КОЛОМЕНСКИЙ КАНДИД [В. О. МИХНЕВИЧ]
ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Вчера и сегодня, Михневич Владимир Осипович, Год: 1881
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Ф. М. Достоевский. В забытых и неизвестных воспоминаниях современников
С.-Пб., ‘АНДРЕЕВ И СЫНОВЬЯ’ 1993
Воспоминания принадлежат перу журналиста Владимира Осиповича Михневича (1841—1899), выступавшего в литературе под псевдонимом Коломенский Кандид.
Русская литература опять в трауре и на этот раз в глубоком… На кого из ‘молодых’ наших беллетристов (50-х и 60-х годов) можно было бы указать, как на преемника, например, Достоевского, по размеру таланта, по глубине психологического анализа, а главное, по ширине и силе художественного влияния на умы общества? Даже и для приблизительного сравнения никого не найдешь здесь поставить… Я имел случай видеть наглядно, каким неотразимым, обаятельно могущественным влиянием пользовался Достоевский в современном обществе, несмотря на то, что известная, может быть, значительнейшая часть общества вовсе не симпатизировала некоторым его тенденциям, которые он с особенной настойчивостью стал проводить в своих последних произведениях. Но волшебной силе гениального таланта покоряется все…
Это было в прошлом году, в Москве, в достопамятные дни пушкинского праздника. Съехалась тогда в Москву вся ‘соль’ русской земли, чествовали память великого поэта отборной прозой и звучными стихами избраннейшие корифеи и знаменитости литературы — патентованные любимцы публики, много хороших слов и светлых мыслей было высказано ими у ‘бронзовой хвалы’ поэту, много и громко одобряла всех их публика.
Но вот взошел на кафедру невзрачного вида, тощий, согбенный человек, с изжелта-пергаментным, сухим, некрасивым лицом, с глубоко впавшими глазами под выпуклым, изборожденным морщинами лбом. Взошел он как-то застенчиво, неловко, и, сгорбившись над пюпитром так, что голова его едва виднелась слушателям, раскрыл тетрадку и начал читать слабым, надорванным голосом, без всяких ораторских приемов, как если бы он собрался читать для самого себя, а не перед огромной аудиторией… Менее импозантной фигуры, менее представительности и эффектности в приемах, в манере чтения и в самом складе прочитанного нельзя было бы придумать. Наоборот — можно было бы заподозрить, что здесь простота и непретенциозность доведены до степени своеобразного щегольства, хотя, конечно, ничего преднамеренного тут не было…
Началось чтение, с первых же строк превратившее всю аудиторию в олицетворенный слух и напряженное внимание, так что слабый голос чтеца внятно раздавался во всех концах громадной залы. Публика услышала удивительные по своей оригинальности мысли, мысли спорные, в основании своем неверные, но проникнутые такой искренностью и глубиной убеждения, согретые такой теплотой чувства и развитые с такой гениальной художественностью, перед чарующим обаянием которых устоять было невозможно самому предубежденному слушателю. Когда чтение кончилось, вся зала дохнула каким-то вздохом одной исполинской груди, до глубины потрясенной благородным экстазом любви и мира, вся зала, как один человек, разразилась такой восторженной хвалой вдохновившему ее чтецу, перед которой побледнели все прежние хвалы и овации другим ораторам… Чтец этот был Ф. М. Достоевский. Ничего подобного впечатлению, произведенному тогда его чтением на публику, ничего подобного той овации, которая ему тогда была сделана, я никогда не видел и, быть может, никогда больше не увижу… И эта-то, еще недавно такая могучая сила мысли и вдохновения, этот, воистину вещий гений — угас… угас безвозвратно!
Не нужно быть сторонником исключительных, частью мистически странных взглядов и тенденций покойного Достоевского для того, чтобы признать, что с его смертью нашей литературой утрачена такая огромная художественно-интеллектуальная сила, перед ростом которой все наши современные ‘молодые’ талантики — не более, как пигмеи…
И вот почему так глубок траур, в который должны бы облечься и русская литература, и русское общество с кончиной бессмертного творца ‘Мертвого дома’! Да он и на самом деле глубок: все просвещенные люди почувствовали всю великость понесенной утраты… Ведь Федор Михайлович умер еще в таких летах, когда от него можно было ожидать в будущем целого ряда новых замечательных творений вполне созревшего, установившегося и достигшего наибольшей высоты в своем развитии таланта, но он угас… угас безвременно… Перенесенные покойным личные тяжкие испытания и долголетние страдания — обычная расплата за слишком горячую любовь к человеку и к родине и, вообще, трудная, нередко мучительная доля русского писателя — не укрепляют здоровья и не способствуют долголетию. Ранняя смерть — неизбежный, роковой удел почти всех русских литераторов…
Печатается по газете ‘Новости и биржевая газета’, СПб., 1881, 1 февраля, No 30.