Осип Мандельштам.
Веер герцогини
Осип Мандельштам.
Веер герцогини
Примечания
Примечания
Веер герцогини, Мандельштам Осип Эмильевич, Год: 1929
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Марсель Пруст рассказывает, как одна герцогиня слушала музыку. Герцогиня была очень гордая, какой-то невероятно голубой крови, бурбонская, брабантская или еще того выше. Как-то случайно она забрела на раут к бедной родственнице, захудалой виконтессе с каким-то изъяном в гербе. Концерт, однако, был хорош. Дамы слушали Шопена, покачивая в такт прическами и веерами. Перед герцогиней встала проблема: отбивать ли ей веером такт, как это делали соседки, или нет, не слишком ли жирно будет для музыканта такое необузданное одобрение с ее стороны? И вот голубая особа блестяще вышла из затруднения: она привела в движение свою черепаховую штучку, но не в такт исполняемой музыки, а вразнобой — для независимости.
Наша критика, увы, напоминает в некоторых отношениях эту герцогиню: она высокомерна, снисходительна, покровительственна. Критик, разумеется, не гимназический учитель. Не его дело ставить отметки, раздавать знаки отличия, премировать, заносить на черную доску. Настоящий критик прежде всего осведомитель — информатор общественного мнения. Он обязан описать книгу, как ботаник описывает новый растительный вид, классифицировать ее, указать ее место в ряду других книг. При этом неизбежно возникает вопрос о масштабе книги, о значительности явления, о духовной силе автора, обо всем, что дает ему право разговаривать с читателем. Я не вижу существенной разницы между большим критическим очерком, развернутым в статью, и малой формой критики — рецензией. Но убожество приемов нагляднее в малой форме рецензии.
Беру пример наудачу: ленинградская ‘Красная вечерняя газета’ от 12 января. Рецензия о романе Алексея Липецкого ‘Наперекор’. Подписана — Гельштейн.
‘Героиня романа — молодая крестьянская девушка Маша, воспитанная и окруженная условиями кулацкого быта, не выдерживает деспотического ига отца и встает ‘наперекор’ своей судьбе. Она уходит из дому, работает избачкой и затем, выйдя замуж за одного из активных партийцев своей деревни, сама становится образцовым общественным работником, направившим все свои силы на борьбу с косной деревенской массой. Такова в двух словах фабула романа’.
Такую, с позволения сказать, фабулу можно придумать, садясь в трамвай или зашнуровывая ботинки. Рецензент тем не менее преподносит ее серьезно: ему подвернулась под руку ‘формочка доброжелательного отзыва’. Автор здесь ни при чем. Веер герцогини механически пришел в движение.
Мы еще ничего не знаем о том, как пишет Липецкий, и ровно ничего не узнаем о пресловутой Маше. Ни один судебный репортер не позволил бы себе столь бессодержательного пересказа всплывших на суде обстоятельств. У нас нет никакой гарантии, что эта самая Маша ‘под гнетом деспотического отца’ не разведется завтра с сознательным избачом, чтобы вновь погрузиться в кулацкую среду.
‘Роман Липецкого интересен попыткой построения нового литературного героя’.
Слово — рецензенту. Почему построен новый тип?
Дело, оказывается, в том, что ‘генеалогия Маши, как передовой женщины, ищущей и нашедшей себе удовлетворение в общественно-полезной работе, несомненно восходит по литературной линии к активным героиням Тургенева (Елена ‘Накануне’, Марианна ‘Нови’).
Позвольте! Читатель хватает рецензента за рукав. Тут неладно. Веер, остановись! Я сплю или он бредит? Ведь это же как раз наоборот, ведь это называется старый литературный тип. Какая странная обмолвка!
Еще двадцать слов рецензенту. Еще не поздно выправиться.
‘Надо признать, что, хотя бытовизм по построению романа и отступает на второй фоновый план перед вырисовкой героев, тем не менее он оказался удачнее, нежели сами герои…’
Хуже всего, что это не простая бессмыслица, а ритуальная. Это какое-то шаманство на диком выспреннем жаргоне. ‘Бытовизм’ оказался удачнее героев. Даю перевод к этой белиберде: быт изображен лучше, чем характеры. Но ведь это не только бессодержательно, но и бессмысленно, поскольку сами характеры бытовые.
Далее сообщается, что автору особенно не удался ‘худосочный партиец, нафаршированный политграмотой, и такая же неживая сельская учительница’.
Что же, собственно, удалось автору? Где книга? О чем писал рецензент? Секрет прост: подвела ‘формочка’.
