В.В. Розанов
В.В. Розанов
Вечные памятки
(Ал. Ал-на Виницкая и Н.Г. Граммати)
Вечные памятки
(Ал. Ал-на Виницкая и Н.Г. Граммати)
Вечные памятки, Розанов Василий Васильевич, Год: 1914
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Тихо и безгласно отошла в вечность писательница Александра Александровна Виницкая… Последние годы она жила в доме писателей, что на Карповке, построенном на капитал, пожертвованный Голубевым. Она была совершенно одинока в Петербурге, никого родственников у нее не было здесь, — да и вдали были не близкие родственники, которых она потеряла из виду и которые ее потеряли из виду. Здесь была у нее воспитанница, которая ее и хоронила, — девушка лет 20, г-жа З. Со слов ее я узнал, что в Великую субботу Александра Александровна поднялась по обыкновению рано, часов в 7 утра, — заказала принести себе теплой воды для полосканья и стала умываться, а вместе и приготовила керосинку для кофе: но когда прислуга вошла в ее комнату с теплой водой, то увидела, что она лежит на кровати, подложив под щеку руку. На зов — она не ответила. Видя, что что-то ‘не так’, она доложила следующему начальству или следующей прислуге, — стали входить, звать, трогать: 67-летняя старушка не отзывалась. Дали знать по телефону ее воспитаннице, жившей очень далеко, на Троицкой улице. И когда она приехала спешно, — то также нашла свою ‘тетю’ (так она называла ее воспитавшую) лежащею на кровати, с лицом на ладони, без всякого признака смерти и страдания, но только без дыхания и с остановившимся сердцем. Для нее исполнилось — ‘умереть—уснуть’.
Литературная деятельность покойной не была значительной или обильной. Да это ведь и редкая участь пишущих. Но она была в высшей степени исполнена внутреннего движения. О последнем и хочется сказать. В гробу она лежала (на Смоленском кладбище, в Троицкой церкви, — где было отдельное отпевание) гораздо моложе и красивее, чем как давала впечатление последние годы жизни, когда она была уже очень стара. Маленькая, вся белая (седая), худенькая — едва она переступала порог ваш, как уже из прихожей наполняла каким-то приятным шумом всю вашу квартиру. Нужно заметить, она была прекрасно воспитанная дворянка-институтка, и, должно быть, что-то неуловимое отражалось и лилось отсюда. По-видимому, она была вечно раздраженною, негодующею и с кем-то спорящею, кого-то обличающею, за что-то порицающею. ‘За что’ — об этом надо было век слушать, а потому никак не слушалось и минуту. Но это было именно литературное волнение, благородно-литературное, и оно не омрачало ее душу и не засоряло душу. Вся чистенькая, она входила в комнаты, и сейчас же все ее окружали и влеклись окружить ее, потому что неистощимое остроумие, шутки и веселость лились из нее. Она была очень даровита. И в 67 лет приводила в движение и 50-летних, и тридцатилетних, и даже подростков 16, 14 лет. ‘Пришла Виницкая’ — значит начались (полушутя) танцы, какое-то кружение, тон речей, разговоров — сейчас повышался, свежел. Если сравнить ‘дом’ с ‘идущим в море житейском кораблем’ — то ‘пришла кудрявая старушка’ значило ‘пришел свежий ветер и зашевелил всеми снастями корабля’, а матросы забегали по палубам.
И все — приятно. Потому что все — добро и воспитанно. У писателей речи и поступки задористые, мутные, но у Виницкой явно дворянство господствовало над ‘писательскою натурою’, хотя содержание ее речей и было исключительно писательское, журнальное и газетное… Но воспитанье ли или ее чистое, неомраченное сердце вносило во все литературные речи тон чего-то доброго, славного… И хотя старушка была полна ‘гневов’ — явно было, что она никогда не повредит и комару, который ее кусает. А укус привелось ей перенести и после смерти. ‘Великая суббота’ — и всякому хорошо умереть в такой день, чтобы через 20 часов вместе с Христом воскреснуть в ‘Вечную Жизнь’. Но в ‘Доме литераторов’, очевидно, не хранится народных примет: и приехавшая воспитанница получила в самой безотлагательной форме требование ‘убрать куда угодно покойницу’, потому что это портит настроение праздника и встречу праздника жильцами. Спешно ее вывезли в часовню под колокольней Владимирской церкви, — что близ Невского и Литейной. О злостности и цинизме этого требования, шедшего со стороны ‘управляющей домом’, мне было передано с горькою жалобою и с желанием, чтобы в печати на это откликнулись и оглянулись. ‘Господа, — с покойниками особенно по-человеческому‘, — хочется дать совет.
Ну, вечно раздражена и вечно жалуется? Но когда в Троицкой церкви подняли крышку, чтобы закрыть окончательно гроб и отделить уже вечным отделением зрак усопшей от живых глаз, — раздались такие безутешные рыдания ее молоденькой воспитанницы, которая и узнала-то ее уже почти большой, лет 10, и продолжались до самого ‘закапывания в землю’, такие же все тоскливые и отчаянные, — почувствовалось, что хоронят настоящего доброго и настоящего чистого человека. Так это и было. Она, человек еще 50-х и 60-х годов, — несла что-то крепкое и хорошее от тех лет, — и вносила их свежее оживление в нашу более сонную, более сорную и более безнадежную эпоху.
Не могу не прибавить нечто личное: прощай, милый друг и залетная птичка нашего дома. Всегда ты вносила какое-то добро с собою. Это добро — свежая и благородная душа твоя.
Уже на Страстной неделе мне пришлось прочесть некролог о Н.Г. Граммати. Я знал его по контрольной службе, где он сидел ‘через столик’ от меня, в 90-х годах прошлого века. Не могу не сказать и о нем как о редко добром и чистом человеке. Он был ‘бесповоротный либерал’, — и вечно спорилось с ним, и вечно досадовалось на него. Но через недели две замечалось, что он навесил оловянные бляхи-плакаты на золотое сердце человека, что слова-то его худы или, вернее, уж слишком обыкновенны и неинтересны: а сам он прекрасный и редкий человек, неизмеримо высший своих разговоров. Там он сидел, в контроле, поблизости тоже к покойным уже О.И. Каблицу (‘Основы народничества’), Т.П. Соловьеву (философ, — ‘Теория волевых представлений’), захаживали сюда ‘в уголок Каблица’ и еще литераторы или люди литературного духа и стремлений, которых служило много в контроле… Прошли годы. Открывалась первая Государственная дума: у Таврического дворца шум, движение. Вдруг чье-то лицо мне улыбается. — ‘Боже! Граммати!’ Старичок приплелся сюда: ‘Начало парламента’… Потом разошлись. Потом — некролог. Так и проходит жизнь, похожая на сон. Ну, вечная память милым усопшим…
Впервые опубликовано: Новое время. 1914. 10 апреля. No 13676.