и при более придирчивом режиме эти заметки могли бы повлечь за собою для обоих заключенных кое-какие неприятные последствия.
Повторяю, у меня нет зла на моих газетных товарищей. Я всегда любил в хроникерской заметке живость и обстоятельность. Но погоня за сенсацией, за значительным фактом, за свежей новостью заставляют нередко газетных работников предугадывать события, ярко, но неверно их раскрашивать, раздувать мелкие случаи или даже невинно их придумывать. Хорошо, что мы с Муйжелем поплатились за газетную сенсацию сравнительно немного. Но надо же сказать правду! Иногда такое неосмотрительное раздраконивание происшествий, особенно если участники их осуждены на невольное молчание, может привести к результатам невыгодным для них и отяжеляющим их и без того невеселое положение’.
— падеспань — (франц.) бальный танец.
— Шингарев и Кокошкин были убиты — см. примечания к ст. ‘Все качества’.
— Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич (1873-1955) — профессиональный революционер-большевик, после Февральской революции — член Исполкома Петроградского Совета, в 1917-1920 гг. — управляющий делами СНК.
— мальчиков Генглезов — см. примечания к ст. ‘Все качества’, ‘Памяти жертв большевиков’.
— стиплчезная скачка — (англ.) скачки по пересеченной местности до заранее условленного пункта, скачки через препятствия.
— покойного недурного поэта К.Р. — великий князь Константин Константинович Романов (1858-1915), поэт, переводчик, публиковавшийся под псевдонимом ‘К.Р.’. Его творчеству Куприн посвятил статью ‘К.Р.’ (1926).