Ицхок-Лейбуш Перец
Ицхок-Лейбуш Перец
Вечный мир в стране Гдето
Вечный мир в стране Гдето
Перевод с еврейского Я. Левина.
Перевод с еврейского Я. Левина.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
—————————————————————————
Вечный мир в стране Гдето, Перец Ицхок Лейбуш, Год: 1915
Время на прочтение: 7 минут(ы)
В сказочке рассказывается так о стране Гдето:
Стояла в стране Гдето большая высокая гора. На вершине горы орлы могучие гнездились, в ее просторах широких ветры буйные резвились. Видела вершина постоянно перед собой почти весь небосвод, что над страною Гдето, утро каждое любовалась она дивнейшим восходом солнца, что в стране Гдето…
И купалась вершина в прозрачнейшем, ярчайшем свете. Ведь она самая высокая гора в стране Гдето: ничто не заслонит ей солнца, ниоткуда не падет на нее тень…
И могуча она, гора: скалы — ее мускулы, медь и золото — ее жилы… Знает об этом дикая коза, что по ребру горы скачет…
Вот что рассказывалось в этой сказочке.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Услыхали матери сказочку эту, сложили колыбельную песенку и деток убаюкивали ею — песенкой о стране Гдето, о большой высокой горе, что в стране Гдето.
Но вот вырастет дитя и забудет песенку. В ученьи, в играх забывается она, забывается она в жизни: в любви, в страданьи, среди шума мирского…
Но где-то в затаенном уголке сердца все еще тихо дрожит струна, — и звенит там эта песенка, колыбельная песенка о вершине горы, что в стране Гдето. А жизнь плещется вокруг, клокочет, бурлит — и не слышно струны.
Проходят так годы, — годы…
И вот бывает так:
Ткет юноша свою золотую нить жизни — протянется безжалостная рука судьбы и нить эту оборвет. Уйдет юноша из жизни в одиночество… И вдруг в этом тихом одиночестве ощутит: что-то трепещет у него там, в сердце, что-то звенит в затаеннейшем уголке его сердца. Остановится, вслушается…
Поет юноша счастливую песнь любви на золотой арфе молодости. Услышит злая судьба, подползет к нему, протянет костлявую, злую руку и оборвет ему струну за струной. Замолкнет арфа, притихнет страшно сердце. И в наступившей тишине зазвенит вдруг колыбельная песенка — песенка о стране Гдето, о большой, высокой горе, что в стране Гдето…
А иной раз, в тихую лунную ночь, явится она кому-либо во сне, зазвенит вдруг у него в ухе — и проснется человек…
Бывает еще так: задумается человек, взгрустнется ему вдруг — и потянет его и страну Гдето, к высокой горе, к большой горе, что в стране Гдето..
Влечет страна Гдето, манит. И пойдет бродить…
И во все времена, разными путями, со всех концов света тянутся и бредут люди в страну Гдето. .
Некоторым даже удается ее достичь.
Да, некоторые добираются до нее. Но один про другого не знает. По разным дорогам идут они. С разных концов света приходят. Друг с другом не встречаются…
Ткется сказочка…
Из лунных лучей ткут ее в тихие ночи, в лунные ночи…
И еще повествует она:
У подножья высокой горы, что и стране Гдето, лежали земли вольные, тучные, черные, росли леса густые, дремучие, журчали ручьи, текли реки, окаймляя большую, высокую гору.
Прибывшие сюда странники, достигнув горы, что в стране Гдето, оседали вокруг нее, у ее подножия.
Охотники шли потом в лес с луком и стрелой, рыбаки засиживались у ясного пруда с удочкой и сетью, ладил землепашец свой плуг, гнал пастух свое стадо на тучную лужайку. Возникали селенья.
Но велико и обширно подножье горы — селенье не видит селенья, не знает одно про другое.
И каждое создает для себя свой отдельный мир и затем устраивает этот свой ‘единственный’ мир. Каждое сотворяет свою собственную святыню для бога ‘единого’. И поклоняются владыке мира ‘единому’.
И доживают свой век, и умирают, когда наступит пора — все согласно воле и закону бога ‘единого’.
И молятся своему богу, и разговаривают на ‘едином’ языке человеческом.
