В.В. Розанов
В.В. Розанов
Великий день нашей истории
19 февраля 1861 г. — 19 февраля 1911 г.
Великий день нашей истории
19 февраля 1861 г. — 19 февраля 1911 г.
* * *
* * *
19 февраля 1911 г.
Великий день нашей истории, Розанов Василий Васильевич, Год: 1911
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Эх, молодость, молодость… Безрассудна ты, вздорна иногда, а ничего нет тебя краше. И когда в годы благоразумной старости возвращаешься к тебе мыслью, возвращаешься воспоминанием, да, наконец, возвращаешься этим самым ‘рассудительным суждением’, то говоришь:
— А черт бы побрал эти ‘рассудительные суждения’, у которых сто костылей и ни одного крыла. Возьмите от меня мудрость, возьмите мою осторожность, избавьте, пожалуйста, от высоких чинов: и в обмен дайте мне прыткие ноги, хорошее пищеварение, молодые мускулистые руки и, главное, главное — молодое воображение, молодое желание, молодую веру в людей и жизнь…
Возьмите мое разбитое сердце и верните не разбитое…
Конечно, — сегодня это мысль тысяч людей возраста пожилого и старого, которые боролись если не с крепостным правом (таких ‘сизых орлов’ уже можно по пальцам перечесть), то с многочисленными, даже с бесчисленными остатками крепостного права, крепостной поры, крепостного быта и крепостной ‘были’…
Все 19 февраля 1861 года укладывается в три строчки Пушкина:
Была та славная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая, —
Мужала…
Какой порыв в этих строках! И у многих, у многих старцев проступят слезы на глазах, когда они почувствуют, что в самом деле дивный поэт в этих строках, сказанных о другом времени и других лицах, выразил их молодое чувство 60-х годов минувшего века, — с тем вместе вечное чувство всего поднимающегося, встающего ‘как один человек’, надеющегося…
Вся Русь, после сорокалетнего принудительного ‘сидения на месте’, вдруг встала и пошла… Нет, встала и побежала на молодых сильных ногах, таких доверчивых, с доверчивой душой, с доверчивой мыслью… Ах, если бы не скоро открывшиеся ‘ямки’ на пути, — что вот пришлось споткнуться, — встать и ‘опять упасть’… Если бы не это чертово ‘плетенье’ дороги, в которой вдруг скоро наступила такая ‘неразбериха’, где ‘свой своего начал предавать’… Но это другая, печальная история, — и не сегодня день для этих воспоминаний. Утрем тайную слезу, подавим черную досаду и вернемся и ограничимся первым днем радости.
Просто — 19 февраля.
Время Николая Милютина, Кавелина, великого князя Константина Николаевича, ‘Современника’…
Время молодых, ‘только что вот выступивших’, Тургенева, Достоевского, Толстого, Островского, Григоровича…
Ну, и в фундаменте всего, конечно, — молодой верящий Царь… Без него — просто ничего нет, ничего бы не было, все было бы невозможно. Молодой, образованный, полный великого порыва: — ‘Вперед!..’
Молодой весенний дождь обрызгал трон: и вся Россия расцвела. ‘Царская власть’, ‘царское лицо’: много об этом думано, а еще больше нужно подумать. Ну, вот, подите-ка создайте 1861 год без ‘лица, в котором все сосредоточивается’, которое чего ‘хочет’ — того ‘обязана хотеть’ вся Россия.
Вся Россия оглянулась… Улыбается и видит: среди нее стоит красивый человек, с русыми усами и бакенбардами, в гусарском ментике и аксельбантах: а лицо такое суровое, грозное…
Сдвинул он брови…
Поднялось сердце у всей России: — ‘Ну, ну?!..’
Пятьдесят миллионов человек, и ждут, что скажет этот прекрасный человек, с радостью в сердце и грозою в бровях.
Нет, господа, это религиозный момент, это всемирно-историческая точка, еще не разгаданная! ‘Точку’ эту зачеркнуть в мыслях легко, а вот подите-ка выработайте ее фактически в тысяче лет терпения, страдания и надежды. ‘Увидим! Увидим! Когда-нибудь! Когда-нибудь!’
И пришло 19 февраля 1861 года.
‘Раз… два… Ну, стоим, ну, дальше?..’ Только сердце колотится, уста ничего не умеют сказать.