Рядом с отзывом на книгу Липецкого в том же номере газеты помещена рецензия на повесть Каверина ‘Скандалист, или Вечера на Васильевском острове’. Вот как она начинается:
‘О символистах написала роман Зинаида Гиппиус — ‘Чертова кукла’. О формалистах и прочих написал сейчас Вениамин Каверин. Каждая литературная эпоха оставляет помет в пасквильном романе.’
С первых же слов книга серьезного мастера с таким крупным достижением, как ‘Конец Хазы’, безобразно названа ‘литературным пометом эпохи’.
Дальше идет подделка под ‘научно-формальную’ рецензию — настоящая ‘липа’. ‘В книге задокументован литературный Ленинград’. Это после того, как повесть названа пасквилем и пометом! ‘Каверин вводит в русскую литературу новый принцип занимательного типажа’. Чем это отличается от упомянутой липецко-тургеневской Маши? ‘В построении интриги Каверин обнаружил недальновидность: интересному герою Некрылову он назначил обыденные приключения, а невзрачному профессору Ложкину — интересные’.
Как раз наоборот: это и называется дальновидностью, умением построить фабулу.
Такому построению учит еще народная сказка об Иване-дураке.
О книге Перегудова 9в рецензии:, помещенной на днях в ‘Известиях’, сказано, что ‘близость к изумрудным перелескам и березовым рощам спасает его от нутряной критики в духе Всеволода Иванова’, которого, очевидно, перелески не спасли.
Это улов рецензии за один день из разных газет…
Если перечесть подряд сотню рецензий и критических статей из нашей периодики, то получится впечатление, будто автор — какой-то паразит, присосавшийся к своим героям.
Критики, махнув рукой на автора, через голову его налаживают контакт прямо с героями, советуют им плюнуть на автора, бросить его, разделаться с ним раз навсегда. Так, критик Тальников и еще кто-то советуют Полуярову расплеваться с Сельвинским, уговаривают его не стреляться, как Козьма Прутков юнкера Шмидта, забывая о том, что если б не Сельвинский, не было б никакого Полуярова.
Почти вся работа на критическом фронте и в газетах, и в журналах ведется в неправильном ключе. Чего стоит одно только выражение: ‘достойно внимания’, с его душком педагогического совета гимназии девяностых годов. Бывает похвала, от которой коробит, поощрение, от которого опускаются руки. Сказать человеку, написавшему добросовестную и хорошую книгу, что она заслуживает внимания или что мимо нее нельзя пройти, обратиться к нему на этом убийственном казенном языке — значит его оскорбить. Откуда взялось ‘заслуживает’, что значит ‘достойно’? Ведь писатель, пусть даже молодой, не выслуживался, а работал и к чести быть чего-то удостоенным не стремился.
Не так давно вышла книга Юрия Олеши — ‘Три толстяка’. Олеша — писатель на виду. После ‘Зависти’ он выпустил ‘Толстяков’. Если бы ‘Толстяки’ Олеши были переводной книгой — то всякий внимательный читатель сказал бы: как странно, что я до сих пор не знал этого замечательного иностранного автора. Наверное, у себя на родине он считается классиком, спасибо, что его хоть поздно, да перевели. Между тем у нас чуть не единственным откликом на ‘Толстяков’ была рецензия в ‘Читателе и писателе’ под заголовком: ‘Как не следует писать книги для детей’, с высокомерным и неумным брюзжанием и боязнью захвалить молодого автора. Между тем ‘Толстяками’ уже зачитываются и будут зачитываться и дети, и взрослые. Это хрустально-прозрачная проза, насквозь пронизанная огнем революции, книга европейского масштаба.
Случаи отставания рецензентов и критиков от читателя у нас не редки. Иногда они принимают крайне печальный характер и ведут к большим недоразумениям. Упомяну хотя бы о вопиющей недооценке повести Катаева ‘Растратчики’, вышедшей в 1926 году. Повесть двусмысленная, ее подхватили за рубежом, из нее делают орудие антисоветского пасквиля. Однако в ней есть за что уцепиться. Бояться ее нечего. Как всякая крупная вещь, она допускает различные толкования. Злостно-хвалебным статьям о ‘Растратчиках’ зарубежной прессы мы не можем противопоставить своего толкования, потому что книгу у нас недооценили, она пошла под общую гребенку — ‘удостоилась’ куцых похвал и похлопываний по плечу. Вместо разбора произведений Катаева были в свое время устроены никому не нужные, кустарные суды над самими ‘растратчиками’ — его героями. Проглядели острую книгу.