И работают, и плодятся, и размножаются, и взбираются шаг за шагом вверх по склону горы, желанной горы.
Медленно, с пшеницей, овсом и рожью, шагает землепашец, его обгоняет виноградарь, выше, вслед за дикой козой, прыгает по камням и скалам пастух, за металлической жилой следует упорно горняк…
Но некоторые добираются еще выше.
Это те, которые, при всем благополучии, успокоиться не могут.
Уж слишком мятущиеся у них души, слишком тоскуют они по высоте, по высочайшей высоте!
Ибо сильнее, чем у других, звенит у них в сердце песенка, колыбельная песенка. Отложат вот так в сторону лук и стрелы, удочку и сеть и уйдут из леса, от пруда, выпустят из рук косу и оселок, забудут про серп, оставят соху и бросят топор, покинут виноградник, заглядятся из глубины, где жи ла, на свет божий, оставят дикую козу на произвол и ползут вверх…
Влечет вершина горы.
В каждом селеньи бывает такой тоскующий, в иных даже много их — они вот и тянутся вверх…
Тянутся.
И чем выше — все тоньше и тоньше хребет горы. Во время блужданий, бывает, столкнутся.
А столкнутся…
Грустной тогда становится сказочка, грустной и страшной.
Тоскливые повести, кровавые битвы!..
Ткется сказочка…
В каждом селеньи бывает тоскующий, а в иных даже много их…
По вершине тоскуют они…
По ветрам, по сильным, по орлам могучим, по широкому, вольному небу, по ясному, яркому свету, по чудесному солнечному восходу…
Влечет вершина горы…
Поодиночке идут они. Межами полей шагают они. Из виноградных шатров выходят. По краям шахт скользят. Прыгают через камни и скалы, обгоняя дикую козу…
С тоскующими взорами, устремленными в высокую высь, бредут они, навостренными ушами ловят они шумы высей — и, бывает, столкнутся…
Столкнутся — и испугаются…
И удивленные, недоверчиво остановившись, разглядывают друг друга.
Из разных концов пришли они, разными путями шли и по-разному одеты, неодинаково острижены, и по-разному покрыта их голова.
Приветствуя друг друга, заикаются:
— Мир вам!..
Каждый произносит это на своем языке, на своем ‘единственном’ языке. По-чужому звучит это в ушах у другого — как-то жестко, пе по-человечески, враждебно. Каждому кажется, что другой ему угрожает.
‘Он меня оскорбляет, бранит’.
И тут они приходят в столкновение:
— Если ты человек, ты должен верить в…
При этом называют имя бога, ‘единого бога’.
На двух языках произносятся два имени бога. И каждый думает о другом:
‘Говорит он не по-человечески и к тому же в бога не верует…’
И готовятся к бою.
Перед битвой каждый призывает своего бога на помощь.
На разных языках говорят они. Разные имена называют. И думает каждый про себя: ‘Он издевается надо мной да еще богохульствует!’
Или: ‘Он поклоняется другому богу, не настоящему богу, злому богу!’
Разгорается все сильнее ненависть, и они дерутся. Дерутся не на жизнь, а на смерть.
И один побеждает — один и его ‘единый’ бог.
А побежденный проклинает или благословляет своего бога и падает сраженным.
Катится тело побежденного вниз по горе. И стелется кровавый след по горе, по склону, высокой, большой горы.
А победитель, вознесши благодарения своему богу на своем языке, взбирается снова все выше и выше.
С каждым днем растет число тех, которые тоскуют в селениях и, сталкиваясь там, на склоне горы, вступают в битву…
Растет тоска, которая гонит все выше и выше, растет гнев против дикаря, встреченного на пути, против дикого животного, не верующего в бога, у которого не настоящий бог и который лепечет на каком-то нечеловеческом языке…
И с каждым разом все выше поднимается человек с его гневом, а с человеком — все выше распря и битвы…
С каждым разом битвы все ближе к вершине горы…
И все чаще и все с большей выси катятся мертвые тела побежденных вниз по горе. И, цепляясь за острые камни и скалы, разбиваются в окровавленные куски. И все чаще плещет там кровь, все больше кровавит хребет горы, все чаще струится она вниз по горе, вниз…
Трупы растерзанных богохульников, скатывающихся вниз, делают все тучней и тучней землю у подножья горы, все полней, благодатней колосья пшеницы и ржи, налиты и цветущи виноградные гроздья, слаще сок винограда, все обильней трава под копытом у дикой козы, все лучше и жирнее молоко, которое дает она пастуху…
А тоскующие победители благодарят господа бога и взбираются все выше и выше…
И повествует еще сказочка:
Плодятся и множатся селенья у подножья горы. Растет число тоскующих по высоте, увеличивается и количество поднимающихся ввысь…
Все опасней и опаснее дорога ввысь — к могучим орлам и вольным ветрам, к восходу солнца и широким небесным просторам…
Все больше диких, косноязычных богохульников там, на хребте.
