Надеждин Н.И.
‘Вечера на хуторе близ Диканьки’
Повести, изданные пасичником Рудым Паньком
Первая книжка, СПб., В типогр. департ. нар. просв., 1831
‘Вечера на хуторе близ Диканьки’, Надеждин Николай Иванович, Год: 1831
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Оригинал здесь — http://www.philolog.ru/filolog/writer/nadejdin.htm
Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика. — М., 1972.
Как ни тягостно нам оскорблять внимание наших читателей, упоминая о ‘Московском телеграфе’ не для смеха, мы не можем, однако, скрепиться теперь и удержать справедливое негодование, которое, без сомнения, все разделят с нами. Находящаяся перед нами книжка принадлежит к приятнейшим явлениям нашей словесности. И между тем с этой литературной каланчи, ветшающей и разваливающейся очевидно, груда мусора обрушилась на нее и на доброго Пасичника Рудаго Панька! ‘За что ж?’ — спросят иные, не знакомые с лютостью ожесточения, до которого может доходить литературная злоба. Ответ скрывается в мрачных сплетнях нашей журналистики, коих книжка сия сделалась невинною жертвою. Конторе ‘Московского телеграфа’ почудился в Пасичнике Рудом Паньке неприязненный враг, щекотавший ее не раз наездническим копьем своим: она признала в нем москаля и даже горожанина — приметы важные и роковые!.. Но — несчастная обманулась: она вклепалась понапрасну!.. Увы! И журнальное чутье притупляется наконец старостью!..
Мы, с своей стороны, не приглядываемся и не имеем никакой нужды приглядываться к лицу доброго Пасичника. Кто бы он ни был, для нас все равно. Изданная им книжка у нас пред глазами: ею одной и ограничится наше суждение.
‘Вечера на хуторе близ Диканьки’ состоят из прекрасных отрывков народной украинской жизни. Кто не знает, по крайней мере понаслышке, что наша Украйна имеет в своей физиономии много любопытного, интересного, поэтического? Какое-то тайное согласие признает ее славянской Авзонией и предчувствует в ней обильную жатву для вдохновения. Наши поэты улетают в нее мечтать и чувствовать, наши рассказчики питаются крохами ее преданий и вымыслов. Даже Историк русского народа, захотев олицетворить свои нелепые и дикие мечты, избрал Малороссию позорищем, на которое смело выпустил жалких своих марионеток. И действительно, как географическое положение, так и исторические обстоятельства, расположили Малороссию быть торжественнейшим выражением поэзии славянского духа. Расстилаясь под благодатною сенью южного неба, по широкому ковру степей, окайменных струями Дуная и Дона, хребтами Кавказа и Карпата, волнами Эвксина и Каспия, она представляла привольное раздолье, где славянская флегматическая косность естественно могла разгуляться до козацкого удальства и молодечества. Соседство с неугомонными, но неопасными горцами поддерживало в ней кругообращение жизни, не подавляя чуждою примесью. Таким образом, Малороссия естественно должна была сделаться заветным ковчегом, в коем сохраняются живейшие черты славянской физиономии и лучшие воспоминания славянской жизни. Ее народный быт, ограждаемый пока от чуждого влияния детской привязанностью к родной старине, сохраняет поныне сие достоинство. Тем занимательнее посему должны быть для нас ее картины. Но никто еще доныне не умел представлять их так верно, так живо, так очаровательно, как добрый Пасичник Рудый Панько.
Изданная им книжка содержит в себе четыре народные малороссийские повести. Содержание их составлено из украинских преданий, обставленных приключениями, взятыми из действительной жизни. Отсюда их высочайшая истинность, убеждающая сама в себе невольно. Изложение их возвышает прелесть очарования. Они расцвечены украинскими красками, освещены украинским светом. В отношении к языку, писавшие малороссийские картины обыкновенно впадали в две противоположные крайности: или сглаживали совершенно все местные идиотизмы украинского наречия, или сохраняли его совершенно неприкосновенным. Первое видим мы в романах Нарежного, последнее в мастерских произведениях автора ‘Дворянских выборов’. Но там, очевидно, терпит точность, здесь ясность. Наш Пасичник умел стать на золотой средине. У него национальный мотив украинского наречия переведен, так сказать, на москальские ноты, не теряя своей оригинальной физиономии. Описания, которыми он обставляет изображаемые сцены, иногда отзываются напряженностью, но и от них всегда пышет Украйною.
Для примера выпишем отрывок из повести: ‘Майская ночь, или Утопленница’, которой, в художественном отношении, отдаем решительное преимущество пред тремя прочими. Ее герои, молодой парубок Левко и прекрасная козачка Ганна, разговаривают полюбовно друг с другом, под навесом прелестной украинской ночи:
‘— Да, тебе только стоит, Левко, слово сказать, и все будет по-твоему… Посмотри, посмотри! — продолжала она, положив голову на плечо ему и подняв глаза вверх, где необъятно синело теплое украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями стоявших перед ними вишен. — Посмотри, вон-вон далеко мелькали звездочки, одна, другая, третья, четвертая, пятая… Не правда ли, ведь это ангелы божий поотворяли окошечки своих светлых домиков на небе и глядят на нас? Да, Левко? Ведь это они глядят на нашу землю? Что, если бы у людей были крылья, как у птиц, — туда бы полететь, высоко-высоко… Ух страшно! Ни один дуб у нас не достанет до неба. А говорят, однако же, есть где-то в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе и бог сходит по нем на землю ночью перед светлым праздником.
— Нет, Галю: у бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее становят перед светлым воскресением святые архангелы, и как только бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло (ад), и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на земле.
— Как тихо колышется вода, будто дитя в люльке! — продолжала Ганна, указывая на пруд, угрюмо обставленный темным кленовым лесом и оплакиваемый вербами, потопившими в нем жалобные свои ветви. Возле леса, на горе, дремал с закрытыми ставнями старый деревянный дом, мох и дикая трава покрывали его крышу, кудрявые яблони разрослись перед его окнами, лес, обнимая своею тенью, бросал на него дикую мрачность, ореховая роща стлалась у подножия его и скатывалась к пруду’ (с. 135—138).
Это не Украйна?..
Еще резче ознаменована печатью местности ‘Пропавшая грамота’. Замечательно, что ‘Вечер накануне Ивана Купалы’ содержанием своим удивительно сходен с одной повестью Тика: ‘Чары любви’. Это может подать повод к любопытным соображениям.
В предисловии к первой книжке Рудый Панько говорит: ‘лишь бы слушали да читали, а у меня, пожалуй, лень только, проклятая, рыться, наберется и на десять таких книжек’ (с. XIV). Слушаем и читаем: так не лениться ж!..