В заключение приведу уже совсем позорный и комический пример ‘незамечания’ значительной книги.
Широчайшие слои сейчас буквально захлебываются книгой молодых авторов Ильфа и Петрова, называемой ‘Двенадцать стульев’. Единственным откликом на этот брызжущий веселой злобой и молодостью, на этот дышащий требовательной любовью к советской стране памфлет было несколько слов, сказанных т. Бухариным на съезде профсоюзов. Бухарину книга Ильфа и Петрова для чего-то понадобилась, а рецензентам пока не нужна. Доберутся, конечно, и до нее и отбреют как следует.
Еще раз напоминаю о ‘веере герцогини’. Он движется не в такт и с подозрительной независимостью. Нам не нужно веера герцогини, хотя бы в жилах ее текла трижды выдержанная идеологическая кровь.
1928—1929
Вечерний Киев (указание на ‘Киевский пролетарий’ в СК, с. 309 — ошибочно), 1929, 25 января, с редакционным примечанием: ‘Редакция, помещая интересную статью т. Мандельштама, не вполне соглашается с некоторыми ее положениями’. При перепечатке статьи в СК, с. 240-245 купированию подверглись все упоминания имени Н. И. Бухарина.
Статья начинается с пересказа эпизода из 2-й части романа М. Пруста ‘В сторону Свана’ (‘В поисках за утраченным временем’, I), выпущенного в 1927 г. в рус. пер. А. А. Франковского (Л.: Academia).
Липецкий, Алексей Владимирович (1887-1942) — писатель, его роман ‘Наперекор’ вышел в 1928 г. Имя рецензента: Гельштейн A. M.
‘Скандалист, или Вечера на Васильевском острове’ — повесть В. Каверина, опубликованная в ‘Звезде’, 1928, NoNo 2-7 (отдельное издание — 1929).
Рецензент — Наум Яковлевич Берковский (1901-1972), критик и литературовед, автор известной статьи о прозе самого Мандельштама (Звезда, 1929, No 5, с. 160-168, а также в кн.: Берковский Н. Текущая литература. М., 1930, с. 155-181).
В построении интриги Каверин обнаружил… — ср. в рецензии: ‘В интриге есть промахи: самый неинтересный из героев профессор Ложкин приключения испытывает самые интересные, а приключения явно эффектного Некрылова невзрачны’. Интересно, что прототипом Некрылова послужил В. Шкловский, а Ложкина — профессор-славяновед П. А. Лавров и, отчасти, Б. М. Эйхенбаум (см.: Чудакова М., Тоддес Е. Прототипы одного романа // Альманах библиофила. Вып. Х. М., 1981, с. 181-182).
О книге Перегудова <,в рецензиш… Рецензия не обнаружена. Перегудов Александр Владимирович (1894-1989) — прозаик.
… откликом на ‘Толстяков’ была рецензия: ‘Как не следует писать книги для детей’. См.: Бойчевский В. Какою не должна быть книга для детей (‘Три толстяка’ Ю. Олеши) // Читатель и писатель, 1928, No 49, 9 декабря, с. З. См. также П, No 245.
… несколько слов, сказанных Бухариным на съезде профсоюзов — неточность: Н. И. Бухарин говорил об этом не на VIII съезде профсоюзов (12-23 декабря 1928 г.), а в докладе ‘Текущий момент и задачи текущей печати’ на 4-м совещании рабселькоров: ‘Необходимо, чтобы… поменьше было бессмысленного попугайства и побольше разумного понимания вопросов текущей жизни. Недавно я читал новый роман ’12 стульев’. Здесь довольно едко изображена фигура халтурящего якобы пролетарского поэта, который ходит по редакциям всяких профорганов и получает всюду гонорар, но составляет свои ‘производственные’ стишки своеобразным способом… Этот самый ‘Гаврила’ всюду и везде приносит обильную пищу карману находчивого автора. В том же самом романе есть довольно удачная пародия на некоторые стороны нашей общественной жизни. В романе дана картина одного губсоцстраховского учреждения, где сидят беззубые старухи. Тут же красуется лозунг: ‘Пережевывая пищу, ты помогаешь Обществу’ (смех). Или на станции общества спасения утопающих развешан плакат с страшно ‘революционным’ кличем: ‘Дело спасения утопающих есть дело самих утопающих’ (громкий смех в зале). У нас очень часто бывает, что во многие отрасли нашей общественной жизни, хозяйственной, профсоюзной, партийной, пролезают авторы вот этаких Гаврилиад’ (Известия. 1928, 2 декабря, с. З).