И лезут уже туда вооруженными. И все чаще и чаще сталкиваются там вооруженные отряды. А при каждой встрече там битвы, и все во имя бога, во имя бога ‘единого’…
И выходит пастух из шалаша, горняк — из своей ямы, из виноградника выбегает виноградарь, спешит землепашец от своего плуга, рыбарь от берега пруда и охотник из дремучего леса… И все вооружены.
И все чаще, ожесточенней битвы…
Гудит гора от беспрерывных боев — от звона оружия, от битвенных возгласов и… от имени бога, которого призывают здесь на разных языках.
И грудами катятся вниз мертвые тела, разбиваясь о камни и скалы. И реки кровавые текут вниз по горе, струяся и пенясь.
И с каждым разом внизу все тучнее земля, полнее колосья пшеницы, овса и ржи, слаще и пламенней вино, все сытнее корм дикой козе там, среди камней и скал, все жирнее и лучше ее молоко…
Но вот однажды, так рассказывает сказочка, двое, разгоряченные борьбой, гоняясь друг за другом, очутились внезапно на самом гребне горы, и они утонули в море света — ярчайшего, прозрачнейшего света высей.
И сразу и неожиданно услыхали они друг друга и поняли, и каждый в другом человека признал, услыхал из уст его одно и то же имя божие, и бросились они друг другу в объятья.
И вслед за ними пришли и другие и выкупались в свете высей, а за ними еще и еще многие, — и все они стали говорить на единственно человеческом языке — языке света, лучей…
И была радость!
Но внезапно донесся до их ушей снизу шум битвы, гора наполнилась гулом сражений.
Внизу произошло то, что должно было произойти. Как наверху мятущиеся одинокие, так внизу селенья, в конце концов, столкнулись между собой.
Множились, плодились селенья, ширились, росли. И все уже, теснее становились просторные когда-то поля и вольные леса. И вот столкнулись — охотник с охотником, землепашец с землепашцем, горняк с горняком под землей.
— Чужестранцы пришли! Чужаки пашут нашу землю! Пришельцы удят рыбу в наших прудах! Косноязычные вгрызаются в нашу землю! Неверующие захватили наши виноградники! Поклонники фальшивых и злых богов забрали дикую козу!..
Так вопили там.
И вспыхнула во всех концах война… Тогда побратавшиеся на вершине поспешили вниз: — Тише! Долой оружие! Все тут равны! Есть один-единственный человеческий язык — язык света, лучей…
И это вот, рассказывает сказочка, было началом… Началом вечного мира…
Вечного мира в стране Гдето, у подножья большой, высокой горы…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вот сказочка лучится, сказочка улыбается…
Будто взошедшая на востоке заря, что сияет с вершины, высокой вершины большой горы в стране Гдето…
Она знает: будет создана песенка — колыбельная песенка, и будут ее петь матери над любимейшим своим дитятей в колыбели…
И в маленьком детском сердечке, в прекрасном сердечке его будет звенеть эта песенка, и потом вырастет она в тоску…
Тоску по стране Гдето, по высокой, большой горе, что в стране Гдето, — по стране мира, с ее единственным человеческим языком — языком света, лучей…
Прекрасная тоска! Чудесная тоска!..
Версия 1.0 от 9 августа 2013 г., http://public-library.ru. Воспроизводится по ‘Ицхок-Лейбуш Перец. Рассказы и сказки. Перевод с еврейского’, под ред. Шахно Эпштейна, ОГИЗ, Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1941.