‘…Три! Повелеваю отныне, чтобы ни один человек в России не смел именоваться рабом и не был в состоянии раба! По церквам! Молебны! Филарет — пиши грамоту, народ — крестись!’
‘Хочу и повелеваю. Так угодно…’ — ‘Теперь я устал. Великое слово дано. А вы по моему слову…’
И все побежало в разные стороны, держась за карманы, кашляя, ковыляя, и… ‘ямки’, ‘ямки’, много ‘ямок’, поехала ‘телега Руси’ — и все ‘в ямку’ да ‘в ямку’, при злобном хихиканье где-то из канавы поблизости.
Но оставим это. Сегодня день радости.
Ах, эта ‘граница’ и ‘неограниченное’… Откуда эта странная мечта, эта странная тоска, у всех народов, не у христиан одних, — создать идею ‘ангела’… И ‘дух’ и ‘плоть’… С одной стороны, ‘чистый дух’, но — ‘может воплощаться’. Все религии, а в философии глубочайшая ее часть — метафизика, наконец, — все сказки, все мифы, да и в самой математике ‘исчисление бесконечных величин’ — указывают на вечное тоскование человека ‘в своих пределах’ и на великую потребность его — выйти из них и вступить в ‘бесконечность’… Вот откуда — ‘ангел’, праведная форма ницшевского грешного ‘сверхчеловека…’. Вот, наконец, основание, что 50 миллионов человек ждут мановения одного, — чтобы сразу и всем одновременно начать что-то делать, одинаково думать и находить упоение в этом согласии и единогласии.
‘Так хочет Царь! Так хочет Царь’…
Совсем это не то, что ‘так хочет седовласый историк С. М. Соловьев’, ‘лучший публицист ‘NN’, к этому призывает нас знаменитый оратор’ такой-то. Совсем другое! Что же другое? Тайна. Тайна, которую легко разрушить. А вот попробуйте-ка ее создать, сотворить вновь, сотворить впервые… Ах, чтобы умертвить человека, достаточно проколоть булавкой его мозжечок: умрет от этого даже Ньютон, умрет праведник… А вот выродите-ка Ньютона, родите праведного человека на землю: пусть постараются отцы и матери, зададут себе ‘урок’… ‘Проколоть булавкой’ все легко, родить — часто никто не может, не умеет.
И все руки со счастьем разжались, Филарет охотно написал бумагу, против своих убеждений написал, как мы знаем это исторически, и, как исторически же знаем, — написал с одушевлением, величественно и вдохновенно! Вот чудо! Самые души вдруг у миллионов людей переродились — и в этом весь секрет… Собственники без горечи отошли от своих состояний, от своего богатства: чего не мог сделать за себя только всю жизнь Толстой, такая личность! ‘Бесконечное лицо’ в центре народа, эта ‘бесконечная величина’ математики, ‘ангел’ религии, молитв, — пришел и захотел: и вдруг все встали и исполнили.
Вполне иррациональный момент! 19 февраля, между прочим, оттого нам дорого, что, каково бы оно ни было на иностранную оценку, — для нас, русских, несомненно, это есть оригинальный и самобытный факт нашей истории, есть, может быть, самое великое проявление особенностей сложения нашей души, нашего исторического воспитания и нашего государственного мистицизма, переходящего от ‘обыкновенной политики’ к началам ‘сверхчеловечности’, которые всегда любил Восток, почитал Восток, верил им Восток… И на Востоке они мерцали, проявлялись.
Поклонимся и мы этому маленькому ‘чуду’ нашей истории, поклонимся сердцу Александра II, — потом так истерзанному в чаду земном и грязном, в чаду едком и мучительном. Поклонимся всему тогдашнему благородному поколению, поклонимся старейшим сейчас людям на лице Русской Земли. Они имели свое ‘Ныне отпущаеши раба твоего’, и особенно после 17 октября они совершенно уже без тревог сойдут в землю, ‘приложившись к отцам’ своим, ‘отцам всей Русской Земли’, от старых наших Ярославов, Андреев, Иоаннов до ‘теперь’.
Будем, господа, радоваться сегодня, и беззаботно радоваться. Будем верить в свою историю и в свою Землю!
Впервые опубликовано: Новое время. 1911. 19 февраль. No 12551.